H. А. Добролюбов
Поход Афинян в Сицилию и осада Сиракуз
Сочинение Владимира Ведрова. С планом города Сиракуз. СПб., 1857
ПРИМЕЧАНИЯ
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
‘ПОХОД АФИНЯН В СИЦИЛИЮ И ОСАДА СИРАКУЗ’
Поход Афинян в Сицилию и осада Сиракуз, Добролюбов Николай Александрович, Год: 1857
Время на прочтение: 10 минут(ы)
H. А. Добролюбов. Собрание сочинений в девяти томах
М., ГИХЛ, 1962
Том второй. Статьи и рецензии. Август 1857-май 1858
Это древняя история, читатель, — очень древняя история. Это древность классическая, о которой мы с вами весело вспоминаем подчас, при встрече со школьными товарищами. Я предполагаю, что вы учились в какой-нибудь школе, мой читатель, и потому хочу разбудить в вас воспоминание о древних классических проделках, которое невольно рождается в каждом прошедшем гимназический курс при самом беглом обзоре книги г. Ведрова. Помните ли, как вы в старших классах гимназии принялись наконец за самостоятельное изучение разных предметов и начали сами сочинять?.. Какое это было наслаждение — сколько мечтаний и замыслов являлось тогда в вашей юной душе! Как вы хлопотали о том, чтобы делать новые открытия в науке, бросать новые взгляды, казаться ученым, поглотившим всю возможную ученость!.. У вас был тогда благоразумный учитель, который предлагал вам — описать осаду Казани по Карамзину или Бородинскую битву по Михайловскому-Данилевскому.1 Он имел при этом в виду двоякую пользу: и факт вы изучили бы основательно, и приемы исторического изложения могли бы усвоить по хорошим образцам. Но вы с презрением отвернулись тогда от такой задачи. Вы хотели казаться ученым, бросать собственные взгляды, а тут вам дают связывающую нить, заставляют быть каким-то компилятором. Для взглядов вам нужен был простор, для учености — ссылки, а нельзя же было вам, перефразируя Карамзина, ссылаться на его рассказ и писать в выноске его собственные слова. Нет, вы решительно отказывались от темы, предложенной учителем, и хотели писать или о происхождении Руси, или уж о чем-нибудь из иноземной истории. Вам опять учитель давал в руки хорошие книги, с тем чтобы вы сделали из них извлечение. Но вам казалась унизительною подобная работа, вы услыхали как-то, что истинно ученые всегда разрабатывают науку по источникам, и вы сами захотели во что бы то ни стало заниматься источниками, чтобы иметь истинно ученый вид. Но что делать с источниками, как за них приняться, да и где еще отыскать их? Вы этого решительно не знали, читатель, да если бы и знали, то мало бы было вам утешения. Большей части источников вы не могли читать. Где же, в самом деле, было вам разбирать средневековую латынь, древненемецкие, французские, англосаксонские памятники? Как могли вы пуститься в изучение источников, из которых почерпается знание новоевропейской истории? А за пределами Европы — там уж вы решительно терялись в истории, как в дремучем лесу. В таком затруднительном положении вам оставалось одно спасение — взяться за классическую древность. Источники там немногочисленны, да и переведены большею частию на французский и даже на русский язык, мнения о событиях древней истории почти во всем уже установились, следовательно, и свой взгляд бросить уже нетрудно, а между тем ученость — своим чередом. А ученость — была тогда вашей слабостью. Теперь мы с вами, читатель, уже выросли, одолели несколько языков, приобрели кое-какие понятия об истории, и потому теперь мы не понимаем, почему же знакомство с трудами Тьерри, Гиббона, Шлоссера не доказывает учености, а цитата из Фукидида, Тацита, Цицерона, Плутарха доказывает ее?.. Теперь мы знаем разработку древней истории у новых писателей и потому прибегаем к источникам только для поверки их мнений, для решения спорных вопросов, для образования собственного взгляда на предмет. Ни в каком случае не станем уж мы приводить цитаты из классических писателей, говоря о том, что, например, Сицилия была остров, что там был город Сиракузы, что город этот был очень богат и т. п. Но в то время мы с вами, читатель, только еще вступали в святилище науки, нам все еще было ново, мы еще не умели отличить истин, всеми признанных, избитых, опошлевших вследствие частого повторения, от вопросов порешенных, из-за которых доселе спорят ученые, самые общие, обыкновенные, ничтожные положения мы смешивали с важными, особенными, характеристичными явлениями народной жизни. В голове нашей была путаница, нас поражала масса незнакомых фактов, открытых нами в нашем источнике, и мы с гордостию, без всякого выбора и рассуждения, выставляли их напоказ ученому миру, точно какое открытие, и не подозревая, что все это давно уже, и весьма строго, требуется от всякого на приемном университетском экзамене. Не имея понятия ни об исторической критике, ни о современном состоянии знаний, ни о новых научных и общественных требованиях, не умея читать хорошенько даже своих источников, не в состоянии будучи сделать даже складного извлечения из них, мы принимались свысока трактовать какой-нибудь клочок какого-нибудь частного события древности, вырвав его из связи фактов и лишив всей его жизненной обстановки. Мы брали Фиванскую гегемонию, законодательство Дракона, жизнь кожевника Клеона или олигарха Крития, Сицилийскую экспедицию2 и принимались сочинять. Мы не имели ничего порядочного прибавить к нашему источнику: лучше всего было бы нам перевести его. Но вспомните, читатель: с одной стороны, сильно говорило в вас желание сказать что-нибудь свое (почему знать: авось что-нибудь и скажется, думали вы), а с другой стороны, вы никак не могли преодолеть своей страсти — написать сочинение, и сочинение ученое, со ссылками на разные источники, с цитатами на разных языках. А цитаты представлялись вам не только украшением, но даже необходимостью: вы сами обо многом только что узнали, составляя ваше сочинение, и думали, что без цитат никто вам не поверит. Вы узнали, например, о чем бы?.. Ну да что далеко ходить за примерами?.. Возьмем их из лежащей перед нами книжки господина Ведрова. Вы узнали, например, читая свои источники, что Алкивиад был ловок и красив собой, — и, воображая, что это новость, — сообщаете свое открытие с греческой ссылкой на Плутарха и с латинской — на Корнелия Непота (стр. 14). Вы узнали, что на ведение войны, кроме солдат и оружия, нужны еще значительные издержки денежные. Это вас поразило изумлением, и вот вы, говоря о том, что много вышло у афинян денег на Сицилийскую экспедицию, приводите, для достоверности, по-гречески строчку из Фукидида, в которой тоже говорится, что много денег вышло из Афин на эту экспедицию (стр. 45). Совесть ваша спокойна, а между тем и страница имеет ученый вид, будучи украшена цитатой: не знающий греческого языка подумает, что в ней и бог весть какая премудрость… Вы узнали также, что Алкивиада, в его отсутствие, обвинили в ниспровержении гермов,3 — и опять две строчки из Фукидида (стр. 64). Узнали, что Никий, стесненный у Эпиполя, принужден был принять уже оборонительное положение вместо наступательного, — и в подтверждение этой новой для вас истины опять цитируете Фукидида, и опять по-гречески (стр. 95). Таким образом, сочинение ваше пестреет цитатами, и вы довольны, воображая себя великим ученым — хоть сейчас годным в профессора в лучший из университетов… Но для профессора мало ссылок, надо еще взгляды. Можно и взгляды… Смысла всего события вы обсуживать не хотели, для вас самих это была вещь довольно темная. Живое отношение частных явлений к общему ходу и значению главного факта вы тоже не сочли нужным проследить — может быть, потому, что на это источников не нашлось… Но вам хотелось чем-нибудь показать, что и вы не просто же канцелярист, подшивающий бумаги, как они следуют по нумерации глав у Фукидида, — что и вы тоже рассуждать можете. Вот вы и принялись рассуждать… Как вы рассуждали, читатель, будучи в гимназии, мне совестно напоминать об этом. Так и быть — я пощажу вас и приведу вам для примера не ваше рассуждение, а хоть… рассуждение г. Ведрова же: оно может напомнить вам ваши старинные замашки. Вы вздумали, например, оценить достоинства Алкивиада и Никия и доказываете, что Никий был не только боязливый и дрянной человек, но еще и бесчестный гражданин, потому что, под видом пользы государственной, заботился о своих личных интересах. Вот Алкивиад — дело другое… Это личность чарующая, и вы приводите его речь, в которой он доказывает, что его личные-то интересы именно и полезны государству… После этого вы без дальних рассуждений заключаете, что Алкивиад прав, а Никий только и выказывает привязанность к своим домашним делам (стр. 35). Так вы судили тогда, потому что в вас еще сильно было пристрастие к печоринскому элементу даже в истории, что вам нравилось все заносчивое, надменное, и вы, может быть, даже в себе считали достоинством нахальную бесцеремонность и ребяческую самоуверенность, находя в них доказательство вашего глубокого сочувствия и уважения к Афинам… Были также у вас и другие, более или менее отвлеченные и высокие рассуждения — о том, например, что бывают люди, изменяющие своим убеждениям, и все-таки счастливые, а бывают и другие, изменяющие, — несчастные (стр. 77—78), что бывают люди бойкие на словах, но крайне плохие на письме и на деле, а бывают другие — и на словах и на деле хорошие люди, и пр… Все эти размышления писались вами, читатель, сплеча, без всякой обдуманности и даже с крайней небрежностью в языке… У вас попадались нередко такие фразы, какими написана книжка г. Ведрова, — например: ‘Слава виновникам греческой свободы от других народов и удивление от потомства! Достойный подвиг не с одними афинянами, но и с их союзниками, хотя он разделен с коринфянами и лакедемонянами…’ (стр. 119). Или: ‘Фукидид не говорит так ясно, но дает понять из своих слов, что искажение гермов было сложено на Алкивиада его врагами с тою же вероятностью, как и то, что оскорбление святыни было делом врагов народного правления. Припомним, что и самый Никий, желая отклонить народ от задуманного ими предприятия, указывал на олигархическую партию, зная более всего, чем страдал народ афинский, что составляло для него вечную боязнь’ (стр. 12—13). Не замечая всей нескладицы своего творения, вы гордо считали его тогда чуть не докторской диссертацией и подавали своему учителю, в полной уверенности, что он будет повергнут в изумление вашей ученостью и гениальностью. Но добросовестный учитель терпеливо прочитал тогда ваше сочинение, отметил на каждой странице исторические ваши промахи и грамматические ошибки и в заключение, не входя в серьезный разбор, которого ваш труд не стоил, — заметил вам, что напрасно вы хотите прикидываться ученым, не приобретши даже уменья складно выражаться и точно передавать подлинник, с которого переводите по клочкам ваше quasi-самобытное исследование, что ваша неразборчивость в цитатах доказывает, вместо учености, только полное незнание дела, что ваши результаты ничтожны, рассказ вял и спутан, мнения бездоказательны и нелогичны, что вам еще много надо учиться для того, чтобы уразуметь, как и для чего нужно пользоваться источниками. Вы были счастливы, читатель: вы имели хорошего учителя, который остановил вас на пути к сочинительству и предохранил от ученого самозванства, вы не напечатали вашего гимназического труда и благоразумно забыли о нем. Но не всем выпадают на долю умные учители, и многие на всю жизнь остаются при классической древности гимназического курса.
Но мы с вами, читатель, так увлеклись школьными воспоминаниями, что нам и не остается времени поговорить о книжке г. Ведрова. Впрочем, ведь мы брали же ее для примера: поэтому вы можете сами судить, что это за книжка, школьные воспоминания, может быть, дополнят вам то, что нами недосказано… Не подумайте, однако, чтобы сочинение г. Ведрова принадлежало к числу гимназических опытов, нет, г. Ведров далек от этого. На брошюре не выставлено, к сожалению, кто он такой, но, судя по логичности рассуждений и по манере изложения, мы имеем основание думать, что это тот самый г. Ведров, который издал, несколько лет тому назад, диссертацию об афинском олигархе Критии, где он предъявил удивительное открытие, что Эпаминонда следует называть Эпаминондою, а Пифагора — Пифагорою,6 на том основании, что Фому называют Фомою.
Аничков — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. В. Аничкова, тт. I—IX, СПб., изд-во ‘Деятель’, 1911—1912.
Белинский — В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, тт. I—XV, М., изд-во Академии наук СССР, 1953—1959.
Герцен — А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах, тт. I—XXV, М., изд-во Академии наук СССР, 1954—1961 (издание продолжается).
ГИХЛ — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений в шести томах. Под ред. П. И. Лебедева-Полянского, М., ГИХЛ, 1934—1941.
Гоголь — Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, тт. 1—XIV,
М., изд-во Академии наук СССР, 1937—1952.
ГПБ — Государственная публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
Изд. 1862 г. — Н. А. Добролюбов. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), тт. I—IV, СПб., 1862.
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.
Лемке — Н. А. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений под ред. М. К. Лемке, тт. I—IV, СПб., изд-во А. С. Панафидиной, 1911 (на обл. — 1912).
Лермонтов — М. 10. Лермонтов. Сочинения в шести томах, М.—Л., изд-во Академии наук СССР, 1954—1957.
Летопись — С. А. Рейсер. Летопись жизни и деятельности Н. А. Добролюбова, М., Госкультпросветиздат, 1953.
ЛИ — ‘Литературное наследство’.
Материалы — Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861—1862 годах (Н. Г. Чернышевским), т. 1, М., 1890 (т. 2 не вышел).
Салтыков — H. Щедрин (M. E. Салтыков). Полное собрание сочинений, т. 1 —XX, М.—Л., ГИХЛ, 1933—1941.
‘Совр.’ — ‘Современник’.
Указатель — В. Боград. Журнал ‘Современник’ 1847—1866. Указатель содержания. М.—Л., Гослитиздат, 1959.
ЦГИАЛ — Центральный гос. исторический архив (Ленинград).
Чернышевский — Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I—XVI, М., ГИХЛ, 1939-1953.
В настоящий том вошли статьи и рецензии Добролюбова, написанные им с августа 1857 по май 1858 года включительно. В это время Добролюбов выступает уже как профессиональный литератор и журналист, вырабатывает свойственные ему жанры и приемы критического анализа. С июля 1857 года Добролюбов становится постоянным сотрудником библиографического отдела в ‘Современнике’, а с января 1858 года — руководителем и редактором отдела критики и библиография, своим участием определяя, наряду с Некрасовым и Чернышевским, идейные позиции журнала. С марта 1857 года Добролюбов сотрудничает также в ‘Журнале для воспитания’.
Все рецензии, помещенные в отделах библиографии обоих журналов, печатались без подписи. Те из них, которые включены Чернышевским в Сочинения Добролюбова, изданные в 1862 году, не нуждаются в атрибуции. Принадлежность остальных рецензий настоящего тома Добролюбову устанавливается на основании дополнительных данных. 7 июля 1858 года в письме к А. П. Златовратскому Добролюбов писал: ‘Прочти последовательно и внимательно всю критику и библиографию нынешнего года, всю написанную мною (исключая статьи Костомарова в первой книжке), да статью о Щедрине в прошлом годе, в декабре, да библиографию прошлого года с сентября, в ‘Современнике’, — там тоже почти все писано мною, исключая трех или четырех рецензий, которые нетрудно отличить’ (Материалы, стр. 433). Это утверждение корректируется данными гонорарных ведомостей ‘Современника’, которые свидетельствуют, что в отделе библиографии четырех последних номеров журнала за 1857 год помещено шесть рецензий, принадлежащих не Добролюбову, а Пекарскому, Пыпину и Колбасину. Значит, Добролюбову принадлежат в этих номерах остальные шестнадцать рецензий. В тех случаях, когда показания письма к Златовратскому в сопоставлении с данными гонорарных ведомостей не дают бесспорного решения вопроса об авторстве Добролюбова, дополнительные данные приводятся в примечаниях в соответствующем месте.
Что касается отдела критики и библиографии в первом — пятом номерах ‘Современника’ за 1858 год, то утверждение Добролюбова, что все статьи и рецензии принадлежат ему (исключая статьи Костомарова в первой книжке), полностью подтверждается гонорарными ведомостями и конторской книгой журнала. Поэтому в примечаниях к статьям и рецензиям первых пяти номеров за 1858 год авторство Добролюбова не мотивируется, за исключением тех случаев, когда оно почему-либо ставилось под сомнение советскими текстологами.
Принадлежность Добролюбову рецензий, напечатанных в ‘Журнале для воспитания’, устанавливается на основании перечня статей Добролюбова, составленного редактором этого журнала А. Чумиковым.
Сноски, принадлежащие Добролюбову, обозначаются в текстах тома звездочками, звездочками также отмечены переводы, сделанные редакцией, с указанием — Ред. Комментируемый в примечаниях текст обозначен цифрами.
Впервые — ‘Совр.’, 1857, No 9, отд. IV, стр. 7—12, без подписи. Вошло в изд. 1862 г., т. 1, стр. 390—395.
Ведров Владимир Максимович (1824—1892), в то время профессор всеобщей истории в Александровском (б. Царскосельском) лицее, в своей магистерской диссертации ‘Жизнь афинского олигарха Крития’ (1848) и рецензируемой книге выступает с реакционно-охранительных позиций, всячески чернит афинскую демократию и превозносит тиранию. Добролюбов показывает научную несостоятельность книги, иронически сопоставляя ее с плохим гимназическим сочинением.
1. Имеются в виду наиболее известные в то время исторические труды, которыми пользовались и в гимназическом обучении: ‘История государства Российского’ (1818—1829) H. M. Карамзина и ‘Описание отечественной войны 1812 года’ (1839) военного историка А. И. Михайловского-Данилевского, адъютанта Кутузова в 1812 году, флигель-адъютанта Александра I в 1816 году, впоследствии сенатора.
2. Фиванская гегемония (371—362 до н. э.) была достигнута в борьбе греческих государств друг с другом, благодаря подъему демократического движения. Дракон (Драконт) — древнейший афинский законодатель, письменно сформулировавший нормы местного обычного права в 621 году до и. э. Клеоп (ум. 422 до н. э.) — вождь наиболее радикальной части афинской рабовладельческой демократии 20-х годов V века до н. э., был владельцем кожевенной мастерской. Критий (ок. 460—403 до н. э.) — вождь рабовладельческой олигархии, боровшейся против демократии в Афинах. Сицилийская экспедиция (413 до н. э.) — большая морская экспедиция, организованная под руководством Алкивиада афинянами для завоевания Сицилии. В результате поражения в 413 году афинян в Сицилии стал распадаться Афинский морской союз.
3. Гермы — четырехгранные каменные столбы, на которых высекалась голова Гермеса — бога путников и дорог. Незадолго до похода афинян все гермы, поставленные при дорогах, в течение одной ночи были опрокинуты афинской аристократией. Это было сделано противниками Сицилийской экспедиции, которые затем пытались возвести вину за оскорбление народной святыни на Алкивиада.
4. Намек на то, что рецензируемая книга была представлена автором в Петербургский университет в качестве докторской диссертации, но не была принята, как не представляющая научного интереса.
5. Насмешка Добролюбова вызвана тем, что Ведров в своей магистерской диссертации переделывал в греческих именах окончание ‘ас’ на ‘а’ и ‘я’, ‘как принято переводчиками духовных книг, например: Никита, Фома, Иеремия, Исайя, Илия и др.’.