В. Г. Короленко
Поэзія и проза въ коммиссіи Д. . Кобеко.
Поэзия и проза в коммиссии Д. Ф. Кобеко, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1905
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Полное собраніе сочиненій В. Г. Короленко. Томъ шестой
Изданіе т-ва А. Ф. Марксъ въ С.-Петербург. 1914
Получивъ приглашеніе въ эту коммиссію, извстный поэтъ гр. Арсеній Аркадъевичъ Голенищевъ-Кутузовъ напечаталъ въ газетахъ письмо, въ которомъ выразилъ свое крайнее удовольствіе по этому поводу…
Дло въ томъ, что ‘свобода слова’ была давней мечтой гр. Голенищева-Кутузова. Онъ мечталъ о ней еще въ юности и мечты эти излилъ въ извстномъ красивомъ стихотвореніи, которое напечаталъ въ орган Аксакова. Изъ этого стихотворенія явствуетъ, что мысль и слово суть ‘крпкій стягъ и мечъ святой’ и что они ‘пріемлются изъ божьей длани’, а потому:
Господень судъ не упреждая,
Да не коснется власть земная
Того, въ чемъ властенъ Богъ одинъ!
Да, наложить на разумъ цпи
И слово можетъ умертвить
Лишь Тотъ, Кто властенъ вихрю въ степи
И грому въ неб запретить!..
Теперь въ небольшомъ комментаріи къ этому вдохновенному заявленію авторъ его говоритъ о чувств народнаго удовлетворенія, которое охватываетъ его душу при мысли, что, хоть подъ старость, ему суждено, наконецъ, дломъ послужить освобожденію родного слова…
Съ такимъ девизомъ паладинъ святого меча свободы отправился въ засданія коммиссіи… И вотъ, въ газетныхъ отчетахъ, сухихъ и прозаическихъ, мы читаемъ слдующее’
‘Во второмъ засданіи особаго совщанія о нуждахъ печати дебатировался вопросъ, какой порядокъ желательно установить для издателей періодическихъ органовъ: концессіонный (предварительное разршеніе по усмотрнію начальства), какъ это практикуется нын, или явочный, при которомъ всякій полноправный обыватель иметъ возможность приступить къ изданію, только заявивъ объ этомъ въ соотвтствующее учрежденіе. Въ другомъ засданіи тотъ же вопросъ обсуждался по отношенію къ изданію отдльныхъ сочиненій… Мннія раздлились, при чемъ на одной сторон совершенно опредленно стали князья Мещерскій и Цертелевъ’…
Мы, конечно, знали впередъ, что князья Мещерскій и Цертелевъ будутъ противъ всякихъ облегченій печати, но мы ждали, что гр. Голенищевъ-Кутузовъ непремнно выступитъ противъ нихъ и немедленно процитируетъ поэтическій лозунгъ, заране объявленный имъ въ газетахъ (‘Да не коснется власть земная!..’). Къ нашему удивленію, этого не случилось: графъ примкнулъ къ двумъ князьямъ и подавалъ голосъ за порядокъ разршительный, а не явочный, т. е. за стсненіе печати, а не за ея свободу…
Въ старыхъ учебникахъ словесности обстоятельно трактовался вопросъ о различіи поэтической и прозаической формъ изложенія. Намъ кажется, что этотъ маленькій эпизодъ изъ біографіи поэта даетъ образцовую иллюстрацію этой разницы. Переводъ съ языка боговъ на низменный языкъ прозы на сей разъ сдланъ, вдобавокъ, самимъ авторомъ.
Да, наложить на разумъ цпи
И слово можетъ умертвить
Лишь Тотъ, Кто властенъ вихрю въ степи
И грому въ неб запретить!..
Это поэзія, это вдохновеніе, это полетъ, это вихрь и небесные громы… Итакъ, ‘да не коснется власть земная’…
Но… прозой это выходитъ нсколько иначе: ‘понеже и поелику’ мысли бываютъ всякія, а въ томъ числ и превратныя, то право начальства воспрещать изданіе газетъ, журналовъ и книгъ лицамъ, свободная мысль коихъ не приведена въ надлежащее соотвтствіе съ предначертаніями начальства, — надлежитъ оставить въ сил… Итакъ, да прикасается власть земная невозбранно!— Такова, увы! суровая проза!
Кто же виноватъ въ этомъ неожиданномъ и, надо сказать правду, довольно смшномъ превращеніи, похожемъ на злую пародію?.. Зачмъ было, въ самомъ дл, огородъ городить, зачмъ было въ рога трубить, для чего было напоминать о своемъ стихотвореніи въ орган Аксакова? Гр. Голенищевъ-Кутузовъ, издавая передъ отправленіемъ въ коммиссію трубные гласы, разсчитывалъ, вроятно, что дло будетъ поставлено боле или мене поэтически. Такъ напримръ:
Вопросъ первый: есть ли слово крпкій стягъ гр. Голенищева-Кутузоза?
Вопросъ второй: есть ли оно его святой мечъ?
Вопросъ третій: кто можетъ наложить цпи на разумъ графа поэта?
Вопросъ четвертый: кто его слово можетъ умертвить?
Вопросъ пятый, надлежитъ ли земной власти приступать къ безнадежнымъ операціямъ, изложеннымъ въ пунктахъ третьемъ и четвертомъ?
Если бы, говоримъ мы, вопросы были поставлены именно такимъ, единственно правильнымъ образомъ и если бы при этомъ князья Мещерскій и Цертелевъ въ доступной имъ поэтической форм стали противорчить, выражая непремнное намреніе повелвать громами небесными и умерщвлять слова… о, тогда сіятельный поэтъ, безъ всякаго сомннія, остался бы на должной высот и отвтилъ бы неуклонно на вс вопросы. На первый: Да, слово есть мой крпкій стягъ, о чемъ я безстрашно заявилъ еще въ газет Аксакова (и что, въ свое время, цензурой не опротестовано). На второй: по той же причин оно есть мой мечъ святой. На третій и на четвертый: ‘Лишь Тотъ, Кто властенъ вихрю въ степи’ и т. д.
Но когда, вмсто этого, заговорили (Богъ всть зачмъ!) о явочномъ порядк, о концессіяхъ и тому подобныхъ прозаическихъ и къ длу не идущихъ предметахъ, то князья Цертелевъ и Мещерскій легко разъяснили нашему поэту, что дло принимаетъ оборотъ совсмъ ненадлежащій: придетъ, представьте себ, какой-нибудь тамъ титулярный совтникъ, или неслужащій дворянинъ Маркъ Волоховъ, или, наконецъ, человкъ безъ всякаго сколько-нибудь замтнаго званія (‘наипаче еще еврей’ — ехидно прибавляетъ г-нъ Суворинъ) и просто-на-просто объявитъ, что слово есть и его крпкій стягъ, и его святой мечъ, почему съ такого-то числа и года вознамрился и онъ выпускать въ такомъ-то город журналъ или газету, коихъ ‘да не коснется власть земная’ (кром, впрочемъ, судебной, передъ которой онъ изъявляетъ радостную готовностъ отвтствовать во всякое время). Что же? Такъ и признать за нимъ это право? Fichtre!.. А что тогда станется съ ‘добрыми нравами’ литературы? — спрашиваетъ со вздохомъ сосдъ гр. Голенищева-Кутузова по коммиссіи, князь Мещерскій, который, какъ извстно, особенно озабочёнъ сохраненіемъ добрыхъ нравовъ… Мудрено ли, что гр. Голенищевъ-Кутузовъ не нашелъ никакихъ аргументовъ, что его пегасъ опустилъ хвостъ и крылья и скромно, отчасти даже стыдливо поплелся въ арьергард у князей Цертёлева и Мещерскаго. Такова уже судьба поэзіи въ ея столкновеніяхъ съ суровою, холодною и сухою прозой.
И гр. Голенищевъ-Кутузовъ такъ и остался въ арьергард реакціоннаго отряда, неизмнно голосуя противъ важнйшихъ ‘освободительныхъ’ предложеній другихъ членовъ коммиссіи. И даже, когда дло дошло до пресловутой 140 статьи устава цензурнаго, которая предоставляетъ ‘земной власти’ министра изъять любой предметъ отъ гласнаго обсужденія печати,— то графъ выразилъ сожалніе, что въ коммиссіи мало представителей разныхъ министерствъ, которые могли бы противостоять опасному либерализму большинства…
Вышло, такимъ образомъ, что, трубя передъ вратами совщанія въ свой звонкій поэтическій рогъ, — нашъ поэтъ вызывалъ на бой тхъ, кто налагаетъ на разумъ цпи, а сразиться ему пришлось какъ разъ съ тми, на коихъ цпи наложены… Будемъ ждать, что графъ по окончаніи великихъ трудовъ на пользу родной печати напишетъ новое стихотвореніе, которое будетъ интересно сравнить съ первымъ по форм и содержанію… А пока приходится отмтить иронію судьбы: въ числ противниковъ поэта оказалось даже духовное лицо, преосвященный Антонинъ, епископъ нарвскій, вставшій на защиту слова противъ… его защитника.
Газеты особенно охотно отмчали возраженія епископа и противъ концессій, и противъ 140 статьи устава цензурнаго. И это совершенно понятно: мы вс хорошо знали, что могутъ сказать въ коммиссіи А. . Кони, К. К. Арсеньевъ, М. М. Стасюлевичъ, но намъ всмъ интересно, что т же мысли излагалъ епископъ, бывшій духовный цензоръ. ‘Его мнніе о цензур, — по сообщенію газетъ, — состоитъ въ томъ, что совсмъ не должно быть цензуры’. Но еще интересне мнніе, которое, возражая гр. Голенищеву-Кутузову, высказалъ самъ предсдатель коммиссіи: ‘Предыдущій ораторъ, — сказалъ Д. . Кобеко, — напрасно заботится объ интересахъ нкоторыхъ министровъ (т. е., если не ошибаемся, ‘земной власти’?). Вдь сами министры будутъ имть возможность отстаивать свои интересы въ засданіяхъ государственнаго совта, на разсмотрніе котораго поступятъ наши заключенія. Графъ Голенищевъ-Кутузовъ не долженъ забывать, что особому совщанію не предоставлено права окончательно ршать тотъ или иной вопросъ, оно является лишь особой подготовительной коммиссіей государственнаго совта’ {‘Русь’, Цитирую по лНижегор, Листку’, No 60.}…
Смыслъ этихъ словъ, сказанныхъ, къ сожалнію, нсколько поздно, лишь передъ голосованіемъ вопроса о привилегіяхъ министровъ по статъ 140-й, — совершенно ясенъ и необыкновенно убдителенъ. По отношенію къ занимающему насъ вопросу о ‘поэзіи и проз’ гр. Голенищева-Кутузова завленіе предсдателя иметъ значеніе благодушнаго указанія на то, что, въ сущности, никакого вреда ‘для министерствъ’ не было бы, если бы эта проза не такъ ужъ далеко отошла отъ поэзіи… Вдь вопросъ все равно будетъ ршаться окончательно не ‘особымъ совщаніемъ’, которое большинствомъ 11-ти противъ 9-ти голосовъ высказалось за отмну привилегіи министровъ, а въ государственномъ совт…
Между прочимъ, — черточка, не лишенная своеобразнаго интереса… Одиннадцать противъ девяти. Итакъ — чей-то одинъ голосъ далъ перевсъ либеральному заключенію. А. C. Суворинъ, отвчая на обвиненія, будто онъ, старый журналистъ, стоялъ противъ освобожденія журналистики отъ административныхъ усмотрній, заявилъ въ газетахъ, что онъ голосовалъ все-таки за явочный порядокъ и противъ 140 ст. А между тмъ, при обсужденіи вопроса онъ, вмст съ кн. Мещерскимъ и Цертелевымъ, указывалъ на предстоящую порчу нравовъ (наипаче ‘отъ наплыва евреевъ’). Очевидно, хитроумный Улиссъ русской печати проникся вскимъ указаніемъ предсдателя и сразу отдалъ дань обоимъ противоположнымъ мнніямъ: одному онъ принесъ въ даръ свою аргументацію, другому — свое (платоническое) голосованіе.
Какъ жаль, что гр. Голенищевъ-Кутузовъ не проникся этимъ же соображеніемъ съ самаго начала засданій… Тогда его прозаическое упражненіе въ россійской словесности могло бы (при томъ безъ всякихъ ‘вредныхъ’ послдствій) и не отходитъ на столь далекое разстояніе отъ его же вдохновенныхъ стиховъ… Онъ могъ бы даже привлечь на помощь еще не мене извстные стихи К. Аксакова:
Ограды властямъ никогда
Не зижди на рабств народа.
Гд рабство, тамъ бунтъ и бда,
Защита отъ бунта — свобода!..
…Лишь духу власть духа дана,
Въ животной же сил нтъ прока:
Для истины гибель она,
Спасенье для лжи и порока.
И въ этомъ случа никакой опасности для ‘представителей разныхъ вдомствъ’, о которыхъ такъ безпокоился поэтъ, — не предстояло бы…
Мартъ 1905 г.