'Подписчик, влюбленный в свою газету', Станюкович Константин Михайлович, Год: 1897 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 13 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ
К. Н. СТАНЮКОВИЧА.

Томъ III.

Повсти и разсказы.

Издане А. А. Карцева.

МОСКВА.

Типо-литографя Г. И. Простакова, Петровка, д. No 17, Савостьяновой.

1897.

‘Подписчикъ, влюбленный въ свою газету’.

Такой ‘подписчикъ’ попадается преимущественно между ‘благосклонными читателями’, перешедшими сорокалтнй возрастъ. Обыкновенно, онъ не иметъ опредленныхъ занятй — врне — никакихъ — и скромненько живетъ на пенсю или, какъ прописываютъ дворники, ‘на свои капиталы’, уцлвше посл священной войны противъ выкупныхъ свидтельствъ.

Для такого подписчика газета — незамнимый другъ. Она занимаетъ его утро, даетъ пищу на остальной день и даже на слдующй, если онъ идетъ посл праздника, когда газета является въ тощемъ вид. Благодаря газет, подписчикъ знаетъ обо всемъ, что длается на бломъ свт, начиная съ манеръ и ежедневной пищи лорда Биконсфильда и кончая раскопками въ Месопотами, и, такимъ образомъ, газета не только даетъ ежедневный матералъ для обработки, но нкоторымъ образомъ поддерживаетъ семейное начало, такъ-какъ служитъ хорошимъ громоотводомъ противъ семейныхъ сценъ, неизбжныхъ втечени утра, если-бъ не было на свт газетъ.

Отнимите у такого подписчика газету — и онъ будетъ поставленъ въ серьезное затруднене относительно вопроса: какъ употребить свое время?

Какъ тутъ не любить газету, которая не только ршаетъ этотъ вопросъ, но кром того и доставляетъ духовную пищу ежедневно около десяти часовъ утра?

И за то какъ же любитъ такой подписчикъ свою газету! Среди эгоизма и безсердечя нашихъ дней эта привязанность представляетъ просто трогательное зрлище. Въ своей газет такой ‘подписчикъ’ любитъ ршительно все: онъ любитъ форматъ, назване, шрифтъ, статьи, объявленя, даже самыя опечатки. Однимъ словомъ, все въ газет, начиная съ заголовка и кончая извщенемъ, въ которомъ часу и на каке тракты сданъ такой-то нумеръ, мило сердцу такого подписчика. Онъ чувствуетъ уважене къ редактору-издателю (‘это, батюшка, такой умница… такой…’) любитъ своего фельетониста, и Боже васъ сохрани усомниться когда-нибудь въ врности извстй, сообщаемыхъ его газетой. Вы еще можете, безъ особеннаго риска на ссору, высказать несогласе съ направленемъ. ‘Влюбленный подписчикъ’ снисходительно пожалетъ васъ, что вы читаете ‘Чижика’, а не его возлюбленную ‘Синицу’, но все-таки дастъ вамъ высказать свое мнне, но подозрня въ врности сообщаемыхъ фактовъ онъ не потерпитъ и замахаетъ на васъ руками: ‘Синица’, сударь, не вретъ. ‘Чижикъ’ вретъ, а ‘Синица’ никогда!’

‘Влюбленный подписчикъ’ и въ руки-то беретъ совсмъ не такъ, какъ обыкновенный ‘благосклонный читатель’. Надо правду сказать, ‘благосклонный’ или ‘любезный’ читатель часто не особенно благосклонно относится не только къ самой газет, но иногда и къ ея редактору-издателю, фельетонисту и прочимъ авторамъ. Онъ не беретъ нумеръ деликатно, а какъ-то схватываетъ его и, глядя по склонности и времени, начинаетъ либо съ телеграммъ, либо съ хроники, либо съ отдла ‘театръ и музыка’, но весьма рдко съ того заповднаго мста подъ рубрикою: ‘С.-Петербургъ, такого-то числа и года’, которое отводится высшимъ соображенямъ. Вслдстве ли страха передъ скукой ‘священныхъ мстъ’, вслдстве ли легкомысля и непривычки къ чтеню якобы серьезныхъ статей, но только эти мста всегда пугаютъ ‘благосклоннаго’ читателя и онъ обходить ихъ съ уваженемъ, подобающимъ ‘священному мсту’. Разв ужъ взоръ его поразится краткостью статьи, обилемъ восклицательныхъ знаковъ и рзкостью фразъ, тогда только онъ прочтетъ передовую статью.

Просмотрвъ газету, т.-е. прочитавъ телеграммы, пробжавъ фельетонъ, хронику и послдня извстя, обыкновенный ‘любезный’ читатель броситъ ее въ сторону, иногда даже ругнетъ редактора-издателя и сотрудниковъ и займется текущимъ дломъ.

‘Любезныя читательницы’ никогда не бранятъ редактора-издателя, и, вроятно, потому, что обыкновенно начинаютъ газету съ конца. Первымъ дломъ ‘любезная читательница’ ищетъ объявленй съ черной каймой, начинающихся не всегда искреннимъ ‘душевнымъ прискорбемъ’. Убдившись, что люди смертны и ни одинъ изъ знакомыхъ не доставляетъ возможности поговорить о его качествахъ въ тон, отличномъ отъ того, въ которомъ говорятъ о знакомыхъ при ихъ жизни, ‘любезная читательница’ переходитъ къ объявленямъ, напоминающимъ самымъ ршительнымъ образомъ о жизни и ея тревогахъ. Она интересуется ‘пожилой кухаркой, умющей готовить за повара’, удивляется ‘особ, желающей поступить къ одинокому человку’, терзается отъ дешевизны голландскаго полотна, продающагося ‘почти даромъ’, весело улыбается, найдя въ объявленяхъ, что ея знакомые ищутъ ‘молодую, добраго и открытаго характера няню для присмотра за тремя малолтними дтьми’, и ршаетъ послать своей знакомой няню, хотя и не открытаго характера и вовсе немолодую, но чтобы сдлать любезность и имть случай услужить своей знакомой, у которой ‘то-и-дло мняются няньки’, какъ ядовито говоритъ ‘любезная’ читательница на ухо другой не мене ‘любезной’ читательниц. Пробжавъ длинную вереницу объявленй, ‘любезная читательница’ обращается къ тексту, начинаетъ съ приключенй и рдко добирается до телеграммъ, такъ какъ является какая-нибудь помха и газета бросается въ сторону, забытая среди домашнихъ хлопотъ, дтей и поздокъ въ Гостиный дворъ,— эту священную Мекку большинства петербургскихъ дамъ.

Совсмъ иначе относится къ своей газет и читаетъ ее ‘влюбленный подписчикъ’. Прежде всего…

Впрочемъ, я поближе познакомлю читателя съ такимъ ‘подписчикомъ’.

II.

Какъ только часы пробили девять ударовъ, Иванъ Петровичъ Пуговкинъ началъ ощущать нкоторое безпокойство.

Онъ давно уже всталъ, просмотрлъ объявленя вчерашняго нумера, пофилософствовалъ надъ нкоторыми изъ нихъ и очень обрадовался, когда въ половин восьмого часа его позвали пить чай. Онъ выпилъ свои два стакана съ неизмннымъ аппетитомъ, закурилъ сигару, отвтилъ на обычный вопросъ жены объ обд, что противъ тушеной говядины ничего не иметъ, бодрыми шагами пошелъ въ кабинетъ, и по обыкновеню, заходилъ, заложивъ руки назадъ. Въ восемь часовъ онъ снялъ халатъ, облачился въ сюртукъ, и когда въ кабинетъ пришла дочь, отправлявшаяся въ гимназю, онъ ласково поцловалъ ее и весело замтилъ:

— Что-то сегодня скажетъ ‘Синица’! Какъ-то вывернется Магонъ? Не люблю, я, Соничка, Магона! Чертъ его знаетъ, какъ онъ вертится! Я-бы ему… Впрочемъ, ты двица и теб пора въ гимназю. Вернешься — все разскажу, что сегодня пишутъ.

Иванъ Петровичъ трепалъ по румяной щек свою Соничку, провожалъ ее и снова ходилъ по кабинету, насвистывая какой-то старинный мотивъ и посматривая на часы. Бдняга ршительно не зналъ, что ему теперь длать, такъ-какъ всякое дло для него кончилось съ той самой поры, какъ его уволили, согласно прошеню, изъ флота, съ награжденемъ адмиральскимъ чиномъ и съ пенсономъ, благодаря которому можно было имть небольшую квартирку въ одной изъ дальнихъ линй Васильевскаго острова и жить смирненько, поджавъ хвостъ.

— Дарья! почтальонъ не звонилъ?

— Рано еще почтальону. Еще и девяти нтъ!— отвчала убиравшая гостиную Дарья.

— Ты всегда: девяти нтъ! Въ столовой часы отстаютъ!

Старая Дарья, давно жившая въ дом, знала очень хорошо, что адмиралъ каждый разъ задастъ вопросъ о почтальон, и каждый разъ отвчала неизмнной фразой.

Адмиралъ снова принимался свистать, но уже боле ршительно…

На полухронометр почтеннаго моряка стрлка приближалась къ девяти и Иванъ Петровичъ нтъ-нтъ да и заглянетъ въ гостиную и прислушается.

— Чертъ знаетъ, какя эти бести почтальоны ходятъ! Если-бы всыпать имъ по пятидесяти хорошихъ линьковъ, небойсь, прибавили-бы ходу, какъ ты думаешь, Дарья?— смялся старикъ.— Ты, глухая! Никакъ звонятъ!

— Кому звонить? Почтальонъ раньше десятаго часа не звонитъ!.

— Охъ, матроска, языкъ у тебя! Поди посмотри!

Дарья, скрывъ улыбку, шла въ прихожую и возвращалась, конечно, съ извщенемъ, что никого нтъ.

— Ты скажи почтальону, что я жаловаться буду… въ почтовый департаментъ напишу.— Барыня съ рынка не возвращалась?

— Нтъ еще.

— Почтальонъ долженъ летать… не дрянь какую-нибудь разноситъ, а газеты! Вотъ, Дарья, былъ-бы твой мужъ живъ, хорошимъ былъ-бы почтальономъ… Бывало, каналья, леталъ на брамсели стрлой!

— Ему нельзя почтальономъ. Сами знаете, какой-бы онъ былъ почтальонъ.

— Ты, Дарья, дура! Онъ пьянствовалъ съ умомъ и былъ-бы хорошй почтальонъ… Ты молчи… Я врно говорю!

Въ половин десятаго раздавался знакомый звонокъ и Иванъ Петровичъ весело потиралъ руки. Добродушная улыбка разливалась по его красному, поросшему лсомъ волосъ, лицу. Коренастый, короткй, крпкй, съ немного кривыми ногами, адмиралъ весело смотрлъ, какъ Дарья пускалась со всхъ ногъ въ прихожую и черезъ нсколько секундъ возвращалась съ газетой въ рукахъ.

Бережно принималъ Иванъ Петровичъ изъ рукъ Дарьи газету и, держа ее, словно какую драгоцнность, въ рук, уходилъ въ кабинетъ, приговаривая:

— Смотри, Дарья, не мшать мн. Я буду читать газету!

Вслдъ затмъ по всей маленькой квартирк проносилось: ‘баринъ читаетъ газету’. Адмиральша, уже вернувшаяся съ рынка, осторожно ступала, проходя мимо кабинета, и говорила сыну Фед, если онъ громко стучалъ каблуками:

— Тише, Федя, папа читаетъ газету.

И Федя ступалъ осторожно.

Адмиралъ между тмъ ловко присаживался въ кресло къ окну, клалъ около себя спички, пепельницу и пачку дешевыхъ трабукосовъ, надвалъ очки и бережно разглаживалъ газету своей широкой ладонью, словно утюгомъ, поглядывая на нее изъ-подъ очковъ съ нжностью влюбленнаго. Желая продолжить наслаждене, онъ смотритъ на черный заголовокъ ‘Синицы’, которымъ любуется вотъ уже двнадцать лтъ, на условя подписки и на надпись, извщающую его, что ‘въ этомъ No 6 страницъ’ и, слдовательно, есть что почитать, и только спустя минуту, другую, адмиралъ со словами: ‘что-то сегодня пишутъ?’ начинаетъ съ оглавленя и, не торопясь, прочитываетъ его вполголоса, сопропождая чтене своими коментарями:

— ‘Военное обозрне’. ‘Политическое обозрне’. ‘Новая интрига англйскаго министерства’. Ахъ вы, интриганы, интриганы! Мы, братъ, васъ насквозь видимъ! Мы твои штуки выведемъ на свжую воду, небойсь, братъ… ‘Нуженъ-ли флотъ Росси?’ Должно быть, интересная статья!— весело улыбается адмиралъ.— Съ одними поповками далеко не удешь — нтъ! Мы, небойсь, стары стали, моряки, такъ насъ на покой!— горько усмхается старикъ, чувствуя, какъ что-то подступило ему прямо къ сердцу.— Тоже плавали, не хуже другихъ. Только не кланялись… ‘Военный отдлъ’, ‘Изъ Арабъ-Конака’, ‘Изъ Трестеника’, ‘Послдня извстя’: ‘Послдня минуты Виктора-Эмануила’… Хорошй былъ человкъ, только насчетъ женскаго пола слабъ… хе-хе-хе! ‘Внутрення новости’. ‘Хроника’: Убйство малолтняго. Гербовый сборъ. Госпожа Стрепетова въ ‘Горькой судьбин’. Дятлы-разорители. Приспособленя къ телефонамъ. Патти въ Вн. Изъ Курска, Ростова, Кева, Уржума, Сольвычегодска, Варшавы. Телеграммы. Заграничныя извстя. Послдня извстя. Фельетонъ: въ Индю… Интересный нумеръ, интересный. Прекрасно ведетъ газету редакторъ. Превосходно!— одобряетъ адмиралъ, закуриваетъ трабукосъ, принимаетъ удобнйшее положене и начинаетъ чтене съ того мста, гд выставлено: ‘С.-Петербургъ, такого-то числа и года’.

Адмиралъ читаетъ не спша, иногда перечитывая фразы, особенно ему нравящяся или не совсмъ понятныя, и нердко киваетъ своей сдой бородой въ знакъ одобреня.

— ‘Время дорого, а потому главныя силы западнаго отряда, вроятно, уже двинулись впередъ!’ — повторяетъ онъ слова военнаго обозрня и нисколько не сомнвается, что главная квартира поступила вполн согласно съ предначертанями военнаго обозрвателя ‘Синицы’. ‘Еще одинъ ударъ и… непрятель будетъ раздавленъ!’

Адмиралъ не шовинистъ. Вмст съ ‘Синицей’, онъ не желалъ войны, но какъ только она была объявлена, онъ сказалъ вмст съ ‘Синицей’, что война необходима, послалъ въ редакцю ‘Синицы’ сто рублей въ пользу раненыхъ, заставилъ жену и дтей щипать корпю и самъ нердко присоединялся къ нимъ по вечерамъ, поклевывая носомъ…

Одобривъ еще разъ стратегическя намреня ‘Синицы’, адмиралъ перешелъ къ политическому обозрню. Политическя комбинаци ‘Синицы’ приводятъ его всегда въ восторгъ. Прочитывая обычныя выраженя: ‘мы не допустимъ’, ‘Росся не позволитъ’ или ‘чувство русскаго народа не потерпитъ’, адмиралъ волнуется и во время чтеня вполн убжденъ, что, дйствительно, онъ, отставной адмиралъ, Иванъ Петровичъ Пуговкинъ, не позволитъ, не потерпитъ и не допуститъ. Увлекаясь чувствами, старикъ даже сердится и громко говоритъ:

— Конечно, мы не позволимъ! Шалишь, братъ! Мы не даромъ проливали кровь и сдлали столько расходовъ!..

Старикъ даже покраснлъ отъ негодованя. Въ эту минуту онъ живетъ полно, такъ какъ убжденъ, что онъ вмст съ ‘Синицей’ выведетъ все на свжую воду и спасетъ Россю отъ всхъ коварныхъ замысловъ. ‘Мы’ и ‘онъ’ какъ-то переплетаются между собой и онъ длается съ ‘Синицей’ нераздленъ. ‘Синица’ положительно завладла имъ и заставила забыть, что трабукосъ давно потухъ и что адмиралъ напрасно сосетъ его и даже затягивается, получая, вмсто дыма, порцю непрятной горечи въ ротъ.

Адмиралъ самъ не замчалъ, какъ онъ нердко ‘сегодня’ позволялъ то, чего ‘завтра’ не позволялъ, а ‘завтра’ терплъ то, чего ‘вчера’ не могъ потерпть. Онъ подчинялся ‘Синиц’ безусловно, какъ-будто въ ‘Синиц’ онъ находилъ мння самаго Ивана Петровича Пуговкина, только пространне и литературне изложенныя. Онъ не слишкомъ, какъ онъ выражался, ‘поддавалъ пару’, принималъ въ соображене Европу и высше виды правительства, но и не любилъ, чтобы съ нимъ шутили, и чтобы съ Россей сдлали то-же самое, что сдлали съ нимъ, т. е. выпустили-бы въ отставку, хотя и по прошеню, но безъ особеннаго желаня. Адмиралъ терпть не могъ ‘Чижика’, о которомъ онъ зналъ отъ одного вхожаго въ домъ мичмана, и боялся ‘сметать царства и народы’. Самъ дипломатъ очень плохой, адмиралъ любилъ дипломатю и находилъ, что надо добиваться ‘возможнаго’, такъ какъ Бисмаркъ тоже въ нкоторомъ род человкъ, которому пальца никакъ нельзя положить въ ротъ безнаказанно. Короче, адмиралъ всегда готовъ былъ въ политик на компромиссы и не смущался пылкими рчами племянника-мичмана, когда мичманъ, потрясая бутербродомъ, доказывалъ, что безъ Константинополя лучше ему, мичману, застрлиться.

— Ты, мичманъ, не горячись. Не спорю, лестно, очень лестно въ географи прочесть: Константинополь — городъ россйской импери, но, милый мои другъ, какъ вы перешагнете черезъ Европу?

— Наплевать намъ на Европу!

Адмиралъ покачивалъ головой и начиналъ загибать пальцы на правой своей рук.

— Мичманъ слушай! Вотъ это Германя, это — Австря, это — Франця, это — Англя и, наконецъ, загибая мизинецъ, прибавлялъ адмиралъ,— это Италя. Что ты думаешь объ этомъ кулак, мичманъ?

Мичманъ глядлъ на кулакъ Ивана Петровича и ничего не думалъ. Онъ положительно утверждалъ, что или Константинополь, или онъ застрлится.

Адмиралъ тогда начиналъ разгибать пальцы, весело смялся, подталкивая Соничку, и замчалъ:

— Вотъ что значитъ читать ‘Чижика’! Вотъ до чего довелъ мичмана ‘Чижикъ’! Онъ Европы не признаетъ. Хочешь еще чаю, мичманъ? Валентина! Дай мичману чаю. Мичманъ! Кушай бутерброды!

Адмиралъ уже занялся корреспонденцями. По старому лицу стараго адмирала текли слезы. Онъ умиленъ и взволнованъ. Доброе его сердце трепетно бьется при чтени о подвигахъ русскихъ солдатъ! Казакъ, спасающй ребенка, голодные солдаты, отдающе свои скудныя порци другимъ, боле голоднымъ, заставляли вздрагивать его губы: въ глазахъ становился туманъ, старикъ откладывалъ ‘Синицу’, вынималъ изо рта трабукосъ и вытиралъ краснымъ фуляромъ глаза.

Онъ вспомнилъ свою прежнюю службу, вспомнилъ, какъ онъ лихо командывалъ фрегатомъ въ Средиземномъ мор и каке молодцы матросы были у него подъ командою…

‘А вдь ты, адмиралъ, парывалъ этихъ самыхъ молодцевъ самымъ лучшимъ манеромъ!’ — припоминается ему веселый голосъ товарища, разсказывавшаго наканун, какъ онъ на корвет ‘Голубка’, бывало, ‘закатывалъ’.

‘Парывалъ, это врно. Служба! А все-таки такой народъ… такой…’ — утшалъ самъ себя адмиралъ, хотя въ голову къ нему и закрадывалась робкая мысль, что лучше-было бы, если-бъ онъ не ‘парывалъ’…

Адмиралъ задумался и для освженя мыслей закурилъ новый трабукосъ.

Статья за статьей, извсте за извстемъ, замтка за замткой и, наконецъ, газета прочтена ршительно вся. Кром объявленй, не осталось никакой печатной строчки, которую-бы не скушалъ адмиралъ, такъ-что, когда онъ добрался до подписи редактора-издателя, то въ его голов уже толпились, подталкивая другъ друга, и Эски-Загра, и Эни-Загра, и Филипополь, и движене англйскаго флота къ Леванту, и рчь короля Гумберта, и государственная роспись, и убйство пятилтняго мальчика, и рчь Евтушевскаго въ педагогическомъ собрани, и похороны Распайля, и причины вымираня рыбъ, и Стрепетова въ ‘Горькой судьбин’, и конфиденцальный разговоръ графа Андраши, и мнне ‘Фоссовой Газеты’ о шибкинскомъ поражени, и некрологъ драгунскаго офицера, и дебютъ Жофруа въ ‘Абеляр и Элонз’, и триста пятьдесятъ нижнихъ чиновъ, выбывшихъ изъ строя, и увренность, что лордъ Биконсфильдъ останется въ меньшинств, а русскй народъ готовъ къ новымъ жертвамъ, и послдня слова Виктора Эмануила, и изрченя фельетониста, зовущаго въ Индю,— однимъ словомъ, если вообразить себ столпотворене, перенесенное изъ Вавилона въ человческую голову, то таковое, конечно, стояло въ голов почтеннаго адмирала, пока вс свдня, извстя и замтки не улеглись и не дали возможности адмиралу прйти въ себя и сообразить, кто именно умеръ — папа или итальянскй король, и кто вступаетъ въ Левантъ: англйская эскадра или русская, и, наконецъ, не есть-ли Левантъ новая оперетка, въ которой дебютируетъ новая пвица.

