Поэмы, Жемчужников Алексей Михайлович, Год: 1869 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 15 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

div align=justify>

Алексей Жемчужников. Поэмы

Неосновательная прогулка

Пророк и я

Сны

Электронный оригинал находится здесь: FPLib

НЕОСНОВАТЕЛЬНАЯ ПРОГУЛКА

Проходит время торопливо,

И вот давно уж я живу

В местах мне чуждых¹, особливо

Столь непохожих на Москву,

Но как настойчиво и живо —

Порою слякотью покрыт,

Порой объят и тьмой, и стужей —

Передо мною все стоит,

Москва, твой образ неуклюжий!

Москва бы ничего… Увы!

В те дни свела меня судьбина

С татарским типом гражданина,

Царившим грозно средь Москвы…

Вот этот тип из головы

Не скоро, кажется, я выну.

Он все сидит во мне с тех пор,

Как прохвативший сердцевину,

Забытый в дереве топор.

Что ж нового в Москве?.. Конечно,

Факт утешительный для нас,

Что там теперь пылает газ

Наместо прежней тьмы кромешной.

А свет другой — духовный свет —

Еще все в том же положеньи?

Все на уме лежит запрет,

Чтоб не мешал он просвещенью?

Свободной мысли строя ков

И подпуская ей булавки,

Кричат ли воины в отставке

О пользе древних языков?..

Я помню, как в Москве, бывало,

Душа рвалась и тосковала,

И я спасения искал

От новых нравственных начал.

Так было скверно там и жутко!

Не знал, себя как уберечь,

Могла постичь плохая шутка

В зловещей тьме от разных встреч…

Тут оберут монет излишек,

А там — излишний груз идей,

Равно боишься и воришек,

И уважаемых людей.

Ужели дух Москвы почтенной

Не обновляется ничем?

И патриот наш современный

Не надоел себе и всем?

Ужель тоска его не гложет?

Не просит ум иных забот?

О, сколько ж лет еще он может

Твердить одно: ‘Я патриот!’?

Ведь так хлопочем с давних пор мы

Все лишь о целости земли,

Что содержаньем нашей формы

Уже совсем пренебрегли.

Какой на степени вопроса

В Москве предмет теперь стоит?

На что она взирает косо,

И что ей сердце веселит?..

Вот хоть бы право крепостное —

Сей ждавший воскресенья труп…

Наверно что-нибудь такое

Предвидит Английский там клуб.

На этот счет он, без сомненья,

Сейчас бы просветил меня,

Ведь там главнейшая стряпня

Идет общественного мненья.

Житье в Москве — не наслажденье,

О нет!.. А право, иногда

Без клубных слухов я тоскую

(Вот как сегодня)… И тогда

В Москву хотел бы, на Тверскую!

Чуть только явится хандра

И эта надобность приспичит —

Меня как власть оттуда кличет:

‘Пора в Москву! В Москву пора!’

Покончу я с моей тоскою!

Направлю тотчас же шаги

В Москву, чтоб свидеться с Тверскою…

Воображенье, помоги!

О, боже! Не белы снеги

Скрипят под легкою ногою…

Ручьи, бугры, ухабы, грязь!

Иду я бережно, боясь,

Что буду выпачкан и ранен…

О, ты недаром, москвитянин,

Выходишь из дому крестясь!

Зима с Москвой простилась рано²,

Преданьям старым неверна,

Теперь равно для басурмана,

Как и для русского — весна.

Странна изменчивость такая…

Но во сто крат, по мне, странней

Переворот в душе моей:

Я размягчаюсь, словно тая,

Как эта глыба снеговая!

Как эти мутные ручьи,

во мне все чувства взволновались,

Разрушив строгий мой анализ

И мысли злобные мои.

Не стал мой ум добрей и шире,

Но он разбух и разрыхлел,

Как будто б выпил и поел

Я в Ново-Троицком трактире.

И я шепчу: ‘Москва! ты в мире

Всему начало и предел!

Ну что там Запад? Что он знает?

Где ж европейцу-дураку!..

Ведь Русь лишь тем и созревает,

Что преет в собственном соку!..’

Чуть только грустных дум тревогу

В себе успеешь ты смирить

И, как медведь свою берлогу,

Россию примешься любить,

Познав, сколь этот труд ни тяжек,

Душой блажен ты станешь вдруг!..

Так тело нежится без брюк,

Без сапогов и без подтяжек.

И вот иду я, облачен

В духовный шлафрок ‘патриота’,

Иду как будто бы сквозь сон

И — натыкаюсь на кого-то…

Сперва мне видится одно

Большое под бекешью чрево.

Я — вправо, тут же и оно.

Я — влево, и оно налево…

И уж потом мои глаза,

Расставшись с чревом и с бекешью,

Встречают жирный лик туза.

С собольей шапкою над плешью.

Он нашей пляске ждал конца,

Дышал с трудом, губа отвисла…

Я разглядел черты лица,

Но не успел понять их смысла.

Еще раз пять посторонясь,

Мы расстаемся, но… как странно!

Весь мой лиризм исчез нежданно.

Я снова вижу, отрезвясь,

Одну лишь уличную грязь.

Теплом весенним солнце греет,

Но ни балкона, ни окна

Еще никто открыть не смеет,

И из москвичек — вон, одна

Жеманно ходит вдоль балкона —

С вихрами мокрыми ворона…

А грязи, грязи-то!.. Едва

Не захлебнулась в ней Москва…

Вот человек избитый, пьяный,

На вид подобный мертвецу,

И только кровь, сочась из раны,

Свои размазала румяны

По зачумленному лицу.

Он молча мутным взором водит,

К стене, как кукла, прислонен…

Толпа зевак со всех сторон

На это зрелище подходит.

Один качает головой,

Другой трунит над пьяной рожей,

Но власть имеющий прохожий

Воскликнул: ‘Где ж городовой?..’

Расслыша голос роковой,

Взывавший грозно к правосудью,

Бедняк очнулся… Наклонясь,

Хотел шагнуть — и грохнул в грязь

Чрез тумбу головой и грудью…

Нет в мире худа без добра.

Когда б не эта грязь — конечно,

Убился б до смерти, сердечный!..

Однако к клубу мне пора.

Плывет по грязи вереница

Саней, колясок и карет…

Какие важные все лица!

Подобных за границей нет.

Сидят, нахмурив строго брови

И величаво развалясь…

Смотрю: что ни москвич, то князь

Чистейшей рюриковской крови…

А между тем какая грязь!

Она в лицо мне брызжет даже

От этих глупых экипажей…

Вот клуб!! Хоть английский — а Русь!

Здесь наконец я наберусь

Суждений, слухов, толков, сплетен —

И, снова на год беззаботен,

В свой тихий угол возвращусь…

О чем тут речь? Какие споры?

Садятся, может быть, за стол?

В какое время я пришел?

Уж сумрак сходит… Час который?

А день? Четверг!! Как! Значит, нет

Здесь ни собраний, ни бесед?..

По середам да по субботам

Тут пищи много патриотам…

Зачем же прибыл я в Москву?

Клуб!.. Я не член, чтоб в этом месте

Иметь покуда rendez-vous³,

А может быть, до этой чести

Я никогда не доживу…

Своей мне ветрености стыдно

Перед степенностью Москвы!

Знакомых, впрочем, тут не видно,

Одни с ворот лишь смотрят львы

И улыбаются ехидно…

Ну что ж!.. Так и пойду домой,

Не подкрепясь московской пищей,

Как на ночлег с пустой сумой

Подчас бредет голодный нищий.

Пора, пора! Уже темно.

Меж фонарей в мерцаньи слабом

Ныряют сани по ухабам…

Мне стало грустно, скучно! Но —

Есть утешение одно:

Я знаю — будут колебанья

И, расшатавшись, рухнет зданье

Начал московских!..

А потом?

Растратив силы, отдохнем?

Иль вновь начнется кочеванье

Средь наших умственных степей

Без вех, без целей, без границы,

И при безмолвии властей

Недоумение нулей —

К какой примкнуть им единице?..

1869

____________

¹ В Германии. (Примеч. автора.)

² Писано в феврале 1869 г. (Примеч. автора.)

³ Свидание (фр.).

ПРОРОК И Я

ПРОРОК

Я край родной в те дни оставил,

Когда, всемощен и высок,

Его умами грозно правил

В Москве явившийся пророк.

Он был не старец и не нищий,

Не в кельях жил монастыря,

Он не спасался, постной пищей

Плоть многогрешную моря,

Он не скитался полуголый,

Он в торжестве духовных сил

Вериги жесткой и тяжелой

На теле тощем не носил,

Не знал он черного народа,

И знать народ его не мог!

То был пророк иного рода —

Дворянский, собственно, пророк.

Мне живо памятно то время,

Как он, в предвиденьи беды,

Забот народных принял бремя

И нас взнуздавшие бразды.

Из стен священных кабинета,

Где наши ведал он дела,

Где у рабочего стола

Он мыслил ночи до рассвета,

Его вседневная газета

Во все концы России шла.

И Русь признала, что любовью,

Наверно, к ней пылает он,

Когда к дворянскому сословью

Усердно так расположен.

Он повторял: ‘Вперед хотите ль —

Взгляните с верою назад.

Гражданским духом кто богат?

Кто смысла земского хранитель?

Один дворянский предводитель —

Всей русской жизни результат!..’

В годину смут в шляхетской Польше

Он разрушал коварный ков

Народов запада, но больше

Громил он внутренних врагов.

Его заботил непрестанно

Патриотический вопрос:

Как цели нам достичь желанной,

Чтоб в нашей родине пространной

Единомыслие ввелось?

Чтоб дряни вечно недовольной

Не слышен ропот был у нас

И юность, мыслящая вольно,

Чтоб на Руси перевелась?

Он клал с настойчивостью строгой

На нашу жизнь свою печать,

И уж умов строптивых много,

Грозя прозваньем демагога,

Принудил сдаться и молчать.

С какой внимали мы тревогой

Передовым его статьям!

Все грезится, бывало, нам

Мятеж, измена и коварство,

Все ждем, что рухнет государство,

И слышим треск его по швам!

А вслед за ним еще витии

В нас новый возбуждали страх,

Мешая в пламенных речах

Врагов пророка и России:

‘Он наш оракул! Нам он щит

От притеснений и нападок!

Рукой надежной он хранит

Весь существующий порядок!

Кто не его — изменник тот,

Нечистый в помыслах! И верьте:

Желать обязан патриот

Тому иль каторги, иль смерти!’

И точно: в грозные те дни

Кому бы казнь изрек оракул —

Того повесили б они

И даже посадили б на кол…

Так наши сдерживать умы

Любил пророк, волнуя страсти,

Так, подчинясь полезной власти,

За ним, как тень, следили мы.

Со всей России телеграммы,

Полны восторгов и похвал,

К нему летели. Наши дамы

В нем обрели свой идеал.

У всех до крайнего предела

Мгновенно гордость возросла…

О, как торжественно и смело

От патриотов нам гремела

В честь наших доблестей хвала!..

Противоречьем ни единым

Не оскорблялся чуткий слух,

И даже там — по тем гостиным,

Где наш блистает высший круг,-

Как дома веял русский дух!..

С своею долей свыкся каждый.

Духовным голодом и жаждой

Страдать никто уже не мог.

На нужды дня то сам пророк,

То клубных праздников оратор

Нам отпускал здоровый корм…

И стал спокоен консерватор

Насчет свершившихся реформ.

Глазам не веря и пророка

Благодаря в душе глубоко,

Мы озирались… Всюду гладь!..

Да тишь, да божья благодать!..

Зато величия земного

Таких достигнул он вершин,

Каких достигнуть даром слова

Не мог писатель ни один!..

Над братьей пишущей главенство

И, пред лицом России всей,

Благословенье духовенства

И покровительство властей.

Итак, я родину оставил,

Когда московский наш пророк

Ее умами грозно правил

И был всемощен и высок…

Но наступили дни расплаты…

Недаром были им подъяты

Неимоверные труды!

Рука, напрягшая бразды,

Теперь устала и ослабла.

Людской молвы усталый слух

Не различает. Взгляд потух.

Остыла страстность. Слово — дрябло.

Еще он навык сохранил

Нам объявлять свои веленья,-

Но нет уж власти, нет уж сил,

И в нас уж нет повиновенья.

Перо угроз, перо обид

И обвинений раскололось,

И трепет наводивший голос

Теперь надорван и разбит…

И вот он поступью усталой,

Уже развенчан, сходит к нам

С вершин, где некогда блистала

Его звезда и где, бывало,

Ему курился фимиам…

Я также, чужд иным заботам,

Пророка вещие слова

Твердил на память, но под гнетом

Такой премудрости едва

Не изнемог… Дошел я скоро

Уж до того, что разговора

Не вел иного, как о нем,

С кем ни случился бы вдвоем.

Почетно быть пророка эхом.

Ему противиться с успехом

Еще почетней, может быть.

Счастлив, кто мог себе добыть

Победный лавр пером и смехом,

А я… желал его забыть.

Но тщетны поздние старанья!

Хотя листы его изданья

Я непрочитанные рвал,-

Но помнил все его деянья

И самого не забывал.

Потребно стало мне леченье!

И наконец я бросил всех,

Эпитимьей уединенья

Чтоб искупить все увлеченья

И празднословья тяжкий грех.

Но опыт вышел неудачный…

Хоть взорам чувственным незрим,

Пророк, то радостный, то мрачный,

Вседневным гостем был моим.

Он прерывал мои занятья,

Угрозы в ухо мне шептал,

Иль нежно простирал объятья,

Которых я не принимал.

Безмолвье было мне тяжеле

Людских собраний и молвы.

Скитаться начал я без цели

Один по улицам Москвы.

И помню: брел я за шарманкой,

Визжавшей мне: ‘La ci darem…’¹

Вдруг вижу: Сретенка, меж тем

Как шел я прямо все Лубянкой…

Да где ж конец одной сперва?

И где ж затем другой начало?

Проклятый случай!.. Голова

Ему подобный вспоминала,

Так и пророк признался нам,

Что положительно не знает:

Где Русь любить он кончил сам

И где товарищ начинает.²

Хоть это глупо и смешно,

Но чувством полон я досадным…

Ужель в забвении отрадном

Мне отдохнуть не суждено?

Я продолжать хотел прогулку,

Но слышу крики: ‘Догоняй!

Он ушмыгнул по переулку!

Ишь сволочь! жулик! негодяй!’

Слова знакомы. Их значенье

Знакомо также. Этот слог,

Крепостникам кадя, пророк

С успехом ввел в употребленье,

И патриот иной бы мог,

Пожалуй, впасть в недоуменье:

За кем гнался городовой?

Кто ж убегал так торопливо?

Ужель посредник мировой

Первоначального призыва?..

Потом я вижу каланчу,

И наверху пожарный ходит…

Опять! Хоть думать не хочу,

Но этот вид на мысль наводит,

Что высоко и он стоит,

И он опасность предваряет,

Пожарный знает, где горит,

А наш пророк — кто поджигает.

Нет, излечить меня — увы!-

Среда московская не может…

Одно есть средство: мне поможет,

Напротив, бегство из Москвы.

Все, что ни вижу я, без шутки

Напоминает мне о нем:

Пустырь, заборы, барский дом,

Казармы, клубы, школы, будки,

Собора древняя глава,

Разбитый колокол Ивана…

И все, что видела Татьяна,

Когда предстала ей Москва.

Я бросил этот город древний

И думал: воздухом деревни

Я освежусь, предавшись там

Успокоительным мечтам.

Но помогла деревня мало,

Надежды не сбылись мои!

Не все же пели соловьи,

Чтоб услаждать меня. Бывало,

Сижу под липою — и вдруг

Ко мне подходит та же дума…

Так к мухе близится без шума

Поспешной поступью паук.

Я со скамьи с досадой встану

И вон из саду — на простор!

Хочу рассеять ум и взор,

Глядя с любовью на поляну…

Какой спокойный, скромный вид!

Вот ветерок траву колышет,

От тучек тень по ней бежит…

Вся тварь как бы блаженством дышит,

Степенно хрюкает свинья,

Блеет баран, трещит сорока…

И тут некстати вспомнил я

Двух-трех поклонников пророка…

1868

_____________

¹ ‘Вручу тебе…’ (ит.)

² По поводу патриотической деятельности

г. Катков однажды выразился, что не знает, где

кончается он сам и где начинается г. Леонтьев.

(Примеч. автора.)

СНЫ

БЕССИЛИЕ

Мне снились — вьюга, снег глубокий,

Пустыня, на небе ни зги,

В пустыне путник одинокий

Влачил усталые шаги.

И думал он: ‘Мой путь без цели…

Ужель не встретить мне людей?

Зачем я здесь? Чего хотели

Порывы смелости моей?..

Где жизнь? И этот край — ужели

Одна пустая гладь степей,

Где, воя, носятся метели?..

Беда, великая беда

Тому, кто одинокий бродит

В пустыне снежной — и следа

Нигде людского не находит!..

Зачем же мой свободный дух

Исполнен правдою святою,

Когда враждует всe вокруг

Несправедливою враждою?..

Иль нужны жертвы для судьбы?

И лишь творя — природа любит,

А после — бросит и погубит

В мученьях жизненной борьбы?..

Борьба!.. Порой пред волей смелой,

Перед светильником ума

Редеет нравственная тьма

И расступаются пределы,-

Но света нет за этой мглой,

Грозящей мерзлою могилой,

Ничтожен дух пред этой силой

И бессознательной, и злой!..’

Крутит еще сильнее вьюга,

Все безнадежней облака,-

И пробежал в нем зноб испуга,

Пришла предсмертная тоска…

Всей силой утомленной груди

Он кличет: ‘Помогите, люди!

К вам велика моя любовь,

Я заключил бы мир в объятья!..

До капли пролил бы я кровь

За счастье братьев!.. Где ж вы, братья?

Хотя один бы мне помог,

Когда, гоня и разрушая,

Меня давно уж буря злая

Бьет по лицу и валит с ног!..

Покорен я, изнемогая…

Я жалок!.. О, когда б я мог

Навстречу холоду и снегу

Предаться бешеному бегу,

Чтобы с сознаньем силы пасть,

Презрев стихийное гоненье

И неосмысленную власть!..’

Напрасно гордое стремленье…

Нет силы далее брести.

Мертво и пусто… нет исхода…

И необузданно расти

Все продолжает непогода…

Тогда средь этой бурной мглы,

В тумане ледяном мороза

Раздался страшный крик хулы,

И возмущенья, и угрозы…

Но кто же гнев его поймет?

И что душа бездушным значит?..

Пусть проклинает он иль плачет —

Метель по-прежнему метет…

И, истомясь, сложила крылья

Вольнолюбивая душа…

И на снегу, едва дыша,

Он впал в спокойствие бессилья.

Ночь мраком степь заволокла,

Его застигнув полусонным.

Он встал. Гудят колокола

Как будто звоном похоронным,

Но жизнь он чует над собой…

То демонов сбиралась стая,

Крылами шумными летая…

Он слышит говор, хохот, вой…

Вдруг общий крик — ревут и лают…

И, трепеща, подумал он:

Перекричать они желают

К ним от земли дошедший стон…

Потом — какой-то праздник дикий,

Несется буря торжества,

Ликуют зла и тьмы владыки,

И славят буйные их клики

Хаоса силу и права…

И вот — в безмолвии печальном

На миг пустыня замерла,

Но все гудят колокола

Все тем же звоном погребальным…

Тогда, очнувшись, понял он,

Что средь глуши, зловещ и мрачен,

Тому лишь слышен этот звон,

Кто к близкой смерти предназначен.

И тайны демонов пред тем

Свершаться могут без покрова,

Кто отнят от всего живого

И кто на все вопросы нем…

И больно сердцу стало снова,

И снова страхом он объят…

Свобода, правда, доблесть, сила —

Все то, что сердце так любило,

Все то, чем ум был так богат,-

Его поднять уже не может.

Готов теперь он все забыть,

И лишь одна гнетет и гложет

Мысль неотвязная: не быть!

Уж не дышать на этом свете!

Вседневной жизни скромных благ

Не знать!.. И он заплакал так,

Как плачут женщины и дети…

Не ждет он больше ничего.

Давно он выплакал все слезы,

И — дух смущавшие его —

Ушли болезненные грезы.

Без дум, без воли и без слез

Он лег… И снег его заносит…

И он молчит, и уж не просит,

Чтобы скорей его занес.

Но стала грозной вьюги сила

Ослабевать. Уже не злясь,

Метель протяжно и уныло

Сперва над степью голосила —

И на сугробах улеглась.

Порывов бурных он не слышит.

Над ним без гнева, без угроз,

В спокойной злобе молча дышит

Мертвящим холодом мороз…

Перед концом открыл он очи:

Среди глубокой тишины

Со всех сторон, сквозь сумрак ночи,

В него глаза устремлены.

Сидело демонов собранье

У головы его и ног,

Все полны жадного вниманья,

Чтоб уловить предсмертный вздох —

Вопль отходящего сознанья,

И, отвернувшись, к небесам

Он поднял взоры,- утешенья

За все прожитые мученья

Прося и ожидая там.

И видит — медленно, угрюмо

На этот мир неправд и зла

Завеса падать начала,

И опускается без шума…

ЗАРАЗА

Мне снился полдень знойным летом.

В открытом поле воздух жгуч,

Все залито блестящим светом,

И небо жаркое без туч.

И мне представилось сначала,

Что, весела и убрана,

Земля под солнцем ликовала,

Красой и силою полна.

Но тяжесть думы безутешной

Мне скоро на душу легла,

Сменив тоской восторг поспешный…

Природа чахла и лгала.

Под этой ясностию лживой

Ни жизни нет, ни силы нет,

И золотой полудня свет

Над тощей издевался нивой.

Иль смерть, или тупого сна —

Куда ни взглянешь — гнет тяжелый!

Земли растресканной и голой,

Как печь, кора раскалена.

Кой-где, как вьющиеся стружки,

Трава сверкает, побелев,

С пустыми гнездами, дерев

Темнеют мертвые макушки.

Столбом без ветра пыль взвилась.

Все неподвижно и безмолвно,

Лишь лист больной слетает, словно

В бреду горячечном кружась.

Исчезли отдых и прохлада,

Ни одного не бьет ключа,

По лугу выжженному стадо

Бредет голодное, мыча.

Не слышно птиц в лесу и в поле,

Не виден в небе их полет,

Нет жизни радостной на воле,-

Никто хвалы ей не поет…

И эти мрачные картины

Еще больней томили взор,

Когда порой из вязкой тины,

Из-под камней, из темных нор,

Из рвов глубоких злые гады,

Шурша травой, скользя в пыли,

Одни свободе полной рады,

Гурьбой бежали и ползли…

Все спалено и все убито!

Я сам, как будто бы мертвец,

Людьми давно уж позабытый,

Один скитался… Наконец

Кого-то встретил на дороге.

С глазами, влажными от слез,

И полон грусти и тревоги,

‘Как люди мрут!’ — он произнес…

Казалось, груз душевной муки

Желал сложить он предо мной,

И повторял, ломая руки:

‘Как люди мрут, о, боже мой!..’

И он пошел со мною рядом,

Но вдруг раздался хриплый стон —

И пал он мертв, незримым ядом,

Как молньей быстрой, поражен…

Меня бросало в жар и в холод,

И ныло сердце от тоски,

Мне мозг давило и, как молот,

Стучала кровь моя в виски.

И на безжизненном просторе

Я вновь один… Но город вскоре

С горы громадою сплошной

Стал открываться подо мной.

И он был солнцем разукрашен!

Как жар горели купола,

Сквозила прорезь стройных башен

Узором света и тепла…

Но говорил мне голос тайный,

Что к месту бед, скорбей и зол

Тропой пустынной я пришел…

Был слышен гул необычайный,

И голосов несметный хор

Волнами снизу подымался,

Как будто там шумящий бор

Стонал под бурей и метался.

И, подойдя, взглянул я вниз,

На город, где все так блестело…

Свершалось темное в нем дело,

И вопли страшные неслись.

Дышала смертию повальной

Зараза черная над ним…

К кладбищам поезд погребальный

Один тянулся за другим.

Тела несли, везли возами…

Грозила всем одна судьба,

Живые, несшие гроба,

Под ними умирали сами.

Толпы бродили бледных лиц,

Просили помощи больные,

Стучась в ворота запертые

У переполненных больниц.

Иные падали, вставали —

И в корчах падали опять,

И с мостовой не успевали

Тела умерших убирать.

Объят весь город был смятеньем,

Везде страданья, плач и страх,

Народ с коленопреклоненьем

Молился вслух на площадях.

Дух истребления носился

Над всем здоровым и живым…

И я мучениям людским

Невольно в землю поклонился.

Как в безрассветной гроба мгле

Мне тяжело и страшно было…

И между тем как на земле

Кончалась жизненная сила

И уж потухшие умы,

Нещадной смертию гонимы,

В пустые бездны вечной тьмы

В немой тоске летели мимо,-

Кругом — торжественный покой

Царил над зрелищем ужасным,

И это солнце в небе ясном

С своею наглой красотой!

Зачинщик злобного обмана,

Оно, горевшее светло,

Как бы зияющая рана

Болезни смрадные лило…

И, страстным чувством увлеченный,

Мгновенно страх преодолев,

Сошел я в город зачумленный,

Неся в душе и скорбь, и гнев.

В то время шли толпой усталой

На площадь люди. Позади

Пошел и я. На площади

Живых уж оставалось мало.

Народ в унынии молчал.

Близ нас лежала трупов груда.

И, пламенея, я вскричал:

‘Уйдемте, братья, прочь отсюда!

В бесславной смерти пользы нет.

Страдать и мучиться — довольно!

Уйдем туда, где жить привольно,-

Велик и красен этот свет!..

Уйдем скорей от слез и воя,

Пока час смертный не пробил.

Здесь мертвым стало все живое

И нет уж места для могил…

Что можем сделать мы? Взгляните:

На всем — проклятия печать!

Иль воскресенья мертвых ждать

Мы станем здесь?.. Чего ж хотите?

Людскою жизнью не живя,

Дрожать пред верною кончиной?

Или, припав над мертвечиной,

Жить подлой жизнию червя?

Здесь гибнет божие творенье,

Здесь человека нет следа…

Покинем все и навсегда

Мы эту мерзость запустенья!..’

ВЕЩАЯ НОЧЬ

Мне снилось — царство тишины…

Я шел пространными полями,

Небес далеких глубины,

Мерцая бледными звездами,

В свой мир таинственный меня

Путем переносили Млечным,

Все завлекая и маня

К исчезновенью в бесконечном…

Казалось грезой бытие —

Так все в природе тихо было,

И время шествие свое

В раздумье будто прекратило.

Одна плыла со всех сторон

С земли до неба ночь немая,

И чуял я, как жизнь, сквозь сон

Избытком силы выступая

Из лона дремлющей земли,

Не торопилась, не боролась,

Невольно наливался колос,

И травы нехотя росли.

Но на пути моем порою

Мир, выходя из забытья,

Как бы беседовал со мною.

Ракит — печальная семья,

Посеребренная луною,

Межи прямая полоса,

Спокойных нив простор огромный

Вплоть до черты, где небеса

Склонили к ним свой купол темный,

И все, что жило, в тишине

Тая свое существованье,

Казалось, говорило мне:

‘Ты в наше вслушайся молчанье!’

И был однажды тот призыв

Так внятен мне… Я сел на землю

И, дум волненье укротив,

Вокруг себя гляжу и внемлю…

Широкий мне теперь простор

Еще громадное казался.

Блуждал по всей равнине взор,

Ища пределов,- и терялся…

При свете лунном, в узах сна,

Необозримая,- лежала

Как символ вечности она —

И без конца, и без начала…

И чуткой слышал я душой,

Как на поверхности земной

Струился ток живого духа,

Незрим телесности слепой

И нем для чувственного слуха…

В даль беспредельную смотря,

Преданье вспомнил я родное

О долгом, мертвенном покое

Времен былых богатыря…

И он воскрес передо мною,

В земле безмолвной воплотясь…

Текущих дней живая связь

С давно минувшей стариною!..

Все та же тяжкая дрема,

И мощь без меры и предела,

Казалось, выйти не хотела

Из-под гнетущего ярма…

Надолго ль ты, земля, заснула?

Ужель на жизнь надежды нет?..

И слышу, словно мне в ответ,

Вся — с края в край — она вздохнула…

Глубокий вздох!.. Что значит он?

Твои, земля, то были ль пени

На свой позор? на долгий сон.

В оковах праздности и лени?..

Была ль то жалоба судьбе?

Освобожденья ли просила

Похороненная в тебе

Живая, творческая сила?..

Или, тоской истомлена,

Давно на подвиги готова,-

Покуда зреют времена

К свершенью дела мирового,-

Ты облеклась и в мрак, и в тишь

От вражьей зависти и злобы,

Но плод трепещущий таишь

Во глубинах своей утробы?..

Средь нив, задернута легко

Завесой зыбкою тумана,

Виднелась мне недалеко

Большая, чистая поляна.

Являться начали на ней

Все прибывающие тени —

Как бы собрание людей,

В молитве павших на колени.

К востоку обратясь лицом

И к небесам воздевши руки,

Они молчали, но потом

Все поднялись — и гимна звуки,

Полны святого торжества,

Внезапно хлынули, как волны,

И ясно скорбные слова

Средь ночи слышались безмолвной:

‘Многотруден наш путь, нас усталость томит.

Где прошли мы в труде и в неволе —

Реки слез там текут, море крови стоит…

Сжалься, боже, над нашею долей!

Где же мукам предел? И куда мы идем

Через тьму этой ночи глубокой?

Боже! Скоро ли день? Скоро ль свет обретем,

Призываемый нами с востока?

Хотя много уж сил жизнь у нас отняла,-

Наших сил и теперь не измерим,

Хоть изведали мы много горя и зла,-

Все надеемся, любим и верим!

Боже, нас не оставь и нам помощь пошли!

Когда злая нас гонит невзгода,

Дай нам знать, что тебе слышны стоны земли,

Что ты видишь страданье народа!’

Поднялся ветер, загудев

Ответной песнею тоскливой

В траве полей, в ветвях дерев,

Шумя, заколыхались нивы —

И стихло все… Видений след

Исчез в разорванном тумане.

Не слышно гимна, на поляне

Людей молящихся уж нет…

Но я, молитве и надежде

Предавшись весь, на небосклон

Смотрел и ждал… Со всех сторон

Немая ночь плыла, как прежде,

Все то же царство тишины

Над беспредельными полями,

Все так же бледными звездами

Мерцали неба глубины…

Святая тайна совершалась

Недавно здесь, и слышал я,

Как перед богом сокрушалась

И говорила с ним земля,-

И вот опять покой бесстрастный!

Ужели я вотще смотрю

В пустую тьму? Зову напрасно

И пробужденье, и зарю?

Благого, светлого начала

Душа ожившая моя

С такою верой ожидала,

Так горячо! и снова я

Весь в созерцанье погрузился,

Гляжу и напрягаю слух…

Свершает жизнь свой мерный круг,-

Обряд идет… Но где-то дух

Животворящий притаился…

ЭПИЛОГ

Наяву

На свободную мысль и на правду святую

Ополчается темное зло,-

И порой я грущу, безнадежно тоскую!

На душе тяжело…

Осквернились умы словом лживым и праздным,

И, падению нашему рад,

Растлевает нам дух своим старым соблазном

Закоснелый разврат.

Гаснут света лучи… Ожидаю тревожно

Поглощения страшною тьмой,

И пугает меня призрак жизни подложной

Больше смерти самой.

И я веру зову! С нею в мире яснее,

На земном, многотрудном пути,

Среди бурь, под грозой нам отраднее с нею

Бремя жизни нести,

Веру в правду, в добро, в помощь силы любящей,

В неизбежность разумных побед,

Веру в жизненный дух, непрестанно творящий,

И в немеркнущий свет…

Разум, движущий мир! Дух всесильный и вечный!

В общей жизни участье нам дай,

И, народы ведя к тайнам цели конечной,-

Разрушай! Созидай!

1867

Читайте также: