Похоронный марш, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1912
Время на прочтение: 3 минут(ы)
———————
Публикуется по: Свенцицкий В. П. Собрание сочинений. Т. 3. Религия свободного человека (1909-1913). М., 2014.
———————
На Ленских золотых приисках расстреляно более трехсот рабочих.
За что?
За то, что они потребовали от хозяев законного удовлетворения своих экономических требований.
Терпели долго. Просили, убеждали. Доказывали, что и рабочий хочет есть, и у рабочих есть дети, которых надо поить, кормить и одевать. ‘Хозяевам’, тратящим десятки и сотни тысяч на шампанское, кокоток и роскошную развратную жизнь, плохо верится, что грязный рабочий, презираемый раб труда — не может жить без хлеба.
Но всякому терпению бывает конец, даже терпению русского рабочего!
Не выдержали они — и потребовали то, о чём просили раньше.
— Бунтовщики! Злодеи! Арестовать ‘агитаторов’!..
Всегда виноваты ‘агитаторы’, всегда преступны, кто кричит, не выдержав боли.
Что же оставалось делать? Собраться всем: вместе идти требовать своих человеческих прав.
Но разве рабочие — люди?
И храбрый ротмистр приказывает солдатам — стрелять. Толпа бросается на землю — снова стреляют в лежачих.
Убитых более двухсот. Раненых столько же. Победа полная.
Даже для нас, холодных, чёрствых, бессовестных, кровавая расправа эта невыносима. Кажется, ко всему привыкли. Отупели, опустились. Но и нашу совесть разбудил храбрый ротмистр. И русское общество болезненно содрогнулось и крикнуло:
— Мучители, убийцы, перестаньте же, перестаньте же!…
Но будем хладнокровны. Постараемся говорить спокойно. Надо же разобраться во всём случившемся.
Первый вопрос — холодный до цинизма, но неизбежный в наших политических условиях: ‘Закономерно ли это?’
Я знаю, вопрос звучит чудовищно… Закономерно ли убить триста человек безоружных людей? Но пусть, пусть такой вопрос возможен. Пусть надо спрашивать: закономерно ли поступил ротмистр, приказав стрелять в толпу?
Всё дело в словах. Мы всё, всю правду, всё человеческое свели к ‘словам’.
Да, скажут, закон предоставляет право в крайнем случае прибегать к расстрелу. В бунтовщиков можно стрелять.
Извольте доказать, был или нет ‘крайний случай’. Допустим, далее высшее начальство скажет:
— Не было.
Но разве ротмистр не может ответить:
— Ваше высокопревосходительство, по-моему, было-с!
И что ответит на это Его высокопревосходительство?
Защитники расстрелов скажут:
— Не бунтуйте — никто в мирных граждан не стреляет.
Но позвольте, какой же выход для рабочих? Жаловаться? — Жаловались. Просить? — Просили. Кричать? — Кричали, не слышат. Терпеть? Но доколе же, Господи? Безвыходность и беспомощность рабочих могла бы оправдать даже более резкую вспышку. А ведь они никакого насилия ни над кем не производили и не намеревались. Где же ‘крайний случай’? Где же закономерность?
Но допустим самое худшее: рабочие не правы. Они не могли собираться в толпу и требовать. Допустим. Так неужели отсюда вывод, что их можно за это лишать жизни?
У нас давно спутались представления о преступлении и наказании. И когда за ‘политическое преступление’ ссылают на 20 лет каторги или вешают, законники говорят: не делай того-то и того-то. Но они должны были бы о другом подумать: не о том, был ли виновен, а о том, можно ли за такую вину отнимать у человека жизнь.
Так и здесь.
Лев Тихомиров пишет: ротмистр прав. Так и надо. Сначала залп боевой, а уж потом подгонять холостыми. У нас всегда наоборот делали: сначала холостые — потом с пулями. Но вы отрешитесь на минуту от гипноза: что, мол, если виноват — значит, можно стрелять. И постарайтесь сосредоточивать внимание не на том, ‘виноват ли’, а в чём виноват, — и ужаснётесь.
Даже Вы, Ваше высокопревосходительство, ужаснётесь.
Ведь вина только в том, что требовали улучшить материальное положение. Ведь если за такой грех можно командовать ‘пли’, — всех людей придётся перестрелять. Пусть спросит себя любой, от самых высоких особ до последнего нищего: нет ли у них на душе грехов и посерьёзнее? Уж конечно, есть. Так, стало быть, всех и расстреливать?
Закономерно ли?
Не знаю и знать не хочу, — потому что преступно, бесчеловечно, невыносимо жестоко!
Что за дьявольское время мы переживаем. Никогда ещё так не расцветал у нас в России клерикализм, внешняя показная церковность, никогда так не выдвигались вопросы ‘религии’. Каждый год открываются новые мощи святых. Каждый год в разных концах России являются и блаженные, и прозорливцы, и старцы. Но никогда не проливалось столько братской крови, никогда не казнилось столько людей, никогда так низко не падала цена человеческой жизни.
‘Слава долготерпению Твоему, Господи!’ — Пусть это дерзко, безумно, непростительно, но хочется крикнуть:
— Нет, не надо! Не надо долготерпения. Довольно. Будет!
Не терпение и прощение хочется призывать, а гнев. Не только на них, но и на нас, на себя. За бессилие, за бессовестность, за малодушие. Мрак так беспросветен, что осветить его может только огненный меч гнева Господня. Скоро ли, когда же подымет его Господь над землёй?