Ги де Мопассан
Ги де Мопассан
Подруга Поля.
Подруга Поля.
Подруга Поля, Мопассан Ги_Де, Год: 1881
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Источник текста: Ги де Мопассан — Полное собрание сочинений и письма в 15т., т.3
Книгоиздательское товарищество ‘Просвещение’, С.-Петербург, 1908 г.
Переводчик: М.О. Кучинский
OCR, spell check и перевод в современную орфографию: Старик и море читать онлайн
Ресторан Грильона, этот фаланстер гребцов, медленно пустел. У дверей была толкотня, раздавались крики, приветствия. Дюжие весельчаки в белом трико и с веслами на плечах оживленно жестикулировали.
Женщины в светлых весенних туалетах осторожно пробирались к лодкам и усаживались на корме, подбирая юбки. Хозяин заведения, рослый рыжебородый парень, прославившийся своей силой, подавал одну руку красавицам, уверенно поддерживая в то же время другой утлые суденышки.
Гребцы с голыми руками и выпяченной грудью в свою очередь занимали места, рисуясь перед толпой разряженных горожан, рабочих и солдат, облокотившихся на перила моста и очень внимательно наблюдавших это зрелище.
Лодки одна за другой отчаливали от пристани. Гребцы равномерным движением наклонялись вперед, потом откидывались назад, и под ударами их длинных изогнутых весел быстрые лодки скользили по реке, удалялись, уменьшались и, наконец, исчезали под мостом, по которому пролегает железнодорожный путь. Они направлялись в Гренуйер.
Осталась последняя пара. Молодой человек, еще почта безусый, стройный, с бледным лицом держал за талию свою подругу, маленькую худую брюнетку, живую, как стрекоза. Они часто обменивались долгими взглядами.
Хозяин крикнул:
— Скорее, господин Поль!
Они подошли.
Из всех посетителей заведения Поль был самым любимым и уважаемым. Он платил хорошо и регулярно, тогда как взыскать долг с других стоило больших трудов и то только в том случае, если они не исчезали, не расплатившись. Кроме того он служил для заведения как бы ходячей рекламой, потому что его отец был сенатором. И когда новичок спрашивал:
— Кто это, вот тот, что так увивается за своей подругой, — один из завсегдатаев отвечал вполголоса с важным и таинственным видом: .
Это Поль Барон, знаете?.. Сын сенатора…
Бедняга, он не на шутку завертелся! — замечал обыкновенно новый посетитель кафе.
Матушка Грильон, женщина честная и знающая толк в коммерции, называла молодого человека и его подругу ‘эти голубки’ и, по-видимому, сильно сочувствовала их любви, прибыльной для её заведения.
Лодка ‘Мадлена’ была уже готова. К ней медленно подошла парочка, и в тот момент, когда надо было садиться, они обнялись, что вызвало смех публики, скопившейся на мосту. Затем Поль взялся за весла и направился также в Гренуйер.
Когда они приехали, только что пробило три часа, и большое плавучее кафе было переполнено публикой. Громадный плот под толевым навесом, поддерживаемым деревянными колоннами, соединялся с нудным островком Круасси двумя мостиками. Один из них начинался посредине этого плавучего заведения, а другой соединял один из его концов с крошечным островком с одним деревом и потому прозванным ‘Цветочным горшком’, и только через островок можно было достигнуть берега, связанного с ним мостиком рядом с конторкой купален.
Поль привязал лодку у борта заведения, перелез через балюстраду кафе, потом, взявши за руки свою подругу, пересадил ее, и оба они уселись за столом друг против друга.
По другую сторону реки, по бечевнику, тянулась длинная вереница экипажей. Фиакры с тяжелыми громадными корпусами, под которыми сгибались рессоры, были запряжены клячами с опущенными головами и разбитыми ногами. Вперемежку с ними катились на легких колесах изящные лакированные кареты, увлекаемые лошадьми с тонкими и сильными ногами, с изогнутой шеей и белыми от пены удилами. На козлах их, вытянув вперед голову и засунув хлыст за голенище, сидели в ливреях важные кучера и твердо держали в руках вожжи.
Берег был покрыт сплошной толпой. Сюда приходили семьями, группами, парами и в одиночку. Гуляющие рвали цветы, спускались до воды, подымались на дорогу и останавливались, дойдя до перевоза. Тяжелый паром беспрерывно переезжал с одного берега на другой, выгружая на остров пассажиров.
Рукав реки, так называемый Мертвый рукав, через который переброшен мост к ресторану, казалось, спал, так спокойно было его течение. Флотилия яликов, шлюпок, душегубок, гичек и челноков, всевозможных форм ‘и видов, скользила по неподвижной воде. Судна перекрещивали свои пути, смешивались, причаливали одно к одному, внезапно останавливались искусным движением весел и снова двигались, подгоняемые усилиями мускулов, и быстро скользили. как длинные желтые и красные рыбы.
Беспрестанно появлялись новые суда то сверху, из Шату, то снизу, из Буяшваля. С одной лодки на другую перекатывались смех, приветствия, вопросы и перебранка. Гребцы выставляли на солнечный припек смуглую кожу, обтягивающую сильные мускулы, а дамы, усевшись на корме, прикрывались шелковыми розовыми, зелеными, голубыми и желтыми зонтиками, напоминавшими причудливые плавучие цветы.
Июльское солнце пылало в зените. Казалось, воздух был переполнен жгучей радостью. Ни малейшего ветерка не чувствовалось в листве ив и тополей.
Внизу, прямо напротив, подымался Мон-Валерьен с укрепленными громоздившимися друг на друга и залитыми ярким солнечным светом откосами, а справа виднелся чудный берег Лювесьенн. Следуя за течением реки, он изгибался полукругом, и на нем местами сквозь густую и темную зелень садов просвечивались белые стены дач.
У пристани Гренуйер толпа гуляющих теснилась под навесом гигантских дерев, превращавших этот уголок острова в один из великолепнейших парков мира. Женщины и девушки с рыжими волосами, с необычайно выпяченной грудью спереди и турнюрами сзади, с нарумяненными лицами, подведенными глазами, подкрашенными губами, зашнурованные и затянутые в причудливые платья, приносили с собой на лоно природы кричащие краски своих туалетов. Гулявшие тут же молодые люди смешными костюмами напоминали картинки модного журнала. Они были в светлых перчатках, лакированных ботинках, с тоненькими тросточками, а их монокли еще более подчеркивали всю пошлость их улыбок.
Остров суживался по направлению к Гренуйер. С другой стороны, где также функционировал паром, беспрестанно доставлявший публику из Круасси, рукав реки отличается бурным течением с массой водоворотов, омутов и пены и катится с быстротой потока. Здесь расположился на стоянку отряд понтонеров в артиллерийских мундирах, и солдаты, усевшись на длинной балке, наблюдали течение воды.
В плавучем заведении царила ужасная толкотня и шум. Деревянные столы, по которым тонкими липкими ручейками струилось пролитое вино, были заставлены наполовину опорожненными стаканами и окружены полупьяными людьми. Вся эта толпа кричала, пела и горланила. Мужчины со шляпами набекрень, с раскрасневшимися лицами, со сверкающими пьяными глазами, суетились и кричали во всё горло из одной потребности пошуметь. Женщины, явившиеся в погоне за вечерней добычей, угощались пока за собственный счет! Между столами расхаживали обычные клиенты этого заведения, целый отряд гребцов со своими спутницами в коротких фланелевых юбках.
Один из них бесновался у рояля и, казалось, играл и руками, и ногами. Четыре пары танцевали кадриль. Танец этот привлек внимание элегантных и корректных молодых людей, которые выглядели бы совсем прилично, если бы не носили на своих лицах следов пороков.
Здесь ясно чувствовалось дыхание всей накипи, всего разгула, всей гнили парнасского общества.
Здесь собирались приказчики, актеры, ничтожные журналисты, состоящие под опекой дворяне, биржевые зайцы, развратники-кутилы, старые полуразвалившиеся гуляки. Здесь был притон подозрительных личностей, наполовину известных, наполовину таинственных, отчасти удостаиваемых поклона и отчасти презираемых. Все эти мошенники, плуты, сводники и пройдохи расхаживали с важным и вызывающим видом. Казалось, на их лицах было написано:
— Первого, кто назовет меня негодяем, я раздавлю.
Это место казалось пропитанным похотью. От него веяло цинизмом и базарной галантностью. Самцы и самки оценивают здесь друг друга. Тут господствует атмосфера вожделения, и люди дерутся ни за что ни про что, лишь бы поддержать пошатнувшуюся репутацию, которую еще более позорят удары шпаги или пистолетные пули.
Каждое воскресенье сюда являются из любопытства окрестные жители. Каждый год здесь можно наблюдать молодых, очень молодых людей, только начинающих знакомиться с жизнью. Сюда заходят иногда люди, вышедшие только на прогулку, и случайно попадают наивные простаки.
Это место недаром называется Гренуйер (болото). Рядом с плавучим плотом, где едят и пьют, и вблизи ‘Цветочного горшка’ устроены купальни. Те женщины, формы которых еще достаточно сохранились, отправляются сюда, чтобы показать свою наготу и привлечь клиентов. Те же из них, которым приходится начинять себя ватой, подпирать пружинам, выравнивать и подправлять свою фигуру, с надменным и презрительным видом рассматривают своих барахтающихся в воде соперниц.
На маленькой площадке теснятся пловцы. Длинные, как шесты, круглые, как тыквы, узловатые, как оливковые сучья, согнутые вперед или откинутые назад полнотой живота и все невероятно безобразные, они прыгают в воду, брызги которой долетают до посетителей ресторана.
Несмотря на громадные деревья, отенявшие плавучий кабак, и соседство воды, здесь царила удушливая жара. Испарения разлитого ликера мешались с запахом потных тел и крепких духов, которыми пропитана кожа торговок любовью и которые испарялись в этом пекле. Но из всех запахов наиболее выделялся легкий аромат рисовой пудры, который то исчезал, то снова появлялся, который был разлит повсюду, как будто какая-то невидимая рука беспрестанно домахивала в воздухе невидимой пуховкой.
Река представляла интересное зрелище, и беспрерывное прибытие и отход лодок привлекали общее внимание. Спортсменки, развалившись на скамьях против гребцов с мускулистыми руками, презрительно посматривали на бродящих по острову искательниц даровых угощений.
Иногда в мчавшейся стремглав лодке сидевшие на берегу гребцы узнавали своих друзей и приветствовали их криками. Тогда вся публика, как бы охваченная припадком безумия, подымала страшный рев.
На повороте реки из Шату беспрестанно появлялись новые лодки. Они приближались, увеличивались, и как только на них кого-нибудь узнавали, опять со всех сторон подымался страшный крик.
Вниз по течению медленно скользила лодка, прикрытая палаткой и занятая четырьмя женщинами. На веслах сидела небольшого роста, худая, поблекшая девушка, Ола была одета в костюм юноши, а её волосы скрывались под лакированной шляпой. Против неё развалилась толстая блондинка в мужском костюме из белой фланели. Она полулежала в глубине лодки, упираясь ногами в скамейку по обе стороны сидевшей на веслах, и курила сигаретку. При каждом ударе весел её грудь и живот вздрагивали от внезапного толчка. Сзади под палаткой сидели две красивые высокие и стройные девушки, — одна брюнетка, а другая блондинка. Они крепко обнялись и, не отрывая глаз, смотрели на своих спутниц.
На Гренуйере раздался крик:
— Вот и Лесбос!
Вдруг начался невообразимый шум, и поднялась страшная толкотня. Стаканы полетели на пол, все полезли на столы и, как в бреду, кричали:
— Лесбос, Лесбос, Лесбос!
Крики перекатывались, становились неясными, сливались в какой-то ужасный вой, потом вдруг снова разрастались, разливались по всему пространству, покрывали равнину, заполняли густую листву высоких дерев, долетали до отдаленных холмов и неслись далее, к солнцу.
Сидевшая на веслах девушка при виде такой овации спокойно остановилась. Толстая блондинка, лежавшая в глубине лодки, небрежно повернула голову и приподнялась на локте, а две красивые девушки, расположившиеся на корме, начали смеяться и раскланиваться с толпой.
Тогда поднялся такой рев, что задрожали стены плавучего заведения. Мужчины приподымали свои шляпы, женщины махали платками, и все выкрикивали губами и резкими голосами:
— Лесбос!
Можно было подумать, что эта толпа, это скопище сволочи приветствует своего вождя, подобно эскадре, салютующей проезжающему по её фронту адмиралу.
Многочисленная флотилия лодок также приветствовала ялик с женщинами, которые подъезжали медленно, намереваясь пристать немного ниже.
Поль во время этих оваций вытащил ключ из кармана и начал свистеть изо всей мочи. Его подруга, возбужденная, побледневшая, схватила его за руку, чтобы помешать ему, и смотрела на него с яростью в глазах. Он был раздражен, охвачен ревностью самца и глубокой, инстинктивной безудержной яростью. С его губ, дрожавших от негодования, слетали слова:
— Это бесстыдство! Следовало бы привязать им камень на шею, да потопить, как собак.
Мадлена вдруг вспылила. Её маленький пронзительный голосок стал шипящим, и она начала быстро говорить, как бы защищая самое себя:
— Разве это тебя касается?.. Я думаю, они вольны делать всё, что хотят. Они никому ничем не обязаны. Брось свою глупую манеру и не мешайся не в свое дело.
Но он прервал ее:
— И чего только смотрит полиция!.. Я засажу их в Сен-Лазар!
Она вскочила:
— Ты?
— Да, я! А пока что запрещаю тебе разговаривать с ними! Понимаешь?.. запрещаю!
Она пожала плечами и сразу успокоилась:
— Мой милый, я буду делать то, что мне захочется. Если ты недоволен — убирайся хоть сию же минуту. Ведь я тебе не жена… не так ли?.. Ну, и молчи!
Он не ответил, и они продолжали сидеть рядом со сжатыми зубами и ускоренным дыханием.
Четыре женщины высадились на другом конце большого деревянного здания кафе. Одетые мужчинами выступали впереди. Одна из них была худая и походила на сморщенного мальчика. На висках у нее выступали желтые пятна. Другая заполняла своим литром пиджак из белой фланели и широкие штаны и покачивалась, как жирная гусыня, на толстых ногах с вывороченными коленями. За ними следовали их подруги. Все гребцы бросились к ним и стали им пожимать руки.
Они нанимали вчетвером маленькую дачку на берегу реки и жили там, как живут две семьи.
Их порок был публичный, официальный, явный. О нем говорили, как о чем-то естественном, что делало их почти симпатичными. В публике передавали друг другу шепотом странные истории и драмы, порожденные яростной женской ревностью. Говорили также о тайных посещениях маленького домика на берегу реки известными дамами и актрисами.
Один из соседей, возмущенный этими скандалезными слухами, донес о них жандармерии, и унтер в сопровождении понятого явился для проверки. Миссия была деликатная, так как в сущности нельзя было ни в чем упрекнуть этих женщин, совсем не занимавшихся проституцией, Унтер в большом недоумении, едва ли понимая сущность приписываемого им преступления, наудачу допросил их и послал рапорт с заключением об их невинности.
По этому поводу хохотали вплоть до Сен-Жермена.
Они медленно, как королевы, направились вдоль заведения Гренуйер и, казалось, гордились своей известностью, были обрадованы направленными на них пристальными взорами и считали себя выше этой толпы, этого сброда, этой черни.
Когда Мадлена их увидела, её глаза вспыхнули. Она обождала, пока те не поровнялись с её столом, и крикнула:
— Полина!
Толстая женщина, державшая под руку своего юнгу, обернулась, остановилась и ответила:
— Ах это ты, Мадлена! Иди, милая, поболтаем!
Поль сжал своими пальцами руку любовницы, но она сказала ему:
— Знаешь, мой милый… можешь проваливать!
Он замолчал и остался один.
Тогда женщины начали перешептываться, стоя втроем. По их губам скользила веселая, радостная улыбка. Они говорили быстро. Полина по временам посматривала на Поля с лукавой и злой усмешкой.
Наконец, выйдя из себя и дрожа с ног до головы, он вдруг поднялся, одним прыжком очутился рядом с Мадленой и схватил ее за плечи.
— Уйди, я требую, чтобы ты ушла, — крикнул он, — я запрещаю тебе разговаривать с этими потаскухами!
Но тогда раскричалась Полина и стала осыпать его ругательствами из своего богатого репертуара уличной женщины. Вокруг раздался смех. Публика начала тесниться и подыматься на цыпочки, чтобы лучше видеть. Он в изумлении слушал этот поток грязных ругательств, и ему казалось, что слова, вылетев из рта и упав на него, пачкали его, как грязь. Не желая быть участником скандала, он повернулся, отошел и облокотился на балюстраду у реки, спиной к трем победоносным женщинам.
Он стоял там, глядя на воду, и по временам быстрым движением, как будто что-то вырывая, снимал дрожащим пальцем слезу, появлявшуюся в углу век.
Он страстно любил Мадлену, не зная, за что, несмотря на свои изящные влечения, вопреки рассудку, наперекор воле. Он погряз в этой любви, как в грязной яме. Нежный и чуткий по природе, он мечтал об изящных идеальных и страстных отношениях, и вот эта маленькая слабая девушка, глупая, как и все проститутки, невыносимо глупая, даже некрасивая и злая, захватила его, овладела им целиком, покорила его душу и тело. Он отдался тому женскому очарованию, таинственному и всемогущему, той неизвестной силе, той чудовищной власти, исходящей от демона плоти, которая бросает самого умного человека в ногам женщины, хотя в ней и нет ничего, чем можно бы было объяснить её непреоборимое и верховное могущество.
А там, позади его, он чувствовал это, подготовлялось нечто гнусное. Звучавший сзади смех, казалось, пронизывал его насквозь. Что делать?.. Он хорошо знал это, но не мог.
Он упорно смотрел на расположившегося с удочкой на противоположном берегу неподвижного рыболова.
Вдруг тот быстро вытащил из реки маленькую серебристую рыбку, которая билась на конце лески, и начал снимать ее с крючка. Он безуспешно поворачивал ее во все стороны, потом, охваченный нетерпением, дернул крючок и вытащил окровавленный клубочек внутренностей. Поль вздрогнул, как будто у него самого вырывали сердце. Ему казалось, что любовь впилась в него подобно железному крючку, и что нитка от этого крючка была в руках Мадлены. Он знал, что при первой попытке вырвать из сердца эту любовь вместе с ней будет извлечено всё, что было в его груди.
Вдруг чья-то рука опустилась на его плечо. Он вздрогнул и повернулся. Рядом с ним стояла его подруга. Она молча оперлась на балюстраду и устремила взгляд на реку.
Он не знал, с чего начать разговор. Он не мог даже разобраться в том, что происходило в его душе. Единственным его чувством была радость, что она здесь, рядом с ним, что она вернулась. Он испытывал постыдную слабость, потребность всё простить, всё позволить, лишь бы она не покидала его.
После нескольких минут молчания он ласково спросил у неё:
— Не поехать ли? В лодке будет лучше!
Она ответила.
— Хорошо, мой котик!
Он помог ей спуститься в лодку, поддерживая ее и пожимая ей руки. На лице его отражалось умиление, а в глазах еще блестели слезы. Она взглянула на него с улыбкой, и они снова обнялись.
Они медленно поднимались вверх по реке вдоль берега, заросшего вербами, покрытого травой и окутанного послеполуденной прохладой.
Когда они вернулись в ресторан Грильона, было только шесть часов. Оставив свою лодку, они отправились пешком на остров по направлению к Безону. Они шли через поля вдоль высоких тополей, окаймлявших реку.
В высокой траве, уже готовой для кошения, росло много цветов. Заходящее солнце раскинуло внизу пелену желтого света, и в мягкой прохладе наступающего вечера летучий аромат травы смешивался с влажным запахом реки и насыщал воздух нежной истомой, довольством и счастьем.
Сердце охватывала легкая дремота, и что-то звучало в нем в унисон с этой спокойной прелестью вечера, с этим неопределенным и таинственным трепетом окружающей жизни, с этой повсюду разлитой меланхолической поэзией, которая, казалось, испарялась из растений и окружающих предметов, и расцветала и становилась ощутимой в эти счастливые часы.
Он чувствовал всё это, а она ничего не понимала. Они шли рядом. Ей надоело молчать, и вдруг она запела. Её резкий фальшивый голосок, которым она выкрикивала какую-то давно всем надоевшую уличную песенку, сразу нарушил глубокую и ясную гармонию вечера.
Он взглянул на нее и почувствовал, что между ними зияет непроходимая пропасть. Она сбивала цветки зонтиком, немного наклонив голову, рассматривала свои ботинки и пела, протягивая звуки, выделывая рулады и трели.
Значит, её маленький узенький лоб пуст, совсем пуст! Значит, в её голове звучит только эта жалкая музыка, и мысли, которые зарождаются в ней случайно, так же ничтожны. Она совсем не понимает его. Они более чужды друг другу, чем посторонние люди. Значит, его поцелуи никогда не проникали дальше её губ.
Наконец, она подняла глаза на него и улыбнулась. Он был тронут этим до глубины души и в порыве страстной любви сжал ее в своих объятиях.
Но, так как он мял её платье, она начала вырываться от него и пролепетала в утешение:
— Довольно, ведь я же люблю тебя, мой милый!
Тогда он схватил ее за талию и, точно обезумев, побежал увлекая ее за собой. Он целовал ее в щеки, в виски, в затылок и подпрыгивал от радости. Они свалились, задыхаясь, у куста, горевшего в лучах заходящего солнца.
Не успев еще отдышаться, она отдалась ему, хотя и не могла понять причины его возбуждения.
Они возвращались, держась за руки. Вдруг сквозь деревья они заметили на реке лодку с четырьмя женщинами. Толстая Полина также заметила их. Она выпрямилась и послала Мадлене несколько поцелуев. Потом она крикнула:
— Сегодня вечером!
Мадлена ответила:
— Сегодня вечером!
Сердце Поля сжалось от холода…
Вернувшись, они принялись за обед. Они уселись в одной из беседок у самой воды и молча начали есть. Когда наступили сумерки, им принесли накрытую стеклянным колпаком свечу, которая освещала их слабым колеблющимся светом. Каждую минуту из большой залы второго этажа до них долетали взрывы криков раскутившихся гребцов.
За десертом Поль, нежно погладив руку Мадлены, сказал ей:
— Я сегодня очень устал, моя малютка. Не отправиться ли нам пораньше спать?
Но она угадала его хитрость и бросила на него тот загадочный вероломный взгляд, который так быстро рождается в глубине женских глаз. Подумав, она ответила:
— Если хочешь, спи, а я отправлюсь на бал в Гренуйер.
Он улыбнулся одной из тех жалких улыбок, под которыми скрываются самые жестокие страдания, и попросил ласковым и скорбным тоном:
— Я был бы так благодарен, если бы ты согласилась остаться со мной.
Но она молча покачала отрицательно головой. Он всё еще надеялся и снова повторил:
— Я тебя очень прошу, мой дружок!
Она резко оборвала его:
— Я уже тебе раз сказала: если ты не доволен, можешь проваливать. Тебя никто не удерживает. Что же касается меня, то я обещала быть там и буду.
Он положил локти на стол, закрыл руками лицо и отдался горестным размышлениям.
Гребцы беспрерывно спускались вниз. Они отправлялись на бал в Грфнуйер.
Мадлена сказала Полю:
— Решай же, поедешь ли ты! Если нет, то я попрошу кого-нибудь забрать меня.
Поль поднялся и пробормотал:
— Едем!
Они отправились.
Ночь стояла темная, звездная. В воздухе чувствовался зной и удушливые испарения. Теплый ветерок обдавал лицо горячей лаской. Воздух был так тяжел и переполнен испарениями, что становилось трудно дышать.
Лодки отправлялись в путь, каждая с венецианским фонариком. Отходя от пристани, они тонули в глубоком мраке, и только маленькие цветные фонарики, подвижные и колеблющиеся, как горящие ивановские червячки, виднелись в разных направлениях, да слышались раздававшиеся со всех сторон голоса гребцов.
Лодка с Полем и Мадленой тихо скользила по уснувшей реке. По временам их обгоняли другие лодки, и тогда они замечали на носу белую спину гребца, освещенную фонарем.
Когда они миновали изгиб реки, вдали показался Гренуйер. Ради праздника заведете было украшено люстрами, гирляндами разноцветных фонариков, залито целыми потоками света. По Сене медленно двигалось несколько больших илотов с горящими на них храмами, пирамидами и монументами, составленными из огней всевозможных оттенков. Пылающие гирлянды спускались до самой воды. Порой в воздухе мелькал большой красный или голубой фонарь, прикрепленный на конце длинного невидимого удилища. Казалось издали, что это колеблется громадная звезда.
Эта иллюминация разливала вокруг кафе море света и освещала снизу до верху высокие прибрежные деревья, стволы которых на темном фоне ночи выделялись светло-серым цветом, а листья отливали серебристой зеленью.
Оркестр, состоявший из пяти пригородных артистов, наигрывал какую-то плясовую кабацкую мелодию, которой Мадлена стала вторить.
Подъезжая к острову, она выразила желание тотчас же войти в кафе. Полю же хотелось сначала объехать его вокруг, но ему пришлось уступить.
Публика теперь была почище. Здесь присутствовали почти исключительно спортсмены, и только кое-где между ними виднелось разбросано несколько горожан и молодых людей с девицами. Директор и организатор этого празднества, величественный господин в черном тяжелом костюме, поворачивал во все стороны свое истасканное лицо старого торговца дешевыми публичными увеселениями.
Поль облегченно вздохнул, так как Полина и её подруги отсутствовали.
Начались танцы. Пары безумно вертелись, подбрасывая ноги вверх, дочти к самому носу своих визави.
Женщины, рискуя вывихнуть бедра, прыгали в облаке юбок, показывая свои панталоны. Их ноги с поразительной легкостью подымались выше головы, и они производили всевозможные движения животом, подергивали бедрами, выпячивали грудь, распространяя вокруг себя острый запах женского пота.
Мужчины с бесстыдными жестами приседали, как жабы, гримасничали, ходили колесом или же силились казаться смешными, жеманничали с забавной грацией.
Толстая служанка и двое мальчиков прислуживали посетителям.
Так как плавучее кафе было покрыто лишь крышей я не имело наружных стен, то разнузданный танец как-то неестественно выделялся на фоне тихой ночи и усеянного звездами далекого неба.
Вдруг внизу, напротив, осветился Мон-Валерьен, как будто за ним вспыхнул пожар. Свет постепенно разливался, усиливался, охватывая всё большую и большую часть небосклона. На небе вырисовался большой круг бледного белого сияния. Потом появились красные оттенки. Они увеличивались, окраска их становилась интенсивнее и, наконец, приобрела цвет раскаленного железа. Постепенно обрисовывался круг, который, казалось, выходил из земли. Это луна медленно подымалась над горизонтом, плывя в пространстве. С каждой минутой её красный цвет смягчался, принимал желтые оттенки, вскоре её диск засиял спокойным сверкающим светом, становясь по мере удаления от горизонта, всё меньше и меньше.
Поль залюбовался этой картиной и забыл всё окружающее. Когда он оглянулся, его подруга исчезла.
Он начал искать, но нигде не находил её. Окинув тоскливым взором столы, он отправился по зале, спрашивая то того, то другого. Но ее никто не видел.
Он блуждал, терзаемый беспокойством. Вдруг один из мальчиков остановил его.
— Вы ищете Мадлену? Она только что ушла с мадам Полиной
В тот же момент Поль заметил на противоположном конце женщину, одетую юнгой, и двух обнявшихся красивых девушек, которые перешептывались и посматривали на него украдкой.
Он всё понял и, как безумный, бросился к острову.
Он устремился сначала к Шату, но, добежав до равнины, повернул обратно. Он раздвигал попадавшиеся на пути густые заросли, прыгал через препятствия и останавливался по временам, прислушиваясь к окружающей тишине.
Кругом раздавались отрывистые звонкие крики жаб. От Бужаваля доносилось заглушенное пение какой-то птицы, повторявшей несколько однообразных звуков.
Луна бросала па расстилавшуюся равнину мягкий свет, покрывший ее подобно снежной пыли. Этот свет проникал в листву, струился по серебристой коре тополей и блестящим потоком заливал дрожащие вершины высоких дерев. Опьяняющая поэзия этого летнего вечера заворожила Поля. Она утишила его безумную тоску, расшевелив в его сердце злую иронию, и вызывая в то время в его нежной и созерцательной душе почти неистовую потребность идеальных ласк и страстных излияний на груди обожаемой верной женщины.
Он остановился, так как его душили частые и мучительные рыдания.
Но кризис скоро прошел, и он опять отправился дальше.
Вдруг его сердце дрогнуло, как от удара ножа: там, за тем кустом, обнимались. Он наткнулся на них. Это была пара влюбленных.
При его приближении они быстро удалились, прижавшись друг к другу, в бесконечном поцелуе.
Он не решался звать Мадлену, зная хорошо, что она не откликнется, и в то же время боялся неожиданно натолкнуться на нее.
Ритурнель кадрили с раздирающим ревом корнета, фальшивым смехом флейты и пронзительным визгом скрипки пронизывала его сердце, еще более усиливая страдания. Яростная трескучая мазурка разносилась под деревьями, то слабея, то усиливаясь, в зависимости от направления легкого ветерка.
У него мелькнула мысль, что она, быть может, уже вернулась. Да, она вернулась, несомненно! Почему бы ей не вернуться? Он просто потерял голову, охваченный глупым страхом и неопределенными подозрениями, так внезапно нахлынувшими на него.
И он внезапно проникся тем странным спокойствием, которое является иногда при самом сильном отчаянии, и вернулся на бал.
Поль быстро окинул взглядом зал. Её там не было. Он пошел между столами и вдруг неожиданно очутился лицом к лицу с тремя женщинами. У него, наверное, было смешное лицо, потому что они весело расхохотались.
Он снова отправился па остров. Снова, задыхаясь, он пробирался сквозь заросли, останавливался и прислушивался. Он слушал подолгу, так как у него звенело в ушах. Наконец, ему показалось, что до него долетает тихий пронзительный смех, который он хорошо знал. И он осторожно пополз, раздвигая руками ветви. Сердце так сильно билось в его груди, что у него захватывало дыханье. Два голоса шептали какие-то слова, которых он не мог разобрать. Потом они смолкли.
Тогда им овладело страстное желание бежать, ничего не видеть, не знать, уйти далеко от этой жестокой любовницы, которая доставляла ему одни страдания. Он вернется в Шату, сядет в поезд и никогда уже не увидится с ней. Но вдруг её образ предстал пред ним. Он увидел, как она утром просыпается в их теплой постели, ласково прижимается к нему, обнимает его за шею, с распущенными волосами, немного спутанными на лбу, с полузакрытыми еще глазами, но уже с раскрытыми для первого поцелуя губами. Внезапное воспоминание об этих утренних ласках наполнило его душу острым сожалением и страстным желанием.
Шепот послышался снова, и он, согнувшись, пополз на него. Слуха его коснулся раздавшийся невдалеке крик любви, который он слыхал в безумные часы её ласк. Он пополз вперед, ничего не сознавая, влекомый какой-то неудержимой силой…. и он увидел их.
О, если бы это был мужчина… другой… но это!.. Он чувствовал себя раздавленным их гнусностью. И он остался лежать, уничтоженный, пораженный, как будто он натолкнулся вдруг на изуродованный дорогой труд, на преступление против естества, на чудовищную грязную профанацию.
Перед ним мелькнуло воспоминание… Он вспомнил о маленькой рыбке, у которой вырвали внутренности… Мадлена пробормотала: ‘Полина’ — тем же странным шепотом, каким она раньше шептала: ‘Поль’. Его охватила такая мука, что он бросился бежать, куда глядят глаза.
Он натыкался на деревья, цеплялся за корни, падал, подымался и снова бежал. Вдруг он очутился у реки, у быстрого потока, освещенного луной.
Бурное течение образовало здесь большой водоворот, в котором переливалось лунное сияние. Высокий берег подымался над водой, точно скала с темным широким основанием, у которого разбивались волны прибоя.
На другом берегу громоздились друг над другом залитые лунным сиянием дома деревни Круасси.
Поль видел всё это, как во сне, как в далеком прошлом. Он ни о чем не думал, ничего не понимал, и все явления, даже его собственное существование, казались ему смутными, далекими, забытыми.
Перед ним была река. Понимал ли он, что он делает? Хотел ли он умереть? Он был охвачен припадком безумия. Он повернулся к острову, к ней, и в тихом ночном воздухе, в котором носились отдаленные назойливые звуки кабацкой музыки, раздался отчаянный нечеловеческий ужасный вопль:
— Мадлена!
Его отчаянный призыв пронизал тишину широкого небесного свода и разнесся в пространстве.
Потом ужасным прыжком безумного он бросился в реку. Вода расступилась и снова сомкнулась. От того места, где он исчез, пошли широкие круги. Вскоре они достигли другого берега, сверкая в лунном сиянии.
Обе женщины услышали этот крик. Мадлена вскочила:
— Это Поль!
В ней зародилось ужасное подозрение.
— Он утонул, — крикнула она и бросилась к реке. За ней побежала толстая Полина.
Тяжелая лодка, управляемая двумя мужчинами, тихо плавала взад и вперед по одному и тому же месту. Один из сидевших в ней греб, а другой часто погружал в воду длинный шест и, казалось, искал чего-то. Полина крикнула:
— Что вы делаете? Что случилось?
Незнакомый голос ответил:
— Только что утонул человек.
Обе женщины, прижавшись друг к другу, сосредоточенно следили за движениями лодки. Издали, из Гренуйер, доносились звуки музыки и, казалось, аккомпанировали ритмическим движениям мрачных гребцов, а река, скрывавшая труп, по-прежнему клубилась и сверкала.
Поиски продолжались. Ужасное ожидание заставляло Мадлену дрожать с ног до головы. Наконец, по меньшей мере через полчаса, один из мужчин крикнул:
— Здесь!
И он начал медленно подымать свой длинный багор. Вскоре на поверхности реки показалось что-то большое. Другой лодочник бросил свои весла, и общими усилиями они вытащили, наконец, и положили в лодку неподвижную массу.
Затем они поплыли к берегу, ища светлого и низкого места. Туда же направились и женящы и подоспели как раз к тому моменту, когда лодка пристала к берегу.
Когда Мадлена увидела утопленника, она в ужасе отскочила. Освещенный лунным сиянием, он казался зеленым, а его нос, глаза и рот и всё платье покрывала тина. Скрюченные, сведенные судорогой пальцы были ужасны, а лицо казалось опухшим. Из волос, склеенных илом, не переставая, сочилась грязная вода.
Мужчины начали всматриваться.
— Ты знаешь его? — спросил один.
Другой, перевозчик из Круасси, колебался:
— Кажется, будто знакомое лицо, а признать трудно.
Потом вдруг он воскликнул:
— Да ведь это господин Поль!
— Какой такой Поль? — спросил его товарищ.
Первый ответил:
— Поль Барон, сын сенатора, тот, который был так влюблен.
Его товарищ глубокомысленно прибавил:
— Да теперь уже конец его кутежам! Жалко всё же умирать, коли кто богатый.
Рыдающая Мадлена упала на землю. Полина приблизилась к телу и спросила:
— Он умер? совсем умер?
Мужчины пожали плечами:
— Столько времени прошло! Где же тут!
Потом один из них спросил:
— Он жил у Грильона?
— Да, — ответил другой, — надо его отвезти туда, получим на чай.
Они опять сели в лодку и медленно поплыли вверх по течению. И долго еще женщины оставались на месте. Они потеряли лодку из виду и прислушивались только к удаляющимся равномерным ударам весел.
Полина схватила в свои объятия заплаканную Мадлену и начала ее ласкать и осыпать страстными поцелуями.
— Что ж делать? — утешала она. — Это не твоя вина. Как помешаешь мужчине дурить? Он хотел этого, и, в конце концов, ему же хуже.
Потом она приподняла ее и сказала:
— Пойдем, моя дорогая. Ты будешь спать с нами. Тебе нельзя возвращаться сегодня домой.
Она снова поцеловала ее.
— Пойдем, мы вылечим тебя, — сказала она.
Мадлена поднялась. Она уже не рыдала, хотя слезы и лились из глаз. Она положила голову на плечо Полины, как будто отдаваясь чувству, более интимному, более нежному и более надежному… Медленными шагами они стали удаляться от реки.