Похоронная песня Иакинфа Маглановича.
Слова Пушкина, музыка Лангера. Москва. 1839.
Похоронная песня Иакинфа Маглановича.
Слова Пушкина, музыка Лангера. Москва. 1839.
—————————————————
Похоронная песня Иакинфа Маглановича, Боткин Василий Петрович, Год: 1839
Время на прочтение: 5 минут(ы)
На днях вышла в Москве и получена в Петербурге [У Гольца и Рихтера] музыка на слова Пушкина: ‘Похоронная песня Иакинфа Маглановича’. Музыку написал г. Леопольд Лангер. Хотя положить стихи на музыку не есть еще дело сколько-нибудь важное, особенно в настоящее время, когда развелось у нас такое множество делателей романсов,— но мы потому хотим обратить внимание читателей на песню г. Лангера, что она совершенно отделяется от толпы подобных эфемерных произведений и вполне принадлежит к высокому, художественному роду песен, созданных великим, гениальным Шубертом. Вдвойне дорога для нас эта музыка г. Лангера,— дорога, как воспроизведение стихотворения превосходного и до того сосредоточенного в простодушной, целомудренной красоте своей, что для множества оно осталось едва ли замеченным. Тем большая честь г. Лангеру, что его художественная деятельность умела бессознательно принять в себя эту дивную, целомудренную красоту стихотворения и раскрыть ее пред нами во всей роскошной ее организации.
И потому читатели простят нас, если мы остановим их внимание на этой песне и постараемся дать некоторый отчет в том, почему мы ставим ее так высоко, признавая вполне художественным произведением. Конечно, многим покажется странно, что мы хотим много толковать о музыкальной безделке, но мы признаемся, что такие безделки считаем гораздо дельнее многих громозвучных опер, наполненных общими или бесцветными местами, нисколько не освежающих, не окропляющих души живою влагою искусства, а только расслабляющих ее утомительною пустотой своей.
Что значит положить стихотворение на музыку? мысль, в нем заключающуюся, выразить в звуках? Но мысль поэтическая заключена в своей форме, в своих художественных образах, без этой формы мысли уже не будет, или мысль будет не та: утратятся ее оттенки, ее природное тело, в котором одном она только жить может, перейдя в другие образы, она должна невольно измениться.
Что же делает музыка?
Не разделяя мысли от ее конкретной формы, она берет душу стихотворения, неуловимый эфир его, так сказать, взор его очей, чего ничем выразить нельзя, его букет, тот таинственный огнь, который, заключаясь в самом сердце стихотворения, делает форму его прозрачною.
Не оттого ли иную музыку нельзя отделить от стихотворения, что в ней заключается вся неуловимая, сокровенная душа этого стихотворения: они живут одною жизнию? Это та же мысль, что лежит в глубине стихотворения, но получившая свою первобытную, эфирную форму, из мира слова возвратившаяся в свой природный элемент, которого хранилище есть самая глубочайшая глубина нашего чувства, тот орган нашего бытия, из которого разливается по нашему организму ощущение жизни, которым чувствуем все святое, все таинственное жизни.
Музыка есть благоухание, букет стихотворения, в ней мысль стихотворения снова возвращается в элемент, из которого вытекла она,— в чувство. Музыка есть, так сказать, откровение стихотворения, где все заключенное в нем, все, что мы, наслаждаясь им, еще предчувствуем в нем, все, что духовные наши очи провидят в нем как будто в тумане,— все это приходит в ясность в музыке, в ней рельефно выступает то, что уловляется одним безмолвным чувством, чего нельзя выговорить и ничем выразить и что навсегда бы осталось погребенным в глубине души нашей, если б по было музыки, которая исчерпывает весь этот сокровенный мир чувства и отдает его человеку на свободное созерцание.
Если иногда случается, что музыка бывает лучше своего стихотворения, то не оттого ли это, что поэт облек душу своего стихотворения в мысль и форму, несовершенно соответствующие этой душе, не далей соответствующего тела, в музыке же, являясь свободно от своей мысли и формы, она возвращает свою помраченную истину и красоту? Самым разительным примером этому служит песня Бетховена ‘Wachtelschlag’ [‘Крик перепела’ (нем.)] и много песен Шуберта.
Схватывать эту таинственную душу стихотворения может музыкант только вдохновением (durch eine Intuition [ посредством интуиции (нем.)] ). Всякая музыка, которая не проникла до этого воздушного, неуловимого словом, жизненного тайника стихотворения или приняла в себя только одну внешность его (эффекты и т. п.), не удовлетворяет. Очевидных доказательств нет, как в случае удачи, так и в случае неудачи.— Чувство не доказывает — оно принимает, или отвергает.
Вот что понимаем мы под словами сделать музыку ‘на стихотворение’, и вот чего требуем мы от музыканта. Требования нелегкие, потому что они предполагают в музы-канте самостоятельный, сильный талант и глубокий поэтический такт. И тем с большею радостию смотрим мы на пес-ню г. Лангера, что она выполняет все наши требования. Поверхностное рассмотрение ее убедит нас в художественной разумности ее.
Обратимся к стихотворению: характер его — воинственная простота, сосредоточенность, святость и кровность отношений семейных, выговариваемых человеком, в котором могущество их сделалось его природою. Это простой человек, для которого весь мир существует в его семействе, это человек верующий и в смерти падшего в бою со врагом брата видящий его спасение,— и потому бодро и весело со святою, торжественною уверенностию провожающий его словами: ‘с богом, в дальнюю дорогу!’ Он знает, что эта дальняя дорога не страшна, что она приведет его к обители, уготованной падшим за родину,— он уже не заблудится более в излучинах мирской жизни — ‘путь найдешь ты, слава богу!’ Да, для воина смерть брата, падшего в бою, не прискорбна, но привычка к смерти победила только внешнее изъявление скорби, его душа не замерла для чувств братской любви: тихая, но глубокая грусть лежит в этой душе, хоть он ее ничем не выговаривает, хоть никто из товарищей не заметил бы ее в нем — разве только в одном взоре… В стихотворении грусть эта нигде определенно не выражена, она заключается во внутреннем сердце его — и г. Лангер проник до него, взял его, сокровенную, неуловимую жизнь его одел звуками, и стихотворение роскошно успокоилось в этой одухотворенной одежде.
Для простого семьянина-воина и выражением чувства должна быть самая простая мелодия: над трупом Эрата не-когда думать о мастерстве пения, — напротив, напев его должен быть однообразен: это пение естественного челове-ка, застигнутого печалью вечной разлуки […], — и послушайте, какое очарование в этой крепкой, в себе сосредоточенной грусти, которую г. Лангер взял в основной колорит своей музыки, и какую необыкновенную нежность придает она резкому, решительному акомпаньеману.
Однообразен и малозвучен, как все, что прямо изливается из простого чувства, как все, что не перешло чрез художественную деятельность, должен быть напев его, только воспоминания и образы, которые непосредственно берет он для выражения своего душевного состояния — только они дают беспрестанно новый колорит этому однообразию и не-вольно заставляют его переливаться радужными цветами. Так и у г. Лангера: мелодия всей песни — одна, однообразною проходит она чрез все строфы, но вслушайтесь, и вы с трудом откроете это однообразие под переливами, в которых отражаются чувства и воспоминания бодрого воина. Вы заметите светлое, торжествующее одушевление при словах: ‘но твой сын его убил’. Таинственный унисон баса со-провождает поручения брату за могилу. Но мистический мрак исчезает, когда воин обращается в свою бурную и вместе нежную действительность: с какою радостью поручает он сказать, что рана у него уж зажила! какая торжествующая сила в звуках: ‘я здоров!’ Но эта сила разливается в нежность, голос отца при мысли о сыне мгновенно теряет всю упругость, всю воинственную жесткость свою и де-лается мягким и нежным… Словом, в этой музыке рельефно выступила вся сокровенная организация стихотворения, все переливы чувств, воспоминаний, движений сердца — и вот почему мы отнесли ее к роду бессмертных песен Шуберта и заняли ею внимание читателей.
Кстати скажем здесь, что г. Лангер (один из первых пьянистов и учителей в Москве) написал сонату для фортепьян и скрипки, которая недавно отпечатана в Вене и скоро будет получена в Москве и Петербурге, слышавшие ее отзываются о ней с необыкновенными похвалами, особенно adagio и финал считают истинно вдохновенными созданиями глубоко романтического духа.
Источник текста: Боткин В.П. Литературная критика. Публицистика. Письма / Сост., подгот. текста, вступ. ст., с. 3-22, и примеч. Б.Ф. Егорова. — М.: Сов. Россия, 1984. — 320 с., 1 л. портр., 20 см. — (Библиотека русской критики).