В. Г. Богораз
В. Г. Богораз
Очерки колымскаго края
Очерки колымскаго края
I.
Походская виска.
I.
Походская виска.
Походская виска, Тан-Богораз Владимир Германович, Год: 1896
Время на прочтение: 24 минут(ы)
Ожива, ожива [Ожива — первая свежая рыба, добываемая изъ рки посл весенней голодовки. Ожиться — добыть оживу] близко! съ различныхъ заимокъ, расположенныхъ по устьямъ Високъ, впадающихъ въ Колыму повыше ея разделенія на дв широкія втви, медленно уносящіе ея воды въ Ледовитый Океанъ, доходятъ утшительныя всти. Пантелеиха ‘продурлась’ давнымъ давно, на Темкиной ‘настояще ожились’, Анюи [Большой Анюй и Сухой Анюй — два большіе притока нагорнаго берега Колымы, впадающіе въ неё противъ г. Нижне-Колымска на расстояніи нсколькихъ верстъ другъ отъ друга] ‘вышли’ и выломали ледъ до самой Крестовки. Даже на Черноусовой, ближайшей къ намъ заимк, Петръ Четвериковъ третьяго дня металъ сти и добыл восемь сардонокъ [сардонка — щука] и три чира… Сотня походскихъ жителей, которые уже третью недлю сидятъ у берега, глядя, по ихъ собственному выражению, какъ голодныя чайки, на воду, постепенно прибывающую у закраины матерого рчного льда, разные маломочные, беззаводные, непромышленные людишки стали ободряться духомъ. Даже тощіе собаки, которыя съ утра до вечера бродятъ, какъ тени, по тонкому берегу виски, тратя по временамъ послдніе остатки уцлвшей энергіи на отчаянную битву изъ-за обрывковъ собачьей шкуры, разбросанныхъ по косогору (мясо и кости давно истреблены, отъ собачьихъ труповъ остались только лоскутья шкуры), стали веселе и какъ-то возбужденно нюхаютъ кругомъ. Въ воздух запахло рыбой, походскимъ чиромъ, потрохами нельмы, омулевой пупкой… [Пупка — рыбье брюшко, срзаемое во всю длину]
Май готовъ перевалить на вторую половину. Огромное яркое солнце уже пятую полночь спускается на грань горизонта, постоитъ немного на краю прозрачной небесной синевы, какъ будто собираясь нырнуть въ какую-то темную глубину, но не ршаясь сдлать прыжокъ, потомъ ршится — нырнетъ и почти тотчасъ-же вынырнетъ изъ-подъ набжавшей тучки или изъ-за низкаго холма, одиноко высящагося среди безлсной тундры, и тутъ-же начнетъ подниматься вверхъ, какъ будто спша наверстать недавнее замедление. Однако и морозъ никакъ не можетъ ршиться оставить свою исконную данницу, полярную землю. Уже четвертыя сутки дуетъ пронзительный низовый втеръ [Низовый втеръ — NNW, полуночникъ — N.], по временамъ сходя на полуночникъ и снова возвращаясь на первоначальный румбъ. Вода на Виск подергивается каждую ночь (если можно говорить о здшней ночи въ настоящее время) крпкимъ ледкомъ, а синеватый хабуръ [Хабуръ — обнаженная поверхность льда, выступившая поздней весной изъ-подъ разстаявшаго снга] на матерой рк не обнаруживаетъ никакой наклонности къ разрыхленію. Но свтлая полоска забереги [Заберега — полоса воды, прибывающей у берега незадолго до вскрытія рки. Заберега на Нижней Колым часто иметъ боле ста саженъ ширины] скромно и почти незамтно пріютившаяся у края сро-синей толщи рчного льда, увеличивается съ каждымъ днемъ, почти съ каждымъ часомъ, какъ о томъ свидтельствуютъ тычки, поставленныя почти у каждаго карбаса на краю воды. Впрочемъ и безъ тычекъ голодныя чайки, глядящія неустанно на воду, не пропустятъ никакого измненія въ состояніи рки. Уже второй день въ заберег появилась верховая быстерь [Рыба, входящая въ рку, присачивается къ тонямъ только противъ верховой быстери, т. е. противъ быстраго теченія рчной воды, прибывающей сверху. Низовая вода, нагоняемая изъ Океана въ устье Колымы сильными низовыми втрами, ослабляетъ верховую быстерь и поэтому препятствуетъ промыслу рыбы. Кром того, благодаря ослабленію быстроты теченія, вода становится чрезвычайно прозрачною, такъ что рыба, даже находящаяся на тоняхъ и уловныхъ мстахъ, обходитъ неводъ и сти]. Ожива, ожива близко!..
Знаете-ли вы, что такое ожива на Нижней Колым?.. Когда рчная заберега расширится на всей рк и пріобртетъ глубину хоть до полувесла , если при этомъ не будетъ низовой воды, прибыль которой ослабляетъ верховую быстерь и препятствуетъ ей мутить рчную тину, жители ‘спустятся въ воду’ и начнутъ лихорадочную погоню за промысломъ, стараясь изловить вертлявую рыбу на самой глубин чуть не голыми руками при помощи самыхъ жалкихъ лоскутьевъ давно изорваннаго невода и двухъ-трехъ совсмъ упавшихъ стишекъ. Начнется весенняя битва , по мстному опредленію, самое горячее время промысла, которое тянется около мсяца.
Тяжелы условія нижне-колымскаго промысла! Берега Нижней Колымы отлоги и покрыты толстымъ слоемъ вязкаго няша [Няша — рчная тина]. Нтъ ни одной приглубой тони , ни одной дресвушки [Дресва, дресвушка — рчной берегъ, усыпанный мелкой галькой], на которой бережничему [Бережничій — идетъ по берегу, волоча за собой длинную веревку (клячъ), привязанную къ бережнымъ ушамъ невода. Два другіе промышленника ведутъ неводъ по рк, плывя въ карбас] можно ступать сухими сухими ножками . Три промышленника, необходимые при каждомъ невод, должны все время бродить въ ледяной вод по поясъ, на нкоторыхъ тоняхъ даже до подпазуховъ .
— Неводьба наша страсная! говорятъ сами низовики о весеннемъ промысл.
— Сто ты будешь длать? Какъ заберега придетъ, спустимся въ воду да такъ и бродимъ во все лто. Надо исти, какъ-нибудь кусокъ добысти! Ину пору придетъ низова погода, земля куржавтъ, вода мерзнетъ, а мы все бродимъ. Да хоть-бы одежонка кака путная! А то такъ себ подштаннички, да кукашка [Кукашка — мховая рубашка] кака-нибудь коротенька, — только има у нее, сто кукашка, рукава те у ней натодль (нарочно) обрзаны, потому тяжелая да долгая, ее намочишь, такъ никогды и подняста её не будетъ… А ещё говоритъ, сто мы лнивые! Попробовали-бы вотъ сами побродить этакъ ту! То есть духъ запиратся груд! А, межъ тмъ, на иныхъ берегахъ быстерь, въ вод горавникъ [Горавникъ — разновидность тальника съ множествомъ гибкихъ и крпкихъ втвей], тальникъ. Пока бережникъ идетъ, вс ноги то-есть себ издрэжетъ!.. А на берегъ выйдемъ, сушиться негд, да и врэма нту. Когды ты тутъ сушиться станешь? Такъ и ходимъ суточно мокрые! Только спаси Богъ, если удастся рыбку по рыбк сварить. Горачей щербой [Щерба — похлебка] нутро опалить — все-таки, хоть, немножко, да отойдетъ..
— Да, сто? говорилъ мн одинъ промышленникъ: ины то въ этой мук обезсиливаются, сами и въ карбасъ подняться не могутъ, ихъ изъ воды то на рукахъ вытащиваютъ, на рукахъ и къ балагану приносятъ. Да, вотъ, веснусь, мы на ярмонк были, такъ къ намъ Завитой пришелъ, въ род какъ гостить. — Подемъ, говору, съ нами, Ваня, на тоню! Подемъ! говоритъ. Вотъ и выхали. Попробовалъ я весломъ — до самой дужки вода, — ‘Спущайся, говору, Ваньва!’ — ‘Робаты! [Ребята!] говоритъ, — онъ чего брэдитъ? Этакую глубь теб какой православный спустится?’ — Спущайся, говору, коли съ нами на то пріхалъ!.. Онъ и спустился и поволокъ клячъ [Клячъ — см. выше прим.]. О, быстерь! Такъ съ огня и рвэтъ! А между тмъ берегъ стопило. Въ вод тальникъ, только вершинки торчатъ. Съ полтони мой Ваня кричитъ. — ‘Ой, бросю клячъ! Ноги кровь издрэзалъ! Терпня нту!’ — А вижу — по обоимъ крыламъ рыба такъ и запрыгала неводу… — ‘Эй, Ваня! говору, — сонце!.. Покрпися, для Бога! Эту тоню притянемъ, больше и неводить не станемъ!..’ Ну, притянули — правда, ужъ настояще кай-быть [Кай-быть — какъ слдуетъ быть, изрядно, хорошо]. А Ваню-то ужъ въ карбасъ за ручки подняли, самъ сясти ужъ не могъ! Оттуль напраходъ погребли домой!.. — ‘Ты сто говоришь? возражаетъ другой: вотъ третьемъ году Иванъ Ефимовичъ совсмъ закаралъ Шкарина да Ваську — они у него въ работникахъ были. Ну, онъ человкъ на промыселъ лютой, жарной, весной совсмъ не спитъ, ходитъ суточно, въ круговую со сонцемъ въмсть, а они, самъ знашь, не совсмъ!.. между тмъ, онъ хозяинъ. У него одежа перемнна, сяка разна, ну ему и хорошо. А у нихъ какъ по одной кукашечк, ну они и окрпли! [Окрпли — продрогли] Напослдокъ самъ привезъ ихъ къ намъ на большу тоню. Они и весло-то въ руки взясти не могутъ!.. Вынули ихъ изъ карбаса, потащили въ балаганъ, такъ сами передъ огнемъ и стоять не могутъ — сзади человкъ за руки поддярживатъ. Какъ отпуститъ, такъ кзади и летятъ пластомъ, какъ сонна рыба’.
— А у насъ, Песчаномъ, говоритъ третій: и того теб хуже! Бродишь, бродишь подъ пазухъ, а у прибора [Приборъ — нижній конецъ тони, гд промышленники пригребаются къ берегу и начинаютъ прибираться, собирая неводъ такъ, чтобы заставить рыбу войти въ мошню, узкій и глубокій мшокъ, вставленный въ полотно невода на бережномъ крыл, саженяхъ въ 15 отъ ушей] нагибаться станешь, чисто ротомъ вода наливатся. До прибору станемъ доходить, совсмъ до нагишка раздваемся, то есть до порковъ и до рубахи. Въ чемъ мать родила, въ воду спущаемся, такъ и ходимъ. Ну, изъ воды вылземъ, суху одежду надсти къ намъ и хорошо!
А между тмъ ходимъ суточно, сонъ чисто не знаемъ! И покуль чайникъ варится, уснемъ въ сиднку, облокчимся какъ-нибудь, да и опять на округъ. Все равно сонце, гоняемъ! Промыселъ не охота отпустить: потомъ не наставишь!..
А, межъ тмъ, кусокъ добудешь, и тотъ охранить не можно. Какъ только напромышляемся, дойдутъ до верьху слыхи, сто у насъ добычно, сейчасъ это придутъ разныя лица, съ чаями, да съ табаками, и давай демно собирать! Иной-отъ юколу [Юкола — верхній слой жирной рыбы, искусно снятый вмст съ кожей, но безъ костей, высушенный на солнц и слегка прокопченный въ дыму] свою только и видитъ, покуль она на вшалахъ сохнетъ, потуль только и говоритъ сто — ‘моё’! Какъ эти прозжающіе уйдутъ, иноди остаемся такъ, что передъ чаемъ и закусить нечего… Какъ станемъ длать? Чаекъ надо, табачекъ надо, новому [Новой — иной] то рубаху. Тоже вс живые люди. Тутъ опять долги! Того зле заводное [Заводное — матеріалъ для приготовленія стей и неводовъ. Заводъ — рыболовныя снасти и принадлежности]. Самъ знашь, у насъ какой заводъ? А безъ заводу ты какъ добудешь? Иноди трахлятся [Трахлятся — случается. Иноди — иногда], юколу отдаемъ по четверти за вязку… [По четверти — кирпича чаю за 50 юколъ. Въ вязк 25 нелемыхъ юколъ и 50 омулевыхъ, муксуновыхъ или чировыхъ] А въ этакой бродк, да мокрости какъ ты будешь безъ питья? Тутъ и промыслу не радъ станешь. Лучше ужъ послдняго куска лишиться!
Гиблое мсто эта Походская виска! На всемъ свт едва-ли можно найти подобный заброшенный уголъ, гд-бы осколокъ культурнаго народа жилъ въ такомъ безпомощномъ уничиженіи, ограничивъ свои потребности до minimum’a необходимой насущной пищи и все-таки находясь подъ вчной угрозой голода, даже голодной смерти. Кругомъ нагая безплодная тундра. Нтъ ничего, нтъ даже дровъ, не чмъ топить избы. Край лсовъ остался далеко позади, топить приходится плавникомъ скудно разбросаннымъ по берегамъ Походской Колымы (матерая борозда проходитъ по правой, Сухарной, втви, унося съ собой большую часть пловучаго лса). Зимой приходится здить по дрова за 20-25 верстъ, собирать кокорникъ, осколки мокрыхъ и полугнилыхъ стволовъ. Чуть только холодъ уменьшится, начинаютъ топить попросту прутьями сухого тальнику, лишь-бы вскипятить какъ-нибудь чайникъ, да сварить ду. Зимою, не смотря на жестокіе, крутые морозы, топятъ весьма скудно. Въ январ избы обмерзаютъ внутри сверху до низу. Везд сыро, угаръ. Даже привычныя походскія головы не выдерживаютъ… Человка ‘съ другой рки’ походскій угаръ охватываетъ, какъ тяжелая болзнь, и онъ спшитъ покинуть это негостепріимное мсто и удалиться восвояси, въ широты боле умреннаго климата (если можно говорить о климатической умренности за предлами полярного круга [На усть рки Алазеи верстахъ въ 400-хъ къ западу отъ Походской Колымы, русскіе жители, живущіе въ рубленыхъ избахъ, круглый годъ совсмъ не топятъ, въ настоящемъ смысл слова. Въ самую глухую зимнюю стужу навсятъ котелъ на крюкъ, кое-какъ вскипятятъ его и поскоре гасятъ огонь. Избы ихъ, какъ снаружи, такъ и внутри одинаково покрыты толстымъ слоемъ льду. Сидятъ они у себя въ изб въ полной зимней одежд и раздваются, только ложась спать. По моему это и есть настоящій полюсъ холода, не смотря на нкоторое уклоненіе въ показаніяхъ термометра]). Чтобы построить избу, приходится сплавлять лсъ сверху или напротивъ вывозить его съ урочища Каменнаго, верстахъ въ шестидесяти ниже по Колым, гд есть большіе наносные холуя [Холуй — груда наноснаго лса]. Впрочемъ, уже больше четверти вка на Походской да и вообще на всей Нижней Колым не выстроено ни одной новой избы. Отъ грознаго ‘оспеннаго года’ [Оспенный годъ — 1884-85 г. Оспа, придя зимою съ индигирской стороны, произвела страшное опустошеніе среди чукочъ западной тундры, а на Нижней Колымъ уничтожила около трети всего населенія] осталось слишкомъ много пустыхъ домовъ. Самое большее, что приходится длать низовику, это переложить заново избу, пуская въ дло т же старыя ддовскія бревна. При всеобщей скудости въ дровахъ, выморочныя жилища регулярно уничтожаются на топливо, и все-таки повсюду такъ и торчатъ опустлыя избы съ зіяющими черными дырьями вмсто оконъ и полуобвалившимися стнами.
Негостепріимная тундра, соблазнившая природнаго русскаго человка поселиться на усть Походской виски, даетъ ему только рыбу, какъ для пропитанія, такъ и для продажи или обмна. Даже птица, прилетающая каждое лто въ такомъ обиліи на здшнія озера и протоки, почти не служитъ для походчика предметомъ промысла. Ружей нтъ почти ни у кого. Дв, три старыя кремневыя пищали — съ растрескавшимся запаломъ, грозящимъ разорваться при первомъ выстрл, лежатъ, косня въ многолтнемъ бездйствіи. Ленную птицу [Ленная, линялая птица лишается на время способности летать. Ее промышляютъ разными способами русскіе порчане тундры и прочіе] прежде промышляли хорошо, но со времени оспеннаго года этотъ промыселъ по разнымъ причинамъ падаетъ все боле и боле. Къ западу отъ рки, по морскому берегу, на тундр водится песецъ. Но пастникомъ [Пастникъ — совокупность пастей. Пасть — деревянная ловушка для зайцевъ, лисицъ, песцовъ] занимаются немногіе. Большая часть жителей слишкомъ убоги и поглощены заботой о насущномъ куск, чтобы поднятъ пастникъ . И безъ пастника походчику есть за чмъ походить и поздить. За полозьями для нарты, за топорищемъ для топора нужно отправляться за сто верстъ вверхъ, гребные карбасья приходится покупать на другихъ ркахъ . На Походской Колым нтъ подходящей осины для выдлки днища. Даже за текучей срой, срой [Текучая сра — свтлая смола, вытекающая изъ трещинъ коры на сырой лиственниц], необходимой для того, чтобы залпить отставшій сукъ въ карбас, нужно хать за сорокъ верстъ вверхъ… Плодами своего рыбнаго промысла походчикъ долженъ прокормить себя, своихъ домочадцевъ и собакъ, на нихъ онъ долженъ пріобрсти чай, табакъ, нсколько аршинъ ткани на рубашку и починку портяного полога [Пологъ — небольшая четыреугольная палатка. Портяной — сдланный изъ ткани, въ отличіе отъ ровдужнаго — сдланнаго изъ оленей замши-ровдуги], купить коноплю [Коноплю прядутъ и полученную нить двоятъ при помощи веретена. Холстъ раздергиваютъ на тонкія ниточки и ссучивъ ихъ между собою, тоже двоятъ] и холстъ для невода, волосъ для сти. А деньги трудно достаются на Нижней Колым, несмотря на то, что разсчетъ производится только на рубли, а о копйкахъ жители имютъ самое смутное понятіе.
Само собою разумется, что походская рыба никоимъ образомъ не можетъ пополнить вс прорхи мстнаго бюджета, и, стараясь заткнуть своимъ кускомъ дыры своего нищаго хозяйства, житель слишкомъ часто оставляетъ, увы, собственный желудокъ пустымъ. Походчикъ знакомъ съ голодомъ практически и даже теоретически, онъ хорошо знаетъ различные способы оживленія людей, спасаемыхъ отъ голоднаго истощенія, можетъ дать правильную оцнку многихъ суррогатовъ пищи ему доступныхъ и т. п. Вообще въ лтописяхъ Нижней Колымы голодъ составляетъ нормальное явленіе, повторяющееся періодически съ правильными промежутками. ‘У насъ это годами! говорятъ низовики. — Трите года бываютъ промышленны, а потомъ съ краю три непромышленны!’ Въ промышленные годы низовики, по ихъ собственному заявленію, живутъ сыто, кай-быть, не надо лучше . Это ‘лучше не надо’, впрочемъ, не исключаетъ ни одного изъ постоянныхъ бдствій тяготющихъ надъ головой низовика. Бродитъ онъ весною по поясъ въ ледяной вод, отпиваясь горячимъ настоемъ брусничнаго листа за неимніемъ кирпичнаго чаю, куритъ кысыръ [Кысыръ, или оскребка — табачный нагаръ, выскабливаемый изъ мундштука трубки. Его курятъ, смшивая со скобленнымъ деревомъ, какъ и настоящій табакъ] вмсто табаку, носитъ на плечахъ рубаху, пока лохмотья ея не сползутъ съ плечъ, зимой долбитъ пешнею [Пешня — желзный ломъ на длинной деревянной рукоятк, употребляется для долбленіи льда] четырехъ-аршинную толщу льда, чтобы заметать подъ нею свою полуизодранную сть. Отъ всего этого низовикъ не избавленъ ни въ сытые, ни въ голодные періоды. Но въ настоящіе промышленные годы рыбы, добытой за короткое лтнее время, достаетъ отъ воды до воды . Низовикъ не только каждый день иметъ довольный кусокъ къ обду, къ ужн и къ паужн , не только кормитъ на травъ [На травъ — сколько ни стравить — до сыта, до отвалу] своихъ собакъ, но нердко къ началу новаго промысла у него остается лишній кормъ. Въ промышленные годы тому или иному удачливому промышленнику неоднократно приходилось выгребать лопатою старую рыбу изъ амбара или погреба и разбрасывать ее по сндух [Снтуха, сндуха — пустыня, всякое мсто вдали отъ людскаго крова], чтобы очистить мсто новымъ запасамъ.
За то въ голодные непромышленные годы картина рзко мняется. Низовикъ, главную цль помысловъ котораго составляетъ душка , уязвленъ въ самое чувствительное мсто. Уже въ половин зимы съ различныхъ жительствъ , уединенно разбросанныхъ по глухимъ протокамъ, устьямъ високъ и другимъ рчнымъ угламъ, начинаютъ доходить тревожныя всти. У того-то нехватка, у другого скудное питаніе, третій скоро достъ послднее перо [Перо — рыбій плавникъ. Птичьи перья напротивъ называются шерстью] и останется съ собаками совсмъ безъ всякихъ способовъ и т. д. Съ половины февраля является настоящій голодъ. Многія семьи начинаютъ жить изъ покупки, не смотря на всю недостаточность своихъ платежныхъ средствъ [Обычнымъ платежнымъ средствомъ служитъ закладываніе въ работу на время промысла. При малолюдности края рабочая сила всегда въ цн].
А между тмъ цна на рыбу у скупщиковъ все растетъ и растетъ. Сельдятка, скупленная осенью по 5-6 рублей за тысячу, поднимается до десяти, потомъ до пятнадцати рублей, въ иные годы до двадцати и до двадцати пяти рублей. Люди, имющіе нерпичьи сти, узжаютъ на море въ надежд добыть пару ‘нерпей’ и прокормить своихъ собакъ нсколько лишнихъ дней. Другіе узжаютъ на тундру или на камень къ чукчамъ за 200-250 верстъ, чтобы купить, или, лучше сказать, вымолить, у кочевника ‘сухонькаго вешняго оленчика’ въ обмнъ за привезенную желзную тарелку или чайникъ. Впрочемъ, все это помогаетъ мало. Семь въ 5 человкъ, имющей 8-10 собакъ, вешній олень-лончакъ [лончакъ — всякое животное по второму году] съ трудомъ хватаетъ на два дня (собакамъ отдаютъ потрохъ и кости). Тюленье мясо люди дятъ съ отвращеніемъ, жира не могутъ сть даже многія собаки. Въ половин апрля голодъ вступаетъ, такъ сказать, въ полное владніе Нижней Колымой, и жители прекращаютъ непосильную борьбу съ его властью. Въ послдніе полтора мсяца до вскрытія рки, люди дятъ по общему правилу разъ въ день, собакъ кормятъ черезъ день. Самыя бдныя семьи тоже дятъ не каждый день. Низовикъ туже подтягиваетъ поясъ и ходитъ голодомъ день за днемъ, постепенно теряя весь подкожный жиръ и превращаясь въ какой-то ходячій скелетъ. Весь край словно замираетъ, съ тупымъ терпніемъ ожидая оживной поры.
Нормальный голодъ на Нижней Колым можетъ выдержать сравненіе съ какимъ угодно голодомъ мстностей Европ. Россіи. Чтобы обмануть свой пустой желудокъ, жители прибгаютъ къ разнообразнымъ суррогатамъ настоящей ды. Такъ, прошлой весной походскіе жители выжаривали на сковород тюленій жиръ и ли остающіеся ошурки. — ‘Изъ крайности чего исти не станешь? Лишь-бы какъ-нибудь душу спасти’!.. говорила мн одна изъ потребительницъ этого продукта. — Ну, да ужъ разъ пошь, потомъ два дни ни какая да не надо! Только сдумаешь про ду, такъ все нутро переворотитъ!.. Другіе, опаливъ шерсть на сырой тюленьей шкур пекли ее на огн и тоже употребляли въ пищу. — ‘Хорошо! отзывались потребители. — Даромъ тонко, а да много! Самому довитому человку три четыре выти [выть — кормежка] свободно выдутъ’!.. Даже пришельцы изъ Европ. России, боле обезпеченные средствами, чмъ туземцы, дошли до крайности. Можно съ увренностью сказать, что такіе непромышленные годы не обходились-бы безъ случаевъ голодной смерти, если-бы на помощь не приходила казенная благотворительность и самообезпеченіе, въ вид устройства запасныхъ рыбныхъ магазиновъ. Посл прошлогодней весенней голодовки, промыселъ рыбы лтомъ и осенью былъ до такой степени неудаченъ, что, право, нельзя сказать, какіе размры и формы снова принялъ-бы весенній голодъ въ настоящемъ году, если-бы не мра, принятая мстными властями съ минувшей осени и состоявшая въ безвозмездномъ взысканіи такъ называемой ‘новой добычи’, т. е. десятой части валового промысла въ пользу запасныхъ рыбныхъ магазиновъ. Собранная такимъ образомъ рыба была раздаваема заимообразно нуждающимся въ теченіе весеннихъ мсяцевъ. Подъ конецъ и этихъ запасовъ не хватало, и голодные жители перешли на прежнее весеннее положеніе… Что сказали-бы экономисты и всевозможные внутренніе обозрватели различныхъ оттнковъ и лагерей, если-бы для помощи голодающимъ былъ предпринятъ повсемстный сборъ десятой части валового продукта, хотя-бы съ земледльческой промышленности?
Взиманіе не обошлось безъ эпизодовъ довольно экстреннаго характера. Приведу примръ. Одинъ изъ промышленниковъ, К.Р., добылъ ‘изъ воды’ 10,000 сельдей. Третью часть улова онъ немедленно отдалъ въ уплату прежде сдланныхъ долговъ, также продалъ и промнялъ на чай, табакъ, податныя деньги и т. п. Остальное служило пищей ему и его собакамъ въ теченіе сей осени. Уплату онъ старался подъ разными предлогами оттянуть подальше, такъ-какъ у него становилось все меньше и меньше рыбнаго запаса, и ему казалось страшно отдать сразу ‘въ казну’ такъ много. Наконецъ, у него осталась одна завтная тысяча, которую онъ внесъ полностью на удовлетвореніе десятины.
Не смотря на такіе эпизоды, должно признать, что безъ новой добычи населеніе ршительно не могло-бы просуществовать въ теченіе только что минувшей весны. На всей Нижней Колым едва можно насчитать, кром торговцевъ и людей, обезпеченныхъ казеннымъ жалованьемъ, какой-нибудь десятокъ семей, которыя не пользовались-бы пособіемъ изъ ‘казенныхъ’ запасовъ. Тотъ-же самый К.Р., внеся въ магазинъ свою послднюю тысячу, пропитался въ теченіе марта и апрля сельдяшкой, выданной ему заимообразно изъ экономической казны, причемъ въ числ пособія, быть можетъ, была и часть его собственной рыбы.
Какъ сказано выше, запасные рыбные магазины не представляютъ новости на Колым. Лтъ двадцать тому назадъ экономическіе рыбные запасы считались сотнями тысячъ, по крайней мр на бумаг. Повсюду существовали общественные погреба, въ которыхъ могла сохраняться значительная часть этихъ запасовъ. Другая часть изъ году въ годъ раздавалась на руки жителямъ, въ промышленные годы даже принудительно. — Иногда и не хочешь, а поневол берешь, когда приказываютъ — разсказываютъ старики. — Куды-же её дть! Не пропадать-же казенному добру! Потомъ осенью опять отдаешь!.. Но посл оспеннаго года все это пришло въ забвеніе. На Походской виск былъ большой общественный погребъ, выкопанный съ превеликими трудами по настоянію одного изъ исправниковъ, оставшіеся въ живыхъ перестали уплачивать рыбные займы: они слишкомъ упали духомъ и обнищали для этого… Вообще, 20 или 30 лтъ тому назадъ періодическія голодовки на Нижней Колым хотя и имли мсто, но далеко не въ такой острой форм. Чукчи на западной тундр были многочисленны и богаты стадами. Въ случа нужды голодающее населеніе пополняло недостатки своего питанія чукотскими оленями, которые продавались дешево, иногда за безцнокъ. — ‘Выборнаго быка по четверти [по четверти — кирпича] покупали!’ съ сожалніемъ и восторгомъ разсказываютъ походчики о добрыхъ старыхъ временахъ. — ‘Это, что такое нужда, мы совсмъ и не знали. Чуть что, сейчасъ запряжешь собачекъ, выдешь на тундру, а ужъ тамъ у всякаго свой другъ былъ. Прідешь къ другому, выложишь чаекъ, табачекъ, онъ теб съ краю и убьетъ десять или тамъ пятнадцать. Сколько скажешь, столько и убьетъ. То есть сами чукчи отнимались промежъ собою изъ-за нашего живота. А не то, какъ теперь: сколько клянься не клянься, онъ теб никова и убисти не хочетъ’…
Оспенный годъ уничтожилъ три четверти чукочъ, кочевавшихъ къ западу отъ Колымы. Еще два-три года тому назадъ въ разныхъ мстахъ на тундр можно было находить огромные конусообразные остовы шатровъ, полуприкрытые клочьями гнилыхъ шкуръ надъ переплетомъ длинныхъ тонкихъ жердей, торчавшихъ, какъ обнаженныя ребра. То были остатки жилищъ, покинутыхъ среди пустыни, ибо обитатели ихъ вымерли до послдняго человка иногда въ теченіе одной зимней ночи. Люди, уцлвшіе отъ погрома, совершенно обднли и предпочли удалиться отъ непосредственной близости съ голодными порчанами и ихъ собаками, чтобы избжать необходимости убивать имъ на пищу своихъ послднихъ оленей. Правда, на каменномъ берегу Колымы чукчи, по прежнему, многочисленны и богаты стадами, но и они живутъ далеко, и бдному порчанину часто не подъ силу подняться съ мста и отправиться разыскивать своего полудикаго кочевого сосда, тмъ боле, что цна на убойныхъ оленей поднялась чуть не въ три раза противъ прежняго, а покупательныя средства порчанина, напротивъ, значительно уменьшились съ паденіемъ пушного промысла, разстройствомъ Анюйской ярмарки и т. п.
Полвка тому назадъ оленные чукчи еще не кочевали въ непосредственной близости съ русскими, на Нижней Колым существовали запасные хлбные магазины, которые оказывали населенію существенную помощь во время весеннихъ голодовокъ, тмъ боле, что казенная мука тогда продавалась сравнительно дешево. Только въ послдніе годы русское населеніе Нижней Колымы остается совершенно безпомощнымъ въ то время, когда помощь ему нужне, чмъ когда-бы то ни было. Я никогда не забуду той обстановки, среди которой мн пришлось прожить въ прошломъ году нсколько дней на заимк Коретовой, въ 50 верстахъ вверхъ по Колым отъ Походской виски, ды не было ни у кого. Въ иныхъ избахъ сухіе котлы праздно стояли въ кут за камелькомъ, опрокинутые вверхъ дномъ. Уже другія сутки въ нихъ не варилось ни одной рыбьей ‘кости’. Узнавъ о нашемъ приход жители стали собираться въ избу.
— ‘Гд чукчи? — спрашивали они съ алчнымъ блескомъ въ глазахъ (мы прикочевали къ Коретовой вмст съ чукчами): Гд чукчи?.. Близко?.. Въ одинъ день дохали можно?.. Можетъ, человкъ бываетъ, какого оленчика, убилъ бы?..’. Одинъ изъ пришедшихъ тотчасъ же собралъ какія-то кожи, чатки [чатка — небольшое поперечное тесло для обработки дерева, употребляемое чукчами], копья (собственнаго кузнечнаго производства) и ухалъ къ чукчамъ. Въ вечеру онъ вернулся и привезъ два полетня: — ‘Все таки не порожнемъ пріхалъ!’ облегченно говорилъ онъ. Все это были рчные жители, собравшіеся съ разныхъ сторонъ на встрчу чукотскому старост Этгыгину, вслдствіе распространившагося слуха, что онъ намренъ убить для голодающихъ десять оленей. Лица у всхъ осунулись, глаза жадно и лихорадочно блестли, нкоторые изъ нихъ не ли по два и по три дня, другіе питалися жареной шкурой тюленя, остатками собачьяго корма и т. п. Къ сожалнію, слухъ оказался ложнымъ, и только посл многихъ просьбъ удалось убдить кочевника убить для голодающихъ пять небольшихъ лончаковъ, которые тутъ же были разбиты на части и разобраны по рукамъ голодающими.
А между тмъ, если трудно снабдить нижнеколымчанина дешевымъ чаемъ, табакомъ, тканями и т. п., если еще трудне изобрсти какой-нибудь новый заработокъ, создать новый предметъ вывоза, который позволилъ-бы ему возвысить уровень своихъ потребностей, хотя бы до такой степени, чтобы сравняться съ самими захудалыми обитателями боле умренныхъ широтъ сибирской страны, то уничтожить періодическія чуть не хроническія голодовки, превратить вс годы колымской лтописи въ сплошные сытые, гораздо легче, — ‘Всему длу голова-заводина’, говорятъ низовики. Общее количество рыбныхъ промысловъ въ Нижнеколымскомъ округ едва-ли достигаетъ и 100,000 пудовъ. Если увеличить это количество даже на пятьдесятъ процентовъ, то въ округ водворится обиліе, ибо вывозъ возможенъ только въ самыхъ ограниченныхъ размрахъ. Но даже при тхъ примитивныхъ способахъ рыбнаго промысла, какіе существуютъ на нижней Колым, допустимо было-бы гораздо боле значительное увеличеніе добычности, если бы только невода и сти были въ сколько-нибудь исправномъ вид. Тому, кто не видлъ собственными глазами, трудно представить себ какими ветхими, изодранными лоскутьями низовикъ добываетъ свою житницу [житница — средство къ жизни]. Дыра на дыр, починка…. — ‘Сквозь нашъ неводъ не токмо рыба, медвдь везд пройдетъ и нигд не заднетъ’, говорятъ низовики. Хорошо ещё, если есть чмъ чинить эти дырья. Текущей весной вс они остались безъ починки, представляя свободный проходъ каждой нельм или муксуну, которые только захотятъ избжать путешествія въ мотню невода. Ни одинъ изъ обитателей Нижней Колымы не купилъ ни фунта конопли, ни аршина холста: купцы не привезли ‘заводного’ въ Нижнеколымскъ, а кто и привезъ, тотъ продалъ Анадырщику на Анюйской ярмарк [Анадырскіе мщане, прізжающіе на Анюйскую ярмарку, очень охотно покупаютъ ‘заводное’ отъ колымскихъ купцовъ]. Окружающіе меня промышленники, готовящіеся къ неводному промыслу, настойчиво выпрашиваютъ каждый обрывокъ мшка, каждый лоскутъ грубаго холста, ссорятся между собою изъ-за любой тряпки, которую я могу отдать, и завладвъ ею, немедлено раздергиваютъ по ниточкамъ и ссучиваютъ эти ниточки между собою, выдлывая необходимое имъ прядено . Съ половины лта будетъ еще хуже, если не подоспетъ казенная конопля. Главный промыселъ на Походской виск состоитъ въ устройств большого за при усть ея, предъ самымъ впаденіемъ въ Колыму. На запоръ виски съзжаются люди со всхъ верховыхъ ркъ (конечно ближайшихъ), ибо походскій зъ славится обиліемъ и превосходнымъ количествомъ добываемой рыбы. Собственно говоря, устраивается два, даже три за, и многочисленныя ворота въ каждомъ зу загораживаются мережами, связанными какъ невода, изъ двойной конопляной или льняной нити. Въ этихъ мережахъ, въ вид мшка съ узкимъ конусообразнымъ входомъ и собирается рыба. Мережа должна быть непремнно крпкая, если возможно — новоссученная: иначе рыба пробьетъ её и уйдетъ. Дйствительно, каждый годъ рыба, идущая руномъ, пробиваетъ насквозь мережи во всхъ трехъ захъ и выходитъ въ образовавшіяся дырья, ‘какъ въ двери’ — по злобному выраженію безпомощныхъ промышленниковъ. Изо всей приходящей рыбы человку удается добыть какую-нибудь часточку , и то только въ томъ случа, когда мережа и перетяги [перетяга — длинная сть, связанная изъ коноплянной нити. Перетягявается на узкихъ мстахъ високъ поперекъ теченія, отъ берега до берега] сравнительно въ порядк. — ‘Въ этомъ году и загрузить не ково будетъ! — съ отчаяніемъ говорятъ жители. — Старыя мережи упали , новыхъ нту! Загородимъ виску, а въ воротахъ-то кова спустимъ? Разв сами спустимся да станемъ рыбу портами добывать?!’… Не въ лучшемъ состояніи находятся и волосянки [волосянка — волосяная сть].
Этому недостатку въ стяхъ и мережахъ, конечно, легко помочь казенной доставкой конопли и волоса, которая дйствительно устроена съ давнихъ поръ. Волосъ доходитъ до Нижней Колымы почему-то преимущественно черного цвта, хотя преобладающій цвтъ лошадей въ Якутской области блый [Черный волосъ хуже благо. Сть, связанная изъ чернаго волоса, видне въ вод. Поэтому рыба обходитъ её]. Но блый волосъ отбирается по пути слдованія другими претендентами, а Нижней Колым достается остатокъ, забракованный всми.
Раздача даже такихъ матеріаловъ затрудняется нердко тмъ, что за населеніемъ почти всегда числится недоимка прошлыхъ лтъ по волосяному и конопляному займу, и до очищенія этой недоимки останавливается или уменьшается новая выдача, не смотря на приближеніе промысла и недостаточность наличнаго завода . Такъ, текущей весною было выдано нижнеколымскому мщанскому обществу по полтора фунта довольно плохого волоса на каждую семью. Между тмъ на обыкновенную сть — семерикъ [Семерикомъ называется сть, ячеи которой по діагонали имютъ ширину въ семь пальцевъ] уходитъ около трехъ съ половиною фунтовъ лучшаго волоса. Очевидно, казенной выдачи едва достанетъ на то, чтобы починить дырья старыхъ волосянокъ, не говоря уже о постройк новыхъ. Конечно, избавить край отъ голодовки непромышленныхъ лтъ можно обильной и своевременной доставкой дешеваго и доброкачественнаго матеріала для приготовленія стей и неводовъ. Въ этомъ случа не нужно останавливаться даже передъ безвозмездной раздачей — по крайней мр боле бднымъ семьямъ, что составитъ ежегодную затрату въ 200-300 рублей, которая, однако, очень скоро окупится даже для прямого казеннаго интереса въ вид уничтоженія хронически накопляющихся недоимокъ.
Другимъ неотложнымъ вопросомъ для Нижней Колымы является сохраненіе продуктовъ весенняго и лтняго промысла въ ихъ первоначальномъ вид. На всей Нижней Колым по деревнямъ и заимкамъ нтъ ни одного порядочнаго погреба, только въ крпости есть два или три погреба, едва достаточныхъ для удовлетворенія хозяйственныхъ потребностей пришлаго служащаго и неслужащаго элемента. Въ деревняхъ даже экономію класть некуда. Общественные погреба, объ устройств которыхъ прилагали столько попеченія предшествовавшія Колымскія власти, подвергнуты забвенію или превратилась въ усыпальницы.
Устройство погребовъ на Нижней Колым, дйствительно, можетъ показаться затруднительнымъ — по крайней мр, въ предлахъ Походскаго устья. Берега нижняго теченія Колымы пологи и тинисты. Во время ледохода прибылая вода заливаетъ избушки и балаганы промышленниковъ до половины стнъ. Люди спасаются на кровляхъ, или садятся въ карбасъ, сложивъ предварительно въ него свое имущество, и привязываютъ затмъ корму къ углу затопленной избы, въ крайнемъ случа перебираются на какой-нибудь пригорокъ или близлежащій холмъ, какіе попадаются тамъ и сямъ по лвому тундряному берегу Колымы. Погреба, выкапываемые вблизи этихъ жилищъ даже на боле высокихъ мстахъ, почти ежегодно заливаются водою, приходя въ полную негодность.
Однако, еще большее затрудненіе является въ отсутствіи необходимыхъ орудій. Не говоря уже о кайлахъ, у низовика зачастую нтъ пешни для долбленія льда, нтъ даже сколько-нибудь пригоднаго топора для рубки дровъ. Орудіе, которымъ онъ привыкъ обходиться, часто до такой степени выломано и выщерблено, что едва-ли можетъ конкурировать съ небольшими гладко полированными топорами каменнаго вка, какіе иногда попадаются по Колымскимъ и Анюйскимъ дресвамъ. Помимо погребовъ, каждая могила требуетъ отъ походчика или сухарновца напряженія его силъ. Яму приходится вырубать плохими топорами, которые отскакиваютъ, какъ дерево, отъ окостенлой почвы вчно не тающихъ земныхъ слоевъ. И не смотря на вс старанія, могильныя ямы, вырубленныя низовикомъ, такъ мелки, что то и дло приходится слышать о медвд, разрывшемъ ту или иную могилу, чтобы състь свжезарытый трупъ.
Житель Нижней Колымы привыкъ питаться ‘изъ воды’. Только осенній уловъ сохраняется въ вид запаса свжей рыбы, благодаря великому консервирующему дятелю полярныхъ странъ — рано приходящему осеннему морозу. Вся рыба, добытая весной или лтомъ немедленно стряпается , т. е. превращается въ юколу или хачиру и костье [хачира длается точно такъ-же, какъ и юкола, только изъ боле сухой рыбы и во время сушенія не такъ тщательно оберегается отъ порчи, ибо назначается на собачій кормъ. Остовъ рыбы, остающійся отъ срзыванія юколы или хачиры, называется костью] и сушится на солнц. Лтомъ или весною, стоитъ только потянуть сильному низовому втру, прекращающему возможность промысла нердко на цлую недлю, чтобы вс жители вдругъ остались безъ ды, кром сухой юколы. Когда юкола сохнетъ, жиръ съ нея стекаетъ прямо на землю. Значительная часть питательныхъ соковъ вывтривается во время сушенія. Вязка хахты [У обыкновенной юколы срзываютъ пупку особо. Юколу хахту вшаютъ для просушки, не срзывая пупки] вмст съ вязкой костья представляютъ, по крайней мр, вдвое меньшую массу питательныхъ веществъ, чмъ пятьдесятъ жирныхъ трехфунтовыхъ рыбъ, изъ которыхъ он приготовлены. Впрочемъ, въ продаж дв вязки такого ‘сухого корма’ стоятъ никакъ не дешевле 50 рыбъ и низовикъ, покупающій лтомъ чай и табакъ именно въ обмнъ на ‘сухое’, нисколько не тяготится своимъ кропотливымъ способомъ приготовленія сушеной рыбы. Низовикъ привыкъ къ юкол. При полномъ отсутствіи муки и мучныхъ продуктовъ, сухой кормъ составляетъ единственную доступную ему ‘чаеву закуску’, которую онъ цнитъ почти столько-же, сколько и основную свою ду, вареную рыбу. Къ сожалнію, въ ненастное лто даже сухой кормъ портится. Юкола горкнетъ и покрывается плсенью, на кость заводятся черви, даже варка киснетъ во фляг [варка — пупки рыбы, варенныя въ рыбьемъ жиру. Продуктъ, очень любимый на Колым].
Какъ-бы то ни было, низовикъ не только не кладетъ лтней рыбы въ погребъ, но и не солитъ ея, въ противоположность жителю Средней Колымы.
Прежде всего, у него нтъ посуды, необходимой для этого, ибо почти вс пустыя фляги [фляга — плоскій трехведерный боченокъ, приспособленный для вьючной перевозки спирту. Пустыя фляги употребляются на Колым на самыя различныя хозяйственныя нужды] остаются въ Среднеколымск, а низовикъ едва можетъ найти флягу или дв подъ жиръ и варку. Впрочемъ, среднеколымская соленая рыба низовику не совсмъ по вкусу. — ‘Они соленую щербу ложками хлебаютъ, а мы-то есть близко подойти не могомъ отъ вони. Ложку сглонемъ, такъ сейчасъ на сердц худо станетъ!’ — презрительно отзываются низовскіе каюры, возвращаясь изъ города [Среднеколымскъ — городъ по преимуществу, — urbs. Нижнеколымскъ — крпость, oppidum]. Дйствительно, рыба средне-колымской солки при ничтожномъ содержаніи соли (фунтъ соли на пудъ рыбы) и крайней нечистот приготовленія ржаветъ и киснетъ даже въ ледяныхъ погребахъ и превращается въ продуктъ, годный къ употребленію только для весьма стойкаго желудка. Зимою, когда главную пищу среднеколымскихъ мщанъ и казаковъ побдне составляютъ запасы именно этой соленой рыбы, избы ихъ, несмотря на вчную тягу камелька, пропитываются насквозь тяжелымъ специфическимъ запахомъ, проникающимъ даже въ платье и въ поры кожи, примшивающимся къ дыханію и къ выдленіямъ организма. Напротивъ, низовикъ питается кислой рыбой гораздо рже — преимущественно во время весенней голодовки. Въ обычное время она идетъ на кормъ собакамъ. Поэтому изба его вообще содержится чище, чмъ на средней Колым, свободна отъ тяжелаго зловонія, какое исходитъ зимою изъ устья средне-колымской фляги, оттаивающей въ кут.
‘Любовь начинаетъ говорить, когда желудокъ молчитъ’, сказалъ какой-то французскій, а, можетъ быть, и не французскій любитель парадоксовъ. — ‘Не до дружка, до своего брушка!’ — комментируетъ по своему нижнеколымчанинъ изреченіе европейской мудрости. Тмъ не мене, жизнь колымского порчанина является блестящимъ опроверженіемъ вышеприведеннаго положенія.
Невроятная легкость нравовъ, распространенная среди русскаго населенія на Колым и принимающая подчасъ поистин чудовищныя формы, способна удивить всякаго. — ‘У насъ вода такая!’ говорятъ колымчане и колымчанки, пытаясь объяснить загадочное явление, иногда удивляющее ихъ самихъ. Не знаю, какое значеніе можетъ имть въ данномъ случа вода, или, скоре, рыбная пища, добываемая изъ воды, вліянію которой нердко приписывается увеличеніе половой возбудимости. Въ этомъ отношеніи на русскихъ поречанъ, несомннно имли и имютъ огромное вліяніе обычаи окружающихъ инородческихъ племенъ, якутовъ, юкагировъ, чукочъ, ламутовъ, кровь которыхъ отчасти въ жилахъ всего рчнаго населенія и для которыхъ цломудріе женщины не иметъ никакой цны. Во всякомъ случа общедоступность женщинъ, легкость и простота смшенія половъ являются у русскаго населенія на Колым не отклоненіемъ отъ нормы, а нормальнымъ состояніемъ, почти переходящимъ въ особую форму общественнаго брака.
Такое свободное состояніе общественно-половыхъ отношеній влечетъ за собой самыя роковыя послдствія. Распущенность нравовъ оплачивается цной крови и тла, здоровьемъ настоящихъ и будущихъ поколній. Сифилисъ всевозможныхъ формъ и видовъ, разъдающій край чуть-ли не со временъ его первоначальнаго занятія сибирскими казаками, является настоящимъ бичемъ Колымы. Среди инородческихъ кочевыхъ племенъ, благодаря разрозненности и малому развитію общественности, еще можно встртить здоровыя семьи. На рк, въ буквальномъ смысл слова, нтъ ни одной семьи, ни одного человка мстнаго происхожденія, въ жилахъ котораго протекала-бы кровь, совершенно свободная отъ сифилитическаго яда. Нигд нельзя встртить такого количества изуродованныхъ лицъ, съ вытекшими глазами, провалившимся носомъ, прогнившими губами, какъ среди этого немногочисленнаго населенія, и есть деревни, пользующія даже на Колым дурной славой въ этомъ отношеніи, напримеръ Усть-Омолонъ.
Время отъ времени застарлая сифилитическая зараза, обновленная притокомъ свжаго яда, завезеннаго изъ Якутска каким-нибудь казакомъ или купеческимъ работникомъ изъ подгороднихъ якутовъ, вдругъ обостряется и принимаетъ эпидемическій характеръ. Являются всевозможныя злокачественныя сыпи, шанкры и т. п., заражающіе даже тхъ, кто до этого былъ, по крайней мр — казался, здоровымъ. Такая эпидемія распространилась на Колым именно настоящей весной. На Походской виск, напримеръ, изъ общаго числа жителей въ 110 чел. острой формой сифилитическаго зараженія страдаютъ боле 20 чел., всё молодыхъ и здоровыхъ людей. 6 чел. увезены въ нижнеколымскую временную больницу, остальные здсь. Если увезти ихъ въ больницу именно теперь, наканун самой горячей страдной промышленной поры, вся походская виска останется безъ промысла, помимо того, временная больница не иметъ ни пищи, ни лкарствъ для такого обилія паціентовъ. Черезъ несколько дней вс они спустятся въ ледяную воду и начнутъ свою безконечную бродку, омывая свои язвы и сыпи холодною рчною влагой и осушая ихъ пронзительнымъ свернымъ втромъ, единственными цлительными средствами, изначала вковъ предназначенными судьбой для врачеванія болзней и ранъ колымскаго жителя.
При отсутствіи всякой иной медицинской помощи, дйствіе этихъ двухъ лкарствъ порождаетъ на почв колымскаго сифилиса результаты поистин поразительные. Такъ, минувшей осенью въ средне-колымскую больницу явился якутъ едоръ Сазоновъ, пріхавшій изъ отдаленнаго наслега на конской нарт, привязанной за сдломъ ямщика, и, объявивъ себя больнымъ, выразилъ желаніе подвергнуться осмотру. Когда новоприбывшій паціентъ разоблачился отъ дорожныхъ одеждъ, вс присутствующіе были поражены отвращеніемъ и ужасомъ. Къ бедрамъ его былъ прившенъ на ремешкахъ небольшой берестяный туесокъ, спускавшійся довольно низко и до краевъ наполненный какими то осклизлыми, гноящимися кровавыми лоскутьями мяса. Это были продукты двухгодичнаго сифилитическаго разложенія. Достигнуть города и больницы ужасному больному удалось не безъ труда, благодаря противодйствію наслежнаго старосты. Наслегъ долженъ платить за содержаніе и лченіе больныхъ, а у Сазонова не было никакихъ собственныхъ средствъ. Пролежавъ въ больниц нсколько мсяцевъ, Сазоновъ, подвергнутый тремъ послдовательнымъ хирургическимъ операциямъ, къ своему великому утшенію настолько поправился, что могъ отправиться обратно въ свой родной наслегъ — впредь до возникновенія на его тл второй сифилитической язвы.
Если на Средней Колым, не смотря на многолтнее отсутствіе врача, можетъ быть изъ году въ годъ оказываема медицинская помощь тому или другому больному этого рода, то Нижняя Колыма не иметъ этого утшенія. Медицинская помощь, являющаяся сюда временно и торопливо, роковымъ образомъ принимаетъ характеръ такъ сказать ‘судебно-медицинскій’, разршаясь принудительнымъ повальнымъ осмотромъ всего населенія, безъ пощады полу и возрасту, объявленіемъ сифилитическаго карантина и тому подобными мрами, къ сожалнию, ни къ чему не приводящими на практик.
Въ обычное будничное время люди умираютъ на Нижней Колым оттого, что некому вытащить занозу или разрзать случайно образовавшійся нарывъ. Такъ, въ четвертомъ году въ Нижнеколымск умеръ молодой и здоровый парень, наступившій въ лсу на острый сукъ. Дерево вонзилось довольно глубоко въ мякоть ступни и обломилось такъ, что внутри раны остался небольшой кусокъ. Вытащить его было некому. Я видлъ человка, много лтъ тому назадъ нечаянно пробившаго себ стрлою самострла мягкую часть руки повыше локтя. Рана, за отсутствіемъ лченія, осталась открытой и гноящейся и повлекла за собой сухотку руки и крайнее ослабленіе всего организма. Примры эти можно было-бы умножить до безконечности.
Странно и грустно видть небольшую группу русскихъ людей, Богъ всть зачмъ поселившихся въ этомъ непріютномъ краю, давно опустившихся до низкаго уровня развитія окружающихъ инородческихъ племенъ и тмъ не мене сохранившихъ массу воспоминаній и пережитковъ иной, боле культурной жизни. Сквозь всевозможныя примси юкагирской, ламутской, якутской и всякой иной чужеродной крови пробивается упрямая арійская кровь, снова и снова возрождается исконный славянскій типъ, высокій и статный, съ свтлорусыми кудрями и голубыми глазами, съ овальнымъ лицомъ и правильнымъ прямымъ носомъ странно выдляющимися среди окружающаго единообразія широкихъ скулъ и черныхъ прямыхъ волосъ, похожихъ на пряди конской гривы. Рядом съ юкагирскими и ламутскими словами въ язык порчанъ попадаются древнерусскія слова, даже историческія выраженія: (разнобоярщина, на блой земл сидтъ, литовское разоренье и т. д.). На ряду съ юкагирскими и чукотскими сказками нижнеколымскій бахарь разсказываетъ множество сказокъ старой Москвы, старинныхъ рыцарскихъ романовъ, перекроенныхъ на старорусскій ладъ, даже самъ сочиняетъ такія-же сказки по готовому образцу. На вечерахъ поются старинныя ‘игровы псни’, разыгрываются хороводныя игры, нкогда имвшія мсто на лугу, но загнанныя морозомъ въ тсную ограду избы. Изъ устъ какого-нибудь молодца, нердко не смотря на свтлые волосы и голубые глаза, пишущагося бродячимъ инородцемъ такого-то омоцкаго рода, можно услышать отрывокъ богатырской старины, въ яркихъ чертахъ описывающій бытъ и время, неизвстные и непонятные даже для жителя Центральной Европейской Россіи, не говоря уже объ убогомъ рыболов на краю азіатскаго сверо-востока. Съ обрядами юкагирскаго шаманства перекрещиваются поврья и обряды древнерусскаго вдовства. Сусдко-домовой, ддушко-водяной, лшій, лсной еретикъ сталкиваются съ таинственными шайтанами, выходящими по ночамъ изъ омоцкихъ гробовыхъ сайбъ, разсыпанныхъ по глухимъ домамъ колымскихъ и анюйскихъ береговъ [Сайба — небольшая деревянная клтушка, большой частью на высокихъ ногахъ. Гробовыя сайбы омоковъ (юкагировъ) разбросаны по домамъ, т. е. по невысокимъ долгимъ грядамъ, поросшимъ мелкимъ лсомъ, на берегахъ р. Омолона, Анюевъ и другихъ притоковъ Колымы.] и пр. и пр. и пр.
Память нижнеколымчанина обнаруживаетъ большую цпкость и упорство въ сохраненіи этихъ остатковъ. Непонятные термины земледльческой, городской, военной жизни, названія неизвестныхъ ркъ и городовъ: Волга матушка, Донъ Ивановичъ, Тамбовъ, Черниговъ, Саратовъ, Кострома, даже Кюстринъ, имена историческихъ лицъ: Скопинъ, Императоръ Петръ Алексевичъ, Егоръ Чернышевъ, Абрамъ Лопухинъ, казакъ Платовъ, всё это произносится совершенно правильно, съ необходимыми измненіями, обусловливаемыми сладкоязычной фонетикой, не смотря на то, что часто смыслъ целых періодовъ псенной или сказочной рчи остается совершенно непонятнымъ для разсказчика, какъ будто выраженный словами чужаго языка [*]. Нижнеколымчанинъ исполненъ робкаго и почтительнаго обожанія къ таинственной отчизн, откуда вышли его предки 250 лтъ тому назадъ — ‘Русь мудрена!’ гласитъ старинная колымская поговорка, сложенная еще ддами, и постоянно звучащая на устахъ убогаго рыбаря при встрч съ той или иной хитроумной выдумкой мудреной материнской страны. Въ числ такихъ непонятныхъ и невдомо какъ родившихся выдумокъ для колымчанина являются непонятными, увы, и хлбъ, взрощенный человкомъ изъ земли, ткань, искусно составленная изъ тонкихъ волоконъ, желзный котелъ, глиняная чашка, топоръ, огниво… Поэтому, не смотря на то, что при столкновеніяхъ съ инородцами колымскій порчанинъ настаиваетъ на своемъ русскомъ, православномъ происхожденіи, и даже присваиваетъ многимъ предметамъ своего обихода названіе русскихъ (русанка — сть изъ конопли, русскій домъ въ отличіе отъ юрты, русская комлея и т. п.), онъ никогда не причисляетъ себя собственно къ этой ‘мудреной Руси’. Въ глубин своего сердца уже давно онъ призналъ свое неравенство съ прочими отраслями и отпрысками русскаго племени и уравнялъ себя въ собственномъ мнніи съ разными ‘горными и полевыми людьми’, окружающими его — чукчами, ламутами и прочими ‘дикими азіатами’.
[*] — Напр. извстная хороводная псня: ‘Лёнъ мой пригорлъ, лёнъ мой призатускъ, ужъ я сяла, сяла лёнъ’, распваемая на колымскихъ вечеркахъ, не понятна колымчанину отъ перваго до послдняго слова, еще боле не понятна старинная Московская коляда:
А мы ходимъ, походимъ, виноградчики.
А мы ищемъ поищемъ господиновъ дворъ,
Господиновъ дворъ середи Москвы…
Небольшой осколокъ великаго русскаго народа влачитъ свое жалкое существованіе, заброшенный среди полярныхъ снговъ на оледенвшихъ берегахъ негостепріимной рки. Родина не посылаетъ ему ничего, кром нкоторыхъ предметовъ матеріальнаго быта, необходимыхъ для существованія послднему дикарю, которые онъ оплачиваетъ немногими лисьими и песцовыми шкурками, скудной данью негостепріимной тундры. Никакое благое вяніе не достигаетъ его лица, ни одна благая всть не доносится къ его ушамъ. Глаза его обращены къ земл и только изрдка обращаются на западъ не съ надеждой, но съ суеврнымъ страхомъ, ибо время отъ времени оттуда приходитъ мрачная изгнанница цивилизованныхъ странъ, еще могучая въ пустыняхъ, — матушка оспа, — собирать человческую дань съ дикихъ и одичавшихъ обитателей полярнаго края, не разбирая ни племени, ни одежды и только обходя невольныхъ пришельцевъ, истинныхъ дтей далекой европейской отчизны.
Н.-ъ
12-го мая 1896 года.