ПОДВИГ.
ПОДВИГ.
(Восточное сказаниe).
——
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/image002-8.jpg)
I.
— 3 —
— 4 —
— 5 —
— 6 —
— 7 —
— 8 —
II.
— 9 —
— 10 —
— 11 —
III.
— 12 —
— 13 —
IV.
— 14 —
— 15 —
V.
— 16 —
— 17 —
VI.
— 18 —
— 19 —
— 20 —
VII.
— 21 —
— 22 —
— 23 —
VIII.
— 24 —
— 25 —
— 26 —
Подвиг, Черткова Анна Константиновна, Год: 1912
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Анна Константиновна Черткова
Подвиг (Восточное сказание)
Date: 3 августа 2009
Изд: А. Ч. ‘Подвиг. Восточное сказание’, М., издание ‘Посредника’, N 50, 1912
OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)
В старину, в одном богатом азиатском городе Мосуле, жил уважаемый всеми старец Махмед-Али. Многие его знали и почитали за его несметные богатства и обширную торговлю со всеми странами света. Другие прославляли его за его гостеприимство и хлебосольство: его богатый дворец был доступен всякому страннику, кто бы он ни был, у Махмеда-Али одинаково радушно встречали захожего гостя, богатого и бедного, чужестранца и соотечественника. Гостя провожали в роскошно убранные палаты и служили ему во всем. Все было к его услугам: и баня, и, пища, и ночлег. Некоторые же люди больше всего любили Махмеда-Али за его
светлый разум и правдивый, открытый нрав. Не раз в тяжелые смутные времена калиф *) приглашал Махмеда-Али на совещание, и советы мудрого старца были всегда миролюбивы и потому разумны. Жители Мосула так уважали его слово, что в трудных случаях шли к нему за разрешением своих споров и тяжеб. Враждующих Махмед-Али всегда старался примирять, а за обиженных заступался горячо. И решение его всегда признавалось справедливым. Под старость лет Махмед-Али приобрел много искренних друзей, неоднократно пользовавшихся его разумными советами и доброю помощью.
Но старик был скромен и нимало не гордился перед людьми ни своими добродетелями, ни своею громкою славою, считая, что все, что он имеет, дано ему милостью Аллаха **). Самою большою радостью и главною опорою Махмеда-Али были его два сына. К тому времени, как
*) Калиф — правитель страны. В те времена в Азии (там, где Армения, Малая Азия и нынешняя Персия) было несколько небольших государств, управляемых халифами.
**) Аллах — Бог по-магометански.
они подросли, Махмед-Али был уже в преклонных годах, с седой головой, матери же их давно не было в живых.
Старший сын, Джаффар, был высокий и статный юноша, с быстрым и смелым взглядом. Телом он был крепок и здоров, а душою горяч и беспокоен. С детства он уже мечтал о подвигах, о славе, стремился к делам необыкновенным, порывался везде быть первым между товарищами: и в учении, и в забавах.
Младший сын, Нуреддин, был певец, кроткого и задумчивого нрава. Нежность и доброта его души были известны всем нищим и детям города Мосула. Его дела были скромны и не громки. Старший брат любил оружие, пышность, веселье, опасности. Нуреддину же нравились: звездная ночь, тихая река при месячном свете, пение птиц в саду на заре. Целые часы проводил он по ночам на плоской крыше отцовского дома *), предаваясь размы-
*) На Востоке дома строятся с плоскими крышами, и на них жители очень часто проводят свое время в работе по дому и в отдыхе.
шлению или воспевая в стихах величие Бога и чудеса мира.
Люди говорили про этих братьев, что старший похож на яркий, жгучий полдень, а младший напоминает тихий, ясный вечер, и трудно им было решить, кто из братьев лучше. Старик же любил обоих сыновей одинаково и с радостью и с тревогою смотрел, как они подрастали и развивались.
— Я хочу быть великим, часто говорил Джаффар отцу, и лицо его выражало гордое сознание своей силы и бесстрашия, а глаза горели, будто видели впереди что-то высокое, заманчивое.
— Это не легко, сын мой, — тихо отвечал отец, гладя его кудрявую голову. — Трудно понять и найти истинное величие.
— Я хочу быть добрым, — говорил, еще будучи малюткой, Нуреддин, задумчиво смотря на улицу.
Там, в знойные дни, в пыль и в духоту, шли рабы с непокрытой головой, тяжело ступая рядом с навьюченными ослами и верблюдами, проходили слуги, спеша по поручениям своих господ, то-
ропливо пробегали, закрывшись чадрами *), женщины бедных семей, хлопоча о пропитании своих детей и мужей, а там дальше какой-нибудь нищий мальчик, весь оборванный и грязный, пробирался по душной улице, ища тенистого уголка, чтоб укрыться от палящего солнца. И Нуреддин, глядя на улицу, невольно думал о том, как ему самому хорошо и прохладно в каменном дворце его отца и как всего здесь много, а вон там, на улице, люди без отдыха хлопочут о пропитании, и такие, как этот оборванный мальчик, не знают, куда даваться от жары и жажды. И глаза Нуреддина, полные слез, обращались к отцу, отец понимал его молча, ласково гладил его по голове и посылал слугу за нищим мальчиком. И слуга приглашал его отдохнуть под приветливым кровом отца Нуреддина. Нищего снабжали пищею и одеждой, ободряли ласковым словом, и он выходил оттуда веселый, бодрый, благословляя Небо.
*) Чадра — головное покрывало восточных женщин.
Позднее, когда Нуреддин подрос и мог свободно выбирать себе занятие, какое было ему по душе, он часто выходил куда-то рано утром из дому, не говоря о том никому из домашних. Знали про то нищие, бездомные и больные. Он помогал им — как и чем мог. Щедрость его отца позволяла ему выручать бедняка из нищеты, но больше всего он любил ухаживать за хилыми, старыми и одинокими, прислуживая и помогая им лекарственными средствами, не брезгая никакими нечистыми болезнями, не боясь никакой заразы. Его сердечное участие и доброе слово всегда были утешением для огорченных и размягчали сердца озлобленных против Бога и людей.
Часто видели жители города, как он возвращался домой вечером, ведя к себе какого-нибудь нищего или больного, а кругом него и навстречу ему с веселыми криками бежали дети. Приведя к себе гостя, Нуреддин заботливо и нежно удовлетворял всем нуждам несчастного, потом выходил к детям и, выбрав где-нибудь уединенный уголок, садился на землю, окруженный толпою детей, расска-
зывал им чудесные сказки и пел вместе с ними песни и молитвы. Все это он делал так тихо, скромно и незаметно, что мало кто знал о всех его поступках, и родной брат его, Джаффар, часто удивлялся тому, какую радость дают эти занятия его меньшому брату.
Так росли братья и, несмотря на несходство нравов и желаний, они были очень дружны и привязаны друг к другу.
Наступил двадцатый год Джаффару. Он мечтал о том, какую деятельность, славную и великую, изберет он себе. Он был образован, обладал многими талантами и одарен был удивительною ловкостью и силою, не было лучше его наездника и стрелка во всем Мосуле.
— Подвига, славы мне! — шептал пылкий юноша.
И вот случай помог ему.
Калиф их страны начал войну с соседним государством. Обе стороны дрались ожесточенно. Лучшие полководцы калифа были убиты, и войска его начали терпеть поражение. Джаффар решил, что
настало время завоевать себе славу, и он стал просить отца отпустить его на войну.
— Великим, славным вернусь я к тебе, отец мой, — говорил, прощаясь с ним, Джаффар.
Старик молча и грустно проводил сына.
Прошел год, другой, третий… Война, наконец, кончилась. И за то время молодой Джаффар быстро прославился своими находчивыми и смелыми подвигами и, наконец, был назначен полководцем. Он разбил совершенно неприятельские войска, завоевал несколько городов и забрал много пленных. Благодаря его победам, границы владений калифа расширились, и покоренные города принуждены были платить дань калифу.
И вот настал великий праздник для города Мосула: готовилось редкое и пышное, торжество. Великий, славный полководец, возвращаясь из похода с войсками и пленными, должен был с почетом проехать через свой родной город. Толпа народа собралась у городских ворот. Ковры и цветы устилали путь, где должен был проехать победитель Джаффар — сла-
ва города, честь страны, любимец калифа.
Старики и молодые, женщины и дети — все с нетерпением и радостью ждали, напряженно всматриваясь вдаль. Вот показалось медленно приближающееся шествие. Впереди всех, на прекрасном белом коне, ехал Джаффар. Толпа заволновалась, тысячи любопытных глаз устремились на него, и восторженные крики приветствовали его и провожали по всем улицам. Позади победителя вели пленников, скованных цепями и окруженных войсками.
Старик Махмед-Али не вышел встречать сына к городским воротам, а ждал его на пороге своего дома, опираясь на плечо младшего сына. Нуреддин выражал нетерпеливую радость, но старик был спокоен и величав.
Подъехав к отцовскому дому, Джаффар становил коня, соскочил на землю и, взволнованный, с сияющим лицом, приблизился к старику-отцу. Все притихло… Герой до земли поклонился отцу, и, когда старик поднял и обнял его, Джаффар тихо спросил:
— Отец, велик ли я?
— Нет, сын мой, — тихо, чуть слышно, отвечал старик.
Никто не расслышал слов этих, но не видели, как омрачилось лицо, как выступили слезы на глазах того, перед чьим взором в смятеньи и беспорядке бежали враги, видели все, как, опустив голову, подошел он к коню и, вскочив на него, продолжал путь, пасмурный и задумчивый. Его больше не радовали ни восторженные крики толпы, ни цветы, устилавшие улицы и со всех сторон кидаемые к его ногам.
Вскоре разнеслась весть, что великий полководец, опора государства, — исчез неизвестно куда.
Спустя несколько лет, в одном из больших государств Востока, появился молодой ученый, скоро прославившийся повсюду. Везде говорили об удивительном исцелении им царя от тяжкой болезни. Рассказывали, что царь, выздоровев, предложил ему в награду, чего только тот пожелает. Молодой ученый попросил отвести себе часть песчаной степи и, придумав новый способ орошения и удобрения,
в короткое время обратил пустыню в цветущий сад и предоставил пользоваться им государству. Целые области, до тех пор пустынные, могли теперь быть заселены. Богатство страны от этого увеличилось, и весь народ прославлял молодого ученого Джаффара, считая, что он постиг все тайны природы. Но никто не знал, откуда он родом, и все видели в нем посланника Неба.
Однажды, в тихий летний вечер, скромно одетый молодой человек вошел в город Мосул и, дойдя до дворца Махмеда-Али, постучал у входа, когда слуга отворил ему, он, закрывая лицо плащом, попросил провести его к хозяину дома. Слуга сначала не решался впустить таинственного незнакомца, ссылаясь на то, что хозяин отдыхает, но, наконец, уступил настойчивой просьбе и провел пришельца в спальню хозяина. Престарелый Махмед-Али, полулежа на диване, пил кофе. Незнакомец скромно остановился у дверей и произнес обычное приветствие хозяину. При звуке его голоса старик вздрогнул.
— Джаффар, ты?
— Я, — ответил Джаффар.
— Где ты был до сих пор? — воскликнул отец, кидаясь ему навстречу.
— Я искал славы, и вот я нашел ее. Скажи, слыхал ли ты что-нибудь о знаменитом врач, исцелившем царя? Слыхал ли ты о великом ученом, превратившем песчаную степь в плодородную землю? То был я. Теперь не разорителем страны, не с мечом истребления, а с ветвью мира пришел я к тебе. Все народы, и свои и чужие, прославляют имя мое. Скажи же, признаешь ли ты теперь мое величие?
Старик грустно взглянул на него и тихо, но твердо отвечал:
— Нет!
— Опять нет! — воскликнул сын, пораженный ответом отца, и, тяжело вздохнув, он низко поклонился отцу, вышел и снова ушел из родного города.
Прошло еще несколько лет. Во всех городах Востока с восторгом читались стихи нового знаменитого писателя. Слава прежних писателей померкла перед ним, как звезды перед сиянием солнца. Стихи
его читались всюду, и старые и молодые превозносили имя Джаффара. Слава о нем дошла до его родного города.
Калиф города Мосула, узнав о нем, повелел разыскать его и пригласить быть придворным стихотворцем. Но Джаффар скрывался в неизвестности, и, кроме имени, никто ничего не знал о нем.
Однажды, рано утром, ко дворцу Махмеда-Али подошел запыленный, усталый пешеход с посохом в рук. Несмотря на его бедную одежду и изнуренное лицо, слуги узнали Джаффара. Крик радости разнеслись по всему дому, и его проводили во внутренние покои. Здесь Джаффар нашел отца, стоящим на утренней молитве. Годы сгорбили старика, морщины покрыли его лицо, но с тем же ясным взглядом, полным ума и доброты, и с тою же прежнею любовью обратился он к сыну по окончании молитвы. Старик хотел обнять его, но сын, упав перед ним на колени, с волнением в голосе спросил:
— Вот я опять пришел к тебе, отец мой, горя желанием услышать твой приговор. Мои стихи дают духовное утешение
и наслаждение всем: и богатым и бедным. Имя же мое навеки прославлено, писания мои не умрут и после смерти моей будут так же читаться, как и теперь. Скажи же, признаешь ли ты мое величие? Старик поднял его с земли и, обняв крепко, тихо прошептал:
— Мне жаль тебя, сын мой, но ты еще не постигаешь, в чем истинное величие.
— Но я найду его! — воскликнул Джаффар.
— Гоняясь за ним, не обретешь его, — заметил отец.
Понуря голову, вышел от него Джаффар и скрылся опять из родного города.
Прошло пять лет. В одну тихую лунную ночь старик Махмед-Али вышел на крышу своего дома подышать свежим воздухом. Он задумчиво смотрел на ясное звездное небо. Опустив голову, он вдруг заметил внизу тень какого-то человека, бродившего у стен дворца и как бы несмевшего постучать у входа. Старик стал всматриваться и разглядел человека в изодранных лохмотьях. По босым но-
гам и непокрытой голове Махмед-Али решил, что то был дервиш-пустынник. Тогда старик нагнулся вниз и закричал ему:
— Стучись смело, странник! Дом мой открыт всегда для путников — и днем, и ночью.
Услышав голос, дервиш вздрогнул и отскочил от стены, подняв глаза вверх, чтобы разглядеть говорившего. Луна осветила исхудалое и истомленное лицо его. И вдруг старик, разглядев его своими слабыми глазами, узнал в нем сына, несмотря на его состарившееся и страшно исхудалое лицо.
— Джаффар, сын мой!
— Отец — послышалось снизу, и рыдания прерывали голос Джаффара. — Отец, смотри: я отказался от всего, что есть в мире. Богатство, почести, слава: все суета, я понял это. И вот я ушел в пустыню и одному Богу отдаю помыслы мои и жизнь. Строгим постом, неустанною молитвою и тяжкими лишениями я служу Аллаху и только от него жду венца славы. Я отказался от мирской почести, поняв, как ничтожен и мал был я в своей гор-
дости, и вот теперь меня зовут святым, и со всех сторон ко мне стекаются ученики. Но все это не радует меня и только твоему приговору поверю я. Скажи, отец, понял ли я тебя, достиг ли я настоящего величия?
И Джаффар замолчал, с трепетом ожидая ответа. Старик, молча, с грустью, посмотрел на него и, наконец, сказал:
— На что тебе мое одобрение, сын мой? Совесть твоя сама говорит тебе, что ты все еще не нашел пути к истинному величию, потому что в тебе все так же силен дух гордости и себялюбия.
Ответ этот, как гром, поразил Джаффара. Он склонился к стене и глухо зарыдал. Старик поспешил сойти с кровли, чтобы ввести сына к себе в дом: но когда он вышел на улицу, Джаффар уже скрылся из глаз.
Вскоре страшное бедствие постигло страну. Завязалась опять ожесточенная война с соседним калифом. Он искал случая вернуть себе потерянные города, отнятые полководцем Джаффаром в первую вой-
ну. На этот раз войска мусульманского калифа не устояли против напора ожесточенного неприятеля: они были разбиты и бежали. Многие города, в том числе и Мосул, были взяты и разорены. Махмед-Али особенно пострадал: ему мстили враги, как отцу столь ненавистного им Джаффара. Не найдя в Мосуле самого Джаффара, они разграбили и разрушили все, что, было у старика Махмеда-Али. Не стало сокровищ, собранных веками, не стало дворцов, погибших в пламени пожара, не стало слуг, частью перебитых, частью уведенных в плен. Но всего тяжелее старику было видеть, как уводили в плен, закованного в цепи, раненого в голову, кроткого Нуреддина — радость и опору его старости. И не только отец и семья Нуреддина оплакивали его, с громкими рыданиями и причитаниями провожала пленного Нуреддина громадная толпа жителей Мосула — и преимущественно бедняков. Он же шел спокойно и кротко, поникнув головой, но глаза его, полные слез, грустно смотрели на родной город и на дорогих близких.
Махмед-Али не жалел ни о своих
богатствах, ни о прежней роскошной жизни. Но сердце его болело, когда он думал о сыне и видел неутешную печаль жены Нуреддина. От горя и слез у старика стало слабеть зрение, и вскоре он совсем ослеп.
Но, несмотря на свои потери и на слепоту, Махмед-Али одинаково, как и прежде, был полезен людям: он забывал свое личное горе при виде несчастия ближнего. Когда он шел по базару, сгорбленный и в ветхой одежде, в сопровождении молодой жены своего сына, люди так же радостно встречали его и наперерыв звали к себе отдохнуть и подкрепиться. Многие тут же обращались к нему за советом или за утешением, и он так же как и прежде, близко принимал к сердцу всякое чужое горе или затруднение.
Он стал другом всех бедняков, искавших прежде утешения и помощи у Нуреддина. С ними вместе он любил проводить время, с умилением слушая, как они со слезами вспоминали Нуреддина и рассказывали ему наперерыв об его подвигах любви и милосердия.
Некоторые богатые и старинные друзья
Махмеда-Али предлагали ему не только готовое жилище, но и деньги для возобновления торговли. Но Махмед-Али спокойно и твердо отказывался от всего, потому что видел в своей судьбе волю Аллаха, принимал от людей только необходимое для того, чтобы не умереть с голода.
Все удивлялись тому, как он бодро и терпеливо переносил свое тяжелое положение. Но никто не видел, как бедный старик, сидя ночью на кровле дома, тосковал и, глубоко вздыхая, жалобно твердил: ‘Дети мои, дети!…’
Один только человек подслушал эти жалобы старика. То был Джаффар, опять вернувшийся из пустыни. Он долго скитался, вновь изыскивая пути к величию, но, наконец, силы его ума и здоровья истощились, и он, считая себя уже негодным ни на какое великое дело, пришел в отчаяние и думал даже лишить себя жизни.
Он направился к Мосулу, чтобы в последний раз повидать отца и брата и проститься с ними. И вдруг, на дороге к
родному городу, он узнал от жителей соседних деревень о несчастии, постигшем город Мосул, и о судьбе отца и брата. Весть эта страшно поразила Джаффара, и он страдал от сознания того, что он сам, его прежняя погоня за славою были главною причиною бедствий, постигших его отца.
Джаффар дошел до своего родного города, когда уже наступила ночь. Грустно было ему увидеть развалины на месте, где прежде стоял отцовский дворец, и он в унынии стал блуждать по пустым улицам. Скитаясь таким образом, он увидел на кровле большого дома сгорбленного старика. Старик сидел, обняв колени своими худыми, сморщенными руками, и уныло покачивался из стороны в сторону. До слуха Джаффара донеслись его жалобные стоны:
— Дети мои, дети!
С волнением стал всматриваться Джаффар в слепое старческое лицо, освещенное лунным светом, и, приглядевшись, узнал в нем своего отца, он уже хотел окликнуть его, как вдруг увидел, что на кровлю взошла молодая жен-
щина, жена его брата. Она опустились на колени около старика и, прислонившись головою к его плечу, тяжело вздыхала. Старик ласково стал гладить ее по голове и тихо говорил что-то. Джаффар расслышал последние слова:
— Я все надеюсь, что сын мой Джаффар вернется опять к нам, и мы тогда не будем так одиноки.
Но Алфаима, жена Нуреддина, безнадежно покачала головою и сказала:
— Джаффар не может заменить Нуреддина: он для меня чужой, я его совсем не знаю. Да и не рожден он для семейной и трудовой жизни, — он любит только себя и ищет только своей славы.
— Это правда, Алфаима, — с грустью сказал старик: — но ты не знаешь, какое у него благородное сердце. Если бы он только знал о нашем несчастии, то наверное сделал бы все, что мог, чтобы нам помочь.
Но Алфаима с горечью возразила:
— Я никогда не прощу Джаффару, что он — причина наших бед! Если бы не Джаффар, то Нуреддин не сидел бы теперь в плену.
Джаффар не мог больше слушать. Каждое слово, как ножом, резало его сердце. Рыдания сдавили ему грудь, и он, схватив себя за голову, бросился бежать.
Он остановился только, когда вышел из города, и здесь, упав на колени, он стал горько плакать, прося Аллаха принять его раскаяние и научить его, что ему делать. В размышлении и молитве он провел всю ночь, и к утру он уже знал, что ему делать.
Поклонившись до земли родному городу, Джаффар, не медля ни одного часа, пошел по дороге, из деревни в деревню, из города в город, питаясь подаяниями и спрашивая дорогу в неприятельскую столицу калифа, взявшего в плен его брата.
Наконец, он дошел до главного неприятельского города. Он вспомнил, как он когда-то въезжал сюда торжествующим победителем, а теперь он сюда же входит нищим, одетым в рубище.
Придя ко дворцу правителя страны, стал он просить, чтобы дозволили ему видеть калифа и передать ему свою просьбу, но
стража отгоняла его. Однако, он не отошел от дворца и стал ждать, не увидит ли он калифа при выезде его на прогулку. Так он простоял три дня. Его палило солнцем, обдувало ветром, осыпало жгучим песком, но он решался отходить от ворот дворца только для того, чтобы просить милостыню у соседних домов. Ему давали напиться и кормили объедками.
Наконец, на четвертый день он узнал от стражи, что калиф собирается сегодня на соколиную охоту. Вот отворили ворота, и стала выезжать свита на прекрасных конях. Сам калиф ехал на красивейшей белоснежной лошади и держал на руке прекрасного сокола. Когда он показался у ворот дворца, все стоявшие здесь и проходившие мимо люди упали ниц перед ним. Джаффар тоже поклонился ему до земли и, стоя на коленях, стал слезно просить его:
— Выслушай меня, милостивый калиф.
Но калифу было не до нищих. Он проехал мимо, не остановившись. Тогда воин, стоявший на страже, сказал Джаффару:
— Подожди, когда назад с охоты по-
едет, тогда спроси. Если удачная будет охота, калиф будет милостив. Если нет — не жди ничего.
И вот опять стоит и ждет Джаффар. И как только завидел издали, что возвращается дворцовая охота, он выступил вперед и стал ждать приближения калифа. И когда лошадь калифа поравнялась с ним, упал он на колени и опять громко стал просить, чтобы выслушал его калиф.
Калиф приостановил лошадь и спросил:
— Что надо этому нищему?
— Великий победитель! — заговорил Джаффар, — да наполнит Аллах милостью сердце твое! Выслушай просьбу ничтожного раба, жизнь которого в твоих руках!
— Кто ты? — спросил калиф.
— Я пришел из разоренного тобою города Мосула. У тебя в плену томится Нуреддин, сын Махмеда-Али. Подумай, калиф: на что он тебе, такой слабый и мирный? Сжалься над бедным слепым отцом его, отпусти Нуреддина!..
— Как смеешь ты беспокоить меня такими пустяками? — недовольным голосом прервал его калиф. — Даром пленников
не выпускают. Пусть старик пришлет посла поумнее и с богатым выкупом, тогда буду слушать его просьбу.
И, нахмурив брови, калиф тронулся было вперед. Но тут Джаффар воскликнул, еще жалобнее:
— Выслушай, калиф, до конца! Старый Махмед-Али совсем разорен твоими воинами: ему нечего отдать за сына. Я пришел пре