'Поденьшина', сатирический журнал В. Тузова. 1769. 'Пустомеля', сатирический журнал 1770. 'Кошелек', сатирический журнал Н. И. Новикова, 1774. Издание А. Афанасьева, Добролюбов Николай Александрович, Год: 1858 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 12 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

H. А. Добролюбов

Поденьщина

Сатирический журнал Василия Тузова. 1769. Издание А. Афанасьева. Москва, 1858

Пустомеля

Сатирический журнал 1770. Издание А. Афанасьева. Москва, 1858

Кошелек

Сатирический журнал Н. И. Новикова. 1774. Издание А. Афанасьева. Москва, 1858

H. А. Добролюбов. Собрание сочинений в девяти томах

Том третий. Статьи и рецензии. Июнь-декабрь 1858

М.—Л., ГИХЛ, 1962

Русская библиографическая наука развилась в нашем отечестве необыкновенно быстро и роскошно. Даже люди, убежденные в том, что Россия во всех науках достигла изумительного совершенства, должны согласиться, что ни одна наука не стоит у нас на такой высокой степени развития, как библиография. Нам даже кажется, что только в области библиографии являлись у нас до сих пор истинные ученые, в тесном значении этого слова, ради своей науки отрешавшиеся от всяких общественных, нравственных, литературных и иных интересов. У нас были и есть — и историки, и критики, и юристы, и политико-экономы, и математики, и натуралисты, и пр., и пр. Но все это, собственно говоря, не ученые, это — артисты, дилетанты, светлые головы, гении наконец, если хотите, но только уж никак не ученые. Всем памятно торжественное осуждение, провозглашенное целой партиею Грановскому за то, что он не был ученым,¹ не менее памятны нападки на Белинского за недостаток в нем учености.² В этом же смысле подымались голоса против Мейера, Кудрявцева и других людей, бывших полезными двигателями нашей общественной образованности.³ И действительно, что уж это за ученые, когда наука интересует их не исключительно сама по себе, не своим абсолютным величием и отвлеченною красотою, а своим отношением к жизни и реальным своим значением!.. Это уж значит, что они жизнь предпочитают науке, что недостойно истинного ученого. Часто встречаются у нас в некрологах фразы, что вот, дескать, умер человек, всю свою жизнь посвятивший науке… Но все это обыкновенно бывает несправедливо и только так кажется на первый взгляд. Кроме библиографов, никто у нас жизни своей не посвящал науке. Были ли у нас, например, ученые, подобные тому аббату, который много лет употребил на исследование вопроса о том, на каком именно месте находилась вилла Горация, и посвятил этому вопросу три толстых тома?⁴ Были ли у нас изыскатели, которые бы всю жизнь мучились над исследованием головоломного вопроса: каким образом происходило бы размножение человечества, если бы не было различия полов в человеческом роде? Были ли у нас специалисты по таким предметам, как, например, вопрос о том, на каком году начал седеть Рюрик, сколько было весу в колчане, который приснился Святославу в ‘Слове о полку Игореве’, какой формы, цвета и объема был сосуд, из которого дали напиться пива Илье Муромцу калики перехожие, и т. п.? Не было у нас таких ученых, и некоторые почтенные люди говорят даже с душевным прискорбием, что русская натура вовсе и неспособна к такой учености. Г-н Берви только, в своих исследованиях о том, как в анатомических признаках и химических явлениях уловить дух мира, подходит к такому идеалу учености. Но, к сожалению, фамилия г. Берви показывает, что и его не совсем можно причислить к семье ученых русских…⁵И выйдет, по надлежащем исследовании, что действительно, кроме библиографов, у нас истинных ученых нет и не бывало. Даже и те случаи, когда человек, занимающийся каким-нибудь предметом, вдруг является ученым, и эти случаи, — все до единого, — сводятся к библиографии. Человек забрасывает вас фактами, открытиями, глубокими соображениями, вы думаете, что он в самом деле изучал свой предмет, как он есть, живьем, что он сам думал о нем и вывел свои заключения на основании общих законов, им же самим если не открытых, то по крайней мере усвоенных, обдуманных, проверенных… Ничего не бывало: в конце концов оказывается, что он только знает литературу своего предмета, — иначе сказать: в библиографии угобзился зело… Далее этого русские ученые (собственно, так называемые) не простираются… Мы могли бы представить сотни доказательств и примеров, да только — зачем же доказывать то, что каждый день у всякого пред глазами?..

Зато библиография вполне удовлетворяет у нас самым взыскательным требованиям (если не упоминать о ‘Библиографических записках’,⁶ в которых она иногда сбивается с своего пути). Библиографы русские успели возвыситься до того научного величия, при котором мелки и ничтожны становятся обыденные интересы простых смертных. Библиограф русский, принимаясь за свой труд, отрешается от всего житейского, для него исчезают пространство и время, звания, полы, возрасты, все различия предметов, он носится в библиографических сферах, видя перед собою только буквы, страницы, опечатки, оглавления и не различая ничего более. Примеры и результаты подобной аскетической преданности своей науке и отрешенности от всего земного поистине достойны благоговейного изумления. Когда при вас говорят, например, о Гоголе, то вам приходят на ум прежде всего ‘Мертвые души’ и ‘Ревизор’, оттого что вы преимущественно к этим его произведениям привязываете разные литературные и общественные интересы. Для библиографа никаких интересов подобного рода не существует! Для него важна его наука, требующая указания страниц, года, формата и т. п. Библиограф погрешил бы против своей науки, если бы ‘Мертвым душам’ отдал преимущество пред ‘Развязкой Ревизора’ или ‘Перепиской’. Он совершил бы страшное преступление, если бы ‘Мертвые души’ предпочел ‘Гансу Кюхельгартену’. Помилуйте — что за невидаль ‘Мертвые души’! А ‘Ганс’ — библиографическая редкость… И так тверда у библиографов эта точка зрения, что один из них, составляя список сочинений Гоголя, действительно пропустил ‘Мертвые души’,⁷а другой библиограф, услышав об этом, сказал в оправдание своего собрата: ‘Один пропуск — не велика важность, нельзя же обойтись совсем без пропусков’. Так сильно в библиографах отрешение от всяких интересов, посторонних для их науки!..

Есть примеры еще разительнее. Один библиограф взялся, например, составить полный список русских женщин-писательниц.⁸ Взявшись за это, он сказал себе: фамилии мужеского рода кончаются на ъ, ий, женского — на а, я, по этому признаку буду я узнавать женщин-писательниц. И действительно, далее этого он уже ничего знать не хотел. Если бы ему предстали подписи: брама, мирза, мустафа, он бы всех их зачислил в женщины, а Елизавет Воробей, конечно, попала бы у него в мужчины, как у Собакевича. И в списке женщин-писательниц действительно оказалось несколько мужчин, даже несколько названий деревень, принятых библиографом за писательниц потому, что они оканчивались на а или я. Напрасно в самой книге упоминалась та же деревня, напрасно в том же журнале, откуда взято было известное имя, несколько раз назывался Егором писатель, принятый библиографом за Елену: он ничего знать не хотел, кроме своей науки и буквы Е., поставленной пред фамилией, которую счел он за женскую… Твердость духа и презрение ко всему житейскому — поразительные!..

Нам кажется, что г. Афанасьев не совершенно достиг еще до такого презрения к жизненным интересам ради высоты своей науки. Истинный, совершенный библиограф издал бы, конечно, ‘Мешенину’,⁹ а уж никак не ‘Кошелек’, при котором у Сопикова¹⁰ не стоит даже отметки: ‘редка’. Неполноту и даже слабость библиографических начал в г. Афанасьеве доказывают и многие из статей его, помещенных в ‘Библиографических записках’, ‘Атенее’, ‘Русском вестнике’ и пр. В нем еще заметно легкомысленное, дилетантское стремление пользоваться библиографическою наукою для разрешения некоторых чуждых ей вопросов. Такие статьи, как ‘Школа светских приличий’, ‘Черты нравов прошлого столетия’ и т. п., уже по самому заглавию своему неприличны для истинного библиографа.¹¹

Но, с другой стороны, г. Афанасьев подает блестящие надежды на то, что он достигнет совершенства библиографической учености. Надежды эти поддерживаются в нас особенно изданием ‘Пустомели’ и ‘Поденьшины’. Здесь библиографическая точка зрения заслонила уже пред г. Афанасьевым всякие другие интересы. ‘Пустомеля’ ‘редка’ (выразимся так, принимая ее за женщину-писательницу): только два экземпляра известны в свете, да и то еще другой-то известен только по слухам и потому остается в подозрении, сам г. Булич, автор речи о значении Пушкина,¹² не видал ‘Пустомели’ и говорил о нем только по слухам. Эти обстоятельства сообщают ‘Пустомеле’ великую ценность в глазах библиографа. Ему дела нет, что журнал этот плох, что от него никому не может быть ни пользы, ни удовольствия, что никто им не поинтересуется. Он редок, — и этого достаточно. Конечно, и редок-то он именно потому, что был слишком плох, так что даже 88 лет тому назад немногих интересовал. Но это ничего не значит в глазах библиографа: издавая редкость, он оказывает услугу своей науке, а до остального ему дела нет. В 1769 году стали выходить ‘Всякая всячина’, ‘Адская почта’, ‘И то и се’, ‘Ни то ни се’, ‘Полезное с приятным’, ‘Пустомеля’, ‘Смесь’, ‘Трутень’.¹³ Человек с обыкновенными, простыми понятиями о литературе выбрал бы, конечно, ‘Трутень’, как самый лучший из всех и имеющий интерес не только исторический, но даже отчасти и современный. Затем обыкновенный человек издал бы ‘Живописца’, ‘Вечера’ и другие новиковские издания до ‘Утреннего света’.¹⁴В этих изданиях затрогивались серьезные вопросы, которые получили свое развитие только в позднейшее время, и во многих отношениях современной публике было бы поучительно проследить, как ставились и понимались некоторые из нынешних вопросов сатирою прошлого столетия. Правда, и в то время сатира была не совершенно свободна и откровенна в своих речах, слабость ее сознавал сам Новиков, поместивший в ‘Живописце’ письмо одного приказного, который, обращаясь к ‘Живописцу’, говорит: ‘Мне кажется, брат, что ты похож на постельную жены моей собачку, которая брешет на всех и никого не кусает, а это называется брехать на ветер. По-нашему — коли брехнуть, так уж и укусить, да и так укусить, чтобы больно, да и больно было. Да на это есть другие собаки. А постельным хотя и дана воля брехать на всех, только никто их не боится…’ Но при всем этом нужно сказать, что многие из намеков, обличений и насмешек новиковской сатиры не показались бы бледны и в современной обличительной литературе. Таковы сатирические его выходки против взяточничества, барской спеси, пренебрежения человеческих прав в низшем классе общества, ложного благочестия и т. п. Но еще более интереса имеет для нас новиковская сатира как исторический документ, рисующий перед нами нравы эпохи. Есть вопросы, которых положение совершенно уже не то в совремейном обществе, как было 90 лет тому назад, но которые все-таки не перестают привлекать наше внимание по своему историческому значению. Таков, например, вопрос об отношениях помещиков к крестьянам. Конечно, теперь порядок дел совершенно уже изменился или изменяется. Но тем любопытнее для нас сохранение черт невозвратной старины и тем важнее для нас убеждение, что еще в прошлом веке, почти при самом начале своего развития, литература наша уже выражала добрые стремления относительно этого вопроса. Заметки новиковских журналов на этот счет чрезвычайно живы и метки и, как черты своего времени, дышат правдой. На них-то, конечно, прежде всего и обратилось бы внимание обыкновенного издателя, предпринявшего перепечатку старинных журналов.

Но библиография имеет свои права и свои воззрения. В виде уступки современным интересам г. Афанасьев издал и один из новиковских журналов, ‘Кошелек’, но это, кажется, самый слабый и наименее интересный из них. Даже ‘Парнасский щепетильник’¹⁵ едва ли не более представляет живых и серьезных заметок, чем ‘Кошелек’. Большая половина ‘Кошелька’ наполнена жестокими и довольно меткими, хотя слишком уже однообразными, нападками на французов и на французоманию в русских, в остальной половине помещены — плохой русский водевиль ‘Народное игрище’ и длинная, стихов в 400, ‘Ода России, на одержанные ею в 1770 году победы’.¹⁶ Из всего этого нам показалось не лишенным современного интереса только одно возражение ‘некоторых’ против меры, принятой в одном приятельском обществе для усовершенствования русского языка. Общество это решило: брать пять копеек пени с каждого, кто без надобности скажет французское слово вместо русского. Эта мера не для всех могла быть приятна, и вот как ‘Кошелек’ (стр. 16—18) излагает возражения противников:

Скажут некоторые, — что не подобною сей выдумке отечественный язык до совершенства проводить и обогащать надлежит, что на сие есть особо учрежденные места, которые денно-ночно о том пекутся, или по малой мере печися долженствовали бы, что три, пять или десять человек молодых людей, и только что охотников, не более к собранию ученых, как единица к тысяче, что приступать к сему важному делу надлежит таким порядком: несколько лет думать, несколько лет рассуждать, несколько лет делать начертания, несколько лет рассматривать оные, много лет приуготовлять вещество, много лет собирать оное, много лет приводить оное в порядок, много лет делать из приведенного в порядок выписку, много лет из выписки сочинять, а потом еще более всего много лет рассматривать и одобрять оный труд к печатанию, что надлежит трудящимся давать много жалованья, покойные квартиры, хорошие столы и прочее, дабы все сие услаждало чувства и приводило отечественный дух в сильное движение, наконец, чтобы казна прежде совершенно потеряла несколько десятков тысяч рублей, пока общество увидит несколько десятков строк сего важного сочинения, в печать изданных: но что таковое сочинение будет похвально, полезно, удивительно и принесет великую честь всему государству, подобные же нашим выдумки частных людей похожи на русскую пословицу: ^Ходила синица море зажигать, моря не зажгла, а славы много наделала’.

Подобные претензии можно нередко и ныне слышать от некоторых из ученых корифеев, а быстрота и правильность в ходе дела, лукаво изображенные Новиковым, еще долго, кажется, и впоследствии оставались неразлучны со многими из наших ученых обществ и академий.

О двух других журналах, изданных г. Афанасьевым, решительно сказать нечего, кроме разве того, что в ‘Пустомеле’, на стр. 98—103, помещено ‘Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке’ Фонвизина. Это, между прочим, может служить к опровержению предания, пущенного в ход, кажется, митр. Евгением (‘Словарь’, I, 188),¹⁷ будто »Послание к слугам’ появилось в первый раз на свет (в) 1763 году, в Москве, во время данного от двора народу публичного маскерада, на сырной неделе, когда на три дня во всех московских типографиях позволена была свобода печатания’. В ‘Пустомеле’, издававшемся в Петербурге, оно напечатано в июле 1770 года, и, кажется, судя по примечанию к нему издателя, в первый раз. В примечании, между прочим, говорится: ‘Кажется, что нет нужды читателя моего уведомлять о имени автора сего послания, перо, писавшее сие, российскому свету и всем любящим словесные науки довольно известно’.

Может быть, г. Афанасьев намерен перепечатать и некоторые другие из старинных журналов. В таком случае выразим наше искреннее желание — чтоб он сделал некоторое снисхождение современной читающей публике и не издавал бы ‘Мешанину’, а обратил свое внимание на издания Новикова.

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

Аничков — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. В. Аничкова, тт. I—IX, СПб., изд-во ‘Деятель’, 1911—1912.

Белинский — В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, тт. I—XIII, М., изд-во Академии наук СССР, 1953—1959.

Герцен — А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах тт. I—XXV, М., изд-во Академии наук СССР, 1954—1961 (издание продолжается).

ГИХЛ — Н. А. Добролюбов Полное собрание сочинений в шести томах. Под ред. П. И. Лебедева-Полянского, М., ГИХЛ. 1934—1941.

Гоголь — Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, тт. I—XIV, М., изд-во Академии наук СССР, 1937—1952.

ГПБ — Государственная публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).

Изд. 1862 г. — Н. А. Добролюбов. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), тт. I—IV, СПб., 1862.

ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.

Лемке — Н. А. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений под ред. М. К. Лемке, тт. I—IV, СПб., изд-во А. С. Панафидиной, 1911 (на обл. — 1912).

ЛН — ‘Литературное наследство’.

Материалы — Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861—1862 годах (Н. Г. Чернышевским), т. I, М., 1890.

Писарев — Д. И. Писарев. Сочинения в четырех томах, тт. 1—4, М., Гослитиздат, 1955—1956.

‘Совр.’ — ‘Современник’.

Указатель — В. Боград. Журнал ‘Современник’ 1847—1866. Указатель содержания. М.—Л., Гослитиздат, 1959,

ЦГИАЛ — Центральный гос. исторический архив (Ленинград).

Чернышевский — Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I—XVI, М., ГИХЛ, 1939—1953.

В том 3 включены статьи и рецензии, написанные Добролюбовым в мае — декабре 1858 года и напечатанные в ‘Современнике’ (в номерах с июня по декабрь включительно) и в ‘Журнале для воспитания’ (в номерах с августа по декабрь), при жизни критика не публиковалась лишь ‘Статья Times о праве журналов следить за судебными процессами’, запрещенная цензурой.

Литературно-критические и публицистические выступления Добролюбова за эти месяцы охватывают широкий круг проблем общественной жизни. Историческому прошлому России, всегда рассматриваемому критиком в теснейшей связи с вопросами современности, посвященыдве большие статьи — ‘Первые годы царствования Петра Великого’ и ‘Русская цивилизация, сочиненная г. Жеребцовым’. К ним по проблематике (особенно по освещению роли и положения народных масс, по определению задач исторической и литературной науки) близко стоят рецензии на сборник ‘Народные русские сказки’ А. Афанасьева и на ‘Историю XVIII столетия…’ Ф. К. Шлоссера. К этим работам примыкают те рецензии, в которых Добролюбов подвергает острой критике реакционные идеи, узость и убожество научной мысли, бессодержательность ряда изданий и т. д. (‘О нравственной стихии в поэзии’ О. Миллера, ‘Очерки исторического исследования о царе Борисе Годунове…’ Н. Полозова, ‘Исторический рассказ о литовском дворянстве’ Порай-Кошица, ‘Указатель статей серьезного содержания’ и др.).

Значительное внимание Добролюбов продолжает уделять критике так называемой обличительной литературы с ее показным либерализмом, мелкостью тем, картин, образов (рецензии на комедии ‘Предубеждение…’ Н. Львова, ‘Мишура’ А. Потехина, ‘Уголовное дело’ и ‘Бедный чиновник’ К. Дьяконова).

Ряд рецензий посвящен поэзии, за развитием которой Добролюбов всегда следил очень внимательно. В поле зрения критика не только передовая, демократическая поэзия (‘Стихотворения’ А. Н. Плещеева, ‘Песни Беранже’, поэма ‘Кулак’ И. С. Никитина), но также и явления литературы, которые вызывали его безусловное осуждение (‘Стихотворения для детей’ Б. Федорова, ‘Московские элегии’ М. Дмитриева, ‘Стихотворения’ Н. Я. Прокоповича).

В ряду существенных работ Добролюбова за это полугодие следует отметить также значительную группу рецензий на педагогическую и детскую литературу, эти рецензии — свидетельство непрекращавшегося пристального внимания критика к вопросам воспитания.

Для характеристики руководящей роли Добролюбова в ‘Современнике’ показательны его выступления от имени редакции журнала (‘Торжество благонамеренности’, ‘Известие’, ‘Об издании ‘Современника’ в 1859 году’).

Принадлежность Добролюбову рецензий, напечатанных в ‘Журнале для воспитания’, устанавливается на основании перечня статей Добролюбова, составленного редактором этого журнала А. Чумиковым (Аничков, I, стр. 21—22).

Сноски, принадлежащие Добролюбову, обозначаются в текстах тома звездочками, так же отмечаются переводы, сделанные редакцией, с указанием — Ред. Комментируемый в примечаниях текст обозначен цифрами.

ПОДЕНЬШИНА. ПУСТОМЕЛЯ. КОШЕЛЕК

Издание А. Афанасьева

Впервые — ‘Совр’., 1858, No 12, отд. II, стр. 236—242, без подписи. Принадлежность рецензии Добролюбову установлена на основании списка, составленного Чернышевским (Аничков, I, стр. 19).

О взглядах Добролюбова на сатирическую журналистику XVIII века см. также его статьи ‘Собеседник любителей российского слова’ и ‘Русская сатира в век Екатерины’ (тт. 1 и 5 наст. изд.).

1. Речь идет о полемике, возникшей в связи со статьей профессора Петербургского университета В. В. Григорьева ‘Т. Н. Грановский до его профессорства в Москве’ (‘Русская беседа’, 1856, кн. 3 и 4), целая партия — имеются в виду славянофилы (см. также прим. 14 к статье ‘Русская цивилизация…’).

2. Утверждение о ‘недостаточной учености’ Белинского было впервые высказано М. П. Погодиным в статье ‘Несколько слов по поводу некрологов г. Белинского’ (‘Москвитянин’, 1848, ч. IV, No

и затем подхвачено славянофилами и всей реакционной журналистикой.

3. Имеются в виду прогрессивные деятели Мейер Д. И. (1819—1856) — профессор правоведения в Казанском, а затем Петербургском университетах (см. о нем отзывы Чернышевского, III, 670—672 и IV, 288) и Кудрявцев П. Н. (1814—1858) — беллетрист, историк, профессор Московского университета, сотрудник ‘Отечественных записок’ и ‘Современника’, Кудрявцев был одним из блестящих учеников и преемников Грановского.

4. Исследование аббата: Bertrand Capmartin de Chaupy. Dcouverte de la maison de campagne d’Horace A Rome, 1767—1769 (Бертран Капмартен де Шопи. О местонахождении виллы Горация, Рим, 1767—1769).

5. О В. Берви и его книге ‘Физиологическо-психологический сравнительный взгляд на начало и конец жизни’ (Казань, 1858) см. рецензию Добролюбова (в т. 2 наст. изд.).

6. ‘Библиографические записки’ — журнал, выходивший в Москве в 1858—1859, 1861 годах, в 1858—1859 годах редактором его был А. Н. Афанасьев.

7. Имеется в виду ‘Список сочинений Гоголя’, составленный библиографом Г. Н. Геннади (‘Отечественные записки’, 1853, кн. 9, отд. VII, стр. 29—35).

8. Речь идет о работе H. H. Голицына ‘Список русским писательницам’ (‘Молва’, 1858, NoNo 28—30, 32—35), позднее она вышла отдельной книгой под названием: ‘Библиографический словарь русских писательниц’ (СПб., 1889).

9. ‘Мешенина Катоноскарроническая’ — сатирический журнал, выходивший в Петербурге в 1773 году, вышло всего лишь 2 номера.

10. Имеется в виду библиографический труд В. С. Сопикова ‘Опыт российской биографии’ (в 5 частях, СПб., 1813—1821).

11. Упомянутые статьи Афанасьева напечатаны: ‘Школа светских приличий’ — в ‘Атенее’, 1858, No 34, ‘Заметка о нравах прошлого столетия’ — там же, No 14. (См. ‘Перечень трудов А. Н. Афанасьева, составленный им самим’, в ‘Русском архиве’, 1871, т. XI, стлб. 1952—1954.)

12. Речь H. H. Булича ‘Значение Пушкина в истории русской литературы’ была произнесена в торжественном собрании Казанского университета 9 октября 1855 года, в том же году вышла отдельным изданием. Об этой речи см. также: Чернышевский, III, 519—523.

13. ‘Всякая всячина’ — журнал, издавался в 1769—1770 годах Г. В. Козицким, под наблюдением Екатерины II. ‘Адская почта’ — журнал Ф. А. Эмина, выходил в 1769 году. ‘И то и се’ — журнал, издавался в 1769 году М. Д. Чулковым. ‘Ни то ни се в прозе и стихах’ — журнал, издавался в 1769 году В. Г. Рубаном и С. Башиловым. ‘Полезное с приятным’ — журнал, выходивший в 1769 году при Сухопутном шляхетском кадетском корпусе, издавался И. Ф. Румянцевым и И. А. де Тейльсом. ‘Пустомеля’ — журнал, выходивший в 1770 году, фактическим его издателем был Н. И. Новиков. ‘Смесь’ — сатирический журнал, выходивший в 1769 году. ‘Трутень’ — сатирический журнал, издававшийся Н. И. Новиковым в 1769—1770 годах. Все эти журналы выходили в Петербурге.

14. ‘Живописец’ — сатирический журнал Н. И. Новикова, издавался в 1772—1773 годах. ‘Вечера’ — журнал, издавался в 1772—1773 годах группой лиц из кружка М. М. Хераскова. ‘Утренний свет’ — издавался Н. И. Новиковым в 1777—1780 годах, первоначально в Петербурге, а затем (с 1779 года) в Москве.

15. ‘Парнасский щепетильник’ — журнал, издававшийся М. Д. Чулковым в Петербурге в 1770 году, вышло 8 номеров.

16. По некоторым предположениям, автором комедии ‘Народные игрища’ была княгиня Е. Р. Дашкова (см. комментарии П. Н. Беркова в книге ‘Сатирические журналы Н. И. Новикова’, изд. АН СССР, М.—Л., 1951, стр. 589—590). Автор упомянутой ‘Оды’ — малозначительный духовный писатель Аполлос Байбаков (см. там же, стр. 590).

17. Цитируется книга: ‘Митр[ополит] Евгений [Е. А. Болховитинов]. ‘Словарь русских светских писателей’, т. I, M., 1845.

Читайте также: