ПОХОДНЫЯ ЗАПИСКИ ЖЕНЫ КАЗАЧЬЯГО ОФИЦЕРА
ПОХОДНЫЯ ЗАПИСКИ ЖЕНЫ КАЗАЧЬЯГО ОФИЦЕРА
А. КОПЦЕВА.
‘Русскій Встникъ’, No 12, 1875
Походные записки жены казачьего офицера, Копцева А., Год: 1875
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Въ 1870 году мн пришлось въ первый разъ отправиться съ мужемъ въ отрядъ, въ Киргизскую степь. Какъ забилось мое сердце, когда принесли открытый листъ дававшій возможность добраться на обывательскихъ лошадяхъ до города Петропавловска. Чего ни перечувствовала я, собираясь въ дальній путь. Мн казалось что я навсегда разстаюсь съ родиной и всмъ дорогимъ и близкимъ… Вечеромъ 31го апрля мы выхали изъ Омска. Знакомые проводили насъ до Мельничной (первая станція отъ города). 5го мая мы пріхали въ Петропавловскъ… Тяжелое впечатлніе произвелъ онъ на меня. При възд на каждомъ шагу встрчались люди съ печальными лицами, попадались еще тлющіе дома. На одной изъ улицъ, самыхъ зданій какъ не бывало, уцлли одн печи, да кое-гд, качаясь, скрипли ворота, будто жалуясь на постигшую ихъ участь. Мстами горько плакали оставшіяся безъ крова женщины.
Квартиру отвели намъ у богатаго казака. Мы застали здсь страшный безпорядокъ: увязанные ящики на двор, сложенные тутъ же узлы, въ комнатахъ совершенная пустота.
— Не собираетесь ли вы узжать? спрашиваю встртившую меня въ сняхъ старушку.
— Куда, матушка-барыня, хать! отвчаетъ она.— Разв не видишь что длается? Вотъ ужь недлю не знаемъ покоя, все пожары, да пожары…
Въ Петропавловск жили наши дальніе родственники съ которыми мы не были еще знакомы. На другой день мы отправились къ нимъ и встртили радушный пріемъ сопровождаемый встью что у нихъ сгорлъ домъ и погибло много вещей. Грустная обстановка. Мы должны были пробыть въ Петропавловск недлю: здсь былъ назначенъ оборный пунктъ нашихъ казаковъ. И уже при насъ было еще шесть пожаровъ.
Купили себ пару лошадей. 11го мая выступили наконецъ въ походъ. Походная жизнь первоначально очень мн нравилась. Было на что посмотрть: тутъ въ первый разъ я увидла киргизскихъ женщинъ. Мы сдлали привалъ неподалеку отъ аула, напившись чаю, отправились въ него, мой мужъ, майоръ О — и я. Киргизокъ застали мы за работой: он доили козъ и овецъ. Мн очень страннымъ показалось это занятіе: я никогда не слыхала что можно пользоваться овечьимъ молокомъ… По окончаніи работы, он повели насъ въ свои юрты, сложенныя изъ кошемъ, съ отверстіемъ на верху для дыма и свта. Въ одной сторон юрты была набросана солома, на солом лежали козлята и теленокъ. Нечистота и грязь ужаснйшая, посреди юрты разложенъ огонь на которомъ грлся чайникъ. Явилась цлая толпа женщинъ съ любопытствомъ разсматривавшихъ нашъ нарядъ. Я опросила ихъ чрезъ переводчика, гд проводятъ они зиму?
— Въ этихъ самыхъ юртахъ, отвчали он.
Отвтъ ихъ поразилъ меня. Провести зиму посреди голой степи въ кошенной юрт казалось мн невозможнымъ. Выходя изъ юрты, смотримъ: небольшая лужа, должно-быть отъ дождя, и въ ней маленькія дти. До сихъ поръ не могу вспомнить безъ смху какъ они кувыркались въ вод, а выскакивая изъ нея, начинали кататься въ пыли и зол.
Не мало было интереснаго для меня въ нашей дорог, но не мало было и неудобствъ, часто случалось останавливаться у болотъ и пить воду пополамъ съ грявью, да и ея-то едва доставало на всхъ. А зной! Шли мы караванною дорогой, и настоящій праздникъ былъ для васъ когда встрчали рчку. Еще издали увидишь рку, радуешься что вотъ отдохнешь и напьешься свжей проточной водицы, а тамъ, глядь… окажется что въ ней вода сладкая. Тутъ намъ помогала лимонная кислота, но все же какое разочарованіе!
Наконецъ мы дошли до Акмуловъ, какъ разъ въ Троицынъ день. Здсь знакомые моему мужу акмулинскій городничій съ женой приняли васъ какъ родные, и здсь мы пробыли три дня. Купили еще лошадь, хорошенькую, только не объзженную, и опять въ путь. Теперь дорога ужь не такъ нравилась мн какъ прежде… Усталость, скука, да бывали и такіе случаи. Не помню какъ называлась мстность которою мы хали, пришлось спускаться съ горы, къ тому же еще косогоромъ. Лошади не могли сдержать экипажа, бросились въ сторону, едва я успла выскочить, тарантасъ опрокинулся и сломался. Казаки принялись кое-какъ исправлять тарантасъ, я же похала верхомъ на купленной въ Акмулахъ лошадк. хала благополучно, только когда дохали до мста гд долженъ былъ расположиться отрядъ, и хотла сойти съ сдла, казакъ уже подошелъ подержать за узду, вдругъ моя лошадка, которая терпть не могла чтобы къ морд ея протягивали руку, на дыбы и давай биться, потомъ понесла. Я едва усидла и насилу успокоила ее.
Много было такихъ случаевъ со мной, но весело бывало смотрть какъ въ позднюю темную ночь стоятъ телги, расположенныя въ каре, у каждой горитъ огонекъ, здсь собравшись въ кружокъ сидятъ казаки, слушая сказку, тамъ играютъ на скрипк и на бандур, и пляшутъ, съ другаго конца несутся псни. Да, хорошо бываетъ у васъ въ поход, но только вечеромъ. День-деньской едва тащимся шагъ за тагомъ, мучась отъ жары и жажды.
Черезъ три съ половиною мсяца пришли мы наконецъ въ Барахудзиръ, конечный пунктъ нашего странствованія. Я ужь обтерплась и не очень горевала когда вмсто квартиры отвели намъ какой-то сарай покрытый камышомъ, съ паутиной по всмъ стнамъ. Но все-таки трудно было привыкать къ жизни какую мы повели въ Барахудзир. Читать нечего, ходить некуда, кром Калмыковъ, которыхъ было очень много въ полуверст отъ Барахудзира: тамъ у нихъ что-то въ род поселенія. Не дозжая нсколькихъ станицъ до Барахудзира мы познакомились съ калмыцкимъ офицеромъ, прозжавшимъ изъ Врнаго на почтовыхъ. Онъ просилъ насъ непремнно навстить его и познакомиться съ его семействомъ, отъ чего мы конечно не отказались. Два три посл нашего прибытія онъ явился въ отрядъ напоминая наше общаніе. Отправились мы и черезъ полчаса очутились у него въ гостяхъ. Сакля изъ глины покрытая жердями, въ четверть одна отъ другой, съ камышомъ поверхъ ихъ, и все это залито глиной, кругомъ садъ съ цвтами, дынями и арбузами, и огородъ засянный табакомъ, предъ входомъ навсъ обвитый тыквами. Насъ встртили мать хозяина, его жена и братъ, и повели во внутренность сакли, раздленной тремя перегородками на три комнаты. Самую большую до половины занимали нары покрытыя коврами, въ переднемъ углу маленькій шкафъ съ мдными бурханами и кадильницей, все это украшено цвтами. Посреди наръ низенькій столикъ, возл него на полу табуретъ, въ средину котораго вдлано большое мдное блюдо: оно насыпано золой, а вл ней горитъ каменный уголь и грется чайникъ. Насъ посадили на нары, предложили вамъ трубки съ табакомъ своего издлія (угощенье — отказаться отъ котораго значило бы кровно обидть хозяевъ). Потомъ стали набираться въ саклю мущины и женщины. Послднія нсколько разъ пытались завести со мной разговоръ, что намъ, конечно, не удавалось. Несмотря на все наше желаніе разговориться, пришлось объясняться знаками. На вс вопросы я отвчала по-киргизски ‘бильмейду’ (не понимаю), причемъ мои собесдницы заливались громкимъ смхомъ. Нкоторыя изъ нихъ съ сожалніемъ покачивали головами, повторяя: ‘буджидо, буджидо’ (не знаю, не знаю). Жена вашего хозяина, довольно красивая женщина, подошла къ своему мужу и начала что-то говорить (говорятъ они на распвъ): ‘проситъ идти въ садъ’, перевелъ хозяинъ. Я пошла, и тутъ была совсмъ осмяна. Калмычки смялись и надъ тмъ что у мена длинное платье, и надъ моею шляпкой, которую впрочемъ он убрали цвтами. Стоило втк задть за шляпку или платью зацпиться за кустъ, и поднимался такой громкій хохотъ что несмотря на мою досаду за ихъ безцеремонное обращеніе со мной и за то что он привели въ страшный безпорядокъ мою одежду, я тоже не могла удержаться отъ смха. Въ саду я не нашла ничего особеннаго кром цвтовъ, какихъ еще не видывала. Я залюбовалась на ихъ красоту, не обращая ни на что вниманія. Между тмъ, въ сакл приготовили закуску, состоявшую изъ чаю, варенаго, жаренаго и сушенаго мяса, урюку, арбузовъ и дынь. Посл угощенія мы отправились домой, пригласивъ къ себ хозяина съ семействомъ.
На другой день въ десять часовъ утра явились мои вчерашнія насмшницы, и не столько пили чай который я имъ предложила, сколько ли сахаръ: положатъ въ чашки кусковъ пять, да еще и такъ грызутъ его вмсто хлба. Все что осталось отъ угощенія, сахаръ, конфеты, орхи, он забрали въ карманъ. Потомъ одна изъ проказницъ подошла къ чемодану и знаками попросила раскрыть его. Я исполнила ея желаніе. Он принялись разсматривать все что тамъ было, примряли мои платья и кофты, и не прежде ушли какъ вполн удовлетворивъ свое любопытство.
Недли черезъ три посл перваго знакомства съ Калмыками, мн пришлось видть способъ ихъ лченія. Часу въ девятомъ вечера, возвращаясь съ прогулки домой, услышали мы заунывное пніе по направленію гд живутъ Калмыки и замтили свтъ. Пошли туда. Толпа народу что-то окружаетъ. Встртившійся знакомый Калмыкъ, говорившій порусски, ввелъ васъ въ середину круга. Посреди небольшой площадки стоялъ столбъ, на немъ было надто колесо отъ арбы (калмыцкая телга), все это увшано различною одеждой, сверху фонарь, кругомъ тоже фонари, вокругъ столба бгаетъ женщина съ распущенными волосами и махаетъ руками. За ней бжитъ мущина съ нагайкой. Едва женщина начинаетъ замедлять бгъ (видно было что она устала) мущина бьетъ ее плетью.
— Что это такое? спросила я знакомаго Калмыка.
— Баба больна, отвчалъ онъ,— въ ней сидитъ шайтанъ.
Я подошла поближе и заглянула въ лицо женщин, когда она поравнялась со мной: она плакала, стараясь заглушить рыданія. Одинъ изъ окружающихъ завывалъ что-то, должно-быть молитву, остальные подтягивали хоромъ. Фонари изъ красной бумаги какъ-то странно освщали сцену.
Другая мстная сцена. На Святкахъ былъ у Калмыковъ маскарадъ. Сдлали дв китайскія лодки съ балдахиномъ изъ камышу, обклеили ихъ бумагой, вымазали постнымъ масломъ, внутри лодокъ повсили фонари, подъ балдахинъ поставили мущину наряженнаго китайскою женщиной, и лодки понеслись по полю. Дло происходило ночью. Красиво было смотрть. Вс присутствующіе разрядились въ лучшее платье, многіе переодвшись женщинами.
Посл ‘гонки’ начались танцы, въ которыхъ участвовала вся толпа. Потомъ вся процессія отправилась на поклоненіе какому-то бурхану: все прыгало, пло, кричало и кривлялось, лодки какъ будто плыли. Пройдя полверсты остановились у небольшой часовни бурхана, стали на колни, и каждый что-то шепталъ про себя. Нсколько минутъ продолжалось молчаніе, вдругъ по знаку предводителя вс поднялись на шли, и опять началось веселье, явилось нсколько человкъ замаскированныхъ демонами. Поднялся крикъ, визгъ, хохотъ, и такъ до полуночи…
Почти годъ прожили мы спокойно, тамъ опять походъ: мужа послали съ казаками въ Кульджу на два мсяца. Некогда не забуду этого времени! Въ Барахудзир осталось всего сорокъ человкъ солдатъ и больше никого. Майоръ Б— ушелъ съ ротой пхоты и взводомъ артиллеріи нз Мазартъ. {Мазартъ — Тарачинсокая крпость.} Нсколько разъ проносились слухи что мужа ранили, а кто говорилъ что взяли въ плнъ, убили, утшалъ третій… Я думала что сойду съ ума. Наконецъ получено извстіе. Мужъ пишетъ что отправляется съ двадцатью пятью казаками въ Дабынъ, непріятельскій городъ, для переговоровъ…
Трудно передать въ какое положеніе повергла меня эта новость… Но вотъ новое письмо: все обошлось благополучно, мужъ возвратился въ Кудьджу. Я прилегла отдохнуть отъ тревоги и безсонныхъ ночей, но только успла закрыть глаза, слышу въ комнаты торопливо вбгаетъ казакъ и останавливается у дверей моей спальной.
— Барыня, матушка, вставайте скоре.
— Что такое?
— Не скажу пока не встанете.
Выхожу.
— Ну что такое, говори?
— Таранчи наступаютъ.
Я выскочила на плацъ, тамъ суматоха: вс бгаютъ, суетяться, складываютъ имущество на площадь къ казармахъ. На вопросъ мой, видно ли Таранчей, отвчали что теперь нтъ, а полчаса назадъ было видно… Въ послдствіи эта тревога оказалась фальшивою. Выстрлы точно были слышны, только не непріятельскіе, а наши. Майоръ Б— съ отрядомъ подходилъ къ Усеку, {Усекъ — горная рка.} въ двнадцати верстахъ отъ Барахудзира.
Возвратившись изъ командировки и отдохнувъ денекъ, мужъ тоже отправился къ майору Б—. Я проводила его за четыре версты, до Акента, разрушеннаго калмыцкаго городка. Мы хали впереди сотни, я, мужъ и жена ротнаго командира Б—, я хала и плакала, казаки замтили это и вдругъ, точно сговорясь, запли псню очень подходящую къ моему положенію, и которая какъ будто предсказала то что въ послдствіи случилось со мной:
Засвистали казаченьки
Въ походъ съ полуночи:
Заплакала Марусенька
Свои ясны очи…
Не плачь, не плачъ, Марусенька,
Мы возьмемъ тебя съ собою,
Мы возьмемъ тебя съ собою,
Назовемъ тебя сестрою….
Посл псни казаки попрощались со мной. ‘Прощайте, наша добрая барыня! помолитесь за насъ.— Да коли кто не вернется, перешлите наши деньги роднымъ’ (я забыла сказать что собираясь въ походъ, казаки принесли мн на сохраненіе около восьмисотъ рублей). Разставаясь съ мужемъ, я сказала что тоже буду проситься у генерала Боллаковскаго въ походъ сестрой милосердія. ‘Просись’, отвчалъ онъ, ‘если генералъ позволитъ, то я буду очень радъ’. Мужъ говорилъ это чтобы потшить меня, не принимая словъ моихъ за серіозное.
Долго мы смотрли во слдъ удалявшимся. Становилось темно, пора было возвратиться въ Барахудзиръ.
Между тмъ къ намъ стали собираться войска. Пріхалъ и генералъ Колпаковскій. Со слезами на глазахъ смотрла я на него, когда онъ проходилъ мимо нашей квартиры… ‘Одно его слово,’ думала я, ‘можетъ принести мн столько радости, или повергнуть меня въ отчаяніе…’ Въ нашей квартир остановились сестры милосердія, хавшія въ походъ. Одна изъ нихъ шутя спросила меня, не хочется ли и мн въ походъ? Я отвчала что съ радостію пошла бы еслибы позволилъ генералъ.
— Ну такъ я скажу чтобы васъ приняли, отвчала она.
И точно въ тотъ же вечеръ, начальникъ штаба прислалъ за мною.
— Правда ли что вы желаете идти съ войсками?
— Правда.
Онъ пошелъ къ генералу, съ нетерпніемъ ждала я его возвращенія. Наконецъ онъ явился и объявилъ что генералъ дозволяетъ и желаетъ видть меня.
Съ замираніемъ сердца отворила я дверь на другой день часовъ въ 10 утра и вошла въ комнату генерала.
Генералъ принялъ меня ласково и улыбаясь спросилъ, не для мужа ли я собираюсь въ походъ?
— Нтъ, ваше превосходительство,— цль моя помогая раненымъ и больнымъ.
— Благодарю васъ, и съ удовольствіемъ помогу вамъ исполнить ваше желаніе. Вамъ, я думаю, нуженъ экипажъ и лошадь? Вы подете съ другими сестрами?
— Мн ничего не нужно, отвчала я, — лошади у меня есть свои, и экипажъ тоже.
Генералъ еще разъ поблагодарилъ меня и я ушла домой. Въ то время какъ я укладывалась, пріхалъ мужъ. Съ удивленіемъ выслушалъ мой разказъ, но не противорчилъ. Въ тотъ же день, вечеромъ, отрядъ нашъ выступилъ. Какъ я радовалась, сидя въ повозк, и благодаря Бога что все-такъ не безполезно пройдетъ моя жизнь! Въ первый разъ пришлось мн перевязывать раненыхъ на Алимт {Урочище Таранчинское.}. Цлую ночь мы хали съ обозомъ, и на разсвт пріхали на мсто сраженія. Тамъ все было уже спокойно, многіе спали… Я бгомъ побжала къ сотн моего мужа, дорогой попадается казакъ. Спрашиваю не видлъ ли онъ мужа?
— Какже, барыня, видлъ, они ужь и палатку для васъ распорядились приготовить, да сами-то они что-то больны.
‘Раненъ’, подумала я, ‘и мн боятся сказать’. Подошла къ палатк: мужъ лежалъ на земл, блдный какъ полотно. Я наклонилась къ нему, хочу поднять плащъ, которымъ онъ былъ одтъ, и боюсь, не ршаюсь…
— Ты равенъ? спрашиваю.
— Нтъ, посл сраженія захотлось пить и папился воды изъ колодца, и съ тхъ поръ дурнота, колотье и спазмы. Ничего, докторъ общаетъ что пройдетъ. Ступай себ по нашимъ раненымъ.
Слава Богу! я боялась смертельной пули… Тотчасъ иду въ юрты, гд лежали наши раненые молодцы, и учусь помогать докторамъ въ перевязкахъ. Сначала у меня кружилась голова при вид крови, но это продолжалось недолго, и въ тотъ же день я хладнокровно исполняла свою обязанность. Окончивъ перевозку, осматриваюсь кругомъ. Отрядъ стоялъ на гор, подъ горой недавній Таранчинскій лагерь. Юрты, разбросанныя ‘калы’ {Калъ — киргизскій мшокъ.} съ мукой и рисомъ, валяющіеся котлы съ непочатою еще пищей: должно-быть наши побезпокоили Таранчей во время закуски… Скоро мы снялись и пошли къ Чинъ-Чагадзи {Таранчинская крпость.}. Я не хотла отставать отъ передоваго отряда, и воспользовалась приглашеніемъ полковника К—, начальника артиллеріи, ссть въ его экипажъ, который былъ не занятъ, — самъ полковникъ халъ верхамъ. Ночевали мы у крпости Чинъ-Чагадзи, не доходя до нея версты три, обозъ же нашъ остановился на Алимпту, чтобы дать раненымъ время оправиться. Долго мы съ мужемъ говорили о предстоящемъ сраженіи… Рано утромъ все мигомъ поднялось по тревог, и впередъ. Когда мы подъзжали къ крпости, началась сильная пальба. Я привстала въ тарантас и смотрла съ напряженнымъ вниманіемъ. До сихъ поръ не могу понять что со мною длалось. Выстрлы меня не страшили, сколько ни уговаривали меня ссть и сидть спокойно, я во весь ростъ выпрямлялась въ тарантас и смотрла. На крпостныхъ стнахъ мелькалъ огонь, вились клубы дыма, что-то гудло, вотъ солдаты съ крикомъ ура! бросились къ воротамъ…. Штурмъ… Они скрылись въ город.
Вздрогнула я при этомъ крик, и перекрестилась. Ну, думаю, слава Богу! Ужъ если солдаты подошли къ самымъ воротамъ, то крпость ваша.
— Ну, барыня, вотъ вамъ и работа поспла, сказалъ одинъ изъ солдатъ сидвшихъ на козлахъ, указывая рукой на раненаго, котораго несли по близости.
Подошла я къ нему, вижу: голова завязана, лицо все въ крови.
— Чмъ это тебя угостили?
— Камнемъ, отвчаетъ,— когда мы подбжали къ воротамъ насъ такъ и осыпали цлымъ градомъ камней. Одинъ и пришелся мн прямо въ голову.
Осмотрла я голову: была перевязана, но перевязка сдвинулась, нужно было ее поправить. Скоро мы двинулись въ крпость. Всю жизнь не забуду того что я тамъ увидла. Люди и лошади валялись по дорог, мстами стны были облиты кровью, и на земл кровь, и на камняхъ и куда ни взглянешь — везд кровь… Только-что мы подъхали къ воротамъ, ко мн подбжалъ Таранча. Одъ былъ блденъ и весь дрожалъ. На рукахъ онъ несъ ребенка, котораго всми силами старался сунуть ко мн въ тарантасъ. Гляжу, мимо детъ казакъ.
— Умешь говорить по-киргизски?
— Умю.
— Такъ спроси Таравчу чего онъ хочетъ.
— Боится чтобы не закололи его, отвчалъ казакъ, разспросивъ.
— Передай ему что Русскихъ нечего опасаться, Русскіе безоружныхъ не бьютъ, а маленькихъ дтей и совсмъ не трогаютъ.
Таранча повидимому успокоился. Възжаю въ городъ. Брошеная лошадь, подл едва живой человкъ, въ нсколькихъ шагахъ мертвая молодая женщина, прострленная въ грудь. Тутъ подошелъ ко мн Таранча старикъ, слезы катились по его лицу и, сложивъ руки на груди, онъ молча кланялся. У меня было въ карман нсколько мдныхъ денегъ: я ихъ отдала ему, желая показать тмъ что мы скоре отдадимъ свое чмъ будемъ брать чужое. Старикъ взялъ деньги и вмст съ рукой прижалъ къ груди. Тутъ подъхалъ мужъ, торопя меня скоре идти съ нимъ къ раненому. Мы направились къ телг гд лежалъ казакъ весь въ крови. Лицо его было черно, какъ земля, зіяли дв раны: одна въ лвомъ боку, другая въ груди повыше. Пока мужъ здилъ за мной, его уже перевязали. ‘Тошно’, простоналъ онъ, когда я къ нему наклонилась, ‘напился бы чего-нибудь кислаго’. Я велла подать ржаныхъ сухарей, и наложила въ бутылку, потомъ попросила казаковъ донести несчастнаго до мста расположенія отряда. Живо изготовили носилки и понесли раненаго въ садъ, гд было приготовлено мсто для больныхъ, но черезъ каждые десять шаговъ онъ просилъ дать ему отдыхъ. Я постоянно поила его и прикладывала къ голов компрессы. Кое-какъ дошли мы цо рки, которая протекала близь сада гд былъ расположенъ лазаретъ. Идти было еще далеко, я пріостановилась отдохнуть подъ тнью. Больнаго положила на траву, но онъ должно-быть неловко повернулся: перевязки сдвинулись, черная кровь полилась изъ ранъ. Я снова перевязала его, и намочила голову водою. ‘Вчно буду Бога молить за васъ, матушка барыня, прошепталъ раненый.’ — ‘Не долго теб бдный молиться за меня’, подумалось мн. Когда мы добрались до лазарета, я спросила его, не желаетъ ли онъ исповдаться и причаститься. Онъ какъ-то испуганно взглянулъ Еіа меня… ‘Да ты мой другъ не бойся, я вовсе не къ тому чтобъ опасность, а чтобы Богъ помогъ теб скоре выздоровть.’ Онъ успокоился и просилъ послать за священникомъ. Посл исповди больной жилъ не боле четверти часа.
Я принялась перевязывать другихъ раненыхъ, что продолжалось до обда. Посл перевязки пошла было въ свою палатку, но не успла дойти до нея, пріхалъ докторъ съ требованіемъ ‘немедленно въ городъ’. Лошадь была уже готова, я переодлась въ мужской костюмъ и отправилась съ докторомъ. Оказалось много работы. То и дло приводили къ намъ раненыхъ Таранчей и Дунганъ, нечего было и думать объ отдых. Удивительный народъ Таранчи и ихъ женщины. Какія раны доводилось перевязывать! Страхъ глядть! а они до того терпливы что ни стона, ни вздоха не вырывалось изъ груди! Пришли ко мн дв Китаянки: одна уже пожилая, другая молоденькая, лтъ, тринадцати, мать и дочь, съ просьбой перевязать ихъ раны: у нихъ были перерзаны шеи… ‘Кто это васъ рзалъ?’ спрашиваю черезъ переводчика.
— Сами, отвчали он,— Таранчи намъ сказывали что Русскіе станутъ мучить васъ, ломать намъ пальцы, рзать уши, носъ, такъ чтобъ избгнуть мученій мы и думали покончить съ собою разомъ, только не удалось.
Посл нихъ привели еще женщину. Я хотла осмотрть ее, но только-что начала раскрывать грудь, она поймала меня за руку, крпко прижала ее къ щек, потомъ указала на окружающій васъ народъ. Она стыдилась… Я попросила солдатъ и казаковъ отойти и отвести въ сторону Таранчей. Оказались дв раны двумя пулями на вылетъ! одна вошла въ спину, вышла въ грудъ… Во время перевязки принесли старика, голова у него вся изрублена, а онъ спитъ себ какъ ни въ чемъ не бывало, даже храпитъ. Только когда я кончивъ перевязку и вымывъ руки собралась хать домой и еще подошла къ нему, замтивъ что фельдшера возятся около него, онъ охватилъ меня за руки и такъ сдавилъ что чуть не переломалъ мн кости.
Солнце уже закатилось когда мы похали домой. Цлый день я ничего не ла, однако за ужиномъ не могла ни до чего дотронуться, и несмотря на утомленіе долго мучилась ночью, пока заснула: только закрою глаза, такъ мн и кажется что кругомъ меня кровь…
Проснулась я совершенно здоровою, и пошла на перевязку. Тамъ все то же… Посл перевязки догоняетъ меня докторъ. ‘Генералъ желаетъ наградить васъ за труды, что вы желаете: 120 рублей денегъ или медаль?’
— Все что угодно генералу, кром денегъ.
Въ три часа мы выступили изъ Чинъ-Чагадзи, вечеромъ остановились съ отрядомъ за вновь взятымъ городомъ Суйдуномъ, въ садахъ котораго происходило дло, продневали, потомъ опять въ путь. Мужъ мой предложилъ мн хать верхомъ, пока не устану. Я согласилась, но что-то задумалась и опустила поводья, вдругъ лошадь моя чего-то испугавшись бросилась въ сторону. Удержать ее я не могла, и она помчалась во весь опоръ, а впереди около самой дороги глубокій оврагъ. Прямо на него мчитъ меня лошадь. Кровь застыла у меня въ жилахъ. Но правду говорятъ что лошадь умное животное: на одинъ шагъ не добжавъ до оврага, она остановилась. Я воспользовалась минутою, погладила ее и поворотила назадъ… Не могу вспомнить безъ смху похвалы казаковъ: ‘Ай-да барыня! вотъ молодецъ! другой и изъ вашего брата такъ не управится’. Еслибъ они звали что я чувствовала въ то время когда ‘управлялась’! Мужъ посовтовалъ мн отдохнуть, взять казака, пустить отрядъ впередъ и дождаться обоза. Такъ я и сдлала. Отрядъ ухмъ уже далеко, а обоза все не видать.
— Нтъ, говорю я казаку, подемъ догонять отрядъ. Когда еще прідетъ обозъ, кто его знаетъ, а оставаться въ степи опасно, вдь нсколько дней тому назадъ и на обозъ напали два Таранча: ужь когда не боялись двое напасть на обозъ, васъ съ тобою не испугаются.
И пришлось мн семьдесятъ верстъ отхватать верхомъ по жар. Отрядъ остановился въ десяти верстахъ отъ Кульджи, столицы Таранчей. Здсь генералъ Колпаковскій поздравилъ войска съ покореніемъ Кульджинскаго ханства и съ окончаніемъ военныхъ дйствій. Въ послдствіи генералъ фонъ-Кауфманъ пожелалъ меня видть, онъ встртилъ меня очень ласково, разспрашивалъ о моемъ поход, о неудобствахъ которыя я должна была перенести.
— Я желалъ бы подарить вамъ одну вещицу на память прибавилъ онъ и подалъ мн хорошенькіе часы.
Теперь мы съ сотней въ Сайдун, и я съ нетерпніемъ ожидаю смны нашей сотни и возвращенія въ нашъ родной Омскъ.