Ровно въ три часа адмиралъ разобрался и успокоился, а въ половин четвертаго, когда Соничка вернулась изъ гимнази и осторожно протворила кабинетъ, адмиралъ уже ходилъ по комнат, мечтая о такой комбинаци съ турецкой имперей, которая удовлетворила бы всю Европу.

— Здорово, двочка!— весело привтствовалъ адмиралъ, цлуя раскраснвшуюся щеку дочки,— Ну, братъ, дла наши превосходны. Англйское министерство въ меньшинств, Соничка. Да, кстати, чтобъ не забыть! Сегодня въ ‘Синиц’ совтуютъ не подклеивать языкомъ конвертовъ, случаи рака были… Помни, голубчикъ… Ну, теперь скажи матери, что адмиралъ сть хочетъ!..

Адмиралъ обдалъ съ большимъ аппетитомъ и за обдомъ разсказывалъ жен и дтямъ новости, прочитанныя въ ‘Синиц’. Онъ пересказывалъ все подробно и не всегда упоминалъ объ источник, когда дло касалось политическихъ соображенй. Онъ просто говорилъ: ‘я полагаю, я думаю’, и полагалъ и думалъ, конечно, такъ, какъ ‘Синица’. Посл обда адмиралъ ложился спать и вечеромъ, если приходилъ его товарищъ, старый холостякъ, тоже отставной адмиралъ, они пускались въ безконечные споры (его товарищъ читалъ ‘Ласточку’) и затмъ садились играть въ пикетъ, а если подвертывался мичманъ, то и въ преферансъ. И тогда мичману очень доставалось.

— Эхъ ты, мичманъ, мичманъ!— сердился старикъ.— Хочешь взять Константинополь, а ступить не умешь! Куда двалъ туза? просолилъ?

Посл ужина старикъ ложился спать довольный и счастливый. Дочь и сынишка выростали на славу, средствъ слава Богу хватало. Онъ, какъ ребенокъ, скоро засыпалъ съ мыслью о томъ, что-то завтра ‘Синица’ скажетъ.

III.

Такъ проходила мирная жизнь стараго адмирала. Я изрдка навщалъ его и любилъ слушать его воспоминаня о быломъ. Онъ не прочь былъ разсказывать, особенно если на стол стояла марсала, до которой онъ былъ большой охотникъ. Рдко я видлъ старика не въ дух: всегда бодрый, веселый, всегда на страж ‘русскихъ интересовъ’, не особенно дальновидный, но правдивый старикъ, онъ только начиналъ сердиться, когда заговаривали о флот или когда при немъ бранили ‘Синицу’. Я избгалъ этого и потому старикъ охотно болталъ со мною.

— Я разъ ‘его’ видлъ!..— разсказывалъ онъ какъ-то мн не безъ таинственнаго выраженя.— Это было въ прошломъ году, мн два дня не высылали газеты и я отправился въ редакцю. Умница! И лицо такое, знаете-ли, солидное у редактора-издателя ‘Синицы’. Принялъ меня благосклонно, очень благосклонно…

Старикъ, разумется, подписывался на газету еще съ ноября мсяца и ежегодно посылалъ въ редакцю письма, въ которыхъ благодарилъ за пользу и наслаждене, доставляемыя ему газетой, хвалилъ направлене и заканчивалъ самыми искренними пожеланями не только самой газет, но и ея редактору-издателю и всему его семейству. Разъ, тайно отъ всхъ, почтенный адмиралъ даже послалъ замтку въ газету о томъ, что тротуары не посыпаются пескомъ (наканун онъ упалъ и чуть было не вывихнулъ ногу). Съ замиранемъ онъ ждалъ, появится-ли его замтка въ печати, и когда черезъ три дня появилась замтка начинающаяся словами: ‘Мы получили слдующее письмо’, съ подписью ‘старый подписчикъ’, то адмиралъ прочелъ эту замтку нсколько разъ и еще боле полюбилъ ‘Синицу’. Въ тотъ же день говорилъ онъ и жен, и дочери:

— Ты прочти, что о посыпк тротуаровъ сегодня пишутъ… Надняхъ я чуть не упалъ, а теперь обратятъ внимане. Газета, братцы, великое дло!

Онъ положилъ этотъ нумерокъ отдльно и время отъ времени перечитывалъ его, но никогда и никому не открывалъ имени автора.

Но были и для адмирала непрятные дни. Однажды почтальонъ не принесъ въ урочный часъ ‘Синицы’. Адмиралъ ждалъ до одиннадцати часовъ и, наконецъ, не вытерплъ и вышелъ изъ дому. Онъ подошелъ къ газетчику, стоявшему на проспект, и попросилъ ‘Синицу’, но оказалось, что ‘Синицы’ нтъ и газетчикъ предлагалъ вмсто ‘Синицы’ другя газеты.

Адмиралъ съ презрнемъ отвергъ другя газеты и не въ дух вернулся домой. Онъ даже сталъ роптать, что его оставили безъ газеты. Кажется, ‘Синица’ газета благоразумная, русская, и вдругъ…

Цлые три мсяца, когда вмсто ‘Синицы’ редакця высылала адмиралу ‘Блку’, адмиралъ ворчалъ. И шрифтъ, и статьи, и соображеня ‘Блки’ — все ему не нравилось. Онъ читалъ ‘Блку’, но какъ читалъ!

— Ну ужъ и ‘Блка’!— ворчалъ онъ.— Никакой нтъ въ ней устойчивости! И слога нтъ, и мыслей нтъ, ничего нтъ… Такъ только слава, что газета. То ли дло ‘Синица’ — въ ней все есть. Недавно разсказывали мн, что около Сицили появился морской змй, а въ ‘Блк’ объ этомъ ни полслова. Если бы была ‘Синица’, она бы не пропустила этого извстя!

И досталось же всмъ въ дом изъ-за того, что не было ‘Синицы’! Адмиралъ ворчалъ на жаркое, находилъ, что въ дом все запущено, что Соничка долго спитъ, что едя шалитъ, жена мотаетъ деньги, а Дарья — лнтяйка. Вс очень хорошо знали, что старикъ сердится и ворчитъ изъ-за ‘Синицы’ и Валентина Егоровна, его жена, искренно молила Бога, чтобъ ‘Синица’ снова скорй вышла.

Когда посл трехъ мсяцевъ ‘Синица’ снова явилась въ рукахъ адмирала, онъ ее встртилъ съ той задушевной радостью, съ какой встрчаютъ старыхъ друзей. И снова адмиралъ весело говорилъ жен за обдомъ:

— Ты, Валентина, прочти, какъ адвокатовъ ‘Синица’ отдлала. И по дломъ! Не продавай Господа Бога, не криви душой. Боже тебя сохрани, едя, если ты будешь софистомъ! смялся адмиралъ, накладывая себ на тарелку еще кусочекъ жаркого.

IV.

Не такъ давно я пришелъ къ адмиралу. Дарья, отворившая мн двери, смотрла, противъ обыкновеня, невесело.

— Вс здоровы?

— То-то и дло, не вс. Старикъ нашъ слегъ.

Я прошелъ къ нему въ кабинетъ. Адмиралъ въ халат лежалъ на диван и читалъ ‘Синицу’. Лицо его осунулось и поблднло, насколько могла поблднть огрублая кожа стараго морского волка.

— Что съ вами?

— Да вотъ,— усмхнулся адмиралъ,— никогда не лежалъ, а теперь слегъ… Неможется что-то. Вы читали сегодняшнюю ‘Синицу’.

— Читалъ.

— Каково господину Тисс досталось, а? Я думаю, какъ онъ прочтетъ — ‘Синицу’ вдь во всхъ столицахъ Европы читаютъ — останется доволенъ!— оживился старикъ.— Превосходная статья.

Я посидлъ около адмирала, слушалъ, какъ онъ повторилъ мн весь нумеръ ‘Синицы’, и пошелъ къ Валентин Егоровн. Она была въ смущени.

— И слышать о доктор не хочетъ! Въ ‘Синиц’, говоритъ, писали, что медицина — такъ себ, одно времяпрепровождене.

Однако къ вечеру, когда старику стало хуже, усилился жаръ и сдлался бредъ, послали за докторомъ. Докторъ осмотрлъ больного, спросилъ сколько ему лтъ, и когда получилъ отвтъ, что шестьдесятъ восемь, сдлалъ серьезное лицо, сказалъ, что, можетъ быть, воспалене легкихъ, а можетъ и тифъ, а можетъ быть и возвратная лихорадка и, прописавъ лкарство, объявилъ, что завтра поститъ больного.

На слдующй день, когда Дарья, упросивъ наканун почтальона, чтобы принесъ газету раньше, въ девять часовъ (она даже дала ему свой двугривенный) съ торжественнымъ видомъ подала адмиралу ‘Синицу’, адмиралъ поблагодарилъ Дарью, надлъ очки и хотлъ было читать газету, но не могъ. Въ глазахъ рябило и буквы прыгали, точно маленьке чертенята. Это очень опечалило старика и онъ жалобно поглядывалъ на нумеръ, лежавшй нетронутымъ на столик. Дочь было хотла остаться и почитать старику, но онъ не позволилъ.

— У тебя, братъ, у самой служба есть. Надо службу исполнять добросовстно. Ступай, голубчикъ, въ гимназю. Да не плачь. Чего плачешь, Соня?— сказалъ, заикаясь, старикъ, замтивъ слезы на глазахъ у дочери и самъ чувствуя, что у него что-то щекочетъ въ горл.

Въ двнадцатомъ часу я зашелъ къ адмиралу и предложилъ ему прочитать газету. Старикъ поблагодарилъ меня ласковымъ взглядомъ и приготовился слушать.

Я началъ конечно съ начала. Старикъ оживился и нсколько разъ одобрительно похлопывалъ ладонью по своей ног, но подъ конецъ сталъ забываться. Когда я дошелъ до внутреннихъ извстй и хотлъ было приступить къ описаню одного старца, дожившаго до 110-лтняго возраста, адмиралъ былъ въ бреду и громко повторялъ, размахивая короткой, широкой мускулистой рукой:

— Шалишь, братецъ… Мы не позволимъ! Это какъ же? Князь Бисмаркъ… слава Богу! Жена, Соня, едя! Что же вы, родные мои, позволяете? ‘Синица’ пишетъ…

Словно плакучая ива, склонилась надъ изголовьемъ Валентина Егоровна и держала у сдой, воспаленной головы стараго друга пузырь со льдомъ. Слезы тихо капали изъ-подъ отцвтшихъ, когда-то свтлыхъ, живыхъ глазъ.

Вечеромъ адмиралу стало лучше, и Сонечка дочитала вслухъ газету до конца.

— А ты вотъ что, двочка: ты все-таки этотъ нумерокъ спрячь въ сторонку. Какъ поправлюсь, я его опять прочту. Хоть ты прекрасно читаешь, а самому все лучше. Спасибо, двочка… Дай-ка свою ручку. Я ее поцлую!

Надежды адмирала однако не сбылись.

Черезъ нсколько дней въ той же самой ‘Синиц’ я прочелъ извсте о смерти Ивана Петровича.

— Умеръ онъ спокойно, точно заснулъ!— разсказывала мн, тихо плача, вдова.— Со всми простился, всхъ благословилъ и совтовалъ не горевать?.. А какъ не горевать?.. Если бы вы знали, какой это добрый человкъ былъ!— сказала вдова и, понуривъ голову, какъ усталая лошадь, тихо поплелась въ осиротлый кабинетъ.

Тамъ, на письменномъ стол, лежали послдне нумера ‘Синицы’, никмъ не тронутые. Вдова, конечно, останется до конца жизни врной подписчицей этой газеты, несмотря на то, что дти еще при жизни отца нердко говорили матери, что напрасно отецъ вритъ такъ ‘Синиц’. Валентина Егоровна останавливала дтей и строго говорила, что отецъ любитъ эту газету и слдовательно…

Дти почтительно умолкали и все-таки украдкой смялись надъ ‘Синицей’.

‘Подписчикъ, влюбленный въ свою газету’.

Читайте также: