Поездка в Москву.- Новейший Хлестаков, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1881

Картинки общественной жизни
Время на прочтение: 57 минут(ы)
Скачать в PDF

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
K. М. СТАНЮКОВИЧА.

Томъ VII.
Картинки общественной жизни.

Изданіе А. А. Карцева.

МОСКВА.
Типо-литографія Г. И. Простакова, Петровая, д. No 17, Савостьяновой.
1897.

Поздка въ Москву.— Новйшій Хлестаковъ.

I.

Какое наслажденіе вырваться, хоть на короткое время, изъ Петербурга, особенно невыносимаго лтомъ — да непріятнаго и весной, и ухать отъ него куда-нибудь подальше, чмъ вс эти Шуваловы, Парголовы, Лиговы, Стрльны, Павловски, Петергофы, Ораніенбаумы съ ихъ прискучившими театрами, парками, дачными идилліями и дорогой провизіей, не читать ежедневно, по обязанности или но привычк, газетъ съ однообразно-монотоннымъ нытьемъ о жучк, мух, саранч, сибирской язв и болзняхъ, съ комично-серьезными разсужденіями о Бисмарк, Гамбетт, Абдулъ-Гамид и какомъ-нибудь проштрафившемся при исполненіи обязанностей помощник пристава, не слышать на улиц, въ вагон, въ департамент, въ редакціи, дома, словомъ — всюду, варіантовъ ежедневно мняющихся новостей, поражающихъ своей нелпостью и въ то же время, какъ будто, имющихъ вс признаки достоврности, раздражающей и безъ того натянутыя нервы, не встрчаться съ одними и тми же спутниками, отправляющимися въ обычные часы вмст съ вами въ городъ и вмст съ вами же возвращающимися на дачи, съ усталыми, помятыми, голодными лицами департаментскихъ страдальцевъ, отбывшихъ поденщину обязательнаго бездлья въ канцеляріяхъ и департаментахъ, или, напротивъ, съ самодовольно-лоснящимися отъ духоты, жира и собственнаго достоинства физіономіями русскихъ нмцевъ изъ конторъ и лавокъ. Вырваться, говорю я, отъ всхъ этихъ прелестей, пріятныхъ встрчъ и непріятныхъ новостей — такое наслажденіе, силу котораго пойметъ всякій, прикованный къ Петербургу житель, не имющій случая казенныхъ командировокъ со всевозможными цлями, не обладающій воловьими нервами и лелющій надежду — хоть и обманчивую — почувствовать себя какъ будто свободнй и счастливй, отъхавъ съ десятокъ станцій отъ ‘полночныхъ странъ красы и дива’.
Въ исход перваго часа я стоялъ въ хвост у кассы и, признаюсь, радовался, какъ школьникъ, что уду хоть въ Москву. Въ это время я даже забылъ, что въ Москв есть Катковъ и Охотный рядъ, что въ Москв грязь и вонь даже хуже петербургской, что въ Москв… да мало ли чего въ Москв нтъ. Но зато я халъ прогуляться… отдохнуть, постить въ окрестностяхъ Москвы кое-кого изъ знакомыхъ и преимущественно такихъ — каюсь въ этомъ — которые безплодно сами не интересуются и не безпокоятъ другихъ вопросами насчетъ перемнъ въ администраціи, программъ, намреній, вяній и т. п. Всми этими разнообразными слухами я былъ начиненъ самъ въ достаточной мр и питалъ надежду — увы! не вполн осуществившуюся — что въ дорог и въ Москв я, такъ сказать, освобожусь постепенно отъ этого балласта и вернусь въ Петербургъ обновленный и освженный…
Хвостъ у кассы былъ длинный. На вокзал шла обычная передъ отходомъ позда, суета. Какая то дама вопила о потерянной собачк.— ‘Она только что была тутъ, — бленькая, мохнатая — Кадошка!.. Сію минуту!’ Бдная дама была въ отчаяніи и хоть не предлагала за собаку полцарства, какъ общалъ Ричардъ III за коня, но охотно готова была дать нашедшему одинъ рубль. Охотники, конечно, нашлись.
Публики на вокзал было много. Отливъ изъ Петербурга ‘чистой’ публики и приливъ рабочихъ лтомъ всегда большой. ‘Интеллигенція’ детъ отдохнуть на лон природы, постить опустлыя усадьбы, излечить недуги Кавказомъ, Крымомъ, Старой-Руссой, Липецкомъ, рабочій приливаетъ къ столиц, выводить новые пятиэтажные дома, чинитъ мостовыя, готовитъ намъ къ осени удобства дорогихъ квартиръ.
— Много детъ съ поздомъ?— полюбопытствовалъ я у артельщика, предложившаго мн отнести ручной чемоданъ и занять мсто.
— Много, господинъ. Лтняя пора, сами знаете. Всякому въ охотку прокатиться…
— Въ вагонахъ, пожалуй, тсно будетъ?.. Набьютъ биткомъ?
— Пожалуй, маленько тсновато… Надо пораньше занять мсто.— Вамъ какъ, у окна?..
— Конечно… пожалуйста у окна…
Духота и тснота вагона чувствуются заране. Нужды нтъ, только бы сосди попались не назойливые и не съ очень юркими глазами, заставляющими васъ плотнй сжимать губы и настойчивй любоваться въ окно лсами и болотами, въ ожиданіи свободнаго мста въ другомъ вагон. Много этихъ юркихъ пронизывающихъ глазъ шляется по желзнымъ дорогамъ, быть можетъ, хозяева этихъ глазъ и очень добропорядочные люди, но все-таки эти любопытно и быстро оглядывающіе васъ взгляды невольно возбуждаютъ мнительность и относительно души и относительно кармановъ. Что длать!.. Русскій человкъ, храбро умирающій во славу русскаго оружія, отважно бесдующій насчетъ Макъ Магона въ Вн, Париж, Тегеран и Константинопол, не задумываясь обнажающій въ публичныхъ мстахъ шашку или, за неимніемъ таковой, доблестно дйствующій кулакомъ въ минуты спиртного возбужденія,— обнаруживаетъ необыкновенную робость въ трезвомъ состояніи въ тхъ же самыхъ общественныхъ мстахъ.
А день, какъ нарочно, стоялъ жаркій, палящій. Посл сырости, втра и холода, отъ котораго дачники зябнутъ и жмутся, но, словно изъ чувства оскорбленнаго за погоду самолюбія, увряютъ рискнувшихъ пріхать гостей, что воздухъ превосходный и на дач отлично, посл этого петербургскаго мелкаго назойливаго дождя, окутывающаго все туманной мглой, когда, возвращаясь изъ города, со страхомъ думаешь, не забыли ли протопить комнаты, и изъ оконъ вагона сочувственно взглядываешь на солдатъ, мрно шагающихъ подъ намокшими шинелишками, съ опущенными книзу ружьями, взадъ и впередъ,— внезапно наступило ведро, и солнце смотритъ съ безоблачнаго петербургскаго неба такъ же ослпительно и жгуче, какъ съ астраханскаго или одесскаго.
Блобрысый, пожилой и серьезный, какъ и полагается кассиру, господинъ отщелкиваетъ машинкой, штемпелюя билеты, спокойно, не спша, провряетъ деньги и отдаетъ сдачу… Впереди меня стоитъ какая то дама… Какъ пріятны дамы въ обществ, въ гостиной, за столомъ, въ бесд, такъ он непріятны въ дловыхъ сношеніяхъ, въ качеств просительницъ, у кассъ и т. п., особенно если стоятъ впереди васъ, и уже прозвонилъ второй звонокъ. Пользуясь, вроятно, своимъ преимуществомъ слабаго пола, он имютъ способность говорить много тогда, когда не слдуетъ говорить вовсе, и разспрашивать о пустякахъ въ такое время, когда разспрашивать — значитъ терзать другихъ, нетерпливо ожидающихъ очереди.
‘Будетъ ли эта дама бесдовать или не будетъ?’ подумалъ я, когда господинъ, стоявшій передъ нею, спрашивалъ билетъ. Я не видалъ лица дамы, видлъ только цвтокъ на шляпк, густую подобранную косу пепельныхъ волосъ и блую шею… По этимъ признакамъ трудно было что ни будь сказать… Она подходитъ къ касс. Подходитъ и начинаетъ торопливо искать свои портмоне въ карманахъ, словно раньше не имла времени подумать объ этомъ. Наконецъ, портмоне отыскано.
— Позвольте билетъ!
— Куда?..
— Въ Клинъ… Нтъ… въ Москву!.. А что стоитъ билетъ?
Кассиръ говоритъ.
— А въ спальномъ вагон?..
Опять ей отвчаютъ.
— Вы какъ посовтуете хать?..
— Сударыня… сзади ждутъ…
— Ахъ… извините… Вотъ деньги… Когда поздъ придетъ въ Москву?
Она даетъ сторублевую бумажку. Кассиръ поглядываетъ ее на свтъ, потомъ разглаживаетъ, снова пробуетъ мокрымъ пальцемъ и, наконецъ, отсчитываетъ сдачу. Это длается не спшно, методически, и все это: и дама, и лимфатическій кассиръ, и эти разговоры раздражаютъ меня и двухъ господъ, ожидающихъ сзади. Каждый изъ насъ нервно смотритъ на часы… Остается четыре минуты.
— Нельзя ли скорй!— раздается сзади меня нетерпливый голосъ.
Дама съ пачкой не сосчитанныхъ ею бумажекъ въ рук оборачивается, бросаетъ на меня недовольный взглядъ и стремительно бжитъ по вокзалу. Я успваю замтить красныя щеки молодого, свжаго лица, беру билетъ и съ трудомъ нахожу артельщика, который общалъ занять мсто и машетъ мн, высунувшись изъ окна вагона.
Вагонъ полонъ… Пассажиры устраиваются, стараясь втискать большущіе чемоданы, подушки, саки и картонки. Напротивъ меня цлая гора подушекъ и около — живая круглая подушка, скорй даже перина — толстая, претолстая барыня, обливающаяся потомъ въ безуспшномъ стараніи втиснуть большой чемоданъ на стку. На кончик скамьи сидлъ сухощавый господинъ, по виду, обличью и костюму, должно быть, землевладлецъ изъ небогатенькихъ.
— Я вамъ, господинъ, занялъ, хорошее мсто у окна — напоминаетъ артельщикъ.
— Спасибо, спасибо!..
Я вынимаю двугривенный и кладу въ руку. Онъ желаетъ мн хорошаго пути.
— Вы изволите хать до Москвы?— внезапно поворачиваясь, спрашиваетъ меня толстая старушка. На ея озабоченномъ ютъ напрасныхъ усилій, рыхломъ, красно-багровомъ лиц, отъ котораго ветъ добродушіемъ Пульхеріи Ивановны, свтится улыбка.
— До Москвы.
— А мн такъ далеко… въ Самару. Очень тсно!— продолжаетъ барыня, очевидно, имя намреніе меня разжалобить.
Но только что я хотлъ предложить руку помощи, какъ она — о лукавая!— поставила изрядный чемоданъ въ промежутокъ между скамьями, прямо на мои ноги, и съ необыкновеннымъ добродушіемъ въ голос и въ лиц проговорила:
— Васъ онъ не побезпокоитъ?.. Онъ маленькій!
— Напротивъ, очень даже побезпокоитъ!— отвчалъ я.
Она, очевидно, не ожидала такого грубаго отвта съ моей стороны и даже въ первый моментъ растерялась.
— Но куда же я его поставлю?..
Кое-какъ мы поладили другъ съ другомъ и съ чемоданомъ. Его пристроили въ другое мсто. Старушка, наконецъ, успокоилась и заговорила съ молодой женщиной, стоявшей на платформ у вагона.
— Такъ смотри, Коля, побывай у графа Павла Николаича и скажи графу Павлу Николаичу!— раздается сзади чей то голосъ, особенно громко отчеканивавшій имя, отчество и фамилію графа.
Вс оборачиваются въ сторону голоса, произнесшаго извстную фамилію петербургскаго сановника, и смотрятъ на плотнаго, хорошо одтаго, пожилого господина, бесдующагосъ маленькимъ вертлявымъ чистенькимъ лицеистомъ въ треуголк. Господинъ, приглашавшій Колю побывать у графа Павла Николаича, очевидно, замчаетъ эффектъ, произведенный имъ… Онъ бросаетъ небрежный взглядъ вокругъ и уже тише разговариваетъ съ Колей…
Сухощавый ‘землевладлецъ’ съ почтеніемъ взглядываетъ на господина, а старушка даже привстала съ подушки и съ какимъ то благоговніемъ открыла ротъ и на секунду замерла. Только сосдъ, рядомъ со мной сидвшій, и до сего времени разсматривавшій свою, очевидно, новую лтнюю пару, то снимавшій, то надвавшій шведскія перчатки, обернулся на секунду и снова повернулся съ видомъ равнодушія, какъ будто желая показать, что никакой фамиліей его не удивишь. Онъ взглянулъ на старушку, окинувъ ея костюмъ неодобрительнымъ взглядомъ, досталъ изъ кармана ‘Новое Время’ и сталъ читать, по временамъ любуясь своей новой лтней парой. У этого господина была настоящая ‘петербургская’ физіономія, одна изъ тхъ, которыя видишь каждый день на улицахъ.— Вроятно, какой нибудь столоначальникъ, дущій отдохнуть отъ государственныхъ трудовъ.
— Разв познакомиться съ нимъ и его попросить?— вдругъ говоритъ, вздыхая, толстая старушка, обращаясь къ молодой женщин.
— Что вы, тетенька!.. Вотъ выдумали!..
— Надо, Лиза, вс средства… А вдругъ, Господь Богъ, поможетъ, онъ напишетъ графу Николаю Павловичу…
— Ахъ, тетенька!— скептически замчаетъ молодая женщина.
Раздается тяжелый вздохъ. На глазахъ у старушки блестятъ слезы.
— Три недли вдь прожила… здила, здила…
— Вы скоро вернетесь?..
— Скоро, дружокъ, какъ же не скоро!.. Вдь одна я у него… Ты что услышишь тамъ… когда дло… телеграфируй., Лиза… Можетъ быть, ты увидишь Васю…
— Постараюсь… но едва ли!.. Вы сами знаете…
— Знаю, знаю!— вздохнула старушка.
— Такъ побывай, Коля, у графа Павла Николаевича!— въ четвертый разъ раздается голосъ.
— Непремнно буду, папа…
— И скажи maman, что я жду васъ черезъ недлю…
Въ двери стремительно вваливается купецъ, въ лоснящемся длиннополомъ сюртук и высокихъ сапогахъ. Онъ озирается въ вагон, разыскивая мсто. Изъ-за его плеча выглядываетъ голова носильщика съ чемоданомъ…
— Вы, господинъ, поскорй… Сейчасъ третій звонокъ…
— И тутъ мстовъ нтъ!..
Онъ длаетъ новый обзоръ и видитъ съ боку, на незанятомъ мст, маленькій чемоданъ около господина въ форменной фуражк: господинъ, съ приходомъ купца, внезапно поворачивается и сосредоточенно смотритъ въ окно.
— Это мсто занято?
‘Форменная фуражка’ не слышитъ.
— Слободно то мсто?— обращается купецъ къ сосдямъ…
— Не знаю… Да вы идите въ другой вагонъ… Тамъ свободнй! — говорятъ ему.
— Кондукторъ, кондукторъ!— отчаянно кричитъ купецъ.
‘Форменная фуражка’ бросаетъ взглядъ на купца. Кондуктора нтъ. Купецъ осторожно снимаетъ со скамьи чемоданчикъ
— Вашъ будетъ?— освдомляется онъ…
— Мой!
— Такъ нельзя ли его вотъ сюда… Тоже и мы деньги заплатили!.. Недалече ду-съ.. До Бологова!— говоритъ онъ, какъ бы въ утшеніе огорченнаго сосда и, снимая фуражку, торжественно отираетъ потъ съ широкаго, скуластаго лица и поводитъ глазами на публику.
— Паритъ!— произноситъ онъ, ни къ кому особенно не обращаясь… Для наливу зерна — благодать!
Никто не подаетъ реплики… Бьетъ третій звонокъ… Съ платформы раздаются пожеланія, недосказанныя фразы… Старушка протягиваетъ руку и отираетъ слезу, стараясь привтливой улыбкой проститься съ молодой женщиной… Улыбка выходитъ грустная, грустная…
— До свиданія, Лизочка… Если можно… Васю, Васю навсти!..
И этотъ ‘Вася’ звучитъ такимъ сердечнымъ, надтреснутымъ голосомъ, полнымъ безнадежной тоски.— ‘Врно мать!’ пронеслось у меня въ голов, и я вспомнилъ Некрасова: ‘То слезы бдныхъ матерей’…
— Постараюсь, тетенька…
— Спаси его Господи!
— Такъ смотри, Коля, непремнно побывай и отъ моего имени засвидтельствуй…
— Прощайте… прощайте… О, счастливица!— раздается чей то звучный голосокъ съ платформы. И молодая двушка, сверкающая молодостью и свтлымъ платьемъ, весело махаетъ платкомъ.
— Въ Пятигорскъ до востребованія,— кричитъ голосъ изъ вагона.
— Поправляйтесь…
— Да насчетъ товару, чтобы безпремнно…
— Изъ Одессы я прямо въ Вну… Телеграфируй!..
Кондукторъ свистнулъ. Раздался въ отвтъ протяжный свистъ локомотива, и поздъ тихо тронулся. Еще разъ мелькнули провожавшія поздъ лица, сверкнули платки, и поздъ вышелъ изъ дебаркадера. Нкоторые перекрестились. Старушка особенно набожно оснила себя крестомъ, и губы ея, казалось мн, шептали все то же имя — ‘Вася’. Сухощавый ‘землевладлецъ’ осторожно распространилъ свои владнія, полегоньку отодвигая подушки своей сосдки. Мой сосдъ отложилъ газету, вынулъ изъ кармана шелковую дорожную фуражку, не спша надлъ ее на коротко-остриженную, съ плшинами голову, положилъ фетръ на верхъ и съ чувствомъ собственнаго достоинства оглядлъ насъ, какъ бы приглашая полюбоваться его манерами и невозмутимостью, и снова занялся газетой.

II.

Первое время вс притихли, размщаясь поудобнй, прибирая саки, картонки и пр. по мстамъ. Несмотря на открытыя съ обихъ сторонъ окна, въ вагон была африканская жара и духота. Отъ крыши вагона пышало жаромъ… Раздавались отрывочныя восклицанія, жаловались на жару, дамы преимущественно охали и ахали, вспоминая о забытой картонк или оставленныхъ въ попыхахъ ключахъ. Старушка, закрывшая глаза и, быть можетъ, уже дремавшая подъ мрный стукъ колесъ, неожиданно поднялась и торопливо стала рыться въ карманахъ своего широкаго шелковаго капота… Лицо ея подернулось тревогой… Она поднялась и стала что то искать подъ подушками…
— Ахъ, Господи… Я, кажется, забыла ключи!..— вырвалось у нея восклицаніе.
Однако, ключи нашлись въ какомъ то ридикюл, старушка просвтлла и, обращаясь къ сосду, замтила:
— Нашлись!— и при этомъ прибавила:— А вы далеко изволите хать?
— До Курска…
— До Курска… А я въ Самару!…
— Отъ Курска мн еще въ сторону, шестьдесятъ верстъ!— прибавилъ сухощавый землевладлецъ.
— Въ имніе?..
— Въ имніе…
Они разговорились. Старушка, какъ видно, сангвиническаго характера, говорила много и охотно, перебгая иногда съ поразительной внезапностью отъ одного предмета къ другому. Быть можетъ, она хотла въ путевой бесд забыть на время свои невеселыя петербургскія впечатлнія или вообще она не отличалась воздержностью языка — кто знаетъ?.. Она жаловалась на хозяйство, черезъ дв минуты нашла съ сосдомъ общихъ знакомыхъ, разспрашивала и вспоминала о нихъ. Въ разговор вс, о комъ она ни упоминала, оказывались уже ‘милыми и прелестными’. Такой то генералъ — ‘прелестный’, такая то дама, съ которой она вмст была въ Смольномъ, тоже — ‘прелестная’ и исправникъ NN — ‘прелестный и говоритъ по-французски’. Мн показалось удивительнымъ, что даже посл трехъ недль, проведенныхъ ею въ Петербург, старушка все-таки сохранила привычку находить всхъ ‘прелестными’. Въ ней сильно сказывалась институтка, несмотря на ея преклонный возрастъ. Она то и дло пересыпала свои слова французскими словами и въ короткое время почти познакомила насъ со своей біографіей. Она дочь генерала, покойный мужъ ея тоже былъ генералъ и отличился въ венгерскую кампанію… Она, конечно, разсказала ‘эпизодъ’ отличія, затмъ, не докончивъ ‘эпизода’, перешла какъ то къ описанію ‘прелестнаго’ и ‘благороднаго’ товарища покойнаго мужа и его ‘прелестной’ семьи, снова вернулась къ началу эпизода и во второй разъ объяснила, какъ мужъ ея явился къ Гергею и сказалъ ему ‘прелестную’ рчь. При этомъ она сильно жестикулировала и оживлялась. Дочь ея была фрейлиной, прелестно образована, знаетъ три языка, играетъ божественно, путешествовала за-границей и теперь замужемъ за графомъ Лукоморскимъ… У нея трое внучекъ… прелестныя дти… Отлично говоритъ по французски… Живетъ дочь, какъ царица.
— Имніе у нихъ пре-лест-ное!.. Домъ полная чаша… зять прелестный… Дочь счастлива, да и какъ же не быть счастливой! Однимъ словомъ — все прелестно… прелестно!!. У нея есть и сыновья. Одинъ въ гусарахъ… Другой… Но про другого она ничего не сказала…
Однако, передавая вс эти подробности съ провинціальной откровенностью, возбуждавшей по временамъ усмшку на лиц моего сосда, старушка ни разу не проговорилась о цли ея пребыванія въ Петербург. Она вспоминала, какъ жила въ Петербург тридцать лтъ тому назадъ, какъ здила на балы, какіе великолпные дома на англійской набережной и пр., какъ хорошо въ церкви Казанскаго собора, но что она длала три недли въ Петербург и зачмъ именно пріхала — о томъ молчокъ. Однако, изъ перечисленія разныхъ и, конечно, все ‘прелестныхъ’ лицъ, занимающихъ всмъ извстныя должности въ Петербург, ясно было, что она прізжала въ Петербургъ не для развлеченій, да и разговоръ съ племянницей, провожавшей ее, подтверждала, это предположеніе…
Сухощавый ‘землевладлецъ’ съ видимымъ уваженіемъ къ знакомствамъ сосдки слушалъ болтовню этой словоохотливой старушки. Онъ прізжалъ въ Петербургъ отдать сына въ заведеніе. Онъ очень боится за сына въ Петербург… У него одинъ сынъ.
— Нынче, сами изволите знать… какіе выходятъ мерзавцы!— говорилъ ея собесдникъ и при этомъ посмивается сухимъ язвительнымъ смхомъ…
Но, къ крайнему моему удивленію, съ лица старушки вдругъ исчезаетъ оживленіе. Она какъ то беззащитно смотритъ на собесдника и, подавляя вздохъ, говоритъ:
— Да… да… конечно…
— Ихъ бы, сударыня, по моему мннію, всхъ безъ разбора туда!..— продолжаетъ онъ, очевидно, не замчая волненія на лиц старушки, и при этомъ показываетъ рукой на деревья, посл чего — на свое, покрытое морщинами тонкое горло…
По лицу старушки, пробгаетъ болзненная судорога… Она вздрагиваетъ, и отъ ея багровыхъ щекъ отливаетъ кровь… Она отворачивается къ окну, желая скрыть волненіе, и тихо что то шепчетъ въ отвтъ.
— Такъ вотъ, на основаніи всхъ этихъ соображеніи, сударыня, я и ршилъ не отдавать сына въ университетъ… И такъ какъ мой праддъ, ддъ и я самъ служили во флот, то и я хочу сдлать сына морякомъ… По крайней мр, Господь Богъ дастъ, не испортятъ мн моего сына. Онъ у меня одинъ… одинъ!— не безъ чувства прибавилъ сухощавый господинъ.— Ну, и флотская служба благородная, правда, карьеры скоро сдлать нельзя, но во всякомъ случа отдалъ я его пока въ приготовительный пансіонъ… Дорого берутъ только… Пятьсотъ рублей, но зато общали приготовить основательно… Пятьсотъ рублей… экія деньги дерутъ! А вы, сударыня, тоже изволили въ Петербургъ по дламъ здить, второго сыночка опредлять?..
О, злодй, онъ не подозрвалъ, что каждое слово его отражалось на лиц старушки болзненно-робкимъ, какимъ то виноватымъ выраженіемъ ея выцвтшихъ глазъ, блествшихъ слезой… Старое лицо ея какъ то ребячески съежилось, какъ у дтей передъ плачемъ…
Куда двалось ея оживленіе, когда она говорила обо всхъ ‘прелестныхъ’ знакомыхъ и вспоминала балы и Смольный монастырь?.. Она, наконецъ, собралась съ духомъ и сказала:
— Да, по дламъ… хлопотать объ…
На ея губахъ висло, очевидно, имя, по, взглянувъ на собесдника, она остановилась на мгновеніе и прибавила:
— Объ имніи… У меня процессъ!..
Съ этими словами она торопливо вынула изъ кармана флаконъ съ солями, понюхала, жалуясь на духоту въ вагон и головную боль, и, отвернувшись, приникла къ углу и закрыла глаза. Мн было видно, какъ крупныя слезы одна за другой медленно капали на подушку.
Сухощавый землевладлецъ клевалъ носомъ, сосдъ мой вышелъ на Ушанахъ, и диванчикъ остался въ моемъ распоряженіи, такъ что я могъ протянуть занывшія ноги… Сзади меня, за спинкой дивана, гд сидло купеческое семейство, время отъ времени возобновлялся діалогъ, въ полголоса, но временами голоса возвышались.
— Есть чего жалть… Нечего сказать!.. Демидовъ садъ, Аркадія, Ливадія… Очень хорошія мста для женатаго человка!— говорилъ женскій крикливый голосъ.
— Но не все же Аркадія… Исаакіевскій соборъ, Казанскій, Монетный дворъ. Вообще жизнь. А Самсонъ… Петергофъ!? Парки!?
— Да разв ты въ Казанскомъ то былъ?.. (Голосъ понижается). А еще общалъ тогда… Нтъ ужъ для васъ кажется… (Опятъ шопотъ). И гд ты вчера… Въ которомъ часу вернулся?..
Веселый мужской смхъ. Гнвное женское восклицаніе: ‘Хороши братцы! Вмсто того, чтобъ’…
— Твой мужъ съ Филиппо ужиналъ, а посл…
— Они все врутъ… ей-Богу, врутъ… Послушай, Надя…
Ни звука.
— Наденька!.. Надечка!..
Голосъ переходитъ вс діапазоны нжнаго тенора di gracia. Но примадонна не подаетъ никакой реплики.
— На-дя… Вдь это, наконецъ, глупо!..
— Еще бы… (гнвный ропотъ). А жена одна въ номер… одна… Мало ли что могло случиться… Давно утреня отошла… а онъ…
— Однако… ты готова поврить всякой ерунд…
— Въ Москв… (быстрый шопотъ, очевидно, прокурорскаго характера). Тоже ерунда?..
Опять смхъ. Снова: ‘хороши, хороши братцы… Вмсто того, чтобы остановить’…
— Ты закусить, Надя, не хочешь ли?
— Оставьте, пожалуйста… Я не могу сть!..— продолжаетъ она обидчиво.
— На вокзалахъ, Надя, все дрянь и дорого… За какую-нибудь вонючую котлетку — рубль!
— Какая экономія!— ироніей звучитъ женскій голосъ… Сколько то мы въ этомъ Петербург денегъ оставили!
— А у насъ тутъ сыръ — одна слеза, икра, блорыбица провсная, колбаса… пирожки, цыплята… Я для тебя веллъ цыплятъ то, Наденька… Икра превосходная… По рублю семи гривенъ бралъ… Салфетъ… А рыбка!..— продолжаетъ голосъ, дрожащій алчностью разыгравшагося аппетита.
— ‘Взгляните тутъ, взгляните тамъ!..’ — напваютъ другіе голоса — и что-нибудь скушаете, Надежда Ивановна… Открывай-ка, Федя, корзинку… Теперь время закусить… Завтракали то когда…
— Не хочу…
— Ну, для меня… Надежда Ивановна!.. Крылышко!
— Разв цыпленка… что ли,— манерничаетъ женскій голосъ.— А ужъ вы будьте спокойны… Я маменьк ужо въ Моршанск скажу…
Но въ гнвномъ голос пробивается миролюбивая нотка. Ясно, супружескій миръ не за горами. Онъ въ корзинк съ провизіей.
Поздъ останавливается на пять минутъ у какой то станціи. Разговоръ затихаетъ. Слышатся чавканье, подсасываніе, бульбульканіе жидкости и изрдка восклицанія: ‘Надя… рыбки... Надя, икорки… Надя, колбаски… Надя, стаканчикъ красненькаго!’…
Наденька не протестуетъ, изъ чего я заключаю, что она уже въ полномъ мир съ мужемъ.
Мои сосди vis—vis дремлютъ. И у другого окна — купецъ, ‘заплатившій деньги’, слегка посвистываетъ, покачивая головой изъ стороны въ сторону и временами задвая плечо ‘форменной фуражки’. Однимъ изъ такихъ стремительныхъ колебаній онъ такъ неловко зацпилъ сосда, что тотъ проснулся и довольно грубо отодвинулъ купца…
— Мы тоже деньги заплатили!..— бормочетъ купецъ съ просонья.
Я закрываю глаза и пробую заснуть, но уснуть не могу. Одуряющая духота гонитъ дремоту. Невольно поворачиваешься съ боку на бокъ и не находишь мста. Чавканье по сосдству прекратилось.
— И чуть было я его долгогриваго въ Питер то тогда не сволокъ въ участокъ!— громко смясь, говоритъ одинъ изъ пировавшихъ, тотъ самый, который нжно говорилъ: ‘Надя’…
— Что на нихъ смотрть то!— Студенты!
— А-ахъ — что я вамъ скажу. Разрши только намъ, Царь-батюшка!.. Разрши только!..
Опять голосъ понизился… А сонъ бжалъ отъ глазъ… Кажется, и старушка не особенно хорошо спала. При послднихъ громкихъ словахъ она широко раскрыла глаза, испуганная…
Длинный свистокъ… Поздъ подходилъ къ станціи, гд можно было пообдать, и я вышелъ изъ вагона.

III.

Проглотивъ наскоро котлету и стаканъ чая, я вышелъ на платформу и совершенно неожиданно столкнулся лицомъ къ лицу съ господиномъ, физіономія котораго, въ особенности его глаза, разбгающіеся, быстрые глаза, и стройная, гибкая, подвижная фигура, напомнили мн что то знакомое, давно прошедшее. Я пристально взглянулъ на него. Красивое, хотя сильно помятое жизнью, лицо кудряваго брюнета съ румяными щеками, чуть-чуть вздернутымъ носомъ, съ тмъ вчно-безпокойнымъ, хотя и самоувреннымъ, выраженіемъ, бывающимъ у завзятыхъ лгуновъ и людей, боящихся неожиданныхъ встрчъ съ кредиторами, вызвало дальнйшее воспоминаніе объ этомъ лиц, только въ боле мягкихъ и нжныхъ чертахъ, и о томъ же, всегда безпокойномъ взгляд этихъ быстрыхъ, срыхъ, еще боле блестящихъ, глазъ. И онъ обвелъ меня бглымъ взглядомъ. Вдругъ лицо его расплылось въ безпредльно-веселую улыбку, окончательно напоминавшую мн времена юности и школьной скамейки.
Онъ бросился ко мн на шею, назвавъ мою фамилію. Мы облобызались, и онъ проговорилъ:
— Я сразу тебя узналъ, а ты?..
— Я тоже узналъ, но извини… фамилію не припомню…
— Моей фамиліи?.. Еще помнишь, какъ меня дразнили этой фамиліей… Свистунскій!
Этого было довольно. Свистунскій! Да какъ же я не сразу вспомнилъ фамилію? При этомъ имени мн ясно припомнился товарищъ мой по заведенію — этотъ отчаянный болтунъ, невозможный враль, которому никто не врилъ ни слова, но вс слушали — такъ онъ вралъ превосходно… Свистунскій!.. Этотъ добрый малый, юркій, предпріимчивый, мастеръ на вс руки, умвшій передразнивать начальство, длать фокусы, пть птицей, способный, вчно смющійся, плохо учившійся, но блестяще сдававшій экзамены, всегда со всми ладившій и любимый начальствомъ…
Я не видалъ его со времени выхода изъ заведенія, но время-отъ-времени слышалъ о немъ и всегда необыкновенно странныя вещи… Иногда его имя появлялось въ газетахъ… Я зналъ, что скоро по выход изъ заведенія онъ вышелъ въ отставку, еще скорй промоталъ отцовское имніе, надлалъ долговъ, сидлъ въ долговой тюрьм, но былъ выпущенъ, благодаря необыкновенной симпатіи, которую возбудилъ, во время посщенія, въ какой-то богатой благотворительниц, затмъ снова поступилъ на службу, здилъ за-границу, попалъ въ Бразилію и тамъ, выдавая себя за принца крови, надлалъ долговъ, опять исключенъ былъ изъ службы и о немъ ничего не было слышно, пока одинъ изъ товарищей не привезъ изъ провинціи печальныхъ извстій о Свистунскомъ: онъ въ нищет и живетъ у кого-то на хлбахъ. Вслдъ затмъ, я гд-то прочелъ въ газетахъ, что Свистунскій антрепренеръ какого-то провинціальнаго театра, а вскор посл этого узналъ, что моряки его видли въ Сіам, и что онъ пользуется особымъ расположеніемъ сіамскаго короля, показываетъ ему фокусы, развлекаетъ его, сдланъ его адъютантомъ и благоденствуетъ подъ именемъ Свистунъ-раджи. Дале о немъ прошли уже легендарные слухи… Говорили, будто Свистунскій похитилъ одну изъ одалискъ гарема и бжала, изъ Банкока, говорили, будто онъ перешелъ въ исламъ и никто иной, какъ онъ, подалъ мысль сіамскимъ царедворцамъ удушить сіамскаго повелителя, затмъ, пронеслись слухи, будто онъ предводительствуетъ возстаніемъ въ Сиріи, наконецъ, говорили, что ничего этого не было, а что обо всемъ этомъ разсказывалъ самъ Свистунскій, привыкшій, во время пребыванія при сіамскомъ двор, еще боле врать, чмъ вралъ въ заведеніи. Какъ бы то ни было, но достоврно было одно, что Свистунскій, дйствительно, показывалъ сіамскому королю фокусы и жилъ-себ припваючи. Но посл того я ничего положительно не слыхалъ о моемъ товарищ, такъ какъ сообщенное кмъ-то извстіе, будто видли Свистунскаго таперомъ въ публичномъ дом, гд-то въ губернскомъ город, очевидно, было вымышленное.
И вотъ этотъ самый легендарный Свистунскій теперь передо мной, какъ въ дни юности улыбающійся, веселый, показывающій рядъ блестящихъ, блыхъ зубовъ, безукоризненно одтый въ темно-срую англійскую пару, въ маленькомъ кругломъ фетр на голов и въ черныхъ шведскихъ перчаткахъ на рукахъ.
Вс эти воспоминанія быстро пронеслись въ моей голов, пока мы обмнивались привтствіями и восклицаніями,
— Вотъ неожиданная встрча!— проговорилъ я.— Давненько не видались…
— Давно… съ тхъ поръ, какъ — помнишь — на выпускномъ акт директоръ намъ сказалъ привтственную рчь. И онъ отлично передразнилъ директора: — ‘Молодые люди, не забывайте, что въ васъ сосредоточены надежды Россіи: вы составляете цвтъ и красу ея, по соизволенію родителей вашихъ, особъ первыхъ четырехъ классовъ’. Я невольно расхохотался. Смялся и онъ, обнаруживая сверкающіе близной зубы,— Я, братъ, съ тхъ поръ много испыталъ, былъ и въ счасть, и въ несчасть, объхалъ едва ли не весь свтъ… Богатымъ, конечно, не сдлался, но пріобрлъ зато много опыта… Ну, а ты что длаешь?
— Живу помаленьку… Работаю въ журналахъ…
На лиц моего товарища выразилось искреннее сожалніе.
— Бдный!.. Работаешь въ журналахъ, теперь, когда для порядочныхъ людей открывается боле широкое поприще?.. Нтъ, ты все это лучше брось… Я, знаешь, что теб скажу? Ты въ Москву?.. Къ какомъ класс?
— Во второмъ…
— Пересаживайся-ка ко мн… У меня въ первомъ класс отдльный вагонъ… купэ, то-есть,— поправился онъ, съ трудомъ удерживаясь, чтобы не соврать… Поговоримъ, вспомнимъ старину… Скажи кондуктору, чтобы онъ перетащилъ твои вещи. Идемъ!
— Ну, а ты что длаешь и куда теперь дешь?..— спрашивалъ я его, когда мы съ нимъ вдвоемъ услись въ отдльномъ купэ и закурили сигары, которые Свистунскій рекомендовалъ, какъ сигары, купленныя имъ въ Гаванн, когда онъ былъ, тамъ проздомъ.
— Я, братъ, посл всхъ треволненій поступилъ на службу… Обстоятельства такъ сложились, и, наконецъ, теперь всякому порядочному человку, знаешь истинно-русскому, слдуетъ служить, чтобы, наконецъ… очистить нашу бдную Россію!— проговорилъ онъ какъ-то необыкновенно торжественно.
Эта торжественность, этотъ серьезный тонъ совсмъ не шли ко всей его фигур и особенно къ его лицу, несмотря на явное желаніе Свистунскаго придать ему серьезность, въ немъ невольно проглядывало плутовски-добродушное и нахальное выраженіе, напоминавшее скоре прошедшаго сквозь огонь и мдныя трубы chevalier d’industrie съ оттнкомъ ноздревщины, барскаго легкомыслія и славянскаго добродушія. а вовсе не солиднаго чиновника, занимающагося канцелярскими длами.
— Бд у насъ Авгіевы конюшни!— продолжалъ онъ все тмъ-же тономъ… А людей мало… Надо вычистить… Хищеніе… Паденіе нравственности… однимъ словомъ — положеніе очень и очень серьезное, мои другъ.
И это говоритъ Свистунскій! Признаюсь, я въ первую минуту подумалъ, что онъ мистифицируетъ — онъ на эти шутки всегда былъ мастеръ — и спросилъ:
— Ты не шутишь?.. Ты, въ самомъ дл, пристроился и собираешься чистить Авгіевы конюшни?..
— Какія шутки?— проговорилъ онъ съ неудовольствіемъ. Но затмъ, какъ бы вспомнивъ, что передъ нимъ старый товарищъ, передъ которымъ нельзя особенно ломаться, онъ прибавилъ уже боле естественно:— Безъ шутокъ… Я служу… Мсто пока небольшое: всего тысячъ до пяти, не считая командировокъ, но со временемъ… со временемъ… Дурной тотъ солдатъ, кто не разсчитываетъ быть генераломъ…
— И давно ты служишь?.. Я слышалъ недавно еще, что ты жилъ гд-то въ провинціи.
— Обо мн чертъ знаетъ что разсказываютъ!— перебилъ онъ меня, смясь и въ то же время какъ-то отводя въ сторону глаза… Разсказывали, напримръ, будто я укокошилъ сіамскаго короля… да то-ли еще!.. Будто я въ Одесс былъ таперомъ,— вообрази!!. Правда, мн приходилось испробовать самыя разнообразныя занятія, но этого я не пробовалъ!— сказалъ онъ и снова засмялся.
— Такъ это правда, что ты былъ въ Сіам?
— Правда… Собственно говоря, я не занималъ никакой оффиціальной должности, хотя и носилъ титулъ адъютанта, но вообще сіамскій король очень ко мн благоволилъ и нердко пользовался моими совтами… Я даже началъ писать для него проектъ органическаго устава и проекты разныхъ реформъ, но онъ не послушалъ меня, мой сіамецъ… Я хотлъ-было сблизить тснымъ союзомъ Сіамъ съ Россіей, открыть рынокъ ситцу и мишурнымъ издліямъ, но… интриги англійскаго посольства!— проговорилъ онъ, ни мало не затрудняясь…
О фокусахъ, которые показывалъ, онъ однако не упомянулъ, и я не счелъ долгомъ заговаривать объ этомъ.
— А посл, что ты длалъ?..
— Посл?— переспросилъ онъ. Посл чего?.. Да, посл отъзда изъ Сіама… Я отправился въ Тунисъ, къ бею… Мн хотлось предложить ему свои услуги по части изящныхъ искусствъ… Въ театральномъ дл, могу сказать, я кое-что понимаю, пожалуй, не меньше Боборыкина… Я хотлъ организовать тамъ оперу, оперетки, драматическій театръ на совершенно новыхъ основаніяхъ… Но миссія моя не увнчалась успхомъ. Одинъ итальянецъ далъ крупную взятку его высочеству тунисскому бею — они, на этотъ счетъ, тамъ шельмы большія!— и я принужденъ былъ оттуда ухать…
Свнстунскій остановился на минуту и продолжалъ:
— Долгое время посл этого я скитался по Европ… ну и, надо признаться, пожилъ-таки! А женщины?.. На этотъ счетъ я всегда былъ какъ-то счастливъ… Императрица Евгенія, принцесса Матильда, королева неаполитанская… Я не говорю ужъ о другихъ bonnes fortunes, въ разныхъ частяхъ свта и пропускаю мою интересную исторію съ королевой сіамской… Быть можетъ, ты уже читалъ о ней въ путевыхъ очеркахъ Скальковскаго?.. Когда-нибудь я покажу теб коллекцію… И все съ надписями… собственноручными… Но одна любовь наскучитъ хоть кому. Подъ конецъ меня стала донимать носталгія… Какъ ни дурна наша Россія, а все-таки… свое, близкое… Къ послднее время я нсколько измнилъ свои взгляды… Прежде я былъ завзятый европеецъ — не даромъ я для Сіама проектъ органическаго устава писалъ!— но, когда пораздумалъ хорошенько, да поговорилъ по душ съ Михаиломъ Никифоровичемъ — мы съ нимъ обдали въ Париж въ Caf Anglais, а посл въ Mabil’ вмст были — такъ меня точно озарилъ свтъ… Кстати, еще одна русская барынька — недурненькая!— меня развивала въ этомъ направленіи… Бабенка убжденная, славянофилка… И я понялъ, что заблуждался, понялъ, голубчикъ, что мы должны, обязаны быть самобытны, что сила и мощь русскаго народа безграничны, только если наши исконныя начала не будутъ изуродованы, надо только дать направленіе… Надо, понимаешь-ли, приняться только поэнергичнй!
Онъ воодушевился и продолжалъ на эту тэму… Старинный мой товарищъ, вравшій, бывало, на пари кряду полчаса, воскресъ передо мной. Что въ его словахъ было правдой, что ложью — отличить было такъ-же трудно, какъ сосчитать въ неб звзды. Я, разумется, не останавливалъ его и слдилъ за его быстрыми періодами, составленными, надо признаться, довольно гладко, и даже не безъ указаній на историческіе примры…
Получилъ онъ мсто, по его словамъ, совершенно неожиданно. ‘Вс удивлялись, что все это такъ скоро случилось! ‘ Посл того, какъ Европа ‘ему наскучила’ (‘и тюрьма за долги была отмнена’ подумалъ я про себя), онъ вернулся въ Россію, скучалъ въ деревн у тетки послднее время и отъ скуки написалъ проектъ объ улучшеніи финансовъ…
— Не улыбайся!— прибавилъ онъ, замтивъ невольную мою улыбку при сопоставленіи словъ: ‘Свистунскій и финансы’. Я серьезно занялся этимъ вопросомъ… Собственная практика дала мн богатый матеріалъ — весело усмхнулся онъ,— а затмъ я кое-что и читалъ… Въ деревн скука адская! Да, наконецъ, отчего-же мн и не писать проектовъ о финансахъ, скажи пожалуйста? Объясни?..
Онъ задалъ вопросъ съ такимъ прелестнымъ невиннымъ добродушіемъ, что я не нашелся, что отвтить.
— Нтъ, ты скажи… Отчего мн не писать финансовыхъ проектовъ?.. Вдь пишутъ, мой другъ, иногда такія глупости, что передъ ними мои мры… Ну, оставимъ это.— Написалъ я и послалъ въ Петербургъ къ пріятелю… Бабкина Сережу помнишь? Ну еще бы, какъ не помнить… Онъ не сегодня-завтра — особа!.. Сережа, спасибо ему, не забылъ товарища и написалъ: ‘Прізжай въ Петербургъ — намъ нужны люди. Около меня все свиньи’. Я и пріхалъ мсяцевъ пять тому назадъ.
Онъ перевелъ духъ и продолжалъ:
— Работы пропасть… Съ утра до вечера то туда, то сюда… Вотъ и теперь новое порученіе… ду въ командировку… Видишь, отвели купэ. Предлагали цлый вагонъ, но я отказался…
— Куда жъ ты дешь?
— Въ разныя мста Россіи… На меня возложили серіозную и отвтственную, если хочешь, задачу: изучить на мст, такъ сказать, Россію… Изслдовать духъ — понимаешь — духъ въ город и деревн, изучить жучка, саранчу и филоксеру, проврить, насколько справедливы слухи, будто нашъ мужикъ бденъ и низшая администрація не всегда внимательна, осмотрть рки, озера и моря… однимъ словомъ — задача грандіозная… Командировка продолжится два мсяца… Три тысячи рублей подъемныхъ, по десяти рублей суточныхъ… прогоны на пять лошадей…
— Ты разв дйствительный статскій совтникъ?
— А ты какъ думалъ?.. Съ новаго года статскій… Вдь, я давно числился по спискамъ… Посл командировки придется писать докладъ… Знаешь одну правду… святую правду… Теперь намъ ничего такъ не нужно, какъ правда, правда и правда!..
Свистунскій не переставалъ болтать. Онъ разсказывалъ, что намренъ онъ сдлать, когда будетъ директоромъ департамента, какъ онъ хорошъ со всми начальниками, какъ его любятъ и пр. И въ доказательство вынулъ изъ кармана письмо, истрепанный видъ котораго ясно свидтельствовалъ, что оно часто показывалось, и сказалъ: ‘Прочти, какъ мы съ директоромъ департамента!’
Я, дйствительно, прочелъ слдующее:
‘Безъ тебя скучно. Прізжай къ намъ. У насъ все свои.. Буду счастливъ, если ты исполнишь мою просьбу… Поговоримъ кстати о длахъ. Прізжай, а то мой Угрюмовъ наведетъ тоску и испортитъ вечеръ…’
— Кто этотъ Угрюмовъ?
— Да ты съ неба свалился… что ли? Угрюмова не знаешь!? Это, братъ, у насъ въ департамент силища!.. Только ханжитъ, надо теб сказать, ужасно… Смерти, что ли, боится… ха-ха-ха!.. Старина чувствуетъ врно, что елисейскія поля не за горами и девотствуетъ!.. Однако, ты антикъ… Не знаешь Угрюмова?.. Ха-ха-ха… Преинтересный экземпляръ — этотъ monsieur Qugrioumoff… Когда на дняхъ, въ обществ архитекторовъ, дебатировался вопросъ о ватерклозетахъ, то, знаешь ли, что сказалъ Угрюмовъ?..
И, совершенно позабывъ свою роль солиднаго чиновника, командированнаго для изученія Россіи, Свистунскій, вспомнивъ свою способность актера, какъ то свелъ мускулы подвижной своей физіономіи и передо мной былъ не Свистунскій, а совсмъ незнакомый человкъ съ худымъ лицомъ, плоскими щеками, отвислой нижней губой и стеклянными глазами, неподвижно уставленными съ какой то тупой сосредоточенностью. Гробовымъ, словно изъ подземелья исходящимъ, голосомъ, Свистунскій произнесъ приблизительно слдующую рчь, безъ сомннія значительно имъ шаржированную:
‘Милостивые государи!’
‘Что слышитъ ухо мое? Что видитъ взоръ мой? Дерзнулъ ли слабый умъ мой подумать, что въ обществ, хранившемъ до сихъ поръ преданія дорогой для насъ старины, бывшемъ скудельнымъ сосудомъ нашей самобытности, можетъ явиться столь дерзновенная мысль, какъ мысль о замн, дорогихъ сердцу нашего народа, отхожихъ мстъ, выдумкой гнилостнаго и развращеннаго Запада — ватеръ-клозетами?.. Исторически сложившаяся у русскаго человка любовь къ единственно-самобытному памятнику строительнаго зодчества,— къ этимъ простымъ, безхитростнымъ, удобнымъ какъ для сиднія, такъ и для стоянія, годнымъ какъ для одной нужды, такъ и для другой,— проявленіямъ русской простоты, здраваго смысла и покорности — такъ какъ, милостивые государи, покорность сія выражается въ безпредльной готовности обонять, хотя и не всегда благовонные, но тмъ не мене здоровые запахи,— любовь эта, какъ слышу я, хочетъ подвергнуться испытанію, и вы желаете насильственно заставить русскій простой народъ измнить вковыя привычки свои и врованія въ тщету бумаги при исполненіи имъ обычныхъ житейскихъ отправленій… Вы желаете извратить его природу (на что намъ не дано никакихъ полномочій), заставивъ русскаго человка чтить ватеръ-клозеты. Помимо несправедливости и неуваженія къ русскому народу, которое выразилось въ сдланномъ предложеніи о передлк отхожихъ мстъ, въ сей реформ кроются, милостивые государи, и другія серіозныя опасности, предвидть кои обязанъ зоркій глазъ спеціалиста. Сіи опасности суть: любомудріе, гордыня и суетность. Теперь наши старинныя приспособленія человческаго опростанія не внушаютъ и не могутъ внушить, но самой простот своего устройства, никакихъ любомудрыхъ мечтаній. Всякъ, придя къ онымъ, видитъ, во-первыхъ, дыру, во-вторыхъ, обыкновенную сдалищную доску и слышитъ сродный человку запахъ. Ничто не смущаетъ его, ничто не даетъ повода къ мудрствованіямъ, но допустите на минуту, что экзекуторы прикажутъ всмъ сторожамъ, курьерамъ и ихъ домочадцамъ посщать ватеръ-клозеты, и вслдъ за симъ всякъ въ оный пришедшій будетъ, во-первыхъ, удивленъ, а затмъ и захочетъ познакомиться съ его устройствомъ. Зачмъ идетъ вода? Къ чему сія пружина, скрытно дйствующая?— вопроситъ онъ себя. И посл этихъ вопросовъ, онъ наврное захочетъ испытать сложный механизмъ и, такимъ образомъ, не приготовленный ничмъ къ воспринятію надлежащихъ понятій, наукою дающихся,— легко можетъ впасть въ заблужденіе и подумать, что онъ и самъ способенъ устраивать ватеръ-клозеты. Отсюда уже и гордыня, а затмъ и суетность… Развратившись, нкоторымъ удобствомъ, (не смю не согласиться — боле спокойнаго сиднья) не захочетъ ли онъ и большаго?.. Не возмечтаетъ ли онъ, что нкоторое удобство сиднія, въ минуты отданія долга природ, влечетъ за собою желаніе м другихъ, какъ напримръ потребность въ газетной бумаг. А за симъ не подскажетъ ли ему суетность любомудрыхъ желаній и въ разсужденіи другихъ потребностей уже развращенной природы? Сей путь, милостивые государи, очень опасный путь и посему, да отсохнетъ лучше моя рука, если я осмлюсь выразить согласіе на столь ужасную мру, предлагаемую господами архитекторами, какъ повсемстная замна отхожихъ мстъ — ватеръ-клозетами’.
Надо было видть лицо Свистунскаго и слышать этотъ, серіозный замогильный голосъ, чтобы понять всю прелесть его шаржа. Нечего, разумется, и прибавлять, что рчь эту онъ самъ сочинилъ (и, вроятно, потшалъ ею своего директора департамента), такъ какъ нельзя же серіозно думать, чтобы, въ самомъ дл, нашлись столь горячіе противники ватеръ-клозетовъ среди чиновниковъ, предпочтительно страдающихъ гемороями.
Но Свистунскій по привычк лгуновъ, клялся, что подобная рчь была произнесена и такъ подйствовала на всхъ присутствующихъ, что въ ‘Обществ архитекторовъ’ вопросъ о ватеръ-клозетахъ былъ оставленъ.
— Такъ, милый другъ, у насъ для курьеровъ и сторожей никакихъ удобствъ и нтъ!— закончилъ Свистунскій, заливаясь самымъ веселымъ, неудержимымъ хохотомъ…
Признаться, я не сомнвался, что онъ вретъ, но вралъ онъ съ такой иллюзіей правдоподобія, что я слушалъ не безъ интереса его вранье. Польщенный такимъ вниманіемъ со стороны стараго товарища, онъ подъ конецъ дошелъ уже до невообразимыхъ non sens’овъ… Такъ, онъ разсказывалъ, будто ему предлагали мсто губернатора, но онъ отказался, что у нихъ (онъ постоянно говорилъ: ‘мы’) въ департамент кто то сочинилъ проектъ — упразднить временно, въ вид опыта, печать,— а всхъ цензоровъ, которые, такимъ образомъ, остались бы, какъ онъ своеобразно выразился, ‘при пиковомъ интерес’, назначить смотрителями казенныхъ земель въ Оренбургскомъ кра и другихъ мстахъ для огражденія остатковъ ихъ отъ расхищенія. ‘Они не проглядятъ ни одного деревца — нтъ! ‘
— Ну это, братъ, ужъ ты сочиняешь, кажется, насчетъ печати…
— Ты думаешь? Къ чему мн сочинять… Я самъ говорилъ, что печать нужна, даже въ извстныхъ случаяхъ полезна, но поди жъ ты… Нашлись люди, непонимающіе… Конечно, проектъ этотъ не пройдетъ, нечего и говорить… Нашъ ‘департаментъ проектовъ’ долженъ же заниматься проектами! Хочешь, не хочешь, а проектируй!
— Но какая руководящая у васъ идея?— нарочно спросилъ я, разсчитывая поймать товарища на врань.
Но это было дло не легкое. Свистунскій не только вралъ хорошо, но и былъ мастеръ увертываться… На мой вопросъ, онъ внезапно отвтилъ:
— Какая идея?… Разв она не ясна для тебя?
— А для тебя?
— Совершенно… Идея — дезинфекціи!— отвчалъ онъ внезапно, какъ бы осненный свыше.
И затмъ онъ снова принялся болтать… Окончательно разнуздавшись, онъ, какъ Хлестаковъ, уже понесъ околесную — говорилъ о какихъ-то его собственныхъ ‘задачахъ’, о томъ, что если ему не повезетъ на служб, и если его не сдлаютъ посланникомъ, то онъ попроситъ концессію на открытіе кафе-шантановъ, съ цлью разогнать эту ‘русскую хандру’… Наконецъ, онъ предложилъ и мн мсто.
— Послушай, въ самомъ дл, хочешь?.. Мсто тысячи на три пока… Намъ нужны люди… Порядочные люди…
Теперь, по его словамъ, многія занятія, прежде щекотливыя, поднялись въ общемъ мнніи. Не мсто вдь краситъ человка, а человкъ мсто!— какъ сказалъ недавно нашъ товарищъ Миша Проходимцевъ, въ обществ содйствія распространенія сочиненій Баркова… И онъ оправдываетъ свое bon-mot. Хочешь, въ самомъ дл?.. Я могу устроить, напримръ, мсто по статистик… Я могу тебя взять въ помощники… Вдь, ей-Богу, можно много добра сдлать… Право — валяй. Напиши прежде серьезную статейку, дай мн, и я свезу Сереж Бабкину.
И Свистунскій даже расчувствовался и прослезился.
— Ну что ты теперь?.. Пишешь тамъ, гд-то… Захоти я, напримръ, и тебя тю-тю!.. Напишу въ статистическомъ доклад, что отъ твоихъ статей въ полтавской губерніи появился жучекъ…— И онъ разразился веселымъ смхомъ…
— Ты вдь все врешь, Свистунскій!
— Врешь!? Нтъ, не вру… Ну, положимъ, немножко и совру — русскій человкъ любитъ соврать, такъ отъ этого мой совтъ не теряетъ цны… А если ты сомнваешься въ моей командировк — на, смотри!
И онъ раскрылъ бумажникъ, полный новенькихъ сотенныхъ бумажекъ…
— Прідемъ въ Москву — вспомнимъ старину!
Его безшабашное бахвальство начинало надодать, да и онъ, кажется, самъ усталъ, такъ что я былъ радъ, когда онъ перешелъ къ воспоминаніямъ о товарищахъ. Мы вмст съ нимъ перебирали многихъ, и оказалось, что нкоторые изъ нихъ успли въ жизни. Особенно восторгался Свистунскій Мишей Проходимцевымъ…
— Помнишь, всегда былъ пройдохой этотъ Миша! Бывало, генералъ Раковъ съ свойственной ему веселостью говорилъ:— ‘Господа, закройте вс отверстія — Проходимцевъ идетъ’… А онъ и ухомъ не велъ… Я въ т времена въ Сіам уставъ писалъ и шишъ получилъ, а онъ — поди ты — выдумалъ какія-то, говорятъ, пули, бьющія на сто верстъ и черезъ пятнадцать-то лтъ — въ ходу! Но доброта въ немъ осталась… Онъ по-прежнему съ товарищами хорошъ… Ну, и вретъ же!..
‘Однако не больше тебя!’ невольно пронеслось въ голов.
— Ha-дняхъ еще я былъ у него, обдалъ… Онъ мн и говоритъ: ‘Ваня! Ты мастеръ писать подъ разныя руки, напиши нсколько писемъ, что лучше меня нтъ на свт начальника’ — Зачмъ теб?— Нужно.— Скажи зачмъ?— Нужно, говоритъ, а я зато не забуду твоей услуги.— Да ты бы въ газеты отъ себя послалъ…— Посылалъ, но не вс печатаютъ… Кром ‘Моск. Вд.’, ни одна… Да ‘Моск. Вдомостямъ’ не всегда врятъ. Думаю, отчего по дружб не сдлать человку услуги, написалъ и принесъ ему.— Спасибо, говоритъ, братъ, удружилъ…
— Зачмъ же ему были эти письма?
— Зачмъ?.. Ахъ, ты простофиля!.. Зачмъ?.. Ты у Мишки-то спроси зачмъ… Онъ объяснитъ. Онъ, не будь дуракъ, да эти письма нечаянно оброни во время доклада у графа. Графъ мнителенъ.— ‘Это что такое?’. А Миша сконфузился — помнишь какъ онъ у насъ драматическое искусство любилъ?.. Графъ, начальникъ-то его, видя, что Миша жмется, повторилъ: ‘Это что такое?’ — Ну, въ конц-концовъ сцена при бенгальскомъ освщеніи. Съ тхъ поръ графъ думаетъ, что безъ Миши пропадетъ департаментъ. Вотъ теб и Миша! Мы вмст съ нимъ тонъ даемъ!.. Мы считаемся первыми чиновниками! А вдь онъ, если правду сказать, и недалекъ, да и скотъ порядочный!
Я прилегъ и притворился спящимъ. Скоро Свистунскій смолкъ и быстро заснулъ. Тогда я выбрался изъ купэ и переслъ въ свой вагонъ…
Москва была близко. Въ вагон начались приготовленія, обычныя передъ концомъ путешествія. Убирались подушки, мшки, картонки… Спрашивали другъ у друга объ разныхъ московскихъ адресахъ. Толстая старушка уже болтала съ какой-то дамой и снова разсказывала о ‘прелестныхъ’ генералахъ и ‘прелестныхъ’ людяхъ. Дама, по счастію, не спрашивала старушку, зачмъ она здила въ Петербургъ, какъ сосдъ — сухощавый землевладлецъ и отставной морякъ, который теперь разсказывалъ ‘форменной фуражк’ о своемъ путешествіи на шлюпк ‘Врномъ’ въ 1827 году въ Средиземное море и пояснялъ, почему прежде матросы были молодцы, а теперь — нтъ… При этомъ онъ давалъ подробныя разъясненія насчетъ линьковъ и иныхъ поощреній… Я думалъ, что Свистунскій уже забылъ обо мн, какъ вдругъ двери вагона отворились, онъ вошелъ и сталъ упрекать, что я поступилъ не по-товарищески.
— Непремнно въ Москв остановимся вмст!— приставалъ онъ. Тамъ я тебя познакомлю съ такой барынькой…
Онъ щелкнулъ только языкомъ…
— Кром того, если хочешь, познакомлю съ Катковымъ… Хочешь!— не унимался онъ.
Мы подъзжаемъ къ Москв… По счастью, Свистунскій снова ушелъ къ себ въ купэ и, когда поздъ остановился, я поспшно вышелъ на платформу и услся въ карету Лоскутной гостиницы.

IV.

Передъ пылью и грязью московскихъ улицъ и этихъ безчисленныхъ, узкихъ, кривыхъ переулковъ и проулковъ — настоящихъ засадъ для рыцарей ночи — разыскивать которые даже и знакомому съ Москвой человку гораздо труднй, чмъ разыскать что угодно въ любой европейской столиц, куда вы попали въ первый разъ,— передъ этими, дйствительно самобытными благоуханіями на площадяхъ, на рынкахъ, въ рядахъ, на дворахъ, словомъ — всюду, гд могутъ копиться кучи мусора и разной гніющей дряни,— даже и Петербургъ съ его Снной площадью, домомъ Вяземскаго, зловоніемъ и сыростью подваловъ — этихъ дворцовъ петербургскаго рабочаго люда — съ его ‘амбре’ черныхъ лстницъ и ‘мильфлерами’, исходящими изъ каналовъ,— кажется опрятнымъ, изящнымъ джентльменомъ передъ матушкой-Московой, раскинувшейся въ живописномъ, но грязномъ безпорядк на своихъ холмахъ и предхолміяхъ.
Впрочемъ, Москва, восхищающая иностранцевъ своимъ Кремлемъ, монастырями, церквами, садами, хлбосольствомъ и пестротой, дйствительно, можетъ поразить оригинальностью физіономіи стараго историческаго города не только нечистоплотностью, но и другими сторонами, будящими воспоминанія. Это не то, что Петербургъ, молодая исторія котораго лзетъ вамъ въ глаза остроконечнымъ шпицемъ Петропавловскаго собора да рядомъ казармъ и домовъ, похожихъ на казармы…
Москва, напротивъ, на каждомъ шагу своими памятниками старины заставляетъ васъ оглянуться назадъ и припоминать. Когда черезъ день посл прізда въ Москву, я проходилъ лунной ночью мимо Кремля съ его причудливыми башнями и маковками церквей, серебрящихся луннымъ свтомъ, невольно воспоминанія просились въ голову, и въ воображеніи проносилось прошлое, нмыми свидтелями котораго были камни этихъ башенъ, церквей, стнъ. Грозный царь Иванъ съ его опричиной и такимъ-же мрачнымъ, узкимъ, тяжелымъ, какъ онъ самъ, храмомъ Василія Блаженнаго,— этотъ патологическій субъектъ, безсознательно разыгравшій, отчасти, роль Ришелье по отношенію къ русскому боярству, и это раболпствующее, приниженное боярство, дрожавшее ежеминутно за жизнь и въ то же время покорно подставляющее подъ топоръ свои сдыя головы, и этотъ безмолвный народъ, молчаливый, какъ всегда, испуганный, разступающійся съ воплями передъ несущимися по улицамъ опричниками… вс эти картины, какъ будто, оживали въ тишин ночи и безмолвіи Кремля, нагоняя послдующія воспоминанія…
Вонъ, съ той стны, если врить преданіямъ, былъ брошенъ Лжедимитрій. Народъ, по обыкновенію, не принималъ большого участія въ событіяхъ, словно инстинктивно понимая, что все это дла боярскія, а не его дло… Тишайшіе цари, византійски-чинными процессіями совершавшіе шествіе изъ дворца въ соборъ, появлявшіеся народу съ Краснаго крыльца, проводившіе время въ молитв и сказкахъ, проходятъ въ памяти. Вспоминается глухое броженіе въ глубин Россіи, гд долго еще бродило смутное недовольство, выразившееся въ мятеж Стеньки Разина, а посл въ томъ ‘вороненк’ Пугачев, который заставилъ Екатерину писать оправдательныя письма Вольтеру и Дидро… Вонъ тамъ, на томъ-же лобномъ мст, среди мрачнаго безмолвія массъ, они сложили свои буйныя головы, сложили надежды голытьбы и закрпощеннаго народа, но долго еще носился на Волг и въ разныхъ глухихъ мстахъ этотъ своеобразный духъ протеста, пока не замеръ въ мистицизм раскольничьихъ толковъ…
И другая — помщичья Москва — на каждомъ шагу бросается вамъ въ глаза своими привольно раскинувшимися барскими домами, съ садами, службами, съ внутреннимъ устройствомъ, напоминающимъ эпизоды изъ записокъ Багрова и нкоторыя главы изъ ‘Войны и мира’. Теперь эти дома глядятъ какъ-то печально передъ высокими, пятиэтажными, вновь строющимися домами современныхъ коммерсантовъ, со всми приспособленіями и комфортомъ современной архитектуры и со всми неудобствами этихъ громадныхъ комфортабельныхъ тюремъ безъ воздуха, безъ зелени, безъ тишины и приволья, этихъ ‘особнячковъ’ Москвы, скрывающихся въ тнистыхъ садикахъ, но зато совсмъ не приспособленныхъ для жизни какой-нибудь скромной ныншней семьи съ ограниченнымъ бюджетомъ.
И вотъ эти ‘особняки’, гд нкогда будировали престарлые генералы, оставшіеся вн области благосклоннаго взгляда, или благосконной улыбки, согрвавшей больше солнца эти старческія, честолюбивыя сердца,— гд, посл знаменитаго манифеста объ улучшеніи быта сельскаго состоянія, раздавались помщичьи вопли и обдумывались средства затормозить дло, пугая всеобщей революціей въ Россіи,— гд наши прабабушки и бабушки шалили въ молодости потихоньку, всегда соблюдая ‘апарансы’, а подъ старость изобртали московскихъ Корейшъ и Альфонсовъ изъ бывшихъ лакеевъ и кучеровъ,— эти ‘особняки’ теперь заняты складами земледльческихъ машинъ, средней руки трактирами, меблированными комнатами, число которыхъ въ Москв — этомъ громадномъ сборномъ и прозжемъ пункт Россіи — необыкновенно велико. Старинный помщичій складъ еще остался въ Москв, но только на ея наружномъ вид, и постепенно вымираетъ. Теперь Москва совсмъ не ‘помщичій’ городъ, какимъ былъ прежде и, конечно, никакъ не городъ ‘солдатъ и чиновниковъ’, какъ Петербургъ. И въ самодовольно-торжественномъ выраженіи этихъ разъзжающихъ на тысячныхъ рысакахъ московскихъ тузовъ-купцовъ, и въ своеобразномъ краснорчіи думскихъ засданій, и въ тхъ, тщеславныхъ пожертвованіяхъ, которыми дивятъ иногда московскіе коммерсанты, и въ этой любви выставить на показъ свои чувства и медали, и въ этихъ аляповатыхъ, безвкусныхъ, новйшихъ постройкахъ, во всемъ, говорю я, ясно сказывается, что Москва въ рукахъ Разуваева. Онъ царитъ въ ней, даетъ ей тонъ, примируетъ въ дум и, какъ у себя въ дальнихъ комнатахъ, держитъ городъ въ грязи, заботясь поразить какимъ-нибудь необыкновеннымъ колоколомъ или замчательнымъ злостнымъ банкротствомъ. Онъ, этотъ разбогатвшій мужикъ, отецъ котораго еще боялся квартальнаго, не мене черта, или домового, смнившій поддевку на сюртучную пару и швыряющій деньгами съ француженками, вотъ кго настоящій хозяинъ ныншней Москвы. Интеллигенція тутъ какъ-то въ тни, общественная жизнь, сильно развитая здсь въ трактирахъ, на гуляньяхъ, въ театрахъ, выдвигаетъ преимущественно на первый планъ всхъ этихъ Китъ Китычей въ цилиндрахъ и иногда съ дипломомъ коммерческаго училища въ карман, которые пародируютъ въ качеств ‘народа’ въ разныхъ торжественныхъ случаяхъ, говорить quasi-народнымъ языкомъ, образчики котораго нердко встрчаются въ печати, умютъ быть съ полиціей на дружеской ног, не рискуя своей бородой, или волосами, и выдаются ‘Московскими Вдомостями’, какъ ‘самдлишный народъ’ — таящій въ себ вс настоящія качества русскаго духа.
Отъ того, что хозяйство Москвы находится въ рукахъ окулачившагося мужика, московскому населенію, конечно, нисколько не лучше. Для рабочаго люда въ Москв меньше сдлано, чмъ даже въ Петербург, и если подвалы Петербурга скверны, то стоитъ только взглянуть на жилища московскихъ фабричныхъ, чтобы убдиться, что он еще сквернй. И тамъ, конечно, не одинъ Абрикосовъ, извстный московскій кондитеръ, имющій большое заведеніе, гд производство идетъ при такой обстановк и рабочіе живутъ въ такой мерзости, что при одномъ чтеніи объ этомъ можетъ пропасть всякій аппетитъ къ знаменитымъ въ Москв абрикосовскимъ конфектамъ и вареньямъ. Судебные процессы и статистическія описанія познакомили нсколько публику съ тмъ, что сдлалъ московскій ‘хозяинъ’ для подневольнаго человка. Въ конц-концовъ, онъ ничего не сдлалъ — смертность въ Москв, не смотря на лучшія, чмъ въ Петербург, климатическія условія, стоитъ на одномъ уровн. И если ‘хозяинъ’ попадетъ въ судъ, посл какой-нибудь катастрофы въ род пожара на фабрик Гивартовскаго, то выходитъ оттуда, конечно, далеко не убжденнымъ, что система хищничества, пользованіе удобнымъ моментомъ, вовсе не есть идеалъ торговли и промышленности.
Поговорите съ какимъ-нибудь знающимъ москвичемъ обо всхъ этихъ тузахъ, ворочающихъ милліонами, и если вы охотникъ до біографій во вкус Смайльса, то, конечно, сильно разочаруетесь, такъ какъ въ большинств случаевъ вамъ придется выслушать однообразную лтопись всевозможныхъ фактовъ, боле уголовнаго, чмъ педагогическаго характера, представляющихъ богатую канву для сенсаціоннаго романа, въ род похожденій россійскаго Рокамболя. Посл такихъ эпопей вы еще боле поймете, почему у насъ не нарождается еще — да и едва ли можетъ народиться — та сильная буржуазія, которая держитъ въ настоящее время везд въ своихъ рукахъ не только ключи отъ кассы народнаго производства, но и ключи отъ политики, направляемой, конечно, въ томъ же дух. У московскихъ ‘хозяевъ’ на этотъ счетъ очень просто: въ торговой политик господствуетъ идеалъ нахрапа или каверзы Подхалюзева, въ государственной — ‘мотивы’ Охотнаго ряда. Изъ этого сочетанія дйствительно выходитъ нчто особенное, какъ будто оправдывающее ‘Московскія Вдомости’.
Но заключившій такимъ образомъ, т. е. вообразившій, что названная газета дйствительно служитъ выраженіемъ общественнаго мннія Москвы — попалъ бы въ просакъ съ своимъ быстрымъ ршеніемъ. Во-первыхъ, Москва — не одни Китъ Китычи и не одни Подхалюзнны, въ той же Москв есть и другая часть общества, мене замтная, по боле развитая и составляющая очень внушительное меньшинство. Вотъ эта-то часть, напротивъ, пришла бы въ смущеніе, если бы ее сочли солидарною съ мнніями ‘Московскихъ Вдомостей’ и ‘Руси’. Она вовсе не такъ думаетъ, какъ думаютъ названные органы, и вовсе не представляетъ той боле абстрактной, чмъ дйствительной ‘Москвы’, которую обыкновенно названные публицисты противополагаютъ ‘Петербургу’ въ смысл принциповъ. И фактъ, заслуживающій интереса, тотъ, что въ Москв самое большое распространеніе имютъ, напримръ, такіе органы какъ ‘Русскія Вдомости’, ‘Московскій Телеграфъ’, ‘Русскій Курьеръ’, какъ извстно, не имющіе ничего общаго съ ‘Московскими Вдомостями’. Мн даже сообщали, что въ послднее время, вслдствіе невозможнаго тона названной газеты, ея распространеніе еще боле уменьшилось, и издателю даже не помогаетъ и монополія на станціи московско-курской желзной дороги. ‘Московскихъ Вдомостей’ просто не берутъ. То же самое говорили мн и московскіе газетные разносчики. На двадцать пять нумеровъ ‘Русскихъ Вдомостей’ — идетъ одинъ нумеръ г. Каткова. Фактъ, повторяю, весьма любопытный, свидтельствующій, что ‘Россія’ названаго публициста далеко не такъ велика, какъ можно было бы судить по тому апломбу, съ которымъ онъ говоритъ отъ ея имени и подчасъ тмъ свободнымъ публицистическимъ языкомъ своихъ передовыхъ статей, который заставляетъ иногда прочитывать ихъ даже людей, вовсе не раздляющихъ мннія газеты.
— Единственная газета, тонъ которой напоминаетъ, по крайней мр, хоть одной стороной, тонъ европейскаго органа!— говорилъ мн одинъ изъ такихъ любителей-москвичей, одинъ присяжный повренный.
— Въ смысл тона бсноватыхъ газетъ?
— Хотя бы и такъ. Знаю, что этотъ тонъ, его рзкость, его апломбъ могутъ проявляться въ извстномъ направленіи…
— Отъ этого онъ еще гнусне.
— Ну, нтъ, отчего же… Этотъ языкъ можетъ возбуждать злость, негодованіе, презрніе, но, по крайней мр, не ту скуку, которой ветъ во всхъ передовыхъ статьяхъ нашихъ другихъ газетъ…
— Но иногда эта скука невольная…
— Все это такъ, но тмъ не мене непроходимая скука! А тутъ хоть гадости пишутъ, но раздражающимъ тономъ. Вотъ почему вы видите эту газету у меня на стол! прибавилъ этотъ своеобразный любитель ‘изящнаго’.

V.

На другой день прізда, я съ утра принялся разъискивать одного знакомаго, адреса котораго не зналъ, да вдобавокъ, и не зналъ наврное, въ Москв ли мой знакомый, или ухалъ въ деревню. Въ Петербург мн дали адресъ одного студента, который давалъ уроки въ семь моего знакомаго и могъ помочь мн въ моихъ поискахъ. Адресъ, данный мн, былъ коротокъ: такая-то больница.
Такъ какъ больница была недалеко отъ Лоскутной гостиницы, я отправился туда.
— Не знаете ли вы студента такого-то?— обратился я къ сторожу, вышедшему изъ справочной больничной конторы.
Онъ повторилъ фамилію, куда-то сходилъ и вернулся, ршительно объявивъ, что такого студента здсь не бываетъ.
— Но мн дали адресъ. У кого здсь можно справиться?
— Будьте покойны. Я всхъ студентовъ знаю. Это врно. Нтъ такого. Вы бы създили въ другую больницу. Ее часто смшиваютъ съ нашей!— обязательно объяснялъ онъ, благодаря за двугривенный.
Я имлъ глупость поврить, и похалъ въ другой конецъ города. Во всю длинную дорогу старикъ-извозчикъ тянулъ одну и ту же псню: ‘кормы дороги, работа скверная, конки одолли’.
— И господа не т!
— Какъ не т?
— Не т. Бога забыли, вотъ Богъ имъ и не даетъ!
— Какъ забыли Бога?
— Стало, забыли. За то и имъ Богъ не даетъ ходу. Отощалъ баринъ.
— Кому жъ Богъ ходъ даетъ въ Москв?
— Извстно кому — толстопузому, купцу.
— Чтожъ, кто лучше по-твоему: баринъ или купецъ?
— Толстопузый хуже. Онъ, гляди, изъ нашего брата вышелъ, записался въ купцы и о-о-охъ какъ мужика обидитъ. Къ лоскъ! Барину такъ и не въ домекъ… А зачмъ Бога забылъ? Небойсь, положеніемъ недоволенъ, что крестьянъ отняли, и бунтуетъ. Богъ и наказываетъ.
Извозчикъ оказался завзятымъ пессимистомъ, мрачно глядвшимъ на все окружающее. Теперь, по его словамъ, все стало хуже, все, будто бы, направлено къ тому, чтобы подневольному человку не вздохнуть. И Бога забыли, и правды въ мір нтъ, и народъ сталъ хуже, и земля плохо родитъ, и господинъ жуликомъ сталъ. ‘Вотъ намедни тоже, какъ бы человка посадилъ, въ род какъ будто барина, здили мы съ нимъ часа четыре, полъ-Москвы исколесили, остановились у Солодовннкова пасажа, и слдъ его простылъ. ‘И народъ!’ — прибавилъ сердито извозчикъ.
Вотъ и больница. Опять справка. Того студента, котораго я разъискивалъ, нтъ. Раздосадованный, я снова похалъ въ первую больницу. На этотъ разъ у дверей стоялъ другой швейцаръ.
— Не знаете ли студента такого-то?..
— Какъ же, знаю. Они у насъ въ больниц бываютъ. И письма на ихъ имя сюда приходятъ. Какъ не знать?.. Да вы напрасно, господинъ, тогда, какъ утромъ были, у меня не спросили!
— А вы разв знали, что я былъ здсь?
— Какъ же… Я слышалъ, какъ вы съ тмъ швейцаромъ говорили.
— Такъ что же вы тогда не сказали?
— Да, вишь, онъ знаетъ… Думаю, пусть онъ и говоритъ. А онъ этого и не можетъ ничего знать, потому онъ при контор, а я при швейцарской…
Оказалось, однако, что студентъ въ этотъ день не былъ, да и не каждый день бываетъ въ больниц. Пришлось хать въ адресный столъ.
Тамъ толпа изрядная. Однако, ждать пришлось не долго. Мн дали справку. Читаю: по Воробьевой гор…
— Извозчикъ, далеко это?
— За Москва рку, а то кругомъ.
— А за ркой близко?
— Рукой подать, вотъ какъ до этой стны.
Похали. Жара дьявольская, дорога убійственная. Прохали Арбатъ, Пречистенку, прохали Двичье поле, впереди блистали купола Новодвичьяго монастыря. У монастыря я остановился и вошелъ въ ограду.
Я вошелъ въ церковь, минуя кладбище, гд на памятникахъ все пестрли извстныя фамиліи. Въ темной церкви повяло прохладой и свжестью. Въ церкви читали часы и собирались понемногу монахини. Что за блдныя, истомленныя, желтыя лица! Вотъ входитъ одна, высокая, худая, строгая — оказалось сестра-казначея — свершаетъ при вход поклоны на вс стороны и затмъ идетъ впередъ мрнымъ, размреннымъ шагомъ, къ своему почетному въ церкви мсту. Вс низко-пренизко ей кланяются, почти припадая къ полу, и она отвчаетъ низкимъ поклономъ. Сколько торжественной строгости въ этомъ ритуал этихъ взаимныхъ поклоновъ сестеръ во Христ!
Что было подъ оболочкой этихъ строго-постныхъ, этихъ желто-блдныхъ, безстрастныхъ лицъ? Вдь и подъ монашеской рясой бьется женское сердце? И подъ несовсмъ красивой шапкой, надвинутой на лобъ, бродили, если не бродятъ, какія-нибудь мысли, напоминающія о мір, о его прелестяхъ и соблазнахъ? На это не даютъ отвта ни неподвижные взгляды, ни безстрастныя лица этихъ темныхъ фигуръ, кажущихся еще темнй въ полутемномъ свт церкви, безмолвно припадающихъ головами къ полу и осняющихъ себя крестами.
Вн храма такъ ярко свтитъ солнце и такъ свтло и жизнерадостно. Я осматриваю памятники и, замтивъ приближающуюся монахиню, подхожу къ ней и спрашиваю:
— Скажите пожалуйста, можно осмотрть монастырь?..
— Какже. Храмъ всегда открытъ для усердствующихъ.
— Нтъ, я храмъ видлъ. Мн бы хотлось посмотрть кельи… Возможно это?
— Нтъ, не допускаютъ. Попросите мать-игуменью. Только теперь ихъ дома нтъ, он въ Москв,— прибавила монахиня.
— Нельзя ли хоть посмотрть кельи царевны Софіи?
— Какая-такая? У насъ никакой царевны нтъ!
Очевидно, монахиня этого не слыхала.
— Сколько здсь монахинь?
— Около трехсотъ.
— Какого званія?
— Больше крестьянскаго, купчихи есть, дв дворянки.
— А мать-игуменья?
Она назвала извстную фамилію.
— Такъ нельзя ничего осмотрть?— еще разъ спросилъ я.
— Спросите у сестры-казначеи.
Но и сестра-казначея оказалась такою же подозрительно-несговорчивою. Ее больше интересовало, кто я такой, зачмъ мн осматривать и т. п. Такъ я и ушелъ изъ Новодвичьяго монастыря, ничего не видавши. Он, эти сестры, словно боятся всякаго вопроса, каждый пустякъ окружаютъ какой-то тайной. Напримръ, я спросилъ: работаютъ ли вс монахини или нкоторыя, и въ отвтъ получилъ неопредленный отвтъ, что всякая по мр силъ. Затмъ, когда я хотлъ войти въ подробности, мн не отвчали.
— Коли вы, господинъ, любопытны посмотрть,— сказалъ мн монастырскій дворникъ, то достаньте письмецо къ матери-игумень, такъ лучше всего. Тогда вамъ все покажутъ.
Спустились къ Москва-рк, по другой ея сторон высились знаменитыя Воробьевы горы, куда удалялся Іоаннъ Грозный, откуда осматривалъ Москву Наполеонъ и гд теперь въ деревн, расположенной на вершин, живутъ московскіе дачники, которыхъ не пугаетъ отсутствіе удобнаго сообщенія съ городомъ. У самой рки, на томъ берегу, были какія-то строенія и около столы.
— Это что?
— Трактиръ. По праздникамъ сюда прізжаютъ гулять.
У берега стояла лодка и тутъ же городовой, московскій городовой, очень мало по наружности похожій на петербургскаго. У московскихъ нтъ той особенной складки, нтъ того полицейскаго ‘шика’, что у нашихъ, и на видъ они куда невзрачне петербургскихъ, да и одты не такъ щеголевато.
— Вы здсь зачмъ стоите?— спросилъ я, удивленный, что блюститель порядка сторожитъ Москва-рку.
— Для порядку!— отвчалъ онъ.
— Для какого?
— Мало ли, господинъ, для какого — для всякаго!
— Напримръ?
— Чтобы шуму не было…
— На рк-то?..
— Вобче, чтобы какъ слдуетъ. Чтобы подозрительныя лица не прозжали… Мало ли нонече!
О, святая простота! Кто устоитъ противъ твоей наивности въ образ этого маленькаго ярыжки, слдящаго за подозрительными людьми? Дай только Богъ, чтобы фантазія не увлекла его какъ-нибудь въ просакъ и чтобы его наблюдательность не превысила данныхъ ему квартальнымъ инструкцій, вроятно составленныхъ тоже ‘вообще’ и, надо думать, приноровленныхъ къ его понятіямъ о степени подозрительности.
— Какъ же вы отличаете подозрительныхъ лицъ?..
— Сейчасъ видно, коли у человка на ум недоброе… Онъ и видъ такой иметъ!— простодушно отвчалъ московскій стражъ.— Ну, опять, одежа…
На той сторон рки, у сквернаго трактира, какой-то мальчикъ взялся меня проводить на-верхъ… По изрытому рытвинами подъему мы взобрались на гору. Я оглянулся и не раскаялся, что совершилъ длинное и утомительное путешествіе по жар. Видъ на Москву дйствительно былъ превосходный. Вся она была какъ на ладони, блистая своими церквами, утопая въ зелени, окаймленная, какъ въ рамк, зеленющими полями. Я долго не могъ оторвать глазъ отъ этой красивой панорамы громаднаго города, сверкающаго на солнц безчисленными куполами, между которыми особенно выдлялся ярко-раззолоченный особеннымъ способомъ гальванопластики куполъ храма Спасителя.
Посмотрвъ съ того самаго мста, гд, по разсказу подошедшаго къ намъ десятника съ бляхой, стоялъ Наполеонъ, я скоро, безъ особенныхъ затрудненій, нашелъ того господина, котораго искалъ, въ одной изъ избъ деревни. Отъ него я узналъ, что мой пріятель, нсколько дней тому назадъ, ухалъ со всей семьей на дачу, верстъ за сто отъ Москвы.
Мой случайный знакомый, съ истиннымъ радушіемъ настоящаго москвича, угостилъ меня завтракомъ и потомъ повелъ показывать, виды съ различныхъ пунктовъ Воробьевыхъ горъ. Виды, въ самомъ дл, были одинъ другого лучше, и не даромъ москвичи здятъ сюда по праздникамъ насладиться прекраснымъ воздухомъ посл духоты и вони города.
— Очень здсь хорошо!— восхищался я, кажется, съ самого того же мста, откуда Наполеонъ, окруженный блестящимъ штабомъ своихъ генераловъ, обозрвалъ эту самую Москву, которая такъ дорого обошлась ему впослдствіи.— Да и жить здсь, я думаю, недурно, не то, что на петербургскихъ дачахъ? Привольно, спокойно, какъ въ настоящей деревн… Лсъ, волнующіяся поля, рка…
— Однако, вы, кажется, совсмъ представляете себ идиллію?— замтилъ мой собесдникъ.
— А что? Разв не идиллія… Посмотрите…
— Оно, конечно, недурно, но прежде, года два тому назадъ, лучше было… Боле на деревенскую идиллію походило.. Первобытность кое-какая еще оставалась.
— А теперь?
— Мало… Да и сельскія власти стали очень внимательны.
— Неужели цивилизація и на Воробьевы горы поднялась, что ли?
— То-то… Очень стали интересоваться. Иной разъ и въ избу заглянутъ, когда васъ нтъ дома,— взглянуть: все ли въ порядк!— усмхнулся мой собесдникъ… Оно, видите ли, отчасти идиллія и нарушена!
Я вспомнилъ встрчу съ ‘піонеромъ цивилизаціи’ у перевоза и понялъ, что мои слова восторга могли показаться нсколько странными человку, имющему отъ роду двадцать пять лтъ и носящему званіе студента.
Но гд жъ искать теперь настоящей деревенской идилліи? Гд ‘лежать на трав’, чтобы любоваться высокимъ, небеснымъ сводомъ, слушать шопотъ стараго лса и хоть на нкоторое время забыться, отдохнуть отъ этой ужасной ‘злобы дня’? Оказывается, нтъ отъ нея нигд спасенія. Она и на Воробьевыхъ горахъ, также какъ и въ вагон столичнаго позда, она и въ глуши самаго дальняго захолустья, пожалуй еще, въ боле уродливой форм (если врить наблюдателямъ и кое-какимъ газетнымъ корреспонденціямъ), она, эта ‘злоба дня’, всюду, какъ тнь, слдуетъ за человкомъ по городамъ, городкамъ и весямъ обширной русской Имперіи и, съ раздражающей назойливостью, лзетъ вамъ въ глаза подозрительнымъ взглядомъ, умышленной недомолвкой, оскорбительной фамильярностью, а подчасъ и грубой, откровенно-наглой экскурсіей въ вашу душу какого-нибудь деревенскаго ‘политика’ или урядника, на котораго даже и сердиться нельзя за его невжественное усердіе, не предписанное, надо думать, никакими инструкціями, но продиктованное его ‘собственнымъ умомъ’.
‘Камо бгу отъ духа твоего и отъ лица твоего камо бгу?’ — можетъ воскликнуть теперь каждый русскій человкъ, желающій убжать хоть на время отъ этой раздражающей больной хандры города. Но какъ ‘вчному жиду’, не знающему отдыха и покоя, такъ и современному русскому человку — нигд не найти уголка, гд бы онъ могъ ‘забыться и уснуть’, не напившись до положенія ризъ.

VI.

Я вернулся въ Москву усталый посл этой неожиданной прогулки на Воробьевы горы. А мн еще предстояло, согласно программ, составленной однимъ знакомымъ москвичемъ, обдать у Тстова и посл хать въ Петровскій паркъ. Быть въ Москв и не разстроить себ желудка то же самое, что быть въ Рим и не видать папы.
Въ Москв трактиры куда демократичне нашихъ, впрочемъ, и не одни трактиры, то же можно сказать и про театры и про общественныя гулянья. У Тстова, напримръ, въ этихъ роскошно-аляповатыхъ залахъ съ оркестріономъ и массой половыхъ въ своихъ классическихъ блыхъ рубахахъ, вы увидите самую разнокалиберную публику: тутъ и помщикъ, и чиновникъ, и купецъ въ поддевк и рядчикъ, и актеръ, не то что, напримръ, въ Петербург, гд и въ ресторанахъ публика какъ-то спеціализируется, у Дюссо, Бореля или у Медвдя вы, конечно, не встртите тхъ лицъ, какихъ встртите въ лучшихъ московскихъ трактирахъ, а если и встртите, то сейчасъ же замтите какую-то приниженную робость человка, попавшаго въ общество натянутыхъ, строгихъ чиновниковъ-дльцовъ и офицеровъ, которые измрятъ презрительнымъ взглядомъ человка, видимо, не ихъ круга. Совсмъ не то въ Москв. Здсь везд разсчитываютъ на публику, на потребленіе en masse, а не на избранныхъ. Кто не хочетъ ‘мшаться’ съ толпой — иди въ клубъ. Здсь нтъ именно этой приниженности и со всхъ сторонъ вы слышите громкія, оживленныя бесды, часто заставляющія васъ вспомнить языкъ комедій Островскаго. Тутъ распиваетъ шампанское какой-нибудь помщикъ или инженеръ, а рядомъ скромно попиваетъ чай цлая купеческая семья средней руки, съ чадами и домочадцами. Никого такое сосдство не удивляетъ.
Это смшеніе, эта ‘толпа’ производитъ пріятное впечатлніе во всхъ мстахъ общественныхъ сборищъ, и въ этомъ отношеніи Москва ршительно демократичне Петербурга. Въ ней нтъ натянутаго, мертваго вида нашихъ общественныхъ собраній, тамъ не бьютъ въ глаза т кастовыя раздленія, которыя вы даже увидите въ петербургскихъ церквахъ, не давитъ эта брезгливая чопорность нашихъ soi disant аристократическихъ поползновеній и боязни смшаться ‘со всми’, и вотъ почему вс общественныя сборища и увеселенія въ Москв оживленне и проще и даже дали поводъ кому-то сравнить въ этомъ отношеніи Москву съ Парижемъ. Если прибавить къ этому, что въ Москв военный элементъ не играетъ преобладающей роли, какъ въ Петербург, нтъ того чиновничьяго престижа и погони за подражаніемъ, хоть по вншности, высшимъ классамъ, то московская простота становится еще понятне. Кром того, нельзя забывать, что Москва громадный торговый рынокъ, а торговля, какъ извстно, не очень обращаетъ вниманія и на фасонъ платья, и на манеры. Ей нужны больше всего деньги, гд-бъ они не лежали.
Запахъ душистаго скошеннаго сна и чудный воздухъ Петровскаго парка пріятно щекотали обоняніе посл вони московскихъ улицъ. Вечеръ былъ славный и въ Петровскомъ парк было много гуляющихъ и катающихся. Этотъ большой паркъ съ его дворцомъ, петровско-разумовской академіей, нкогда владніе Разумовскихъ, купленное потомъ казной — одно изъ боле любимыхъ загородныхъ мстъ съ дачами и множествомъ разныхъ увеселительныхъ мстъ, число которыхъ прибавилось по случаю предполагавшагося открытія московской выставки, огромное зданіе которой выстроено на пол, противъ парка, въ двадцати-пяти минутахъ зды отъ Страстного монастыря по конно-желзной дорог. Въ числ увеселительныхъ мстъ и ресторановъ, тутъ же и знаменитый Яръ, особенно посщаемый зимой на тройкахъ… Если-бъ стны его могли разсказать обо всхъ безобразіяхъ, которыхъ он бывали свидтелями во время разгула московскихъ старыхъ и молодыхъ купцовъ, то эпопея была бы, полагаю, очень любопытная, хотя и однообразнаго характера.
Недалеко отъ петровскаго дворца, почти противъ зданія выставки стоитъ Петровскій театръ, ветхое, неказистое деревянное зданіе прежде казеннаго театра, приведенное въ нкоторый порядокъ и съ ныншняго года арендуемое содержательницей зимняго частнаго театра, такъ называемаго, пушкинскаго, труппа котораго считается по справедливости, лучшей частной труппой Москвы. Однако, лтомъ этотъ театръ посщается лниво, онъ былъ арендованъ въ разсчет на выставку и, вслдствіе ея отмны, содержатели, конечно, должны нести убытки, несмотря на хорошую труппу, среди которой выдаются такіе талантливые артисты, какъ г-жа Красовская, замчательно даровитая комическая старуха, и гг. Бурлакъ-Андреевъ, Писаревъ и Киревъ. Быть можетъ, впрочемъ, плохіе сборы театра до нкоторой степени объясняются и строго-серьезнымъ репертуаромъ театра, который не допускаетъ къ себ оперетки, столь любимой Москвой, и ныншнимъ лтомъ окончательно побдившей и Петербургъ.
Какъ бы то ни было, но когда мы вошли въ театръ петровскаго театра, то убдились, что охотниковъ смотрть ‘Горе отъ ума’, при самой тщательной постановк, съ костюмами дйствительно того времени, оказалось весьма мало. Театръ былъ боле чмъ на половину пустъ. Впрочемъ, говорятъ, что лтомъ во всхъ частныхъ театрахъ — а ихъ въ Москв боле чмъ въ Петербург — дла идутъ плохо, кром театра ‘Эрмитажа’ — этого бойкаго увеселительнаго мста въ самомъ центр города — Демидрона Москвы, любимаго и посщаемаго публикой. Тамъ и садъ съ разными увеселеніями и театръ съ драматической и опереточной труппами г. Лентовскаго, приводящаго нынче петербургскую публику въ восторгъ своими опереточными представленіями въ Аркадіи…
Г. Лентовскій выбралъ удобное время для прізда въ Петербургъ. Оперетки, теперь какъ-разъ во-время, и не даромъ публика — врне извстная часть ея — рвется во вс театры, гд поютъ раздражающіе, игривые мотивы и отплясываютъ канканъ въ томъ откровенномъ направленіи, который господствуетъ теперь и въ общественной жизни. Созданная во Франціи при Наполеон III, особенно покровительствуемая имъ, эта остроумная француженка легкаго поведенія, теперь уже потерявшая тамъ прежнее значеніе, какъ видно, хочетъ культивироваться у насъ и занять подобающее ей значеніе… Судя по ныншнему лту, успхъ ея несомнненъ. Вкусъ къ порнографическимъ увеселеніямъ ростетъ по мр притупленія другихъ вкусовъ, и не даромъ на-дняхъ я встртилъ одного солиднаго и непреклоннаго въ своемъ департамент статскаго совтника, выходящаго изъ Аркадіи и напвавшаго самымъ подзадоривающимъ голосомъ:
‘Я невинная двица…
Я невинная…
Онъ вдругъ оборвалъ на слдующей нот, встртившись со мной лицомъ къ лицу. Дло въ томъ, что того же дня утромъ я былъ у него по длу, весьма непріятному длу, и имлъ честь слышать отъ него такія солидныя воздыханія, такія строгія осужденія ‘вообще’, и легкомыслію печати въ особенности, что видть его теперь въ этомъ игривомъ настроеніи, напвающимъ: ‘я невинная двица’, было для меня однимъ изъ лучшихъ доказательствъ смягчающаго, воспитательнаго значенія оперетки.
Онъ поневол узналъ меня — улизнуть было некуда — и первый заговорилъ:
— А вдь недурно, а?
— Недурно, ваше превосходительство!
Я такъ называлъ статскаго совтника, зная, что этотъ, хотя и не принадлежащій ему титулъ, нисколько его не сердитъ, хоть онъ и длалъ изъ приличія видъ, будто сердится.
— По крайней мр, знаете ли… безобидная сатира… Веселые мотивы и…
— И самый успокоивающій канканчикъ, ваше превосходительство!
— Ну, разумется, не то, что вчныя, мрачныя картины, обобщенія… Тутъ, по крайней мр, нтъ преднамренности… Ничего этого нтъ, что только раздражаетъ общество… Надо его успокоивать, а не раздражать…
Эта рчь была отголоскомъ утренней, но все-таки съ нкоторой разницей въ тон. Утромъ этотъ статскій совтникъ казался непреклонной весталкой, хранительницей священнаго огня, а вечеромъ, посл ‘Синей бороды’ и псенокъ Булотты походилъ и самъ на ‘невинную двицу’, псенку которой онъ только что такъ игриво напвалъ… Очевидно, это было дйствіемъ оперетки…
Ахъ, если бы такіе статскіе совтники приняли за правило скрплять бумаги непосредственно посл представленія оперетокъ! Смю думать, что потомство отъ этого бы нисколько не проиграло!..
Воспользовавшись моментомъ, я началъ, было, о ‘дл’, но статскій совтникъ, какъ будто почувствовавъ себя теперь въ положеній Булотты, не умющей никому отказывать, довольно ловко уклонился отъ ‘дла’ и общалъ поговорить ‘завтра утромъ’.
Но на ‘завтра’, когда я снова пришелъ,— увы!— передо мной опять сидла весталка священнаго огня и на вс мои доводы отвчала неизмнно одно и то же:
— Мы этого не потерпимъ! Мы этого не потерпимъ!
Что если бы г. Лентовскій давалъ представленія по утрамъ и вечерамъ! Не было ли бы это еще благодтельне для смягченія нравовъ?.. О выгодности такого предпріятія нечего и говорить, особливо, если утреннія представленія будутъ начинаться въ 10 часовъ утра и кончаться въ часъ, какъ-разъ ко времени начала дятельности въ канцеляріяхъ и департаментахъ!

VII.

Когда, поздно вечеромъ, возвращаясь изъ Петровскаго парка, мы прозжали по пустынной Тверской улиц, любезный спутникъ мой обратилъ мое вниманіе на большой, старинный, двухъ-этажный, раскидистый, слабо освщенный, домъ во двор, обнесенный по фасаду ршеткой, со львами у подъзда, на мрачныхъ фигурахъ которыхъ игралъ лунный свтъ. ‘Это англійскій клубъ!’ сказалъ онъ.
Съ именемъ московскаго ‘англійскаго клоба’, съ его знаменитыми когда-то обдами и знаменитыми тузами, невольно пронеслась въ памяти цлая помщичья эпопея, вс эти порывы патріотизма на счетъ крпостныхъ, вс эти московскія ретроградныя бутады и прославленіе въ 1863 году Каткова съ поднесеніемъ ему знаменитой чернильницы. Но отчего этотъ старинный домъ такъ сумрачно смотритъ? Увы, кажется, приходитъ конецъ этому частному ‘государственному совту’ помщичьей знати, когда-то дававшему тонъ всей Москв, дивившему своимъ своеобразнымъ свободомысліемъ и роскошнйшими обдами. Оказывается, что его существованіе виситъ на волоск. Прежніе члены, могикане крпостничества, мало-по-малу вымираютъ, а новыхъ охотниковъ мало, такъ что, по словамъ моего чичероне, боле чмъ вроятно, что московскій клубъ, пріютъ всхъ Фамусовыхъ и Тугоуховскихъ,— закроется совсмъ, къ ужасу тхъ одряхлвшихъ допотопныхъ генераловъ и помщиковъ, которые еще доживаютъ свой вкъ въ Москв…
Еще одна свжая могила крпостной Россіи! Насиженное гнздо ‘московскаго’ помщичьяго духа, который обезсмертилъ Грибодовъ, само собою разоряется, и ныншніе потомки прежнихъ звздъ крпостничества уже не поддерживаютъ его. Да и нтъ резона, въ виду вырожденія прежняго ‘барина’. ‘Дти’, пожалуй, и смются надъ московскимъ ‘клобомъ’ съ его претензіями и нескрываемымъ, открытымъ крпостничествомъ. Одни изъ нихъ разорились и пошли въ отхожіе промыслы, разнообразіе которыхъ заключаетъ въ себ вс ступени карьеръ, начиная отъ карьеры блюстителя государственныхъ интересовъ и кончая званіемъ червоннаго валета,— другіе, боле дальновидные и искусные, соединили въ себ теоретиковъ-крпостниковъ съ практиками-Разуваевами и понявши, такимъ образомъ, духъ времени, обсуждаютъ свои знаменитые контракты добровольнаго соглашенія уже не въ шумной бесд, посл обда въ англійскомъ клуб, а въ тиши своихъ кабинетовъ, при помощи услужливаго адвоката и красиво переплетенныхъ судебныхъ уставовъ. Зачмъ имъ для этого клубъ? Въ клуб, въ этомъ самомъ клуб, быть можетъ, еще найдутся т, стоящіе одной ногой въ могил старики-помщики, которые, находя сообразнымъ съ достоинствомъ дворянина держать гаремы крпостныхъ двокъ и мнять крпостныхъ на собакъ,— сочтутъ ‘не дворянскимъ дломъ’ эти разуваевскіе пріемы, эти легальные документы, напоминающіе росписку, полученную шекспировскимъ венеціанскимъ евреемъ. И, кто знаетъ, презрительно-брезгливый взглядъ этихъ ‘стариковъ’, пожалуй, только смутитъ новйшаго барина-кулака, этого джентльмена-дльца, изящнаго, выхоленнаго, не имющаго отталкивающаго вида чумазаго, неумытаго, грязно одтаго хищника-Разуваева, но въ то же время умющаго не хуже послдняго вести свою ‘линію’ въ въ томъ же направленіи.
У насъ въ послднее время литература съ особеннымъ тщаніемъ и заботливостью занимается ‘кулакомъ’, но по преимуществу кулакомъ, такъ-сказать чернымъ, кулакомъ-мужикомъ, а не кулакомъ-бариномъ. Правда, первый типъ распространенне, по и послдній не лишенъ интереса, тмъ боле, что онъ, хотя и мене распространёнъ, но, по своему положенію и связямъ, заслуживаетъ не мене вниманія…
Онъ, этотъ зачастую бывшій ‘баринъ’, а нынче землевладлецъ, земецъ, содержатель кабаковъ, учредитель ‘Товарищества Клепки’, марка такая-то, агентства во всхъ городахъ,— самой лучшей клепки, которая изгонитъ вс другія, такъ что ‘только изъ клепки марка такая-то (смотри подробности въ объявленіяхъ) современемъ будутъ выдлываться вс бочки въ Старомъ и Новомъ свт’,— довольно характеренъ. Этотъ изящный, образованный скорпіонъ, выдлывающій клепку при помощи науки, представителямъ которой не даромъ платитъ большое жалованье, знающій, что за два съ полтиной можно по телеграфу послать въ газету опровергнете, знающій, какъ составить докладную записку объ отвод казеннаго лса подъ клепку, записку, которая бы заставила забиться сердце патріота,— умющій политику замшать въ распространеніе кабаковъ, орудовать юриспруденціей въ совершенств, ухаживать за ‘литературой’ въ образ ея маститыхъ корифеевъ, ‘проводить’ что нибудь въ Сельскохозяйственномъ Обществ или въ ‘Обществ Содйствія Промышленности и Торговли’ и время отъ времени произносить подчасъ даже либеральныя рчи — этотъ кулакъ-баринъ какъ будто забытъ нашей литературой, сосредоточившей исключительное вниманіе на піявкахъ деревни, непосредственно сосущихъ мужика…
Между тмъ, разные контракты, по временамъ появляющіеся въ газетахъ, свидтельствуютъ, что не одни Разуваевы умютъ длать дло ‘чисто’ и по ‘совсти’…

IX.

Въ послдніе дни моего пребыванія въ Москв, первопрестольная была занята дломъ извстнаго московскаго милліонера Солодовникова, состояніе котораго такъ велико, что отъ одного отрзанія купоновъ его бумагъ, по словамъ свидтеля на Суд, кассиры натирали себ мозоли. Объ этомъ дл говорили везд, и многіе держали пари за исходъ дла. О самомъ ‘геро’ процесса разсказывали весьма характерныя подробности. Впрочемъ, лучше того, что выяснилось на процесс, трудно было и разсказать, а потому я повторять разсказовъ не буду. Замчу только, что объясненіе его поступка съ женой и дтьми не объяснили только скупостью. Въ Москв есть типы скупцовъ-милліонеровъ, но г. Солодовниковъ къ нимъ не подходитъ. А судя по разсказу, сообщенному корреспондентомъ ‘Голоса’, среди московскаго купечества есть въ этомъ род замчательные экземпляры, не уступающіе Плюшкину.
‘Вы помните,— пишетъ корреспондентъ,— конечно, нашихъ ‘скупыхъ рыцарей’ тоже милліонеровъ, Фирсанова и Карташова, съ проклятіями разстававшихся съ жизнью не потому, что имъ жить хотлось (оба пожили довольно), а потому что, вмст съ жизнью имъ приходилось разставаться и съ грудами золота, всевозможныхъ акцій, облигацій, талоновъ и купоновъ, которые они, ‘скупые рыцари’ новйшей формаціи, стяжали цною многихъ лишеній, страданій и, можетъ быть, слезъ. Это были своего рода отшельники, гордые сознаніемъ своего могущества и, въ то же время, его безкорыстнйшіе служители и рабы. Вспомните засвидтельствованную полицейскимъ протоколомъ картину осмотра ‘дворца’ Г. Н. Карташова, въ которомъ онъ скончался.
Передняя настолько тсна, что въ ней двое съ трудомъ могутъ повернуться. Потомъ ‘пріемная’ комнатка, немного побольше первой. На простомъ, прикрытомъ простынею стол — трупъ усопшаго. Направо узенькій корридорчикъ и конусообразная ‘опочивальня’: вотъ небольшая лежанка съ изголовьемъ, на которой спалъ покойный, рядомъ маленькая, грязная скамья, и на ней заскорузлый котелокъ съ водою, прикрытый грязною, запыленною дощечкой, котелокъ до такой степени ветхъ, что стоитъ на боку, иначе вода прольется черезъ обвалившіеся края, за остатки порванныхъ обоевъ зацпленъ желзный, помятый ковшъ, возл скамьи полуразвалившееся ‘вольтеровское’ кресло о трехъ ножкахъ, покрытое густымъ слоемъ пыли, и тоже трехногій столъ (недостающую ножку замняетъ осиновое полно), на средин стола покрытый плесенью и перепачканный мухами двухведерный самоваръ, два небольшія окна, выходящія въ переулокъ, защищены массивными, старинной конструкціи, ршетками
И въ этой-то конур покоился ‘рыцарь’, обладавшій нсколькими милліонами, ‘рыцарь’, которому, дйствительно, стоило только ‘свиснуть’ и стны его опочивальни одлись бы бархатомъ, узенькая лежанка замнилась бы золоченою кроватью, разбитый котелокъ — севрскимъ фарфоромъ! Разсказы о смерти другого ‘рыцаря’ Фирсанова, проскользнувшіе въ печать, еще характерне. Разсказываютъ, напримръ, что, въ предсмертномъ бреду, Фирсановъ пытался засунуть себ въ носъ, въ ротъ и въ уши ключъ отъ несгораемаго сундука съ ‘сокровищами’ лишь бы унести его съ собой въ могилу, лишь бы съ такимъ трудомъ накопленное богатство не досталось никому’.
Не таковъ г. Солодовниковъ — этотъ типъ совсмъ другого рода ‘рыцарей’.
Онъ извстный всей Москв ‘жуиръ’, одвается безукоризненно и, не смотря на свои шестьдесятъ лтъ, еще молодится. Онъ на суд упоминалъ имена Джонсона и Бокля для доказательства пользы бдности, однимъ словомъ, онъ, нкоторымъ образомъ, вкусилъ образованія, и тмъ позорне для него, конечно, является этотъ знаменитый процессъ, раскрывающій — не въ первый, впрочемъ, разъ — безсердечіе, жестокость, отсутствіе самыхъ примитивныхъ чертъ порядочности у одного изъ представителей тхъ ‘столповъ’ капитализма, которые подчасъ съ такой трогательной наивностью говорятъ о безнравственности, объ оскудніи добродтелей, когда дло касается рабочаго люда. Черты все знакомыя, исторія обыкновенная… Но, во всякомъ случа, мерзость, обнаружившаяся на процесс, даже и для такихъ кавалеровъ, является мерзостью необыкновенною — дло касается ужъ очень простыхъ отношеній,— отношеній отца къ дтямъ…
Семнадцать лтъ тому назадъ, онъ сошелся съ одной бдной, образованной двушкой, жилъ съ ней, какъ съ ‘законной’ женой семнадцать лтъ и прижилъ нсколько человкъ дтей, но когда, подъ старость, онъ увлекся новой страстью, то въ одинъ прекрасный день оставилъ и жену, и дтей ршительно безъ всякихъ средствъ, по-просту выбросилъ на улицу. Замтьте, что на суд фигура этой брошенной женщины вырисовывается съ очень симпатичной стороны. Она ни словомъ не проговорилась о своей семнадцатилтней жизни, не разсказала ни одной тайны разбитаго сердца. Изъ показаній свидтелей видно, что она, несмотря на милліоны г. Солодовникова, жила всегда очень скромно и вся отдалась воспитанію дтей. И вотъ, мать съ пятью человками дтей, воспитанныхъ, замтьте, въ извстной обстановк довольства и роскоши, должна была перебраться въ одну комнатку и терпть не только недостатки матеріальные, но и пытки нравственныя. ‘Отецъ, ты забылъ, что нужно платить за квартиру — насъ выгоняютъ!’ — писалъ маленькій сынъ своему отцу, но отецъ не отвчалъ и, когда мать явилась къ той ‘женщин’, которая завладла старымъ ‘жуиромъ’, съ просьбой не длать несчастной се и дтей, г. Солодовниковъ прогоняетъ и жену, и дтей и говоритъ, что они ничего не получатъ. На вопросъ, обращенный къ старцу со стороны ‘фаворитки’, узнавшей о прежней долгой связи г. Солодовникова, онъ отвчаетъ со смхомъ: ‘Такихъ женъ въ Москв у каждаго по десяти!’ А насчетъ дтей: ‘Такихъ дтей у него сотни!’
Посл всего этого немудрено, что мать, наконецъ, ршилась обратиться къ суду, ради дтей.
На суд г. Солодовниковъ вмст съ достойнымъ своимъ адвокатомъ г. Лохвицкимъ считали своимъ долгомъ всячески опозорить эту женщину, но въ то же время всякій разъ, когда князь Урусовъ, адвокатъ потерпвшей, допрашивалъ свидтелей съ цлью разоблаченія на суд гнусныхъ подробностей, оттняющихъ всю прелесть нравственнаго существа этого отца ‘сотенъ дтей’, желавшаго ‘отдлаться’ и ничмъ не обезпечить дтей, изъ-за которыхъ мать рискнула вынести въ залу суда эту семейную драму,— г. Солодовниковъ, говорю, постоянно прерывалъ адвоката, замчая, что это ‘вводные эпизоды’, которые заставляютъ разсказывать, чтобы ‘причинить ему непріятность’. Онъ, видите ли, этотъ московскій набобъ, привыкшій за деньги не знать непріятностей, еще обижается, что защита желаетъ, въ предлахъ существа дла, уяснить передъ судомъ вс обстоятельства! И надо было видть, съ какимъ апломбомъ ‘мднаго лба’, съ какой поднятой головой держалъ себя г. Солодовниковъ! Онъ, этотъ старый грховодникъ, отрекающійся отъ дтей, явился къ своему позорному столбу, въ судъ, во фрак, въ лакированныхъ ботинкахъ, завитой, и посматривалъ вокругъ съ такимъ видомъ, точно дло шло о какомъ-нибудь пустяк. Надо во-истину обладать такимъ же ‘мднымъ лбомъ’, какъ и г. Лохвицкій — о, этотъ привыкъ ко всему!— чтобы держать себя съ такимъ ‘достоинствомъ’, съ какимъ держалъ себя г. Солодовниковъ.
Разумется, желая подйствовать на судъ, онъ, за нсколько дней до разбора дла, внесъ въ сиротскій судъ 50,000 р. на воспитаніе своихъ пятерыхъ дтей и, какъ бы въ насмшку, обязался платить матери ихъ по триста рублей въ годъ. ‘Для нихъ этого совершенно достаточно’, говорилъ онъ на суд.
‘Я исполнилъ вс обязанности, далъ сумму большую, чмъ та, которую бы получили законныя дти. Дти г-жи Куколевской могутъ быть при этомъ воспитаны наравн съ дтьми богачей и кончить курсъ въ гимназіи. Я видлъ въ город Хемниц принцевъ, дти которыхъ воспитывались въ гимназіи за плату 800 талер. въ годъ. Большая сумма порождала, бы зависть въ дтяхъ законныхъ и была бы безсильна сдлать полезныхъ людей. Лучшіе люди иногда въ молодости зарабатываютъ себ кусокъ хлба трудомъ, напримръ, Джонсонъ, Бокль, извстный авторъ ‘Европейской цивилизаціи’, Биконсфильдъ и другіе, не будучи сначала богатыми, трудовой жизнью достигли общаго почета и, наоборотъ, часто дти первыхъ богачей выходятъ послдними людьми!’
Слышите? Г. Солодовниковъ, получившій милліоны отъ своего отца, и о ‘собственномъ труд’ имющій такое же понятіе, какъ и объ элементарныхъ правилахъ совсти, туда же осмливается прочитывать тираду о вред богатства и говорить о зависти между законными и незаконными дтьми!..
Г. Лохвицкій, этотъ присяжный защитникъ всякой невозможной пакости, подъ условіемъ, конечно, что пакость совершена субъектомъ, который въ состояніи заплатить не мене того, что платятъ сумашедшіе старцы за обстановку модной кокотки,— разумется, былъ на высот своего положенія ..
Когда въ Москв стало извстно, что подана жалоба на г. Солодовникова, ни у кого не было сомннія, что защитникомъ у него будетъ г. Лохвицкій — бывшій профессоръ и пользующійся отчаянной извстностью адвокатъ. Съ цинизмомъ превосходящимъ даже самое смлое воображеніе развращеннаго прелюбодя слова, онъ готовъ, какъ показала его долголтняя дятельность въ качеств присяжнаго повреннаго, ‘распинаться’ за что угодно. Идетъ ли дло о завдомомъ подлог, объ ограбленіи, объ истязаніи, объ изнасилованіи, вы наврное можете напередъ сказать, безъ боязни ошибиться, что въ такомъ дл защитникомъ будетъ никто иной, какъ г. Лохвицкій, если только — объ этомъ нечего и говорить!— попавшій въ объятія прокурора принадлежитъ къ числу лицъ, въ числ добродтелей которыхъ есть и ‘добродтель богатства’.
Логически-послдовательный въ своемъ адвокатскомъ цинизм, ловкій, опытный, образованный хористъ, защищающій нердко завдомую гнусность съ увлекательностью, умомъ и остроуміемъ, онъ, конечно, производитъ тмъ отвратительне впечатлніе. О сохраненіи своего адвокатскаго имени въ чистот для современниковъ и потомства, г. Лохвицкій, очевидно, не заботится, и репутація его на столько прочна установилась, что никакая новая съ его стороны адвокатская ‘выходка’ ничего не прибавитъ и не убавитъ къ его репутаціи. По обыкновенію, онъ былъ тмъ же г. Лохвицкимъ на процесс г. Солодовникова, какимъ привыкли его видть и на другихъ процессахъ. Съ обычной наглостью наемнаго лицемра онъ взывалъ на суд къ нравственности и позорилъ мать дтей своего кліента за ‘порочную’ жизнь. Г. Лохвицкій, позорящій завдомо порядочную женщину за та только, что она жила вн брака — это было нчто возмутительно-безнравственное, нчто отчаянно-развратное, но нисколько не удивительное, какъ только вы вспоминали, что все это говоритъ г. Лохвицкій. ‘Если судъ присудитъ этой женщин сумму, которую она требуетъ, то это будетъ имть значеніе награды за ея порочную жизнь!’ — говорилъ, между прочимъ, Лохвицкій. ‘Надо — воскликнулъ онъ въ заключеніе — и право, казалось мн, будто у г. Лохвицкаго блеснула слеза на глазахъ — надо, чтобы она вышла отсюда съ опущенной головой, а не съ гордо поднятымъ челомъ и въ раззолоченной карет, получивши такой богатый подарокъ за порокъ!’ О, онъ скорблъ за порокъ, ссылаясь на французскіе законы (и забывая прусскіе) о незаконнорожденныхъ, этотъ г. Лохвицкій!
‘Дтямъ тоже не слдовало присуждать хорошаго обезпеченія — объяснялъ г. Лохвицкій,— они незаконныя и записаны въ мщане, а мщанамъ вредно быть богатыми и, кром того, не окажетъ ли богатство и сквернаго вліянія на нравственность дочери истицы?’ заботился г. Лохвицкій…
Но довольно… Г. Лохвицкій, распинающійся о нравственности… да можетъ ли быть еще что-нибудь боле отвратительное въ устахъ завдомо ‘извстнаго’ своей общественной дятельностью адвоката?..
Удивительно еще, какъ онъ не сослался въ своихъ доводахъ на древнее римское законодательство по отношенію къ незаконнорожденнымъ дтямъ, когда въ обыча было просто выкидывать ихъ на овощный рынокъ или къ Авентинской гор или просто забрасывать, какъ щенковъ?
Когда судъ вынесъ резолюцію о двухстахъ девятнадцати тысячахъ, г. Солодовниковъ, до того съ необыкновенной развязностью внимавшій своему позору, вдругъ какъ-то весь съежился. Апломбъ его пропалъ. Въ самомъ дл, изъ его милліоновъ придется отсчитать 219,000. И кому же?.. Дтямъ. Цифра на него подйствовала. На такихъ людей только цифры и дйствуютъ.
И онъ, какъ бы съ упрекомъ во взор, взглянулъ на г. Лохвицкаго. Но г. Лохвицкій отвтилъ взглядомъ успокоенія. Вдь впереди еще — аппелляція, еще не все потеряно, еще, быть можетъ, добродтель этихъ двухъ ‘столповъ нравственности’ и восторжествуетъ! Но такъ или иначе, а оба они вышли изъ суда достаточно опозоренными въ общественномъ мнніи… Процессъ этотъ повсемстно разнесетъ всть объ этомъ позор.

X.

Это скандальное дло, показавшее обществу ‘au naturel’ одного изъ нашихъ капиталистовъ, снова затрогиваетъ, между прочимъ, важный вопросъ — вопросъ о такъ называемыхъ ‘незаконнорожденныхъ’ дтяхъ, не разъ уже возбуждавшійся въ нашей литератур и до сихъ поръ остающійся нетронутымъ нашимъ законодательствомъ. Положеніе нашихъ ‘незаконнорожденныхъ’, по сравненію съ положеніемъ ихъ во всхъ странахъ Европы, едва ли не самое незавидное, напоминающее отчасти т времена, когда къ ‘незаконному’ ребенку относились какъ къ существу отверженному, несущему на себ наказаніе, за рожденіе на свтъ вн узаконеннаго брачнаго союза, во всю свою жизнь.
Тогда-какъ во всхъ странахъ законодательство боле или мене прогрессируетъ въ отношеніи улучшенія положенія незаконнорожденныхъ, у насъ оно остается нетронутымъ, и законъ не даетъ никакихъ средствъ для узаконенія такихъ дтей хотя бы позднйшимъ бракомъ.
Пользуясь весьма интересной брошюрой г. А. И.— ‘Вопросъ о незаконнорожденныхъ’ {Эта брошюра издана въ 1875 году.}, знакомящей съ исторіей этого вопроса, съ современнымъ законодательствомъ о незаконнорожденныхъ во всхъ странахъ Западной Европы и у насъ, написанной съ добрымъ намреніемъ обратить вниманіе на этихъ несчастныхъ, лишенныхъ всякихъ правъ, дтей,— я приведу изъ нея нкоторыя извлеченія, отсылая читателя, желающаго познакомиться съ вопросомъ боле подробно, къ самой брошюр.
Съ самыхъ старыхъ временъ почти во всхъ странахъ участь незаконнорожденныхъ и подкидышей была самая жалкая. Ихъ выбрасывали, какъ соръ, и даже Аристотель, Сократъ и Платонъ защищали этотъ обычай. То же самое было и въ Рим, гд, какъ и въ Греціи, не допускались такъ называемые неравные браки. Ребенокъ, поднятый съ площади, длался рабомъ, вещью благодтеля, спасшаго его отъ смерти, и при обозначеніи собственныхъ именъ такихъ дтей, имъ приписывались буквы S. P. (sine patre) безъ отца. Отецъ въ т времена, какъ г. Солодовниковъ въ ныншнія, считалъ себя свободнымъ отъ всякой за нихъ отвтственности, и только посл Августа участь ‘незаконнорожденныхъ’ нсколько улучшилась тмъ, что дтей, выкинутыхъ на площадь и рожденныхъ отъ лицъ свободнаго состоянія, дозволено было считать свободными и наслдовать матери. Первый христіанскій императоръ Константинъ запретилъ даже конкубинатъ, лишивъ какъ матерей, такъ и дтей, происшедшихъ отъ такой связи, не только права наслдованія, но и всякаго пособія со стороны отца, и сравнивалъ дтей отъ конкубината со всми незаконнорожденными. Нельзя сказать, чтобы христіанство значительно облегчило участь незаконнорожденныхъ, правда, духовныя лица устраивали пріюты и воспитывали дтей, но потомъ длали ихъ, такъ, сказать, своими крпостными. Впослдствіи церковь не мало ставила тормазовъ вопросу объ улучшеніи участи дтей, такъ что либеральные относительно законы Юстиніана Великаго, перваго снявшаго рабство съ подкидышей, допустившаго дтей наложницъ до наслдованія и облегчившаго усыновленіе,— впослдствіи были отмнены въ IX вк папой Львомъ Философомъ, который торжественно назвалъ всхъ дтей, вн брака рожденныхъ, отверженными. Незаконнорожденные не могли вступать въ духовный санъ, и даже въ половин XVI вка незаконнорожденному не дозволяли держать экзаменъ на доктора богословскаго факультета въ Париж.
Въ позднйшее время Франція первая обратила вниманіе на этотъ вопросъ, и конвентъ поставилъ всхъ подкидышей подъ защиту государства, но гуманныя постановленія конвента были уничтожены Наполеономъ, который въ своемъ кодекс воспретилъ незаконнорожденпому отъискивать своего отца. Однако, кодексъ допускаетъ его признаніе по желанію родителей и допускаетъ въ извстныхъ случаяхъ право наслдованія, а въ политическихъ правахъ сравниваетъ законныхъ и незаконныхъ дтей.
Лучшія изъ современныхъ законодательствъ относительно незаконнорожденныхъ дтей — законодательства Пруссіи, Баваріи и Швеціи. Вотъ что говоритъ авторъ брошюры о прусскомъ законодательств:
‘Оно старается какъ о томъ, чтобы облегчить незаконнорожденному отънсканіе отца, такъ и о томъ, чтобы установить между отцемъ и незаконными дтьми его отношенія боле нормальныя. Связь нсколькихъ сожителей съ матерью одновременно за отговорку не принимается, опека иметъ власть принудить каждаго изъ нихъ къ выполненію долга относительно ребенка. До 4 лтъ воспитываетъ ребенка мать на деньги, доставляемыя отцемъ. На пятомъ году отецъ можетъ взять его къ себ, но не иначе, какъ съ разршенія опекуна. Обязанность воспитанія незаконнорожденнаго съ отца переходитъ на дда съ отцовской стороны, потомъ на мать, потомъ на дда со стороны матери. Хотя незаконнорожденный не принадлежитъ къ семь отца, не носитъ его фамиліи, не состоитъ подъ его властью, но тмъ не мене онъ получаетъ часть изъ отцовскаго наслдства по закону, кром того, что можетъ получать по завщанію безъ всякаго препятствія и ограниченія, онъ носитъ фамилію матери и причисляется къ тому званію, къ которому она принадлежала въ минуту его рожденія, но дворянскаго сословія отъ нея не наслдуетъ. Если у незаконнорожденнаго не отъискивается ни отца, ни матери, то дитя поступаетъ на попеченіе мстныхъ благотворительныхъ учрежденій.
Количество содержанія, слдующаго незаконнорожденному отъ отца, не должно превышать нормы стоимости содержанія дитяти законнорожденнаго изъ крестьянскаго или мщанскаго званія, съ платою въ школу и за обученіе ремеслу. Это содержаніе родители обязаны доставлять ребенку до 14 лтъ, посл чего онъ самъ обязанъ себя содержать.
Въ видахъ большаго преуспянія незаконнорожденнаго въ гражданской жизни и съ цлью снять съ нею незаслуженный имъ упрекъ въ незаконности рожденія, прусское законодательство допускаетъ его узаконить (Allgemeines Landrecht fr die Preussische Staaten, прилож. къ 94).
Узаконить прижитаго вн законнаго брака ребенка можно:
1) По ршенію суда, имющаго власть признать за матерью дитяти полныя права законной жены. Тогда права этого дитяти уравниваются съ правами дтей законныхъ, только ему не предоставляется фамиліи отца, но оно остается съ фамиліей матери. Судъ можетъ признать ребенка законнымъ даже и въ тхъ случаяхъ, когда бракъ между родителями былъ отложенъ, замедленъ со стороны отца и вовсе не состоялся по его же вин.
2) Чрезъ послдующій бракъ между отцемъ и матерью прижитаго вн брака ребенка вс права незаконнорожденнаго, за немногими исключеніями, уравниваются съ правами дтей законныхъ, даже если незаконнорожденный умеръ до брака родителей, оставивъ по себ законныхъ дтей, то послдніе по отношенію къ дду и бабк имютъ права прямыхъ наслдниковъ.
3) Ребенокъ, родившійся отъ невсты, признается законнымъ даже и тогда, когда бракъ ея съ женихомъ не состоялся, если только женихъ признаетъ его своимъ.
4) Съ разршенія верховной власти, дти признаются законными, когда вовсе не было брака между родителями. Но при этомъ, по принятіи прошенія на высочайшее имя объ узаконеніи, разсматривается, клонится ли желаемое узаконеніе къ выгодамъ незаконнорожденнаго, и оно разршается съ условіемъ назначенія къ ребенку опеки, если онъ еще несовершеннолтній
Вслдствіе такого узаконенія дитя причисляется къ сословію отца, получаетъ вс права законнорожденнаго, по фамиліи отца не носитъ, вступаетъ въ его семью лишь по фамильному договору, и между нимъ и законными дтьми того, кто ходатайствовалъ объ узаконеніи, устанавливаются такія отношенія, какъ между дтьми сводными, т. е. отъ разныхъ матерей и отъ одного отца. Точно также и относительно родственниковъ матери, безъ особеннаго на то съ ихъ стороны согласія, узаконенный не иметъ иныхъ притязаній и правъ, кром правъ, присвоенныхъ незаконнорожденному.
Если во время узаконенія дитяти отецъ его имлъ уже наслдниковъ отъ брака и желалъ надлить ихъ указанною въ законахъ частью, то незаконнорожденному такой части не полагается.
Дти отъ брака морганатическаго признаются прямыми наслдниками отца лишь съ разршенія верховной власти, принятіе ихъ въ семью по фамильному соглашенію’.
Кром всего этого, прусскій кодексъ допускаетъ узаконеніе по просьб того или другого изъ родителей, по просьб самого незаконнорожденнаго и даже по ходайству за него опекуна. Утвержденіе по этой просьб подлежитъ мстному обергерихту, но прочихъ отношеній незаконнорожденнаго къ родителямъ и родственникамъ ихъ оно не измняетъ.
Совсмъ не то мы видимъ, обратившись къ нашему законодательству. Въ то время, какъ почти во всхъ странахъ законодательство облегчаетъ усыновленіе, принимаетъ подъ свою защиту брошенныхъ дтей, въ пользованіи политическими правами не длаетъ никакого различія между законными и незаконными дтьми и самое названіе ‘незаконнорожденный’ не существуетъ въ оффиціальномъ язык,— по нашему закону узаконить или усыновить незаконнорожденныхъ: можно только двумя способами: или по особымъ высочайшимъ указамъ {Въ примчаніи къ статьи 144, т. X, часть I сказано, что Высочайшимъ указомъ 29 іюля 1828 г. вс приносимыя Его Императорскому Величеству прошенія объ узаконеніи незаконнорожденныхъ дтей или воспитанниковъ, а также о сопричтеніи къ законнымъ дтямъ, рожденнымъ до брака съ настоящею женою, повелно — не внося въ комиссію прошеніи, оставлять безъ движенія.}, или черезъ приписку къ своимъ семьямъ. Первый способъ относится до лицъ привилегированнаго сословія, второй къ остальнымъ сословіямъ, причемъ, во второмъ случа, можно ‘узаконятъ’ только воспитанниковъ или пріемышей, а о незаконнорожденныхъ дтяхъ ни слова не говорится. Он лишены всякой возможности быть признанными дтьми своихъ родителей. Никакой опеки государства надъ незаконнорожденными дтьми у насъ не существуетъ, и ребенка, отданнаго въ воспитательный домъ, можетъ взять каждая женщина, представившая пріемный билетъ, нечего и говорить, какое множество дтей служить предметомъ эксплуатаціи, какое множество нищихъ по профессіи воспитывается такимъ образомъ.
Дленій на разряды, какъ то существуютъ въ Европ, у насъ нтъ. Вс дти, прижитыя вн брака, происшедшія отъ прелюбодянія, родившіяся посл смерти мужа и матери или по расторженіи брака разводомъ по истеченіи боле 306 дней и дти, прижитыя въ брак, признанномъ недйствительнымъ,— считаются незаконными и приписываются къ сословію матери, исключая того случая, когда мать дворянка или почетная гражданка. Тогда незаконнорожденный приписывается къ податному сословію. Ребенокъ, родившійся посл изнасилованія, даже отъ несовершеннолтней, равнымъ образомъ считается незаконнымъ.
Узаконенія черезъ послдующій бракъ по нашему закону не допускается, наше законодательство не старается отъискать отца, но дозволяетъ матери указать его, и въ такомъ случа обязываетъ содержать ребенка, вмст съ матерью, извстное время, но только въ томъ случа, если отецъ и мать ребенка свободны отъ брачныхъ узъ. Въ противномъ случа, за прелюбодяніе налагается только наказаніе на того и другого, и то не иначе какъ по жалоб оскорбленнаго въ своей чести супруга. Незаконныхъ дтей, по нашимъ законамъ, воспрещено опредлять въ гражданскую службу съ присвоеніемъ права на полученіе классныхъ чиновъ, хотя бы они получили воспитаніе даже въ гимназіяхъ и равныхъ имъ заведеніяхъ. По достиженіи 21 года они должны приписаться къ городскимъ или сельскимъ обществамъ по ихъ избранію (т. XIII, ст. 557).
Подкидыши или непомнящіе родства, хотя бы они были воспитаны дворянами, тогда только могутъ быть принимаемы въ гражданскую службу, когда были записаны сперва въ податное состояніе и изъ этого законнымъ образомъ уволены, и окончатъ курсъ ученія въ какомъ-либо изъ учебныхъ заведеній, дающихъ, на основаніи Устава о служб по опредленію отъ правительства, права на вступленіе въ службу (т. III, ст. 6).
Для воспитанныхъ дворянами, такимъ образомъ, сдлана льгота.
Незаконныя дти, хотя бы и были воспитаны тми, которые именуются ихъ родителями, не имютъ права на законное посл отца или матери имущество (т. X. ст. 136).
Лицо, рожденное отъ недйствительнаго брака, хотя бы по Монаршей милости и былъ ему предоставленъ какой-либо удлъ въ родительскомъ имніи, не пріобртаетъ черезъ то права на наслдство посл другихъ родственниковъ (ст. 137).
Таковы наши положенія о ‘незаконнорожденныхъ’ дтяхъ, для пріюта которыхъ у насъ только и есть два воспитательныхъ дома, гд въ живыхъ остаются не боле половины приносимыхъ дтей. Еще Петръ Великій приказывалъ въ Москв и другихъ городахъ, при церквахъ, гд пристойно, подл ограды, построить для нихъ ‘гошпиталіи’, въ Москв каменную, а въ другихъ городахъ деревянныя, но посл смерти Петра эти ‘гошпиталіи’ были закрыты и, конечно, количество дтоубійствъ увеличилось.
Не мшаетъ, между прочимъ, въ назиданіе мудрецовъ, полагающихъ, что отъ облегченія усыновленія дтей, рожденныхъ вн брака, семейная жизнь, будто бы, расшатается — привести изъ упомянутой брошюры слдующую табличку, доказывающую, что гд легче усыновленіе и узаконеніе, тамъ и меньше число рождающихся вн брака. Такъ, въ Пруссіи на 100 родившихся приходится 7, въ Саксоніи 15, а въ Баваріи 20 незаконныхъ.
Мусульманское законодательство гораздо гуманне относится къ несчастнымъ дтямъ, чмъ относимся мы. Вотъ что говоритъ объ этихъ дтяхъ Магометъ:
‘Покинутое дитя, несчастный плодъ преступленія или нищеты, иметъ полное право на состраданіе со стороны своего собрата — человка. Потому каждый, нашедшій младенца у дверей мечети, дома, купальни, на улиц, или гд бы то ни было, обязанъ оказать ему всевозможную помощь. Найденное дитя должно быть свободнымъ отъ рабства, если бъ имло родителями даже рабовъ. Принявшій на воспитаніе найденнаго младенца считается его пріемнымъ отцомъ. Онъ обязанъ ему все дать, безъ всякихъ корыстныхъ видовъ, а также возвратить его по востребованію родителей, представившихъ надлежащія доказательства ихъ правъ на ребенка. Пріемный отецъ обязанъ научить найденное дитя такому ремеслу, которое доставляло бы ему средства существованія. Если никто не принимаетъ найденыша на воспитаніе, то онъ долженъ быть воспитанъ на счетъ государства’.
Но гуманне всего относительно дтей, законы у евреевъ. По объясненію Талмуда ‘вс незаконнорожденныя дти, хотя бы отъ публичной женщины, имютъ право наслдовать отцу и считаются законными’.
Говорятъ, что ‘вопросъ’ о ‘незаконнорожденныхъ’ разсматривается въ нашихъ государственныхъ учрежденіяхъ. По крайней мр, объ этомъ давно ходили слухи въ печати, но пока еще даже слово ‘незаконнорожденный’ употребляется въ, нашемъ оффиціальномъ язык.

XI.

Судьба, видно, судила мн, въ послдніе дни моего пребыванія въ Москв, еще разъ встртиться съ моимъ спутникомъ на желзной дорог — Свистунскимъ. Онъ, какъ оказалось, застрялъ въ Москв доле предположеннаго по маршруту времени, изучая, какъ видно, не столько московскихъ жителей, сколько кулинарное искусство московскихъ поваровъ и достоинства завтраковъ и обдовъ, которые давали ему наивные люди, обманутые, конечно, его враньемъ о данной будто бы ему миссіи и о его близости со всми людьми, отъ которыхъ, будто бы, зависитъ торговля, промышленность, пошлины, словомъ — чуть ли не благоустройство имперіи.
Москва, не смотря на свой почтенный возрастъ и, если врить г. Каткову, даже ‘умственную зрлость’, признаться, довольно-таки еще легковрная старушка, охотно готовая не только торжественно принять, накормить до-отвала, но и поврить всякому прізжему ‘генералу’, хотя бы этимъ ‘въ нкоторомъ род генераломъ’ и былъ неподражаемый Свистунскій. Если принять при этомъ въ соображеніе его необыкновенную способность врать, не останавливаясь, коли нужно, въ теченіи 24-хъ часовъ къ ряду, прелесть московскихъ завтраковъ и обдовъ и обиліе вина, что всегда возбуждаетъ краснорчіе, и, наконецъ, вниманіе, съ какимъ чествовавшіе купцы-москвичи слушали невозможное ‘блягерство’ этого ‘почетнаго гостя’, то не трудно понять, почему мой бывшій товарищъ застрялъ въ Москв и восхищалъ своими рчами наивныхъ москвичей.
Признаться, я, было, и забылъ совсмъ о Свистунскомъ (его рчи въ газетахъ не печатались) когда сидлъ однажды въ ‘Эрмитаж’ за чашкой кофе посл обда, какъ вдругъ изъ сосдней комнаты до меня долетло громозвучное ‘ура’, и вслдъ затмъ я услышалъ знакомый, крикливый голосъ моего товарища…
‘Это онъ!’ пронеслось въ моей голов, я поспшилъ расплатиться и собирался уже уходить, какъ въ корридор совершенно неожиданно столкнулся съ нимъ лицомъ къ лицу. Онъ былъ торжественъ, возбужденъ и нсколько пьянъ, во фрак со звздой Льва и Солнца и какими-то сіамскими орденами, полученными имъ во время пребыванія въ этой далекой стран…
— А, вотъ неожиданная встрча!— воскликнулъ онъ, бросаясь ко мн. Нтъ, такъ нельзя… Пойдемъ, пойдемъ къ намъ!.. Ты увидишь!
И съ этими словами онъ чуть ли не насильно втащилъ меня въ отдльную залу ‘Эрмитажа’, гд за большимъ столомъ сидли незнакомыя, сіяющія лица господъ во фракахъ съ большими медалями на шеяхъ. Не усплъ я еще осмотрться, какъ Свистунскій уже говорилъ:
— Господа! позвольте вамъ представить моего друга… литератора…
И, затмъ, обращаясь ко мн:
— Я удостоился чести… Достоуважаемые мои друзья, представители Москвы, именитые граждане, въ моемъ скромномъ лиц, желали, такъ сказать, почтить представителя администраціи, не жалющей трудовъ… Я очень радъ…
Я не слышалъ дальнйшихъ его словъ, изумленный обстановкой этого торжественнаго собранія, и безропотно слъ около Свистунскаго, посадившаго меня на стулъ. Устремленные на него со всхъ концовъ стола эти почтительные, масляные, пьяные взгляды, его собственный торжественный видъ, это количество медалей, обстановка,— все ясно свидтельствовало, что ‘героемъ’ банкета былъ онъ, этотъ невозможный враль, Свистунскій. Его каждое слово ловилось на лету. Онъ съ такимъ покровительственнымъ видомъ обращался то къ одному, то къ другому изъ гостей, точно въ самомъ дл вообразкалъ себя настоящимъ ‘почетнымъ гостемъ’, какимъ-нибудь важнымъ лицомъ, котораго чествуютъ благодарные сограждане.
Обдъ приходилъ уже къ концу, шампанское лилось ркою. Мой Свистунскій былъ пьянъ достаточно и потому ни умолкалъ ни на минуту. Онъ говорилъ о задачахъ, о будущности, о Москв, о тариф, о раскольникахъ, о Москва-рк. Онъ общалъ во все вникнуть и все разсмотрть, когда вернется въ Петербургъ. И вс слушали, вс выражали одобреніе. Я тоже слушалъ, изумляясь его необыкновенной способности мистифировать добрыхъ людей. Какой-то толсторожій господинъ въ торжественномъ спич благодарилъ Свистунскаго отъ лица купечества за честь, прослезился и объявилъ, что москвичи всегда были русскими и останутся русскими, и посл этого такъ крикнулъ ‘ура!’, подхваченное пьяными голосами, что я вздрогнулъ отъ неожиданности.
Тогда Свнстунскій всталъ, обвелъ глазами собраніе и произнесъ приблизительно слдующую рчь:
— Господа! Я не смю отнести къ своимъ слабымъ заслугамъ т слова одобренія, которыми вы, именитые представители Москвы, сдлали честь только что почтить меня… Скромная моя служба въ качеств столоначальника департамента проектовъ и, наконецъ, еще краткое пребываніе мое на этомъ посту — не даютъ мн права, скажу даже, не позволяютъ мн лично принять отъ васъ, милостивые государи, столь лестные знаки вниманія, я понимаю, что вы чествуете въ лиц моемъ не меня, скромнаго исполнителя предначертаній моего уважаемаго начальника, а всю нашу администрацію, вс наши усилія, наши труды, наши желанія послужить на пользу родины… И я могу общать вамъ, господа, и общаю вамъ — тутъ голосъ Свистунскаго пріобрлъ торжественную твердость — что мы не сложимъ рукъ, что мы при помощи вашего одобрительнаго сочувствія и — въ нкоторыхъ случаяхъ — вашихъ просвщенныхъ совтовъ,— достигнемъ успховъ на благо нашего отечества. Да, вы правы, господа… Наша политика русская, истинно русская, наши задачи русскія и наши средства будутъ тоже русскія. Программа моя,— наша, хочу я сказать,— русская. Мы не смущаемся трудностями, мы ничмъ не смущаемся и не смутимся никогда… Пора намъ избавиться отъ иностраннаго вліянія, какъ пора нашей промышленности избавиться отъ иностранныхъ ситцевъ… Пора намъ перестать стыдиться Европы и открыто заявить, что Россія самобытна, а потому и мры должны быть вполн самобытны. Я, господа, командированъ по Россіи для ея статистическаго изученія… Москва произвела на меня прекрасное впечатлніе, и я счастливъ, милостивые государи, что могу вмст съ вами повторить: да мы русскіе и останемся русскими и потому провозглашаю тостъ за ваше здоровье, русскіе люди, достойные представители великаго русскаго народа… ‘Ура!’
Что было потомъ — трудно передать… Восторгъ былъ всеобщій. Шумъ этотъ стоялъ у меня въ голов еще долго посл банкета и только черезъ день, по возвращеніи въ Петербургъ, я могъ придти въ себя…
Станюкович Константин Михайлович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Падение Плевны и дело Гартунга, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1877
  2. ‘Парламент’ и урядник, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1881
  3. Гады, пожирающие самих себя, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1881
  4. Сон в зимний номер, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1880
  5. ‘Новая Эра’, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1880
  6. К немцам, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1877
  7. Торжество реакционной печати.- Интендатское дело.- Юбилей Н. И. Пирогова, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1881
  8. Настроение, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1881
Электронная библиотека