Под тенью меча, Бьюкенен Роберт Уильямс, Год: 1876 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 261 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОДЪ ТНЬЮ МЕЧА
(The Shadow of the Sword)

РОМАНЪ ИЗЪ ЭПОХИ НАПОЛЕОНА I
РОБЕРТА БУКАНАНА

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО

ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ ЖУРНАЛУ ‘ИСТОРИЧЕСКІЙ ВСТНИКЪ’

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІИ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13
1894

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Этотъ романъ написанъ съ цлью протеста противъ войны, которая боле всхъ человческихъ учрежденій составляетъ позоръ и бичъ современной цивилизаціи. Но что я говорю? Эти слова писаны мною въ Шобурнес, гд наши англійскіе артиллеристы пробуютъ новыя орудія цною нашихъ кармановъ и оконъ. Я забываю, сколько именно стерлинговъ стоитъ англійскому народу каждый выстрлъ изъ новоизобртенной пушки, или какому денежному взысканію онъ подвергается для производства ежедневной пробной канонады въ Шобурнес и другихъ подобныхъ убжищахъ безпокойства. Передъ мною стнной календарь, изданный религіозной газетой ‘Христіанскій Встникъ’, и на немъ виднются среди портретовъ духовныхъ проповдниковъ воинственныя черты египетскаго героя, лорда Вольснея. Другіе признаки удостовряютъ, что во всхъ странахъ процвтаетъ христіанская цивилизація, которой мы такъ кичимся. Пріятно также думать, что даже либералы были вынуждены примнять воинственную программу и поддерживать энтузіазмъ владльцевъ египетскихъ фондовъ славными побдами надъ безпомощными ближними, живущими на Восток. Библія, мечъ и лазаретный фургонъ везд торжествуютъ, и религія Христа всюду одерживаетъ верхъ. Еще одинъ шагъ, и достигнутъ былъ бы золотой вкъ, этотъ шагъ, по мннію многихъ набожныхъ христіанъ и членовъ комфортабельныхъ клубовъ, заключался бы въ томъ, чтобъ старыя раны безпокойной Ирландіи были залечены порохомъ и картечью.

Но этотъ предметъ слишкомъ печальный, чтобъ по поводу его изощряться въ сарказмахъ. Я стою лицемъ къ лицу съ страшнымъ фактомъ, что война все еще существуетъ и будетъ существовать, пока ее терпятъ при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ и подъ какимъ бы то ни было названіемъ проповдники христіанства, среди которыхъ всего могущественне представители четвертаго сословія. Въ XIX вк война должна быть просто невозможной, а если она возможна, то это доказываетъ, какъ не вполн христіанство освободило свтъ отъ всхъ гнетущихъ его золъ.

Мой трудъ можетъ принести нкоторую пользу, но ни въ какомъ случа не принесетъ вреда. Многіе признаютъ и громко одобряютъ его, какъ протестъ противъ деспотизма, олицетвореннаго Наполеономъ. Но я надюсь, что онъ представляетъ нчто больше, именно протестъ противъ войны, какъ наиболе ненавистнаго и смертоноснаго символа ретрограднаго движенія современныхъ политическихъ идей.

I.
При солнечномъ свт.

— Роанъ! Роанъ! Разв ты меня не слышишь? Пора идти. Пойдемъ, пойдемъ! Мн страшно смотрть внизъ на тебя. Иди на верхъ, Роанъ!

Произносившій эти слова голосъ терялся въ голубомъ пространств, среди смутнаго шелеста крыльевъ и неяснаго щебета только что родившихся дтенышей морскихъ птицъ, а внизу на разстояніи тысячи футъ, на синемъ мор, омывавшемъ кроваво-красные, гранитные утесы, раздавался ясно, но не сильно, отвтный человческій крикъ.

Вдали на горизонт водяной поверхности садилось солнце, и его послдніе золотые лучи живо освщали изрзанные разслинами и расколотые бурями утесы Бретонскаго берега, зажигая огнемъ обнаженный камень на вершин, превращая грубую траву въ блестящіе изумруды, окружая золотистой мглой желтые цвты нависшаго надъ пропастью дикаго терна и заливая ослпляющимъ сіяніемъ выдающуюся скалу, на конц которой была привязана веревка.

На самомъ краю этой скалы, подъ лучами заходящаго солнца, стояла молодая двушка, громко кричавшая тому, кто невидимо вислъ въ пространств.

Солнечный свтъ прямо падалъ на ея лице, такъ что она невольно жмурилась, а нжное дуновеніе моря лобызало вки ея ослпленныхъ глазъ.

Судя по ея сильно загорлому цвту лица, ее можно было принять за цыганку, но такія смуглыя лица, какъ у нея, часто встрчаются среди женщинъ кельтической расы на Бретонскомъ берегу, а ея большіе глаза были не цыгански-черные, а эирно-срые, того таинственнаго цвта, который придаетъ имъ небесную мягкость, когда они дышатъ радостью и любовью, а могильный мракъ, когда выражаютъ гнвъ и ревность, дйствительно, смотря долго на такіе глаза, получаешь впечатлніе невдомой дотол глубины страсти, гордыни и самообладанія. Молодая двушка была высокаго роста, статная, хотя нсколько худощавая, съ маленькими ручками и ножками, такъ что еслибъ ея щеки были не такъ розовы, руки побле, а поступь мене эластична, то она могла бы быть рожденной аристократкой.

Въ этотъ самый день, восемнадцать лтъ тому назадъ ея отецъ, вернувшись на зар въ маленькое рыбачье селеніе съ громаднйшимъ въ тотъ сезонъ уловомъ, радостно узналъ, что Пресвятая Два подарила ему посл трехъ сыновей давно желанную двочку, которая досел сохранила невинную красоту дтства. Она уже кажется женщиной, не переставая быть ребенкомъ, и солнце, играющее въ эту минуту на щекахъ всхъ молодыхъ двушекъ на сто миль вокругъ по Бретонскому берегу, не освщаетъ боле прелестнаго существа.

Подобно легендарной королев Берт, она держала въ рукахъ прялку, но никакая королевская одежда, какъ бы она ни была роскошна, не могла къ ней боле идти, чмъ строгій, но живописный костюмъ Бретонской поселянки, состоящій изъ скромнаго благо чепца, синяго платья съ красной каймой, хорошенькаго передника съ затканными цвтами, граціознаго корсажа, украшеннаго четками, и деревянныхъ башмаковъ.

— Роанъ, Роанъ!

Снова раздается ея голосъ, похожій на щебетъ птицы, и снова онъ замираетъ въ голубомъ пространств.

Молодая двушка положила свою прялку подл виднвшихся на сосднемъ камн деревянныхъ башмаковъ и широкой поярковой шляпы, легла на землю, припавъ лицемъ къ самому краю утеса, и, взявшись рукою за опускавшуюся въ бездну веревку, посмотрла внизъ.

Висвшая въ пространств фигура почувствовала ея прикосновеніе къ веревк, и сіяющее лице посмотрло на нее съ улыбкой.

Съ минуту она видла подъ собой эту фигуру, окруженную цлой стаей морскихъ птицъ, а дале внизу бллъ берегъ, и сверкала зеркальная поверхность моря. Но потомъ голова у нея закружилась, и, вскрикнувъ, она закрыла глаза. Громкій звучный смхъ долетлъ до нея и придалъ ей бодрости. Она снова посмотрла внизъ.

Какая глубина! Она теперь видитъ все чисто и ясно, но ея глаза останавливаются не на красныхъ рифахъ и гранитныхъ скалахъ, усянныхъ узорчатыми водяными папоротниками, не на одинокой Герландской Игл, громадномъ, мловомъ монолит, возвышающемся надъ морскими волнами, не на обнаженныхъ утесахъ, усянныхъ чайками, отдыхающими отъ долгой дневной рыбной ловли, не на тюленяхъ, лниво плавающихъ въ темныхъ заводяхъ у подножія скалъ, не на рыбачьей лодк, тихо уходящей въ море съ медленно убывающимъ отливомъ. Всю эту картину она обнимаетъ быстрымъ взглядомъ, но ея черты тотчасъ исчезаютъ, и передъ нею виднется только ловкая фигура юноши, который то съ быстротою козы перепрыгиваетъ съ одной скалы на другую, то какъ бы плаваетъ въ воздух, придерживаясь за веревку. Онъ энергично работаетъ ногами и руками, занятый сборомъ птичьихъ яицъ. Вокругъ него кружатся и вьются безконечные ряды птицъ, наполняя воздухъ такой шумной, безпокойной сумятицей, что мене опытный птицеловъ сразу потерялъ бы голову. Онъ не обращаетъ никакого вниманія даже на гнвно-бросающихся на него самокъ, неудачно старающихся заклевать его босыя ноги. Вообще онъ какъ бы не сознаетъ грозящихъ ему опасностей и весело смется, словно его занятіе тмъ забавне, чмъ боле представляется опаснымъ.

Нельзя смотрть безъ волненія на его живыя, быстрыя движенія среди пустаго пространства, надъ которымъ свтитъ солнце, и подъ которымъ сверкаетъ море. Голова его обнажена, волоса, золотисто-русые, падаютъ на его плеча и по временамъ опускаются на глаза, причемъ онъ откидываетъ ихъ назадъ поспшнымъ движеніемъ своей львиной головы. Все въ немъ напоминаетъ этого царя животныхъ, не только голова и шея, но и глаза, которые, даже сверкая, какъ въ настоящую минуту, поражаютъ страннымъ, устремленнымъ куда-то далеко, мечтательнымъ взглядомъ. Онъ также ловокъ, какъ силенъ, и вся его фигура отличается геркулесовскими размрами, не даромъ онъ принадлежитъ къ семь Гвенферновъ, а на памяти людей ни одинъ Гвенфернъ не былъ ниже шести футовъ. Совершенно обнаженный и окаменлый, онъ могъ бы служить статуей Геракла, такъ онъ былъ великъ, строенъ и мускулистъ. Но даже въ теперешней его одежд — темно-синей рубашк съ открытымъ воротомъ, пестромъ кушак и синихъ шароварахъ, подвязанныхъ надъ колнками красной лентой, онъ кажется достаточнымъ геркулесомъ. Энергично занимаясь своимъ дломъ, онъ уже почти наполнилъ темными, землянистаго цвта яицами, прикрпленную къ его кушаку стку.

Солнце близится къ закату, и его лучи, ударяя на красноватые утесы, ослпляютъ глаза, но птицеловъ смло смотритъ на верхъ, на смуглое лицо молодой двушки, которое виднется надъ нимъ среди блоснжной стаи птицъ.

— Роанъ, Роанъ!— снова раздается ея крикъ.

Онъ машетъ своей палкой птицелова и съ улыбкой приготовляется къ возвращенію на утесъ.

— Иду, иду, Марселла!— отвчаетъ онъ.

И онъ медленно подымается съ помощью веревки, крючка своей палки и ногъ, которыми онъ ловко хватается за выдающіяся оконечности утеса. По временамъ камни обрываются подъ его тяжестью, и тогда онъ на минуту виситъ на воздух, поддерживаемый лишь веревкой, но если онъ въ эти моменты какъ бы блднетъ, то не отъ страха, а благодаря напряженнымъ усиліямъ, заставляющимъ его быстре переводить дыханіе. Голова у него не кружится, спокойный взглядъ его синихъ глазъ хладнокровно устремленъ то вверхъ, то внизъ, и онъ знаетъ каждую разслину, каждый выступающій уголъ береговыхъ утесовъ. Онъ движется медленно, но, все-таки, черезъ нсколько минутъ кружившіяся вокругъ него, какъ снжинки, птицы находятся не надъ нимъ, а подъ нимъ, наконецъ онъ достигаетъ вершины утеса, захватывается колнками за его край и выскакиваетъ на зеленую траву подл самой молодой двушки.

Теперь передъ нимъ открывается вся окрестная панорама. На пурпурномъ неб рельефно выступаютъ покрытыя зелеными пастбищами горы, только что спаханныя поля и купы деревьевъ, сквозь листву которыхъ выднются гнздящіяся другъ подл друга фермы. Но онъ смотритъ только на одно смуглое лице и на одни блестящіе глаза, которые съ любовью устремлены на него.

— Зачмъ ты такой смльчакъ, Роанъ?— произноситъ она мягкимъ бретонскимъ акцентомъ: — страшно подумать, еслибъ веревка оборвалась, или у тебя закружилась голова, Гильдъ и Хоэль говорятъ, что ты всегда длаешь глупости. Нельзя человку лазить по Герландскому утесу.

II.
Роанъ и Марселла.

Пробраться туда, гд никогда не бывалъ человкъ, залзть на такую высоту, куда рдко прокладываютъ себ дорогу козы, и знать вс тайныя убжища въ утесахъ, какъ знаютъ только ястребы, или вороны, вотъ въ чемъ заключалось все самолюбіе Роана. Онъ вполн раздлялъ стремленія всего, что летаетъ, плаваетъ и пресмыкается на свт. Онъ плавалъ, какъ рыба, ползалъ, какъ червякъ, и его счастье было бы полно, еслибъ онъ могъ летать, какъ птица, но и теперь никакая чайка не кружится надъ вершинами утесовъ съ такой легкостью, какъ онъ съ помощью одной веревки носится въ пространств, перелетая со скалы на скалу.

Вс поселяне и рыбаки въ Кромлэ славятся умніемъ лазить по утесамъ, но никто не превосходитъ его въ смлости и хладнокровномъ мужеств. Онъ ходитъ, поднявъ голову, тамъ, гд самые опытные птицеловы только пробираются ползкомъ. Конечно, онъ иногда падалъ и наносилъ себ тяжелыя поврежденія, но это только придавало ему новыя силы для еще боле отважныхъ подвиговъ.

Еще ребенкомъ Роанъ Гвенфернъ пасъ на этихъ утесахъ козъ и овецъ, оглашая уединенныя ущелья звуками своего маленькаго пастушескаго рожка. Мало-по-малу онъ усвоилъ себ вс тайны роковаго, омываемаго моремъ берега, и когда онъ возмужавъ сталъ ходить въ море вмст съ своими товарищами рыбаками то, все-таки, сохранилъ свою раннюю любовь къ скаламъ. Пока другіе гуляли по берегу, сидли передъ своими жилищами, лниво посматривали на растянутыя сти, или пили въ кабачк, Роанъ любовался какимъ нибудь естественнымъ храмомъ, созданнымъ не человческими руками, или проникалъ, подобно призраку, съ факеломъ въ рукахъ въ мрачную пещеру, гд тюленья самка кормила своего дтеныша, или наконецъ раздвшись плылъ по морю до подножья Герландской Иглы, гд бакланы вьютъ свои гнзда. Даже въ зимнюю непогоду, когда птицы не покидаютъ отъ страха свои скалистыя убжища, когда пнистые валы потрясаютъ до основанія могучія скалы, и громадные камни, отрываясь отъ утесовъ, съ шумомъ низвергаются въ морскую пучину, даже среди самой неистовой бури, Роанъ странствовалъ по берегу, не уступая чайкамъ въ ихъ страсти къ морю.

Эта страсть къ вод развивалась въ немъ изъ года въ годъ все боле и боле, хотя мудрые критики изъ числа городскихъ обитателей считаютъ такую страсть только удломъ поэтовъ, преимущественно лорда Байрона, и обвиняютъ въ нелпомъ сентиментализм всякаго, кто приписываетъ подобную страсть береговому поселянину въ Бретани, или въ Ирландіи. Однако какъ пахарь любитъ свое поле, матросъ свой корабль и городской оборванецъ свою улицу, такъ горячо любилъ Роанъ море. Безъ всякаго преувеличенья можно сказать, что, переселившись на н сколько миль внутрь страны, онъ былъ бы самымъ несчастнымъ человкомъ на свт. А что онъ любилъ море не съ цлью сентиментальничать, или позировать, но естественной, живой и горячей любовью, было вполн понятно. Море было его отцемъ.

Много дикихъ, но патетическихъ суеврій сохраняется еще на бретонскомъ берегу, много разсказываютъ еще тамъ нелпыхъ легендъ, которыя, однако, дышатъ животворящей врой и художественной красотой. Въ числ подобныхъ легендъ, переходящихъ изъ устъ въ уста, въ Кромлэ находится одна, въ основ которой лежитъ не пустая фантастическая мечта, а печальная правда. Въ ней говорится о томъ, какъ однажды въ лтнюю ночь рыбакъ Рауль Гвенфернъ взялъ съ собою въ море своего маленькаго золотокудраго сына. Неожиданно поднялась страшная буря, флотилія рыбачьихъ лодокъ носилась безпомощно по сдымъ валамъ и наконецъ, когда всякая надежда на спасеніе исчезла, рыбаки, преклонивъ колна, молили о помощи Пресвятую Дву. Молился, подобно другимъ, и маленькій мальчикъ, дрожа всмъ тломъ и крпко ухватившись за руку отца. Неожиданно невинный ребенокъ, и только онъ одинъ, увидалъ среди окружавшаго мрака и разъяренныхъ морскихъ волнъ ярко свтившійся образъ Пресвятой Двы, въ томъ самомъ вид, въ какомъ она стоитъ въ маленькой часовн на берегу. Вскор посл этого буря стихла, и вся флотилія рыбачьихъ лодокъ благополучно вернулась съ моря. Только среди смлыхъ моряковъ не доставало одного человка. Ребенокъ въ отчаяніи кричалъ ‘папа’, но отецъ не откликался на этотъ зовъ, волна унесла его въ пучину. Обливаясь слезами, ребенокъ разсказалъ о томъ видніи, которое представилось его глазамъ. Выйдя изъ лодки, онъ побжалъ къ матери и, бросившись къ ней на шею, созналъ всю горечь сиротства, съ того дня у него не было другого отца, какъ море.

Его мать, теперь бдная вдова, жила въ каменной хижин на краю селенія. Дарованный небомъ ей подъ старость, по особой милости Пресвятой Двы, внявшей ея молитвамъ, Роанъ съ годами становился все красиве, и его лице все боле и боле отличалось какимъ-то сіяющимъ видомъ, что мать объясняла въ глубин своего сердца небеснымъ видніемъ, явившимся ему на мор.

Съ теченіемъ времени эта легенда достигла до мстнаго патера, онъ пошелъ къ вдов, увидалъ ребенка, осмотрлъ его голову, такъ какъ онъ кичился знаніемъ френологіи, и пришелъ въ восторгъ отъ сіяющаго его лица. Для патера было несомннно, что Небо совершило чудо, а чудеса были слишкомъ рдки, чтобъ ими не воспользоваться. Поэтому онъ предложилъ вдов воспитать Роана въ религіозномъ дух и со временемъ сдлать его служителемъ алтаря. Конечно, это предложеніе было принято со слезами радости, и патеръ, человкъ въ своемъ род замчательный и отличавшійся нкоторыми знаніями, взялъ мальчика къ себ въ домъ. Его положеніе совершенно измнилось, и вмсто того, чтобъ пасти козъ на утесахъ, онъ сталъ учиться грамот, латинской грамматик и даже первымъ началамъ греческаго языка. Онъ оказался очень послушнымъ ребенкомъ и не жалуясь вставалъ на зар, когда еще было темно, чтобъ сопровождать патера въ церковь. Но, съ другой стороны, онъ обнаруживалъ особую страсть къ праздности и свобод. Чмъ онъ становился старше, тмъ эта страсть въ немъ боле развивалась, и онъ часто уходилъ въ море съ рыбаками или цлый день бгалъ по берегу, купался и ловилъ креветокъ, при этомъ онъ пропадалъ именно въ то время, когда онъ былъ всего нужне патеру. Однажды, его принесли домой со сломанной ключицей отъ паденія со скалы, гд онъ старался отбить гнздо у разъяреннаго ворона, а два или три раза онъ едва не утонулъ.

Патеръ все это терпливо переносилъ, надясь, что мальчикъ образумится, но мало-по-малу Роанъ сталъ задавать ему такіе вопросы, что патеръ становился втупикъ. Тогда все еще носились въ воздух революціонныя идеи, хотя существовала имперія, и 93 годъ едва коснулся Кромлэ. Роанъ сталъ въ тайн читать свтскія книги, глаза его открылись, и маленькій язычекъ сталъ болтать, вскор патеръ съ отвращеніемъ увидалъ, что мальчикъ былъ слишкомъ уменъ.

Когда пришло время послать его въ семинарію, онъ взбунтовался и прямо объявилъ, что ни за что не пойдетъ въ служители алтаря. Это былъ тяжелый ударъ для матери, и она возстала противъ своего ребенка, но, къ ея удивленію, патеръ принялъ его сторону.

— Полно, добрая женщина,— сказалъ онъ,— не надо насиловать ребенка. Жизнь патера тяжелая, и можно служить Богу инымъ образомъ.

Слыша это, Роанъ просіялъ, а его мать сказала, качая головой.

— Это невозможно.

— Совершенно возможно — продолжалъ патеръ,— да будетъ во всемъ воля Божія, и лучше быть хорошимъ рыбакомъ, чмъ дурнымъ патеромъ.

Дло кончилось тмъ, что мальчикъ вернулся домой. По правд сказать, патеръ былъ очень радъ, что отдлался отъ него. Онъ ясно видлъ, что Роанъ не былъ такимъ юношей, изъ котораго легко сдлать святаго человка, и, что онъ рано или поздно сдлается еретикомъ, а, можетъ быть, полюбитъ женщину. Но, все-таки, онъ не безъ сожалнія отказался отъ дальнйшаго руководства своего ученика, такъ какъ было большой потерей для церкви не обратить въ свою пользу легенду о явившемся ему на мор видніи. Впрочемъ, онъ скоро нашелъ боле подходящаго себ аколита (свщеносецъ) и совершенно забылъ о томъ разочарованіи, которое возбудилъ въ немъ маленькій сирота.

Между тмъ, Роанъ вернулся къ своей прежней жизни съ восторженной радостью птицы, освобожденной изъ клтки. Онъ легко убдилъ мать, что все устроилось къ лучшему, такъ какъ, сдлавшись патеромъ, онъ долженъ былъ бы ее покинуть, а теперь онъ навсегда останется съ ней, займетъ въ ихъ жилищ мсто своего отца и будетъ утшеніемъ ея старости. Онъ ненавидлъ только два рода жизни, и тотъ и другой заставилъ бы его разстаться съ матерью. Онъ ни за что не хотлъ быть патеромъ, потому что не любилъ духовной жизни и не могъ бы жениться на своей двоюродной сестр Марселл. Онъ не желалъ и, слава Богу, не могъ быть солдатомъ, такъ какъ былъ единственнымъ сыномъ вдовы.

Но наступилъ 1813 годъ, и великій императоръ, успшно уничтоживъ страхъ иноземнаго вторженія, который овладлъ всей Франціей посл его печальнаго возвращенія изъ Москвы, теперь подготовлялъ своимъ врагамъ ударъ, отъ котораго они должны были погибнуть навсегда. Ходили самые странные слухи, но ничего неизвстно было опредленнаго. Въ весеннему воздух стояла та роковая тишина, которая предшествуетъ гроз и землетрясенію.

Однако въ Кромлэ, уединенномъ и грустномъ уголк бретонскаго берега, солнце сіяло, и море искрилось подъ его лучами, какъ будто Москвы никогда не существовало, массы французскихъ труповъ не валялись подъ русскимъ снгомъ, и мученическая Франція не проклинала въ тайн своего тирана. Эхо войны слабо слышалось тамъ, и Роанъ не обращалъ на него никакого вниманія. Счастье эгоистично, а Роанъ былъ счастливъ. Жизнь казалась ему сладкимъ блаженствомъ, и это блаженство заключалось въ томъ, что онъ дышалъ, существовалъ и былъ свободенъ. Смотрть на солнце, любоваться утесами и пещерами, слдить за блыми парусами на мор и столбами дыма, подымавшимися къ небу изъ трубъ рыбачьихъ хижинъ, слушать назидательныя бесды толстаго патера и странные разсказы о битвахъ и походахъ его стараго дяди, наполеоновскаго служаки, внимать игр его двоюродныхъ братьевъ Алена и Яника на волынк, отыскивать птичьи гнзда, ловить сельдей въ тихую ясную ночь, а лучше всего гулять по берегу съ Марселлой, смотрть ей въ глаза и цловать ее въ губы — ничто не могло быть лучше, слаще этой жизни.

А Марселла?

Она была дочь сестры его матери и единственная племянница стараго капрала, у котораго она жила съ четырьмя взрослыми могучими братьями. Съ дтства онъ побдилъ ея сердце своей безбоязненной смлостью, и они постоянно бывали вмст, какъ настоящіе птенцы природы. Старшіе братья скучали въ ея обществ и проводили все свободное время или въ кабачк, или ухаживая за другими молодыми двушками, а Роанъ искалъ всегда случая остаться съ нею наедин и, пользуясь своимъ родствомъ, обращался съ нею очень нжно. Онъ любилъ ея темные глаза и черные волоса, ея милое, ласковое обращеніе и наивный культъ его смлости. Она была въ дтств товарищемъ его игръ, теперь она была его подругой, а вскор должна была перемнить это названіе на боле серьезное. Но бракъ между такими родственниками не одобрялся въ Бретан, и необходимо было для этого получить особое разршеніе епископа, къ тому же они еще ни однимъ словомъ не обмолвились между собою о своей любви.

Безъ сомннія, они понимали другъ друга, юность и старость умютъ выражаться безъ словъ. Юноши и молодыя двушки находятъ въ обществ другъ друга такое же счастье, какое они испытываютъ, смотря на лучезарное солнце, вдыхая въ себя свжій, благорастворенный воздухъ и гуляя подъ безоблачнымъ, лазуревымъ небомъ.

Взобравшись теперь на утесъ, Роанъ стоитъ подл молодой двушки и молча слушаетъ ея упреки, а потомъ вмсто отвта беретъ ее за голову обими руками и цлуетъ ее на об щеки.

Она смется и краснетъ.

Затмъ онъ направляется къ гранитной глыб, на которой оставилъ свою шляпу и деревянные башмаки.

Солнце мало-по-малу исчезаетъ на морскомъ горизонт. Пурпурный закатъ, горвшій около часа, все боле и боле блднетъ. Фантастическіе образы, созданные имъ, разсиваются, и въ воздух становится гораздо свже. Красные рифы, мокрый песокъ и сверкающія заводи подъ тнью выдающихся утесовъ теряютъ свой яркій колоритъ, морскія птицы возвращаются къ своимъ гнздамъ въ разслинахъ утесовъ, вдали на темнющемъ мор виднется рыбачья лодка, а на вершин утеса, на которомъ стоятъ молодые люди, не вдалек возвышается часовня Мадонны, служащая желаннымъ маякомъ для моряковъ, возвращающихся съ моря. Всю эту картину Роанъ обнялъ однимъ взглядомъ и, держа свою палку птицелова въ одной рук, а веревку въ другой, онъ направился по проторенной тропинк къ часовн. За нимъ послдовала Марселла.

Но не успли они сдлать нсколькихъ шаговъ, какъ большая блая коза выскочила изъ-за выдающейся скалы и, остановившись, стала пристально на нихъ смотрть. Очевидно, она ихъ узнала, потому что начала медленно приближаться къ нимъ, громко выражая свое удовольствіе.

— Посмотри,— воскликнула молодая двушка:— это Янедикъ.

Коза подошла къ ней еще ближе и стала тереться объ ея платье.

Потомъ она приблизилась къ Роану и положила свой подбородокъ, на его протянутую руку.

— Что ты тутъ длаешь, Янедикъ, такъ далеко отъ дома?— спросилъ съ улыбкой Роанъ:— ты все бродишь и когда нибудь сломаешь себ шею. Пора уже спать Янедикъ.

Эта коза принадлежала матери Роана, и она любила не мене его самого бгать по утесамъ, вс тайныя убжища которыхъ ей были хорошо извстны. Ея большіе каріе глаза не свтились сознаніемъ, но она приходила на свистъ, какъ собака, дозволяла деревенскимъ дтямъ кататься на ея спин и вообще была образованне большинства козъ, которыми изобиловалъ берегъ.

Янедикъ послдовала за Роаномъ и Марселлой, останавливаясь повременамъ, чтобъ пощипать траву, но когда они набожно вошли въ часовню, то она повернулась и тихо пошла одна домой.

Маленькая часовня была открыта днемъ и ночью. Ее построили рыбаки и съ немалымъ трудомъ принесли снизу изъ селенія необходимый матеріалъ. Она была очень чистенькая и гнздилась на самомъ высокомъ изъ окрестныхъ утесовъ, словно блая птица, остающаяся неподвижной во всякую погоду.

Въ ней не было теперь никого, и послдній отблескъ солнечнаго заката игралъ, проникая черезъ разноцвтное окно, на грубо написанной картин, изображавшей Пресвятую Дву, которая является матросамъ, спасающимся на плоту отъ кораблекрушенія въ открытомъ мор. Подъ этой картиной стоитъ престолъ, а за нимъ виднлась статуя Мадонны въ атласномъ плать. Вся она увшана ожерельями изъ цвтныхъ бусъ, внками изъ шелковыхъ цвтовъ, мдными изображеніями Божіей Матери и деревянными четками.

Марселла крестясь опускается на колни.

Роанъ, стоя и держа въ рук шляпу, смотритъ на картину надъ престоломъ.

Въ маленькой часовн все становится темне и темне, ея мрачныя стны усиливаютъ мракъ, и солнечный закатъ едва освщаетъ наклоненную голову Марселлы.

Здсь обитаетъ вра и, что еще драгоцнне, миръ и любовь.

Миръ царитъ въ этотъ вечеръ на земл, миромъ и любовью дышатъ сердца всхъ людей.

Неужели на слдующее утро омрачитъ землю тнь меча!

III.
Соборъ Роана.

Не вдалек отъ часовни Мадонны, но внизу подъ утесами, на морскомъ берегу, стоитъ соборъ, великолпне всхъ храмовъ, сооруженныхъ рукою человка, кровомъ ему служитъ лазуревое небо, а стнами пурпурные, красные, зеленые и золотые утесы, полъ же состоитъ изъ естественной мозаики. Люди называютъ главный входъ въ этотъ соборъ воротами св. Гильда, но самый соборъ не иметъ ни имени, ни прихожанъ.

При низкой вод въ ворота св. Гильда можно входить въ обуви, при полуприлив туда проникаютъ лишь въ бродъ, по поясъ въ вод, а при полномъ прилив доступъ въ соборъ открытъ только смлому пловцу.

Дв гигантскія стны изъ краснаго гранита выступаютъ съ двухъ сторонъ изъ фона скалы и соединяются на краю моря высокой аркой, украшенной мокрымъ нависшимъ мхомъ. Изъ этого колоссальнаго входа ясно виднется громадная зала съ стнами фантастически изваянными втромъ и водой, на подобіе мраморныхъ колоннъ, нишъ и т. д., тутъ нтъ, правда, цвтныхъ оконъ, но зато сверху простирается безоблачно синее небо, по которому кружатся морскія чайки, кажущіяся издали, при яркомъ солнц, блестящими бабочками. Царящій по угламъ этого природнаго храма религіозный полумракъ рисуетъ передъ глазами суеврныхъ людей статуи Мадонны и святыхъ, а на полу, покрытомъ водорослями и гальками, возвышаются мстами большіе камни, кажущіеся гробницами, на которыхъ въ полночный часъ покоятся, словно привиднія, морскіе тюлени.

Суевріе приписываетъ этой живописной мстности легенду, основанную на историческомъ факт.

Дйствительно, тутъ въ незапамятныя времена стоялъ большой монастырь, основанный человческими руками и окруженный плодоносной равниной, но монахи этой обители были великіе гршники, оскверняли ее присутствіемъ веселыхъ женщинъ и всячески омрачали славу Божію. Но Богъ въ своемъ милосердіи послалъ къ нимъ св. Гильда, чтобъ предупредить ихъ о грозившей имъ небесной кар, если они не раскаются и не прекратятъ своей гршной жизни. Въ холодную зимнюю ночь святой постучался въ ворота обители, холодный, голодный, мучимый жаждой, онъ едва держался на ногахъ и стучалъ очень слабо полузамерзшей рукой, сначала монахи не слышали его стука и продолжали свой веселый пиръ, а потомъ когда увидли его изможденное лице, нищенскую одежду и босыя ноги, то стали гнать его прочь. Тогда святой началъ просить ихъ пріютить его ради Пресвятой Двы и вмст съ тмъ громко предупреждалъ ихъ, что ихъ постигнетъ гнвъ Божій, если они не покаются, но злые монахи захлопнули ворота ему въ лицо и со смхомъ удалились. Св. Гильдъ поднялъ руки къ небу, проклялъ недостойную обитель и воззвалъ къ морю, заклиная его покрыть своими волнами убжище грха. Дйствительно, море зашумло, набжало на монастырь, смыло его кровлю, придало совершенно иную форму его храму и уничтожило всхъ его обитателей. До сихъ поръ, по словамъ легенды, существующій соборъ напоминаетъ о томъ, что когда-то было.

Хотя въ этомъ собор и не было прихожанъ, но два человческія существа часто его посщали.

Роанъ и Марселла сидли въ немъ, спустя нсколько дней посл ихъ вечерней прогулки по утесамъ. Было время отлива, море было спокойно, и на полу собора не видно было ни одной капли воды, но на немъ свтилась еще сырость отъ послдняго прилива, и водоросли блестли красноватымъ оттнкомъ подъ солнечными лучами.

Молодые люди помщались на выдающейся сухой скал подъ главнымъ утесомъ и смотрли на верхъ. На что? На алтарь.

Высоко надъ ихъ головами вся задняя стна, имвшая до ста квадратныхъ футовъ, была какъ бы покрыта занавсью изъ мха, по которому изъ различныхъ скрытныхъ источниковъ струились потоки хрустальной воды, блествшей милліонами брызгъ на подобіе драгоцнныхъ камней. А съ верху этого природнаго алтаря, переливавшаго всми цвтами радуги, виднлось среди фантастическихъ очертаній утеса большое черное пятно, казавшееся отверстіемъ пещеры.

— Не пора ли намъ идти,— сказала Марселла:— еслибъ море вернувшись застало насъ здсь, то что сталось бы съ нами? Хоэль Гральонъ погибъ отъ подобной неосторожности.

На лиц Роана показалась улыбка самодовольнаго сознанія своихъ физическихъ и умственныхъ силъ.

— Хоэль былъ просто дуракъ,— сказалъ онъ:— и ему слдовало сидть дома. Ты знаешь, Марселла, изъ моего собора можно выйти двояко: когда приливъ не большой, и погода тихая, то можно дождаться отлива здсь у алтаря, такъ какъ вода выше не подымается, а въ бурную погоду можно взлзть вонъ въ ту пещеру,— прибавилъ онъ, показывая рукой на черное отверстіе надъ алтаремъ,— и даже добраться до вершины утеса.

— Не всякій можетъ ползать, какъ муха, по этой отвсной стн,— замтила молодая двушка, пожимая плечами.

— Во всякомъ случа не трудно взлзть до пещеры, такъ какъ въ стн есть много разслинъ и выдающихся камней, которые служатъ ступенями.

— Но еслибъ мы туда и добрались, то это не повело бы ни къ чему. Это черное отверстіе кажется входомъ въ адъ, и никто не ршится заглянуть туда.

Говоря это, Марселла набожно перекрестилась.

— Внутренность пещеры, если зажечь тамъ огонь, походитъ на часовню Мадонны. Тамъ совершенно сухо, и можно пріятно жить, это настоящее жилище для русалокъ съ ихъ дтенышами.

Роанъ засмялся, а Марселла снова перекрестилась.

— О Роанъ, не говори никогда о такихъ ужасахъ.

— Тамъ нтъ ничего ужаснаго, Марселла, и я съ удовольствіемъ ночевалъ бы въ этомъ спокойномъ убжищ. Единственное различіе между постелью и ложемъ изъ мха въ этой пещер заключается во множеств тамъ летучихъ мышей.

— Летучія мыши! у меня дрожь пробгаетъ по тлу при одной мысли о нихъ.

Марселла была смлой, мужественной, молодой двушкой, но питала женское отвращеніе къ нечистымъ и ползучимъ тварямъ. Она походила въ этомъ на Шарлоту Кордэ, которая убила Марата, но вздрагивала при вид мышенка.

— Что же касается до утеса наверху,— сказалъ съ улыбкой Роанъ,— то я не разъ видалъ, какъ Янедикъ лазила до самой вершины, и я безбоязненно послдовалъ бы ея примру. Это гораздо легче, чмъ взобраться на Герландскій утесъ. Къ тому же на все воля Божія, и его милосердая десница спасаетъ часто людей отъ еще большей опасности.

Они оба замолчали. Марселла смотрла на блествшій жемчугами и брилліантами естественный алтарь, а Роанъ опустилъ глаза на книгу, которая лежала у него на колняхъ, старинный, грубо напечатанный томъ, страницы котораго были сшиты навощеными нитками. Онъ читалъ, или, лучше сказать, казалось, что онъ читалъ, а въ сущности онъ всецло предавался радостному сознанію, что Марселла сидла подл него, что онъ слышалъ ея дыханіе и ощущалъ теплое прикосновеніе ея платья.

Неожиданно онъ выведенъ былъ изъ своихъ пріятныхъ мечтаній.

— Если мы еще останемся здсь,— воскликнула молодая двушка, вскакивая:— то мн придется снять башмаки и чулки. Я лучше побгу.

И она быстро направилась къ воротамъ, но Роанъ не послдовалъ за ней.

— Еще много времени,— сказалъ онъ, не двигаясь съ мста и смотря сквозь ворота на море, которое, повидимому, уже такъ высоко поднялось, что готово было разлиться во вс стороны:— вернись и не бойся. У насъ еще остается полчаса, а что касается до башмаковъ и чулковъ, то, конечно, ты не забыла, какъ мы въ старину ходили босикомъ по берегу во время прилива. Приди сюда, Марселла, и посмотри.

Она повиновалась. Взглянувъ сомнительно на возвышавшуюся воду у воротъ, она медленно вернулась и сла подл своего двоюроднаго брата. Его сила и мужественная красота плняли ее, какъ он плнили бы любую молодую двушку на бретонскомъ берегу, положивъ свою загорлую руку на его колна и смотря ему прямо въ глаза, она чувствовала какое-то непонятное таинственное влеченіе къ нему.

— Посмотри,— продолжалъ онъ, указывая на ворота:— не правда ли, зеленая масса воды какъ будто рвется сюда, чтобы затопить насъ, какъ она нкогда затопила здшнюю обитель.

Марселла устремила свои глаза на ворота.

Для непривычнаго къ этой мстности глаза уже теперь выходъ казался невозможнымъ. Море какъ бы напирало на ворота, скрывая воздухъ и небо. На поверхности зеленоватой воды виднлся большой тюлень, жадно заглядывавшій во внутренность собора, а цлая стая голубей влетла въ ворота и, пронесшись надъ головами молодыхъ людей, исчезла въ мрачной пещер надъ алтаремъ.

— Пойдемъ,— промолвила Марселла въ полголоса.

— Сиди спокойно,— отвчалъ Роанъ вставая и, закрывъ книгу, дотронулся рукой до ея плеча:— только черезъ полчаса ворота будутъ походить на пасть гигантскаго чудовища. Ты помнишь сказку о морскомъ чудовищ, дв, прикованной къ скал, и храбромъ крылатомъ юнош, который спасъ ее и превратилъ чудовище въ камень.

— Помню,— отвчала Марселла, улыбаясь и слегка красня.

Не разъ Роанъ, имвшій пристрастіе къ миологіи и волшебнымъ сказкамъ, разсказывалъ ей прелестный миъ о Персе и Андромед. Не разъ она воображала себя прикованной къ скал двой, а въ красивомъ юнош, прилетавшемъ къ ней на помощь, видла Роана. Что же касается до убійства чудовища, то она хорошо знала, что Роанъ былъ способенъ на подобные подвиги, а въ виду его безбоязненной смлости и ловкости, выказываемой имъ, когда онъ лазилъ по утесамъ, словно летая въ пространств, можно было предположить, что у него дйствительно крылья.

Между тмъ, быстро набжавшій приливъ покрывалъ ворота пнистыми брызгами, а самыя ворота, мрачно выдававшіяся на зеленой вод, казались головой и пастью страшнаго чудовища, подобнаго тмъ чудовищамъ, которыя представлялись греческимъ морякамъ и представляются досел бретонскимъ матросамъ на изрзанныхъ утесами берегахъ ихъ родины.

— Вотъ и морское чудовище,— сказалъ Роанъ.

— Да, громадный красный утесъ похожъ на чудовищную пасть.

— Дйствительно онъ показался бы теб пастью, еслибъ ты могла остаться здсь подольше. Вскор утесъ станетъ разрывать напирающія на него волны до тхъ поръ, что его красная пасть станетъ блой отъ пны и черной отъ различныхъ растеній, принесенныхъ водой, а воздухъ наполнится такимъ шумомъ валовъ, словно ревомъ чудовища. Я не разъ здсь сиживалъ во время бури, и мн казалось, что старая сказка становилась былью, и чудовище является передо мною.

— Ты наблюдалъ за всмъ этимъ изъ пещеры наверху?

— Однажды меня засталъ здсь приливъ, и мн пришлось дожидаться до солнечнаго заката, тогда буря стихла, но приливъ продолжался. Волны ударяли въ ворота, а до самаго верха и невозможно было проникнуть сюда и мух. Я былъ голоденъ и не зналъ, что длать. Весело было смотрть, какъ вода клокотала, пнясь и переливаясь всми оттнками зеленаго цвта, на томъ самомъ мст, гд мы теперь сидимъ, но нельзя было насытиться такимъ зрлищемъ. Я все ждалъ, уже становилось темно, а отливъ не наступалъ. Страшно было оставаться въ пещер, изъ стнъ которой какъ бы выступали старые монахи при мерцаніи звздъ на неб. Я оставилъ шляпу и башмаки у входа пещеры, слзъ внизъ по выдающимся камнямъ и бросился въ воду, которая чернла подо мною, какъ могила.

— Ахъ!— воскликнула Марселла со страхомъ и крпко схватилась за руку Роана.

— Сначала я думалъ,— продолжалъ юноша:— что попалъ въ адъ, такъ какъ меня окружила стая черныхъ баклановъ, изъ которыхъ одинъ нырнулъ и сталъ клевать мн ногу, но я стряхнулъ его и поплылъ къ воротамъ. Громадныя волны едва проникали въ отверстіе и скрывали за собою свтъ, но я замтилъ, что когда каждая волна поднявшись падала, то виднлся верхъ арки. Поэтому я доплылъ до нея и сталъ ждать удобной минуты, чтобъ нырнуть въ воду, такъ какъ проплыть подъ аркой, все-таки, было невозможно. Наступилъ страшный моментъ. Я затаилъ дыханіе, бросился головой внизъ, сдлалъ нсколько торопливыхъ движеній подъ водой и, наконецъ, задыхаясь, поднялся на поверхность.

— Ну, и что-жъ?

— Я находился на гребн большой волны, передо мной было море, а надо мною звздное небо. Я подумалъ, что былъ спасенъ, но въ эту минуту набжалъ сдой валъ, высокій, какъ гора, и я снова нырнулъ, когда я очутился вторично на поверхности, то громадный валъ бшено разбивался о ворота св. Гильда. Мн оставалось только проплыть небольшое пространство до лстницы св. Трифина.

Молодая двушка съ восторгомъ посмотрла на юнаго атлета и улыбнулась.

— Теперь пойдемъ,— сказала она:— если случится снова то, что ты только что разсказывалъ, то одинъ изъ насъ непремнно погибнетъ.

— Пойдемъ.

— Вотъ уже волна проникла въ ворота, намъ таки надо идти въ бродъ.

— Такъ что-жъ, вода теплая.

Роанъ стоя снялъ съ себя башмаки и чулки, а Марселл пришлось ссть, чтобъ сдлать то же самое. Потомъ онъ взялъ ее за руку, и они пошли по вод, причемъ молодая двушка нервно содрогалась отъ прикосновенія своихъ маленькихъ бленькихъ ножекъ къ холодному камню.

Съ каждымъ шагомъ вода становилась глубже, и Марселла должна была, освободивъ свою руку, приподнимать юбку выше колна. Но она не краснла отъ этой необходимости обнаруживать свое прекрасное тло, она знала, что ноги ея были прелестны, и не стыдилась ихъ показывать. Къ тому же истинная скромность не заключается въ томъ, чтобъ скрывать физическія красоты, которыми природа одарила женщину, и большой вопросъ, почему неприлично показывать красивую ногу, а прилично оголять безобразную руку.

Только въ одномъ отношеніи Марселла понимала физическую стыдливость. По бретонскому обычаю она всегда старательно прятала свои черные, опускавшіеся до плечъ кудри подъ большой блый чепецъ, и даже Роанъ никогда не видалъ ея обнаженной головы. Волоса для нея были чмъ-то священнымъ, недоступнымъ для чужихъ глазъ.

Они благополучно достигли до воротъ, но тамъ Марселла остановилась въ отчаяніи. Вода быстро прибывала, и передъ ней открывался необозримый океанъ. Чтобъ достигнуть сухого берега, имъ необходимо было обогнуть выдававшуюся въ море стну, а вода тамъ казалась очень глубокой.

— Вотъ видишь,— воскликнула съ отчаяніемъ молодая двушка,— я теб говорила, Роанъ!

— Не бойся,— отвчалъ онъ съ улыбкой:— держи передникъ.

Она молча повиновалась, и онъ, бросивъ ей въ передникъ ихъ общую обувь и книгу, взялъ ее на руки, какъ перо.

— Однако, ты стала тяжеле, чмъ прежде,— сказалъ онъ со смхомъ.

Марселла одной рукой поддерживала свой передникъ, а другой крпко обхватила шею Роана. Онъ же шелъ тихими, но врными шагами по вод, которая мало-по-малу становилась все глубже и въ конц стны достигала до его бедра.

— А если ты спотыкнешься?— воскликнула Марселла.

— Я не спотыкнусь,— отвчалъ спокойно Роанъ.

Марселла не была въ этомъ уврена, и все крпче прижималась къ нему. Она не боялась, потому что не было настоящей опасности, но она отличалась чисто женственнымъ страхомъ воды. Поставьте ее въ дйствительно опасное положеніе, и она пошла бы смло на бой хоть съ океаномъ, встртила бы смерть съ хладнокровнымъ мужествомъ, но брызги воды возбуждали въ ней нервное отвращеніе.

Обогнувъ стну, Роанъ уже шелъ только по колно въ вод, но онъ умрилъ свои шаги и, очевидно, медлилъ, не желая разстаться съ своей драгоцнной ношей. Его сердце безумно билось, а глаза и щеки горли отъ восторженнаго счастья.

— Роанъ, скоре! Не медли!

Онъ обернулся и впервые посмотрлъ на нее. Дрожь пробжала по всему его тлу, и голова у него закружилась. Блый чепецъ Марселлы сбился назадъ, и ея черные волоса, освободившись изъ-подъ него, разсыпались волной вокругъ ея щекъ и шеи, которыя горли чарующимъ румянцемъ двичьяго стыда, такъ какъ бретонская два хранитъ свои волоса, какъ святыню, для того, кого полюбитъ.

Эти священные волоса прикоснулись теперь къ лицу Роана, онъ ощущалъ ихъ нжную мягкость, ихъ одуряющее благоуханіе. Кровь прилила къ его вискамъ, и руки его задрожали.

— Спусти меня, Роанъ! Скоре!

Онъ уже стоялъ на сухой земл, но все еще держалъ ее въ своихъ мощныхъ рукахъ. Ея волоса прикасались къ его губамъ, и онъ покрывалъ ихъ безумными поцлуями.

— Я люблю тебя, Марселла!

IV.
Друидскій камень.

Въ человческой любви есть моментъ, когда любящія сердца впервые соединяются въ сознаніи влекущаго ихъ другъ къ другу чувства. Этотъ моментъ составляетъ высшую точку небеснаго блаженства, съ которымъ не сравнятся никакіе послдующіе восторги безумной страсти. Онъ теперь наступилъ для Роана и Марселлы. Завса, скрывавшая ихъ любовь, поднялась, и они поняли обуревавшія ихъ стремленія и желанія.

Часто цлыми часами и днями они бродили по берегу. Съ дтства они были всегда вмст, но родство ихъ было такъ близко, что никто не удивлялся этому, и даже злые языки не шутили надъ ними. Поэтому, хотя Роану было двадцать четыре года, а Марселл восемнадцать, никто не думалъ наблюдать за ними, и они оставались такими же товарищами, какъ въ дтств. Молодая двушка гуляла съ своимъ двоюроднымъ братомъ такъ же, какъ она гуляла съ своими родными братьями, рослыми Аленомъ, Хоэлемъ и Гильдомъ.

Конечно, соединявшее ихъ нжное чувство не было для нихъ совершенно невдомо. Любовь чувствуется прежде, чмъ ее высказываютъ, возбуждаетъ дрожь прежде, чмъ ее можно видть, и наполняетъ сердце трепетнымъ изумленіемъ прежде, чмъ умъ ее сознаетъ. Молодые люди считали другъ друга лучше и красиве всхъ существъ на свт, хотя для нихъ оставалась тайной причина, почему они такъ думали.

Но неожиданно растрепавшіеся волосы Марселлы открыли имъ тайну, уничтожили препятствіе, возвышавшееся между ними, и обнаружили скрыто пылавшую досел въ ихъ сердцахъ страсть. Въ одно мгновеніе они перешли изъ холодной атмосферы дйствительности въ идеальную страну пламенной любви. Они впервые сознали, что значитъ любить и жить. Однако, черезъ мгновеніе они снова вернулись къ обыденной дйствительности.

Онъ продолжалъ держать ее на рукахъ и не хотлъ спустить на землю. Волосы ея падали ему на лице волшебнымъ дождемъ. Она не могла ни говорить, ни сопротивляться.

— Я люблю тебя, Марселла,— повторилъ онъ:— а ты?

Она устремила на него свои сверкавшіе страстью глаза, потомъ закрыла ихъ и вмсто отвта молча прильнула своими губами къ его губамъ.

Этотъ отвтъ былъ краснорчиве всякихъ словъ, нжне всякихъ взглядовъ. Ихъ уста встртились въ долгомъ поцлу, и сердца ихъ забились въ унисонъ.

Тогда Роанъ опустилъ на землю молодую двушку, она жмурилась и дрожала, словно что-то ослпило и сразило ее. Въ то же мгновеніе онъ схватилъ ее снова и покрылъ поцлуями ея руки, щеки, губы.

Но теперь она какъ бы очнулась и, нжно освобождаясь изъ его объятій, тихо промолвила:

— Довольно, Роанъ, насъ увидятъ съ утесовъ.

Она нагнулась и подняла вс выпавшія вещи изъ ея передника, а потомъ сла на камень, отвернулась отъ Роана и надла чулки. Но еслибъ онъ могъ видть ее въ эту минуту, то замтилъ бы, что ея лице сіяло странной, счастливой радостью. Наконецъ, она заправила свои волосы подъ чепецъ и встала блдная, но спокойная.

Въ подобныхъ обстоятельствахъ женщина скоре овладваетъ собой, чмъ мужчина, и Роанъ, также обувшійся, еще попрежнему дрожалъ всмъ тломъ.

— Марселла, ты меня любишь,— сказалъ онъ:— я не врю своему счастью.

Онъ взялъ ее за об руки, притянулъ и поцловалъ, но на этотъ разъ въ лобъ.

— А разв ты этого не зналъ?— спросила она.

— Не могу сказать, кажется, зналъ, но я боялся, что ты не ршишься меня любить, потому что я твой двоюродный братъ. Мы знаемъ другъ друга съ дтства, и, однако, мн это все кажется такъ ново, такъ странно.

— И мн также.

Она тихо пошла по берегу, и Роанъ послдовалъ за ней.

— Но ты меня любишь, Марселла?

— Я всегда тебя любила.

— Но не такъ, какъ теперь?

— Не такъ,— отвчала она, красня.

— И ты никогда мн не измнишь?

— Мужчины измняютъ, а не мы женщины.

— А ты-то не измнишь мн?

— Нтъ, никогда.

— И ты выйдешь за меня замужъ?

— Если Богу угодно.

— Конечно.

— И если разршитъ епископъ.

— О, мы добьемся его благословенія.

— И если согласятся братья и дядя.

— Объ этомъ не безпокойся.

Наступило молчаніе. Роанъ не былъ въ сущности вполн увренъ въ согласіи дяди, стараго капрала, который отличался странными идеями, составлявшими контрастъ съ мыслями Роана. Онъ могъ встртить какія нибудь препятствія для ихъ брака и, какъ человкъ ршительный, принять мры для осуществленія своего взгляда. Но опасеніе, чтобъ старый капралъ помшалъ его счастью, только на мгновеніе омрачило лице Роана, и оно тотчасъ снова прояснилось.

День былъ свтлый, и подъ блестящими лучами солнца ярко обрисовывались вс извилины гористаго берега. Море было спокойно, и надъ его гладкой поверхностью виднлась легкая мгла, какъ дыханье на зеркал. Въ воздух кружились два ворона, а надъ ними простиралось синее небо, мстами заволакиваемое блыми перистыми облаками.

Молодые люди вскор остановились передъ ступенями, выбитыми въ утес отчасти природой, отчасти рукой человка. Это была лстница св. Трифина.

Подниматься по ней было тяжело и даже мстами опасно, такъ какъ нкоторые камни изъ ступеней выпали, а оставшійся отъ нихъ слдъ былъ очень скользкій. Роанъ охватилъ рукой талію Марселлы и помогалъ ей взбираться на верхъ. Сдлавъ нсколько шаговъ, они останавливались, чтобъ перевести дыханье, и потомъ продолжали путь. Наконецъ они достигли поляны, покрытой травой, на верху утесовъ и, опустившись на землю, стали отдыхать, потому что Марселла очень устала.

Они съ охотой остались бы здсь навсегда: такъ они были счастливы. Для нихъ было достаточно дышать однимъ воздухомъ, находиться рядомъ и держать другъ друга за руку. Всякое обыкновенное слово на ихъ устахъ казалось имъ чмъ-то божественнымъ, и все окружающее неожиданно приняло въ ихъ глазахъ небесный характеръ.

Однако, когда они наконецъ направили свои шаги домой, то ихъ разговоръ перешелъ на практическіе предметы.

— Я не скажу ни слова ни дяд, ни братьямъ, даже Гильду,— произнесла Марселла:— надо все это хорошо обдумать и торопиться нечего.

— Конечно,— отвчалъ Роанъ:— можетъ быть, они и такъ догадаются.

— Какъ они могутъ догадаться, если мы будемъ вести себя благоразумно? Мы родственники и не будемъ встрчаться чаще прежняго.

— Правда.

— И при встрч нтъ надобности намъ обнаруживать своей сердечной тайны.

— Конечно. И я не скажу ни слова своей матери.

— Не для чего ей и говорить, она все узнаетъ современемъ. Мы ничего не длаемъ дурнаго, и не гршно имть тайну отъ своей семьи.

— Еще бы.

— А все селеніе стало бы болтать, и твоя мать больше всхъ, еслибъ наша тайна открылась. Для добраго имени молодой двушки не хорошо, чтобъ болтали объ ея свадьб, пока дло не совершенно ршено.

— А разв наша свадьба не совершенно ршена?

— Да, я думаю, что она ршена, но все можетъ случиться.

— А ты, Марселла, вдь любишь меня?

— Я люблю тебя, Роанъ.

— Въ такомъ случа одинъ Богъ насъ разлучитъ, а онъ справедливъ.

Говоря такимъ образомъ, они приблизились къ громадному камню, который, какъ гигантское живое существо, возвышался надъ окружавшей его на нсколько миль страной. Это былъ Друидскій камень, или Менхиръ, и такихъ колоссальныхъ размровъ, что, смотря на него, всякій невольно задавалъ себ вопросъ, какъ его поставили на тонкій конецъ. Онъ находился на берегу, какъ мрачный маякъ, и только на его вершин виднлся желзный крестъ, всегда блвшійся отъ сидвшихъ на немъ блыхъ птицъ.

Этотъ крестъ былъ знаменіемъ того, что старая вра была побждена новой, но Друидскій камень оставался въ прежнемъ вид и спокойно смотрлъ на море, какъ нчто вчное, неизмнное. Онъ находился тутъ вками, и хотя невозможно опредлить время его происхожденія, но несомннно, что онъ воздвигнутъ въ ту легендарную эпоху, когда мрачные дубовые лса покрывали эту безлсную теперь поляну, когда море было такъ далеко, что шумъ волнъ не нарушалъ лсной тишины, и когда друиды освящали этотъ камень человческой кровью. Все измнилось на мор и на земл: безконечныя расы людей исчезли одна за другой, горы песку распались, громадные лса низверглись и мало-по-малу сгнили, а море упорно, неизмнно подвигалось, все боле и боле заливая и уничтожая вс памятники прошедшихъ вковъ. Одинъ только Друидскій камень остался на своемъ мст, дожидаясь того отдаленнаго еще часа, когда море подойдетъ къ нему и поглотитъ его. Онъ устоялъ противъ всхъ стихій, противъ втра, дождя, снга и землетрясенія. Не устоять ему только передъ напоромъ моря.

Когда молодые люди подошли къ этому камню, то съ его желзнаго креста улетлъ черный ястребъ и, тяжело хлопая крыльями, спустился въ зіявшую подъ ними бездну.

— Учитель Арфоль,— произнесъ Роанъ: — разсказывалъ, что этотъ камень кажется древнимъ гигантомъ, который окаменлъ за пролитіе человческой крови, и мн его слова всегда напоминали исторію жены Лота.

— А кто она была?— спросила молодая двушка: — у насъ въ приход не слыхать такого имени.

Марселла была вполн невжественна и даже не вдала исторіи свей религіи. Подобно большинству поселянъ, она знала только то, чему ее учили патеръ и изображенія Богородицы, Христа и святыхъ.

Роанъ не улыбнулся, его знаніе библіи было случайное и отрывочное.

— Она бжала изъ города нечестивыхъ людей,— сказалъ онъ,— и Богъ приказалъ ей не смотрть назадъ, но женщины любопытны, и она нарушила приказаніе Божье, за что онъ превратилъ ее въ камень такой же, какъ этотъ, только соленый.

— Она была большая гршница, но и наказаніе ей положено тяжелое.

— Мн самому кажется, что этотъ камень былъ когда-то живымъ существомъ, посмотри, Марселла. Это просто чудовище съ блой бородой.

— Боже, избави,— промолвила молодая двушка крестясь.

— Разв ты не слыхала, какъ моя мать расказываетъ, что большіе камни на равнин не что иное, какъ окаменлые призраки мертвецовъ, и что въ Рождественскую ночь они оживаютъ, купаются въ рк и утоляютъ свою жажду.

— Это глупости.

— Да вдь также глупости,— сказалъ Роанъ съ улыбкой,— и разсказы патера о томъ, что каменныя лица въ церковномъ фасад окаменлые дьяволы, которые хотли помшать сооруженію церкви и превращены за это небесными ангелами въ каменныя изваянія.

— Можетъ быть, это и правда,— замтила Марселла:— мы многаго не можемъ понять.

— Ты этому вришь? А учитель Арфоль говоритъ, что это глупости.

— Учитель Арфоль странный человкъ,— произнесла Марселла посл минутнаго молчанія:— говорятъ даже, что онъ не вритъ въ Бога.

— Это пустяки. Онъ добрый человкъ.

— Я сама слышала отъ него нечестивыя рчи, а дядя прямо назвалъ бы ихъ святотатствомъ. Онъ выражалъ постыдную надежду, чтобъ императоръ потерплъ пораженье и былъ убитъ.

Лице молодой двушки пылало негодованіемъ, а ея голосъ дрожалъ отъ злобы.

— Онъ такъ прямо и сказалъ?— спросилъ Роанъ глухо.

— Да, трудно поврить, чтобъ кто нибудь смлъ говорить такъ о великомъ, добромъ император. Еслибъ дядя слышалъ эти слова, то онъ убилъ бы его на мст.

Роанъ зналъ, что это былъ вопросъ щекотливый, и не тотчасъ отвчалъ.

— Марселла,— сказалъ онъ наконецъ, опуская глаза на землю:— многіе раздляютъ мнніе учителя Арфоля.

Марселла посмотрла ему прямо въ лице и замтила, что онъ поблднлъ.

— О чемъ?

— О томъ, что императоръ зашелъ слишкомъ далеко, и что Франціи было бы лучше, еслибъ онъ умеръ, или даже вовсе не рождался.

Лице молодой двушки выразило гнвъ и страданія. Страшно слышать святотатственныя рчи противъ культа, которому поклоняешься душой и тломъ. Она вздрогнула и конвульсивно сжала руки.

— И ты этому вришь?— произнесла она шепотомъ и едва не отскочила отъ него.

Роанъ понялъ угрожавшую ему опасность и, стараясь вывернуться, отвтилъ:

— Ты слишкомъ торопишься, Марселла: я не сказалъ, что учитель Арфоль правъ.

— Онъ дьяволъ!— воскликнула молодая двушка съ яростью, обнаруживавшею въ ней принадлежность къ солдатской семь:— подобные ему трусы разбиваютъ сердце добраго императора. Они не любятъ Франціи, и Богъ накажетъ ихъ на томъ свт.

— Быть можетъ, они уже наказаны и на этомъ свт,— замтилъ Роанъ съ сарказмомъ, на который не обратила вниманія разгнванная Марселла.

— Великій добрый императоръ,— продолжала она,— любитъ свой народъ, словно родныхъ дтей, онъ нисколько не гордъ и пожалъ руку дяд, называя его товарищемъ, онъ готовъ умереть за Францію и прославилъ ея имя во всемъ свт. Его обожаютъ вс, кром злыхъ, нечестивыхъ людей. Онъ, посл Бога, Пресвятой Двы и Предвчнаго Младенца, достоинъ всяческаго обожанія. Это геній, это святой. Я каждую ночь молюсь Богу за него, прежде за него, а потомъ за дядю. Еслибъ я была мужчиной, то сражалась бы за него. Дядя отдалъ ему свою бдную ногу, а я отдала бы ему свое сердце, свою душу.

Вс черты ея лица дышали какимъ-то религіознымъ энтузіазмомъ, и она сложила руки, какъ бы на молитв.

Роанъ молчалъ.

Неожиданно она обернулась къ нему и съ сверкающими глазами, въ которыхъ гнвъ затмевалъ любовь, воскликнула:

— Говори же, Роанъ, и ты противъ него? Ты его ненавидишь

Роанъ вздрогнулъ и проклялъ ту минуту, когда затронулъ этотъ несчастный вопросъ.

— Боже, избави,— отвтилъ онъ: — я ни къ кому не питаю ненависти. Но зачмъ ты объ этомъ спрашиваешь?

— Потому что,— произнесла Марселла, поблднвъ какъ смерть,— я тогда ненавидла бы тебя, какъ я ненавижу всхъ враговъ Бога и великаго императора.

V.
Учитель Арфоль.

Не успла она произнести этихъ словъ, какъ Роанъ спокойно положилъ одну руку ей на плечо, а другой указалъ на фигуру, стоявшую на краю утеса, не вдалек отъ Друидскаго камня, къ которому они теперь подошли.

Чернвшаяся на голубомъ фон неба, фигура казалась сверхъестественныхъ размровъ и походила на т каменные призраки, о которыхъ говорилъ Роанъ. Это былъ долговязый, сухощавый, словно скелетъ, человкъ съ сдыми волосами, падавшими ему на спину, и руками, висвшими, какъ плети. Онъ стоялъ неподвижно, словно камень.

Его одежда заключалась въ широкой шляп, куртк безъ таліи и шароварахъ, носимыхъ бретонскими поселянами. Его черные чулки были заштопаны во многихъ мстахъ, а старомодные кожаные башмаки едва держались ни ногахъ. Съ перваго взгляда весь его костюмъ, старый, изношенный, въ заплаткахъ, свидтельствовалъ объ его крайней бдности.

— Посмотри,— сказалъ Роанъ шепотомъ:— это учитель Арфоль.

Молодая двушка отшатнулась все еще подъ впечатлніемъ овладвшаго ею гнва, но Роанъ взялъ ее за руку и пошелъ съ нею, нашептывая ей нжныя слова любви. Она слдовала за нимъ, но лице ее попрежнему выражало какое-то суеврное отвращеніе.

Приближающіеся шаги заставили неподвижно стоявшаго человка медленно обернуться.

Если его фигура казалась похожей на призракъ, то его лице имло еще боле призрачный видъ. Оно было длинное, морщинистое, съ горбатымъ носомъ, тонкими губами и блдными безъ кровинки щеками. Большіе черные глаза отличались сосредоточеннымъ, туманнымъ выраженіемъ и какъ-то странна дико сверкали. Вообще это было лицо словно мертвеца, и оно невольно возбуждало ужасъ.

Но, увидавъ Роана, онъ улыбнулся, и все лицо его такъ просіяло, что казалось прекраснымъ. Но это продолжалось только одну минуту, улыбка исчезла и снова замнилась прежней изможденной блдностью.

— Роанъ,— воскликнулъ онъ яснымъ, мелодичнымъ голосомъ:— и моя маленькая Марселла!

Роанъ почтительно снялъ шляпу, а Марселла, не измняя своего выраженія лица, покраснла и поклонилась.

Въ этомъ человк было что-то возбуждавшее въ ней страхъ. Она могла его не любить, когда онъ былъ въ отсутствіи, но при немъ она сознавала, что находится подъ его вліяніемъ. Хотя онъ былъ бденъ, и многія изъ его мнній длали его непопулярнымъ, но онъ обладалъ той демонической и чарующей силой, которую Гете видлъ въ Бонапарт и признавалъ характеристичной особенностью мощнаго характера.

Читатели ближе познакомятся съ личностью учителя Арфоля, по мр того какъ будутъ проходить передъ ними странныя событія, послужившія основой этого разсказа, а теперь достаточно сказать, что онъ былъ странствующій учитель, переходившій съ фермы на ферму, съ поля на поле. Сидя съ нимъ на зеленомъ пастбищ, въ уединенной пещер или на высокихъ утесахъ, Роанъ научился у него многому, между прочимъ — мечтать.

Набожные люди говорили, что лице учителя было такъ блдно потому, что онъ видлъ роковыя событія, когда на Парижъ были спущены вс адскія силы, упоминаемыя въ откровеніи. Онъ никогда не входилъ въ церковь, но молился на открытомъ воздух и хотя предпочиталъ свободу въ религіозныхъ врованіяхъ, но читалъ библію дтямъ, онъ былъ другомъ многихъ патеровъ и многихъ воиновъ, но одинаково не терплъ церковныя церемоніи и битвы. Однимъ словомъ онъ былъ отверженецъ, и его кровомъ было небо, а постелью земля, но святая печать природы лежала на немъ, и, переходя съ мста на мсто, онъ всюду являлся съ ореоломъ этой святости на своемъ чел.

Уже нсколько мсяцевъ онъ не бывалъ въ окрестностяхъ Кромлэ, и его появленіе было теперь совершенной неожиданностью.

— Вы давно у насъ не бывали, учитель Арфодь,— сказалъ Роанъ, пожимая ему руку.

— Я на этотъ разъ уходилъ очень далеко, до самаго Бреста,— отвчалъ онъ,— но мои странствія были печальны: въ каждомъ селеніи я видлъ Рахиль, плачущую о своихъ дтяхъ. Много произошло перемнъ, сынъ мой, и еще боле подготовляется. Я вернулся, какъ вы видите, и нахожу великій камень неизмннымъ, неподвижнымъ. Одна смерть вчна.

Говоря это, онъ указалъ рукой на Друидскій камень.

— А есть дурныя всти?— спросилъ съ безпокойствомъ Роанъ.

— Откуда взяться добрымъ? Но вы — дти и ничего не понимаете. Скажите мн, почему этотъ холодный, бездушный камень сохраняется неизмннымъ, а люди и города, горы и лса, боги и короли уничтожаются и безслдно исчезаютъ? Тысячу лтъ тому назадъ этотъ камень былъ обагренъ кровью, тогда людей приносили въ жертву и теперь длаютъ тоже.

Онъ говорилъ тихо, словно разсуждая самъ съ собою. Въ рук онъ держалъ библію на бретонскомъ нарчіи, которую онъ постоянно читалъ дтямъ.

Наступило молчанье, и онъ медленно пошелъ съ молодыми людьми по зеленой полян, а когда они достигли ея края, то передъ ними показался Кромлэ, лежащій на самомъ берегу моря и залитый блестящими лучами солнца.

Этотъ ослпительный свтъ игралъ на шпицахъ домовъ, на чисто выбленныхъ стнахъ и на деревянныхъ, черепичныхъ или соломенныхъ крышахъ. Хижины гнздились на самомъ краю моря, а между ними виднлись шалаши, устроенные изъ опрокинутыхъ лодокъ, и хотя большинство ихъ служило сараями для стей, веселъ и т. д., но въ нкоторыхъ жили бднйшіе изъ жителей, что доказывалось синимъ дымомъ, выходившимъ изъ желзныхъ трубъ. Подл самыхъ домовъ и шалашей колыхался на вод, такъ какъ теперь былъ приливъ, цлый флотъ рыбачьихъ лодокъ, походившихъ своими острыми черными носами на баклановъ.

Море не только простиралось передъ Кромлэ, но и окружало его со всхъ сторонъ, и даже его воды протекали подъ нимъ. Дйствительно могучій океанъ просачивался невидимо подъ поверхностью земли и, образуя на разстояніи нсколькихъ миль невидимыя заводи, наконецъ выходилъ наружу и составлялъ цлую систему зеленоватыхъ, мрачныхъ озеръ Керъ-Леона. Находясь на недалекомъ разстояніи отъ другихъ человческихъ жилищъ, это селеніе, убаюкиваемое морскими бурями, жило среди постоянныхъ опасеній смерти отъ наводненія и жадно устремляло свои взоры на мелькавшіе вдали блые паруса.

Съ обихъ его сторонъ возвышается гигантская каменная стна, омываемая океаномъ, который вмст съ втромъ и бурями придаетъ ей фантастическія архитектурныя формы, хотя эту стну вчно точатъ, колеблютъ и рвутъ на части разъяренныя стихіи, но она продолжаетъ стоять крпко, неподвижно, господствуя съ своими выдающимися утесами, мрачными пещерами и колоссальными монолитами надъ вчно волнующимся моремъ. Миля за милей тянется она въ своемъ дикомъ величіи и, только въ одномъ мст какъ бы разорванная землетрясеніемъ, она представляетъ глубокую впадину, въ которомъ и гнздятся Кромлэ, а за нимъ зеленая долина, орошаемая мрачной ркой.

Вчно угрожаемое и вчно спасаемое природой, маленькое селеніе возвышается надъ подземной водой, такъ какъ рка, проходя чрезъ Керъ-Леонскія озера, исчезаетъ въ земл и тайно прокладываетъ себ дорогу къ морю подъ самыми хижинами Кромлэ, которыя дрожатъ на своихъ ненадежныхъ основахъ при каждой бур, при каждомъ сильномъ прилив.

Однако въ тотъ день, когда учитель Арфоль смотрлъ на него съ высоты утесовъ, все было тихо и мирно въ селеніи. Дти играли на берегу вокругъ лодокъ, а рыбаки чинили сти или лниво лежали на песк, покуривая трубки. Синеватый дымъ изъ трубъ хижинъ прямо поднимался къ безоблачному небу. Селенье безмолвствовало и какъ бы переводило дыханье посл тяжелаго труда.

На нкоторомъ разстояніи за послдними хижинами, на зеленомъ пространств возвышалась среди маленькаго кладбища небольшая красная гранитная церковь съ черейичной крышей и высокой колокольней. Солнечные лучи прямо падали на нее, и съ вершины утесовъ были видны громадныя каменное распятіе у дверей церкви и стны костника, украшенныя нсколькими черепами въ вид memento mori.

— Еслибъ камни могли говорить,— сказалъ учитель Арфоль, смотря на Кромлэ,— то они разсказали бы намъ страшную быль. Нкогда вся окрестная страна была покрыта лсами, а внизу протекала большая рка, и на ея берегахъ стоялъ громадный городъ, населенный людьми, которые поклонялись чуждымъ богамъ.

— Я слыхалъ объ этомъ не разъ отъ матери,— замтилъ Роанъ:— и говорятъ, что въ былыя времена въ Рождественскую ночь слышался колокольный звонъ, и мертвецы, возставъ изъ могилъ, ходили по селенію. Старуха Брі, умершая въ прошедшее Рождество, увряла, что она слышала и видла все это передъ смертью.

— Бабьи сказки,— произнесъ съ печальной улыбкой учитель Арфоль:— суеврныя бредни! Мертвые спятъ непробуднымъ сномъ.

— Вы ничему не врите, учитель Арфоль,— сказала Марселла, считая необходимымъ заступиться за мстныя традиціи:— но старуха Брі была добрая женщина и не стала бы лгать.

— Все это суевріе, а всякое суевріе зло,— произнесъ спокойно учитель: — въ религіи, въ политик, въ жизни, дитя мое, суевріе приноситъ людямъ проклятье. Оно побуждаетъ ихъ бояться мертвецовъ, призраковъ и темноты, оно заставляетъ ихъ терпливо выносить злыхъ правителей, потому что они представляются имъ олицетвореніемъ судьбы. Суевріе заливаетъ землю кровью и наполняетъ горечью сердца тхъ, которые любятъ своихъ ближнихъ. Благодаря суеврію, люди превращаютъ злаго человка въ божество, заставляютъ всхъ поклоняться ему и умираютъ за него, словно онъ дйствительно Богъ.

— Это правда,— замтилъ Роанъ, смотря съ безпокойствомъ на Марселлу, и, чтобъ перемнить разговоръ, прибавилъ:— нтъ сомннія, что здсь нкогда находился большой городъ.

— Не надо глубоко копать землю, чтобъ найти его слды,— отвчалъ учитель:— да, здсь былъ большой городъ съ мраморными домами и золотыми храмами, съ общественными купальнями и театрами, со статуями боговъ и прекрасной ркой, на берегу которой красовались роскошныя виллы, среди садовъ, усянныхъ цвтами. Друидскій камень все это видлъ и пережилъ. Большой городъ былъ созданъ, подобно многимъ другимъ, человческой кровью, и его граждане принадлежали къ числу палачей человчества, каждый изъ нихъ имлъ мечъ въ рукахъ, и у каждаго руки были обагрены кровью. Они заслужили гнвъ Божій, и ихъ собственные боги не могли ихъ спасти. Эти древніе римляне были расой волковъ, сынами Каина. Что же сдлалъ съ ними Господь? Онъ стеръ ихъ съ лица земли. Онъ поднялъ свою десницу,— продолжалъ учитель такимъ торжественнымъ тономъ, словно онъ пророчествовалъ, а не разсказывалъ о событіяхъ прошедшаго,— и море, возставъ, поглотило городъ. Вс мужчины, женщины и дти были погребены въ одной водяной могил, и тамъ они досел спятъ.

— И будутъ спать до страшнаго суда,— прибавила Марселла.

— Нтъ, они уже осуждены и покоятся вчнымъ сномъ,— произнесъ учитель,— только суеврье этого не признаетъ.

Марселла хотла отвчать, но громкое слово ‘суеврье’ заставило ее замолчать. Она очень смутно понимала его значеніе, но оно звучало очень убдительно. Это было любимое слово учителя Арфоля, и подъ нимъ онъ разумлъ цлый рядъ различныхъ идей.

Роанъ не произнесъ ни слова, онъ былъ удивленъ странному волненію, которое, очевидно, обнаруживалось въ учител, и, зная его обычное веселое добродушіе, онъ не могъ понять, почему имъ овладло такое грустное настроеніе. Для него было ясно, что случилось нчто необыкновенное, и что учитель не хотлъ высказать всего, что зналъ, при Марселл.

Между тмъ они начали спускаться къ селенію, и учитель, замтивъ въ рукахъ Роана книгу, спросилъ:

— Что вы читаете?

Роанъ подалъ ему книгу: это былъ грубо напечатанный переводъ Тацита на французскій языкъ вмст съ латинскимъ текстомъ.

— О чемъ тутъ говорится?— воскликнулъ онъ, забывая, что самъ научилъ юношу читать подобныя книги: — все о кровавыхъ длахъ, о битвахъ и стонахъ народа подъ игомъ тирановъ. Боже мой, это слишкомъ ужасно. Даже въ Божіей книг,— прибавилъ онъ, указывая на Библію:— все та же исторія мученичества человческаго рода. И Божья книга и Божья земля дышатъ кровью.

Марселла вздрогнула, она не могла слышать подобнаго богохульства и начала:

— Учитель Арфоль…

Но онъ продолжалъ, не обращая никакого вниманія на нее:

— Всегда и во всякое время, съ начала міра, были люди, чувствовавшіе жажду убивать своихъ ближнихъ и безумно стремившіеся къ войн, къ слав. Быть можетъ, этотъ Друидскій камень представляетъ окаменлаго римскаго императора, который, все-таки, въ своемъ окаменломъ вид сознавалъ, что длалось вокругъ него, какъ тираны проливали кровь народа, и какъ погибали цлыя королевства. Подобную мысль можно также назвать суеврной, но я съ удовольствіемъ превратилъ бы въ камень каждаго тирана. Тогда не было бы больше войны, потому что не нашлось бы Каина, проливающаго кровь и доводящаго народъ до безумія.

Марселла не вполн поняла смыслъ этихъ словъ, но они рзали ей ухо, и она, не обращаясь къ учителю, а устремляя на Роана гнвно сверкающіе глаза, воскликнула:

— Только трусы боятся войны. Дядя Евенъ былъ храбрый солдатъ и проливалъ свою кровь за Францію, за что получилъ прекрасную медаль съ портретомъ императора. Наша родина великая страна, и войны съ нечестивыми сдлали ее великой. Одни дурные люди возстаютъ противъ добраго императора, отъ этого происходятъ войны, и императоръ въ этомъ не виноватъ.

Учитель грустно улыбнулся. Онъ зналъ культъ молодой двушки къ императору и, не нападая на ея идола, сказалъ добродушнымъ мягкимъ тономъ:

— Такъ говоритъ дядя Евенъ? Ну, чтожъ, онъ храбрый человкъ. А вы, моя маленькая Марселла, хотите знать, что такое война? Посмотрите.

Онъ указалъ рукой во внутрь страны, и молодая двушка взглянула по направленію его руки.

Вдали надъ извивающимися по долин зелеными изгородями возвышалось другое каменное распятіе, но столь пострадавшее отъ времени и людей, что лишь привычный взглядъ могъ опредлить, что это такое. Отъ него только сохранились одна рука и часть туловища, но голова и все остальное исчезло, а то, что осталось, почернло отъ дождя и было полускрыто растущимъ вокругъ терновникомъ.

— Вотъ война,— продолжалъ торжественнымъ тономъ учитель Арфоль:— вс наши дороги усяны такими разрушенными мраморными изображеніями. Евангеліе любви исчезло съ лица земли. Весь свтъ — громадное поле битвы, а Франція — колоссальный костникъ. Да, вы правы, дитя мое, императоръ божество.

Марселла ничего не отвчала. Сердце ея было переполнено гнвомъ, но она не чувствовала себя въ состояніи опровергать его. ‘Онъ измнщикъ,— думала она,— и еслибъ императоръ его услышалъ, то приказалъ бы его казнить’. Но тутъ она взглянула на его изможденное испитое лицо, на его большіе печальные глаза, и ея гнвъ тотчасъ перешелъ въ сожалніе. ‘Бдный,— сказала она сама себ:— онъ не виноватъ, отъ горя онъ поглуплъ, и одинокая жизнь довела его до безумія’.

Въ это время они достигли селенія и медленно двигались по узенькой извилистой тропинк, которая проходила у самыхъ стнъ старой церкви. Неожиданно Марселла пожала руку Роану и, бросивъ поспшный взглядъ на учителя, быстро исчезла.

— Марселла теперь ушла,— сказалъ, спустя нсколько минутъ, Роанъ:— разскажите, что случилось? Что нибудь страшное?

Учитель поднялъ голову и тихо произнесъ:

— Не торопитесь узнать дурныя всти, он всегда доходятъ слишкомъ скоро. Готовится гроза, вотъ и все.

— Гроза?

— Да. Снга Россіи — недостаточная для насъ могила, намъ готовятъ другую — воды Рейна. Мы наканун новаго набора рекрутъ.

Роанъ вздрогнулъ. Онъ понималъ, что это значило.

— И на этотъ разъ исключены будутъ только отцы семействъ, а единственные сыновья станутъ вынимать жребій вмст со всми другими. Готовьтесь, Роанъ.

Сердце молодаго человка тревожно забилось, и холодъ пробжалъ по его спин. Новый, безыменный страхъ овладлъ имъ.

Онъ хотлъ что-то сказать, но церковная дверь отворилась, и изъ нея вышелъ патеръ, съ четками на одной рук и коротенькой трубкой въ зубахъ.

VI.
Рахиль плачетъ о своихъ дтяхъ.

Патеръ Роланъ шелъ, переваливаясь со стороны на сторону, грудью и животомъ впередъ, ноги у него были короткія и толстыя, а руки длинныя, мускулистыя. Хотя все его объемистое тло было покрыто значительнымъ слоемъ жира, но онъ далеко не былъ сибаритомъ и могъ бгать, прыгать и драться на кулачкахъ не хуже любаго молодца въ Кромлэ. Лице его до того загорло отъ солнца и втра, что приняло цвтъ краснаго дерева, а черные глаза блестли, какъ угли, ротъ же отличался вмст твердымъ и веселымъ выраженіемъ. На ходу онъ казался въ своей поношенной ряс, широко обхватывавшей его дородную фигуру на коротенькихъ ногахъ, въ черныхъ чулкахъ и башмакахъ, какимъ-то чудовищнымъ воробьемъ.

Дйствительно онъ обладалъ двумя свойствами воробья: чрезвычайнымъ терпніемъ и добродушной сварливостью. Его жизнь была тяжелая и подвергала его немалымъ опасностямъ. Онъ вставалъ съ утренней зарей, хотя, по правд сказать, часто ложился съ вечерней зарей. Онъ жилъ въ убогой хижин и во всякое время, во всякую непогоду отправлялся для совершенія духовныхъ требъ, онъ лъ очень плохо и, что было ему гораздо чувствительне, не могъ утшать себя хорошими напитками, такъ какъ онъ былъ веселымъ собесдникомъ и любилъ хорошо выпить. Про него разсказывали, что еслибъ неожиданно земля опустла, и онъ остался бы на ней вдвоемъ съ дьяволомъ, то сталъ бы весело болтать и пить съ врагомъ человческаго рода. Въ сущности, онъ не питалъ ни къ кому дурныхъ чувствъ, ни къ дьяволу, ни даже къ Бонапарту.

Онъ съ недавняго времени былъ патеромъ въ Кромлэ и замнилъ того аббата, который такъ неудачно воспитывалъ для духовной карьеры Роана Гвенферна, но онъ былъ уроженцемъ этой мстности и зналъ вс утесы, вс хижины на Бретонскомъ берегу. По той же причин онъ говорилъ на мстномъ бретонскомъ нарчіи и съ туземнымъ акцентомъ произносилъ утонченныя французскія фразы.

Патеръ Роланъ благополучно пережилъ революцію, онъ не былъ человкомъ ‘идей’ и машинально исполнялъ свои обязанности относительно причастія, крещенія, брака и похоронъ, заботясь лишь о получаемой за это денежной плат. Великія фигуры современной исторіи казались ему издали чуждыми титанами, и онъ вовсе не интересовался ими. Онъ не принадлежалъ къ тмъ людямъ, которые стремятся къ мученическому внцу, и всмъ своимъ прихожанамъ совтывалъ быть терпливымъ, вдоволь болтать и умренно пить. Однимъ словомъ, это былъ настоящій веселый поселянинъ, котораго взяли съ поля, научили на столько латыни, что онъ умлъ приводить классическіе тексты, и посвятили въ патеры.

Выйдя изъ дверей церкви, онъ протянулъ руку учителю Арфолю и любезно кивнулъ головой Роану. Онъ всегда добродушно здоровался со всми: легитимистами, бонапартистами и республиканцами, а всмъ извстное пристрастье учителя Арфоля къ ‘правамъ человка’ нимало не отталкивало патера отъ него. Онъ смотрлъ враждебно только на тхъ прихожанъ, которые не платили ему вовсе, или сокращали слдуемую ему плату за духовныя требы. Впрочемъ, онъ не былъ низкимъ, корыстнымъ человкомъ, а только принципіально требовалъ того, на что имлъ право, и, получивъ свои деньги, часто превращалъ ихъ въ хлбъ, вино или водку, которыми щедро длился съ бдными и больными.

— Здравствуйте, учитель Арфоль,— сказалъ онъ весело:— давненько васъ не видать въ Кромлэ. Ужъ я и забылъ, когда мы съ вами пили стаканчикъ, или курили трубку. Гд вы были? Что вы длали?

И лице его сіяло удовольствіемъ.

Учитель Арфоль учтиво отвчалъ на привтствіе патера, и они пошли рядомъ въ сопровожденіи Роана.

— Ну, что-жъ новаго?— продолжалъ патеръ.

— Нтъ ничего, все старое,— отвчалъ учитель, грустно качая головой:— красная кровь льется на поляхъ брани, а черный крепъ заволакиваетъ вс страны. Я не думаю, что это можетъ долго продлиться, свту надоло терпть.

— Гм!— промолвилъ патеръ, очищая пальцемъ свою трубку:— весь свтъ, кажется, перевернулся ногами къ верху.

То, что происходило на свт, казалось добродушному патеру боле страннымъ, чмъ страшнымъ. Онъ столько видлъ ужасовъ, что ни они, ни война не пугали его и не возбуждали въ немъ отвращенія. Въ глубин своего сердца онъ по обязанности предпочиталъ блое знамя трехцвтному, но ни за что не побудилъ бы никого пожертвовать своей жизнью за первое. По его мннію, самая лучшая и приличная смерть для человка была въ своей постели, посл исповди и причастія. Это не мшало ему, однако, считать войну неизбжнымъ элементомъ человческой натуры, и онъ не осуждалъ тхъ, которые поощряли кровопролитье.

— Я вамъ разскажу одинъ случай, который доказываетъ, что конецъ близокъ,— продолжалъ учитель: — однажды въ большомъ селеніи я вошелъ въ хижину женщины, которая потеряла двухъ сыновей въ послднюю войну и мужа за недлю до моего посщенія…

— Упокой Господи его душу,— перебилъ его патеръ крестясь.

— Она сидла на скамейк передъ топившейся печкой, и ея глаза, устремленные въ огонь, дико блуждали, словно она сошла съ ума. Я дотронулся до нея, но она не пошевелилась, я заговорилъ съ нею, но она не слышала моего голоса. Съ большимъ трудомъ я заставилъ ее очнуться. Тогда она машинально встала, накрыла столъ и поставила кушанье и вино, а потомъ снова сла къ огню. Я тутъ замтилъ впервые, что ея волосы были совершенно сдые, хотя она не была стара. Утоливъ свой голодъ и жажду, я сталъ разговаривать съ ней. Теперь она меня слушала, и когда я ей сказалъ, что былъ странствующимъ учителемъ и искалъ учениковъ, то она спросила, пристально смотря на меня: ‘А чему вы можете учить?’. Я отвчалъ, что могу учить ея дтей грамот: ‘Пойдите и найдите ихъ,— воскликнула она съ дикимъ смхомъ, указывая на дверь:— а когда вы ихъ отыщите въ могил подъ снгомъ, то вернитесь назадъ и научите меня проклинать того, кто убилъ ихъ. О мои бдныя, бдныя дти!’. Она бросилась на колни, громко зарыдала и въ отчаяніи стала рвать на себ волосы. Сердце у меня надрывалось, и зная, что ничто ея не утшитъ, я тихо удалился.

— Это ужасно, это ужасно,— произнесъ патеръ, боле чтобъ, поддержать разговоръ, чмъ отъ искренняго сочувствія.

— И это повторяется въ тысячахъ и тысячахъ домахъ. Вс эти проклятья достигаютъ до Бога. Неужели Онъ ихъ не услышитъ!

— Тише, тише,— промолвилъ патеръ, съ безпокойствомъ озираясь кругомъ:— васъ могутъ услышать.

— Мн все равно,— воскликнулъ учитель:— можетъ быть, Наполеонъ великій тактикъ, великій артиллеристъ и великій воинъ, но онъ не великій человкъ, потому что у него нтъ сердца. Помните мои слова, патеръ: это начало конца. Вашъ Богъ идетъ противъ Наполеона и Богъ побдитъ.

Патеръ ничего не отвчалъ. Времена были тяжелыя, слова учителя грозили навлечь непріятность даже на тхъ, которые ихъ слушали.

— Конечно,— промолвилъ онъ посл нкотораго молчанія:— хорошо было бы, еслибъ императоръ могъ дать намъ миръ.

— А разв онъ не можетъ?— рзко спросилъ учитель.

— Весь свтъ противъ Франціи.

— Нтъ, все человчество противъ Наполеона.

— Но императоръ отстаиваетъ Францію отъ ея враговъ. Еслибъ не онъ, то англичане, нмцы и русскіе насъ съли бы живьемъ. Впрочемъ,— прибавилъ патеръ, видя, что учитель бросаетъ на него взгляды, полные негодованія:— я не политикъ.

— Но у васъ глаза, и вы можете видть. Здсь, въ Кромлэ, вдали отъ людей еще можно оставаться въ невдніи, но стоитъ только пошататься по большимъ дорогамъ, и все станетъ ясно. Какъ можетъ Наполеонъ дать намъ миръ? Его ремесло — война, и онъ жертвуетъ всей страной ради своего самолюбія. Онъ теперь увряетъ, что Англія не дозволяетъ ему сохранить мира, и что онъ ведетъ войну съ цлью обезпеченія мира. Но это ложь.

— Вы очень сильно выражаетесь, учитель Арфоль.

— Когда онъ въ послдній разъ прозжалъ по улицамъ Парижа, то народъ громко кричалъ, требуя мира во что бы ни стало. Но все равно было просить объ этомъ камень, императоръ прохалъ мимо молча, какъ бы ничего не слыша. О Боже мой, какъ вс устали, какъ вс жаждутъ спокойствія!

— Это правда,— произнесъ Роанъ ршительнымъ голосомъ.

— Учитель Арфоль научилъ васъ многому,— сказалъ патеръ, смотря пристально на молодого человка,— и онъ добрый человкъ, какія бы мысли ни высказывалъ. Но то, что онъ можетъ смло говорить, не слдуетъ вамъ повторять, вы можете поплатиться за такія слова свободой, даже жизнью.

Онъ не прибавилъ, но это всмъ было извстно, что большинство жителей Кромлэ считали учителя Арфоля сумасшедшимъ, а потому неотвтственнымъ за то, что онъ говорилъ и длалъ. Даже власти съ улыбкой слушали его нападки на императора и украдкой стучали пальцемъ по лбу въ знакъ того, что учитель рехнулся.

— Я буду помнить вашъ совтъ,— отвчалъ Роанъ.

— Народъ правъ,— произнесъ снова учитель:— богатство и гордость Франціи исчезаетъ въ пороховомъ дыму. Не велика была бы бда, еслибъ мы только лишались денегъ, но дло въ томъ, что у насъ не осталось сильныхъ рукъ для производительнаго труда. Рекрутчина пожрала всхъ способныхъ на трудъ людей и оставила только безпомощныхъ калкъ.

— Ну, не однихъ калкъ,— замтилъ патеръ съ улыбкой: — вотъ Роанъ молодецъ, и подобныхъ ему не мало въ нашихъ селеніяхъ.

— Рекрутчина еще не насытилась и требуетъ новыхъ жертвъ,— сказалъ учитель дрожащимъ голосомъ.— Внутри страны земля не обработана, какъ въ пустын, потому что вс люди, могущіе ее обработывать, спятъ на поляхъ брани и подъ снжными сугробами вдали отъ родины. Франція отогрла на своей груди змю, которая погубила своимъ жаломъ всхъ ея сыновъ. Вы, должно быть, вс глухи въ Кромлэ, если не слышите, какъ новая Рахиль плачетъ о своихъ дтяхъ.

— Тс!…— произнесъ патеръ шепотомъ, схвативъ за руку учителя.

Но прежде чмъ онъ усплъ оглянуться, раздался громкій голосъ:

— Кто это новая Рахиль, учитель Арфоль?

VII.
Дерваль защищаетъ свое знамя.

Тотъ, кто произнесъ эти слова, сидлъ на скамейк у двери своего дома, на главной улиц селенія. На носу у него торчали очки въ роговой оправ, а въ рукахъ онъ держалъ газету, которую онъ только-что читалъ. Лицо его было красно, какъ макъ, а коротко обстриженные волоса были словно покрыты инеемъ. Его одежда, полукрестьянская и полувоенная, состояла изъ унтерофицерскаго мундира безъ эполетъ и нашивокъ, давно уже исчезнувшихъ отъ носки, широкихъ короткихъ шароваръ и краснаго чулка съ туфлей на одной ног, такъ какъ вмсто другой ноги у него была деревяшка.

— Здравствуйте, дядя Евенъ,— сказалъ патеръ, желая отвлечь его вниманіе отъ послднихъ словъ учителя.

Роанъ также поздоровался съ дядей и пожалъ ему руку.

Это былъ дйствительно Дерваль, попросту называемый въ селеніи капраломъ. Онъ приходился дядей одинаково Роану и Марселл, а вообще былъ извстенъ, какъ преданный поклонникъ Наполеона.

Онъ хорошо зналъ и ненавидлъ учителя Арфоля, а потому, поздоровавшись съ нимъ, повторилъ:

— Кого вы называете новой Рахилью?

Учитель смло поднялъ брошенную ему перчатку и спокойно отвчалъ:

— Я говорилъ о теперешней Франціи. Носятся слухи, что будетъ новый наборъ рекрутовъ, а я полагаю, что уже и такъ изъ страны высосали ея лучшую кровь. Я сравнилъ нашу бдную Францію съ Рахилью, которая плачетъ и не можетъ утшиться, потому что у нея нтъ боле дтей. Вотъ и все.

Ветеранъ ничего не отвчалъ, но неожиданно поднялся съ мста.

— Вотъ и все,— повторилъ онъ глухимъ, зловщимъ голосомъ.

Онъ выпрямился, засунулъ лвую руку въ карманъ жилета, правой набилъ табакомъ ноздри и, выпятивъ грудь, сердито затопалъ своей деревянной ногой. Въ эту минуту онъ обнаружилъ странное, комическое сходство съ Наполеономъ, за исключеніемъ высокаго роста, горбатаго носа и деревянной ноги. Только вглядвшись ближе, можно было замтить, что у него были блестящіе черные глаза, сильно загорлое и все въ морщинахъ лицо, чисто выбритые, съ выступавшими рзко опредленными мускулами, подбородокъ и шея, пурпурный носъ и широко раскрытыя черныя ноздри, благодаря привычк постоянно нюхать табакъ, которую онъ раздлялъ съ своимъ великимъ тезкой: ‘маленькимъ капраломъ’.

Ему было хорошо извстно, что онъ походилъ на императора, онъ гордился этимъ сходствомъ и какъ можно чаще принималъ общеизвстную Наполеоновскую позу, именно: разставлялъ ноги, скрещивалъ руки на спин, выставлялъ впередъ грудь и задумчиво наклонялъ голову. Когда же Марселла, или какая нибудь сосдка съ восторгомъ восклицала: ‘это просто призракъ императора!’ — то его сердце наполнялось восторгомъ, и онъ считалъ себя колоссомъ, повелвавшимъ всмъ міромъ. Въ эти минуты онъ отправлялся въ кабачекъ, начиналъ безконечный разсказъ о своихъ военныхъ подвигахъ и грустно вздыхалъ, что не могъ на своей деревянной ног одерживать новыхъ побдъ.

Конечно, онъ вполн сознавалъ, что между нимъ и его идоломъ было громадное различіе, существующее между пигмеемъ и великаномъ. Жена его брата, которая жила въ дом Дерваля, была очень религіозной женщиной, и духъ атеизма не достигъ ихъ жилища, а потому старый служака врилъ въ Бога, но не питалъ вры въ святыхъ, и для него существовалъ только одинъ святой — св. Наполеонъ.

Не смотря на вс его добрыя качества, Дерваль не пользовался, однако, популярностью въ Кромлэ. Это селенье лежало далеко отъ политическаго міра и хотя, подобно всей Бретани, оно нкогда отличалось легитимистскимъ пыломъ, который уже давно остылъ, но теперь его обитатели молили небо только объ одномъ, чтобъ Наполеонъ оставилъ ихъ въ поко. А такъ какъ осуществленье этой мольбы было невозможно, то они въ глубин своего сердца ненавидли рекрутчину и Наполеона. Однако, среди нихъ было слишкомъ много бонапартистовъ, чтобъ безопасно высказывать подобныя мысли, а потому они молчали, въ тайн вздыхали о прежнемъ добромъ времени и избгали разговоровъ съ старымъ капраломъ.

— Вотъ и все,— повторилъ вторично Дерваль:— и вы убждены, что говорите правду?

— Да.

— А чмъ вы это докажете?— произнесъ капралъ съ наружной учтивостью, но въ голос его слышался плохо сдерживаемый гнвъ.

— Вы сами своими глазами видите доказательства,— отвчалъ учитель съ печальной улыбкой:— женщины сютъ и жнутъ, а имъ помогаютъ старики, весь цвтъ нашей молодежи погибъ въ чужихъ странахъ, и вскор вся Франція погибнетъ, потому что некому будетъ держать въ рук меча.

Конечно, учитель говорилъ гиперболически, но какъ бы для опроверженія его аргумента неожиданно вышли изъ двери дома четыре юноши гигантскаго роста, сіявшіе здоровьемъ и силой. Это были племянники капрала: Хоель, Гильдъ, Аленъ и Яникъ.

Старый солдатъ былъ пораженъ словами учителя, которыя ему казались хуже всякаго богохульства, и онъ произнесъ сквозь зубы такое ругательное слово, которое сказать громко невозможно въ приличномъ обществ.

Патеръ видлъ, что его вмшательство необходимо, и, взявъ за руку капрала, сказалъ ему на ухо:

— Успокойтесь. Не забывайте, что это говоритъ учитель Арфоль.

Эти слова быстро успокоили расходившагося бонапартиста, и онъ взглянулъ съ улыбкой на своего противника. Онъ въ эту минуту такъ походилъ на Наполеона, что послдній, вроятно, съ подобной же улыбкой смотрлъ на своихъ противниковъ, королей. Однако, необходимо было опровергнуть громко выраженную политическую ересь, и капралъ, принявъ воинственную позу, скомандовалъ, точно передъ нимъ находилась шеренга рекрутовъ:

— Слушай! Хоель!

— Здсь!

— Гильдъ!

— Здсь!

— Аленъ!

— Здсь!

— Яникъ!

— Здсь!

Молодые люди выстроились, какъ солдаты передъ офицеромъ.

— Внимайте моему отвту на слова учителя Арфоля,— произнесъ спокойнымъ голосомъ старый служака:— это касается до васъ всхъ. Учитель Арфоль,— продолжалъ онъ, пристально смотря на него:— я не хочу сказать, что вы богохульствуете, такъ какъ вы перенесли столько горя, что самый умный человкъ могъ бы рехнуться. Вы ученый и странствуете по всей стран, но вы плохо знаете нашу исторію. Франція не упала и не походитъ на Рахиль, которая плачетъ о своихъ дтяхъ. Она великая, могущественная страна, и если на кого походитъ, то на мать Макавеевъ.

Эти слова, отличавшіяся патріотическимъ и религіознымъ азартомъ, привели въ восторгъ патера, и онъ бросилъ на учителя взглядъ, который какъ бы говорилъ: ‘ну-ка, любезный, отвчай на этотъ аргументъ’. Молодые люди посмотрли съ улыбкой другъ на друга, Роанъ также улыбнулся, но его улыбка сопровождалась презрительнымъ пожиманіемъ плечъ.

Капралъ ждалъ отвта, но таковаго не являлось. Арфоль стоялъ молча, нсколько поблднвъ, но глаза его сверкали сожалніемъ, говорившимъ краснорчиве словъ, его взглядъ ясно выражалъ чувство страданія къ безнадежно заблуждавшемуся противнику.

Ветеранъ боле чмъ когда выпятилъ впередъ свою грудь, на которой виднлся Почетный Легіонъ, и съ гордой, побдоносной улыбкой вторично скомандовалъ:

— Слушай! Хоель, Гильдъ, Аленъ и Яникъ!

Молодые люди какъ бы окаменли на своихъ мстахъ, но младшій подмигнулъ Роану, словно говоря: ‘ну, дядя расходился!’.

— Эти четыре молодца мои дти, они были братнины, но теперь они мои. Онъ препоручилъ ихъ мн, и я былъ отцомъ для нихъ и для ихъ сестры, Марселлы. Я называю ихъ своими сыновьями, люблю ихъ, и у меня нтъ ничего дороже ихъ на свт. Я взялъ ихъ къ себ маленькими дтьми и вскормилъ, но чья рука дала мн хлбъ, которымъ я ихъ вскормилъ? Конечно, рука великаго императора. Да сохранитъ его Господь и даруетъ ему побду надъ врагами.

Онъ произнесъ эти слава дрожащимъ отъ волненія голосомъ и, снявъ шляпу, обнажилъ свою сдую голову.

— Да здравствуетъ императоръ!— воскликнули въ одинъ голосъ вс четыре здоровенные юноши.

— Императоръ не забываетъ ни одного изъ своихъ дтей,— продолжалъ ветеранъ, снова надвая свою шляпу:— онъ помнилъ этихъ сиротъ и кормилъ ихъ до тхъ поръ, что они сдлались такими молодцами. Я научилъ ихъ ежедневно молиться за него, и ихъ молитвы вмст съ молитвами милліоновъ его подданныхъ даровали ему побду надъ всмъ свтомъ.

Не смотря на всю доброту Арфоля, онъ произнесъ тихимъ голосомъ:

— А гд ихъ остальные три брата?

Этотъ ударъ поразилъ ветерана въ самое сердце, и онъ невольно поблднлъ. Еще три его племянника, павшіе на пол брани, спали вчнымъ сномъ подъ чужестранной землей и русскими снгами. Онъ вздрогнулъ и бросилъ поспшный взглядъ на дверь своего дома, гд находилась мать этихъ рановременно погибшихъ юношей. Но, все-таки, онъ отвчалъ твердымъ голосомъ:

— Они умерли со славой, какъ подобаетъ храбрецамъ, и Господь водворилъ ихъ души въ мст злачномъ. Лучше умереть такой смертью, чмъ околть, какъ трусу въ своей постел. Они исполнили свой долгъ, учитель Арфоль, и дай Богъ, чтобъ мы вс послдовали ихъ примру.

— Аминь,— произнесъ патеръ.

— А еслибъ теперь,— продолжалъ старый солдатъ,— императору было угодно сказать: ‘Капралъ Дерваль, мн нужны твои сыновья’, то на зовъ императора, я, гренадеръ, сражавшійся подъ Арколемъ и Аустерлицемъ, не смотря на мой ревматизмъ и мою деревянную ногу, пошелъ бы бглымъ шагомъ, во глав своихъ четырехъ Макавеевъ.

По правд сказать, Макавеи не выразили теперь своего восторженнаго сочувствія къ словамъ дяди, и никто изъ нихъ не воскликнулъ: ‘Да здравствуетъ императоръ’.

— И я пошла бы съ вами, дядя Евенъ,— воскликнулъ новый голосъ.

Это говорила Марселла, стоявшая на порог дома, и глаза ея такъ сверкали, а щеки такъ горли, что дйствительно она походила на представительницу Макавеевъ.

— Жаль, что ты не мужчина,— произнесъ старикъ, съ гордостью смотря на молодую двушку, и поспшно сталъ нюхать табакъ, чтобъ скрыть свое волненіе:— но это ничего, ты будешь маркитанткой Макавеевъ. Но, Боже мой, я забываю, что держу васъ на улиц. Пожалуйте къ намъ въ домъ, отецъ Роланъ.

Онъ отворилъ дверь и, учтиво кланяясь не по-солдатски, но какъ истый бретонскій поселянинъ, пропустилъ передъ собою въ дверь патера. Послдній дружески кивнулъ головой учителю Арфолю и исчезъ за дверью.

— Мн надо теперь идти,— сказалъ учитель, обращаясь къ Роану:— но сегодня вечеромъ я приду къ твоей матери.

И, не дожидаясь отвта, онъ быстро пошелъ внизъ, по узкой улиц, къ морю и оставилъ Роана въ обществ его двоюродныхъ братьевъ, гигантскихъ Макавеевъ.

VIII.
Домашній очагъ капрала.

Въ продолженіе всего дня Марселла находилась въ какомъ-то возбужденномъ состояніи, она двигалась точно во сн, и въ ушахъ ея слышались никому не слышные, кром нея, мелодичные звуки, она то краснла, то блднла, обнаруживала необычайную нжность въ разговорахъ съ братьями и чувствовала какую-то странную потребность цловать дядю и мать. Послдняя подозрительно посматривала на нее и, вспоминая о своей первой любви, догадывалась, въ чемъ дло.

Встрча съ учителемъ Арфолемъ встревожила Марселлу, но она вскор успокоилась. Она ни на минуту не сомнвалась, что Роанъ былъ добрымъ христіаниномъ и врилъ, во-первыхъ, въ Бога и, во-вторыхъ, въ великаго императора, потому что ея религіозное воспитаніе было двоякое.

Ея мать, простая поселянка, сохранила въ своемъ сердц ту пламенную преданность церковнымъ обрядамъ, стариннымъ суевріямъ и католическимъ легендамъ, отъ которыхъ революція тщетно старалась освободить Францію. Она набожно участвовала во всякой религіозной церемоніи, колнопреклоненно молилась передъ каждымъ распятіемъ и слпо врила въ чудеса всхъ католическихъ святыхъ. Она не обожала королей, какъ вообще бретонки, потому что патеры въ Кромлэ не отличались легитимистскимъ пыломъ, но ненавидла революцію.

У нея было много дтей, и когда ея мужъ, рыбакъ, погибъ во время страшной бури 1796 года, то его братъ, тогда еще простой солдатъ, вернувшійся домой на время изъ Италіи, далъ клятву никогда не жениться и быть отцомъ многочисленныхъ сиротъ его невстки. И онъ сдержалъ свое слово.

Служа Наполеону со всею ревностью религіознаго культа, Дерваль слдовалъ за нимъ во всхъ его походахъ, но старательно удерживался отъ всякихъ соблазновъ и каждую, нажитую цною своей крови, копейку отсылалъ братниной семь, которая, благодаря ему, не знала нужды. Наконецъ, подъ Аустерлицемъ онъ лишился ноги, его военная служба была окончена, и онъ не могъ боле слдовать за великой тнью, омрачавшей свтъ. Но если онъ не могъ попрежнему служить своему повелителю, то онъ все еще былъ въ состояніи исполнять свой долгъ относительно своихъ дтей, какъ онъ называлъ племянниковъ. Поэтому онъ вернулся въ Кромлэ съ ореоломъ героя, деревянной ногой, безчисленными медалями и значительной пенсіей. Съ тхъ поръ онъ мирно жилъ въ уединенномъ бретонскомъ селеніи, окруженный многочисленной семьей, не смотря на то, что самъ былъ холостякомъ.

Во время своей долгой военной службы, добрый Евенъ сохранилъ наивную душевную простоту и нравственныя качества бретонскаго поселянина. Онъ питалъ уваженіе къ женщинамъ, рдко встрчаемое въ старомъ служак, и врилъ въ Бога. Конечно, онъ не былъ набожнымъ католикомъ въ глазахъ патеровъ, почти никогда не ходилъ на исповдь и только однажды въ годъ посщалъ церковь, именно ходилъ къ ночной служб подъ Рождество, но онъ всегда снималъ шляпу при звон колоколовъ и постоянно присоединялъ къ имени великаго императора имя Бога. Никакія скептическія шутки, или грубыя богохульства, столь обычныя въ то время, не примшивались имъ къ тому строго религіозному воспитанію, которое вдова Дерваль давала своимъ дтямъ, научая ихъ любить Бога и святыхъ, уважать патера и вести набожную, нравственную жизнь. Но въ длинные, зимніе вечера дти собирались вокругъ стараго ветерана и, раскрывъ рты отъ удивленія, слушали его разсказы о великомъ человк, который изъ всхъ живыхъ людей былъ, по его мннію, всего ближе къ Богу.

Странно сказать, но эти разсказы всего глубже западали въ сердце Марселлы. Она отличалась боле страстной натурой и большимъ энтузіазмомъ, чмъ ея братья, а потому, научившись съ дтства считать императора божествомъ, она обожала его всей душей и питала къ нему такую пламенную вру, которую поколебать было невозможно. Въ ея воображеніи Богъ и императоръ были тсно связаны, и съ каждой набожно произнесенной ею молитвой Наполеонъ казался ей все святе и святе.

Но въ этотъ день, въ этотъ памятный день Марселла почти забыла о своемъ божеств: такъ она была занята своимъ новымъ счастьемъ, своей любовью. Постоянно передъ ея глазами носился образъ Роана, и она видла себя въ его рукахъ, чувствовала, какъ ея двственные волоса, падали волной на его пылавшее страстью лице.

Быстро двигаясь взадъ и впередъ въ скромномъ жилищ ея семьи, при потухающемъ свт солнечнаго заката, она казалась прекрасной въ своемъ простомъ бретонскомъ костюм. Ея блоснжный корсажъ и яркая, цвтная юбка рельефно выдавались на фон мрачныхъ стнъ единственной въ дом комнаты.

Эта комната походила на вс подобные покои въ сосднихъ жилищахъ и заключала въ себ столовую, жилое помщеніе и кухню. Въ ней находились обычныя деревянныя скамьи и столъ, съ выдолбленными въ немъ круглыми впадинами, замняющими суповыя тарелки, корзинка для хлба и большая деревянная ложка висли на блок съ поперечныхъ балокъ, на которыхъ хранились всевозможные предметы: свчи, сосуды съ масломъ, нанизанный на ниткахъ лукъ, сапоги, чулки, окорокъ и т. д. Въ углу подл печки стояла высокая деревянная кровать, а въ противоположномъ конц комнаты находилась вторая такая же кровать, но меньшихъ размровъ. Большой черный горшокъ виднлся въ печи. Все было чисто и опрятно, не было слышно никакого зловонія, и только ощушался запахъ отъ чистаго блья на кроватяхъ и табака, который курилъ ветеранъ въ старой нмецкой фарфоровой трубк. Почернвшая деревянная лстница вела въ верхній этажъ маленькой хижины, а земляной полъ походилъ на кирпичный отъ постоянно горвшаго торфа въ печк.

Семья капрала только что окончила свой ужинъ, состоявшій изъ оладей и молока. Онъ самъ ушелъ къ сосдямъ для обычной бесды о своихъ походахъ, близнецы Хоель и Гильдъ сидли на скамейк, прислонясь къ стн, Аленъ, стоя въ дверяхъ, курилъ трубку, а Яникъ помщался передъ огнемъ. Ихъ мать сидла у стола и зорко слдила за всми движеніями Марселлы, надъ которой отъ времени до времени подсмивались братья.

— Что съ тобой, Марселла?— произнесъ Хоель:— вотъ уже нсколько часовъ ты не промолвила ни слова и дико посматриваешь по сторонамъ, какъ сумасшедшая Жанна.

Марселла покраснла, но ничего не отвчала.

— Можетъ быть, она видла призракъ,— замтилъ Гильдъ съ улыбкой.

— Боже избави,— произнесла мать, набожно крестясь.

— Пустяки,— воскликнула Марселла.

— Ты очень блдна,— сказала съ безпокойствомъ ея мать:— ты мало шь и слишкомъ много работаешь. Ты не шляешься, какъ твои лнтяи-братья, которые ничего не длаютъ, вернувшись съ рыбной ловли. По правд сказать, четырехъ женскихъ рукъ не хватаетъ, чтобъ держать все въ порядк въ этомъ дом.

Наступило молчанье, и Марселла взглянула съ благодарностью на мать, но этотъ взглядъ обнаружилъ ея тайну. Вдова опустила глаза, а молодая двушка стала поспшно убирать со стола.

— Положимъ, что она много работаетъ дома,— сказалъ Яникъ:— но она не работала же сегодня у воротъ св. Гильда.

Марселла вздрогнула и едва не выронила изъ рукъ блюда, поблднвъ, она гнвно посмотрла на младшаго брата, который лукаво улыбался.

— Что ты хочешь этимъ сказать?— спросила мать.

— Онъ злой щенокъ и его слдуетъ побить,— промолвила Марселла вполголоса.

— Позови своего сердечнаго дружка, и пусть онъ попробуетъ меня побить,— воскликнулъ юный гигантъ, расхохотавшись во все горло:— мама, спроси ее, что она длала у воротъ св. Гильда? Можетъ быть, она мыла тамъ блье?

Мать вопросительно посмотрла на Марселлу и промолвила:

— Ты была тамъ сегодня, дитя мое?

— Да, мама,— отвчала молодая двушка посл минутнаго колебанія, но глаза ея честно, правдиво глядли на мать.

— Туда далеко. Что теб вздумалось пойти въ такую даль?

— Я спустилась по лстниц св. Трифина на берегъ, и такъ какъ былъ отливъ, то я хотла посмотрть на ворота св. Гильда. Но быстро набжалъ приливъ, и я съ трудомъ вернулась оттуда.

— Ты слишкомъ любишь опасности,— сказала мать, качая головой: — ты когда нибудь пропадешь, какъ твой отецъ. Молодой двушк надо сидть дома, а не бгать по берегу. Я живу въ Кромлэ пятьдесятъ лтъ и только разъ видла ворота св. Гильда, да и то съ лодки твоего отца, который повезъ меня въ море, гд только въ то несчастное время патеръ могъ служить обдню.

Говоря это, трудолюбивая женщина встала изъ-за стола и, усвшись передъ прялкой, начала работать.

— Я вамъ разскажу,— сказалъ Яникъ:— что мы видли сегодня, возвращаясь съ рыбной ловли. Наша лодка шла очень близко къ воротамъ св. Гильда, и вдругъ мы увидли, что по вод идетъ человкъ, повидимому, рыбакъ и несетъ на рукахъ молодую двушку. Было время прилива, и онъ, осторожно пробравшись до берега, опустилъ на землю молодую двушку. Потомъ они поцловались. Мы издали не видали ихъ лицъ… Но, Марселла, отчего ты отвернулась?

Остальные братья засмялись. Но молодая двушка спокойно пожала плечами и ничего не отвчала.

— Мама,— прибавилъ Яникъ, выведенный изъ терпнія хладнокровіемъ сестры: — спроси ее, была ли она сегодня у воротъ св. Гильда одна.

Прежде чмъ вдова успла открыть ротъ, Марселла воскликнула, бросая вызывающій взглядъ на мучившаго ее юнца:

— Нтъ, я и туда и назадъ шла въ компаніи. Яникъ дуракъ и видитъ что-то необыкновенное въ самомъ простомъ факт. Я встртила на берегу Роана и пошла съ нимъ въ ворота, а когда набжалъ приливъ, то онъ вынесъ меня оттуда на рукахъ, еслибъ не онъ, то я могла бы утонуть. Я за это и поцловала его на об щеки. Вотъ и все.

Вс засмялись, но на этотъ разъ надъ Яникомъ. Вс знали, что Марселла обыкновенно гуляетъ по берегу съ Роаномъ, и въ виду ихъ близкаго родства никто не обращалъ на это вниманія.

Только вдова не смялась, а серьезно смотрла на дочь.

— Это не правда,— сказалъ Яникъ гнвно:— проходя по улиц, я видлъ Роана съ патеромъ и учителемъ Арфолемъ, а когда я вошелъ въ домъ, тебя еще не было. Къ тому же, тотъ, кто несъ тебя, былъ не выше меня, и онъ такъ горячо цловалъ тебя, что, конечно, не былъ Роаномъ, или какимъ либо родственникомъ.

— Кто бы онъ ни былъ,— произнесла рзко мать: — Марселл не слдовало ходить въ такія мста. Всмъ извстно, что ворота проклялъ св. Гильдъ, и что тамъ ночью ходятъ призраки старыхъ, нечестивыхъ монаховъ, обитель которыхъ поглощена моремъ. Даже такому сумасброду, какъ Роану, не хорошо туда ходить.

На этомъ разговоръ прекратился, но въ ту же ночь, когда уже вс спали, Марселла шепотомъ разсказала матери всю правду. Она хотла скрыть отъ нея объясненіе въ любви Роана, но не могла вынести вопросительныхъ взглядовъ доброй женщины.

Ея разсказъ не удивилъ вдовы, но не доставилъ ей удовольствія. Роанъ Гвенфернъ не былъ такимъ мужемъ, какого она желала для своей единственной дочери. Онъ былъ слишкомъ смлъ и экцентриченъ, къ тому же онъ рдко бывалъ у обдни и былъ усерднымъ ученикомъ страшнаго учителя Арфоля. Поэтому она не разъ въ глубин своего сердца жалла его мать. Это не значило, чтобъ она не любила Роана, который былъ такимъ красивымъ молодцемъ и добрымъ сыномъ, но она боялась, что странности доведутъ его до бды.

По правд сказать, она уже давно подозрвала, что онъ питаетъ къ Марселл нжныя чувства, и въ ея глазахъ это подтверждалось многочисленными тайными его подарками, въ род шелковыхъ платковъ, брошекъ и т. д. Но, какъ всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, она старалась уврить себя, что въ этомъ ухаживаніи не было ничего серьезнаго.

Теперь пришлось посмотрть въ глаза опасности, а такъ какъ между матерью и дочерью существовали самыя нжныя, откровенныя отношенія, то он легко поршили, какъ вести себя относительно Роана. Мать общала не обращать никакого вниманія на случившееся, никому въ семь не говорить объ этомъ и попрежнему принимать Роана въ дом, какъ ближняго родственника. Съ своей стороны Марселла обязалась не общать своей руки Роану, не гулять съ нимъ такъ далеко отъ дома и прямо объявить ему, что ихъ бракъ вполн зависитъ отъ согласія ея матери и дяди.

Естественно, вдова была недовольна, что Роанъ нарушилъ старый обычай и не прислалъ какъ слдуетъ сваху къ капралу, который, переговоривъ съ невсткой, ршилъ бы дло, не спросивъ даже согласія молодой двушки, такъ какъ ея отказъ отъ выбраннаго дядей и матерью жениха оставилъ бы ее на вки старой двой.

Покончивъ такимъ образомъ съ этимъ непріятнымъ дломъ, вдова утшала себя мыслью, что съ теченіемъ времени Марселла забудетъ Роана, и что для нея найдется лучшій женихъ.

IX.
Св. Наполеонъ.

Еслибъ г-жа Дерваль видла лице своей дочери, когда она раздвалась въ эту ночь въ ихъ общей спальн на верху, то она признала бы совершенно тщетной свою надежду, что Марселла забудетъ Роана. Но благодаря дневному утомленію она спала крпкимъ сномъ на одной изъ коекъ, устроенныхъ въ стн съ обихъ сторонъ маленькой комнаты, и не могла замтить, что Марселла, раздваясь, сіяла необычайнымъ счастьемъ.

Все въ этой скромной спальн было просто, но опрятно, начиная отъ почернвшихъ стнъ до совершенно чернаго пола, вокругъ блоснжныхъ коекъ висли на крючкахъ разные предметы женскаго туалета. Вся мебель заключалась въ стол съ горвшей на немъ старомодной масляной лампой, скамейк, большомъ комод съ бльемъ и маленькомъ висячемъ зеркал въ деревянной рамк.

Марселла сняла свой корсажъ, верхнюю юбку, чулки, деревянные башмаки и блый чепецъ, ея роскошные длинные волосы падали волной на плечи и, нжно проводя по нимъ своими хорошенькими ручками, она красня любовалась собою въ зеркало. Она припоминала утреннюю сцену и чувствовала на своихъ волосахъ, на своихъ губахъ страстные поцлуи Роана. Она радостно улыбалась, и ея отраженіе въ зеркал также улыбалось. Въ эту минуту она была такъ довольна собою, что подошла ближе къ зеркалу, протянула свои красныя губки и прильнула ими къ такимъ же краснымъ губкамъ въ зеркал.

Какъ въ древности Елена и Афродита, эта скромная бретонская поселянка знала, что вся ея фигура отъ загорлой шеи до маленькихъ ножекъ дышала красотой, но это сознаніе не наполняло ея гордостью или безумными мечтами, а просто было инстинктивнымъ ощущеніемъ, подобно тому, какъ цвтокъ можетъ быть доволенъ своимъ благоуханіемъ, или звзда своимъ блескомъ.

Наконецъ она заплела себ косу и, опустившись на колни передъ своею постелью, начала молиться.

Надъ ея головой висло изображеніе Богородицы съ Предвчнымъ Младенцемъ на рукахъ, очень грубые по исполненію и щедро покрытые золотомъ и серебромъ, оба лика, однако, возбуждали религіозныя чувства у набожно смотрвшихъ на нихъ лицъ.

— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь,— произнесла Марселла и повторила Врую, молитву Богородиц, а затмъ, поблагодаривъ Господа за Его милости, стала молиться объ умершемъ отц и живыхъ предметахъ ея любви: о дяд, матери и братьяхъ. Подъ конецъ она прибавила:

— Благослови, Пресвятая Богородица, мою любовь къ Роану и не дай мн боле прегршить передъ тобой.

Наступило молчаніе. Повидимому, ея молитва была окончена. Но черезъ минуту она подняла глаза и устремила ихъ не на Богородицу съ Предвчнымъ Младенцемъ, а на висвшую подл на стн картину, изображавшую человка въ военной одежд, который стоялъ на возвышеніи и указывалъ рукой на красное зарево отъ горвшаго города. Его лице было блдное, мраморное, а у его ногъ стояло нсколько сдыхъ гренадеровъ, съ кровью налитыми глазами. Эта картина была очень грубая и мало художественная, но боле артистическая отдлка уменьшила бы производимое ею впечатлніе.

Марселла глядла на нее съ любовью и обожаніемъ. Тутъ же рядомъ на полк лежали военные доспхи стараго капрала: ружье, мундиръ, ранецъ, патронташъ и киверъ.

— Сохрани и помилуй, милосердый Господь,— промолвила молодая двушка прежнимъ набожнымъ тономъ:— добраго императора, даруй ему побды надъ его врагами, порази нечестивыхъ, дерзающихъ поднять на него руку, и осни его своимъ милосердіемъ ради того блага, которое онъ даруетъ намъ всмъ. Аминь.

Произнеся эти слова, Марселла встала, кончила свой ночной туалетъ, легла въ постель и вскор заснула подъ снью стараго штыка, обагреннаго кровью многихъ ея ближнихъ, и висвшихъ рядомъ изображеній Богородицы и св. Наполеона.

X.
У источника.

Между моремъ и селеніемъ Кромлэ находилось небольшое песчаное пространство, которое называлось Источникомъ, по той причин, что въ этой мстности было достаточно покопать рукой землю, чтобъ изъ нея брызнула прсная вода изъ пробгавшей подъ землею рки. Каждый вечеръ женское населеніе собиралось тутъ и въ однихъ отверстіяхъ полоскали блье, а изъ другихъ черпали воду для домашняго употребленія. Почему эту мстность называли Источникомъ въ единственномъ род, тогда какъ тутъ было много источниковъ, а не одинъ, сказать трудно, но естественно, что собиравшіяся здсь старыя и молодыя женщины составляли ежедневный, шумный веселый конгресъ, на которомъ живо обсуждались вс общественные и частные вопросы, интересовавшіе жительницъ селенія.

Однажды вечеромъ, когда уже взошла луна, и у Источника происходила обычная, оживленная сцена, учитель Арфоль и Роанъ стояли передъ жилищемъ послдняго, находившагося противъ этой мстности.

— Смотря издали на двигающіяся вокругъ Источника тни,— сказалъ учитель,— невольно наталкиваешься на мысль о вдьмахъ, которыя, по словамъ мстныхъ легендъ, моютъ блье по ночамъ.

— Если мы подойдемъ и ближе, то увидимъ не одну вдьму,— замтилъ Роанъ.— Напримръ, старуха Барбекъ настоящая вдьма.

— Однако, не смотря на это и на то, что у нея сынъ хромой, горбатый калка, она очень счастлива.

— Почему?

— Она можетъ спокойно жить съ своимъ сыномъ. Онъ по крайней мр никогда не пойдетъ на войну.

— А вы полагаете, что меня непремнно внесутъ въ списокъ рекрутовъ?— спросилъ Роанъ посл минутнаго молчанія.

— Въ этомъ нтъ сомннія.

— И мн можетъ достаться роковой номеръ?

— Можетъ, но, Боже, избави.

— Боже, избави!— воскликнулъ Роанъ съ страннымъ смхомъ:— зачмъ тутъ примшивать имя Божье? Разв Богъ избавляетъ насъ отъ человческой жестокости, войны, голода, болзней? Нтъ, онъ спокойно смотритъ съ неба на то, какъ весь свтъ идетъ къ чорту. И вы еще, учитель Арфоль, продолжаете врить?…

— Да, я врю,— отвчалъ учитель, и лице его сіяло величіемъ:— и умру съ врой въ сердц. Ты еще мало видлъ свта, а я его знаю хорошо. Ты еще не испыталъ, что такое страданіе, а я потерялъ все, и, однако, я скажу: Боже, избави, чтобъ я когда нибудь пересталъ врить въ Бога.

— Но Онъ терпитъ все, что длается дурного на свт.

— Это будетъ продолжаться, пока люди будутъ невжественны. Не Богъ, а человкъ причиняетъ горе всему человчеству. Богъ сдлалъ міръ прекраснымъ и полнымъ радости, нечестивые люди не вдаютъ Бога и потому несчастны.

— Но кто же Его вдаетъ? Т, которые всегда плачутъ?

— Нтъ, т, которые исполняютъ Его заповдь.

— Какую?

— Заповдь любви. А чтобъ исполнить эту заповдь, надо любить всхъ и терпть все. Но, быть можетъ, Роанъ, мой Богъ не твой Богъ. Мой Богъ не Богъ патеровъ и солдатъ, не Богъ побдъ. Я чувствую и сознаю Его сердцемъ. Онъ говоритъ во мн и поддерживаетъ меня, когда кругомъ вс въ отчаяніи, вс теряютъ надежду.

Роанъ поникъ головой, такъ какъ онъ привыкъ любить и уважать учителя, но глаза его гнвно горли. Кровь Гвенферновъ была пылкая, дикая, и хотя въ Роан ее сдерживала случайная культура, но, все-таки, при малйшемъ повод въ немъ могли проснуться дикіе элементы.

— Учитель Арфоль,— сказалъ посл продолжительнаго молчачанія молодой человкъ, и голосъ его дрожалъ отъ волненія:— снова наступаетъ наборъ рекрутовъ, и Наполеонъ говоритъ всмъ французамъ: ‘Слдуйте за мной’. Скажите мн: это воля Божья, или нтъ?

— Нтъ.

— Такъ правъ будетъ тотъ человкъ, который отвтитъ Наполеону: ‘Нтъ, я не пойду за тобой, потому что путь твой проклятъ’.

— Кому выпадетъ жребій, тотъ долженъ идти.

— Нтъ, вы отвчайте прямо. Будетъ ли правъ человкъ, который откажется слдовать за Наполеономъ?

— Да, онъ будетъ правъ передъ Богомъ.

— Такъ помните, если когда нибудь жребій падетъ на меня, то клянусь, я буду сопротивляться до послдней капли крови, до послдняго дыханія. Даже если весь свтъ возстанетъ противъ меня и вмст съ нимъ т, которыхъ я люблю боле всего, я буду твердъ. Если самъ Наполеонъ придетъ за мною, то я не поддамся. Меня могутъ убить, но меня не заставятъ убивать. Помните мои слова, учитель Арфоль.

И онъ инстинктивно перекрестился, что не было въ его обыча, но онъ хотлъ призвать Бога въ свидтели своей клятвы.

Учитель тяжело вздохнулъ. Онъ не разъ слыхалъ подобные пламенные протесты, но въ конц концовъ являлась смиренная покорность неизбжной судьб.

Они молча пожали другъ другу руки и разошлись.

— Боже, избави, чтобъ жребій выпалъ ему,— думалъ Арфоль по дорог домой:— онъ теперь агнецъ, потому что видлъ до сихъ поръ только зеленыя пастбища и дышалъ лишь мирнымъ воздухомъ, но въ немъ проснется дикій зврь при первой кровавой битв, въ которой онъ приметъ участіе.

Между тмъ шумъ и гамъ вокругъ Источника все усиливались. Старыя женщины преимущественно болтали о своихъ домашнихъ длахъ, а молодыя о сердечныхъ интрижкахъ. Всюду виднлись веселыя группы, и только одна Марселла, придя за водой, оставалась одна въ сторон, потому что она не пользовалась популярностью среди старыхъ и молодыхъ сосдокъ, благодаря своему родству съ капраломъ, красот и презрнію къ сплетнямъ.

Но среди веселой болтовни и смха, по временамъ наступали минуты молчанія, которыя прерывались озабоченнымъ шепотомъ. Изъ этого шепота нсколько словъ долетли до Марселлы, и она невольно стала прислушиваться.

— Да, это правда, и на наше горе объ этомъ вскор вс узнаютъ,— говорила одна пожилая женщина.

— Многимъ въ Кромлэ будетъ горе,— отвчала сдая старуха, полоскавшая блье:— но я уже его извдала. Мой Яникъ и мой Гилармъ давно погибли на войн.

— Никто не споритъ о томъ, что это будетъ,— произнесла хромая молодая двушка,— но время еще не опредлено, и даже говорятъ, что самъ императоръ не знаетъ, на что ршиться. Можетъ быть, еще пройдетъ годъ или два. Отецъ Роланъ говорилъ матери, которая боится за Хоеля и Леона, что попасть въ списокъ еще ничего не значитъ. Рекрутовъ могутъ долго не вызывать на службу, и потомъ можетъ быть заключенъ миръ, а слдовательно и отмнена рекрутчина.

— Не понятно, почему Наполеонъ не можетъ заключить мира:— промолвилъ какой-то визгливый голосъ:— вдь власть въ его рукахъ.

— Онъ діаволъ, а діаволъ не можетъ желать мира,— глухо произнесла сдая старуха, у которой были убиты два сына.

— Вы не имете права такъ говорить,— воскликнула Марселла, выйдя изъ терпнія: — для вашихъ сыновей гораздо лучше было умереть героями, чмъ жить здсь и пьянствовать. Богу извстно, что я васъ сожалю отъ всего сердца, но нельзя такъ говорить, какъ вы. Вдь дло въ томъ, что англичане не дозволяютъ императору заключить мира,— продолжала Марселла авторитетнымъ тономъ: — дядя Евенъ говоритъ, что императоръ былъ бы очень радъ отдохнуть, но англичане мшаютъ ему въ этомъ и подкупаютъ всхъ государей своимъ золотомъ.

— Но если рекрутчина не будетъ скоро объявлена,— сказала одна молодая женщина: — такъ зачмъ такъ торопятся съ приготовленіемъ списковъ. Я уврена, что императоръ уже составилъ планъ новой войны, и мы объ этомъ узнаемъ до жатвы.

Это предсказаніе было встрчено общимъ ропотомъ.

— Чему быть, тому не миновать,— сказала торжественнымъ тономъ хромая молодая двушка:— слава Богу, что императоръ не требуетъ всхъ, но дозволяетъ бросать жребій, а вдь жребій въ рукахъ Божьихъ.

— И можно поставить свчку Богородиц,— сказала молодая мать, у которой дти еще не скоро могли подойти подъ рекрутчину:— значитъ, отчаиваться нечего, и грхъ упрекать императора.

— Во всякомъ случа нашей семь нечего бояться,— снова произнесла хромая молодая двушка:— у меня только одинъ братъ, а императоръ не беретъ единственныхъ сыновей.

— Хорошо, что у меня много братьевъ, и ни одинъ не трусъ,— воскликнула Марселла съ презрительнымъ смхомъ:— одинъ изъ нихъ наврное пойдетъ на службу императора и увидитъ его. Какъ я сожалю, что я не мужчина. Но вы пустяки говорите объ единственныхъ сыновьяхъ. На этотъ разъ по приказанію императора и они будутъ бросать жребій. Ну, такъ чтожъ? Да здравствуетъ императоръ!

Никто не поддержалъ ея восклицанія, и вс молча, съ удивленіемъ посмотрли на нее. Только сгорбившаяся старуха, едва переступавшая съ помощью костыля, подошла къ ней и, схвативъ ее за руку, рзко произнесла:

— Это не правда, Марселла Дерваль.

— Что не правда, тетка Горонъ?

— Мн говорилъ сержантъ, что единственные сыновья будутъ бросать жребій, но я этому не врю. Я всегда молюсь, чтобъ Богъ даровалъ побды императору, но онъ не лишитъ меня моего единственнаго сына, моего Яна.

— Не бойтесь, тетка Горонъ,— сказала Марселла, видимо тронутая отчаяніемъ старухи:— сержантъ знаетъ, что у васъ нтъ никого, кром Яна, и онъ не помститъ его въ списки.

— Нтъ, проклятые всегда берутъ самыхъ сильныхъ и здоровыхъ,— воскликнула гнвно старуха:— а мой Янъ молодецъ изъ молодцовъ. Но что бы они тамъ ни длали, а императору не видать моего Яна, какъ своихъ ушей.

Марселла взглянула на нее съ сожалніемъ и медленно пошла домой, неся на голов кувшинъ съ водой. Но не успла она приблизиться къ селенію, какъ ей перескъ дорогу какой-то человкъ, и она услышала тихій голосъ:

— Марселла!

— Роанъ!

Они поцловались, и Роанъ хотлъ понести кувшинъ съ водой, но Марселла на это не согласилась и онъ молча послдовалъ за ней.

До хижины капрала они не произнесли ни слова. Роанъ былъ необыкновенно мраченъ и молчаливъ, а Марселла была счастлива уже тмъ, что шла рядомъ съ нимъ.

— Ты зайдешь къ намъ?— спросила она, останавливаясь у своей двери и снимая съ головы кувшинъ.

— Нтъ, сегодня не зайду,— отвчалъ Роанъ.

На улиц не было ни души и, взявъ Марселлу за об руки, онъ крпко поцловалъ ее.

— Однако извстіе справедливо,— сказала она, отскакивая отъ него.

— Какое извстіе?

— О томъ, что будетъ война.

Роанъ вздрогнулъ.

— Что съ тобой?— спросила нжно Марселла.

— Ничего, что-то холодно. Такъ, значитъ, будетъ война.

Хотя голосъ его твердо звучалъ, но, взглянувъ на него, молодая двушка впервые поняла, что онъ можетъ на ряду съ другими попасть въ рекрута. Сердце ея болзненно сжалось.

— Ахъ, Роанъ,— сказала она:— я и забыла, что на этотъ разъ единственные сыновья также пойдутъ.

— Ну, такъ чтожъ,— сказалъ онъ съ какимъ-то страннымъ смхомъ.

— А ты?

Наступило молчаніе. Роанъ не промолвилъ ни слова.

— Мой Роанъ, мой храбрый Роанъ,— сказала Марселла, обнимая его обими руками и цлуя въ губы:— твое имя уже внесено въ списокъ, и жребій можетъ пасть на тебя. Я не хочу говорить неправды, я буду молиться, чтобъ небо тебя избавило отъ этого, но если теб судьба служить императору, то я не буду плакать. Тяжело, очень тяжело разстаться съ любимымъ человкомъ, но ради императора можно все перенести. Если такова будетъ воля его и Бога, то я даже не стану сожалть о теб, напротивъ, я буду тобою гордиться.

Однако она провела рукой по глазамъ, на которыхъ выступили слезы.

Въ эту минуту за дверью хижины раздался голосъ ея матери:

— Марселла!

Она еще разъ поцловала Роана и, схвативъ кувшинъ, быстро вошла въ домъ.

Роанъ остался одинъ. На сердц у него было тяжело, онъ чувствовалъ, что они поклонялись различнымъ божествамъ, и хотя его любовь къ Марселл отъ этого не умалялась, но онъ едва не сошелъ съ ума отъ борьбы противоположныхъ чувствъ.

Цлыми часами въ эту ночь онъ ходилъ взадъ и впередъ по освщенному луною берегу и хотя вспоминалъ, съ одной стороны, ея пламенные поцлуи, а съ другой — ея суеврное поклоненіе императору, но, все-таки, онъ повторялъ про себя безконечное число разъ:

— Я поклялся и сдержу свое слово. Никогда! Никогда!

XI.
Рчь капрала къ рекрутамъ.

Весна въ Кромлэ была прекрасна, рыба ловилась въ изобиліи, и жители этого уединеннаго селенія никогда не знавали лучшаго времени. Воздухъ былъ пропитанъ благоуханіемъ, небесная лазурь мирно сіяла, а море было, какъ зеркало. И, однако, тнь меча надвигалась, и часъ бросанія жребія былъ близокъ.

Теперь всмъ было извстно, что императоръ подалъ сигналъ къ новому набору рекрутовъ.

Наполеонъ вернулся изъ Москвы въ Парижъ, ни мало не укрощенный потерей полумилліона людей и не обращая никакого вниманія на вопли безчисленныхъ вдовъ и сиротъ. Но какъ встртила его подчиненная ему безпредльная имперія? Не съ жалобами, проклятіями и протестами, а съ оффиціальными криками радости и торжества. Главные города этой имперіи Парижъ, Римъ, Миланъ, Гамбургъ, Майнцъ, Амстердамъ привтствовали его въ праздничныхъ одеждахъ. Общественныя власти произносили наперерывъ поздравительныя рчи. ‘Что такое жизнь!— восклицалъ парижскій префектъ:— въ сравненіи съ громадными интересами, которые сосредоточены на священной голов наслдника имперіи?’. ‘Разумъ,— говорилъ Фантань, глава императорскаго университета: — стушевывается передъ великой тайной силы и повиновенія, преклоняясь передъ той религіей, которая придаетъ государямъ власть столь же священную, какъ власть Бога’. А въ это время въ Россіи снгъ все глубже и глубже покрывалъ своей блой пеленой остатки великой арміи, и въ каждомъ дом громадной Наполеоновской имперіи слышались вопли о погибшихъ жертвахъ. Самъ же Наполеонъ ничего не слышалъ, ничего не видлъ, онъ, сынъ революціи, освободившей человческія души отъ вковыхъ узъ, сдлавшись завоевателемъ и властителемъ всего свта, олицетворялъ слпой, неотвтственный рокъ, который, не имя ни глазъ, ни ушей, ни сердца, стремился лишь къ осуществленію своей мрачной цли. Хотя онъ, какъ человкъ, не могъ видть физическихъ страданій и отличался гуманностью, но, какъ великій завоеватель, онъ, подобно новому Франкенштейну, долженъ былъ неустанно служить имъ же вызванному призраку войны. Это ненасытное чудовище постоянно требовало новой пищи, новыхъ жертвъ, и Наполеонъ не зналъ ни минуты покоя въ вчной погон за этими жертвами. Теперь его кровавая рука вызвала снова легіонъ такихъ жертвъ войны, и двсти десять тысячъ сыновъ Франціи должны были безмолвно пойти на закланье.

Прежде чмъ объявить о новомъ набор рекрутовъ, императоръ превратилъ національную гвардію, созданную въ силу торжественнаго общанія, что она никогда не перейдетъ черезъ границу,— въ регулярную армію, а матросы, набранные во всхъ прибрежныхъ селеніяхъ страны для морской службы, были обращены въ артиллеристовъ. Только уже для увнчанія этого новаго военнаго зданія сенатъ преподнесъ императору декретъ о набор двухъ сотъ десяти тысячъ рекрутовъ, которые вмст съ національными гвардейцами и матросами должны были составить новую армію въ триста сорокъ тысячъ человкъ.

Много было высказано оффиціальной радости представителями администраціи и муниципалитетовъ, но у домашнихъ очаговъ царило безмолвное горе. Быстро разлетлось по всей стран извстіе, что въ виду великихъ національныхъ потерь и громадной убыли въ населеніи, благодаря послднимъ походамъ, будутъ отмнены на этотъ разъ вс изъятія изъ общаго правила рекрутчины. Единственные сыновья должны были бросать жребій наравн со всми, а вынувшіе жребій подвергаться самому строжайшему медицинскому осмотру, такъ что очень немногіе могли освободиться отъ военной службы на основаніи физическихъ недостатковъ. Что же касается до замстительства, то оно было совершенно уничтожено.

Народу была предоставлена одна льгота, именно онъ былъ освобожденъ отъ агоніи ожиданія. Бросаніе жребія должно было состояться немедленно, и для жителей Кромлэ мстомъ его назначенъ сосдній маленькій городокъ Сенъ-Гурло.

Вскор насталъ роковой день. Солнце медленно взошло на безоблачномъ неб и мирно засверкало надъ гладкой поверхностью моря.

— Это хорошее предзнаменованіе,— промолвилъ старый капралъ, высовывая свою голову изъ двери дома: — даже въ день Аустерлицкой битвы солнце не свтило ярче.

Но при воспоминаніи объ Аустерлиц онъ невольно взглянулъ на свою деревянную ногу и тяжело вздохнулъ.

Онъ всегда вставалъ раньше всхъ въ дом и потому принялся на свобод за свой туалетъ, побрившись и надвъ свой обычный полувоенный костюмъ, онъ развелъ огонь подъ очагомъ и, усвшись передъ нимъ, закурилъ трубку.

Первымъ существомъ, вставшимъ въ дом посл капрала, была Марселла. Она казалась очень блдной и какъ-то разсянно поцловала дядю.

— Это ты, малютка,— сказалъ онъ:— а гд мама?

— Она спитъ, я не разбудила ея. Вдь еще рано.

Дядя Евенъ ничего не отвчалъ и молча устремилъ свои взоры на огонь. Почти никогда не было примра, чтобъ трудолюбивая женщина встала посл своей дочери, но капралъ догадывался о причин такого необычайнаго событія. Для него этотъ день могъ казаться веселымъ, торжественнымъ, но для нея онъ былъ мраченъ, и она всю ночь со слезами молилась, чтобъ Господь сохранилъ ея оставшихся сыновей отъ роковой судьбы ихъ трехъ братьевъ.

— Гм!— промолвилъ старый служака и прибавилъ посл минутнаго молчанія, смотря на спавшихъ въ комнат близнецовъ:— Ей, Хоель, Гильдъ! пора вставать!

Марселла вышла на улицу, а ея братья быстро вскочили и одлись. Вскор сошли внизъ Аленъ и Яникъ, а посл всхъ явилась и вдова, блдная, какъ смерть.

Между тмъ становилось все свтле, и въ селеніи возникла обычная, ежедневная жизнь. Окна и двери были повсюду открыты, и везд слышались громкіе голоса.

— Марьяникъ,— сказала Марселла, останавливая проходившую мимо маленькую двочку въ праздничномъ наряд:— ты также идешь въ Сенъ-Гурло?

— Да,— отвчала Марьяникъ:— я иду съ матерью, дядей Матюреномъ и братьями. Тамъ, говорятъ, будетъ очень весело, еще веселе, чмъ на крестныхъ ходахъ.

Она засмялась и запла старую кельтическую псню. Для нея рекрутчина представлялась въ вид праздника, и она была слишкомъ молода, чтобъ понимать горе въ какой бы то ни было его форм.

Марселла вздохнула. Она попрежнему пылала энтузіазмомъ къ великому императору, но слезы матери смутили ее, и она грустно думала о своихъ трехъ умершихъ братьяхъ, а также о Роан. Не смотря на свои принципы, она молилась, чтобъ ему не достался жребій. Ея первое знакомство съ любовью было такъ упоительно, и ея натура отличалась такой страстностью, что она не могла допустить и мысли о разлук съ любимымъ человкомъ.

Черезъ нсколько минутъ она вошла въ домъ, гд уже сидли за завтракомъ старый солдатъ и его четыре племянника.

Передъ каждымъ изъ нихъ лежалъ ломоть чернаго хлба и стояла кружка, а посредин стола находился кувшинъ съ сидромъ.

— Слушай!— воскликнулъ капралъ, стуча своей кружкой:— я пью за здоровье императора.

Молодые люди поддержали этотъ тостъ съ нкоторымъ энтузіазмомъ, такъ какъ сидръ былъ очень хорошъ и составлялъ для нихъ необычайную роскошь. Марселла присла къ столу и взяла себ кусокъ хлба.

— Ну, сестра, сестра!— произнесъ дядя Евенъ, обращаясь съ нжнымъ упрекомъ въ голос къ вдов, которая сидла у огня, погруженная въ мрачную думу:— приходи къ намъ. Не надо унывать. Вдь всмъ не можетъ достаться жребій. Быть можетъ, твои и останутся дома. Но если случится худшее, то твои дти будутъ служить императору, и они съ Божьей помощью вернутся здравыми, невредимыми.

Вдова ничего не отвчала и только тяжело вздохнула. Ея же сыновья были слишкомъ молоды, чтобъ горевать о не наступившей еще опасности, и отличались природнымъ мужествомъ, которому дядя Евенъ своими разсказами придалъ воинственный оттнокъ.

— Я спокойно брошу жребій,— сказалъ Хоель:— все въ рукахъ Божьихъ. Если мн придется идти, то я и пойду.

— Но только бы жребій бросали правильно,— замтилъ Гильдъ.

— За всмъ этимъ смотритъ императоръ, а въ император никто не сметъ сомнваться,— вскрикнулъ старый солдатъ, ударяя рукою по столу:— Хоель правъ, Богъ мшаетъ жребіи, а мы ихъ вынимаемъ. На кого Богъ укажетъ, тотъ и пойдетъ, а избранники должны только гордиться. Посмотрите на вашу сестру Марселлу. Еслибъ она была мужчиной, то считала бы обидой для себя не служить императору.

— Ей-то хорошо болтать,— замтилъ Хоель:— она женщина.

— Такъ вы слушайте меня, мужчины,— произнесъ капралъ:— Богъ посылаетъ своего ангела за человческой жизнью въ предопредленный часъ. Все равно, молодъ ли онъ, или старъ, находится ли онъ на земл, или на мор, человкъ долженъ умереть, когда пришла его минута. Оставшись дома, не избгнешь смерти, если такова воля Божья.

— Это такъ, дядя Евенъ,— сказала вдова:— но…

— Посмотри на меня, сестра,— перебилъ ее капралъ:— я былъ солдатомъ и видлъ вс ужасы войны, однако я живъ и здоровъ, еслибъ не эта проклятая деревянная нога. Я слдовалъ за Наполеономъ всюду, въ Египетъ, въ Италію, я зналъ его генераломъ и дожилъ до того дня, когда онъ сдлался императоромъ. Правда, я потерялъ одну ногу, но вдь я не умеръ, и съ радостью отдалъ бы императору об ноги. Сколько разъ пули и ядра летали вокругъ меня, но я, все-таки, не умеръ, и это потому, сестра, что люди умираютъ лишь по вол Божьей.

Слова стараго солдата ободрили добрую женщину, и она стала не такъ мрачно смотрть на начинавшійся день, который для всего Кромлэ имлъ праздничный характеръ, благодаря усиліямъ капрала, который задолго до его наступленія всячески старался возбудить военный энтузіазмъ въ сердцахъ сосдей. Это ему удалось въ значительной мр, и, заразившись его пламеннымъ культомъ къ императору, молодежь говорила со смхомъ о рекрутчин, видя въ ней веселую забаву, а не злой рокъ.

Во всякомъ случа, въ этотъ знаменательный день все населеніе не выражало ни малйшаго видимаго страха и отличалось праздничнымъ настроеніемъ. Если кое-гд и виднлись дрожащія губы, или блдныя щеки, то ихъ стушевывали праздничныя одежды мужчинъ и женщинъ, а также веселые толки и громкій смхъ, тмъ боле, что многіе изъ рыбаковъ для храбрости уже выпили съ самаго утра.

Наконецъ, капралъ съ своими четырьмя племянниками вышелъ на улицу. Рядомъ съ ними шла Марселла, блдная, но въ пестромъ костюм и въ хорошенькихъ башмачкахъ съ пряжками. Эта торжественная процессія Макавеевъ сопровождалась раздирающей музыкой, такъ какъ Яникъ игралъ на волынк, а его братъ Аленъ дулъ изъ всхъ силъ въ жестяной свистокъ.

Сосди сочувственно привтствовали стараго солдата съ его семьей, и молодые люди стали постепенно присоединяться къ нимъ. Между этими молодыми людьми былъ одинъ юный рыбакъ съ мрачнымъ, роковымъ выраженіемъ лица.

— Здравствуй, Мишель Гральонъ,— сказалъ капралъ, обращаясь къ нему.

Мишель Гральонъ поздоровался съ старикомъ и пошелъ рядомъ съ Марселлой, которая не обращала на него никакого вниманія. Ея мысли были заняты другимъ, и она съ нетерпніемъ ожидала появленія Роана.

Очевидно, капралъ раздлялъ ея нетерпніе и наконецъ промолвилъ:

— Онъ что-то опаздываетъ, какъ можно долго спать въ такой день!

— Кого вы ждете?— спросилъ Гральонъ, когда они поровнялись съ кабачкомъ.

— Еще одного агнца изъ моего стада,— отвчалъ дядя Евенъ: — его имя стоитъ въ спискахъ, но онъ что-то замшкалъ.

— Если дло идетъ о Роан Гвенферн,— сказалъ Гральонъ съ улыбкой,— то онъ, вроятно, не придетъ. Я видлъ его вчера вечеромъ, и онъ сказалъ мн, что будетъ сегодня очень занятъ, и что вы можете бросить жребій за него.

— Слишкомъ занятъ, чтобъ исполнить свой долгъ и приказаніе императора!— воскликнулъ съ негодованіемъ капралъ:— это невозможно. Онъ просто пошутилъ съ тобой, Мишель Гральонъ. Онъ, вроятно, уже давно отправился въ городъ, желая быть тамъ первымъ. Впередъ, ребята, Роанъ насъ ждетъ.

Вс ускорили шаги, и Марселла не промолвила ни слова, хотя вспомнила, что нсколько дней передъ тмъ Роанъ сказалъ ей въ сумеркахъ, такъ что она не видала выраженія его лица: ‘Если я не пойду въ Сенъ-Гурло, то ты или дядя бросьте за меня жребій, это все равно, судьба одна’.

Выйдя изъ деревни, старый солдатъ съ своимъ маленькимъ отрядомъ примкнулъ къ длинной верениц стариковъ, старухъ, молодежи и дтей, стремившихся къ той же цли. По дорог они остановились передъ церковью и возвышавшимся подл распятіемъ. Аленъ и Яникъ прекратили свою музыку, капралъ снялъ шляпу, а Марселла и ея братья опустились на колна. Въ дверяхъ церкви стоялъ патеръ и, протянувъ свои жирныя руки, благословлялъ проходившихъ.

Городокъ Сенъ-Гурло отстоялъ отъ Кромлэ на двнадцать миль и находился посреди плодоносной долины, но дорога къ ней шла черезъ пустынную, покрытую верескомъ и гранитными глыбами, мстность.

XII.
Бросанье жребія.

Сначала дядя Евенъ весело ковылялъ на своей деревянной ног, но, сдлавъ нсколько миль, онъ усталъ и съ удовольствіемъ принялъ приглашеніе занять мсто въ большой телг, переполненной нарядно одтыми молодыми двушками и запряженной двумя волами. Марселла также помстилась въ телг, а ея братья продолжали идти пшкомъ.

Черезъ нсколько времени они догнали старуху Гаронъ, которая съ трудомъ двигалась, крпко держа за руку своего сына, здоровеннаго молодца, но очень просто одтаго. Онъ попросилъ, чтобъ дали мсто въ телг изнемогавшей отъ усталости матери, но когда ее стали подсаживать, она лишилась чувствъ. Даже придя въ себя, она не могла промолвить ни слова и устремляла глаза въ пространство, словно была во сн. Физическая усталость и умственное напряженіе отняли послднія ея силы. Сынъ пошелъ рядомъ съ телгой, такъ какъ она не хотла выпустить его руки.

Наконецъ они перехали черезъ деревянный мостъ и очутились въ Сенъ-Гурло.

Это былъ маленькій, старинный городокъ съ небольшими каменными домиками, узкими улицами и древними церквами. Всюду виднлась многочисленная толпа. На рыночной площади, которую вскор достигла телга, стояли длинные ряды деревенскихъ экипажей и лари, на которыхъ продавались състные припасы, шумъ и гамъ раздавались въ воздух, въ однхъ группахъ плакали старухи, сыновьямъ которыхъ достался дурной жребій, а въ другихъ грубо хохотали деревенскія красавицы, окруженныя своими поклонниками.

Среди площади возвышалось невзрачное зданіе городской ратуши, гд уже начали бросать жребій, и передъ нимъ ходили взадъ и впередъ военныя власти въ блестящихъ мундирахъ.

Надо сознаться, что съ вншней стороны было мало признаковъ недовольства или печали. Все было устроено такъ, чтобъ придать длу праздничный видъ. На крышахъ многихъ домовъ разввались флаги, тамъ и сямъ слышались звуки музыки, а старые солдаты и правительственные агенты сновали въ толп, муссируя ея энтузіазмъ, разсказывая исторіи о славныхъ подвигахъ императора и щедро угощая виномъ бдныхъ поселянъ. Значительное число юношей, долженствовавшихъ бросать жребій, были пьяны, мстами происходили побоища, и удары сыпались со всхъ сторонъ. Во всей громадной толп только лица пожилыхъ женщинъ выражали мрачное отчаяніе.

Сойдя съ телги, дядя Евенъ направился во глав своей маленькой процессіи къ городской ратуш. Марселла не отходила отъ него, нервно прижимаясь къ нему и отыскивая глазами Роана.

Капрала вс знали въ город, толпа передъ нимъ разступалась, а власти любезно привтствовали его, такъ какъ имъ было предписано высшимъ начальствомъ оказывать всякое уваженіе инвалидамъ. Но еслибъ даже ему не придавала значенія деревянная нога, то ее вполн замнила бы хорошенькая племянница, на которую вс невольно заглядывались.

— Дядя, дядя,— сказала шепотомъ Марселла, входя въ ратушу:— здсь нтъ Роана.

— Проклятье,— воскликнулъ старикъ:— но, можетъ быть, онъ внутри.

Снявъ шляпу и ведя за руку молодую двушку, онъ проникъ въ залу, которая производила значительное впечатлніе.

Въ конц этой залы, за большимъ столомъ, на которомъ находился ящикъ съ номерами, сидли мэръ, маленькій невзрачный человкъ, хотя воинственнаго вида и въ орденахъ, другія городскія власти и пхотный офицеръ. Позади виднлся рядъ жандармовъ, а у одного угла стола помщался секретарь съ большой книгой, въ которую онъ вносилъ номера, вынутые молодыми людьми, у противоположнаго же угла стоялъ старый сержантъ великой арміи, громко читавшій вынутый номеръ для общаго свднія.

Жители каждаго селенія подходили къ столу въ алфавитномъ порядк, и секретарь выкликивалъ имена юношей, внесенныхъ въ списки, и они одинъ за другимъ вынимали изъ ящика билеты съ номерами. Если кого нибудь не оказывалось на лицо, то за него вынималъ билетъ кто нибудь другой. Число рекрутовъ отъ каждаго селенія было опредлено заране, такъ, Кромлэ долженъ былъ поставить двадцать пять солдатъ, и т молодые люди, которые вынимали номера до двадцать-пятаго, шли въ рекрута, а остальные были свободны, если, однако, первые двадцать пять номеровъ оказывались способными къ служб. Этотъ приговоръ произносила коммиссія посл медицинскаго осмотра избранниковъ. А если нкоторые изъ нихъ оказывались неспособными къ военной служб, то ихъ замняли юношами, вынувшими номера слдующіе посл двадцать-пятаго.

Жителямъ Кромлэ не пришлось долго ждать своей очереди. Ихъ сосди изъ селенія Гошлона оканчивали уже бросаніе жеребья, и дядя Евенъ критически посматривалъ на каждаго изъ нихъ, а Марселла между тмъ всюду искала глазами Роана Гвенферна.

— Кромлэ!— воскликнулъ наконецъ офицеръ, сидвшій за столомъ.

Кромлэйцы окружили столъ, и сержантъ громко прочелъ списокъ именъ всхъ лицъ, долженствовавшихъ бросить жребій.

При вид дяди Евена мэръ улыбнулся и громко сказалъ:

— Здравствуйте, капралъ. Вы привели съ собою цлую шеренгу молодцевъ. Это лучшій подарокъ, который можетъ сдлать императору старый солдатъ. Но что это за хорошенькая двушка съ вами? Она не могла быть внесена въ списки.

Вс засмялись, а Марселла покраснла.

— Она моя племянница,— отвчалъ капралъ, съ гордостью смотря на свою молодежь:— а это ея братья, внесенные въ списки.

Мэръ молча кивнулъ головой, и тотчасъ было приступлено къ длу. Громко вызывали одно имя за другимъ и также громко выкликали соотвтствующіе номера. Многіе изъ молодыхъ людей возвращались смясь къ своимъ родственникамъ и даже т, которымъ попадались роковые номера, часто смялись громче всхъ, или отъ равнодушія къ своей судьб, или отъ отчаянія.

— Аленъ Дерваль,— произнесъ секретарь.

Аленъ отдалъ свой свитокъ Янику, подошелъ къ столу, поклонился властямъ и вынулъ изъ ящика билетъ. Онъ быстро прочелъ его и передалъ сержанту.

— Аленъ Дерваль,— произнесъ громко послдній: номеръ сто семьдесятъ третій.

Аленъ шепнулъ на ухо Марселл съ искреннимъ, или напускнымъ разочарованіемъ:

— Не везетъ, я лучше бы пошелъ въ солдаты.

— Гильдъ Дерваль!

Одинъ изъ гигантовъ-близнецовъ подошелъ къ столу, и мэръ невольно произнесъ, обращаясь къ своему сосду:

— Вотъ такъ человкъ!

Гильдъ флегматично вынулъ билетъ, но, прочитавъ его, пожалъ плечами и съ недовольнымъ видомъ передалъ его сержанту.

— Гильдъ Дерваль — номеръ шестнадцатый.

— Да здравствуетъ императоръ!— воскликнулъ капралъ и крпко пожалъ руку Гильду, который не выразилъ никакого энтузіазма и тихо произнесъ:

— Мн все равно, если только Хоеля также возьмутъ.

Марселла не могла удержаться отъ грустнаго восклицанія.

— Хоель Дерваль!

Второй близнецъ торопливо вынулъ свой билетъ, и спустя минуту сержантъ провозгласилъ:

— Хоель Дерваль — номеръ двадцать седьмой.

Капралъ вздрогнулъ, а Марселла легко вздохнула. Но Хоель былъ какъ бы пораженъ громомъ. Онъ не былъ совершенно освобожденъ отъ опасности, такъ какъ если изъ двадцати-пяти избранниковъ были бы забракованы двое на медицинскомъ осмотр, то онъ занялъ бы мсто второго изъ нихъ. Поэтому онъ пошелъ за Гильдомъ съ какой-то нервной дрожью во всемъ его колоссальномъ тл.

— Роанъ не пришелъ,— шепотомъ произнесла на ухо старику Марселла:— ему сдлаютъ выговоръ, а, быть можетъ, подвергнутъ его наказанію.

— Я выну билетъ за него,— отвчалъ капралъ.

— Нтъ, позвольте мн это сдлать,— сказала молодая двушка дрожащимъ голосомъ:— онъ взялъ съ меня слово, что я выну за него билетъ, если онъ не придетъ.

— Надъ тобой будутъ смяться,— замтилъ дядя Евенъ.

Но въ эту минуту секретарь громко произнесъ:

— Яникъ Гаронъ!

Гаронъ вышелъ изъ толпы блдный и дрожащей рукой вынулъ изъ ящика билетъ. Онъ былъ такъ смущенъ, что, не открывая его, передалъ сержанту.

— Прежде прочтите,— сказалъ послдній.

Гаронъ бросилъ отчаянный взглядъ на свою блдную мать, которую съ трудомъ удерживали друзья, открылъ билетъ и тихо прочелъ:

— Номеръ двухсотый.

— Яникъ Гаронъ — номеръ двухсотый,— провозгласилъ громогласно сержантъ.

Слезы радости показались на глазахъ молодаго человка, и онъ бросился къ своей матери, которая отъ счастья упала въ обморокъ.

— Мишель Гральонъ!

Юноша подошелъ къ столу, нервно комкая въ рукахъ свою шапку. Онъ былъ очень блденъ, и его маленькіе глаза ясно выражали страхъ. Онъ раболпно поклонился властямъ и въ нершительности смотрлъ на нихъ, не зная, что длать.

— Берите билетъ,— сказалъ мэръ.

Гральонъ не разъ прежде бросалъ жребій, и судьба ему всегда улыбалась, но отъ этого не уменьшался его страхъ.

— Мишель Гральонъ — номеръ девяностодевятый.

Юноша радостно взглянулъ на Марселлу, какъ бы ожидая ея сочувственной улыбки. Но она стояла съ опущенными глазами блдная, какъ смерть, и безмолвно молилась.

— Роанъ Гвенфернъ,— произнесъ секретарь.

Никто не откликнулся. Капралъ и Марселла молча взглянули другъ на друга.

— Роанъ Гвенфернъ,— повторилъ секретарь.

— Гд же онъ?— спросилъ мэръ, нахмуривъ брови.

— Мой племянникъ нездоровъ,— сказалъ дядя Евенъ, подходя къ столу вмст съ Марселлой:— и я или племянница вынемъ билетъ за него.

— А вы что скажете, моя красавица?— произнесъ мэръ:— вы, можетъ быть, его невста?

— Я двоюродная его сестра,— отвчала просто Марселла.

— Но двоюродныя сестры часто выходятъ замужъ за своихъ двоюродныхъ братьевъ,— продолжалъ мэръ:— ну, хорошо, вынимайте за него билетъ, можетъ быть, вы принесете ему счастье.

Вс власти улыбнулись, и Марселла протянула руку къ ящику, продолжая мысленно молиться.

— Ну, не робйте,— сказалъ офицеръ, ободрительно подмигивая молодой двушк.

Она вынула билетъ и подала его капралу, который, прочитавъ его, громко крякнулъ.

— Прочитайте, капралъ,— воскликнулъ офицеръ, продолжая смотрть на Марселлу, которая дико устремила глаза на дядю.

— Это не вроятно,— произнесъ старый солдатъ вн себя отъ удивленія:— номеръ первый.

— Роанъ Гвенфернъ — номеръ первый,— провозгласилъ сержантъ, и Марселла, закрывъ лицо руками, прижалась къ плечу дяди.

XIII.
День на мор.

Еслибъ капралъ и его семья, отправляясь изъ Кромлэ въ Сенъ-Гурло, обратили свои взгляды на море, то увидали бы тамъ черную точку, то показывавшуюся на гребн волнъ, то исчезавшую между ними. Эта черная точка была маленькой рыбачьей лодкой съ парусомъ и закрпленнымъ рулемъ. Нжно колыхаясь, она быстро бжала по втру.

На корм этой лодки сидлъ человкъ, то тревожно смотрвшій на берегъ, то задумчиво устремлявшій свои глаза въ голубую даль.

Это былъ Роанъ Гвенфернъ. Онъ поднялся до восхода солнца и, спустивъ на воду лодку, снабженную парусомъ и веслами, ушелъ въ море, на разстояніе нсколькихъ миль отъ берега. Дыша тамъ свободно и сравнительно безопасно, онъ наблюдалъ за всмъ, что длалось въ селеніи. На его глазахъ, оно проснулось, столбы сраго дыма стали подниматься къ небу, и на берегу начали мелькать фигуры, а вмст съ тмъ до него доносились звуки музыки и отдаленный человческій говоръ. Онъ не разъ видалъ такую картину, но прежде онъ смотрлъ на нее равнодушно, а теперь она производила на него какое-то странное, отталкивающее, но вмст чарующее впечатлніе.

Его лицо было блдно отъ многихъ безсонныхъ ночей, волоса въ безпорядк падали на плеча, глаза были налиты кровью, а брови мрачно насуплены, но ничто не могло уничтожить, или даже умалить его природной красоты. Мечтательный широкій лобъ, глубокій задумчивый взглядъ и нжная, хотя дышавшая могучей силой, улыбка придавали его лицу прежній львиный видъ. Его глаза сверкали не жестокостью, а чмъ-то боле опаснымъ — силой непобдимой воли.

Не смотря на это, онъ дрожалъ какъ бы отъ страха, словно ожидая, что изъ воды неожиданно выскочитъ какой нибудь преслдователь, по временамъ онъ истерически смялся, и вообще его лицо представляло то усталое, выжидающее, болзненное выраженіе, которое можно замтить у затравленнаго звря, слышащаго издали голоса и топотъ охотниковъ.

Онъ все обдумалъ и чмъ боле онъ обсуждалъ свою ршимостъ, тмъ его душа крпче стояла за эту ршимость. Онъ зналъ, что его имя внесено въ рекрутскіе списки, что наступилъ роковой день бросанія жребіевъ, и что если, какъ онъ боялся, судьба повернется противъ него, то онъ вступитъ въ смертельную борьбу съ нею. Онъ понималъ, съ какой силой онъ будетъ бороться. Онъ зналъ, что вся страна, вс друзья, вс родственники, даже Марселла возстанутъ противъ него, но это не колебало его ршимости. Онъ ни за что не хотлъ служить ненавистному чудовищу войны и скоре готовъ былъ умереть.

Длинный, сложный рядъ мыслей и ощущеній привелъ Роана Гвенферна къ той ненависти и къ тому страху войны, которые наполняли теперь его сердце. Прежде всего, онъ до сихъ поръ велъ жизнь чрезвычайно одинокую, но она не развила въ немъ патологическаго самосозерцанія, а усилила въ немъ естественные инстинкты любви и сожалнія. Наравн съ необыкновеннымъ стремленіемъ къ физической свобод, онъ обладалъ неудержимымъ сочувствіемъ ко всему, что было также свободно, какъ онъ. Онъ ненавидлъ пролитіе крови въ какой бы то ни было форм и питалъ самыя мирныя чувства къ доброму Богу на неб, къ людямъ на земл, къ птицамъ, вившимъ гнзда на утесахъ, и къ тюленямъ, которые отдыхали подл него на песчаномъ берегу. Онъ никогда не употреблялъ во зло своей громадной физической силы и, принимая иногда участіе въ кулачныхъ бояхъ по примру своихъ колоссальныхъ двоюродныхъ братьевъ, онъ никогда не обнаруживалъ грубой жестокости. Онъ несомннно радовался своей сил, но обладалъ гуманностью человка и великодушіемъ могучаго звря. Его мужество и смлость не знали границъ, но мысль, что роковой жребій выпадетъ ему, наполняла его сердце страхомъ, и онъ ощущалъ болзненное чувство трусости.

То, что сознавалъ Роанъ Гвенфернъ, то, что терзало его душу, не могло быть природнымъ инстинктомъ простой натуры поселянина. Какъ бы благородна и даже утонченна ни была эта натура, но она не могла развить въ немъ тхъ стремленій къ свобод, той любви къ человчеству и той ненависти къ войн, которыми было переполнено его сердце. Онъ обязанъ былъ этимъ не природ, а учителю Арфолю.

Прямо отъ воспитавшаго его патера Роанъ перешелъ къ этому своеобразному наставнику. Много странныхъ уроковъ слышалъ онъ отъ Арфоля, сидя съ нимъ въ какомъ нибудь уединеннымъ уголк на песчаномъ берегу. Въ его устахъ за псалмами Давида слдовали кровавые разсказы изъ временъ террора, и мистическія подробности о странствіи волхвовъ въ Вилеемъ смнялись патетическими эпизодами убійства Марата. То, что сялъ учитель Арфоль, обыкновенно падало на безплодную почву, и тупые умы его учениковъ не могли понимать его ученія, но въ этомъ случа брошенныя имъ въ молодой умъ смена принесли такіе плоды, какихъ не ожидалъ самъ сятель, мало-по-малу ненависть Роана къ тиранамъ и кровопролитію превысила даже то же самое чувство въ сердц Арфоля. Чмъ боле развивались мысли Роана, тмъ боле он находили пищи въ разсказахъ учителя. Жадно внималъ онъ и проповди любви, принесенной на землю Сыномъ Человческимъ, и блестящей философской болтовн Вольтера, и ученію о равенств Руссо, и кровавымъ эпизодамъ исторіи прошедшихъ вковъ, Арфоль училъ его, что Людовикъ XVI переходилъ отъ одной ошибки къ другой, что революція сначала стремилась къ возвышеннымъ идеаламъ, что Робеспьеръ своей кровавой рзней возбуждалъ къ себ отвращеніе, а Лафайетъ заслуживалъ уваженіе и любовь. Это знакомство съ вншнимъ міромъ не уменьшало, а увеличивало его энтузіазмъ къ физической свобод. Вися въ воздух подъ выдающимися вершинами утесовъ, плавая въ мрачныхъ заводяхъ между скалами и носясь въ лодк по морскимъ волнамъ, онъ тмъ боле наслаждался своей свободой, что она представлялась рдкостью среди поколній, находившихся подъ игомъ рабства. Съ каждымъ годомъ онъ все боле и боле сознавалъ, что человчество посл неудачнаго результата французской революціи поддалось владычеству мощной силы, которая господствовлла не только во Франціи, но и во всемъ свт. Собственными глазами онъ видлъ, какъ рекрутчина отмчала кровавыми знаками жилища въ Кромлэ, собственными ушами слышалъ стонъ вдовъ и вопли дтей, всей своей душой и всмъ своимъ умомъ онъ возставалъ противъ грубой силы, олицетворявшейся въ войн. До сихъ поръ онъ благодарилъ Бога, что былъ единственнымъ сыномъ вдовы, но теперь, все-таки, наступила и его очередь бросить жребій.

Мирная тишина моря, однако, дйствуетъ такъ успокоительно на тревожный умъ, что Роанъ, колыхаясь въ своей маленькой лодк по волнамъ, мало-по-малу забывалъ о страх, имъ овладвшемъ, и глаза его все боле и боле блестли отъ сознанія своей свободы въ открытомъ мор.

Наступилъ полдень, и онъ все еще находился на вод. Его теперь окружали массы морскихъ птицъ, которыхъ не пугало движеніе его лодки, а въ прозрачной вод онъ видлъ миріады сельдей, спасавшихся отъ преслдованія акулъ и другихъ хищныхъ рыбъ. Это зрлище возбудило въ немъ рядъ болзненныхъ фантазій. Ему казалось, что передъ нимъ проносятся цлыя арміи, за которыми гонятся могучіе легіоны, обезумвшіе отъ жажды крови. Съ ужасомъ онъ отвернулся отъ бездонной пучины и устремилъ свои взоры на залитое солнцемъ небо, но и въ воздух хищныя птицы гонялись за добычей. Еще недавно природа казалась ему такой мирной, такой прекрасной, а теперь всюду ему колола глаза ожесточенная борьба. Быть можетъ, впервые онъ встртился лицемъ къ лицу съ основнымъ закономъ жизни, по которому сильный давитъ слабаго, и въ эту минуту лично объявшаго его страха онъ также, быть можетъ, впервые узналъ, что природа отличается спокойной жестокостью.

Теперь боле спокойныя мысли возникли въ его голов. Онъ могъ избгнуть рекрутчины, хотя она имла какое-то таинственное пристрастіе къ самымъ сильнымъ и здоровымъ людямъ. Богъ могъ оказать ему милосердье и оставить его дома. Онъ вспоминалъ цлый рядъ сосдей, между прочимъ, Мишеля Гральона, которые часто бросали жребій, и всегда счастіе имъ улыбалось. А для того, чтобъ сочувствовать горю другихъ, подобно учителю Арфолю, онъ былъ слишкомъ молодъ, слишкомъ привыкъ къ свобод и слишкомъ чувствовалъ себя счастливымъ въ послднее время. Онъ даже не думалъ о томъ, что освобожденіе его отъ рекрутчины означало бы роковую судьбу другаго, только страданія могутъ научить человка сочувствовать чужому горю, а онъ еще не зналъ, что такое страданіе.

День тягостно длился для Роана. Раньше вечера онъ не могъ узнать своей судьбы, и ему приходилось ждать, только ждать. Онъ привыкъ проводить цлые дни безъ пищи и питья, а потому теперь не чувствовалъ ни голода, ни жажды. Онъ только жадно устремлялъ глаза на берегъ, гд громадный Друидскій камень, возвышаясь надъ всей окрестностью, таинственно предостерегалъ его отъ возвращенія домой.

Часы шли за часами, и солнце начало опускаться на западъ, освщая своими заходящими лучами Кромлэ и виднвшееся на гор каменное распятіе.

Неожиданно Роанъ вздрогнулъ и сталъ прислушиваться. Черезъ минуту онъ вскочилъ и сталъ пристально смотрть на горы, окружавшія Кромлэ. Онъ былъ одинъ на мор, и нигд не было видно другой лодки. Повидимому, вс жители покинули селеніе, и въ немъ царила мертвая тишина. Но вдали слышались еще слабые, но ясные звуки музыки и человческихъ голосовъ. Очевидно, народъ возвращался домой. Все было кончено, и судьба Роана ршена.

Дрожа всмъ тломъ, онъ лихорадочно прислушивался къ этимъ звукамъ, которые становились все слышне и слышне, такъ что онъ уже могъ признать рзкія ноты волынки и пніе національнаго гимна.

Онъ слушалъ и ждалъ, ждалъ и слушалъ, пока наконецъ увидалъ толпу на вершин горы: впереди шли рекрута, обезумвшіе отъ винныхъ паровъ, а за ними слдовали мужчины и женщины старики и молодежь, оглашая воздухъ криками, смхомъ, пніемъ. Передъ церковью вс остановились, и маленькій патеръ, выйдя къ нимъ, благословлялъ ихъ. Роанъ все это видлъ совершенно ясно. Затмъ толпа стала бгомъ спускаться съ горы.

Первой мыслью юноши было пристать къ берегу. Но хотя цлый день онъ пламенно желалъ узнать о своей судьб и о томъ номер, который выпалъ на его долю, если кто нибудь бросалъ за него жребій, теперь ему было страшно услышать свой приговоръ. Чмъ боле приближалась толпа, и чмъ громче слышались ея крики, тмъ сильне сжималось его сердце. И вмсто того, чтобъ направиться къ берегу, онъ повернулъ лодку и пошелъ снова въ открытое море.

Уже совершенно наступила ночь, и въ домахъ Кромлэ засвтились огни, когда Роанъ Гвенфернъ присталъ въ своей лодк къ берегу близъ уединеннаго дома его матери. Тутъ все было тихо, хотя въ селеніи стояли шумъ и гамъ.

Юноша вытащилъ лодку на берегъ и медленными шагами пошелъ къ дому. Но не сдлалъ онъ и нсколькихъ шаговъ, какъ услыхалъ многочисленные голоса и увидлъ передъ дверью своего дома значительную толпу. Съ минуту онъ колебался, но потомъ, призвавъ на помощь все свое мужество, онъ пошелъ впередъ.

Черезъ минуту онъ очутился среди толпы, которая, узнавъ его при свт, падавшемъ изъ открытой двери, подняла радостный крикъ.

— Вотъ онъ, наконецъ!— произнесъ голосъ Мишеля Гральона.

— Да здравствуетъ императоръ!— воскликнулъ громовымъ голосомъ Гильдъ Дерваль:— да здравствуетъ первый номеръ.

XIV.
Король рекрутовъ.

При крикахъ толпы и звукахъ волынки, Роанъ вошелъ въ хижину матери. Она была полна мужчинами и женщинами, среди которыхъ виднлся старый капралъ, стоявшій спиною къ огню и громко о чемъ-то говорившій. На скамейк сидла мать Роана, покрывъ лице передникомъ, и молча рыдала, ее окружало нсколько сосдокъ, старавшихся утшить бдную женщину.

Сцена эта была ясна безъ всякаго коментарія, и Роанъ Гвенфернъ понялъ, что судьба высказалась противъ него. Блдный, какъ смерть, онъ подошелъ къ матери. Узнавъ по крикамъ толпы о его приход, она сорвала съ лица передникъ и, простирая къ нему руки, воскликнула:

— Роанъ! Роанъ!

— Что случилось?— спросилъ юноша, не смотря на свою мать, а обращаясь къ многочисленнымъ постителямъ ихъ скромнаго жилища:— зачмъ вы вс здсь?

Многіе голоса хотли отвчать, но вс говорили заразъ, и ничего нельзя было разобрать.

— Молчать,— произнесъ капралъ, сердито насупляя брови:— выслушай меня, Роанъ, я скажу теб, что случилось. Эти проклятыя женщины напрасно голосятъ, я не принесъ теб печальной всти, напротивъ, жребій достался теб, и ты долженъ служить императору. Вотъ и все.

— Нтъ, нтъ,— застонала мать Роана: — онъ не можетъ идти въ солдаты. Я умру отъ горя

— Пустяки,— отвчалъ капралъ:— ты останешься въ живыхъ, и вскор твой сынъ вернется къ теб покрытый славой. А ты, молодецъ, конечно, поступишь въ гренадеры, императоръ любитъ рослыхъ солдатъ. Дай руку твоему двоюродному брату Гильду, онъ также попалъ въ рекруты.

Гильдъ протянулъ руку, но онъ былъ совершенно пьянъ и едва держался на ногахъ.

— Это правда?— спросилъ Роанъ, не обращая вниманія на протянутую руку и дико озираясь по сторонамъ: — отвчай мн кто нибудь трезвый.

Капралъ бросилъ на него гнвный взглядъ, а Янъ Гаронъ подошелъ къ Роану и положилъ ему руку на плечо. Они были старые друзья и товарищи.

— Это правда,— сказалъ онъ тихо: — Господь оказался милосердымъ ко мн и къ моей матери, но теб выпалъ жребій.

Мать Роана снова громко зарыдала, и сосдки начали ей вторить изъ сочувствія. Пораженный роковой встью, Роанъ стоялъ неподвижно и не могъ произнести ни слова. Нсколько человкъ окружили его, одни выражая сочувствіе, а другіе грубо смясь.

— Пошли прочь,— воскликнулъ наконецъ Роанъ, гнвно махая руками:— это ложь. Вы издваетесь надо мной. Жребій не могъ мн выпасть. Я тамъ не былъ.

— Полно, полно,— произнесъ капралъ, также изрядно выпившій:— такими штуками не проведешь императора. Стыдно скрываться въ минуту исполненія своего долга. Но по счастью для тебя твой дядя былъ тамъ и прилично объяснилъ твое отсутствіе. Все обошлось хорошо. Да здравствуетъ императоръ!

— Такова уже воля Божья,— произнесла одна изъ женщинъ, окружавшихъ бдную рыдавшую мать.

— Вы бросали жребій за меня?— воскликнулъ Роанъ, дрожа всмъ тломъ.

— Я хотлъ это сдлать, такъ какъ ты не явился,— отвчалъ дядя Евенъ,— но Марселла просила уступить ей эту честь, говоря, что ты поручилъ ей вынуть билетъ изъ ящика, если ты не придешь. Благодаря ей теб достался номеръ первый. Ты король рекрутовъ Кромлэ.

— Роанъ Гвенфернъ, номеръ первый!— воскликнулъ Гильдъ, подражая голосу сержанта, и общій смхъ встртилъ эту шутку.

Рекрута были почти вс пьяны и стали громко теперь звать Роана въ кабачекъ, но искренняго энтузіазма не было замтно, и вся эта веселость была, очевидно, напускная.

Неожиданно въ дверяхъ хижины показалось нсколько молодыхъ двушекъ. Во глав ихъ была Марселла, блдная отъ волненія и съ красными пятнами на щекахъ. Увидавъ Роана, она остановилась и бросила на него вопросительный взглядъ.

Съ тхъ поръ, какъ онъ узналъ, что Марселла вынула для него роковой номеръ, юноша стоялъ молча, какъ бы во сн. Теперь же онъ взглянулъ на нее и быстро отвернулся.

Тяжелая борьба произошла въ сердц молодой двушки, посл того какъ она бросила жребій за любимаго человка. Въ первую минуту ею овладлъ инстинктивный страхъ, но потомъ подъ вліяніемъ своей любви къ императору и энтузіазма къ дяд она ршилась геройски сыграть свою роль. Видя, что другіе рекрута не отчаивались, она не ожидала встртить и въ Роан большаго сопротивленія, тмъ боле, что вс молодые люди въ Кромлэ ненавидли рекрутчину, но, когда выпадалъ имъ жребій, весело шли въ солдаты.

— Посмотри, Роанъ,— сказала она,— я принесла теб розетку.

Подобныя трехцвтныя розетки украшали каждаго изъ рекрутовъ, и молодая двушка подошла къ любимому человку съ розеткой въ рукахъ при громкихъ крикахъ толпы.

— Прочь! Не трогай меня!— воскликнулъ Роанъ, махая руками.

— Слышите, что онъ говоритъ,— саркастически произнесъ Мишель Гральонъ.

— Мальчишка рехнулся!— промолвилъ капралъ.

— Роанъ,— воскликнула Марселла, испуганная страннымъ выраженіемъ его лица:— я вынула билетъ за тебя и хотя я вовсе не желала, чтобъ ты попалъ въ солдаты, но Богу угодно, чтобъ ты служилъ доброму императору съ Гильдомъ и другими товарищами. Ты, конечно, за это не сердишься на меня. Ты самъ говорилъ, что я могу вынуть билетъ за тебя, я это и сдлала. Ты король рекрутовъ и позволь мн пришить теб эту розетку.

Она вытащила изъ кармана своего передника иголку съ ниткой и сдлала шагъ впередъ. Онъ продолжалъ стоять молча, неподвижно, опустивъ глаза въ землю. Въ одну минуту умлая молодая двушка пришила розетку къ его куртк.

Толпа привтствовала ее криками, а капралъ кивнулъ головой, какъ бы говоря: ‘вотъ это хорошо’.

— А теперь идемъ въ кабачекъ и выпьемъ за его здоровье.

Вс бросились къ дверямъ, но неожиданно раздался голосъ

Роана, который какъ бы очнулся отъ сна:

— Стойте! Вы вс рехеулись и меня свели съ ума. Что вы болтаете объ император и рекрутчин? Я ничего не понимаю. Вы говорите, что жребій упалъ на меня, и что я долженъ или убивать другихъ, или самъ быть убитымъ. Я никогда не пойду въ солдаты, къ чорту вашего Бонапарта и его армію! Я знать ихъ не хочу.

И, сорвавъ съ груди розетку, онъ бросилъ ее въ огонь. Смутный ропотъ пробжалъ въ толп, а его мать схватила за руку юношу, вн себя отъ страха, и стала еще громче всхлипывать.

— Тише, мама,— продолжалъ онъ и, обратясь къ капралу, воскликнулъ:— вашъ Бонапартъ можетъ меня убить, но не заставитъ меня убивать другихъ. Клянусь Богомъ, что онъ не иметъ права требовать, чтобъ вс сражались за него. Еслибъ вс французы имли храбрость говорить, какъ я, то у него не было бы арміи, и онъ пересталъ бы водить на закланіе свои невинныя жертвы. Ступайте къ нему и помогайте ему въ его кровавомъ дл, но я останусь дома.

— Роанъ, ради Бога молчи,— воскликнула Марселла со слезами на глазахъ:— ты говоришь глупости.

Онъ не взглянулъ на нее и ничего не отвчалъ.

— Мой двоюродный братецъ просто трусъ,— произнесъ Гильдъ Дерваль съ грубымъ смхомъ.

Роанъ хотлъ броситься на него, но сдержалъ себя и только презрительно взглянулъ на колоссальнаго молодца.

— Слушай,— произнесъ старый солдатъ вн себя отъ гнва:— Гильдъ правъ, и Роанъ Гвенфернъ трусъ, мало того, онъ шуанъ, измнникъ и богохульникъ. Тетка Гвенфернъ, твой сынъ проклятая собака. Онъ произноситъ хулу противъ императора, и я удивляюсь, что онъ еще живъ.

Дло принимало опасный оборотъ, Роанъ бросалъ вызывающіе взгляды на дядю и всхъ присутствовавшихъ.

— Евенъ,— промолвила сквозь слезы старуха: — гршно такъ говорить о моемъ сын.

— Слушай,— продолжалъ капралъ,— будемъ человколюбивы, ребята. Быть можетъ, этотъ мальчишка боленъ, или его сглазили, а завтра онъ придетъ съ повинной головой и будетъ просить, чтобъ его приняли въ число защитниковъ родины. Въ противномъ случа мы придемъ за нимъ и въ крайности затравимъ его, какъ бшеную собаку. Но такъ или иначе онъ поступитъ на службу императора. Если же мы насильно сдадимъ его въ солдаты, то пусть первая пуля, которую онъ услышитъ, убьетъ проклятаго труса.

Роанъ все молчалъ, но на его лиц играла странная улыбка. Слова теперь были безполезны, такъ какъ наступила минута дйствовать.

— Вы не справедливы къ нему, дядя Евенъ,— сказала Марселла, прерывая наступившее молчаніе и становясь между ними обоими.— Роанъ не сознаетъ, что говоритъ въ нервномъ раздраженіи. Но онъ не трусъ и храбре всхъ присутствующихъ.

Въ толп послышался ропотъ.

— Молчи, Марселла!— воскликнулъ капралъ.

— Я не буду молчать,— продолжала молодая двушка: — я во всемъ виновна и я принесла ему несчастье. Прости меня, Роанъ. Я молила Бога, чтобъ онъ отвратилъ отъ тебя эту судьбу, но ему не угодно было услышать мою молитву. Длать нечего, покорись вол Божіей, и онъ милосердно сохранитъ тебя во время войны.

Юноша печально взглянулъ на молодую двушку, и при вид слезъ, выступившихъ на ея глазахъ, онъ вздрогнулъ. Сердце его болзненно сжалось, и, взявъ ея руку, онъ поцловалъ ее при всхъ.

— Жаль, что такая красавица оказываетъ предпочтеніе трусу,— воскликнулъ Мишель Гральонъ:— тогда какъ…

Но онъ не могъ окончить своей фразы, потому что Роанъ ударилъ его съ такой силой, что онъ грохнулся на полъ. Марселла въ страх отскочила, а Роанъ направился къ дверямъ, расталкивая толпу.

— Схватите его! Держите его! Убейте его!— послышалось въ толп.

— Арестуйте его!— воскликнулъ капралъ.

Но Роанъ отбрасывалъ своихъ противниковъ то въ одну, то другую сторону и продолжалъ подвигаться къ двери. Тамъ на него накинулись Гильдъ и Хоэль, на минуту юноша колебался, помня, что они братья Марселлы, но, потомъ онъ подставилъ ногу Гильду, который упалъ, и легко расправился съ полупьянымъ Хоэлемъ. Когда же оба его противника лежали на полу, то онъ обернулся, бросилъ поспшный взглядъ на Марселлу и вышелъ изъ хижины.

XV.
У патера.

Поздно въ эту ночь патеръ Роланъ сидлъ въ своей комнат передъ огнемъ, горвшимъ въ камин. Его жилище было очень скромное, украшенное деревяннымъ столомъ, нсколькими соломенными стульями, кроватью съ темными занавсками, грубыми изображеніями святыхъ въ рамкахъ и распятіемъ изъ чернаго дерева. Онъ читалъ, но не священную книгу, а напротивъ очень смлый протестъ противъ злоупотребленій въ католической церкви въ дореволюціонныя времена.

Неожиданно послышался стукъ въ наружную дверь, и черезъ минуту служанка ввела въ комнату молодого человка, въ которомъ патеръ узналъ Роана Гвенферна.

Оставшись на един съ патеромъ, Роанъ блдный, какъ смерть, сказалъ твердымъ, но почтительнымъ тономъ:

— Я пришелъ къ вамъ, отецъ Роланъ, съ просьбой о помощи.

Патеръ взглянулъ на него съ удивленіемъ, но, указавъ на стулъ, проговорилъ:

— Садитесь.

— Мн выпалъ жребій идти въ солдаты,— продолжалъ Роанъ, качая головой и не двигаясь съ мста: — я не вынималъ билета изъ ящика и, быть можетъ, имлъ бы право протестовать, но это все равно. Съ самого начала я былъ увренъ, что не избгну рекрутчины. Власти выбираютъ сильныхъ молодцевъ, а я силенъ. Но, отецъ Роланъ, я ршился ни за что не идти на войну. Я трезво обдумалъ эту ршимость и скоре умру, чмъ измню ей. Вы смотрите на меня съ странной улыбкой, словно не понимаете, что я говорю. Дло въ томъ, что я не хочу быть солдатомъ и не буду. Это также врно, какъ то, что каждому человку предстоитъ умереть.

Патеръ Роланъ часто разговаривалъ съ рекрутами и ихъ родственниками, которые приходили къ нему за совтомъ, но онъ никогда не слыхалъ подобныхъ рчей. Всегда жертвы рекрутчины плакали, убивались и уходили со слезами на глазахъ, но съ покорностью въ сердц. Напротивъ этотъ юноша не плакалъ, а говорилъ въ сильно возбужденномъ состояніи, рзко, почти нахально. Онъ стоялъ, гордо поднявъ голову, и пристально смотрлъ на служителя алтаря.

— Вамъ выпалъ жребій, и какъ мн ни жаль васъ, но вы должны идти въ солдаты,— отвчалъ патеръ, пожимая плечами.

— Не смотря на то, что я единственный сынъ вдовы.

— Теперь это ничего не значитъ. На этотъ разъ берутъ даже хромыхъ и калкъ. Императору нужны солдаты и, какъ это ни тяжело, вс должны жертвовать собой.

— Хорошо, отецъ Роланъ,— сказалъ юноша посл минутнаго молчанія и дико смотря на патера: — вы слышали о моей ршимости не идти въ солдаты. Наполеонъ не хочетъ оставить меня дома, а сосди не желаютъ мн помочь. Я пришелъ къ вамъ за помощью.

— Ко мн?

— Да, къ вамъ. Вы святой человкъ. Вы представитель Бога на земл. Я обращаюсь къ вашему Богу и чрезъ васъ говорю Ему, что желаю исполнять заповдь Божію и не убивать людей, а потому я не пойду въ солдаты. Христосъ умеръ на крест, не поднимая руки противъ своихъ враговъ. Я пришелъ къ вамъ и жду, что по вашей молитв Господь окажетъ мн свою милосердую помощь.

Эти слова были произнесены вызывающимъ тономъ, и голосъ юноши звучалъ твердо, ршительно. Патеръ Роланъ былъ поставленъ втупикъ. Онъ самъ не долюбливалъ Наполеона, но подобныя рчи въ такихъ обстоятельствахъ были не мыслимы, и онъ отвчалъ добродушно, но строго:

— Сынъ мой, молить о помощи Бога можно только на колняхъ, а не съ гордыней въ сердц. Только смиренную, покорную мольбу можетъ услышать Господь.

— Я слыхалъ это не разъ,— сказалъ прежнимъ тономъ юноша:— и я часто молился на колняхъ, но сегодня я не могу преклонить ихъ. Вы добрый человкъ, отецъ Роланъ, и сочувствуете бднымъ, скажите мн, справедливо ли, чтобъ опустошали землю, чтобъ, погубивъ пятьсотъ тысячъ человкъ, теперь требовали новыхъ четыреста тысячъ жертвъ. Если вс люди братья, то разв хорошо братьямъ убивать другъ друга. Разв Всеправедный и Всемилосердый Господь можетъ допускать братоубійство?

— Не богохульствуйте,— воскликнулъ патеръ, вставая, и прибавилъ торжественнымъ тономъ: — вы не понимаете того, о чемъ говорите. Война была всегда, и о ней говорится въ Священномъ Писаніи. Люди всегда ссорятся между собой, и то же длаютъ націи. Если вы, ударивъ человка, который подниметъ на васъ руку, будете вполн правы, то почему націямъ не поступать также?

— А Христосъ сказалъ: ‘если ударятъ тебя по одной щек, то подставь другую’.

Патеръ закашлялъ и смутился.

— Нельзя слдовать букв Священнаго Писанія, а надо руководствоваться его духомъ,— сказалъ онъ посл нкотораго молчанія: — мы съ вами вдвоемъ, и я вамъ откровенно скажу, что я не люблю Наполеона, онъ грубо обошелся съ папой, и онъ не государь по Божьей милости, но онъ царствуетъ, и мы должны ему повиноваться. Припомните другой текстъ: ‘отдавайте кесарево кесарю, а Божіе Богу’. Это значитъ, что наша душа принадлежитъ Богу, а бренное тло… гм… кесарю, а въ настоящемъ случа Наполеону.

Роанъ ничего не отвчалъ и началъ ходить взадъ и впередъ по комнат.

— Помолимся,— сказалъ патеръ, желая окончательно успокоить разстроеннаго юношу.

— Нтъ,— отвчалъ Роанъ: — я не могу сегодня молиться, не сердитесь на меня. Вы только что сказали, что душа моя принадлежитъ Богу, а тло кесарю, но я послдняго не признаю. Я люблю жизнь, люблю свою физическую силу, люблю мать и ту женщину, которой отдалъ свое сердце. Я люблю миръ и всхъ людей. Вы называете мое тло бреннымъ, но оно мн дорого, и я знаю, что другимъ ихъ тла также дороги, а потому я поклялся никого не убивать по чьему бы то ни было приказанію. Прощайте.

Но добрый патеръ не могъ видть какихъ бы то ни было страданій и потому поспшно воскликнулъ:

— Нтъ, останьтесь. Я постараюсь оказать вамъ помощь.

— Вы не можете,— отвчалъ юноша и вышелъ изъ комнаты.

Патеръ опустился на стулъ и отеръ платкомъ себ лобъ, на которомъ выступили крупныя капли пота.

Въ то самое время, какъ Роанъ бесдовалъ съ служителемъ алтаря, Марселла молилась Богу въ своей скромной, маленькой комнат.

Она была одна, такъ какъ ея мать еще оставалась внизу, гд вся семья громко обсуждала поступокъ Роана. Конечно, никто не врилъ, чтобъ онъ сталъ серьезно сопротивляться властямъ, такъ какъ дезертировъ безмилосердно преслдовали, но, все-таки, въ глазахъ капрала и его Макавеевъ онъ былъ трусомъ и заслуживалъ самаго строгаго осужденія.

Стоя на колняхъ передъ образомъ Богородицы съ Предвчнымъ Младенцемъ и портретомъ Наполеона, Марселла горячо молилась, говоря:

— Благослови мою любовь къ Роану, Пресвятая Два, сохрани его въ страшной войн и внуши ему, чтобъ онъ простилъ меня за вынутье жребья. О, Милосердый Боже, помилуй добраго императора, за котораго мой бдный Роанъ и мой братъ Гильдъ будутъ сражаться, даруй ему побду надъ врагами и возврати его невредимымъ также, какъ ихъ. Аминь.

Она встала и подошла къ окну, луна ярко освщала море и улицы селенія, только дома бросали передъ собой темныя тни.

Прямо противъ окна стоялъ какой-то человкъ, въ которомъ Марселла тотчасъ узнала Роана. Она отворила окно и, высунувшись, шепотомъ произнесла:

— Роанъ! Роанъ!

Прежде онъ всегда откликался на ея зовъ, но на этотъ разъ онъ даже не взглянулъ на окно и медленно удалился.

XVI.
Благословеніе добраго человка.

Спустя недлю посл бросанья жеребья рекрутами въ Сенъ-Гурло, происходила на зеленой полян, въ двадцати миляхъ отъ этого города, странная сцена. Подъ свтлыми лучами полуденнаго солнца сидлъ на трав пожилой человкъ съ книгой въ рукахъ и громко читалъ яснымъ, внятнымъ голосомъ. Его окружало восемь человческихъ фигуръ, которыя почти вс внимательно слушали чтеніе.

Чтецъ былъ учитель Арфоль, а слушатели его ученики. Старшій изъ нихъ былъ добродушный, но тупой на взглядъ, поселянинъ лтъ двадцати пяти, въ широкой поярковой шляп и поношенной старомодной одежд, состоявшей изъ черной куртки, черныхъ шараваръ и черныхъ штиблетъ, онъ сидлъ съ широко открытыми глазами и ртомъ, рельефно олицетворяя тупость и любопытство. Рядомъ съ нимъ находился восемнадцатилтній юноша съ коротко обстриженной головой, очевидно, также сельскій работникъ, или сынъ фермера. Кром того, тутъ были дв толстыя четырнадцатилтнія двушки въ пестрыхъ юбкахъ, блыхъ чепцахъ и деревянныхъ башмакахъ, а также два невзрачные невысокаго роста юноши. Наконецъ, за плечомъ учителя стояли маленькій мальчикъ и маленькая двочка лтъ шести, это были удивительно комичныя фигурки: мальчикъ былъ, подобно взрослому поселянину, весь въ черномъ и въ шляп съ широкими полями, а на двочк были черные чулки, деревянные башмаки, черная юбка, черный корсажъ и громадный блый чепецъ, концы котораго падали на ея талью. Они оба казались серьезными стариками: двочка сложила руки на груди, а мальчикъ засунулъ свои пальцы за шаравары.

Эта оригинальная группа помщалась на вересковой полян, перескаемой мстами зелеными пастбищами и тянущейся вдоль гранитныхъ утесовъ къ морю. Вдали виднлись разбросанныя маленькія фермы, а съ того холма, на которомъ сидлъ учитель Арфоль, открывался обширный видъ на берегъ и блествшее подъ лучами солнца море.

— Ну, теперь почитай ты, Катель,— сказалъ Арфоль, прекращая чтеніе и обращаясь къ маленькой двочк.

Она нагнулась надъ самой книгой, которая была, Новымъ Завтомъ въ французскомъ перевод, и прочла дв строчки, путая французскія слова съ бретонскими. Учитель потрепалъ ее по голов, и она покраснла отъ удовольствія. Затмъ очередь была мальчика, но онъ выказалъ гораздо мене способности къ грамот, а хуже всхъ оказался взрослый поселянинъ, который ршительно не могъ произносить правильно даже односложныхъ словъ. Однако онъ обнаруживалъ самое ревностное желаніе научиться читать и добродушно улыбался, когда маленькая двочка громко смялась надъ его ошибками.

Покончивъ съ урокомъ, учитель снова началъ читать, быстро переводя прочтенныя фразы съ французскаго языка на мелодичное бретонское нарчіе. Дти слушали съ большимъ вниманіемъ, очевидно, для нихъ священное Писаніе имло только сказочный интересъ, но неожиданно учитель остановился и сказалъ:

— Помолимся.

Вс опустились на колни отъ взрослаго поселянина до маленькой двочки, которая стала набожно перебирать деревянныя четки, висвшія у нея на ше.

— Помилуй, Господи,— началъ учитель:— и просвти этихъ маленькихъ дтей, да познаютъ они Тебя и да сохранятъ въ своемъ сердц Твою правду. Научи ихъ Твоей великой заповди любви и мира, укрпи ихъ и наставь, такъ чтобъ они признавали лишь Твою святую волю, а не поклонялись злымъ людямъ. Аминь.

Дти набожно крестились, слушая импровизованную молитву учителя, и когда онъ кончилъ, то весело окружили его.

— Сегодня довольно,— сказалъ онъ, положивъ руку на голову маленькой двочки: — а завтра приходите сюда же и въ то же время.

— Учитель,— воскликнула Катель:— мама очень сердится, что ты не остановился у нея. Она приготовила теб пару кожаныхъ башмаковъ.

— Скажи твоей матери, что я приду сегодня ночевать къ ней,— отвчалъ Арфоль съ улыбкой.

— Это не хорошо,— воскликнула одна изъ старшихъ двочекъ: — вы общали тет Нолл остаться у насъ.

— Ну, мы увидимъ,— произнесъ учитель, кивая головой:— однако вамъ пора домой. Прощайте, Пепьенъ. Не унывайте, вы скоро научитесь читать.

Эти слова были обращены къ взрослому поселянину, и онъ разсыпался въ благодарности, приглашая учителя на ферму своего брата, у котораго онъ былъ работникомъ.

Черезъ минуту вся школа разсялась, и Арфоль задумчиво слдилъ за исчезавшими въ пространств фигурами своихъ учениковъ.

Подобные ему, странствующіе учителя наводняли Бретань въ дореволюціонныя времена, они ходили изъ селенія въ селеніе, съ фермы на ферму и учили дтей молитвамъ на латинскомъ язык и катехизису. Большею частью это были люди, не попавшіе по различнымъ причинамъ въ число служителей алтаря. Ихъ жизнь была тяжелая, а пища самая грубая, вообще ихъ ремесло походило на нищенство. Они преподавали везд, во всякое время и при всякихъ условіяхъ: иногда въ пол, иногда на скотномъ двор, иногда и въ домахъ, но чаще на открытомъ воздух. Имъ платили очень мало, по шести су въ мсяцъ съ каждой семьи, кром того, они получали въ подарокъ хлбъ, свинину, медъ, полотно. Везд они находили пріютъ на ночь и вообще пользовались уваженіемъ невжественнаго народа, въ глазахъ котораго они имли нкотораго рода святость, потому что когда-то подготовлялись къ духовному званію. Такимъ образомъ они странствовали съ мста на мсто, пока старость и болзнь не прекращали ихъ скитаній, большинство изъ нихъ кончали свою жизнь нищими, прося Христа ради кусокъ хлба. Во время революціи эти странствующіе учителя совершенно исчезли, но въ послдніе годы имперіи, когда Наполеонъ стремился возстановить религію и церковь, то нкоторые изъ нихъ стали снова появляться въ мстностяхъ своей прежней дятельности.

Хотя въ эпоху революціи учителю Арфолю не могло быть тридцати лтъ, но никто не помнилъ его въ Бретани ране начала ныншняго столтія. Онъ впервые появился въ прибрежныхъ селеніяхъ серіознымъ, пожилымъ человкомъ съ отпечаткомъ страшнаго горя на лиц, а въ виду его многихъ странныхъ выраженій нкоторые поселяне сомнвались въ его здравомъ ум. Никто не зналъ, учился ли онъ юношей въ какой нибудь семинаріи, и даже никому не было извстно, былъ ли онъ бретонецъ по происхожденію. О немъ только разсказывали, что онъ жилъ во время террора въ одномъ изъ большихъ городовъ и видлъ тамъ такіе ужасы, что его волоса преждевременно посдли. Какъ бы то ни было народъ его любилъ. Сердечная доброта при какихъ бы то ни было убжденіяхъ обезоруживаетъ всякое враждебное отношеніе, при томъ же учитель Арфоль никогда не мозолилъ глазъ своими мнніями. Поэтому его встрчали радушно во всхъ селеніяхъ и на всхъ фермахъ, а когда онъ не находилъ себ убжища и пищи, то проводилъ ночь на открытомъ воздух и питался чернымъ хлбомъ, кусокъ котораго всегда находился въ его котомк. Его жизнь была тяжелая, но она соотвтствовала его желаніямъ.

Когда исчезъ изъ вида послдній ученикъ, Арфоль устремилъ глаза на море. Онъ сялъ смена просвщенія и былъ счастливъ. Спустя нсколько минутъ, онъ всталъ и, заложивъ руки за спину, пошелъ тихими шагами по зеленой полян. Его испитое, утомленное лицо сіяло внутреннимъ свтомъ.

Неожиданно онъ услыхалъ за спиной шаги, и чья-то рука опустилась на его плечо. Онъ обернулся, и передъ нимъ стоялъ, точно возставшій изъ ндръ земли, Роанъ Гвенфернъ.

Съ перваго взгляда Арфоль не узналъ своего прежняго ученика: такъ онъ измнился. Волоса его торчали въ безпорядк, глаза были налиты кровью, щеки впалыя, блдныя, лице не выбрито. Недолго человку превратиться въ звря, когда его немилосердно травятъ, и уже вся фигура Роана обнаруживала слды такой травли. Онъ, казалось, вышелъ изъ могилы: одежда его была разорвана и покрыта грязью, ноги были босыя, а руки обнажены до локтей. Но не смотря на эту печальную вншность, онъ, все-таки, оставался прежнимъ красавцемъ: голова его все еще напоминала льва, волоса также золотисто блестли, глаза также гордо сверкали.

— Роанъ!— воскликнулъ Арфоль, не вря своимъ глазамъ.

— Да это я,— отвчалъ юноша, съ искусственнымъ смхомъ: — я спрятался за сосднимъ друидскимъ камнемъ и выжидалъ, пока вы кончите свой урокъ. Право, мн казалось, что я никогда не выйду изъ этой живой могилы.

Онъ снова засмялся и сталъ дико озираться по сторонамъ.

— Роанъ,— спросилъ учитель, нжно положивъ ему руку на плечо и тревожно смотря на него:— что случилось?

Юноша заскрежеталъ зубами и тихо отвчалъ:

— То, чего я опасался.

— Что?

— Я попалъ въ рекруты. Десять дней тому назадъ бросали жребій, а потомъ происходило медицинское освидтельствованье. Старый Пипріакъ съ цлымъ отрядомъ солдатъ приходилъ ко мн на прошлой недл, но по несчастью меня не было дома, и я не могъ ихъ угостить.

Онъ снова дико засмялся. Теперь все было ясно для учителя, и онъ сказалъ съ глубокимъ сожалніемъ:

— Бдный Роанъ. Я это время молился за тебя, но все тщетно. Тебя поразила роковая судьба, и ты возсталъ противъ нея. Боже мой, какъ это ужасно.

Роанъ отвернулся, чтобъ скрыть слезы, отуманившія его глаза. Нжныя слова учителя подйствовали на него съ чарующей силой.

— Я зналъ, что это будетъ,— произнесъ онъ черезъ нсколько минутъ, взявъ за об руки добраго человка: — и оно случилось, хотя я самъ не бросалъ жребія, а его бросили за меня. Когда мн объ этомъ объявили, то я сказалъ, что не пойду въ солдаты и не исполню приказанія Наполеона. Кто-то донесъ, что я сопротивляюсь властямъ, и мн прислали повстку о немедленной явк въ Траонили. Я не пошелъ туда. Меня снова вызвали, и я снова остался дома. Тогда явились за мной и хотли меня арестовать. Я бжалъ изъ дома, и меня преслдовали, какъ дикаго звря, но я только смялся надъ ними, зная тысячу разъ лучше ихъ вс тропинки. Все-таки, я пришелъ въ отчаяніе и ршилъ посовтоваться съ тобой. Дв ночи я ходилъ по твоимъ слдамъ и всюду спрашивалъ о теб. Вчера меня едва не поймали въ сосднемъ селеніи, и одинъ солдатъ захватилъ меня такъ крпко, что я только вырвался, оставивъ ему рукавъ и деревянные башмаки. Дло было очень жаркое, учитель Арфоль. Такъ травятъ волковъ въ Бернардскомъ лсу.

Роанъ говорилъ очень быстро, какъ бы боясь, чтобъ его не перебилъ учитель, который все боле и боле блднлъ.

— Сегодня ночью,— продолжалъ онъ,— я узналъ, что вы въ Траонили, и прослдилъ за вами досюда, а здсь я терпливо ждалъ, пока вы остались одни.

Равнина была пустынна, и они оба шли шагъ за шагомъ по направленію къ морю, которое сверкало вдали подъ солнечными лучами.

— Скажи же, что мн длать,— произнесъ Роанъ, неожиданно останавливаясь.

— Это ужасно,— отвчалъ учитель, какъ бы очнувшись отъ тяжелой думы:— я не могу теб дать совта, потому что я не вижу для тебя никакой надежды.

— Никакой надежды?

— Да, теб остается подчиниться судьб и просить прощенія у властей. Теперь солдаты нужны, и тебя охотно простятъ, но если ты этого не сдлаешь и тебя впослдствіи поймаютъ, то теб не избжать смерти.

— Я это знаю,— отвчалъ Роанъ, презрительно махнувъ рукой,— но въ крайнемъ случа я могу умереть раньше и не даться имъ въ руки живымъ. А вы серьезно совтуете мн отдаться въ руки властей?

— Я не вижу другаго исхода.

— Вы хотите, чтобъ я сдлался солдатомъ?

— Не я хочу, а судьба, и Богъ тебя проститъ за это, такъ какъ ты пойдешь въ солдаты помимо своей воли. Одинъ въ пол не воинъ. Къ тому же даже на войн ты можешь служить Богу и не отнимать жизни у Его созданій.

— И больше вы мн ничего не скажете?— спросилъ Роанъ, опустивъ глаза на землю.

— Ничего.

— А разв я не могу бжать изъ Франціи и скрыться въ какой нибудь чужой стран?

— Нтъ,— отвчалъ учитель, качая головой:— если ты пойдешь въ одну сторону, то передъ тобой будетъ Ваннъ, съ другой стороны находится Нантъ, а съ третьей — Брестъ, и между этими тремя городами расположено множество селеній. На всхъ перекресткахъ, во всхъ кабачкахъ, зорко слдятъ за дезертирами.

— А если бы я отправился въ Марлэ и слъ тамъ на корабль?

— Это невозможно. Страна отъ Кромлэ досюда самая пустынная во всей Бретани, а тебя и тутъ преслдовали. Дорога же въ Марлэ многолюдная, и на ней тебя непремнно поймаютъ.

Слова учителя нимало не удивили Роана, который уже обдумалъ свое положеніе со всхъ сторонъ и зналъ, что ему не было исхода.

— Вы совтуете мн идти въ солдаты,— сказалъ онъ посл минутнаго молчанія,— но я пришелъ къ вамъ не за такимъ совтомъ. Вы принимаете меня за ребенка, за существо слабое, нершительное. Вы ошибаетесь, я человкъ, а когда человкъ далъ клятву передъ Богомъ, то онъ долженъ исполнить ее, или умереть. Вы помните ту ночь, когда я спрашивалъ у васъ, правъ ли человкъ, который откажется идти въ солдаты?

Учитель утвердительно кивнулъ головой и съ глубокимъ чувствомъ взглянулъ на стоявшаго передъ нимъ юношу. Онъ давалъ ему совтъ, какъ обыкновенному молодому человку, а въ глазахъ его свтился огонь, ясно доказывавшій, что онъ былъ рдкимъ существомъ, благородно возстававшимъ противъ жестокой безчеловчности людей.

— А если вы помните,— продолжалъ Роанъ:— то вы не можете совтовать мн отдаться въ руки властей. Я ршился никогда не быть солдатомъ и не убивать другихъ, хотя бы меня за это убили самого. Теперь пришло время осуществить эту ршимость. Вы говорите, что для меня нтъ надежды, но вы забываете одно — я могу умереть.

Онъ теперь говорилъ не вызывающимъ тономъ, а тихо, твердо. Въ его голос слышалась непреложная воля, и учитель Арфоль долженъ былъ признать въ своемъ сердц, что посянныя имъ смена принесли плодъ. Въ настоящую минуту ученикъ служилъ примромъ для учителя и училъ его свято сохранять данную клятву.

Слезы выступили на глазахъ добраго человка, и Роанъ, увидавъ ихъ, задрожалъ всмъ тломъ, хотя его глаза были совершенно сухи. Впродолженіе нсколькихъ минутъ они шли молча и когда достигли края отвсныхъ утесовъ, у подножья которыхъ шумло море, Роанъ слъ на выдающійся камень и устремилъ свои взоры въ голубую даль.

— Ночью будетъ буря,— промолвилъ онъ наконецъ спокойно, словно разговаривая съ товарищемъ-рыбакомъ: — вонъ на юго-запад поднимаются зловщія тучи.

Учитель Арфоль ничего не отвчалъ, и Роанъ посл продолжительнаго молчанія снова произнесъ:

— Вы на меня не сердитесь?

— Я сержусь на себя,— произнесъ учитель, положивъ руку на плечо юноши и нжно смотря на него:— я сержусь на свою слабость, на то, что я, зная о совершающемся нечестіи, не въ силахъ противостоять ему. Я заслужилъ твоего упрека, сынъ мой. Я не правъ, а ты правъ. Не слдуетъ поддерживать зло, даже чтобъ спасти свою жизнь. Проклятъ тотъ, кто убиваетъ своего ближняго. Я плачу за тебя, дитя мое, но въ глубин своего сердца я говорю: да благословитъ его Господь. Онъ правъ, онъ истинно благородный, мужественный человкъ, и еслибъ я былъ его отцемъ, то гордился бы такимъ сыномъ.

Роанъ быстро вскочилъ и, простирая руки къ учителю, воскликнулъ:

— Вы мой отецъ и, наконецъ, вы произнесли слова, услышать которыя жаждала моя душа, я за этимъ и пришелъ къ вамъ.

Лице его сіяло, и еслибъ онъ былъ поэтомъ, или музыкантомъ, то это сіяніе было бы признано доказательствомъ генія.

— Вс противъ меня,— продолжалъ онъ:— даже та, которую я люблю больше всего на свт. Только моя мать и вы стоите за меня. Всякій добрый отецъ пожелалъ бы скоре смерти своего сына, чмъ его безчестья, а вы мой добрый отецъ, и пойти въ солдаты для меня безчестье. Ваши слова сдлали меня сильнымъ и счастливымъ. Благословите меня, и я спокойно уйду.

— Не проси моего благословенія, Роанъ,— отвчалъ учитель вздрогнувъ:— я не достоинъ благословлять другихъ. Ты самъ призналъ бы это, еслибъ ты зналъ все.

Роанъ тихо опустился на колни и, смотря прямо въ лице учителю, промолвилъ:

— Благослови меня, отецъ. Ты единственный добрый человкъ, котораго я знаю, и говорятъ, что ты нкогда былъ патеромъ. Твои слова, твоя любовь сдлали меня тмъ, чмъ я теперь, а твое благословеніе придастъ мн новыя силы для борьбы. Ты сказалъ, что я правъ, и, что Богъ меня помилуетъ. Благослови меня и предоставь Господу мою дальнйшую судьбу.

Учитель Арфоль поднялъ глаза къ небу и набожно благословилъ колнопреклоненнаго юношу.

XVII.
Въ бурную ночь.

Привычные глаза Роана Гвенферна его не обманули. Къ концу дня разразилась буря.

Разставшись съ учителемъ Арфолемъ, который отправился на сосднія фермы, Роанъ пошелъ вдоль края утесовъ. Путь его шелъ чрезъ верескъ, который мстами достигалъ человческаго роста, а кое-гд онъ долженъ былъ ползти начетверенькахъ, чтобъ найти слды тропинки. Чмъ дальше онъ шелъ, тмъ пустынне становилась мстность. До самаго полуострова Крестнаго Мыса онъ не встртилъ ни одного человческаго существа.

Теперь выраженіе лица молодого человка было довольно спокойное. Онъ уже не походилъ на затравленнаго звря, и вся его фигура дышала печальнымъ, но твердымъ самообладаніемъ, видя у своихъ ногъ морскія волны, надъ головой кружившіяся въ воздух стаи чаекъ, а вокругъ себя козъ, тихо, безбоязненно дававшихъ ему дорогу, онъ чувствовалъ, что находился наедин съ природой, которую всегда любилъ, но которая ему казалась дороже, чмъ когда либо, съ тхъ поръ, какъ онъ одинъ вступилъ въ борьбу со всмъ свтомъ.

Онъ возсталъ противъ того роковаго призрака, за которымъ безмолвно слдовалъ весь міръ. Вмсто того, чтобъ сдлаться рабомъ и по приказанію убивать своихъ ближнихъ, онъ могъ свободно жить и двигаться, какъ ему было угодно, а въ крайности умереть по своей доброй вол. Ни одна морская птица, ни одинъ тюлень не были свободне его. Его сердце билось въ унисонъ съ пульсомъ земли.

Вода на безпредльномъ пространств весело сверкала и наполняла воздухъ своимъ мелодичнымъ плескомъ, свжій воздухъ окружалъ его, и онъ со счастьемъ упивался имъ, чувствуя, что его силы быстро умножаются. Сознаніе, что онъ человкъ, одушевляло его, и онъ считалъ блаженствомъ, что природа принимала его въ свои объятія наравн со всми своими созданіями, которыя возстаютъ противъ жестокости людей. Прежде онъ былъ слабъ и ощущалъ страхъ, но теперь, получивъ благословеніе добраго человка, онъ вернулся къ природ счастливый, могучій своей ршимостью.

Хоть временно, но онъ былъ счастливъ, потому что преслдованія возбуждаютъ въ человческомъ сердц невдомыя силы, мужество и самодовріе. Роанъ всегда считалъ себя выше окружавшихъ его сосдей, такъ какъ при всхъ его хорошихъ качествахъ онъ отличался сильнымъ самолюбіемъ. Онъ не былъ обыкновеннымъ человкомъ и не чувствовалъ себя безмолвнымъ рабомъ плуга, или меча. Теперь, когда онъ возсталъ противъ всхъ, его самолюбіе достигло болзненно-страстнаго развитія. Съ какой-то радостью онъ измрялъ громадную силу своихъ враговъ и самодовольно сознавалъ, что идетъ одинъ на борьбу съ ними.

Занятый подобными мыслями и чувствами, Роанъ шелъ миля за милей въ полномъ забвеніи о разлук съ матерью и Марселлой, но когда день сталъ склоняться къ вечеру, небо заволоклось тучами и пошелъ унылый дождь, то онъ снова сталъ сознавать свое одиночество.

Онъ теперь находился почти на крайней оконечности полуострова Крестоваго Мыса. Вокругъ него было сплошное безлюдье и запустніе. Дождь все усиливался. Громадные морскіе валы разбивались объ утесы съ оглушительнымъ трескомъ.

Роанъ слъ на выдающійся камень и вынулъ изъ-за пазухи кусокъ чернаго хлба, а за недостаткомъ воды подставилъ ладонь подъ дождь и напился его каплями. Все это для него не было новостью. Сотни разъ онъ такъ утолялъ свой голодъ и жажду для удовольствія, а теперь впервые длалъ это по необходимости. Однако никогда одиночество не казалось ему столь желаннымъ, какъ теперь.

Сидя одинъ на скал, вдали отъ людей, онъ составилъ свой планъ дйствія, и когда онъ поднялся съ мста, то этотъ планъ былъ уже совершенно готовъ во всхъ мелочахъ. Онъ направилъ свои шаги на востокъ къ своему родному селенію.

Съ наступленіемъ ночи буря разыгралась, втеръ дико завывалъ, а дождь хлесталъ въ глаза бдному юнош, и онъ повременамъ прятался за высокіе камни, возвышавшіеся тамъ и сямъ на пустынной равнин, а потомъ снова продолжалъ свой путь среди разсвирпвшихъ стихій. Небо и море словно соединились въ роковой бур, и горе было путнику, котораго она застала на берегу. Но Роанъ зналъ, какъ свои пять пальцевъ, всю окрестную страну и, не смотря на окружавшій его мракъ, инстинктивно находилъ дорогу и быстро бжалъ противъ втра и дождя, весь мокрый, босой, съ обнаженной головой и въ лохмотьяхъ вмсто одежды.

Неожиданно онъ остановился, на самомъ краю моря блеснулъ красноватый огонь и освтилъ всю мстность. Въ первую минуту суеврный страхъ овладлъ имъ, и онъ попятился. Свтъ дрожалъ словно на маяк.

Черезъ минуту Роанъ ясно различилъ громадный огонь, разведенный на скал, и поспшилъ къ нему, а на близкомъ отъ него разстояніи онъ опустился на землю и продолжалъ двигаться ползкомъ, такъ какъ вокругъ огня виднлось около дюжины человческихъ фигуръ. Снова имъ овладлъ страхъ, но уже не суеврный и, приблизившись къ огню, онъ сталъ изъ-за находившагося тутъ большого камня разглядывать представившуюся ему странную сцену.

На самомъ краю скалы стояла высокая желзная клтка, привязанная веревками къ каменьямъ, въ ней ярко горли полнья и валежникъ. Вокругъ прыгали, стояли и сидли восемь мужчинъ и три женщины.

— Пенрокцамъ сегодня не везетъ,— произнесъ одинъ голосъ:— слишкомъ темно, чтобъ видть съ моря нашъ огонь.

— На все воля св. Лока,— отвчала старуха, грвшая у огня свои костлявыя руки: — если онъ захочетъ, то пошлетъ намъ удачу.

Роанъ вздрогнулъ. Онъ теперь зналъ, съ кмъ имлъ дло. Это были рыбаки изъ селенья Пенрокъ, которые, не смотря на всю строгость закона, существовали грабежомъ, они привлекали ложнымъ маячнымъ свтомъ корабли на подводные камни и во мрак грабили несчастныхъ жертвъ кораблекрушенія. Они ставили себя подъ защиту св. Лока, который, согласно народной легенд, подвергалъ гибели суда нечестивыхъ язычниковъ въ первые вка христіанства.

Нсколько минутъ Роанъ колебался, какъ ему поступить. Съ одной стороны онъ ненавидлъ этихъ злодевъ, а съ другой онъ самъ находился бы въ большой опасности, еслибъ они его увидали. Наконецъ онъ ршилъ сыграть роль призрака и разогнать презрнныхъ кораблекрушителей.

— Св. Локъ, св. Локъ, пошли намъ корабликъ!— начала причитывать на распвъ старуха.

— Не кричи такъ громко,— воскликнулъ одинъ изъ мужчинъ:— ты воскресишь мертвыхъ. Лучше выпей.

И онъ протянулъ ей бутылку, но не успла она прильнуть губами къ горлышку, какъ въ воздух раздался дикій, пронзительный крикъ. Вс мужчины и женщины замерли.

— Смотрите,— произнесъ старый рыбакъ, указывая на возвышавшійся неподалеку высокій друидскій камень:— это чортъ! это чортъ!

Дйствительно на камн виднлась какая-то громадная чудовищная фигура, махавшая руками и оглашавшая воздухъ не человческимъ крикомъ.

— Это св. Локъ! Это чортъ!— завопили устрашенные караблекрушители, исчезая въ окружающемъ мрак.

Черезъ минуту вс разбжались, и Роанъ съ дикимъ смхомъ слзъ съ камня, на который онъ взобрался съ опасностью жизни, такъ какъ втеръ могъ его сдуть въ морскую пучину. Онъ теперь бросился на желзную клтку, отвязалъ ее и, напрягая вс свои силы, столкнулъ въ море. На одно мгновеніе разъяренныя волны ярко освтились, а потомъ снова воцарился мракъ.

Ослпленный огнемъ, Роанъ теперь ничего не видлъ въ темнот и, закрывъ глаза, бросился на землю. Черезъ нсколько минутъ онъ всталъ, снова его взглядъ, привыкшій къ темнот, сталъ различать окружающіе предметы, и онъ продолжалъ свой путь.

XVIII.
Молитва двухъ женщинъ.

За бросаньемъ жеребьевъ слдовало медицинское освидтельствованіе рекрутовъ, и судьба ихъ была ршена.

Докторскій осмотръ далъ блестящій результатъ относительно Гильда Дерваля, и онъ, постоянно пьяный, велъ себя теперь съ военнымъ азартомъ стараго ветерана. Судьба уважила его желаніе, и Хоель также оказался рекрутомъ. Онъ вынулъ двадцать седьмой номеръ, но двое изъ рекрутовъ были признаны неспособными къ военной служб, и онъ замнилъ втораго изъ нихъ. Капралъ былъ вн себя отъ восторга, близнецы обнаруживали напускной энтузіазмъ, а ихъ мать плакала въ отчаяніи, черезъ нсколько дней они должны были уже отправиться на службу.

Между тмъ по всей окрестной стран производились энергичные поиски исчезнувшаго Роана Гвенферна. Этимъ дломъ занимались жандармы изъ Сенъ-Гурло, подъ начальствомъ стараго сержанта Жака Пипріака, и имъ помогали, на сколько могли, сами рекрута. Но вс ихъ усилія были тщетны, и Роана никакъ не могли отыскать.

— Чортъ возьми,— воскликнулъ Пипріакъ, обращаясь къ его матери посл четвертаго, или пятаго обыска ея хижины:— ты его спрятала. Подай его намъ.

И жандармы начали снова пронзать штыками матрасы и разламывать шкапы и комоды, въ которыхъ не могла скрыться и собака.

— О сержантъ Пипріакъ!— говорила, всхлипывая, вдова Гвенфернъ: — я никогда не думала, что вы будете такъ жестоки къ сыну моего бднаго мужа.

Старый сержантъ былъ большимъ другомъ отца Роана и, крутя свои усы, онъ добродушно произнесъ:

— Глупая женщина, ты должна быть рада, что я веду это дло, а не другой. Укажи мн, гд скрывается твой глупый сынишка, и я клянусь теб всми святыми, что его простятъ, и что онъ сдлается храбрымъ солдатомъ императора.

— Я уже вамъ не разъ говорила, что его здсь нтъ,— отвчала несчастная мать, пока жандармы заглядывали въ котелъ и въ самыя невозможныя мста, надясь розыскать дезертира:— я не знаю, гд онъ. Можетъ быть, онъ нашелъ корабль и отправился въ Англію.

— Это сдлать не легко,— отвчалъ сержантъ:— и къ тому же какъ онъ ни глупъ, но добровольно не отдастся въ руки лютыхъ зврей англичанъ. Нтъ, онъ здсь. Я это чую, какъ собака зайца. Чортъ возьми! Горько подумать, что сынъ моего друга — трусъ.

— Онъ не трусъ,— сказала вдова, и на ея блдныхъ щекахъ появился румянецъ.

— Такъ зачмъ онъ не хочетъ воевать? Зачмъ онъ убжалъ и скрывается?

— Мой Роанъ не трусъ,— повторила его мать,— но онъ не хочетъ быть солдатомъ.

— Я бы ему задалъ за это встрепку еслибъ онъ былъ здсь,— воскликнулъ съ негодованіемъ старый солдатъ:— ему слдовало бы взять примръ съ своего дяди и двоюродныхъ братьевъ. Вотъ такъ люди! Ну, ребята, маршъ!— прибавилъ онъ, обращаясь къ жандармамъ:— птица улетла отсюда.

Въ дверяхъ онъ остановился и крикнулъ:

— Прощай, тетка, но помни, что мы еще придемъ. Мы исполняемъ приказаніе императора, а не свой капризъ. Послушайся моего совта и уговори Роана явиться на службу, черезъ нсколько дней будетъ уже поздно. Ну, маршъ!

Жандармы удалились, и вдова осталась одна въ своемъ одинокомъ жилищ. Она присла къ огню и погрузилась въ тяжелую думу. Это была женщина большаго роста, съ блднымъ, испитымъ лицемъ и сдыми волосами. Сводная сестра Маргариты Моръ, вышедшей замужъ за брата капрала Дерваля, она вела тихую, уединенную жизнь и рдко видалась съ сестрой и ея семействомъ. Вс считали ее меланхоличнымъ, необщительнымъ созданіемъ, а въ сущности она была всецло поглощена любовью къ своему единственному сыну.

Говоря сержанту, что она не знаетъ, гд Роанъ, вдова Гвенфернъ сказала правду. Она не видала его уже нсколько дней и надялась, что онъ нашелъ себ безопасное убжище гд нибудь далеко, такъ какъ ей не было извстно, что вся окрестная страна полна западнями для дезертировъ, и что было очень трудно избгнуть преслдованія. Съ самаго начала она сожалла, что Роанъ возсталъ противъ властей. Вс считали его трусомъ, даже ближайшіе родственники громко высказывались противъ него, и ежедневно до нея доходили самые роковые слухи. Никто не врилъ, что ея сынъ могъ долго скрываться, и всмъ было извстно, что когда его поймаютъ, то немедленно разстрляютъ, какъ собаку. По ея мннію, было бы гораздо лучше, еслибъ онъ сразу покорился судьб, возложивъ надежду на Бога. Многіе уходили въ солдаты и возвращались домой, примромъ тому былъ дядя Евенъ.

Думая обо всемъ этомъ, бдная женщина грустно сидла у огня и прислушивалась къ завыванію втра, къ стуку дождя. Подл нея лежала коза Янедикъ, любимица ея сына и теперь одна раздлявшая одиночество вдовы.

Комната, въ которой происходила эта печальная сцена, была маленькая, съ грубымъ, деревяннымъ столомъ и такими же стульями. Полъ былъ земляной, а вмсто потолка торчали почернвшія балки. На стнахъ висли сти, крюкъ птицелова и т. д., надъ очагомъ красовалась литографія, изображавшая моряковъ, спасавшихся на плоту отъ кораблекрушенія, и шедшаго на ихъ встрчу обнаженнаго младенца съ внчикомъ на голов.

День былъ холодный, и море печально стонало, какъ всегда бываетъ передъ бурей.

Неожиданно Янедикъ поднялась на ноги и наострила уши. По своему удивительному чутью она годилась въ сторожевыя собаки, и ей мшало исполнять эти обязанности только то обстоятельство, что она не умла лаять.

И теперь она была права, кто-то подходилъ къ дому, и черезъ минуту послышался скрипъ двери.

Сначала вдова не обратила на это вниманія, такъ какъ сосди часто посщали ее, но когда Янедикъ снова опустилась на полъ съ довольнымъ видомъ, точно пришелъ кто нибудь свой, она обернулась и увидла вошедшую въ комнату Марселлу, которая снимала мокрый отъ дождя черный плащъ.

Со времени памятнаго дня бросанія жеребьевъ мать Роана не видала своей племянницы, и теперь она поблднла, сердце ея сжалось, и она молча обратила глаза на огонь.

— Это я, тетя Лоиза,— сказала молодая двушка нжно.

Вдова ничего не отвчала, она была очень сердита на всю семью Дерваль, а въ особенности на Марселлу, которая вынула роковой для Роана жребій.

— Я не могла выносить мысли, что ты, тетя, всегда одна дома,— продолжала она:— и хотя противъ желанія дяди, я, все-таки, пришла къ теб. Ужасно видть весь свтъ противъ своего сына.

— А еще ужасне,— промолвила вдова, не смотря на свою племянницу: — когда тебя всего боле ненавидятъ близкіе родственники. Проклятъ тотъ день, когда моя сестра Маргарита вышла замужъ за Дерваля, вс вы въ вашей семь одинаковы, но хуже всхъ Евенъ. Когда нибудь ты выйдешь замужъ и тогда, понявъ мои теперешнія страданія, пожалешь меня.

— Вы не справедливы ко мн, тетя Лоиза,— сказала Марселла, садясь рядомъ со вдовой, которую отъ этого замтно покоробило:— я и теперь сожалю васъ, Богъ видитъ, какъ я васъ сожалю. Дядя Евенъ также сожалетъ васъ, и онъ такъ недоволенъ, такъ печаленъ, что почти ничего не стъ. Вашъ домъ не мрачне нашего, братья уходятъ въ солдаты, и мама плачетъ съ утра до ночи.

Об женщины, одна старая, сдая, а другая молодая, хорошенькая, сидли рядомъ на скамейк, но не смотрли другъ на друга, а устремляли свои вгляды на огонь. Янедикъ помстилась передъ ними и положила свою морду на колни Марселлы.

— Зачмъ ты пришла сюда?— спросила вдова посл продолжительнаго молчанія.

— А вы не можете догадаться, тетя Лоиза? Я пришла, чтобъ узнать о Роан, находится ли онъ попрежнему въ безопасномъ убжищ.

— Да, онъ находится въ полной безопасности,— отвчала старуха съ саркастическимъ смхомъ:— передайте это тмъ, которые васъ прислали. Я понимаю, зачмъ вы пришли, Марселла Дерваль. Вы хотите узнать отъ меня, гд скрывается мой мальчикъ, и выдать его врагамъ. Но вы слишкомъ глупы, чтобъ разыграть роль предателя, а Господь васъ, все-таки, накажетъ за это низкое дло.

— Не говорите такъ со мной, ради самого Бога,— произнесла тихо Марселла, схвативъ за об руки старуху.

Что-то въ ея голос поразило вдову, и она быстро обернулась. Глаза молодой двушки были полны слезъ.

— Марселла, что это значитъ? Зачмъ ты плачешь?— спросила старуха, смотря на нее съ удивленіемъ, такъ какъ ея племянница не отличалась плаксивостью.

— Ничего,— сказала Марселла, вставая: — вы думаете, что у меня нтъ сердца, и вы мн не довряете. Поэтому я лучше уйду чтобъ васъ боле не сердить. Но еслибъ вы знали, еслибъ вы только знали…

Она направилась къ двери, но старуха схватила ее за руку.

— Говори, Марселла,— промолвила она.

— Роанъ вамъ ничего не сказалъ, тетя Лоиза,— отвчала молодая двушка, смотря ей прямо въ глаза:— впрочемъ, я взяла съ него слово, что онъ будетъ молчать.

— Я ничего не понимаю,— произнесла вдова, но въ сущности она уже все поняла по необыкновенному блеску глазъ Марселлы.

— Я люблю Роана, и онъ просилъ моей руки. Поэтому я не могу слышать, чтобъ вы такъ жестоко отзывались обо мн.

Эти слова не очень удивили вдову, которая уже давно кое-что подозрвала, но они показались ей очень странными при такихъ обстоятельствахъ. Она пристально посмотрла на Марселлу, которая то краснла, то блднла. Наконецъ она сказала боле мягкимъ тономъ, чмъ прежде:

— Садись, Марселла, но если ты его любишь, то какъ же ты принесла ему несчастье?

— Я сама этого не понимаю,— воскликнула молодая двушка: — я такъ молилась, чтобъ ему попался хорошій номеръ. А вынула я жребій по его же просьб. Онъ не явился, и дядя Евенъ объяснилъ его неявку болзнью, чтобъ власти не разсердились на него. И теперь еще, тетя Лоиза, можно все устроить. Дядя Евенъ пользуется большимъ вліяніемъ, и Роана простили бы, еслибъ онъ только явился. Хоель и Гильдъ оба идутъ въ солдаты, и онъ былъ бы не одинъ, а мы съ вами, тетя Лоиза, молились бы о немъ день и ночь. Ахъ, еслибъ онъ только образумился!

Об женщины теперь держали другъ друга за руки и тихо плакали.

— Это невозможно,— промолвила вдова сквозь слезы.

— Еслибъ я только могла его видть,— воскликнула Марселла:— я уговорила бы его, хотя онъ очень упрямъ. Боже мой, какъ тяжело слышать отовсюду, что нашъ Роанъ трусъ.

— Онъ нисколько не трусъ, Марселла.

— Я знаю, что онъ храбре всхъ храбрецовъ, но онъ теперь такъ странно ведетъ себя. Когда императоръ требуетъ его на службу, онъ скрывается. Что я могу отвтить всмъ, которые обвиняютъ его въ трусости?!

— Онъ такой самовольный, а учитель Арфоль набилъ его голову странными мыслями.

— Да, да, во всемъ виноватъ учитель Арфоль. Онъ нечестивый человкъ, онъ врагъ императору и Богу.

Мало-по-малу сердце вдовы совершенно растаяло относительно Марселлы, и он об долго разговаривали, нжно осуждая Роанатза его безумное ослушаніе императору и несчастное пристрастье къ сумасшедшему учителю.

— Ты добрая двушка,— сказала наконецъ старуха, гладя ее по рук:— и я не желала бы дочери лучше тебя. Ты не виновата, что Роанъ прежде объяснился съ тобой, чмъ сказалъ мн о своихъ намреніяхъ, но мужчины часто длаютъ глупости ради молодыхъ двушекъ, а Роанъ не умне другихъ. Бдный мальчикъ! Помоги ему, Господь!

И она снова горько зарыдала, а Марселла стала тихо, нжно ее утшать. Черезъ нсколько минутъ он об опустились на колни, и ихъ сердца соединились въ пламенной молитв къ Богу о томъ, чтобъ Онъ образумилъ любимаго ими человка, побудилъ его исполнить свой долгъ и возвратилъ бы его посл войны здравымъ, невредимымъ.

XIX.
На берегу.

Выйдя изъ хижины вдовы, Марселла отерла свои заплаканные глаза и быстрыми шагами направилась къ селенію. Дождь и втеръ не стихали, а море волновалось, какъ передъ бурей. Рыбаки втащили свои лодки на безопасныя мста и унесли сти въ свои жилища, лишь нсколько коренастыхъ стариковъ въ синихъ фуфайкахъ и въ ночныхъ колпакахъ, сидя передъ своими домами, курили трубки и подозрительно посматривали на море.

Вмсто того, чтобъ повернуть въ главную улицу, Марселла пошла въ такъ называемое нижнее селеніе, гд жили самые бдные рыбаки, которые довольствовались вмсто хижинъ шалашами, состоявшими изъ перевернутыхъ дномъ къ верху лодокъ съ желзными трубами для дыма. Среди этихъ боле чмъ скромныхъ жилищъ возвышался одинъ небольшой каменный домикъ, съ новой соломенной крышей, въ дверяхъ его сидла на старинномъ кресл молодая двушка и сучила шерсть, напвая въ полголоса бретонскія псни.

— Здравствуй, Женевьева,— сказала Марселла, подходя къ ней и привтливо улыбаясь:— какъ здоровье тетки Горонъ?

— Здравствуй, Марселла,— отвчала молодая двушка: — мама помолодла на десять лтъ, она поетъ съ утра до ночи и все молится за императора, который не взялъ ея сына.

Блдныя щеки Женевьевы покрылись легкимъ румянцемъ и, смотря на нее въ эту минуту, каждый юноша въ Кромлэ сказалъ бы съ еще большимъ азартомъ, чмъ когда либо: ‘Вотъ съ такой двушкой я проплясалъ бы съ удовольствіемъ всю ночь’. Она была родомъ изъ Бреста и двухъ лтъ потеряла своихъ родителей, а тетка Горонъ, ихъ дальняя родственница, взяла ребенка на свое попеченіе и привезла его изъ Бреста, гд она хлопотала о пенсіи, оставшейся посл мужа, Жака Горона, который служилъ матросомъ и умеръ въ больниц. Съ тхъ поръ добрая женщина воспитывала ребенка, какъ дочь, вмст съ своимъ сыномъ Яномъ.

— Что новаго?— спросила Женевьева.

— Ничего, тетя Лоиза не знаетъ, гд онъ. Онъ не приходилъ домой уже нсколько ночей, и она очень безпокоится.

— Это очень странно.

— Онъ просто сошелъ съ ума съ отчаянія, я иногда боюсь, не бросился ли онъ въ море. Ахъ! еслибъ я могла только его увидать и поговорить съ нимъ.

Ни одна изъ молодыхъ двушекъ не упоминала имени Роана, но он понимали другъ друга, такъ какъ между ними не было никакихъ тайнъ.

— Гильдъ уходитъ въ солдаты?— спросила Женевьева.

— Да и Хоель.

— Но у твоей матери остаются Аленъ и Яникъ, уже не говоря о теб и дяд Евен. Страшно только старух остаться одной безъ всякой поддержки, и еслибъ императоръ взялъ Яна, то мама умерла бы съ горя.

— Но тетя Лоиза желала бы, чтобъ онъ явился и пошелъ на военную службу.

— Это дло другое. Къ тому же она женщина мужественная, а вотъ еслибъ онъ былъ мой сынъ, и мн пришлось бы отдать его въ солдаты, то я просто сошла бы съ ума.

— А еслибъ у меня былъ сынъ и оказался бы трусомъ, то я перестала бы его любить. Подумай только, что сталось бы съ добрымъ императоромъ, еслибъ вс его дти, для которыхъ онъ сдлалъ столько, отказались вс отъ военной службы? Его убили бы, а Франція погибла бы. Еслибъ Роанъ былъ въ своемъ ум, то, конечно, не скрывался бы.

— А, можетъ быть, онъ и въ самомъ дл труситъ,— замтила со вздохомъ Женевьева:— тутъ нтъ ничего удивительнаго.

— Еслибъ я только думала, что онъ трусъ, то я его возненавидла бы и умерла бы отъ стыда,— воскликнула Марселла, заскрежетавъ зубами:— человкъ, не имющій храбрости, то же, что рыба, которая обращается въ бгство при малйшемъ плеск воды. Нтъ, онъ храбре всхъ. Знаешь, что я думаю? Не сглазилъ ли его учитель Арфоль?

— Но учитель Арфоль добрый человкъ,— замтила Женевьева.

— Я не раздляю этого мннія, онъ когда-то былъ патеромъ, а теперь ни одинъ служитель алтаря не хочетъ его знать, кром отца Ролана, который другъ со всми. Мн серьезно говорили въ Сенъ-Гурло, что у него дурной глазъ. Онъ также лечитъ какими-то чарами людей и скотину. А это чистое колдовство.

— Я не врю этому,— сказала, крестясь, Женевьева: — и ты не говори мам ни слова противъ учителя Арфоля. Онъ когда-то оказалъ ей большую услугу, и она считаетъ его святымъ.

Марселла вспыхнула и хотла продолжать свои нападки на учителя, но въ эту минуту подошелъ къ нимъ Янъ Горонъ.

— Здравствуй, Янъ,— сказала Марселла.

— Я принесъ новость,— отвчалъ онъ тихимъ голосомъ и озираясь по сторонамъ:— онъ недалеко отсюда.

Марселла едва не вскрикнула, но Янъ взялъ ее за руку и поспшно сказалъ:

— Тише, пойдемъ въ хижину.

Когда они вс трое очутились передъ огнемъ, у котораго грлась старуха Горонъ, Янъ продолжалъ:

— Роана видли вчера въ Плубол и его едва не схватили. Онъ нанесъ сильные удары жандармамъ, и это еще боле испортило его дло.

— Боже мой, онъ погибъ,— воскликнула Марселла, ломая себ руки,— онъ совсмъ рехнулся.

— А вы видли объявленія?— спросилъ Горонъ:— они наклеены въ разныхъ мстахъ, даже на вашемъ дом. Въ нихъ запрещается давать пріютъ и пищу дезертирамъ подъ угрозой смертной казни и въ нихъ говорится, что всякій рекрутъ, не явившійся на службу, будетъ разстрлянъ, какъ собака. Бдный Роанъ, теперь все кончено для него, и ему не окажутъ милости.

Горонъ былъ очень разстроенъ, такъ какъ онъ былъ единственный человкъ, съ которымъ Роанъ находился въ дружескихъ отношеніяхъ. По своему характеру и благородству онъ имлъ много общаго съ Роаномъ и, кром того, онъ любилъ Женевьеву, а влюбленные всегда сочувствуютъ другъ другу.

Услыхавъ о выставленныхъ объявленіяхъ насчетъ дезертировъ, Марселла задрожала всмъ тломъ. А Янъ еще скрылъ отъ нея, что самъ капралъ Дерваль при жандарм Пипріак и своихъ племянникахъ собственноручно наклеилъ одно изъ этихъ объявленій на своемъ дом.

Марселла не была трусливаго десятка, и въ ея жилахъ текла воинственная кровь. Но теперь въ глазахъ ея помутилось, и она едва стояла на ногахъ. Вс ея надежды на счастье были разбиты, и на глазахъ ея показались слезы.

— Полно, Марселла,— сказала шепотомъ Женевьева:— не горюй, можетъ быть, еще все поправится.

Молодая двушка ничего не отвчала, а блдное лице ея выражало мрачное отчаяніе.

— Можетъ быть, его и простятъ даже теперь,— произнесъ Янъ:— только бы онъ явился. Вдь императоръ нуждается въ солдатахъ.

Марселла молча поцловала Женевьеву на об щеки и протянула руку Яну.

— Мн пора идти,— сказала она спокойно:— мама будетъ удивляться, куда я пропала.

Она вышла изъ хижины и поспшно отправилась домой черезъ селеніе. Она двигалась машинально, словно во сн, а въ душ ея происходила буря страшне той, которая подготовлялась на бушевавшемъ вдали мор.

XX.
Купель Крови Господней.

Спустя нсколько дней посл медицинскаго осмотра рекрутовъ, пришелъ приказъ о выступленіи ихъ въ походъ. Имъ предстояло отправиться черезъ Траонили въ Нантъ, а оттуда прямо на Рейнъ.

Опытъ прошедшаго года не образумилъ Наполеона, и онъ возобновилъ на еще большей ног, чмъ прежде, свою борьбу съ судьбой. Потеря пяти сотъ тысячъ людей съ ихъ оружіемъ, амуниціей и обозомъ не возбудила въ немъ ни малйшаго разочарованія, и ему стоило только махнуть рукой, чтобъ явились новые легіоны. Между тмъ, Пруссія и Россія заключили между собой союзъ, и вся Германія возстала. 16-го марта Пруссія объявила войну, и вся германская молодежь спшила вступить въ армію, во глав которой находился Блюхеръ, ученикъ Фридриха Великаго. Точно этого было мало, и Швеція присоединилась къ лиг противъ Наполеона. Французы уже очистили Берлинъ и ретировались на Эльбу.

Какъ бы то ни было, въ Кромлэ пришло извстіе о выступленіи рекрутовъ въ походъ, и въ дом Дерваля происходила большая суета. Наконецъ, наступилъ канунъ рокового дня. Въ жилищ стараго капрала собралось много народа. Тутъ были: сержантъ Пипріакъ, Мишель Гральонъ и нсколько другихъ товарищей близнецовъ. Старуха укладывала вещи своихъ сыновей и горько плакала, а Марселла тщетно старалась ее успокоить. Такія сцены происходили въ этотъ вечеръ во многихъ хижинахъ Кромлэ.

Близнецы сидли, мрачно насупивъ брови, на сердц у нихъ было тяжело теперь, когда наступило время идти въ походъ, даже дядя Евенъ былъ не въ дух, потому что онъ зналъ всю подноготную войны и любилъ племянниковъ.

— Вы должны помнить, ребята,— сказалъ онъ, покуривая трубку,— что вы уже солдаты и знаете съ дтства вс военные пріемы. Поэтому вамъ не будетъ тяжело, васъ сразу полюбятъ начальники. Еще не забывайте моего совта не работать штыкомъ противъ кавалеріи прямо въ упоръ, ударъ со стороны гораздо дйствительне.

— Но вдь пруссаки и русскіе также знаютъ, какъ владть штыкомъ,— замтилъ мрачно Гильдъ.

— Впрочемъ, нечего васъ учить,— продолжалъ старый капралъ: — вы сами до всего дойдете подъ первымъ огнемъ. По счастью вамъ не придется долго ждать этого, такъ какъ вы прямо идете на Рейнъ.

— Жаль, что я не иду съ вами,— сказалъ Аленъ съ печальнымъ вздохомъ:— мн всегда не везетъ.

— Полно, полно,— воскликнулъ Хоель:— ты былъ блденъ, какъ смерть, вынимая жребій, и былъ готовъ отрзать свою правую руку, только чтобъ не попасть въ рекрута.

— Я не зналъ тогда, что вы оба пойдете.

— Не бойся, и твой чередъ придетъ,— сказалъ дядя Евенъ:— и твой также, Яникъ. А вамъ, ребята, я дамъ еще совтъ,— продолжалъ онъ, обращаясь къ двумъ старшимъ племянникамъ: — расположите съ самаго начала въ свою пользу вашего капрала и угощайте его виномъ, когда можете, а, напротивъ, не бросайте попустому денегъ на угощенье товарищей.

— Хорошо,— отвчалъ Гильдъ, поднимая стаканъ съ виномъ:— за здоровье нашего капрала, кто бы онъ ни былъ.

— Я самъ выбралъ для васъ башмаки,— снова произнесъ старый солдатъ: — каждый получитъ по дв пары, но не новые, а мягкіе и самой лучшей кожи. Я не разъ видалъ, какъ рекрута хромали, благодаря новой обуви. Вотъ еще надо вамъ сказать, что необходимо покрпче притягивать ранцы, а то они ужасно бьютъ по спин.

Дядя Евенъ говорилъ очень тихо, и у него на душ было невесело. Вся компанія была не въ удар, а младшіе Дервали смотрли на близнецовъ, какъ на агнцевъ, которыхъ вели на закланіе. Только Мишель Гральонъ громко смялся, трепалъ рекрутовъ по плечу и чокался съ ними. Но вино не веселило ихъ. Они знали, что на верху мать плачетъ, а Марселла горюетъ, и ясно видли, что не только дядя Евенъ, но и сержантъ Пипріакъ сожалли о нихъ. Они на другой день должны были выступить на путь славы, но они съ большимъ удовольствіемъ остались бы дома.

Поздно вечеромъ, когда еще въ кухн продолжалась попойка, Марселла тихо вышла изъ дома. Ночь была темная, и дождь шелъ, но съ небольшими перерывами. Молодая двушка почти бгомъ направилась къ церкви, а миновавъ ее, повернула на уединенную тропинку среди вересковой поляны, усянной большими камнями.

На разстояніи полуторы мили отъ Кромлэ она остановилась передъ колоссальнымъ гранитнымъ распятіемъ, частью заросшимъ высокой травой, и передъ которымъ съ одной стороны былъ небольшой бассейнъ съ дождевой водой, которая отъ окружавшаго ее краснаго гранита имла цвтъ какъ бы крови. Этотъ уединенный пустынный бассейнъ былъ извстенъ во всей окрестности подъ названіемъ ‘Купели Крови Господней’ и считался священнымъ въ глазахъ поселянъ. Они придавали его вод боле святости, чмъ святой вод въ церкви, такъ какъ она ниспадала съ самаго неба. Эта вода имла, по общему убжденію, чудотворную силу исцлять болзни и сохранять отъ опасности, даже смерти всякаго, который носилъ на себ какой нибудь предметъ, опущенный въ купель, но непремнно въ тайн отъ всхъ.

Вставъ на колни, Марселла вынула изъ кармана дв мдныя медали съ портретомъ императора и надписью ‘Аустерлицъ’, давнишній подарокъ дяди, произнесла молитву и опустила ихъ въ воду, черезъ минуту она ихъ вынула и набожно спрятала за пазуху.

Все это она сдлала въ большомъ волненіи и, перекрестившись, быстро пошла домой.

Но не успла она сдлать нсколькихъ шаговъ, какъ услышала за собой чьи-то шаги. Она обернулась, но въ темнот не могла ничего разобрать. Она перекрестилась и побжала. Шаги снова раздались за ней. Она замерла на мст. Въ эту минуту луна показалась изъ-за тучъ, и она ясно увидла, что какая-то фигура, земная или неземная, преслдовала ее.

Мене мужественная двушка, чмъ Марселла, упала бы въ обморокъ, да и вообще врядъ ли кто нибудь изъ женщинъ Кромлэ ршилась бы въ такое глухое, ночное время отправиться къ ‘Купели Крови Господней’. Но она, не смотря на весь свой испугъ, не потеряла головы и только побжала еще скоре.

Однако шаги слышались все громче и громче за ея спиной, наконецъ, къ нимъ присоединилось и тяжелое дыханіе уставшаго человка.

Марселла остановилась и ршила встртить лицемъ къ лицу своего невдомаго преслдователя. Передъ ней стоялъ человкъ, блдный, какъ призракъ, и прежде, чмъ она различила черты его лица, онъ тихо произнесъ ея имя:

— Марселла!

Она тотчасъ узнала по голосу любимаго человка, но хотя давно желала этой встрчи и даже молила о ней Бога, теперь она отскочила отъ него и не произнесла ни слова. Снова вышла изъ-за тучъ луна и ярко освтила странную фигуру Роана. Голова его была обнажена, волоса торчали во вс стороны, ноги были босыя, голосъ звучалъ какъ-то дико.

— Марселла! Вы меня не узнали? Это я. Не бойтесь.

— Я теперь не боюсь,— отвчала молодая двушка, приходя въ себя,— но вы меня испугали: я думала, что меня преслдуетъ призракъ.

— Я былъ тутъ по близости и видлъ, какъ вы подошли къ ‘Купели Крови Господней’.

— Вы меня видли,— отвчала Марселла,— значитъ, вы нарушили чары.

— Нисколько,— произнесъ Роанъ холодно:— я не зналъ, зачмъ вы приходили сюда, и не видалъ, когда вы стояли на колняхъ. Но ночь холодная, и вы вся дрожите, идите скоре домой.

Онъ говорилъ съ ней какъ будто съ чужой, и голосъ его звучалъ рзко, равнодушно. Она промолвила такимъ же тономъ:

— Хоель и Гильдъ отправляются завтра на войну, и вотъ для чего я приходила сюда. Но дома врно удивляются моему долгому отсутствію.

Она сдлала шагъ, чтобъ идти дале, и онъ не двинулся съ мста. Она снова остановилась и посмотрла на него.

— Странно, что вы здсь, я думала, что вы далеко. Васъ везд ищутъ.

— Я знаю.

— За вашимъ домомъ и за нашимъ зорко слдятъ днемъ и ночью. Жандармы съ Пипріакомъ во глав присланы въ селеніе изъ Сенъ-Гурло. На всхъ домахъ выставлены объявленія и за вашу поимку назначена награда.

— Я все это знаю.

Онъ продолжалъ сохранять ледяную холодность и смотрлъ на нее, точно она была не живое существо, а могила его погибшей любви. Марселла не могла боле этого переносить и, сбросивъ съ себя маску равнодушія, кинулась ему на шею.

— Роанъ, Роанъ, зачмъ ты такъ говоришь со мною? У меня сердце истерзано. Вс противъ тебя.

— А ты?— спросилъ Роанъ, не выпуская ея изъ своихъ рукъ и впервые переходя отъ холоднаго ‘вы’ на жгучее ‘ты’.

— Я!— воскликнула Марселла: — я всегда была на твоей сторон, мой Роанъ. Вс говорятъ, что ты трусъ, а я утверждаю, что они лгутъ. Вс сердиты на меня за то, что я тебя защищаю. Поцлуй меня, Роанъ, зачмъ ты не хочешь меня поцловать?— прибавила она и, прикоснувшись къ его холоднымъ губамъ, продолжала:— я всегда знала, что ты подъ конецъ образумишься. Еще не поздно, пойдемъ со мной. Дядя Евенъ будетъ ходатайствовать за тебя, тебя простятъ, ты завтра выступишь въ походъ вмст съ братьями, и все кончится благополучно, слава Богу.

Она смотрла на него съ полной увренностью въ чарующую силу любви и снова прильнула къ нему своими алыми страстными губами. Ея объятья, ея поцлуи жгли его.

— Марселла, Марселла!…— воскликнулъ онъ съ отчаяніемъ.

— Что Роанъ?

— Разв ты меня не понимаешь? Я вернулся не для того, чтобы отдать себя въ руки властей. Этого никогда не будетъ.

— Такъ зачмъ же вы вернулись въ Кромлэ?— произнесла Марселла, быстро отскочивъ отъ него.

— Чтобъ видть тебя, чтобъ поговорить съ тобой въ послдній разъ.

Марселла громко зарыдала и, схвативъ его за об руки, промолвила:

— Пойдемъ со мною! Сдлай это ради твоей Марселлы! Не убивай меня, я не могу слышать, когда тебя называютъ трусомъ. Да и пожалй себя. Ты не можешь избгнуть въ конц концовъ самой ужасной судьбы, тебя затравятъ до смерти. Роанъ, мой Роанъ, пойдемъ со мной, и все кончится хорошо.

— Ты хочешь, чтобъ я пошелъ на войну?

— Да, такъ чтожъ? Ты вернешься, какъ дядя Евенъ, и вс будутъ прославлять твою храбрость.

— А ты?

— Я буду твоей женой, мой Роанъ, клянусь, что я буду вчно тебя любить.

— А если меня убьютъ?

— Тогда я буду любить тебя еще боле, никогда не сниму траура по теб и ни за кого не выйду замужъ. Ты умрешь славной смертью на служб императора, я буду гордиться тобою, и мы будемъ счастливы на неб, когда тамъ соединимся.

Въ ея голос, въ ея словахъ, въ ея поцлуяхъ слышалась такая неудержимая страсть, что обыкновенный человкъ не устоялъ бы, но Роанъ оставался твердымъ, непоколебимымъ, хотя сердце его лихорадочно стучало, а въ глазахъ его потемнло.

— Марселла, это невозможно, я не могу быть солдатомъ.

— Роанъ, Роанъ!

Онъ схватился рукой за сердце, задрожалъ всмъ тломъ и машинально упалъ на колни.

— Я не могу, я не могу!— повторилъ онъ:— я далъ клятву. Прощай.

Она пристально взглянула на него, какъ бы желая прочесть его сокровенныя помышленія. Страшная мысль блеснула въ ея голов.

— Роанъ, скажи, ради Бога, встань и скажи,— произнесла она:— неужели вс правы, и ты боишься идти въ солдаты?

— Да,— произнесъ онъ, вставая и дико смотря на нее.

— Ты боишься? Значитъ ты…

— Это правда,— произнесъ онъ съ странной улыбкой: — я не хочу служить Наполеону, я не хочу идти на войну, потому что… ну, потому что я боюсь…

Онъ не объяснилъ, въ чемъ именно заключался овладвшій имъ страхъ, и если бы онъ это сдлалъ, то она не поняла бы его.

— Знай разъ навсегда,— продолжалъ онъ,— что я не могу быть солдатомъ: это противно моей натур. Можетъ быть, я дйствительно трусъ. Еслибъ у меня хватило храбрости исполнить твое желаніе, то, конечно, я сдлалъ бы это изъ любви къ теб. Ну, прощай. Теб холодно, иди домой.

Сердце ея было окончательно разбито, она любила труса, а въ тхъ странахъ, гд физическая храбрость цнится выше всего, трусъ — то же, что — прокаженный въ древнія времена. Она не сердилась, не упрекала, а горько зарыдала. Если бы она была умне, то догадалась бы, что человкъ, называющій себя низкими эпитетами, можетъ быть самымъ безукоризненнымъ героемъ, но она не отличалась большимъ умомъ, а его собственныя слова, подтверждавшія обвиненіе, взведенное на него всми родственниками, ставили ее въ безвыходное положеніе.

Почти безсознательно она стала удаляться, но медленными шагами.

— Марселла, ты даже не хочешь протянуть мн руки и проститься со мной!— воскликнулъ Роанъ.

Она остановилась, но не произнесла ни слова.

Онъ схватилъ ее за руку и нжно поцловалъ на об щеки.

— Прощай, Марселла,— промолвилъ онъ: — ты меня не понимаешь, и я не виню тебя въ этомъ. Но, быть можетъ, Господу будетъ угодно сохранить меня въ живыхъ, и ты современемъ перемнишь свое мнніе обо мн, но если судьба отвернется отъ меня, то не проклинай твоего Роана. Прощай, прощай!

И, отвернувшись, онъ зарыдалъ.

— Тебя поймаютъ!— воскликнула съ отчаяньемъ Марселла, схвативъ его за плечо:— тебя убьютъ, и это будетъ еще хуже. Куда ты пойдешь? Гд ты скроешься?

— Господь укажетъ мн убжище, и я увренъ, что меня не найдутъ. Прощай и не забывай меня.

На этотъ разъ онъ дйствительно удалился и исчезъ въ темнот.

Спустя часъ посл этой странной встрчи, Марселла уже была дома и попрежнему утшала бдную мать. Былъ уже первый часъ ночи, и близнецы спали, такъ какъ имъ приходилось встать на зар. Капралъ сидлъ у огня и безмолвно курилъ. Онъ не хотлъ въ эту ночь ложиться, чтобы во время разбудить рекрутовъ и проводить ихъ до границы селенія.

Между тмъ Роанъ Гвенфернъ ходилъ безъ устали среди окружающаго его мрака, словно какой нибудь призракъ. Страшная борьба происходила въ немъ между любовью и сознаніемъ долга. Онъ еще чувствовалъ на своихъ губахъ поцлуи Марселлы и зналъ, что за любовь женщины нердко самые благородные герои отказывались отъ достиженія своихъ великихъ цлей. Но его ршимость оставалась непоколебимой.

Онъ не спалъ уже дв ночи и два дня, впродолженіе которыхъ странствовалъ вокругъ Кромлэ. Мракъ и дождь все усиливались, наконецъ, утомленный, истощенный нравственными и физическими страданіями, онъ вернулся къ гранитному распятію, прилегъ на землю среди высокой совершенно скрывавшей его травы и вскор заснулъ.

XXI.
Сонъ.

Въ эту ночь Роанъ видлъ сонъ. Ему казалось, что онъ лежалъ на томъ самомъ мст, гд заснулъ, устремивъ глаза на гранитное распятіе. Вокругъ него царили мракъ и могильная тишина, втеръ уныло завывалъ, а дождь падалъ крупными каплями въ купель. Сердце юноши тревожно билось, потому что, смотря на фигуру распятаго Христа, онъ съ трепетомъ замчалъ, что она какъ бы оживилась, дышала и двигалась. Онъ не врилъ своимъ глазамъ, но спустя нсколько мгновеній послышался слабый стонъ. Отъ страха Роанъ потерялъ сознаніе, а когда онъ очнулся, то на крест никого не было, а Христосъ стоялъ подл него. Глаза его были устремлены на него, и онъ тихо произнесъ:

— Встань и слдуй за мной.

Сіяя неземной красотой и уже возбуждая въ Роан не ужасъ, а религіозный энтузіазмъ, чудесное видніе двинулось въ путь, и онъ послдовалъ за нимъ. Часы шли за часами, а они все шли черезъ большіе лса, высокія горы, быстро бжавшія рки, села и города, погруженные въ безмятежный сонъ, наконецъ, они очутились въ прекрасномъ саду, украшенномъ фонтанами, и остановились передъ громаднымъ зданіемъ, окна котораго блестли при свт луны. Божественный призракъ остановился передъ колоссальной дверью и поднялъ руку. Дверь отворилась, и они вошли въ темные корридоры, которые, однако, ярко освщались лучезарнымъ блескомъ, исходившимъ отъ виднія, за которымъ слдовалъ Роанъ.

Они прошли много залъ, украшенныхъ картинами и статуями, много галлерей съ мраморными колоннами, много комнатъ, роскошно меблированныхъ, и достигли наконецъ двери, завшанной тяжелымъ ковромъ. Эта дверь тихо отворилась, и Роанъ увидалъ передъ собою небольшую комнату, въ которой сидлъ за письменнымъ столомъ какой-то человкъ и писалъ что-то при свт лампы. Лица его не было видно, но было что-то удручающее въ сознаніи, что этотъ одинъ человкъ работалъ, когда весь міръ спалъ. Юнош казалось, что онъ часами смотрлъ на эту таинственную фигуру, и, наконецъ, онъ впалъ въ забытье. Придя въ себя, онъ увидлъ, что въ комнат уже никого не было. Онъ взглянулъ на Божественный призракъ, и тотъ, указавъ ему рукой на письменный столъ, произнесъ:

— Читай.

Роанъ подошелъ къ столу. На немъ лежало много бумагъ, писанныхъ четкимъ, твердымъ почеркомъ, но глаза юноши остановились на одной изъ нихъ, и онъ прочиталъ начертанныя едва высохшими чернилами два слова: ‘Роанъ Гвенфернъ’. Безумный страхъ овладлъ имъ, и онъ упалъ на колни, какъ бы умоляя Божественный призракъ защитить его отъ роковой участи, которою, повидимому, грозили ему эти зловщія слова. Но рядомъ съ нимъ уже никого не было, и по свтлому сіянію въ сосдней комнат, куда отворена была дверь, онъ понялъ, что лучезарное видніе было тамъ. Тихими, неслышными шагами онъ прошелъ въ эту комнату и увидалъ на роскошной кровати человка, который только что работалъ за письменнымъ столомъ. Онъ спалъ, но теперь лице его было ясно видно, и Роанъ узналъ въ немъ Наполеона.

Снова ужасъ овладлъ юношей, и онъ искалъ глазами Божественнаго призрака, но призракъ исчезъ, и Роанъ стоялъ одинъ передъ спавшимъ императоромъ, который по мраморной блдности своего лица казался скоре мертвымъ, чмъ живымъ. Ему было такъ страшно видть передъ собой этого могущественнаго повелителя всего свта, что онъ громко вскрикнулъ. Наполеонъ не открылъ глазъ, но во всемъ дворц послышались голоса, шаги, бряцаніе оружія. Черезъ минуту комната наполнилась громадной толпой солдатъ съ обнаженными саблями, вс бросились на Роана и… онъ проснулся.

Онъ лежалъ на томъ же мст, гд заснулъ — подъ гранитнымъ распятіемъ, среди высокой травы. Утренняя заря только что начиналась, и было очень холодно.

Роанъ вскочилъ и хотлъ быстро удалиться, такъ какъ вблизи этого мста проходила большая дорога, но неожиданно послышались шаги и голоса, онъ снова припалъ къ земл и тихо лежалъ подъ защитой прикрывавшей его высокой травы.

Голоса становились все слышне, и вскор онъ узналъ въ нихъ громкое пніе Хоеля и Гильда, а когда оно на минуту стихло, то раздалась повелительная команда стараго капрала:

— Впередъ! Маршъ!

Мало-по-малу шаги и голоса исчезли вдали. Это были рекрута, шедшіе изъ Кромлэ въ армію императора, находившуюся на берегахъ Рейна.

XXII.
Мишель Гральонъ.

Прошло много дней и недль, но о Роан Гвенферн не было никакихъ извстій. Поиски его продолжались, и всюду было объявлено, что за его поимку будетъ выдана большая сумма денегъ, но все было тщетно, и большинство жителей Кромлэ пришло къ убжденію, что дезертиръ наложилъ на себя руки. Только одна Марселла знала, что онъ живъ, но никому не говорила ни слова о свиданіи съ нимъ наканун ухода рекрутовъ. Но вмст съ этимъ она уже боле не защищала Роана отъ нападокъ. Когда его называли трусомъ и подлецомъ, она не протестовала, потому что Роанъ самъ сказалъ ей, что боится идти на войну, и она видла собственными глазами, что лице его выражало страхъ.

Тяжело было на сердц у бдной молодой двушки, она предпочла бы смерть мрачному разочарованію, которое теперь овладло ею. Она гордилась мужествомъ и безумной смлостью любимаго ею человка, а теперь оказывалось, что вся его львиная вншность скрывала труса. Ей стыдно было сознаться, что онъ былъ хуже смирнаго Хоеля и глупаго Гильда. Тысячу разъ повторяла она себ, что было бы лучше, еслибъ Роанъ, карабкаясь по утесамъ, упалъ въ море, тогда вс оплакивали бы его, какъ храбраго изъ храбрыхъ. Но, не смотря на все это, по временамъ какой-то тайный голосъ нашептывалъ Марселл: ‘Можетъ быть, ты его не понимаешь’. Что-то въ его взглядахъ, въ его словахъ ясно говорило объ его сильной нравственной натур, которая возставала противъ того, что она въ своемъ суеврномъ невжеств считала священнымъ. Подобныя мысли поддерживали въ ней прежнюю любовь къ Роану, такъ какъ при полномъ убжденіи въ его трусости любовь быстро перешла бы въ ненависть. Она предпочитала считать его безумнымъ врагомъ Наполеона и продолжала его любить.

Но чмъ бы онъ ни былъ — трусомъ, или шуаномъ, онъ, во всякомъ случа, исчезъ, и если оставался въ живыхъ, то никто не зналъ, гд онъ. Не смотря на все свое чутье ищейки, сержантъ Пипріакъ не могъ напасть на слдъ бглеца. Сотни шпіоновъ держали ухо остро, но имъ не удавалось заработать общанной награды. Наконецъ, мнніе патера, что Роанъ покончилъ съ собою, бросившись въ море, стало раздляться почти всми, и даже Марселла начала бояться, что дйствительно онъ погибъ.

Однако, она была такъ занята домашними работами и попеченіями о матери, которая не переставала плакать объ ушедшихъ на войну сыновьяхъ, что ей не было времени горевать. Она мужественно смотрла въ глаза разразившемуся надъ ея головой несчастью, и хотя ея щеки были блдны, а глаза отуманены слезами, но ея поступь была такъ же тверда, какъ прежде. Ея губы безмолвно хранили страданія ея сердца. Только въ т немногія минуты, когда она посщала тетку Гвенфернъ и встрчалась съ Женевьевой, бдная двушка давала волю своей печали.

Въ это грустное время открытое ухаживаніе за Марселлой Мишеля Гральона составляло для нея хотя и непріятное, но, все-таки, полезное развлеченіе. Она уже давно подозрвала, что Мишель питалъ къ ней нжныя чувства, а теперь его намренія стали вполн ясны. Правда, онъ только приходилъ по вечерамъ къ старому капралу и слушалъ его безконечные разсказы о войн, а вдов Дерваль приносилъ по временамъ въ подарокъ рыбу, но Марселла знала, что съ точки зрнія обитателей Кромлэ подобное поведеніе означало сватовство. Въ этомъ скромномъ тихомъ селеніи не было принято, чтобы молодой человкъ прямо обращался къ избранной имъ молодой двушк съ предложеніемъ своей руки, этотъ шагъ былъ послднимъ, а его долженъ былъ подготовить цлый рядъ любезностей относительно стариковъ и съ одной стороны представленіе доказательствъ его матеріальнаго положенія, а съ другой — разспросы о приданомъ невсты. Что касается до Гральона, то онъ принадлежалъ къ состоятельной семь и самъ имлъ хорошія средства. Онъ былъ шкиперомъ собственнаго рыбачьяго судна и съ успхомъ велъ рыбную ловлю. Въ нравственномъ отношеніи онъ былъ безупреченъ, и вообще его считали выгоднымъ женихомъ.

Однако Мишель Гральонъ не былъ пріятнымъ человкомъ. Его тонкія сжатыя губы, маленькіе проницательные глаза, узкій лобъ и почти соединяющіяся между собою брови доказывали, что у него былъ неуживчивый, дурной характеръ, его голова была слишкомъ мала для широкихъ плечъ, на которыхъ она помщалась, и хотя загорлыя щеки обнаруживали силу и здоровье, но на его лиц не было обычнаго открытаго выраженія рыбаковъ, а, напротивъ, его улыбка ясно говорила о скрытности, составлявшей отличительную его черту вмст съ упорствомъ. Дйствительно, задумавъ что нибудь, онъ не жаллъ никакихъ усилій для достиженія своей цли и обыкновенно одерживалъ успхъ.

Поэтому, когда онъ началъ открыто ухаживать за Марселлой, она встревожилась и, если не могла уйти изъ дома во время частыхъ посщеній Мишеля, то ходила взадъ и впередъ по хижин въ лихорадочной тревог, такъ какъ молодой человкъ не спускалъ съ нея глазъ.

Яникъ вскор понялъ, въ чемъ дло, и началъ дразнить Марселлу насчетъ ухаживаній новаго поклонника. Но теперь она не сердилась, какъ прежде, когда предметомъ его шутокъ былъ Роанъ, а только молча блднла, и повременамъ ея губы замтно дрожали. Ея сердце сжималось отъ страха и отчаянія. Она все ждала услышать любимый голосъ изъ глубины моря или изъ ндръ земли, но все тщетно.

XXIII.
Разсказъ стараго солдата.

Въ скромномъ жилищ капрала сидло обычное общество: патеръ Роланъ, курившій трубку, и Мишель Гральонъ, по обыкновенію слдившій за всми движеніями Марселлы, тутъ же были вдова Дерваль, которая пряла, и оставшіеся дома ея сыновья Аленъ и Яникъ.

— Но, все-таки, онъ не хорошо поступилъ съ папой,— замтилъ патеръ.

— Извините, отецъ Роланъ,— отвчалъ капралъ:— вы не понимаете политики. Все это заране было устроено между императоромъ и папой. Говорятъ, что императоръ посадилъ въ темницу папу, но это неправда: онъ жилъ во дворц, и его кормили на серебр. Будьте уврены, что императоръ человкъ богобоязненный, и Богъ предназначилъ его быть бичемъ всхъ враговъ Франціи.

— Вы правы, дядя Евенъ!— воскликнулъ Гральонъ:— онъ задалъ трезвона нмцамъ и англичанамъ.

— Вы не знаете императора,— продолжалъ старый солдатъ:— вы не видали его и не говорили съ нимъ, какъ я.

— А вы его видли и говорили съ нимъ?— спросилъ патеръ, чтобы доставить удовольствіе словоохотливому ветерану.

Марселла взглянула на дядю съ восторгомъ, а глаза всхъ присутствующихъ сосредоточились на немъ.

— Еще бы. Въ первый разъ я видлъ его и слышалъ его голосъ въ Сизмон, а потомъ еще два раза. Онъ теперь какъ бы стоитъ передо мной, и его слова звучатъ въ моихъ ушахъ.

Старикъ умолкъ, задумчиво смотря на огонь, словно передъ его глазами возстала боготворимая имъ фигура въ сромъ сертук и маленькой треугольной шляп.

— Капралъ Дерваль,— произнесъ патеръ:— а давно вы его видли въ Сизмон?

Дядя Евенъ просіялъ, глаза его засверкали и, положивъ трубку на каминъ, онъ произнесъ громкимъ голосомъ, словно командовалъ цлымъ полкомъ:

— Это было ночью 17-го сентября 1796 года.

Хотя вс присутствующіе знали наизусть разсказъ капрала о Сизмон и слышали его десятки разъ, но онъ передавалъ его съ такимъ пламеннымъ азартомъ, съ такой добродушной гордостью, что всегда было пріятно его слышать. Поэтому вс ждали съ удовольствіемъ повторенія давно извстной исторіи, за исключеніемъ Мишеля Гральона, которому надоло слушать все одно и то же.

— Мы вышли изъ Трента 16-го сентября на разсвт,— началъ ветеранъ съ естественнымъ самодовольствомъ человка, который сознаетъ, что онъ пророкъ въ своемъ отечеств:— переходъ былъ длинный: намъ надо было пройти десять миль по самой дурной дорог и то фарсированнымъ маршемъ. Къ вечеру мы достигли селенья, я не помню, какъ оно называлось, но это была маленькая деревушка на вершин горы. Ночью, не смотря на усталость, мы не могли спать, потому что распространилось извстіе, что императоръ, тогда онъ еще былъ генераломъ Бонапартомъ,— между нами. Какъ лица раненыхъ сіяютъ, когда въ лазаретъ входитъ докторъ, такъ и армія приходитъ въ восторгъ, когда въ рядахъ ея находится главнокомандующій, да еще такой, какъ императоръ. Было темно, и луна свтила на неб, когда онъ насъ поднялъ и повелъ на австрійцевъ, занимавшихъ сильную позицію въ Примолано. Мы ударили на нихъ, пока они спали, и, отрзавъ имъ отступленіе, забрали въ плнъ нсколько тысячъ человкъ. Для обыкновеннаго человка этого было бы довольно, но Бонапартъ желалъ большаго и скомандовалъ: ‘впередъ!’. Вурмзеръ находился въ Бассано, а Мезароссъ шелъ на Верону. Мы штыками пробились до Сизмоны. Была уже ночь, когда мы сдлали привалъ, и вс были этому очень рады посл утомительнаго дня.

Капралъ остановился и перевелъ дыханіе, а среди наступившаго молчанія послышался тяжелый вздохъ вдовы Дерваль, которая не слушала давно знакомаго ей разсказа, а думала о бдныхъ ея сыновьяхъ, которые въ это самое время переносили вс тягости войны.

— Надо вамъ сказать, что у меня былъ товарищъ,— продолжалъ дядя Евенъ,— и хотя на одномъ глазу у него было бльмо, но онъ былъ славный малый, и мы жили съ нимъ душа въ душу. Его звали Жакъ Манье, родился онъ на берегу Роны. Мы любили другъ друга, какъ братья, и длили между собой послдній кусокъ хлба. Въ эту ночь я отправился за водой, а Жакъ остался лежать у огня, но когда я вернулся, то онъ уже стоялъ, держа въ рук большую краюху чернаго хлба, а рядомъ съ нимъ былъ, кто бы, вы думаете,— самъ генералъ Бонапартъ. Онъ былъ обрызганъ грязью съ ногъ до головы, но я тотчасъ его узналъ. Онъ грлъ руки у огня, и лице его было смертельно блдное отъ голода. Поврьте, я знаю, что такое голодъ. Пока я съ удивленіемъ смотрлъ на него, Жакъ сказалъ: Возьмите весь хлбъ, генералъ.

— И онъ взялъ?— спросилъ патеръ.

— Взялъ, но, отломивъ себ кусокъ, остальное отдалъ съ улыбкой Жаку. Потомъ наступилъ мой чередъ. Я принесъ воды въ жестяной манерк и, наливъ туда остатокъ вина, подалъ генералу. Вотъ она, я свято сохраняю ее до сихъ поръ.

Съ этими словами дядя Евенъ указалъ на жестяную манерку, висвшую на стн, и отецъ Роланъ внимательно осмотрлъ ее.

— Пейте, генералъ, сказалъ я, набравшисъ храбрости,— продолжалъ капралъ:— Бонапартъ выпилъ и, почувствовавъ вкусъ вина, снова улыбнулся. Потомъ онъ спросилъ, какъ насъ зовутъ, и долго пристально смотрлъ на насъ. Наконецъ, онъ завернулся въ свою шинель и быстро удалился. Мы съ Жакомъ доли хлбъ, допили воду и все говорили о немъ, пока не заснули.

— И генералъ не забылъ оказанной ему услуги?— спросилъ патеръ.

— Да, онъ вспомнилъ о насъ черезъ девять лтъ.

— Однако, долго пришлось вамъ ждать. И онъ не далъ вамъ никакой награды?

— Какую же можно дать награду за кусокъ хлба и глотокъ воды съ виномъ!— воскликнулъ дядя Евенъ, покраснвъ:— онъ тогда былъ слишкомъ занятъ, чтобъ думать о насъ, а когда пришло время, то онъ вспомнилъ, что произошло въ Сизмон, и достойно наградилъ насъ.

— Да, да,— произнесъ Мишель Гральонъ, часто слыхавшій конецъ этой исторіи.

— Разскажите все отцу Ролану,— промолвила Марселла: — онъ вдь не знаетъ, какъ все это кончилось.

— Конечно, разскажите,— сказалъ патеръ.

— Ну, слушайте. Это было въ 1805 году въ Булонскомъ лагер. Много перемнъ произошло до тхъ поръ: маленькій капралъ сдлался императоромъ, а мы съ Жакомъ все еще оставались простыми рядовыми, мы думали, что генералъ забылъ о насъ, и не удивительно, такъ какъ онъ занимался низведеньемъ съ престоловъ одного короля за другимъ. День, о которомъ я говорю, былъ днемъ его коронаціи, и онъ назначилъ его для раздачи крестовъ и медалей своей великой арміи, которая была выстроена передъ высокимъ желзнымъ трономъ короля Дагобера на берегу моря. На тронъ слъ императоръ, и когда армія увидала его, то подняла такой крикъ: ‘Да здравствуетъ императоръ!’, что онъ заглушилъ плескъ волнъ. Въ эту минуту разсялся туманъ, покрывавшій море, и солнце освтило удивительную картину. Я могъ бы цлую ночь разсказывать вамъ о всхъ чудесахъ этого памятнаго дня, но возвратимся къ тому, что случилось со мной и Жакомъ. Проходя мимо насъ, императоръ остановился, мы стояли въ первой шеренг гренадеръ. Онъ сдлалъ два шага къ намъ, понюхалъ табаку, пристально посмотрлъ на насъ и сказалъ: ‘Я не забылъ Сизмоны, не забылъ вашего хлба и вашей воды съ виномъ’. Онъ обернулся къ маршалу Нею, который слдовалъ за нимъ, и сказалъ что-то со смхомъ, Ней также засмялся, а императоръ снова обратился къ намъ, далъ каждому изъ насъ по ордену почетнаго легіона и поздравилъ насъ капралами. Въ глазахъ у меня потемнло, и я едва не расплакался, какъ ребенокъ. Черезъ минуту императоръ уже былъ далеко.

Ветеранъ провелъ рукой по своимъ глазамъ и, чтобъ скрыть свое волненіе, сталъ чистить трубку.

— Однако у императора хорошая память,— замтилъ патеръ:— говорятъ, что пастухъ знаетъ всякую скотину въ своемъ стад, но это еще удивительне. А сколько времени прошло между вашей первой и второй встрчей?

— Девять лтъ.

— И сколько въ это время онъ перевидалъ людей, одержалъ побдъ, совершилъ славныхъ подвиговъ. Да, онъ великій человкъ. А вы боле его не видали?

— Видлъ еще одинъ разъ. Это было два мсяца спустя, именно 1-го декабря, наканун Аустерлица.

Произнося это роковое для него слово, имвшее, однако, чарующую силу, капралъ гордо поднялъ голову, и въ эту минуту его сходство съ Наполеономъ такъ бросалось въ глаза, что патеръ невольно вскрикнулъ отъ удивленія, Марселла улыбнулась, а вдова Дерваль съ тяжелымъ вздохомъ взглянула на деревянную ногу зятя.

— Ночь была темная,— продолжалъ дядя Евенъ,— и мы вс услись у пылающихъ огней. Вдругъ прохалъ мимо императоръ, мы его привтствовали оглушительными криками, но онъ сидлъ неподвижно на своей блой лошад и не смотрлъ по сторонамъ, онъ казался призракомъ смерти. На другой день Жакъ былъ убитъ, а я получилъ свой маршальскій жезлъ.

И онъ съ улыбкой ударилъ рукой по своей деревянной ног.

— И вы никогда боле его не видали?— спросилъ патеръ.

Ветеранъ кивнулъ головой и хотлъ что-то сказать, но дверь съ шумомъ отворилась, и въ комнату вбжалъ сержантъ Пипріакъ съ четырьмя жандармами.

XXIV.
Страшная смерть.

Сержантъ Пипріакъ былъ очень блденъ, и его единственный глазъ сверкалъ, какъ глазъ циклопа. Его голосъ дрожалъ, и онъ едва держался на ногахъ отъ волненія и большаго количества выпитаго вина. Сопровождавшіе его жандармы были также блдны, но мене смущены.

— Что случилось?— воскликнулъ капралъ.

— Вы словно видли привидніе,— замтилъ патеръ, вставая.

— Ваше предположеніе совершенно врно,— отвчалъ съ большимъ усиліемъ Пипріакъ, обводя устрашеннымъ взглядомъ всхъ присутствующихъ.— Проклятіе! посмотрите, какъ я дрожу, я, Пипріакъ, который никогда не боялся самого чорта. Дайте мн стаканъ воды, я просто задыхаюсь.

Капралъ налилъ стаканчикъ водки и, подавая его сержанту, сказалъ:

— Выпейте, товарищъ, это лучше воды, а потомъ скажите намъ, кого вы видли.

— Кого я видлъ?— повторилъ Пипріакъ, опорожнивъ стаканчикъ и обтирая себ лобъ большимъ бумажнымъ платкомъ съ портретомъ маршала Нея.— Сто чертей! я видлъ вашего племянника шуана.

— Роана!— воскликнулъ капралъ громовымъ голосомъ, а об женщины вздрогнули отъ ужаса.

— Да, Роана Гвенферна, или его призракъ, это все равно. Вы знаете его одежду, вотъ посмотрите, мы сорвали съ него почти все, что было на немъ. Эй, Пьеръ, Андрэ! У кого изъ васъ остатки его одежды?

Эти слова относились къ жандармамъ, изъ которыхъ одинъ представилъ крестьянскую куртку, а другой крестьянскую шляпу съ широкими полями.

— Если у призрака есть одежда, то я видлъ призракъ, впрочемъ это все равно. Если мы имли дло съ Роаномъ, то ему боле никогда не понадобится никакая одежда.

Вс присутствующіе куртку и шляпу осмотрли, но въ нихъ не было ничего, почему можно было бы опредлить ихъ принадлежность Роану. Куртка была разорвана на спин съ верху до низу, какъ бы въ схватк.

Опустившись на скамейку передъ огнемъ, Пипріакъ сидлъ нсколько минутъ молча и пришелъ въ себя, только выпивъ еще стаканчикъ водки.

— Его кровь будетъ на его голов, а не на моей,— сказалъ онъ наконецъ, тяжело переводя дыханіе:— я ни въ чемъ не виноватъ.

Грозное выраженіе исчезло съ лица дяди Евена, и онъ хотлъ что-то сказать, но Марселла блдная, какъ смерть, неожиданно подбжала къ Пипріаку.

— Что вы говорите?— воскликнула она:— вы его…

И она не могла докончить своей фразы, а только знаменательно взглянула на ружья жандармовъ.

— Нтъ,— отвчалъ Пипріакъ, качая головой:— я до этого никогда не дошелъ бы. Разв онъ не сынъ моего стараго товарища Рауля Гвенферна? Клянусь тломъ императора, я ни въ чемъ не виновенъ.

— Слава Богу,— произнесъ патеръ:— значитъ, онъ спасся бгствомъ.

— Выслушайте вс мой разсказъ,— сказалъ сержантъ, стараясь придать своему лицу сочувственное выраженіе, но только увеличивая его устрашающій видъ: — вы знаете, мы тщетно искали его везд и кончили тмъ, что признали его мертвымъ, по всей вроятности, утонувшимъ. Поэтому мы сегодня вечеромъ вовсе не искали его, а просто ходили къ одному знакомому фермеру, у котораго прекрасная водка. Возвращаясь оттуда, мы увидали при свт луны, что передъ нами идетъ какой-то человкъ. Я тотчасъ узналъ его, хотя когда онъ обернулся, то боле походилъ на призракъ, чмъ на живаго человка, такъ онъ исхудалъ и поблднлъ. Это былъ вашъ племянникъ, капралъ.

— У меня нтъ племянника,— промолвилъ, заскрежетавъ зубами, ветеранъ, но голосъ его замтно дрожалъ.

— Я не знаю, какъ это случилось, но мы дружно напали на него. Онъ отбросилъ всхъ насъ, и только Пьеру удалось ухватиться за него, но онъ быстро побжалъ къ краю утеса, таща за собою Пьера, который громко кричалъ о помощи. Мы прикрпили штыки къ ружьямъ и поспшили на его выручку, но я воскликнулъ: ‘Сто чертей, берите его живымъ’. Мы дйствительно схватили его въ десяти шагахъ отъ бездны и повалили на землю.

— Браво!— произнесъ Мишель Гральонъ.

— Вамъ хорошо говорить браво,— продолжалъ сержантъ,— но не только шесть солдатъ, а шесть чертей не могли бы его удержать. Онъ напрягалъ вс свои силы, чтобы вырваться отъ насъ, а когда я понялъ, что онъ хочетъ броситься въ море, клокотавшее у нашихъ ногъ, то сердце мое замерло. Я видлъ, что не было другаго средства спасти его, какъ пригрозить ему смертью, и, выхвативъ штыкъ у одного изъ жандармовъ, закричалъ: ‘Лежи спокойно, или я тебя убью!’ Но въ эту минуту онъ перевернулся и, освободившись отъ своей куртки, которая осталась въ нашихъ рукахъ, бросился къ самому краю утеса. Тутъ случилось нчто страшное. Утесъ обвалился, и мы вс отскочили въ ужас, а онъ исчезъ.

Вдова Дерваль глухо застонала и опустилась на колни, но Марселла стояла неподвижно, словно замерла. Старый капралъ съ трудомъ переводилъ дыханіе, а патеръ воскликнулъ, поднявъ руки къ небу:

— Боже милостивый! Онъ такъ и исчезъ въ бездн?

— Да,— отвчалъ мрачно сержантъ: — внизу все было темно, и мы ничего не могли видть, а послышался далеко, далеко только звукъ какъ бы разбитаго яйца.

— Неужели онъ не кричалъ?— воскликнуло нсколько голосовъ.

— Нтъ, онъ молча погибъ, и если не разбился до смерти о камни, то потонулъ. Не вините меня ни въ чемъ, капралъ: я хотлъ его спасти, но онъ не далъ мн этого сдлать. Правда, я попалъ въ него штыкомъ, но случайно, желая предохранить отъ врной смерти. Вотъ посмотрите, на куртк виденъ разрзъ, я, вроятно, ранилъ его. Я очень объ этомъ сожалю, но зачмъ же онъ сопротивлялся. Да, это его кровь,— прибавилъ онъ, указывая на окровавленный штыкъ у одного изъ жандармовъ.

— Да, это кровь,— воскликнули вс присутствующіе, кром вдовы Дерваль, которая все еще молча молилась на колняхъ, и Марселлы, находившейся попрежнему въ какомъ-то столбняк.

— Да, вы никогда больше не увидите на этомъ свт Роана Гвенферна,— произнесъ Пипріакъ посл продолжительнаго молчанія и повторилъ еще разъ, проводя пальцемъ по окровавленному штыку:— это его кровь.

Въ эту минуту Марселла, не произнеся ни слова, грохнулась на полъ, какъ мертвая.

На слдующее утро во время отлива толпа жителей Кромлэ постила то мсто, гд наканун совершилась роковая катастрофа. На берегу у подножія высокаго, почти отвснаго утеса виднлись остатки обвалившихся камней и земли, но не замтно было никакихъ слдовъ Роана Гвенферна. По всей вроятности, его трупъ былъ унесенъ моремъ, которое во время прилива омывало утесъ.

Пипріакъ и его жандармы въ сопровожденіи капрала осмотрли всю окрестную мстность и обшарили вс возможныя и невозможныя убжища среди гранитныхъ утесовъ. Женщины громко всхлипывали, а поселяне болтали между собой, сочиняя всевозможныя предположенія о судьб Роана. Нсколько лодокъ искали его трупъ въ мор, но безъ всякаго результата.

Среди толпы находилась и Марселла. Съ тхъ поръ, какъ она наканун очнулась отъ своего обморока, она не произносила ни слова и даже не плакала, не молилась. Невыразимый ужасъ овладлъ ею, и она какъ бы не сознавала всей глубины постившаго ее горя.

Въ виду тщетности всхъ поисковъ, кромлэйцы, наконецъ, поршили, что море только черезъ нсколько дней выдастъ свою тайну, а, быть можетъ, трупъ несчастнаго никогда не будетъ выброшенъ на берегъ.

— Впрочемъ,— сказалъ Пипріакъ,— все равно, гд ему покоиться: въ морской пучин или въ сырой земл. Если бы его поймали, то онъ непремнно былъ бы разстрлянъ, и онъ это отлично зналъ. Поэтому я не виноватъ въ его смерти, я только исполнилъ свой долгъ.

Эти слова были обращены къ Мишелю Гральону, и онъ вполн съ ними согласился. Вообще онъ обнаруживалъ необыкновенное участіе въ поискахъ и убждалъ съ необыкновеннымъ жаромъ Марселлу, что Роанъ ни въ какомъ случа не могъ спастись.

Посл нкотораго времени, молодая двушка отдлилась отъ толпы и одна пошла по направленію къ хижин тетки Гвенфернъ. Она двигалась машинально и, достигнувъ своей цли, почти безсознательно отворила дверь. Какъ всегда, у огня сидла вдова, неподвижно устремивъ свой взглядъ на огонь. Подл нея стоялъ Янъ Горонъ и что-то тихо говорилъ ей, но, увидавъ Марселлу, онъ замолчалъ.

Бдная мать не взглянула на нее, и лице ея не выражало горя, а словно замерло въ отчаяніи.

— Нтъ никакой надежды,— промолвила вполголоса молодая двушка, подходя къ тетк:— все, что говорили, правда.

Вдова не вскрикнула, не заплакала, а только глухо застонала.

— Я былъ тамъ прежде всхъ сегодня утромъ,— сказалъ Горонъ въ сильномъ волненіи: — и не нашелъ ни малйшаго слда. Это страшная смерть.

XXV.
Чудесное видніе.

Прошелъ мсяцъ посл роковой борьбы жандармовъ съ Роаномъ, и насталъ іюньскій праздникъ. День былъ прекрасный: небо сіяло лазурью, цвты благоухали, пшеница подымала свои зеленые пальцы изъ тучной земли. Небо было золотымъ сводомъ, море блестящимъ зеркаломъ, а земля живымъ существомъ, съ бьющимся сердцемъ. Въ эту пору года жить всякому отрадно, но жить и быть молодымъ настоящій рай.

За утесами простиралась зеленая поляна съ остатками разрушеннаго Друидскаго камня, и сюда-то весь Кромлэ направился съ музыкой и пніемъ, какъ пастухи въ золотой вкъ Аркадіи. Юноши, молодыя двушки и дти принимали участіе въ этомъ празднеств, хотя вообще, по бретонскому обычаю, его обыкновенно справляетъ только молодежь сверхъ шестнадцати лтъ, но и тутъ, какъ везд, строго исключались женатые люди обоего пола, такъ какъ праздникъ, посвященный юности и двственности, былъ недоступенъ всмъ, связаннымъ узами Гименея.

Вс юноши, умвшіе играть на какомъ нибудь инструмент, были на лицо, въ томъ числ Аленъ Дерваль съ черной флейтой, недавно купленной въ Сенъ-Гурло, и Яникъ съ волынкой, кром нихъ, еще присутствовало съ полдюжины волынщиковъ, и слышались звуки не только безконечнаго числа дудокъ, деревянныхъ и жестяныхъ, но и громкихъ трелей птицъ, которыя въ безумномъ соперничеств старались заглушить своимъ пніемъ человческіе голоса. Вокругъ стараго полуразрушеннаго камня тснились группы юношей и молодыхъ двушекъ съ загорлыми лицами, нкоторые изъ нихъ бгали и валялись на трав, другіе собирали цвты и вили внки, а вс громко кричали и пли. На широкихъ шляпахъ юношей красовались хлбные стебли, а на груди каждой двушки виднлся цвтокъ льна.

Неожиданно на дорог изъ Кромлэ показалась маленькая процессія, подобная тмъ, которыя воспвалъ еокритъ. Впереди бжала толпа маленькихъ дтей, весело распвая и держа въ рукахъ груды цвтовъ, а за ними молодые люди несли на старинномъ стул Женевьеву, руки которой также были полны цвтовъ. Подл нея шелъ, болтая и смясь, патеръ Роланъ.

Странно сказать, но его присутствіе нисколько не нарушало античной красоты этой идиллической картины, его черная ряса стушевывалась пестротой окружающихъ его одеждъ, свою шляпу онъ держалъ въ рук, его круглое лице напоминало черты сатира, а его веселость вполн подходила къ общему настроенію. Однако, онъ впервые принималъ участіе въ этомъ праздник, который имлъ языческое происхожденіе и потому не одобрялся патерами, въ особенности тми изъ нихъ, которые были назначены при Наполеон. Но его появленіе, все-таки, не составляло сюрприза, и вся толпа радостно привтствовала его.

Дойдя до Друидскаго камня, процессія остановилась, Янъ Горонъ, бывшій въ числ носильщиковъ, снялъ со стула Женевьеву и поставилъ ее на сосдній зеленый холмъ, гд ее тотчасъ окружили подруги и завели между собою громкую, веселую болтовню.

Но отецъ Роланъ неожиданно поднялъ руку, и все смолкло, кром пнія жаворонковъ. Лице его было серьезно, и тотчасъ вс улыбки исчезли.

— Молодые люди и двушки,— сказалъ онъ на бретонскомъ нарчіи:— что привело меня сюда? Вы не можете этого отгадать, и я вамъ лучше скажу. Причина моего прихода простая, но печальная. Вы въ прав, молодежь, веселиться, потому что вы молоды, и жатва общаетъ быть обильной, но вамъ слдуетъ помянуть мертвыхъ.

При этомъ патеръ перекрестился, и вс послдовали его примру.

— Много грустнаго случилось со времени прошедшаго іюньскаго праздника,— продолжалъ онъ:— многіе ушли въ солдаты, и не малое число умерло, но не объ нихъ я хочу вамъ говорить, а о бдномъ юнош, который въ прошедшемъ году былъ королемъ этого праздника. Одному Богу извстно, гд онъ теперь! Будемъ надяться, что онъ находится на неб, у ногъ Пресвятой Двы.

Вся толпа снова перекрестилась, и каждому было понятно, что патеръ говорилъ о Роан Гвенферн, который дйствительно въ прошедшемъ году былъ избранъ по древнему обычаю въ короли этого народнаго празднества, тогда какъ королевой была Марселла.

— Я не буду ни хвалить его, ни осуждать за то, что онъ сдлалъ,— прибавилъ отецъ Роланъ:— быть можетъ, его поступокъ глупый и дурной, но онъ принадлежалъ къ достойной семь, и пріятно было видть такого молодца. Во всякомъ случа онъ умеръ, и упокой Господи его душу. Я пришелъ сюда, чтобъ напомнить вамъ о немъ и посовтовать, чтобъ вы среди вашего веселья не забывали своего бднаго прошлогодняго короля и его королевы Марселлы Дерваль, которая, конечно, слишкомъ печальна, чтобъ присоединиться къ вамъ.

Но въ эту минуту послышался въ толп громкій говоръ, и изъ нея отдлилась Марселла. Она не была въ траур, но ея платье было темное, а чепецъ шафраннаго цвта, лице ея поражало блдностью, но оно отличалось покорностью судьб.

— Я здсь отецъ Роланъ,— сказала она, подходя къ патеру и смотря ему прямо въ глаза.

— Ты хорошо сдлала, дитя мое, что пришла сюда, и я тобою доволенъ,— отвчалъ патеръ, но по насупленнымъ его бровямъ было видно, что онъ еще боле одобрилъ бы ея отсутствіе.

— Я не хотла быть на этомъ праздник,— продолжала молодая двушка:— но Женевьева меня просила прійти сюда, и я сдлала это для нея и для Яна Горона. Моего двоюроднаго брата, Роана здсь нтъ, и онъ никогда боле не будетъ участвовать въ этихъ празднествахъ, но я знаю, что его желаніемъ было видть въ этомъ году королемъ и королевой Яна и Женевьеву. Я также желаю этого.

Громкіе крики: ‘да, да’, раздались со всхъ сторонъ и заглушили рдкіе возгласы: ‘нтъ, нтъ’.

— Да благословятъ тебя святые, ты добрая двушка, Марселла,— произнесъ патеръ:— впрочемъ Женевьева вполн достойна быть королевой, ну, чтожъ, молодежь, вы согласны на этотъ выборъ?

Толпа почти единогласно выразила свое согласіе, и Женевьева приняла свой королевскій санъ съ улыбкой торжества, а Горонъ, одтый какъ женихъ, смотрлъ на нее съ пламенной любовью.

Марселла еще боле поблднла, и въ глазахъ ея потемнло, вспоминая о прошлогоднемъ безоблачномъ счасть, она не могла спокойно видть теперешняго веселья. ‘Мн здсь не мсто,— подумала она: — мой Роанъ умеръ, и я могу только плакать. При первой возможности я незамтно уйду’.

Между тмъ патеръ Роланъ произнесъ молитву, благословилъ толпу и быстро удалился. А затмъ снова раздались звуки музыки, и начались танцы, причемъ король и королева шли въ первой пар. Вскор вся толпа, схватившись за руки, составила одну, бшено кружившуюся цпь.

— Пойдемте танцовать, Марселла,— сказалъ неожиданно Мишель Гральонъ, подходя къ молодой двушк, которая стояла вдали отъ танцующихъ и ничего не видла, благодаря мрачной завс, застилавшей ея глаза.

— Я не могу танцовать.

— Жаль. Пойдемте хоть на одинъ туръ.

— Нтъ, я спшу домой.

— Еще рано идти домой, праздникъ только что начался. Вы вдь еще не испытали чаръ любви на старомъ камн.

По древнему обычаю, въ этотъ день каждая молодая двушка, уходя съ праздника, оставляла на Друидскомъ камн цвтокъ льна, а каждый юноша бросалъ на него стебель пшеницы. Если цвты и стебли сохранялись цлую недлю не поблекшими, то это означало, что предметъ любви тхъ лицъ, которымъ они принадлежали, отличался преданной врностью.

— Я не принесла цвтка,— отвчала Марселла:— и мн нечего теперь узнавать своей судьбы. Прощайте.

И она быстро пошла по дорог въ Кромлэ, но Мишель послдовалъ за ней и продолжалъ говорить безъ умолка:

— Если вы выйдете за меня замужъ, то никогда не будете работать, я буду выписывать для васъ платья и башмаки изъ Нанта, а по временамъ мы будемъ ходить въ Брестъ, гд мой дядя содержитъ кабачекъ. А когда Господь пошлетъ намъ дтей, то одинъ изъ нихъ будетъ патеромъ.

Не смотря на то, что каждая бретонка жаждетъ, чтобъ ея сынъ былъ служителемъ алтаря, и хотя Мишель Гральонъ имлъ достаточно средствъ для осуществленія подобнаго желанія, Марселла рзко сказала:

— Я никогда не выйду замужъ.

— Пустяки. Добрый капралъ и ваша матушка желаютъ, чтобъ вы были моей женой, и я возьму васъ безъ приданаго. Мн нужны вы, а не деньги, которыхъ у меня и такъ довольно. Еслибъ вы видли комодъ, полный блья, который приготовленъ моей матерью для ея будущей невстки, то, конечно, пришли бы въ восторгъ.

— Я уже двадцать разъ говорила вамъ, что никогда не выйду за васъ замужъ,— отвчала Марселла, гнвно смотря на него:— если вы будете попрежнему приставать ко мн, то я васъ возненавижу.

— Я знаю, почему вы такъ сердито обращаетесь со мной,— сказалъ Мишель, насупивъ брови:— вы все думаете о своемъ шуан.

— Если онъ шуанъ, то вы гораздо хуже шуана!— воскликнула Марселла: — онъ умеръ, и его душа у Бога. Надо быть такимъ злымъ человкомъ, какъ вы, чтобъ отзываться гнвно о покойник.

Мишель увидлъ свою ошибку и, желая исправить ее, сказалъ:

— Не сердитесь. Роанъ Гвенфернъ былъ добрый малый, но епископъ могъ не согласиться на вашъ бракъ, въ виду вашихъ родственныхъ связей. Къ тому же онъ былъ бденъ, и одинъ мой палецъ стоитъ больше всего его тла.

— Уходите и выберите себ подходящую невсту,— произнесла Марселла, теряя терпніе: — я могла выйти замужъ только за одного человка, но онъ покоится мертвымъ на дн моря.

Мишель Гральонъ молча отошелъ отъ нея и вернулся къ веселившейся толп, но на сердц у него было тяжело, и онъ ненавидлъ себя, Марселлу и весь свтъ.

Въ этотъ праздничный день ночью случилось событіе, которое долго потомъ вспоминали суеврные люди въ Кромлэ. Нсколько рыбаковъ, возвращаясь домой съ моря въ своихъ лодкахъ, неожиданно увидали странное виднье.

Ночь была темная, и подъ тнью выдающихся утесовъ царила безмятежная тишина, нарушаемая только плескомъ воды. Рыбаки усердно гребли, какъ вдругъ ихъ глазамъ представился странный свтъ въ воротахъ св. Гильда. Эта мстность посщалась призраками, по мннію всхъ обитателей Кромлэ, и никто изъ нихъ не ршился бы пойти въ соборъ св. Гильда посл заката солнца. Теперь же была высокая вода, и въ собор клокотали волны.

Испуганные рыбаки перекрестились и съ ужасомъ смотрли на соборъ. Онъ былъ весь иллюминованъ, и на его престол стояла гигантская фигура съ зажженнымъ факеломъ. Хотя очертанія этой фигуры были очень смутны, суеврные рыбаки признали, однако, въ ней св. Гильда.

Но въ картин, представившейся ихъ устрашеннымъ глазамъ, было нчто еще ужасне. У ногъ святаго лежала другая фигура съ большими рогами и съ сверкающими глазами. Черезъ минуту свтъ исчезъ въ собор, и все погрузилось во мракъ. Но испуганные рыбаки, дрожа отъ ужаса и едва не лишившись чувствъ, вернулись домой, вполн убжденные, что видли святаго и побжденнаго имъ діавола.

XXVI.
Что открылъ Мишель Гральонъ.

На слдующій день весь Кромлэ былъ занятъ толками о чудесномъ видніи въ собор св. Гильда. Никто не сомнвался въ правдивости разсказа очевидцевъ этого необыкновеннаго событія, и вс признавали полную его вроятность: такъ подвержены суеврію добрые бретонцы. Что касается до св. Гильда, то онъ не разъ являлся людямъ, но никогда, еще на памяти стариковъ, его не сопровождалъ роковой образъ врага человческаго рода. Поощряемые общимъ довріемъ, очевидцы чудеснаго виднія, однако, давали свободу и своему воображенію.

— У діавола глаза свтились, какъ два большіе красные фонаря на лодкахъ,— разсказывалъ между прочимъ одинъ изъ нихъ:— и они такъ сверкали, что отъ ихъ огня легко истллъ бы простой смертный, но святой спокойно смотрлъ на него и, держа въ рукахъ факелъ, заставлялъ его, какъ обыкновеннаго человка, исповдываться въ своихъ грхахъ.

— Неужели діаволъ исповдывался въ своихъ грхахъ?— спросилъ молодой рыбакъ, слушавшій этотъ разсказъ, открывъ ротъ отъ удивленія.

— Почему вы это знаете, дядя Еверанъ? Вы вдь не могли слышать его словъ,— произнесъ другой изъ любопытныхъ.

— Спросите моихъ товарищей,— отвчалъ разсказчикъ:— мы вс были свидтелями. Во всякомъ случа святой поставилъ на колни діавола, и тотъ молилъ его о прощеніи.

— Все это очень странно,— замтилъ Мишель Гральонъ, насупивъ брови:— и вы говорите, что у святаго былъ въ рукахъ факелъ?

— Да, и онъ горлъ такъ ярко, что ослплялъ наши глаза.

— А вы совершенно ясно видли святаго?

— Да, разв я слпъ, Мишель Гральонъ? Онъ спокойно стоялъ, и всякій призналъ бы въ немъ небеснаго ангела. Одинъ изъ товарищей увряетъ, что видлъ у него большія крылья — я этого не замтилъ, но что я видлъ хорошо, такъ это ноги діавола съ раздвоенными копытами.

Наступило продолжительное молчанье, посреди котораго Мишель Гральонъ промолвилъ какъ бы про себя:

— А если это былъ человкъ!

— Человкъ!— повторилъ старый морякъ, вн себя отъ изумленія:— съ нами крестная сила! Человкъ въ собор св. Гильда въ ночномъ мрак! Человкъ выше дерева, блестящій какъ луна и съ крыльями! Человкъ, заставляющій діавола исповдываться! Да ты съ ума сошелъ, Мишель Гральонъ.

Вс присутствующіе взглянули на молодого человка съ негодованіемъ, словно онъ былъ виновенъ въ святотатств, и хотя онъ былъ мене суевренъ, чмъ его сосди, но, не желая прослыть неврующимъ, Мишель живо прибавилъ:

— Я не отрицаю, что подобные случаи бывали, и что соборъ страшное мсто, но мн кажется страннымъ, чтобъ святой держалъ въ рукахъ зажженный факелъ.

— Что же тутъ страннаго? Вдь было очень темно, и святой безъ зажженнаго факела не видлъ бы дороги. Напротивъ было бы странне, еслибъ онъ стоялъ съ діаволомъ во мрак, какъ простой смертный.

Этотъ отвтъ былъ на столько убдителенъ, что Мишель Гральонъ не пытался боле возражать и вообще видимо сожаллъ о своемъ неудачномъ протест противъ разсказа стараго моряка, который посл ухода молодаго человка сказалъ, качая головой:

— Мишель Гральонъ былъ прежде благоразумнымъ человкомъ, но теперь онъ говоритъ, какъ дуракъ, вроятно, благодаря своей любви къ Марселл.

Однако Мишель Гральонъ въ дйствительности не былъ дуракомъ и отличался подозрительностью, которая не дозволяла ему ничего принимать на вру, кром религіозныхъ догматовъ. Физически онъ былъ почти трусомъ, а умственно обнаруживалъ чрезвычайную смлость. Еслибъ онъ находился въ числ свидтелей необыкновеннаго виднія въ собор св. Гильда, то, по всей вроятности, онъ выказалъ бы такой же страхъ, какъ старые моряки, и разсказывалъ бы о немъ въ такой же преувеличенной форм, но, услыхавъ всть объ этомъ среди благо дня и хладнокровно обсудивъ ее, онъ пришелъ къ убжденію, вполн противоположному общему мннію. Однако онъ старательно сохранялъ въ тайн это заключеніе и, повидимому, вполн предался своей любви къ Марселл.

Онъ былъ вполн правъ, говоря ей, что ея родственники одобряли его желанье жениться на ней. Постоянно окружая вниманіемъ стараго капрала и терпливо слушая его безконечные разсказы о войн, онъ совершенно овладлъ его сердцемъ, а въ глазахъ вдовы Дерваль онъ былъ желаннымъ женихомъ, какъ благоразумный, набожный и состоятельный человкъ, происходившій, кром того, изъ хорошей семьи. Что касается до Алена и Яника, то они были его ревностными союзниками, благодаря его частымъ подаркамъ. Поэтому онъ смло могъ сказать, что вся семья поощряла его ухаживанія.

Еслибъ Марселла была двушкой другого темперамента и отличалась смиренной покорностью, то уже давно состоялось бы ихъ обрученіе. Но, по несчастью для Мишеля, она обнаруживала упорное сопротивленіе, а, зная ея характеръ, никто не ршался прибгнуть къ насильственнымъ мрамъ. Правда въ Кромлэ существовалъ старинный обычай насчетъ заключенія брака, и сватовство велось всегда родителями, или старшими родственниками, а молодая двушка только въ послднюю минуту узнавала о семейномъ выбор ей жениха, но Марселла во всхъ своихъ дйствіяхъ обнаруживала такую твердую волю, что, конечно, не уступила бы чужимъ желаніямъ по такому серьезному вопросу, какъ бракъ.

Въ это время мысль о любви была ей ненавистна. Какъ только она убдилась, что Роанъ умеръ, любовь къ нему воскресла въ ней съ прежней силой, и она стала пламенно его оплакивать. Она забыла его противодйствіе вол Наполеона и даже самого Наполеона среди своего отчаянія. ‘Я убила его,— повторяла она себ безконечное число разъ: — еслибъ я не вынула роковаго номера, то онъ былъ бы живъ до сихъ поръ, а теперь онъ умеръ, и я убила его’.

Въ подобномъ настроеніи она надла вдовій трауръ, состоявшій, по бретонскому обычаю, въ черномъ или темномъ плать и чепц шафраннаго цвта. При этомъ она не скрывала своей тайны и не разъ говорила матери:

— Скажите всмъ, что я любила Роана и буду любить его до своей смерти.

Конечно, всть объ этомъ дошла до ушей Мишеля Гральона, и онъ неожиданно выказалъ странную для него деликатность, именно прекратилъ на время свои преслдованія Марселлы. Такое поведеніе очень удивило стараго капрала, и онъ даже прямо сказалъ Мишелю:

— Чего вы струсили? Надо вести энергичную аттаку, двичье сердце всегда сдается посл штурма.

— Не стоитъ упорствовать, дядя Евенъ,— отвчалъ со вздохомъ молодой человкъ:— она слишкомъ много думаетъ о покойник.

Капралъ крякнулъ, но ничего не отвчалъ, онъ понялъ, о комъ говорилъ Мишель, и такъ какъ въ послднее время его мучила совсть насчетъ несчастнаго племянника, то онъ не хотлъ поддерживать разговора объ этомъ предмет. При другихъ обстоятельствахъ любовь Марселлы къ Роану привела бы его въ ярость. Но въ виду страшной смерти шуана онъ молчалъ и даже обнаруживалъ непривычное для него тревожное настроеніе. Онъ весело пошелъ бы на непріятельскую пушку и хладнокровно встртилъ бы смерть, но при вид горестно устремленныхъ на него глазъ Марселлы онъ чувствовалъ, что морозъ пробгалъ по его тлу.

Неожиданный перерывъ въ ухаживаніи Мишеля за Марселлой совпалъ съ видніемъ, котораго были свидтелями старые моряки. Неожиданно онъ сталъ скрытнымъ, безмолвнымъ и таинственнымъ, искалъ одиночества, днемъ ходилъ безъ устали по утесамъ, а ночью проводилъ часы за часами въ лодк на мор, при этомъ онъ не приносилъ съ берега тростника и рыбы съ моря. До сихъ поръ очень работящій человкъ, теперь онъ сдлался празднымъ лнивцемъ и вообще выказывалъ ясные признаки меланхоліи, вслдствіе несчастной любви.

Однажды, странствуя по утесамъ, въ ненастный, дождливый день, онъ случайно направился къ лстниц св. Трифина и тамъ встртилъ женщину, которая несла корзинку. Она была очень блдна и съ трудомъ переводила дыханье отъ усталости, а при вид его губы ея посинли.

— Тетка Гвенфернъ! Это вы!— воскликнулъ Мишель:— вотъ ужъ я никогда не ожидалъ бы васъ встртить здсь и въ такую погоду. Позвольте, я понесу вашу корзинку. Вы, должно быть, очень устали.

Но когда онъ протянулъ руку, чтобъ взять корзинку, старуха отшатнулась отъ него, дрожа всмъ тломъ.

— Боже милосердый,— прибавилъ онъ, пристально смотря на нее:— вы блдны, какъ смерть, не схватили ли вы лихорадки?

— Я собирала морскія растенія на утесахъ,— произнесла наконецъ вдова Гвенфернъ, собравшись съ силами:— но вы правы, Мишель, мн не слдовало заходить такъ далеко въ эту погоду.

— Старымъ костямъ не надо такъ уставать,— замтилъ молодой человкъ:— въ ваши годы лучше сидть дома, что прежде вы всегда и длали, но лишившись вашего сына, упокой Господи его душу, вы вдругъ стали ходить цлыми днями по утесамъ, точно не находя себ нигд покоя. Это очень странно.

— Тутъ нтъ ничего страннаго, и это очень естественно,— отвчала старуха, устремляя на него свой холодный, отуманенный горемъ взглядъ:— я не могу сидть спокойно съ тхъ поръ, какъ убили моего мальчика.

— Положимъ, что такъ,— сказалъ Гральонъ, придавая своему лицу сочувственное выраженье,— но все же странно выходить въ такую погоду.

— У кого разбито сердце, тому не почемъ погода. Прощайте, Мишель Гральонъ.

И старуха медленно поплелась по дорог въ Кромлэ. Мишель Гральонъ внимательно слдилъ за нею, пока она не исчезла, а потомъ съ хитрой улыбкой спустился по лстниц св. Трифина и быстро направился къ собору св. Гильда. Но въ это время былъ приливъ, и нельзя было проникнуть туда. Онъ остановился передъ воротами и сталъ усиленно думать о чемъ-то. Неожиданно какая-то мысль оснила его голову, и онъ сталъ съ любопытствомъ разглядывать мокрый песокъ.

Вскор онъ напалъ на слдъ тяжелыхъ деревянныхъ башмаковъ, которые, очевидно, двигались взадъ и впередъ. Онъ естественно заключилъ, что старуха Гвенфернъ ходила по берегу, кого-то поджидая. Потомъ онъ замтилъ на песк другой слдъ, но уже босой ноги. Старательно разсмотрвъ и даже измривъ этотъ слдъ, онъ злобно улыбнулся и пошелъ домой.

Посл этого дня его поведеніе сдлалось еще боле страннымъ: онъ пересталъ сть и постоянно ходилъ по берегу. При этомъ хижина вдовы Гвенфернъ имла для него какую-то притягательную силу, и какъ днемъ, такъ и ночью онъ не спускалъ съ нея глазъ. Когда же вдова выходила изъ своего жилища, то онъ слдовалъ за нею, выражая свое сочувствіе и предлагая ей всевозможныя услуги. Чтобъ избгнуть его, она возвращалась домой, блдная какъ смерть. Въ т немногія минуты, когда Мишель искалъ успокоенія въ сн, онъ поручалъ надзоръ надъ матерью Роана своему пріятелю, который отличался такой же скрытной натурой, какъ и онъ самъ.

Тщательно скрывая отъ всхъ свою тайну, подобно заговорщику, прокладывающему роковую мину, онъ, однако, при всякой встрч съ Марселлой замнялъ теперь никогда не сходившую съ его лица злобную улыбку выраженіемъ пламеннаго сочувствія.

Черезъ нсколько времени съ нимъ приключился случай, въ сущности очень мелочной, но сильно подйствовавшій на него и имвшій серьезныя послдствія.

Однажды вечеромъ онъ шелъ по той мстности, гд происходила роковая борьба между жандармами и Роаномъ, какъ вдругъ онъ замтилъ невдалек отъ себя какую-то странную фигуру, которая мгновенно исчезла, какъ бы провалившись въ ту бездну, въ которой погибъ Роанъ. Въ первое мгновеніе Мишель струсилъ, но потомъ по своему обыкновенію злобно улыбнулся.

Посл этого его дневныя и ночныя странствія еще усилились.

— Мишель Гральонъ совершенно рехнулся отъ любви къ племянниц капрала,— говорили о немъ кумушки въ Кромлэ.

Даже наступленіе ловли на макрель не измнило его страннаго поведенія, и онъ отдалъ свое судно другимъ рыбакамъ, довольствуясь получать маленькую плату за его наемъ. Онъ теперь казался человкомъ, караулившимъ кого-то и боявшимся пропустить какое-то важное событіе.

Наконецъ онъ однажды явился въ домъ стараго капрала во время обда и, поздоровавшись, спокойно сказалъ:

— Я принесъ новость. Роанъ Гвенфернъ не умеръ, а скрывается въ собор св. Гильда.

XXVII.
Доносъ.

Аленъ и Яникъ были въ мор, такъ что изъ семьи капрала были на лицо только онъ самъ, Марселла и ея мать. Услыхавъ слова Мишеля Гральона, первый широко раскрылъ глаза отъ удивленія, а послдняя тяжело перевела дыханіе, но Марселла не потеряла присутствія духа, а, бросившись къ отворенной двери, быстро заперла ее.

— Говорите тише, Мишель Гральонъ, ради Бога говорите тише!— произнесла она, поблднвъ, какъ полотно.

— Я говорю правду,— продолжалъ молодой человкъ, понизивъ голосъ:— онъ живъ, и я узналъ объ этомъ случайно, я уже давно кое-что подозрвалъ, но теперь вполн узналъ, гд онъ скрывается.

— Пресвятая Два, спаси насъ!— воскликнула вдова:— неужели Роанъ живъ?!

— Вы или пьяны, или лжете, Мишель Гральонъ,— произнесъ капралъ грознымъ тономъ,— но я не позволю смяться надъ собой, и если вы сейчасъ не замолчите, то мы навки поссоримся.

— Тише,— воскликнула Марселла, схвативъ за руку дядю: — сосди могутъ услышать.

— Я говорю правду,— повторилъ Мишель,— и клянусь костями св. Гильда, что Роанъ живъ. Я знаю, гд онъ скрывается, и видлъ его собственными глазами.

— Вы, можетъ быть, видли его призракъ,— замтила вдова.— О, Господи, онъ умеръ насильственной смертью, и его душа не знаетъ покоя.

— Я не изъ тхъ, которые видятъ призраковъ,— отвчалъ Мишель Гральонъ, презрительно смотря на старуху: — и я знаю разницу между призракомъ и живымъ человкомъ. Роанъ скрывается въ собор св. Гильда.

— Въ собор св. Гильда!— повторилъ капралъ.

— Тамъ, или по сосдству. Я три раза видлъ его, и онъ каждый разъ скрывался въ собор св. Гильда. Я былъ одинъ и не хотлъ вступать съ нимъ въ единоборство, такъ какъ онъ доведенъ до отчаянія, но одинъ разъ я схватилъ бы его за руку, еслибъ онъ не бгалъ по утесамъ съ ловкостью козы.

Эта хладнокровно сообщаемая новость поразила, какъ громомъ, семью капрала. Онъ самъ былъ вн себя отъ ужаса, если его племянникъ былъ живъ, то онъ оставался дезертиромъ, заслуживалъ разстрлянія и своей казнью навлекъ бы вчный позоръ на всю семью. Къ тому же въ послднее время дядя Евенъ часто упрекалъ себя за жестокость къ Роану и думалъ о немъ чрезвычайно мягко, но теперь снова долженъ былъ произойти переворотъ въ его мысляхъ о немъ. Одна Марселла была на высот своего положенія. Она принадлежала къ числу тхъ рдкихъ женщинъ, которыя боле чувствуютъ, чмъ думаютъ, и чувства которыхъ немедленно воплощаются въ дло. Она такъ пристально посмотрла на Мишеля, что тотъ вздрогнулъ, а потомъ убдившись, что его намренія не составляютъ для нея загадки, произнесла ршительнымъ голосомъ:

— Скажите правду, Мишель Гральонъ: говорили вы объ этомъ кому нибудь?

Мишель, сконфуженно отвчалъ, что онъ никому не говорилъ ни слова.

— Если вы дйствительно никому не говорили,— продолжала Марселла,— то помните, что его жизнь въ вашихъ рукахъ, и что если его найдутъ, благодаря вамъ, то его кровь будетъ на вашей голов, и Господь накажетъ васъ за это.

— Но его могли видть и другіе,— сказалъ Мишель въ большомъ смущеніи.— Я самъ слышалъ, что Пипріакъ выражалъ подозрніе, что онъ въ живыхъ. Вы не должны винить меня, если его найдутъ, такъ какъ глаза не у одного меня. Съ того времени, какъ рыбаки видли кого-то въ собор св. Гильда, то Роана стали караулить, такъ какъ теперь ясно, что они видли его, а не святаго.

Все это было сказано съ такимъ замшательствомъ, что Марселла вполн поняла разыгранную Мишелемъ гнусную роль. Онъ думалъ, напротивъ, представиться другомъ ихъ семьи, а теперь вс смотрли на него, какъ на лицо, отвтственное за принесенную имъ роковую всть.

— Это невозможно,— воскликнулъ наконецъ капралъ: — человкъ не можетъ жить на утесахъ безъ всякой пищи.

— Но Роанъ не похожъ на другихъ,— отвчалъ Гральонъ: — и къ тому же я встрчалъ не разъ его мать съ корзинкой въ рукахъ. Во всякомъ случа онъ живъ, и теперь вопросъ въ томъ, что длать.

Капралъ ничего не отвчалъ, но Марселла вынула изъ-за пазухи маленькій дубовый крестикъ и, подавъ его Мишелю, сказала:

— Присягните, что вы никому не открыли этой тайны!

— Кому же мн было говорить?— произнесъ Мишель обиженнымъ тономъ:— я вдь только сегодня убдился, что онъ дйствительно живъ. Но если вы желаете, я готовъ присягнуть.

Однако судьб было угодно, чтобъ Мишель Гральонъ не сдлался клятвопреступникомъ, и въ эту самую минуту послышался громкій стукъ въ дверь.

— Откройте!— воскликнулъ извн какой-то голосъ.

Даже капралъ поблднлъ, вдова Дерваль опустилась на колни, а Марселла, схватившись рукой за сердце, произнесла шепотомъ:

— Пресвятая Богородица! Кто это?

— Можетъ быть, кто нибудь изъ сосдей,— замтилъ Мишель, который, однако, также былъ перепуганъ.

— Откройте,— повторилъ тотъ же голосъ, и стукъ въ дверь еще боле усилился.

— Кто тамъ?— спросила Марселла, подбгая къ двери.

— Откройте, именемъ императора.

Она отперла дверь, и въ комнату вбжалъ Пипріакъ въ сопровожденіи вооруженныхъ жандармовъ.

— Чортъ возьми, зачмъ у васъ дверь заперта днемъ?— воскликнулъ онъ, злобно сверкая глазами и топая ногами:— вы видите, я тороплюсь. Гд капралъ Дерваль?

— Я здсь?— отвчалъ старикъ въ сильномъ волненіи.

— Я принесъ вамъ странную всть. А, г-жа Дерваль, здравствуйте. И вы здсь, Мишель Гральонъ, пойдемте съ нами, я имю кое-что вамъ сообщить.

— Что случилось, товарищъ?— спросилъ дядя Евенъ глухимъ голосомъ.

— Мертвые воскресли, ха, ха, ха. Вы, конечно, этого не ожидали, но я не знаю, порадуетъ ли, или опечалитъ васъ эта новость. Вашъ племянникъ, дезертиръ, не умеръ, а живъ. Вотъ для чего мы и явились сюда.

Марселла долго не сводила глазъ съ Мишеля Гральона, который приходилъ все въ большее и большее смущенье, но наконецъ подошла къ Пипріаку и спросила его такимъ страшнымъ голосомъ, что онъ вздрогнулъ:

— Почему вызнаете, что онъ живъ? Видли вы его своими глазами?

— Нтъ,— отвчалъ Пипріакъ,— но другіе его видли, и на основаніи ихъ доноса я сюда явился. Чортъ возьми, какъ вы поблднли, какъ вы ужасно глядите на меня.

— Вы получили доносъ?— снова спросила она.

— Да, тутъ нтъ ничего страннаго,— произнесъ Пипріакъ и прибавилъ, смотря искоса на Мишеля Гральона:— какой-то негодяй увидлъ бднаго бглеца и донесъ намъ. Если вы спросите, кто этотъ доносчикъ, то я отвчу: это наше дло. Но кто бы онъ ни былъ, хотя бы самъ дьяволъ, онъ получитъ объявленную награду. Но не вините стараго Пипріака. Я только исполняю свой долгъ. Ну, ребята, маршъ. Мишель Гральонъ, слдуйте за нами.

И онъ вышелъ вмст съ жандармами изъ хижины, но когда молодой человкъ хотлъ сдлать то же, то Марселла преградила ему дорогу.

— Стойте, Мишель Гральонъ,— сказала она звучнымъ, громкимъ голосомъ:— я теперь все понимаю. Вы подлецъ и не достойны боле жить.

Мишель вздрогнулъ, но на его лиц показалась злобная улыбка, и онъ заскрежеталъ зубами.

— Вы караулили его день и ночь,— продолжала молодая двушка,— вы наконецъ нашли его и получите теперь плату за свой доносъ. Вы его выдали властямъ, а сюда пришли для того, чтобъ ложью скрыть ваше преступленіе. Но Богъ васъ накажетъ, и я буду молить его,— чтобъ это случилось скоре. Я всегда ненавидла васъ, но теперь я сожалю, что не мужчина, а то я убила бы васъ.

Совершенно уничтоженный благороднымъ гнвомъ Марселлы, Мишель Гральонъ только пожалъ плечами и молча удалился, а молодая двушка дико вскрикнула и упала безъ чувствъ на полъ.

XXVIII.
На утесахъ.

На полдорог между вершиной утесовъ, составляющею край бездны, и омываемыми моремъ камнями внизу, виднлся человкъ въ столь неподвижной поз, что онъ казался частью окружавшей его гранитной массы.

Былъ сумрачный лтній день, туманная мгла застилала небо и море, всюду царила безмолвная тишина, нарушаемая только плескомъ волнъ и пронзительными криками чаекъ.

Тамъ, гд сидлъ среди утесовъ человкъ, находилось углубленіе, и къ нему вела снизу почти отвсная тропинка, а сверху оно было совершенно недоступно. Въ какихъ нибудь ста шагахъ оттуда былъ расположенъ соборъ св. Гильда, надъ которымъ кружились морскія птицы.

Солнце, хотя и невидимое сквозь мглу, приближалось къ своему закату, и вдали на мор виднлись рыбачьи лодки, спшившія на ночную ловлю. Наступалъ мрачный конецъ мрачнаго дня, хотя теплаго, но безсолнечнаго.

Человкъ, виднвшійся въ углубленіи утеса, сидлъ тамъ уже нсколько часовъ, прислушиваясь и ожидая чего-то. Наконецъ онъ зашевелился, поднялъ голову и устремилъ глаза на возвышавшійся надъ нимъ край бездны. Что-то блое заколыхалось на верху, словно крыло чайки, или платокъ, замтивъ это, онъ встаетъ и, приложивъ палецъ къ губамъ, громко свиститъ. Еслибъ кто нибудь видлъ его въ эту минуту, то почувствовалъ бы къ нему искреннее сожалніе: голова его была обнажена, длинная борода была въ безпорядк, лице носило грубый отпечатокъ борьбы съ стихіями, одежда его была почти въ лохмотьяхъ, а ноги босыя. Вообще онъ походилъ скоре на первобытнаго обитателя вковыхъ лсовъ, преслдуемаго врагами, чмъ на мирнаго гражданина современной ему эпохи.

Вскор что-то стало быстро опускаться съ вышины утеса. Это была маленькая корзинка, прикрпленная къ длинной тонкой веревк. Когда она достигла до него, онъ слегка дернулъ за веревку въ вид сигнала тому существу, которое находилось на верху. Потомъ онъ вынулъ изъ корзинки ломоть чернаго хлба, кусокъ сыра и маленькую жестянку водки, положилъ все это на камень подл себя и снова дернулъ за веревку, которая вмст съ корзинкой быстро поднялась на верхъ.

Углубленіе въ утес, гд онъ сидлъ, скоре могло быть убжищемъ для орла или ворона, чмъ для человка, но онъ твердо держался ногами за края каменной глыбы и поспшно сталъ утолять свой голодъ. Покончивъ съ дой, онъ выпилъ нсколько глотковъ водки и затмъ спряталъ за пазуху остатки своей скромной трапезы.

Но и посл этого онъ не торопился уйти, а пристально смотрлъ на море. Его глаза, сохранившіе свою нжность, отличались, не смотря на загрублый дикій видъ его лица, какимъ-то задумчивымъ, мечтательнымъ взглядомъ. Онъ не обращалъ вниманія ни на окутывающій его туманъ, ни на шумъ моря, а былъ погруженъ въ глубокую думу.

Но неожиданно онъ вздрагиваетъ, какъ заяцъ въ своей нор, подымается съ мста и смотритъ на верхъ. До него долетаютъ звуки страшне грохота морскихъ волнъ, звуки человческихъ голосовъ. Вс черты его лица выражаютъ безграничный страхъ, и онъ быстро начинаетъ спускаться по опасной тропинк, ведущей на берегъ, но, сдлавъ нсколько шаговъ, онъ останавливается: на верху утесовъ слышенъ громкій крикъ.

Поднявъ голову, онъ видитъ надъ собою свсившіяся съ края бездны человческія лица. Онъ дрожитъ всмъ тломъ, и въ глазахъ его темнетъ, но черезъ минуту онъ снова приходитъ въ себя и продолжаетъ поспшно спускаться внизъ. Крики попрежнему слышны на вершин, и ему теперь ясно, что наконецъ напали на его слдъ.

XXIX.
Въ собор.

Выйдя изъ Кромлэ съ своими жандармами, Пипріакъ пошелъ прямо къ большому Друидскому камню, а оттуда по зеленой полян, простиравшейся надъ утесами. Рядомъ съ нимъ шелъ Мишель Гральонъ, живо говорившій съ нимъ о чемъ-то, а позади слдовала взволнованная группа мужчинъ, женщинъ и дтей.

Не усплъ сержантъ сдлать нсколько шаговъ по полян, какъ увидалъ вдову Гвенфернъ, которая тихо шла къ нему на встрчу, держа въ рукахъ корзинку.

— А, наконецъ то мы васъ поймали, тетка Лоиза!— воскликнулъ онъ, грубо останавливая ее.— Чортъ возьми, вы думали, что старый Пипріакъ совсмъ поглуплъ, и что его можно обмануть, но не тутъ-то было. Что это у васъ въ корзинк? Откуда вы идете? Гд онъ? Говорите правду, императоръ очень заботится объ его здравіи.

Старуха, блдная какъ смерть и съ посинвшими губами, пристально посмотрла на сержанта, но ничего не отвчала.

— Хорошо,— продолжалъ Пипріакъ:— вы молчите, но мы найдемъ средство развязать вашъ языкъ. Вы сами виноваты, если старый Пипріакъ будетъ строгъ съ вами, вы слишкомъ долго проводили его, какъ дурака. Но всему есть конецъ, и у императора длинный носъ, онъ издали чуетъ, гд скрываются дезертиры. Чортъ возьми, я вамъ не позволю обманывать императора.

Не смотря на свою грубую, жестокую вншность, Пипріакъ не былъ злымъ человкомъ, и онъ чувствовалъ себя неловко подъ пристальнымъ взглядомъ старухи, выражавшимъ полуотчаяніе, полувызовъ, поэтому онъ скоре съ сожалніемъ, чмъ со злобой, взялъ у нея изъ рукъ корзинку и убдившись, что она пустая, возвратилъ ее съ комической гримасой. Все это время вдова Гвенфернъ хранила упорное молчаніе, но по ея срымъ глазамъ ясно было видно, что ужасныя муки терзали ея сердце. Когда же Пипріакъ продолжалъ свой путь, то она, окруженная толпой сосдокъ, послдовала за нимъ. Вся ея душа изливалась теперь въ безмолвной молитв къ Богу, котораго она умоляла спасти ея бднаго Роана въ эту критическую минуту, какъ Онъ спасалъ его досел.

Оставивъ позади большинство сопровождавшихъ его обитателей Кромлэ, Пипріакъ съ своими жандармами, Мишелемъ Гральономъ и нсколькими рыбаками быстро шелъ по самому краю бездны, то нагибаясь и смотря внизъ, то ускоряя свои шаги, словно онъ напалъ на новый слдъ. Всего теперь участвовало въ облав противъ Роана около двадцати человкъ, и среди нихъ не было ни одного человка, расположеннаго въ пользу несчастнаго, съ одной стороны никто не смлъ сочувствовать человку, который возсталъ противъ страшнаго Наполеона, а съ другой — вс, кром Мишеля Гральона, были уврены, что онъ низкій трусъ. Только Пипріакъ оставался при особомъ мнніи, утверждая, что онъ сумасшедшій и не могъ быть отвтственнымъ за свои дйствія.

Никогда громадные утесы не казались столь одинокими и ужасными, какъ въ этотъ день, застилаемое мглою солнце и мертвая тишина на мор придавали имъ еще боле грозный видъ, чмъ обыкновенно.

Старый сержантъ не привыкъ смотрть въ бездну, и каждый разъ, какъ онъ наклонялся надъ ея краемъ, у него кружилась голова, и онъ быстро отскакивалъ. Но Мишель Гральонъ, боле опытный въ этомъ отношеніи, хладнокровно осматривалъ мстность, но не подходилъ къ самому краю, изъ опасенія, чтобъ не обвалились каменья.

Наконецъ молодой человкъ остановился на выдающемся мыс и сказалъ:

— Подъ нами соборъ св. Гильда, и я посмотрю, нтъ ли тамъ какихъ признаковъ его присутствія.

Онъ легъ на траву и подползъ къ самому краю бездны, такъ что лице его находилось надъ нею. Онъ столь долго оставался въ этомъ положеніи, что Пипріакъ сталъ покрякивать отъ нетерпнія и только успокоился, когда Мишель Гральонъ обернулся къ нему и молча указалъ пальцемъ внизъ. Тогда старый сержантъ и трое жандармовъ также простерлись на землю.

— Разв это онъ?— спросилъ Пипріакъ шепотомъ.

— Смотрите сами,— отвчалъ Мишель:— онъ сидитъ прямо подъ нами и смотритъ на море.

Вс лица нагнулись надъ бездной. Въ эту минуту Роанъ Гвенфернъ, услыхавъ голоса на верху, всталъ и, взглянувъ на своихъ неожиданныхъ преслдователей, сталъ быстро спускаться къ берегу.

— Онъ просто дьяволъ,— произнесъ Пипріакъ, когда онъ и его товарищи поднялись съ земли: — ни одинъ человкъ не можетъ пройти тамъ, гд онъ свободно шагаетъ.

— Даже издали страшно на него смотрть,— произнесъ Пьеръ.

— Никто не ршится идти за нимъ,— прибавилъ другой жандармъ.

— Пустяки,— воскликнулъ Мишель Гральонъ:— онъ только хорошо знаетъ утесы и ловко пробирается по нимъ, какъ коза — вотъ и все. Теперь вы понимаете, какъ онъ спасся, когда вы полагали, что онъ погибъ. Но насталъ конецъ его приключеніямъ, и онъ уже не избгнетъ вашихъ рукъ.

— Не будемъ терять времени,— произнесъ Пипріакъ, бросая не очень любезный взглядъ на Мишеля:— спустимся внизъ по лстниц св. Трифина, а вы четверо: Николь, Янъ, Бертрамъ и Хоель, оставайтесь на верху. Но смотрите не проливать крови, и если онъ взлзетъ на верхъ, то берите его живьемъ.

— А если онъ будетъ сопротивляться?

— Чортъ возьми, вдь васъ четверо. Ну, пойдемте. Мишель Гральонъ слдуйте за нами.

Пипріакъ съ своими людьми двинулся въ путь, но вскор остановился и задрожалъ всмъ тломъ. Черезъ край бездны перескочила коза и уставилась на него своими большими, изумленными глазами, это была Янедикъ.

— Боже мой!— воскликнулъ Пипріакъ:— я съ трудомъ перевожу дыханье, а это только коза.

— Она принадлежитъ матери дезертира,— отвчалъ Гральонъ:— это хитрое, какъ чортъ, животное. Я часто хотлъ ее убить, когда Роанъ ласкалъ ее, какъ человческое существо.

Оправившись отъ своего испуга, Янедикъ хотла броситься рогами впередъ на жандармовъ, но, увидавъ ихъ штыки, помотала головой и спокойно удалилась.

Пипріакъ съ своимъ отрядомъ спустился на берегъ по лстниц св. Трифина, и, очутившись на мокромъ песк, они взглянули на верхъ. На самой вершин утесовъ рельефно обрисовывался образъ Янедикъ, спокойно стоявшей на краю бездны и смотрвшей внизъ.

Уже совершенно стемнло подъ тнью утесовъ, и не смотря на энергичныя усилія Мишеля Гральона, вс поиски бглеца остались тщетными. Самъ Мишель съ большимъ рискомъ поднялся на утесъ, по которому недавно спустился Роанъ, но, сдлавъ пятьдесятъ, или шестьдесятъ шаговъ, благоразумно вернулся на землю.

— Невозможно его тутъ преслдовать,— произнесъ Пипріакъ: — онъ лпится, какъ муха по каменной стн.

— Но онъ не долженъ быть далеко отсюда,— замтилъ Мишель:— за соборомъ св. Гильда нтъ никакихъ тропинокъ, по которымъ могла бы пробраться даже коза. Намъ надо обыскать соборъ, и по счастью наступаетъ отливъ.

Однако, имъ пришлось прождать цлый часъ, прежде чмъ явилась возможность проникнуть въ ворота. Когда же они очутились въ собор, то въ немъ царила темнота, и только звзды сверкали надъ нимъ. Даже Пипріакъ, не отличавшійся суевріемъ, ощущалъ инстинктивный страхъ, и по тлу его пробгала холодная дрожь. Мертвая тишина нарушалась лишь шумомъ крыльевъ летавшихъ взадъ и впередъ морскихъ птицъ. Темнота была такъ велика, что ничего не было видно.

Жандармы тихо подвигались и говорили между собой шепотомъ.

— Надо было взять съ собою факелъ,— сказалъ Пьеръ.

— Только чортъ можетъ сидть въ этомъ мрак,— произнесъ Пипріакъ.

— Боже избави,— замтилъ Мишель Гральонъ, крестясь: — но что это?

Цлая стая голубей вылетла изъ какого-то углубленія въ утес и поднялась къ открытой вершин собора.

— Проклятое мсто,— промолвилъ Пипріакъ:— тутъ не видишь и своего носа. Я не сова и не могу ничего тутъ длать.

Съ этими словами онъ приказалъ отступать, и черезъ нсколько минутъ они снова очутились на берегу, гд уже также наступила темнота.

Старый сержантъ собралъ военный совтъ, и только одинъ Мишель Гральонъ настаивалъ на томъ, чтобы всю ночь караулили дезертира.

— Иначе,— говорилъ онъ:— Роанъ убжитъ и скроется въ какомъ нибудь другомъ мст. Конечно, это до меня не касается. Я исполнилъ свой долгъ, какъ честный гражданинъ, но если вы дйствительно хотите его поймать, то не должны уходить отсюда до утра.

По правд сказать, Пипріакъ съ удовольствіемъ вернулся бы домой и возобновилъ бы поиски на другое утро, такъ какъ, ревностно исполняя свой долгъ, онъ, вмст съ тмъ, охотно доставилъ бы возможность дезертиру искать спасенія въ бгств. Но онъ боялся, чтобъ Гральонъ не донесъ на него начальству, если онъ выпуститъ изъ рукъ Роана, а потому распорядился, чтобъ соборъ св. Гильда и окрестные утесы усердно охранялись до восхода солнца. Отрядивъ еще двухъ людей на помощь тмъ, которые остались на верху, онъ расположился съ своимъ отрядомъ у подножія утесовъ и сталъ караулить.

Ночь прошла тихо, спокойно, хотя и было нсколько фальшивыхъ тревогъ. Наконецъ наступила утренняя заря. Къ этому времени удалились въ Кромлэ вс его обитатели, кром Мишеля Гральона, и на-лицо оставался вмст съ нимъ только Пипріакъ съ своими жандармами.

Какъ только начался отливъ, они снова проникли чрезъ ворота въ соборъ. Все тамъ было тихо, безмолвно, какъ прежде. Но теперь можно было ясно разглядть красныя гранитныя стны, ворота, поросшія зеленымъ мхомъ, длинные ряды баклановъ, неподвижно сидвшихъ въ углубленіяхъ утесовъ, и камни, разбросанные въ вид гробницъ по мокрому полу.

Жандармы старательно обыскали вс углы и впадины въ гранитныхъ стнахъ, но нигд не было видно слдовъ дезертира.

— Чортъ возьми,— воскликнулъ наконецъ Пипріакъ, который очень грустилъ по обычной утренней порціи водки:— здсь можно искать раковъ, а не человка. Тутъ не можетъ скрываться дезертиръ. Направо кругомъ, маршъ.

— Погодите,— сказалъ Мишель Гральонъ.

— Что еще?— произнесъ съ сердцемъ Пипріакъ.

— Вы не всюду искали.

— Гд же прикажете еще искать?— воскликнулъ старый сержантъ, вн себя отъ гнва:— въ твоей глотк, оселъ?

— Нтъ,— отвчалъ Гральонъ съ ядовитой улыбкой:— но тамъ…

И онъ поднялъ руку.

— Гд?

— Въ пещер.

Алтарь собора, состоявшій изъ стны, покрытой занавсью изъ мха, блестлъ безконечными брилліантами, роль которыхъ представляли капли росы, а надъ нимъ виднлось то черное отверстіе пещеры, которое такъ напугало Марселлу, когда она была съ Роаномъ въ собор. Пипріаку эта пещера также показалась столь же ужасной, сколько недоступной, но въ ту самую минуту, какъ онъ со страхомъ смотрлъ на нее въ пещеру влетла стая голубей и, почти немедленно вылетвъ оттуда, поднялась въ небесную синеву, служившую открытымъ куполомъ собора.

— Вы замтили?— спросилъ Гральонъ, обращаясь къ Пипріаку.

— Что?— произнесъ сержантъ презрительнымъ тономъ.

— Да то, что голуби не остались въ пещер, а тотчасъ вылетли изъ нея.

— Ну, такъ что?

— Значитъ, пещера не пуста.

Вс присутствующіе съ удивленіемъ взглянули другъ на друга, а Пипріакъ воскликнулъ:

— Это невозможно. Посмотрите. Стны также гладки, какъ рука, и притомъ покрыты скользкимъ мокрымъ мхомъ, на которомъ не можетъ удержаться человческая нога, а сверху нельзя туда пробраться, благодаря нависшимъ утесамъ. Если онъ тамъ, то онъ самъ дьяволъ, а намъ дьявола не словить. Проклятіе!

Конечно, съ перваго взгляда было не вроятно, чтобъ какое нибудь человческое существо проникло сверху или снизу безъ помощи лстницы и веревки въ эту пещеру, если дйствительно виднвшееся черное отверстіе вело въ пещеру. Но Мишель Гральонъ, хорошо знакомый со всми деталями собора, указалъ на одинъ уголокъ его, гд у самаго алтаря стна была на небольшомъ пространств совершенно суха и представляла цлый рядъ выбоинъ, которыя могли служить ступенями для лица, желающаго подняться на верхъ.

— Взлзть туда возможно,— произнесъ онъ: — я самъ видлъ какъ это сдлалъ дезертиръ. Стоитъ только взяться руками за одн выбоины, а ноги поставить въ другія, и не трудно подняться.

— Хорошо,— отвчалъ Пипріакъ: — я вижу, вы ловкій малый, лзьте впередъ, а мы послдуемъ за вами.

— Я вамъ говорю, что онъ тамъ,— повторилъ Мишель Гральонъ, поблднвъ, какъ полотно.

— А я вамъ говорю, что мы послдуемъ за вами, если вы ползете первый. Чортъ возьми, вы не хотите показать намъ примра? Значитъ, мои слова справедливы, туда можетъ взлзть только одинъ дьяволъ. Но погодите, мы напугаемъ птицъ. Пьеръ, выстрли изъ ружья въ отверстіе пещеры.

Жандармъ прицлился, и раздался выстрлъ, повторенный громкимъ эхо. Въ ту же минуту поднялись съ разныхъ сторонъ безконечныя чайки и съ рзкими криками вылетли изъ собора.

— Еще разъ, пли!— скомандовалъ Пипріакъ, обращаясь къ другому жандарму.

Вторично раздался выстрлъ, и вс стны задрожали. Снова пролетли надъ ихъ головами стаи испуганныхъ птицъ, и боле ничего.

— Его тамъ нтъ,— промолвилъ Пипріакъ, нахмуривъ брови.

Но неожиданно глазамъ жандармовъ представились въ отверстіи два сверкавшіе глаза, и они вскрикнули отъ удивленія. Но черезъ мгновеніе изъ отверстія высунулась голова, и они съ злобнымъ разочарованіемъ увидали козу. Это была Янедикъ, которая своимъ спокойнымъ взглядомъ безмолвно спрашивала зачмъ подняли такой шумъ. Мишель Гральонъ осыпалъ несчастное животное самой отборной бранью, а жандармъ Пьеръ спросилъ позволенія положить на мст козу, но Пипріакъ приказалъ не трогать Янедикъ и, обратясь къ Гральону, воскликнулъ:

— Такъ вотъ вашъ дезертиръ, бдная коза съ рогами и бородой! Разв я не говорилъ вамъ, что вы просто оселъ и даромъ лзете изъ кожи. Проклятіе! Даже это животное смется надъ вами, смотрите, какъ оно скалитъ зубы.

— Если коза тутъ, то и ея хозяинъ недалеко,— отвчалъ Мишель злобно.— Жаль, что у насъ нтъ лстницы… Вы тогда увидали бы, что я правъ.

— Пустяки,— произнесъ презрительно Пипріакъ и скомандовалъ жандармамъ:— направо, маршъ!

— Если дезертиръ скроется, то не я буду въ этомъ виновенъ,— сказалъ ядовито Мишель.— Я. готовъ биться объ закладъ на мое рыбачье судно, на мои сти, на все мое состояніе, что онъ скрывается въ пещер. Эта коза его, и если онъ не здсь, то чмъ объяснить ея присутствіе въ пещер? Нтъ, сержантъ Пипріакъ, вы нехорошо поступаете. Я не обезпокоилъ васъ прежде, чмъ вполн убдился, что онъ здсь, не даромъ же я караулилъ его ночи за ночами. Клянусь вамъ всми святыми, что онъ въ пещер.

Но Пипріакъ не обратилъ вниманія на эти слова, не смотря на искренній, убжденный тонъ Гральона, и уже повернулся съ жандармами спиной къ алтарю, какъ вдругъ раздался громкій, ясный голосъ:

— Да, Мишель Гральонъ, я здсь.

XXX.
Переговоры.

Вс съ изумленіемъ подняли голову: передъ ними стоялъ на краю пещеры тотъ, кого они искали, но онъ такъ перемнился, лице его было такое испитое, изнуренное, волоса въ такомъ безпорядк, борода такая небритая и одежда въ такихъ лохмотьяхъ, что его можно было узнать только по его высокому росту. Коза исчезла, вернувшись въ пещеру или взобравшись на вершину утеса, и Роанъ былъ совершенно одинъ. Стоя неподвижно съ обнаженной шеей и руками, почти раздтый, съ непокрытой головой и съ выраженіемъ затравленнаго звря во всхъ чертахъ лица, онъ ясно обнаруживалъ съ одной стороны жгучія физическія страданія, а съ другой — ненависть, которой горли его глаза, устремленные на Мишеля Гральона. Въ первую минуту казалось, что онъ хотлъ броситься на шпіона, но подобная выходка привела бы его къ врной смерти — такъ высоко онъ стоялъ, а потому онъ остался на своемъ мст, съ трудомъ переводя дыханіе. Что касается Гральона, то онъ едва не упалъ отъ страха, а Пипріакъ и жандармы были такъ изумлены появленіемъ Роана, что долго не могли произнести ни слова.

— Пресвятая Богородица!— воскликнулъ, наконецъ, сержантъ:— это онъ. Ага, ты здсь, молодецъ!— прибавилъ онъ, злобно крича во все горло.

Роанъ ничего не отвчалъ, но не спускалъ глазъ съ Мишеля.

— Мы уже давно васъ караулимъ,— продолжалъ Пипріакъ въ большомъ смущеніи: — и очень рады, что наконецъ васъ застали дома. Что вы тамъ длаете такъ высоко? Чортъ возьми, подумаешь, что у васъ крылья. Ну, нечего терять времени, слзайте внизъ. Именемъ императора, сдавайтесь!

Жандармы прицлились и только ждали команды, чтобы выстрлить. Но Роанъ не вздрогнулъ и продолжалъ стоять неподвижно, какая-то странная улыбка освщала его лице.

— Слышите,— снова воскликнулъ Пипріакъ: — слзайте внизъ. Я не стану долго ждать и терять напрасно словъ. Вы проиграли, и мы убили вашу послднюю карту. Спускайтесь къ намъ, Роанъ Гвенфернъ, и не заставляйте насъ даромъ ждать.

Голосъ стараго сержанта громко раздавался среди пустыхъ стнъ собора. Внизу все находилось въ тни, но наверху утесы блестли, какъ зеркало, и одинъ лучъ солнца, словно отдлившись отъ своихъ товарищей, игралъ на лиц Роана, его золотистыхъ кудряхъ и босыхъ ногахъ.

— Что вамъ надо?— спросилъ онъ, наконецъ, глухимъ голосомъ.

— Что намъ надо?— отвчалъ злобно Пипріакъ:— какъ вамъ это нравится, господа! Мы его ищемъ повсюду на земл и въ земл, а онъ спрашиваетъ, что намъ надо. Да, вы сметесь надъ нами! Повторяю, именемъ императора, сдавайтесь.

Вс жандармы, стуча ружьями, повторили:

— Сдавайтесь.

— Вы напрасно теряете время,— произнесъ яснымъ, ршительнымъ голосомъ Роанъ:— вы никогда не возьмете меня живымъ.

Пипріакъ поднялъ голову и посмотрлъ съ изумленіемъ на преслдуемаго дезертира, который казался какимъ-то страшнымъ звремъ, котораго затравили.

— Довольно болтать вздоръ!— воскликнулъ гнвно сержантъ:— сходите внизъ, или мы придемъ за вами.

— Приходите,— отвчалъ Роанъ.

Пипріакъ, не смотря на свое добродушіе, плохо скрываемое его грубыми, рзкими манерами, не терплъ, чтобы его ставили въ глупое положеніе, а теперь онъ находился въ самой непріятной дилем, съ одной стороны онъ жаллъ бднаго юношу, который былъ сыномъ его друга, а съ другой — онъ не хотлъ, чтобы его обвинили въ недостатк служебной ревности, и, кром того, онъ жаждалъ какъ можно скоре вернуться домой и выпить, наконецъ, обычную чарку водки. Поэтому онъ вышелъ изъ себя отъ послднихъ словъ Роана и, схвативъ у одного изъ жандармовъ ружье, прицлился.

— Если вы черезъ минуту не сдадитесь,— воскликнулъ онъ:— то я васъ убью, какъ сороку на вышк. Не будьте дуракомъ, вдь для васъ нтъ спасенія.

Роанъ не сдлалъ ни малйшаго движенія и пристально смотрлъ на своихъ преслдователей.

— Еще разъ приказываю вамъ именемъ императора сдаться,— произнесъ старый сержантъ.

— Я никогда не сдамся,— отвчалъ спокойно Роанъ.

Черезъ мгновеніе раздался выстрлъ, но когда облако дыма разсялось, то вс увидали съ изумленіемъ, что Роанъ стоитъ попрежнему на своемъ мст. Пуля ударилась въ утесъ рядомъ съ нимъ, но худо ли мтилъ Пипріакъ, или нарочно выстрлилъ такъ, чтобы пуля не попала въ дезертира, осталось его тайной. Но во всякомъ случа, если онъ хотлъ выстрломъ напугать Роана, то цль его не была достигнута.

Видя неуспхъ сержанта, жандармы въ свою очередь прицлились, но Пипріакъ громко воскликнулъ:

— Погодите. Ну, что же, вы остались живы,— снова произнесъ онъ, обращаясь къ Роану:— и теперь, можетъ быть, станете благоразумне. Сходите внизъ и надйтесь на милосердіе императора, я ничего не общаю, но… сдлаю все, что могу. Во всякомъ случа вы не можете избгнуть вашей судьбы, и мы уже теперь не выпустимъ васъ изъ рукъ. Ну, сдавайтесь.

— Я никогда не буду солдатомъ.

— Теперь уже поздно,— сказалъ Мишель Гральонъ, впервые нарушая молчаніе и обращаясь къ нипріаку: — къ тому же онъ трусъ.

Услыхавъ эти слова, Роанъ снова хотлъ броситься на шпіона, но попрежнему удержалъ свой порывъ.

— Повторяю, что вы напрасно теряете время,— произнесъ онъ, смотря только на Пипріака:— быть можетъ, я трусъ, какъ говоритъ Мишель Гральонъ, но я никогда не пойду на войну и не сдамся живымъ.

— Живымъ или мертвымъ вы будете нашимъ. Вамъ нтъ спасенья.

— Можетъ быть, спасенье найдется.

— Нтъ, вс пути къ бгству вамъ закрыты, и вы окружены со всхъ сторонъ.

— Это правда.

— Ага, вы, наконецъ, становитесь благоразумнымъ. Право, послушайтесь совта стараго Пипріака и сдайтесь безъ дальнйшихъ проволочекъ.

Роанъ отвчалъ на эти слова ироническимъ смхомъ и, указывая рукой на ворота св. Гильда, сказалъ:

— Если я окруженъ, то и вы также.

Пипріакъ и жандармы быстро обернулись, но Мишель Гральонъ первый понялъ, въ чемъ дло.

— Пресвятая Богородица!— воскликнулъ онъ: — Роанъ правъ, приливъ начался.

Дйствительно вода поднялась и бшено клокотала передъ воротами. Еще нсколько минутъ, и она залила бы соборъ, отрзавъ имъ отступленіе.

— Идемте отсюда, нельзя терять ни минуты,— воскликнулъ Мишель, бросаясь къ воротамъ, но Пипріакъ никогда не терялъ головы въ критическіе моменты.

Онъ спокойно посмотрлъ на отверстіе пещеры, но въ немъ уже никого не было. Роанъ исчезъ.

— Чортъ возьми,— произнесъ сержантъ, грозя кулакомъ невидимому дезертиру:— все равно дайте залпъ.

Жандармы дружно выстрлили, и весь соборъ затрясся. Потомъ они бросились бгомъ къ воротамъ. Но уже вода была такъ высока, что имъ пришлось огибать утесъ за соборомъ по поясъ въ волнахъ.

У подножія лстницы св. Трифина бглецовъ встртила большая толпа кромлэйцевъ, которая собралась туда, чтобы поскоре узнать о результат военныхъ дйствій Пипріака. Тутъ были между прочимъ Аленъ, Яникъ и Марселла.

Молодую двушку привлекло туда невольное желаніе услышать правду, какъ бы ужасна она ни была. Спустившись съ лстницы, она увидала, что море подходило къ воротамъ св. Гильда, и остановилась, испуганная выстрлами въ собор. Что означали эти выстрлы? Нашли ли Роана и стрляли ли по немъ? Она въ ужас опустилась на песокъ и не обращала вниманія на окружавшую ее толпу. Когда же явился Пипріакъ съ своими жандармами, то она вскочила и вопросительно смотрла на ихъ гнвныя лица. Толпа же осыпала ихъ нетерпливыми вопросами, но они быстро шли по дорог въ Кромлэ и не отвчали ни слова.

Мишель Гральонъ слдовалъ за ними также молча, но вдругъ кто-то схватилъ его за руку. Онъ хотлъ сердито освободиться отъ такой задержки, когда, обернувшись, увидалъ передъ собою Марселлу.

— Скажите, Мишель Гральонъ, что они сдлали?— воскликнула она, съ сверкающими неестественнымъ огнемъ глазами: — нашли его? Убили его?

Мишель покачалъ головой и съ какой-то странной улыбкой, которой онъ тщетно старался придать выраженіе сочувствія, произнесъ:

— Онъ живъ и невредимъ въ собор св. Гильда.

— Въ собор?

— Наверху въ пещер.

Хотя эти слова относились къ одной Марселл, но ихъ слышали окружающіе, и тотчасъ вся толпа громко загудла. Марселла выпустила руку Мишеля Гральона, и онъ быстро послдовалъ за Пипріакомъ.

Отойдя отъ толпы, молодая двушка старалась привести въ порядокъ свои мысли. Долго сдерживаемая въ глубин ея сердца, любовь къ Роану теперь воскресла съ новой силой. Все было забыто, кром того, что Роанъ живъ и борется одинъ со всми властями, она даже забыла объ император и о томъ, что Роанъ возсталъ противъ него. Она сознавала только одно, что Роанъ былъ живъ. Нсколько часовъ передъ тмъ она находилась подъ тяжелымъ бременемъ мрачнаго отчаянія, а теперь все ея существо было преисполнено надежды. Не безъ гордости она думала, что любимый ею человкъ до сихъ поръ успшно боролся съ своими многочисленными врагами и, не смотря на вс ихъ усилія, побдоносно избгалъ ихъ преслдованія. Его жизнь казалась очарованной и, быть можетъ, милосердый Господь взялъ его подъ свое покровительство.

Между тмъ толпа шумно обсуждала удивительное спасеніе Роана Гвенферна и тотъ странный фактъ, что онъ проводилъ ночи за ночами въ собор св. Гильда, куда никто не смлъ проникать изъ опасенія призраковъ. Тамъ не разъ видали св. Гильда, не разъ слыхали стоны нечестивыхъ монаховъ, которыхъ святой на вки заковалъ въ желзныя цпи, и въ этомъ проклятомъ мст могъ безопасно находиться человкъ, только отдавшій свою душу дьяволу, или состоявшій подъ особымъ покровительствомъ св. Гильда. Въ которомъ изъ этихъ двухъ положеній былъ Роанъ, составляло спорный вопросъ для толпы, но хотя меньшинство и полагало, что онъ продался дьяволу, который его и спасъ отъ человческихъ преслдованій въ чортовомъ гнзд, какъ обыкновенно называли пещеру, громадное большинство, напротивъ, склонялось къ тому мннію, что онъ находился подъ покровительствомъ неба и св. Гильда, такъ какъ въ послднее время кромлейское общественное мнніе стало замтно отвертываться отъ Наполеоновской политики и склоняться въ пользу дезертира.

Что касается до Пипріака, то, избгнувъ толпы, онъ остановился съ своими жандармами и собралъ военный совтъ, на которомъ было ршено тотчасъ отправить гонца въ Сенъ-Гурло съ просьбой о высылк подкрпленій, а до тхъ поръ строго охранять вс выходы изъ собора. Старый сержантъ былъ убжденъ, что дезертиръ не можетъ скрыться изъ своего убжища, если его будутъ старательно караулить на берегу и на утесахъ.

— Онъ попался въ западню,— произнесъ Пипріакъ: — и только Богъ, или дьяволъ могутъ его спасти.

XXXI.
Въ пещер.

Пока его преслдователи совтывались о томъ, какъ лучше устроить на него облаву, Роанъ Гвенфернъ спокойно оставался въ своемъ убжищ, не пытаясь бжать оттуда. По временамъ онъ прислушивался, но единственные звуки, долетавшіе до него, былъ плескъ моря, наводнявшаго соборъ. Онъ былъ въ полной безопасности, по крайней мр, на время, такъ какъ внизу клокотала вода, а сверху никто не могъ достигнуть до него.

Онъ находился въ большой выбитой природой пещер среди гранитной массы и полуосвщенной солнечными лучами, проникавшими чрезъ узкое отверстіе. Надъ его головой виднлись большіе элиптическіе своды, покрытые красноватымъ мхомъ и черными, какъ сажа, грибами, а по сторонамъ возвышались стны, украшенныя завсой лишайныхъ растеній, блествшихъ отъ струившихся во многихъ мстахъ потоковъ воды. Эта пещера была такъ велика, и въ ней царилъ такой полумракъ, что невозможно было охватить глазомъ ея величины, подобно тому какъ взглядъ теряется подъ сводами воздвигнутыхъ человческими руками соборовъ. Воздухъ былъ сырой, холодный, онъ вредно отозвался бы на человк боле нжнаго сложенія, но Роанъ дышалъ имъ безъ всякихъ дурныхъ послдствій. Въ одномъ углу пещеры онъ устроилъ себ ложе изъ сухаго тростника и теперь лежалъ на немъ. Подл него находились палка птицелова, деревянные башмаки и краюшка чернаго хлба, а надъ нимъ въ расщелин стны висла маленькая жестяная лампа.

Тутъ совершенно въ одиночеств и часто въ полномъ мрак, онъ провелъ много ночей и спокойно спалъ, какъ ни бушевало море въ нсколькихъ шагахъ отъ него. Онъ привыкъ къ подобной жизни, и на его могучей физической натур нимало не отражалось постоянное существованіе на чистомъ воздух, дйствительно, еслибъ его умъ не терзался вчнымъ безпокойствомъ, то онъ нисколько бы не измнился. Но даже животныя, какой бы силой они ни обладали, худютъ подъ вліяніемъ страха и преслдованій, поэтому и Роанъ походилъ теперь только на тнь того, чмъ онъ былъ прежде, его исхудалая фигура, большіе сверкавшіе глаза и блдное страдальческое лице напоминали затравленнаго звря. Его одежда, бывшая не новой въ минуту бгства, превратилась въ лохмотья, среди которыхъ виднлось обнаженное тло, волоса падали на его плеча безпорядочной массой, борода и усы торчали во вс стороны, все его тло было покрыто синяками и шрамами отъ полученныхъ ушибовъ во время его скитанія по утесамъ. Одна его нога опухла, и онъ едва могъ ступать на нее.

Мишель Гральонъ былъ правъ, подозрвая, что Роанъ питался състными припасами, которые приносила ему старая больная мать. Два или три раза въ недлю она тайно доставляла ему пищу, которую приготовляла собственными руками: онъ получалъ эти състные припасы или прямо изъ ея рукъ, или по веревк, спущенной съ вершины утесовъ. Безъ помощи матери онъ положительно умеръ бы съ голода, такъ какъ невозможно было физически существовать на молюскахъ и креветахъ, которыхъ онъ собиралъ на морскомъ берегу.

Въ настоящую минуту онъ находился въ пещер не одинъ. Коза Янедикъ безпокойно ходила вокругъ него, держась на приличномъ разстояніи отъ отверстія, по которому только что былъ данъ страшный залпъ. Отъ времени до времени она подходила къ нему и терлась мордой объ его руку, какъ бы спрашивая объясненія неожиданно разыгравшейся поразительной сцены.

Посщенія козой убжища ея хозяина были постоянныя, не мене одного раза въ день, она случайно нашла его, странствуя по утесамъ, а потомъ ея визиты все боле и боле учащались. Они приносили большое утшеніе Роану, который чувствовалъ себя въ ея присутствіи не одинокимъ. Къ тому же она служила ему тайнымъ средствомъ сообщенія съ матерью, и ея густая шерсть не разъ скрывала всточки.

Прошло около часа посл ухода Пипріака съ его отрядомъ, Роанъ всталъ и вышелъ изъ пещеры. Все было тихо, зеленая вода наполняла соборъ, и какой-то тюлень быстро кружился на ея поверхности, тщетно отыскивая сухаго пристанища въ его стнахъ.

До сихъ поръ Роанъ ощущалъ гордое самодовольство, сознавая, что онъ успшно сопротивляется непреодолимой сил. Слабый, одинокій онъ возсталъ противъ Наполеона, бросилъ ему перчатку и позвалъ себ на помощь землю и море, первой онъ сказалъ: скрой меня’, а послднему, ‘охраняй меня’. Тотъ и другой зовъ не оказались тщетными. Правда онъ пострадалъ отъ этой борьбы, такъ какъ вс возстающіе противъ силы должны пострадать, но пока еще онъ не подвергся ничему, кром естественныхъ въ его положеніи непріятностей. Онъ повиновался голосу своей совсти и былъ доволенъ, такъ какъ считалъ, что этотъ голосъ выражалъ волю Божію.

Въ эти мрачные дни мысль о Марселл тревожила и утшала его: тревожила потому, что она, повидимому, боле его не любила, приняла сторону его враговъ и считала его измнникомъ и трусомъ, а утшала по той причин, что онъ постоянно вспоминалъ объ ихъ прежней любви и каждую ночь видлъ ее во сн. Но, все-таки, ясно было, что онъ лишился ея навсегда. Онъ избралъ долю отверженцевъ, которые отрекаются отъ всего міра и влекутъ свое несчастное существованіе вдали отъ родныхъ, друзей, дома, отечества. Отрекаясь отъ Наполеона, онъ совершилъ въ лиц людей еще большее преступленіе, чмъ еслибъ онъ отрекся отъ Бога, такъ какъ Богъ былъ далеко, а могучая рука Наполеона тяготла надъ всми. Единственная его надежда была на природу и на самого себя, а въ крайности онъ могъ умереть.

Съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ, онъ все боле и боле ненавидлъ войну и оправдывалъ свой живой протестъ противъ нея. Даже еслибъ теперь было мыслимо его примиреніе съ Наполеономъ подъ условіемъ, чтобъ онъ поступилъ въ его армію, то онъ еще мужественне отказался бы отъ этого, чмъ прежде, такъ какъ съ усиленіемъ въ его душ увренности въ своей правот, росло и физическое отвращеніе къ войн. Въ одиночеств и мрак своего убжища онъ вызывалъ передъ собой страшные призраки войны, все, что онъ читалъ, или о чемъ онъ думалъ, принимало живые образы, которые носились вокругъ него, наполняя его сердце ужасомъ и отчаяніемъ.

Въ конц концовъ, надо сознаться, что Роанъ въ извстномъ смысл былъ трусомъ и ощущалъ то нервное содроганье всего внутренняго существа, которое составляетъ характеристическую черту трусости. Его впечатлительная натура была такъ чутка, что въ своей отдаленной пещер онъ чувствовалъ смрадъ поля битвы, усяннаго мертвыми тлами, слышалъ стоны раненыхъ, видлъ слезы вдовъ и сиротъ, однимъ словомъ, переживалъ вс ужасы войны. Каждый человкъ иметъ въ глубин сердца свой Дантовскій адъ, и Роанъ Гвенфернъ не представлялъ исключенія.

Спустя нсколько времени, вода стала медленно удаляться изъ собора, и Роанъ внимательно слдилъ за тмъ, какъ постепенно осушались гранитныя глыбы. Теперь онъ началъ обдумывать вс шансы на дальнйшую свою безопасность. Конечно, до пещеры можно было добраться, но съ большимъ трудомъ и съ большой опасностью, особенно для человка съ оружіемъ въ рукахъ. Къ тому же его преслдователи могли только проложить себ дорогу къ его убжищу одинъ за другимъ. Положительно пещера была неприступной, пока онъ находился насторож.

Между тмъ Янедикъ покинула своего хозяина и стала спокойно подыматься на вершину утесовъ. Ея путь сначала шелъ по той же тропинк, по которой недавно пробирался Роанъ, а потомъ ей пришлось лзть, какъ мух, по отвсной стн. Наконецъ, ни разу не спотыкнувшись, она исчезла изъ виду.

Небо заволоклось тучами, и пошелъ дождь. Роанъ не обращалъ на это вниманія тмъ боле, что дождь былъ теплый. Онъ стоялъ въ отверстіи пещеры и смотрлъ, какъ вода убываетъ, прислушивался къ стуку дождя о гранитъ, къ завываніямъ втра. Наконецъ полъ въ собор совершенно просохъ, и только оставшіяся по угламъ лужи напоминали о томъ, что тутъ недавно было море.

Неожиданно до ушей Роана долетли отдаленные звуки человческихъ голосовъ. Его преслдователи возвращались. Онъ спокойно ушелъ въ пещеру.

Пипріакъ и его жандармы теперь явились не одни, а въ сопровожденіи большой толпы встревоженныхъ мужчинъ и женщинъ. Не смотря на вс усилія сержанта отогнать ихъ, они слдовали за нимъ, и когда онъ вошелъ въ соборъ, то около шестидесяти, или восьмидесяти человкъ ринулись туда за нимъ.

Оставаясь въ темнот и невидимый для лицъ, бывшихъ внизу, Роанъ могъ вполн разсмотрть эту разношерстную группу, состоявшую изъ жандармовъ съ ружьями и поселянъ въ ихъ пестрой одежд. Но вдругъ сердце его дрогнуло: онъ увидалъ впереди всхъ Марселлу, которая спокойно смотрла на верхъ. Онъ ясно различалъ ея блдное лицо, въ чепц шафраннаго цвта, и блескъ ея большихъ глазъ. Зачмъ она явилась сюда? Неужели для того, чтобъ увидть, какъ его схватятъ, а, можетъ быть, убьютъ?

Долго стоялъ Пипріакъ въ тревожномъ раздумьи, прежде чмъ предпринять что нибудь противъ затравленнаго звря. Онъ самъ не думалъ пробраться въ пещеру и тщетно предлагалъ это сдлать всмъ, въ томъ числ и Мишелю Гральону.

— Ей, дезертиръ!— кричалъ онъ, вн себя отъ гнва:— выходи! Слышишь!

Отвта не было.

— Проклятіе!— продолжалъ сержантъ:— неужели онъ бжалъ?

— Это невозможно,— отвчалъ Мишель Гральонъ:— если онъ не призракъ, то онъ здсь.

— А кто можетъ поручиться, что онъ не призракъ,— воскликнулъ Пипріакъ.— Ты, рыбакъ, оселъ. Еслибъ только у насъ была лстница! Ей дезертиръ, Роанъ Гвенфернъ!

Только эхо повторило его слова. Поселяне посматривали другъ на друга съ улыбкой, а Марселла мысленно молилась, совершая крестное знаменіе.

XXXII.
Осада.

Необходимо точно опредлить время, когда происходили описываемыя событія. Та ночь, въ которую рыбаки приняли издали Роана и Янедикъ за св. Гильда и врага человческаго рода, тотчасъ слдовала за іюньскимъ праздникомъ, но прошло три мсяца, прежде чмъ Мишель Гральонъ отыскалъ Роана въ собор. Такимъ образомъ начало открытыхъ военныхъ дйствій со стороны Пипріака для поимки дезертира совпадаетъ съ концомъ сентября 1813 года.

Это была памятная эпоха не только для уединеннаго, мирнаго Кромлэ. Но и для всего свта. Грозная буря поднималась и грозила разразиться надъ головой великаго колосса, угнетавшаго весь міръ. На Рейн Наполеонъ остановился и, поднявъ руку, подобно королю Кануту противъ набгавшихъ враждебныхъ человческихъ волнъ, сказалъ: ‘До сихъ поръ, и ни шагу дале’. Но къ его удивленію волны все подымались и напирали на него. Неужели он поглотятъ его? Неужели геній наконецъ измнитъ ему? Вотъ вопросы, которые задавалъ себ весь свтъ осенью 1813 года. Весь свтъ былъ противъ него, но онъ столько разъ порабощалъ весь свтъ, что этотъ подвигъ могъ повториться еще разъ, его слово попрежнему имло мощную силу, его присутствіе все еще вдохновляло арміи, его тнь все еще была злымъ рокомъ. Онъ могъ еще побороть нахлынувшія на него человческія волны, и тогда истекавшему кровью свту оставалось только умереть, такъ какъ онъ не могъ боле терпть подобнаго ига.

Намъ еще не предстоитъ описывать движенія великихъ армій и борьбу Наполеона со всмъ свтомъ, но, приступая къ разсказу объ осад въ миніатюр, мы не можемъ не указать на ея сходство со всми осадами, какъ бы громадны он ни были.

Борьба въ Кромлэ происходила между однимъ человкомъ и всми, до сихъ поръ она была безкровной, и на сколько это зависло отъ одинокого бойца, то не была бы пролита кровь и до самаго конца.

Наконецъ храбрый Пипріакъ собралъ свои военныя силы и вступилъ въ ршительный бой съ преслдуемымъ человкомъ, теперь онъ уже нисколько его не сожаллъ: жестокія страсти взяли въ немъ верхъ надъ всмъ, и онъ жаждалъ только одного — побды надъ врагомъ, онъ задыхался отъ злобы, и его глаза были налиты кровью. Онъ, представитель императора, не могъ доле терпть, чтобъ надъ нимъ издвался простой, невооруженный рыбакъ, презрнный дезертиръ, отказывавшійся отъ защиты своей родины, шуанъ и трусъ, за поимку котораго была общана награда. Неужели никто не влзетъ въ пещеру и не стащитъ его оттуда?

— Андрэ, Пьеръ, Хоель, взбирайтесь на верхъ!— кричалъ онъ вн себя:— чортъ возьми, между вами нтъ ни одного храбраго человка. Еслибъ я не былъ такимъ старикомъ, то показалъ бы вамъ, негодяямъ, что такое храбрость.

Побуждаемый проклятьями сержанта, Пьеръ снялъ башмаки, взялъ въ ротъ штыкъ и началъ взлзать по почти перпендикулярной склизкой стн, въ которой, однако, были разслины, за которыя можно было ухватиться руками и ногами. Вс смотрятъ на него съ лихорадочнымъ волненіемъ, но вотъ нога его скользитъ, и онъ падаетъ на каменный полъ, по счастью онъ еще не высоко поднялся, и полученные имъ ушибы не серьезны.

Теперь очередь за Андре: это — загорлый, ршительный на взглядъ дтина, съ очень развитыми мускулами. Онъ карабкается на верхъ гораздо успшне Пьера, вотъ онъ уже на половин дороги, но вдругъ въ толп раздается крикъ. Онъ поднимаетъ голову и видитъ надъ собой дв руки, а въ нихъ громадный камень. Кром того, на него убійственно смотрятъ два сверкающіе глаза Роана Гвенферна. Теперь было не трудно застрлить дезертира, но тогда что бы сдлалось съ Андре? На него упалъ бы камень, и, конечно, онъ уплатилъ бы жизнью за свою смлость. Ему оставалось только одно: поскоре спуститься внизъ, и онъ это сдлалъ. Когда же онъ очутился снова на полу, то лицо Роана исчезло.

— Проклятіе!— воскликнулъ Пипріакъ:— дезертиръ хочетъ бороться.

И онъ скомандовалъ: ‘пли’.

Раздался ружейный залпъ, и пули, ударившись о сводъ отверстія, упали сплющенныя на то самое мсто, гд за нсколько минутъ передъ тмъ стоялъ Роанъ. Эхо повторяетъ выстрлы, а поселяне вскрикиваютъ отъ страха, но порохъ сожженъ безъ всякаго результата.

Также безуспшно были новыя попытки забраться въ пещеру. Одинъ изъ жандармовъ при этомъ едва не убитъ падавшимъ камнемъ, который оторвался отъ стны. Пипріакъ произноситъ страшныя проклятія, и снова ружейный залпъ слдуетъ за залпомъ. Осада производится по всмъ правиламъ, но не ведетъ ни къ чему, такъ какъ Роанъ насторож.

Солнце уже начало садиться, а дло обстоитъ все также неутшительно для осаждающихъ. Дождь продолжаетъ падать, и вс они мокры до костей. Поселяне, а въ ихъ числ и Марселла, видимо довольны, что власти терпятъ неудачу за неудачей.

Наконецъ приливъ вторично наполняетъ водой соборъ, и вс удаляются, угрожая продолжать свое дло на другой день съ новыми силами. Но когда вс исчезли, то Марселла, оставшись одна въ уединенномъ, безмолвномъ собор, подбжала къ стн подъ самое отверстіе пещеры и тихо промолвила:

— Роанъ, Роанъ!

Отвта не было.

— Роанъ,— произнесла она громче, со слезами на глазахъ,— отвчай мн, разв ты меня не слышишь?

Безмолвная тишина не нарушалась ни малйшимъ звукомъ, и молодая двушка, понуривъ голову, направилась къ воротамъ. Море уже такъ высоко поднялось, что наводняло соборъ, и ей пришлось идти по колно въ вод.

Роанъ слышалъ голосъ Марселлы и, нагнувшись изъ мрачнаго отверстія, видлъ ея блдное, столь горячо любимое имъ лицо. Но теперь онъ не доврялъ даже ей и потому не откликнулся на ея зовъ. А когда она удалилась, то онъ долго смотрлъ ей въ слдъ съ нмымъ отчаяніемъ, словно находясь во сн. Наконецъ его нервы не вынесли, онъ бросился на свое ложе изъ тростника и зарыдалъ.

На глазахъ сильнаго человка также трудно вызвать слезы, какъ капли сырости изъ камня, или желза, онъ плачетъ не отъ горя, не отъ самосожалнія, но отъ напряженія нервовъ. Увидавъ Марселлу, Роанъ неожиданно созналъ все, что было имъ потеряно, созналъ, какое счастье могло его ожидать, и какая мрачная судьба теперь тяготла надъ нимъ.

— Марселла, Марселла,— громко стоналъ онъ, и безжалостное эхо повторяло этотъ крикъ его наболвшаго сердца.

Между тмъ наступила ночь, впродолженіе которой враги оставили его въ поко, но онъ хорошо зналъ, что вс выходы изъ собора были старательно охраняемы. Впрочемъ онъ и не думалъ бжать, такъ какъ не могъ нигд найти большей безопасности, какъ въ собор, и къ тому же онъ чувствовалъ сильную боль въ ног. Онъ тихо лежалъ въ окружавшемъ его мрак и слышалт только шелестъ крыльевъ летучихъ мышей, которыя кружились надъ нимъ. Около полуночи вода начала убывать, и онъ ожидалъ, что вскор вернутся осаждатели, но они не приходили. Показавшаяся на неб луна залила соборъ своими серебристыми лучами.

Теперь онъ принялся за подготовку своей защиты, собралъ большіе и мелкіе камни, которые, оторвавшись отъ стнъ, валялись въ пещер, снесъ или подкатилъ ихъ къ отверстію и устроилъ такимъ образомъ себ арсеналъ убійственныхъ снарядовъ, которые, падая съ высоты, могли лишить жизни даже быка. Покончивъ съ этой работой и въ кровь изрзавъ себ руки острыми каменьями, онъ бросился на свою импровизованную постель и заснулъ.

Когда онъ открылъ глаза, то былъ уже день, и солнечные лучи освщали отверстіе пещеры. Внизу слышался громкій говоръ, и какой-то повелительный голосъ называлъ его по имени. Роанъ подползъ къ отверстію, теперь частью закрытому наваленными имъ каменьями, и увидалъ толпу людей въ военныхъ мундирахъ съ ружьями, впереди всхъ стоялъ человкъ высокаго роста, съ сдой бородой, въ которомъ онъ узналъ мэра Сенъ-Гурло.

— Я здсь,— произнесъ онъ посл минутнаго колебанія.

Толпа заколыхалась, послышалось бряцанье оружія, и снова раздался голосъ мэра:

— Тише! Гвенфернъ, вы меня слышите?

— Да.

— Вы знаете меня?

— Да.

Роанъ говорилъ ясно, громко, но старательно скрывалъ свою фигуру во мрак пещеры.

— Вы попали въ число рекрутовъ,— продолжалъ мэръ:— и стояли первымъ номеромъ, но вы уклонились отъ исполненія вашего долга. Теперь, несчастный, васъ нашли, какъ находятъ всякаго бглеца. Именемъ императора я требую, чтобы вы сдались.

Роанъ ничего не отвчалъ.

— Слышите,— прибавилъ мэръ:— неужели вы не имете ничего мн отвчать?

— Имю.

— Такъ говорите.

— Если я сдамся, то что будетъ со мной?

— Конечно, васъ разстрляютъ въ примръ другимъ.

— А если не сдамся?

— Васъ казнятъ. Понимаете, для васъ нтъ спасенія. Лучше сдавайтесь безъ дальнйшихъ хлопотъ.

— Я никогда не сдамся, пока живъ.

Мэръ передалъ сержанту Пипріаку какую-то бумагу, которую держалъ въ рукахъ, словно говоря: ‘я исполнилъ свой долгъ и умываю руки’.

Затмъ они долго совщались вполголоса, и наконецъ мэръ громко произнесъ, насупивъ брови:

— Остальное ваше дло. Вы должны взять его живымъ, или мертвымъ, это, конечно, не трудно, такъ какъ онъ одинъ, а васъ много.

— Это легче сказать, чмъ сдлать,— отвчалъ Пипріакъ: — въ пещеру можетъ влзть и то съ опасностью жизни только одинъ человкъ, такъ какъ у насъ нтъ лстницъ.

— Все-таки,— замтилъ мэръ съ безжалостной злобой въ глазахъ,— его надо взять, чего бы это ни стоило. Неужели нтъ въ селеніи лстницъ?

— Для того, чтобы добраться до пещеры, необходимы очень высокія лстницы,— возразилъ Пипріакъ,— и все-таки…

Въ эту минуту къ мэру подошелъ Мишель Гральонъ и, снявъ шляпу, сказалъ:

— Господинъ мэръ…

— Кто это такой?— спросилъ мэръ, обращаясь къ Пипріаку.

— Онъ сдлалъ первый доносъ.

— Что вамъ надо, говорите?

— Простите, господинъ мэръ, но есть врное средство покончить съ дезертиромъ.

— Какое?

— У него нтъ средствъ къ пропитанію, и рано, или поздно онъ умретъ съ голода.

XXXIII.
Голодъ и холодъ.

Мишель Гральонъ врно угадалъ, что какъ бы успшно Роанъ ни защищался отъ осаждающихъ въ своей, повидимому, неприступной позиціи, но рано или поздно, не имя продовольствія, онъ долженъ былъ отъ голода или сдаться, или умереть. Для достиженія этой цли необходимо было только отрзать ему вс средства къ полученію състныхъ припасовъ, что уже было сдлано Пипріакомъ, дйствительно вс окрестные утесы какъ внизу, такъ и наверху были охраняемы часовыми, такъ что весь вопросъ заключался въ томъ, взять ли приступомъ пещеру, или подождать сдачи Роана, а если не сдачи, то смерти отъ голода. Пипріакъ, человкъ ршительный, стоялъ за немедленный приступъ, и потому тотчасъ было послано въ селеніе за лстницами, но когда таковыхъ не оказалось, то онъ увидалъ невозможность вести дло круто и долженъ былъ согласиться извести дезертира долговременной, пассивной осадой. Но во всякомъ случа старый сержантъ такъ или иначе овладетъ въ конц концовъ дерзкимъ поселяниномъ, который смлъ издваться надъ нимъ, хотя бы это стоило ему двадцати лтнихъ усилій.

Между тмъ онъ послалъ въ Сенъ-Гурло за лстницами, которыя во всякомъ случа должны были понадобиться, чтобъ достать изъ пещеры дезертира если не живымъ, то мертвымъ. А пока онъ, какъ главнокомандующій большой арміи, основалъ свою главную квартиру въ собор св. Гильда, откуда только удалялся во время прилива и для осмотра расположенныхъ вокругъ него пикетовъ.

Прошли сутки, а осажденный не выходилъ изъ своего убжища.

Излишне описывать вс дйствія осаждающихъ. Они то громко окликали его, то, выйдя съ большимъ шумомъ изъ собора, возвращались туда тихо, ползкомъ, надясь обмануть его. Ночью часовые были удвоены при всхъ выходахъ изъ собора, и для большаго спокойствія Пипріакъ приказалъ не пускать никого къ осажденной мстности. Два раза Марселла Дюваль была удалена чуть не съ помощью штыковъ, потому что жандармовъ выводило изъ себя нетерпніе. Никто не зналъ, куда она шла, но подозрвали, что она несла пищу для дезертира.

На второй день поднялась на мор страшная буря съ проливнымъ дождемъ и продолжалась двое сутокъ. Но жандармы продолжали караулить свою жертву и только чаще перемнялись на своихъ постахъ, да по наступленіи темноты постоянно держали въ рукахъ зажженные фонари.

Во мрак ночи и среди разсвирпвшей бури Роанъ, конечно, могъ бы бжать, но онъ и не думалъ объ этомъ, такъ какъ въ открытой стран его могли легко поймать, и онъ не зналъ другаго боле врнаго убжища. Дважды съ большой опасностью онъ въ темнот пробрался къ тому мсту утесовъ, гд его впервые увидалъ Мишель Гральонъ, и въ послдній разъ, какъ прежде, чья-то рука опустила ему по веревк чернаго хлба и сыра. Такимъ образомъ онъ еще не умиралъ съ голода.

Когда стихла буря, наступили тихіе дни и свтлыя, лунныя ночи. Осаждающіе не производили никакихъ нападеній, очевидно, они ршились уморить голодомъ дезертира.

На пятую ночь съ начала осады они сдлали важную поимку. Часовые на вершин утесовъ замтили, что какая-то фигура пробиралась почти ползкомъ по самому краю, то останавливаясь, то быстро двигаясь. Сначала ихъ объялъ суеврный ужасъ, и они стали креститься, думая, что передъ ними призракъ, но потомъ видя, что фигура все пробирается ближе къ собору св. Гильда, одинъ изъ жандармовъ послдовалъ за ней также ползкомъ и, догнавъ ее, схватилъ обими руками.

Призракъ оказался человческимъ существомъ. Товарищи сбжались на его зовъ, и при свт фонарей вс узнали вдову Гвенфернъ.

На ней нашли веревку и състные припасы. Нкоторые изъ жандармовъ подобре хотли ее отпустить, но другіе, поревниве къ своей служб, прогнали ее домой ружейными прикладами. Съ тхъ поръ стали еще строже караулить, такъ что никто изъ селенія не могъ тайно подойти къ осажденной мстности.

Прошло еще двадцать четыре часа. Былъ вечеръ, и старуха Гвенфернъ сидла въ своей хижин рядомъ съ Марселлой.

— Онъ умретъ!— тихо лепетала она сквозь слезы.

— Нтъ, мама, не тревожьтесь, онъ не умретъ,— отвчала молодая двушка.

— Нтъ ему спасенія! Проклятый Пипріакъ! проклятые жандармы!

— Будемъ молиться Богу! Онъ намъ поможетъ.

— Зачмъ молиться! Богъ и Наполеонъ противъ насъ! Мой сынъ умретъ.

Несчастная старуха была вн себя отъ отчаянія. Ея жилище теперь караулили жандармы, и она не могла боле оказывать помощи своему сыну, который умиралъ съ голода. То, что она прежде носила ему, поддерживало хоть немного его физическія силы, но впродолженіе двадцати четырехъ часовъ вс ея усилія достигнуть до него были тщетны. За каждымъ ея шагомъ слдили и ее постоянно возвращали домой. А бдный сынъ ея въ пещер мучился голодомъ.

Дйствительно положеніе Роана достигло роковаго кризиса. Наканун ночью онъ сълъ послднюю остававшуюся у него корку хлба, и боле ему неоткуда было взять никакой пищи. Со времени осады онъ благоразумно длилъ получаемые имъ тайно състные припасы на самыя маленькія порціи и поглощалъ ихъ лишь въ крайности, но теперь всему наступилъ конецъ. Онъ два раза въ темнот ходилъ на опредленное мсто среди утесовъ, но никто не доставлялъ ему пищи. На берегу онъ могъ бы найти молюсковъ, но туда опасно было пробраться, такъ какъ всюду ходили часовые. Ему приходилось сидть въ пещер и ждать голодной смерти.

Смотря теперь среди ночнаго мрака на отдаленное море и чувствуя жестокія страданія, которыя могло утолить только то, чего у него не было — пища, Роанъ находился въ какомъ-то забыть. То у него кружилась голова, то въ глазахъ темнло, то на него нападала дремота, то онъ открывалъ глаза, дрожа всмъ тломъ.

— Роанъ! Роанъ!— послышалось неожиданно внизу. Онъ вздрогнулъ и дико оглянулся. Боже милостивый! На вод, наполнявшей соборъ, виднлось что-то черное, а въ немъ что-то блое. Слишкомъ было темно, чтобъ ясно разсмотрть этотъ странный предметъ, но онъ узналъ дорогой ему голосъ, хотя онъ говорилъ тихо, шепотомъ.

— Роанъ! Роанъ!

Да, это былъ не сонъ! Онъ пристально сталъ смотрть внизъ и наконецъ увидалъ лодку подъ самымъ отверстіемъ пещеры.

— Роанъ, ты здсь? Это я, Марселла. О, я теперь тебя вижу. Говори шепотомъ. Везд часовые.

— Кто съ тобой?

— Янъ Горонъ. Мы незамтно пробрались сюда, но нельзя терять ни минуты. Мы принесли теб ды.

Роанъ нагнулся внизъ, и глаза его дико заблестли. Но въ эту самую минуту послышался отдаленный шумъ веселъ на мор.

— Вонъ! вонъ!— воскликнулъ несчастный:— убирайтесь скоре, а то васъ поймаютъ. Бросьте пищу на тотъ выдающійся камень и убирайтесь!

Дйствительно одинъ камень возвышался сухимъ надъ водою, и на него Марселла положила привезенные състные припасы. Потомъ она инстинктивно подняла об руки къ верху, какъ бы желая обнять смотрвшаго на нее Роана, а Янъ Горонъ нсколькими взмахами веселъ направилъ лодку къ воротамъ.

Но не успли они очутиться въ открытомъ мор, какъ послышался громкій голосъ:

— Кто плыветъ?

Въ ту же минуту большой катеръ перескъ дорогу лодк, и въ немъ ясно виднлись при лунномъ свт штыки и тесаки.

— Чортъ возьми, это женщина!— воскликнулъ тотъ же голосъ.

Произносившій эти слова былъ Пипріакъ, и, ухватившись рукой за лодку, онъ прибавилъ:

— Дайте сюда фонарь, посмотримъ, кто она такая.

Одинъ изъ жандармовъ досталъ со дна катера фонарь и освтилъ имъ лице Марсселы. Ее и Горона тотчасъ вс узнали, а Пипріакъ воскликнулъ:

— Это измна! Проклятіе! Что вы тутъ оба длаете въ ночное время? Вдь если вы оказывали помощь дезертиру, то вы за это заплатите головой оба, даже вы, Марселла, не смотря на то, что вы двушка, ребенокъ!

— А разв нельзя свободно кататься по морю, сержантъ Пипріакъ?— спросила Марселла твердымъ голосомъ, хотя сердце ея тревожно билось.

— Говори такой вздоръ рыбамъ,— отвтилъ Пипріакъ: — а не старому служак. Обыскать лодку,— прибавилъ онъ, обращаясь въ жандармамъ.

Одинъ изъ нихъ съ фонаремъ въ рукахъ перепрыгиваетъ съ катера на лодку и, старательно осмотрвъ ее, ничего не находитъ. Пипріакъ сердито качаетъ головой и ворчитъ себ подъ носъ, но когда подчиненные спрашиваютъ его, какъ поступить — арестовать, или отпустить пойманныхъ лицъ, онъ отвчаетъ рзко:

— Чортъ ихъ возьми, пусть убираются. Но смотри, Жанъ Горонъ, я буду за тобой слдить, да и ты, Марселла, не попадайся мн боле подъ руку. Ну, убирайтесь.

Марселла и Горонъ, отпущенные на свободу въ сущности добрымъ, хотя жестокимъ на видъ, Пипріакомъ, быстро удалились, и вскор ихъ лодка пристала къ берегу у жилища вдовы Гвенфернъ.

Бросивъ взглядъ въ ворота и убдившись, что въ собор все тихо, Пипріакъ также приказалъ гребцамъ направиться къ берегу, и черезъ нсколько минутъ катеръ исчезъ изъ вида.

Когда шумъ веселъ замеръ во мрак, то какая-то фигура стала медленно опускаться изъ пещеры къ тому камню, на который Марселла положила принесенную пищу. Взявъ ее, фигура быстро возвращается на верхъ. Такимъ образомъ Роанъ Гвенфернъ былъ спасенъ хоть на время отъ голодной смерти.

XXXIV.
Четырехногая благодтельница.

Осада продолжалась около двухъ недль, и все-таки дезертиръ не сдавался. Никто не могъ понять, чмъ онъ существовалъ, такъ какъ вс пути снабженія съ пещерою были блокированы, и ни одно человческое существо не могло оказать ему помощи ни съ моря, ни съ суши. Еслибъ по временамъ не видли издали его фигуры, то можно было бы предположить, что онъ уже умеръ. Но онъ былъ живъ и не только не обнаруживалъ желанья сдаться, а постоянно былъ насторож. Терпніе осаждающихъ готово было лопнуть, и Пипріакъ въ глубин своей суеврной души начиналъ уже думать, что дйствительно имлъ дло съ призракомъ, потому что никакой человкъ не могъ такъ успшно противостоять закону, Пипріаку, Наполеону. Онъ былъ вполн убжденъ, что никакая человческая рука не приносила пищи дезертиру, и все-таки онъ былъ живъ, а чтобъ жить, онъ долженъ былъ сть, откуда же онъ доставалъ пищу? Или его таинственно питала рука ангела, чтобъ не сказать — дьявола, или онъ самъ былъ существомъ сверхъестественнымъ, и тогда борьба съ нимъ была тщетной, нелпой. Пища въ наше время не падаетъ съ неба, и нельзя было ее найти въ пещер или на утесахъ. Какимъ же образомъ дезертиръ доставалъ себ средства къ пропитанію? Этотъ вопросъ ставилъ всхъ втупикъ.

То, чего не могъ отгадать прямой, простодушный солдатъ, горячій характеръ котораго не допускалъ хладнокровныхъ подозрній, выяснилъ хитрый, злобный Мишель Гральонъ. Все это время онъ не покидалъ осаждающихъ и постоянно являлся къ нимъ, продолжая исполнять взятую на себя роль шпіона. Пипріакъ смотрлъ на него съ презрительнымъ отвращеніемъ, но у него былъ мдный лобъ, и онъ на это не обращалъ вниманія. Онъ теперь думалъ только объ одномъ, какъ дезертиръ продолжаетъ жить, а не умираетъ съ голода, что давно сдлалъ бы всякій на его мст. Такъ какъ Гральонъ не былъ суевренъ, то онъ былъ убжденъ, что Роанъ получалъ пищу простую, физическую и простымъ, естественнымъ путемъ, но какъ, откуда и съ помощью кого?

Неожиданно этотъ трудный вопросъ былъ разршенъ Гральономъ, когда онъ однажды увидалъ, что по крутизн утесовъ спускалась коза по направленію къ пещер.

— Смотрите, сержантъ, смотрите,— воскликнулъ онъ, подбгая къ Пипріаку, который, насупивъ брови, сидлъ на камн среди своихъ жандармовъ.

Пипріакъ посмотрлъ на него очень нелюбезно и гнвно послалъ его къ чорту.

— Смотрите,— повторилъ Мишелъ:— вонъ идетъ коза.

— Ну, такъ чтожъ?

— Она постоянно ходитъ изъ хижины вдовы Гвенфернъ въ пещеру и обратно. Она очевидно носитъ пищу дезертиру, а мы, дураки, этого до сихъ поръ не сообразили.

— Пустяки,— произнесъ Пипріакъ съ презрительной улыбкой.

— Нтъ, я увренъ, что подъ ея шерстью скрываютъ для него пищу, хоть бы корку хлба. Посмотрите, она спустилась прямо въ пещеру.

Пипріакъ пристально посмотрлъ на Мишеля Гральона, поворчалъ что-то и, поднявшись на ноги, собралъ военный совтъ, который ршилъ подвергнуть козу строгому осмотру.

На слдующее утро Янедикъ остановили и старательно обыскали, но ничего не нашли и потому отпустили на свободу. На другой день Пипріакъ, однако, былъ счастливе, и самъ отыскалъ подъ бородой козы привязанный веревкой вокругъ шеи маленькій коробокъ, сплетенный изъ тростника, съ двумя кусками чернаго хлба и сыра. Очевидно Мишель Гральонъ былъ правъ, и Янедикъ снабжала дезертира състными припасами.

— Ее слдовало бы застрлить за измну императору,— произнесъ одинъ изъ жандармовъ.

— Нтъ,— отвчалъ Пипріакъ,— пустите ее, она не знаетъ, что длаетъ, но,— прибавилъ онъ про себя,— она сегодня не будетъ такимъ желаннымъ гостемъ, какъ всегда, въ пещер.

Жандармы со смхомъ съли хлбъ и сыръ, а Пипріакъ еще боле насупилъ брови, такъ какъ въ сущности ему стыдно было за себя, хотя долгъ побуждалъ его исполнять свою обязанность.

Съ этихъ поръ стало уже невозможнымъ превращать Янедикъ въ гонца съ припасами: жандармы день и ночь караулили хижину бдной вдовы. Имъ приказано слдить боле всего за козой, которая теперь очень рдко и на короткое время отлучалась изъ дома, потому что маленькій козленокъ требовалъ ея постоянныхъ попеченій. Когда же однажды ночью козленокъ околлъ, то жандармы не обратили на это никакого вниманія.

День шелъ за днемъ, а дезертиръ все не умиралъ отъ голода. Втеръ страшно дулъ на берегу, море волновалось, шелъ дождь и градъ, осаждающіе все боле и боле выходили изъ себя: они, врные слуги императора, промокали до костей, а онъ, измнникъ, укрывался отъ непогоды въ своемъ убжищ. Неужели не будетъ этому конца?

Карауля дезертира днемъ и ночью, Пипріакъ и жандармы получали отъ времени до времени извстія о движеніяхъ Наполеоновской арміи. Великому императору что-то не везло въ послднее время: онъ потерплъ нсколько легкихъ неудачъ, и нкоторые изъ его старыхъ друзей отвернулись отъ него, но Пипріакъ и жандармы презрительно смялись надъ безумцами, которые вздумали покинуть императора, и доврчиво ждали встей о новой большой побд.

Однажды Мишель Гральонъ по обыкновенію присоединился къ осаждающимъ и, указывая на вершину утесовъ, сказалъ:

— Эта проклятая коза опять стала часто посщать пещеру.

— Ну, такъ что же, если она теперь не можетъ переносить пищи, мы за этимъ строго слдимъ. Ты просто оселъ.

— Какъ вы не умны, сержантъ,— отвчалъ Мишель, дрожа отъ злобы:— но вы одного не предусмотрли.

— Чего?

— Коза потеряла свое дтище, а кто-то каждый день ее сосетъ.

— Проклятье!— воскликнулъ Пипріакъ: — Мишель Гральонъ самъ дьяволъ. Но вдь человкъ не можетъ жить на одномъ козлиномъ молок.

— На время молока можетъ хватить. Проклятое животное! На вашемъ мст я уже давно покончилъ бы съ нимъ.

Въ эту минуту коза медленно прошла по утесамъ надъ ихъ головами.

Адскій огонь блеснулъ въ глазахъ сержанта.

— Ты умешь стрлять, рыбакъ?— спросилъ онъ у Мишеля Гральона.

— Да.

— Хоель, дай ему ружье.

Жандармъ повиновался, и Мишель, взявъ ружье, посмотрлъ вопросительно на Пипріака.

— Стрляй.

— Куда?

— Въ козу. Покажи свою прыть, я держу пари, что ты промахнешься. Ну, пли!

Мишель Гральонъ мрачно насупилъ брови, опустился на одно колно и прицлился.

— Да, чортъ возьми, будешь ли ты стрлять!— воскликнулъ съ нетерпніемъ Пипріакъ.— Пли!

Раздался выстрлъ. Въ первую минуту казалось, что пуля попала въ цль, и коза вздрогнула отъ неожиданнаго треска и остановилась какъ ни въ чемъ не бывало.

Хоель выхватилъ у Мишеля ружье съ презрительнымъ смхомъ.

— Чортъ возьми!— воскликнулъ однако Пипріакъ:— онъ попалъ. Коза застрлена.

Но она только упала на колна, хотя очевидно была ранена, и чрезъ мгновенье поднялась и быстро побжала къ пещер.

XXXV.
Приступъ.

Вторично Мишель Гральонъ отгадалъ врно: два дня и дв ночи Роанъ Гвенфернъ питался только молокомъ козы. Посл того какъ околлъ дтенышъ у Янедикъ, она, какъ безумная, бгала во вс стороны по скаламъ, страдая отъ тяжести накопившагося у нея молока, а умиравшій съ голода Роанъ нашелъ исходъ для нихъ обоихъ, онъ сталъ сосать ея молоко, и съ той минуты Янедикъ возвращалась по нсколько разъ въ день въ пещеру, съ цлью питать несчастнаго отверженца и освобождать себя отъ тяготившаго ее молока.

Однако Гвенфернъ чувствовалъ, что конецъ приближался. Рука смерти была на немъ, отъ него теперь оставались только кожа и кости. Никто безъ слезъ не могъ бы видть его: такъ онъ страшно измнился, щеки его провалились, глаза тихо сверкали. Отъ времени до времени, онъ въ отчаяніи взывалъ къ Богу, и ему часто казалось, что вокругъ него носятся какіе-то странные образы. Но какъ только доносились до него снизу звуки, доказывавшіе присутствіе его враговъ, онъ инстинктивно собиралъ свои быстро упадавшія силы и снова былъ насторож, снова былъ готовъ сопротивляться ненавистному Наполеону.

Однажды вечеромъ онъ лежалъ почти въ забыть на своемъ жесткомъ лож, какъ неожиданно къ нему приблизилась Янедикъ и легла рядомъ съ нимъ. Нсколько времени онъ не обращалъ на нее вниманія, пока она не начала тихо стонать. Онъ взглянулъ на нее и съ ужасомъ увидалъ въ полумрак, что у нея была большая рана въ боку, изъ которой текла кровь.

Страданія безсловесныхъ животныхъ еще страшне человческихъ. Они инстинктивно чувствуютъ приближеніе смерти, и въ ихъ стонахъ ясно слышится непреодолимое желаніе жить.

Для Роана эта бдная коза приносила не только физическую помощь, но и нравственное утшеніе, она была его единственнымъ другомъ и товарищемъ. Пока она его посщала, онъ не сознавалъ себя совершенно одинокимъ. Часто обнималъ онъ ее своими исхудалыми руками и плакалъ о тхъ дорогихъ ему существахъ, которыхъ она напоминала своимъ присутствіемъ.

А теперь она лежала у его ногъ, истекая кровью, и жалобно смотрла на него своими потухающими глазами.

— Янедикъ, Янедикъ!— воскликнулъ онъ въ безумномъ отчаяніи.

Коза знала свое имя и стала тихо лизать его руку, потомъ она вздрогнула всмъ тломъ, поникла головой и околла.

Наступила ночь, а Роанъ все еще стоялъ на колняхъ передъ бездыханнымъ трупомъ своего друга, и блдное лицо выражало дикую ярость. Онъ забылъ на время вс свои физическія стрададанія и видлъ въ бдномъ животномъ невинную жертву человческой жестокости. Онъ громко проклиналъ своихъ неумолимыхъ враговъ, и самыя безумныя идеи о мести наполняли его голову.

Ночь была бурная, и луна холодно освщала клокотавшія внизу волны. Часъ шелъ за часомъ. Роанъ все находился въ какомъ-то столбняк.

Наконецъ онъ вскочилъ и прислушался. Наступилъ уже отливъ, и море, очистивъ соборъ, шумло вдали, но какіе-то странные звуки примшивались къ знакомому реву волнъ. Онъ бросился къ отверстію пещеры и увидалъ, что соборъ былъ полонъ людей. Полученныя посл столь долгаго ожиданія лстницы были связаны веревками и приставлены къ стн. По нимъ лзли жандармы.

Когда Роанъ показался надъ ними, то они вскрикули отъ ужаса, словно увидали призрака. Но черезъ минуту они продолжали подниматься къ пещер.

XXXVI.
Побда.

Въ одно мгновенье Роанъ опрокинулъ об лстницы, но по счастью для осаждающихъ они забрались не высоко и могли соскочить, не причинивъ себ большаго вреда. Тогда Роанъ сталъ бросать внизъ собранные имъ у отверстія камни. Раздались крики, стоны, проклятія, жандармы быстро ретировались. Но послышался громкій голосъ: ‘Пли!’ И дождь пуль посыпался на дезертира, но ни одна не попала въ него.

Ясно было, что Пипріакъ потерялъ всякое терпніе и ршилъ покончить дло приступомъ. Снова подъ прикрытіемъ ружейнаго огня жандармы приблизились къ стн и приставили лстницы, но снова имъ пришлось отступить, благодаря падавшимъ на ихъ головы камнямъ. Казавшійся скоре дикимъ звремъ, чмъ человческимъ существомъ, Роанъ быстро двигался въ отверстіе пещеры и безъ устали бросалъ внизъ камень за камнемъ, его голодные взгляды были пристально устремлены на жестокія лица многочисленныхъ враговъ, и онъ не обращалъ никакого вниманія на свиствшія вокругъ него пули. Хотя его фигура представляла цль значительныхъ размровъ, но жандармы были такъ взволнованы, что не могли хорошо мтить, а потому онъ оставался цлымъ и невредимымъ.

Наконецъ жандармы отступили къ воротамъ и, какъ бы убдившись въ тщетности своихъ усилій, собрали военный совтъ. За ними виднлась толпа поселянъ обоего пола, которые громко выражали свой ужасъ и удивленіе. Видя, что его безопасности уже боле ничего не грозитъ, Роанъ удалился внутрь пещеры.

Но терпніе осаждающихъ окончательно лопнуло, и перерывъ въ атак не былъ продолжителенъ. У нихъ теперь были лстницы и другія необходимыя орудія атаки, а потому они ршили во что бы ни стало покончить съ человкомъ, который одинъ такъ долго сопротивлялся имъ. Живой, или мертвый онъ долженъ былъ попасть въ ихъ руки, и, конечно, въ эту самую ночь. Свирпствовавшая извн буря не мшала ихъ военнымъ дйствіямъ, а напротивъ способствовала имъ, отъ времени до времени луна скрывалась за тучи, и тогда подъ покровомъ мрака можно было идти на приступъ съ большими шансами на успхъ.

Въ третій разъ подъ прикрытіемъ ружейнаго залпа нсколько жандармовъ возобновили атаку. На этотъ разъ Роанъ не показывался, а лежа на живот, такъ что его не было видно снизу, началъ попрежнему бросать большіе и мелкіе камни на осаждающихъ. Но они уже привыкли къ этому новому роду снарядовъ и стали ловко уклоняться отъ нихъ. Такимъ образомъ ни одинъ изъ жандармовъ не былъ серьезно раненъ, и только нкоторые получили маловажные ушибы. Поэтому имъ удалось приставить къ стн лстницы, по которымъ они стали быстро подниматься на верхъ. Тогда Роанъ вскочилъ на ноги, взялъ громадный камень и, напрягая вс свои силы, бросилъ его на одну изъ лстницъ. По счастью для осаждающихъ они еще не достигли верхнихъ ступень, но лстница раскололась въ щепы и съ шумомъ упала на каменный полъ, увлекая за собой всхъ, которые находились на ней.

— Пли! пли!— раздался голосъ Пипріака, покрывая стоны раненныхъ, но прежде, чмъ эта команда была исполнена, Роанъ снова исчезъ въ пещер.

— Чортъ! Дезертиръ! Шуанъ!— кричалъ вн себя сержантъ, грозя кулаками невидимому врагу: — мы тебя доставимъ живымъ, или мертвымъ! Ну, ребята, еще разъ на приступъ.

И еще разъ возобновился необыкновенный поединокъ между однимъ осажденнымъ и массой осаждающихъ.

Зрлище, которое теперь происходило въ собор, было во всхъ отношеніяхъ поразительное. Въ полумрак раздавались бряцаніе оружія, выстрлы, крики, стоны, вдали у воротъ гудла устрашенная толпа поселянъ, на верху въ отверстіи пещеры виднлась человческая фигура, быстро двигавшаяся взадъ и впередъ, какъ страшный призракъ, а надъ нимъ на мрачномъ неб повременамъ выходила луна, освщая своимъ серебристымъ свтомъ эту странную картину, на заднемъ фон которой бушевало море.

Борьба становилась все упорне, и только неприступность его позиціи спасала Роана, такъ какъ его силы стали видимо ослабвать. Часъ шелъ за часомъ, и хотя все еще ему удавалось удерживать своихъ враговъ, но руки его были изрзаны въ кровь острыми камнями, его голова кружилась, въ глазахъ темнло, и онъ скоре слышалъ, чмъ видлъ осаждающихъ. Не надо забывать, что отъ голода, холода и утомленія у него не оставалось и десятой части его прежней гигантской силы.

Однако приступъ продолжался, и наконецъ сдланъ былъ новый, не предвиднный Роаномъ, тайный маневръ. Когда онъ еще нсколько разъ опрокинулъ оставшуюся невредимой лстницу, жандармы не только снова приставили ее къ стн и ползли по ней, но двое изъ нихъ, снявъ башмаки, стали незамтно взбираться съ обихъ сторонъ лстницы по разслинамъ утесовъ. Роанъ узналъ объ этомъ, только неожиданно увидавъ у своихъ ногъ два дико улыбавшихся лица. Съ громкимъ крикомъ онъ нагнулся и сбросилъ внизъ одного изъ этихъ смльчаковъ. Несчастный полетлъ въ пространство и не былъ убитъ только потому, что упалъ на руки стоявшей внизу толпы. Его товарищъ, боясь такой же судьбы, сталъ быстро спускаться.

Но въ эту минуту новый отрядъ осаждающихъ пошелъ на приступъ. Роанъ находился уже въ полномъ изнеможеніи, онъ ршительно ничего не видлъ передъ собой и машинально бросалъ камни, которыхъ у него уже оставалось очень мало. Наконецъ онъ схватилъ громадный осколокъ утеса и бросилъ его внизъ. Подъ тяжестью этого удара лстница грохнулась среди отчаянныхъ криковъ и стоновъ. Но Роанъ боле ничего не сознавалъ: онъ лишился чувствъ.

Долго ли продолжался этотъ обморокъ, онъ самъ не зналъ, но когда открылъ глаза, то увидалъ себя все въ той же пещер у самаго ея отверстія. Извн попрежнему завывалъ втеръ, и шумло море, но внутри собора все было тихо. Онъ осторожно выглянулъ и съ изумленіемъ увидалъ, что никого не было внизу. Луна ярко свтилась на безоблачномъ неб, и море быстро наполняло соборъ. Теперь ясно было, почему наступила безмолвная тишина: осаждающіе удалились передъ напоромъ прилива.

Борьба была окончена, и онъ остался побдителемъ, еслибъ у него былъ запасъ пищи, то онъ могъ бы попрежнему защищаться въ своей неприступной позиціи, хоть отъ ста человкъ. Но, увы, силы ему измняли, голодъ и холодъ окончательно извели его. Онъ теперь, дрожа всмъ тломъ, смотрлъ вокругъ себя съ полнымъ отчаяніемъ. Онъ храбро защищался до сихъ поръ, но сознавалъ, что дале защита была немыслима. На время его оставили въ поко, но осаждающіе должны были снова вернуться, и тогда его погибель была неминуема. Весь свтъ и самъ Богъ были дйствительно противъ него, какъ онъ подозрвалъ съ самаго начала.

Дико, почти безсмысленно смотря внизъ, онъ неожиданно увидалъ что-то черное, неподвижно лежавшее на выдавшейся гранитной глыб подъ самой пещерой. Вода его еще не покрыла, но быстро поднималась къ нему.

Сердце Роана замерло, и онъ сталъ съ лихорадочнымъ волненіемъ опускаться внизъ.

XXXVII.
Миражъ Лейпцигской битвы.

Когда Роанъ очутился на еще сухой гранитной глыб, то море быстро и съ страшнымъ шумомъ вторгалось въ ворота. Серебристая луна освщала что-то блое, лежавшее на этой глыб. Роанъ невольно вздрогнулъ: это было блдное человческое лицо, обращенное къ небу.

Онъ отскочилъ, вздрагивая всмъ тломъ. Черезъ минуту онъ снова посмотрлъ на страшный, но притягивавшій его къ себ предметъ. Блдное лицо было все также освщено луной, и Роанъ теперь ясно видлъ, что передъ нимъ находился человческій трупъ, уже частью залитый водой.

Одинъ изъ камней, брошенныхъ имъ сверху, попалъ въ этого человка и, причинивъ ему мгновенную смерть, лежалъ на его груди до сихъ поръ. Одна рука его высовывалась изъ-подъ камня, а страшное лицо смотрло на небо съ открытыми глазами.

Нельзя описать словами т чувства, которыя теперь наполняли сердце Роана Гвенферна. Какое-то странное ощущеніе, подобное физическому холоду, парализовало его послднія силы, онъ зашатался и едва не упалъ, сердце его было словно придавлено такимъ же камнемъ, какъ тотъ, который лежалъ на груди умершаго. Глаза его были налиты кровью, и ему казалось, что вокругъ него все пылало огнемъ. Онъ прислонился къ утесу, тяжело переводя дыханіе, какъ пораженный смертельными страданіями.

Порывъ жестокаго, кровожаднаго гнва, возбужденный нападеніемъ цлой толпы на него одного, прошелъ съ той минуты, какъ ему не приходилось боле защищаться. Битва кончилась, и онъ остался побдителемъ на пол сраженія, а у его ногъ лежалъ убитый. Если бы въ эту минуту его преслдователи вернулись и возобновили борьбу, онъ снова вступилъ бы въ кровавый бой, снова наносилъ бы своимъ врагамъ смертельные удары, но судьб было угодно, чтобы его побда была полная, и чтобы его противники, оставившіе въ его рукахъ своего убитаго товарища, боле не возвращались въ эту ночь.

Роанъ былъ давно знакомъ со смертью, но при другихъ, лучшихъ, обстоятельствахъ. Онъ видалъ, какъ умирали мужчины и женщины отъ болзни или старости, какъ они трогательно прощались со всми окружающими и уходили на тотъ свтъ, напутствуемые святою церковью, онъ съ любовью слушалъ древнее кельтическое пніе за упокой души покойника. Тогда его руки не были обагрены кровью, а теперь онъ долженъ былъ впервые узнать и въ самыхъ ужасныхъ условіяхъ то чувство, которое возбуждаетъ смерть въ убійцахъ и воинахъ. Теперь онъ видлъ передъ собою роковое доказательство, что онъ собственными руками уничтожилъ ту таинственную эагадку, которая называется человческой жизнью. Положимъ, его оправдывали обстоятельства, и онъ убилъ врага въ самозащит, но что могло значить такое оправданіе для души Роана, столь же чуткой, какъ щупальцы морской медузы. Онъ сознавалъ только одно и то въ смертельной агоніи, что онъ, полный любви и доброты, никогда не поднимавшій руки противъ какого бы то ни было живаго существа, убилъ ближняго. Для него не было никакого оправданія. Съ этой минуты жизнь его была отравлена. Таковъ былъ роковой конецъ всхъ его мечтаній о всеобщей любви, о всеобщемъ мир.

Прошло нсколько времени, и Роанъ наконецъ собрался съ силами, чтобы посмотрть, кого онъ убилъ. Въ глубин души онъ молилъ небо, чтобы это былъ его злйшій врагъ Мишель Гральонъ, потому что тогда совершенное имъ убійство имло бы хоть тнь оправданія. Но одного взгляда было ему достаточно, чтобы прійти въ совершенное отчаяніе. Убитый былъ въ мундир, и у него виднлись сдые волосы. Это былъ Пипріакъ.

Хотя старый сержантъ предводительствовалъ осаждающими, но Роанъ никогда не считалъ его своимъ врагомъ. Онъ былъ веселымъ товарищемъ его отца, всегда отличался добродушіемъ подъ маской военной суровости и въ сущности только исполнялъ свою обязанность, стараясь поймать дезертира живымъ, или мертвымъ. Роанъ даже былъ увренъ, что онъ съ радостью узналъ бы о спасеніи преслдуемаго имъ человка, если бы только это было возможно.

Смерть придаетъ какое-то достоинство самому обыкновенному лицу, и черты Пипріака имли теперь что-то почтенное, величественное. Бдный старикъ! Наступилъ конецъ всмъ его грубымъ шуткамъ и проклятіямъ. Ему уже боле не услаждать своей жизни бутылкой вина, или фляжкой водки. Онъ также, какъ тысячи и тысячи людей, принесъ себя въ жертву Титану, повелвавшему всмъ міромъ, и хотя онъ палъ не со славой на пол битвы, но все-таки погибъ, исполняя свой долгъ. Во всякомъ случа онъ былъ хорошій человкъ, съ добрымъ сердцемъ, хотя и съ грубыми манерами. Такъ, по крайней мр, думалъ Роанъ Гвенфернъ, печально смотря на его лицо, освщенное луной.

Боже мой, какой ужасъ убить человка! Лучше было лежать мертвымъ, какъ Пипріакъ, чмъ испытать страшную агонію, которая наполняла сердце Роана.

Тяжелый камень все еще лежалъ на груди убитаго. Роанъ теперь подошелъ ближе, поднялъ камень и бросилъ его въ воду. Мертвое тло, освободившись отъ давившей его тяжести, перевернулось и тихо колыхалось на волн у ногъ Роана.

Между тмъ, море все прибывало и уже достигало до его колнъ. Приливъ долженъ былъ еще продолжаться боле часа. Бросивъ послдній взглядъ на мертваго, Роанъ медленно вернулся въ свою пещеру. Очутившись тамъ, онъ сталъ прислушиваться. Высоко надъ нимъ слышался отдаленный говоръ человческихъ голосовъ. Тутъ впервые онъ понялъ свое новое положеніе. Хотя онъ убилъ человка въ самозащит, но, все-таки, онъ былъ убійцей въ глазахъ закона и рано, или поздно долженъ искупить свое преступленіе казнью. Съ ужасомъ напрягаетъ онъ глаза, чтобы разглядть, видно ли на вод мертвое тло. Теперь море совершенно наполняетъ соборъ, и на тусклой его волн колышется при лунномъ свт бездыханный трупъ Пипріака. Роанъ вскрикиваетъ отъ отчаянія и бросается на колни.

Онъ молитъ Бога, но не о прощеніи, а о мести, о справедливости. ‘Я невиненъ въ смерти этого человка, Всеправосудный Господь,— произноситъ онъ: — не на моей голов его кровь, а на голов того, кто преслдовалъ меня, какъ дикаго звря, и довелъ меня до убійства,— того, чей мечъ набрасываетъ тнь на весь міръ. Онъ сдлалъ меня проклятымъ, и да будетъ онъ самъ проклятъ. Воздай ему, Господи, по дламъ его!’.

Произнеся эти слова, Роанъ вскочилъ на ноги и, уже не думая о своей безопасности, въ какомъ-то дикомъ порыв бросился на тропинку, которая вела на вершину утесовъ.

Эта ночь была памятна всему міру. Она слдовала за Лейпцигской битвой 19-го октября 1813 года.

Обстоятельство, которое мы теперь разскажемъ читателямъ, различно передается людьми, близко знающими исторію Роана Гвенферна. Одни боле суеврные считаютъ, что онъ въ этомъ случа былъ очевидцемъ небеснаго виднія, другіе хотя и допускаютъ существованіе подобнаго виднія, но утверждаютъ, что оно было плодомъ умственнаго и психическаго разстройства, слдствіемъ болзненной игры воображенія подъ вліяніемъ укоровъ совсти, а третьи, наиболе скептическіе, увряютъ, что это видніе было возбуждено его разстроеннымъ воображеніемъ только въ послдующіе года, когда вс его воспоминанія смшивались въ одну туманную картину. Какъ бы то ни было, онъ самъ торжественно удостоврялъ, что въ ту ночь, когда онъ бжалъ изъ пещеры посл убійства Пипріака, онъ видлъ на неб удивительный миражъ.

Луна неожиданно спряталась за облака, и передъ глазами устрашеннаго Роана густыя облака, заволакивавшія небо, приняли странныя чудовищныя формы великой арміи, двигавшейся чрезъ большую рку и по громадному полю битвы, усянному мертвыми тлами. Полки шли за полками, кавалерійскіе эскадроны слдовали за эскадронами, батареи скакали за батареями, а среди нихъ виднлась гигантская тнь человка, который, сидя на лошади, указывалъ рукою путь своимъ бгущимъ легіонамъ. Лицо его было блдное, какъ смерть, а взглядъ его холодныхъ потухшихъ глазъ выражалъ полное отчаяніе. Роанъ узналъ въ немъ того, кто безжалостно преслдовалъ его, и котораго онъ видлъ нсколько времени тому назадъ во сн — Наполеона.

Дйствительно въ эту самую ночь, 13-го октября 1813 года, французская армія, подъ предводительствомъ Наполеона, отступала отъ Лейпцига.

XXXVIII.
Жертва приступа.

Когда осаждающіе вернулись въ соборъ посл отлива, то нашли трупъ Пипріака у самыхъ воротъ, куда его смыла вода. Не безъ страха они еще разъ подставили къ стн лстницы и ползли къ пещер. Но теперь они не встртили никакого сопротивленія и, обыскавъ всю пещеру, не нашли въ ней никого. Очевидно, Роанъ, испуганный совершеннымъ преступленіемъ, бжалъ, куда, они не знали, и въ сущности теперь это ихъ нимало не интересовало, такъ какъ все ихъ вниманіе было сосредоточено на неожиданной смерти Пипріака.

Между тмъ наступила утренняя заря, и буря стихла. Жандармы, окруженные толпой поселянъ, вынесли на рукахъ тло своего начальника изъ собора, и печальная процессія двинулась по лстниц св. Трифина и по зеленой полян къ селенію. Не смотря на вс его недостатки, сержанта вс любили, а потому роковая катастрофа, окончившая такъ внезапно его жизнь, возбудила всеобщее сожалніе, и вс, сопровождавшіе его мертвое тло, были чрезвычайно грустны, мрачны.

Достигнувъ кабачка въ Кромлэ, жандармы внесли въ кухню свою ношу и положили ее на большой деревянный столъ, одинъ изъ нихъ снялъ съ себя шинель и покрылъ ею не только туловище, но и блдное, забрызганное кровью лицо покойника. Бдный Пипріакъ! Какъ часто въ этой кухн онъ пилъ вино, курилъ трубку и полупьяный любезничалъ съ рыжей служанкой Ивонной. Теперь уже все это кончено навсегда.

Вскор кабачекъ наполнился народомъ, такъ какъ всть о случившемся быстро распространилась повсюду, и въ числ другихъ явился патеръ. Блдный, какъ полотно, онъ опустился на колни и произнесъ безмолвную молитву. Потомъ онъ всталъ и спросилъ у жандармовъ:

— А Роанъ гд? Его взяли?

— Нтъ, и его никогда не возьмутъ живымъ,— отвчалъ жандармъ Пьеръ: — мы обыскали пещеру и вс окрестные утесы, но все тщетно. Его охраняетъ самъ дьяволъ.

Одобрительный гулъ пробжалъ въ толп.

— Какъ все это случилось?— спросилъ снова патеръ: — вы хотли его схватить, и онъ убилъ Пипріака въ самозащит, не правда ли?

Вс жандармы наперерывъ стали разсказывать, какъ дьяволы, которымъ продалъ душу Роанъ, энергично ему помогали защищаться и бросали на осаждающихъ такія громадныя гранитныя глыбы, которыя были бы не подъ силу простому смертному. Этотъ разсказъ былъ встрченъ общимъ сочувствіемъ, потому что онъ вполн соотвтствовалъ суеврію поселянъ и удовлетворительно объяснялъ столь продолжительную борьбу вооруженнаго отряда съ однимъ человкомъ.

Въ числ послднихъ лицъ, явившихся въ кабачекъ, былъ старый капралъ, съ оставшимися у него Маккавеями.

— Упокой, Господи, его душу, онъ былъ храбрый человкъ,— сказалъ ветеранъ:— онъ исполнилъ свой долгъ въ отношеніи императора, и милосердый Господь его вознаградитъ.

— Къ тому же,— прибавилъ патеръ въ полголоса:— онъ погибъ въ честномъ бою, все равно что на пол брани.

— Нтъ,— воскликнулъ капралъ твердымъ голосомъ: — это не такъ. Онъ былъ измннически убитъ трусомъ и шуаномъ, котораго Господь покараетъ за его преступленія. Я это говорю, хотя онъ мн, увы, и родственникъ.

— Конечно,— отвчалъ патеръ, грустно качая головой.— Все это произошло отъ его сопротивленія вол императора, но онъ защищалъ свою жизнь, и еслибъ не убилъ Пипріака, то его схватили бы и подвергли смерти. Къ тому же это была борьба неравная: онъ былъ одинъ, а ихъ много.

— Онъ не одинъ, а за него стоитъ тысяча чертей,— воскликнули нсколько жандармовъ.

— Онъ былъ не правъ съ самаго начала,— продолжалъ философствовать патеръ:— одинъ человкъ не можетъ перевернуть весь свтъ по своему, хотя бы весь свтъ и ошибался, долгъ всякаго повиноваться Богу, закону, императору. Онъ не хотлъ исполнить своего прямого долга, и вотъ онъ пролилъ кровь ближняго, а за это рано, или поздно Господь всегда покараетъ.

Слушавшая его толпа крестилась съ лихорадочной дрожью, и никому не приходила въ голову мысль, что Роанъ Гвенфернъ въ глазахъ неба былъ такимъ же убійцей, какъ вс, принимающіе участіе въ войн, съ той только разницей, что онъ дйствовалъ одинъ и только защищался, а войска дерутся на войн въ числ десятковъ и сотенъ тысячъ людей. Но такова человческая справедливость, и т самые люди, которые поклонялись Наполеону, какъ великому генію, чуть не божеству, отворачивались отъ Роана, какъ отъ гнуснаго преступника.

Въ это самое время Марселла сидла въ хижин вдовы Гвенфернъ и тщетно старалась ее утшить.

— Это все правда, тетя Лоиза,— говорила она, заливаясь слезами:— Пипріакъ убитъ, и его тло принесли въ кабачекъ, но Роанъ еще живъ. Онъ убилъ Пипріака.

— Что-жъ ему было длать?— отвчала старуха, всхлипывая:— онъ долженъ же былъ защищаться.

— Но теперь никто не будетъ сожалть о немъ, такъ какъ его руки обагрены кровью, никто его не пріютитъ и не дастъ ему куска хлба. Чтобъ примириться съ Богомъ, ему необходимо сдаться властямъ и очистить свою душу покаяніемъ.

— Такъ ли, Марселла?

— По крайней мр, такъ вс говорятъ, даже отецъ Роланъ, при всей его доброт. Но я уврена, что это неправда, что онъ не убійца.

— Конечно, это не правда. Виноваты его преслдователи, а не онъ, бдный мальчикъ. Господь его проститъ за то, что онъ убилъ ближняго въ самозащит и въ безумномъ порыв.

Но, не смотря на убжденіе въ невиновности Роана, об женщины признавали, что убить представителя великаго императора было святотатствомъ, и что къ человку, совершившему такое преступленіе, какъ бы оно ни оправдывалось обстоятельствами, люди не могли чувствовать никакой жалости. Съ этой минуты Роанъ становился навсегда отверженцемъ, и ничья рука не протянулась бы къ нему для оказанія помощи.

Пока он об горевали и плакали, въ хижину вошелъ Янъ Горонъ и объяснилъ, что, не смотря на вс поиски, не могутъ отыскать Роана, который во время переполоха въ предыдущую ночь бжалъ и, вроятно, нашелъ новое невдомое еще убжище.

— Я слышалъ и другія новости,— сказалъ молодой человкъ, желая перемнить разговоръ.— Саксонскій король измнилъ императору, и французская армія стянута къ Лейпцигу. Нкоторые увряютъ, что счастье, наконецъ, отвернулось отъ императора, и что вс короли отвернулись отъ него. Конечно, онъ привыкъ глотать за завтракомъ съ полдюжины королей и, по всей вроятности, теперь сдлаетъ то же.

Въ другое время подобныя всти взволновали бы Марселлу, но въ настоящую минуту он потеряли для нея всякій интересъ. Судьба Франціи и Наполеона совершенно стушевывалась въ ея глазахъ передъ ея личнымъ горемъ. Но, все-таки, она пожала плечами при одной мысли, что императоръ могъ потерпть пораженіе, и сказала:

— Вы говорите, наша армія теперь въ Лейпциг, тамъ находятся, значитъ, Хоель и Гильдъ. Мы получили отъ нихъ письмо на прошедшей недл. Они оба здоровы и невредимы, хотя три раза были въ огн. Они близко видли императора и находятъ, что онъ очень постарлъ. Какъ жаль, что Роанъ не съ ними и не служитъ здравымъ, невредимымъ великому императору.

Она горько зарыдала, и вдова Гвенфернъ вторила ея рыданіямъ.

Наступила ночь, мрачная, бурная, втеръ, утихшій днемъ, снова дико завывалъ, и на мор разразилась буря, какъ наканун. Маленькая хижина матери Роана содрогалась отъ сильныхъ порывовъ втра, а проливной дождь стучалъ въ окна. Марселла осталась ночевать у бдной старухи и послала домой всточку, что она не вернется раньше утра.

Торфъ подъ очагомъ почти весь сгорлъ, и хижина освщалась только маленькой лампой, висвшей съ потолка. Об женщины сидли, близко прижавшись другъ къ другу, и то молча плакали, то шепотомъ изливали свое горе, чувствуя, что весь міръ былъ противъ нихъ. Неожиданно среди завываній втра и проливнаго дождя послышался стукъ въ окно.

Марселла вскочила. Стукъ повторился и на этотъ разъ въ дверь, которая была заперта.

— Откройте,— произнесъ голосъ, который болзненно откликнулся въ сердцахъ старухи и молодой двушки.

Первая поднялась, блдная, какъ смерть, а Марселла подбжала къ двери и отворила ее.

Въ хижину быстро, безмолвно вошелъ человкъ. Об женщины знали, кто онъ, прежде чмъ взглянули на него, прежде чмъ схватили его за руки. Сердце инстинктивно подсказало имъ, что это было существо, которое он любили боле всего на свт.

Не теряя головы, Марселла заперла дверь и опустила занавсъ на окн, а Роанъ приблизился къ едва пылавшему подъ очагомъ огню. Въ лохмотьяхъ, полуобнаженный, весь мокрый и забрызганный грязью, съ растрепанными волосами, потухшимъ взглядомъ, съ блдными впавшими щеками, онъ дико озирался кругомъ.

— Хлба,— произнесъ онъ, наконецъ, глухо, вмсто всякаго привтствія.

Об женщины, смотрвшія на него съ безмолвнымъ ужасомъ, вспомнили теперь, что онъ умиралъ съ голоду. Марселла быстро принесла пищи и поставила противъ него, онъ набросился на нее, какъ дикій зврь. Тутъ материнское сердце не выдержало, несчастная опустилась на колни подл сына и, схвативъ его лвую руку, стала покрывать ее поцлуями.

— Дитя мое, дитя мое,— лепетала она, всхлипывая.

Но Роанъ не обращалъ на нее никакого вниманія, онъ думалъ только о пищ, видлъ только пищу, и лишь когда онъ выпилъ водки, которую принесла Марселла, онъ какъ бы впервые узналъ ее.

— Это ты, Марселла,— промолвилъ онъ глухимъ голосомъ.

Она ничего не отвчала, но глаза ея были полны слезъ.

— Я умиралъ съ голоду и пришелъ пость,— продолжалъ Роанъ съ дикимъ хохотомъ:— жандармы теперь заняты другимъ и не придутъ, а если и придутъ, то я готовъ ихъ встртить. Вы слышали о Пипріак? Старый дуракъ получилъ свой расчетъ, вотъ и все. Ну, ужъ ночка!

Его голосъ звучалъ такъ странно, такъ безсознательно, что об женщины невольно содрогались.

— А ты все попрежнему красавица,— произнесъ онъ снова, смотря на Марселлу.— Впрочемъ ты не голодаешь. Если бы не этотъ проклятый голодъ, то мн жилось бы очень весело. Но теперь, посмотри, на мн только кожа и кости. Если бы ты встртила меня на чистомъ воздух, то приняла бы за призрака. Я вижу, что и теперь я пугаю тебя, Марселла. Боже мой, ты меня боишься!

— Нтъ, Роанъ, я тебя не боюсь,— отвчала молодая двушка, заливаясь слезами.

Онъ пристально посмотрлъ на нее и схватился рукой за свое сердце.

— Скажи,— промолвилъ онъ: — зачмъ ты такъ нехорошо смотришь на меня? Разв ты ненавидишь меня теперь?

— Нтъ, нтъ. Богъ съ тобой!

Она опустилась на колни рядомъ со старухой, и пока послдняя цловала его лвую руку, Марселла схватила правую и припала къ ней лбомъ. Он об плакали, а онъ сидлъ, какъ бы очарованный, не зная, былъ ли онъ на яву, или во сн. Неожиданно онъ вырвалъ свои руки и громко произнесъ:

— Вы съ ума сошли. Вы не знаете, до кого вы прикасаетесь, кого вы ласкаете? Я убійца. Люди и самъ Богъ противъ меня. Я убилъ Пипріака, стараго товарища моего отца. Ахъ, если бы вы видли его трупъ! Страшно вспомнить, какъ камень раздавилъ ему грудь. Я убилъ старика, а отецъ мой такъ любилъ его!

Он рыдали сильне прежняго и еще ближе прижимались къ нему, руки его были мокры отъ ихъ слезъ. Сердце отверженца смягчилось, и глаза его стали влажными. Онъ крпко обнялъ ихъ и промолвилъ:

— Мама! Марселла! Вы не боитесь меня, не питаете ко мн ненависти?

Он посмотрли на него, и глаза ихъ одинаково свтились любовью, онъ былъ для нихъ теперь еще дороже, благодаря его горю, даже его грхамъ. Онъ впился взглядомъ въ Марселлу, отъ которой не ожидалъ такой пламенной преданности. Въ голов его воскресло счастливое прошедшее и, закрывъ лицо руками, онъ зарыдалъ, какъ ребенокъ, но почти безъ слезъ, потому что голодъ осушилъ ихъ источникъ.

Но вдругъ онъ вскочилъ и сталъ со страхомъ прислушиваться. Не смотря на втеръ и дождь, его чуткое ухо услыхало шаги подл хижины.

Прежде, чмъ они успли произнести хоть одно слово, кто-то постучалъ въ дверь.

— Погасите огонь,— прошептала Марселла.

И Роанъ немедленно исполнилъ ея приказаніе.

Въ хижин стало совершенно темно, онъ скрылся въ углу, а Марселла подошла къ двери.

— Кто тамъ? Откликнитесь!— произнесъ громкій голосъ извн.— Не держите христіанской души цлую ночь на дожд.

— Вы не можете войти,— отвчала Марселла: — уже поздно, и мы лежимъ въ постел.

— Я знаю по голосу, что это вы, Марселла Дерваль. Я пришелъ сюда именно, чтобы поговорить съ вами. Я имю сообщить вамъ кое-что. Отворите дверь. Это я — Мишель Гральонъ.

— Кто бы вы ни были,— отвчала Марселла:— уходите.

— Уйти! Нтъ, я не уйду, пока не увижу васъ, пока не поговорю съ вами. Отоприте дверь, или я сломаю ее.

И онъ сталъ изо всей силы бить кулаками по двери, которая была заперта на маленькую задвижку. Еще нсколько минутъ, и дверь съ шумомъ отворилась. Старуха Гвенфернъ вскрикнула отъ ужаса, а блдная, какъ смерть, Марселла оттолкнула ввалившагося въ хижину Мишеля Гральона.

— Зачмъ вы пришли сюда?— воскликнула она:— ни шагу дале. Если бы тутъ были мои братья, или даже дядя, то вы не посмли бы это сдлать. Ступайте вонъ, или я ударю васъ.

Юноша захохоталъ, и Марселла теперь только замтила, что онъ былъ пьянъ.

— Бей!— дерзко произнесъ онъ нетвердымъ голосомъ: — твоя ручка не ударитъ больно, впрочемъ, ты только капризничаешь, милашка. Наше дло покончено, твой дядя согласенъ, да и ты не станешь боле противиться теперь, потому что твоего труса доканали. Вдь Марселла Гральонъ лучше звучитъ, чмъ Марселла Дерваль.

Пошатываясь со стороны на сторону, онъ приблизился къ ней и обнялъ ее, она ударила его кулакомъ по лицу, но онъ только засмялся.

— Отпустите меня, ради Бога отпустите,— промолвила она, но не громко, боясь, чтобы ея крики не заставили Роана покинуть свое убжище.

Она напрягла вс свои силы и вырвалась на свободу, отталкивая отъ себя Мишеля Гральона, который очутился передъ старухой, которая стояла среди хижины, словно призракъ.

— А, это вы,— воскликнулъ онъ: — вы слыхали, что надлалъ вашъ негодяй? Онъ убилъ Пипріака, и когда его поймаютъ, то предадутъ страшной пытк. Вотъ что значитъ рожать на свтъ трусовъ, старуха. Мн жаль васъ, но вы во всемъ виноваты.

— Молчите, Мишель Гральонъ,— произнесла Марселла, дрожа отъ страха:— ради Бога молчите и уходите поскоре.

— Я пришелъ за тобой и не оставлю тебя подъ этимъ кровомъ,— закричалъ онъ во все горло и съ громкимъ хохотомъ снова обнялъ молодую двушку:— ты скоро будешь Марселлой Гральонъ, и теб не мсто въ дом шуана и труса. Не упрямься, а то я разсержусь, я, который такъ люблю тебя.

Онъ нагнулся къ ней и хотлъ ее поцловать, но въ эту минуту чья-то рука схватила его за горло и оттолкнула назадъ. Онъ съ изумленіемъ взглянулъ настоявшаго передъ нимъ человка, и сердце его дрогнуло.

— Помогите! Дезертиръ! Помогите!— заревлъ онъ, но Роанъ одной рукой стиснулъ ему горло, а другой замахнулся на него.

— Молчать,— произнесъ онъ тихо, но ясно,— ты теперь попался въ мои руки, Мишель Гральонъ. Если ты умешь молиться, то не теряй минуты: я тебя убью. Ты, негодяй, затравилъ меня, какъ собаку, ты заставилъ меня голодать, ты боле виноватъ передо мной, чмъ Пипріакъ, и теперь наступила твоя послдняя минута.

Мишель Гральонъ тщетно старался освободить себя изъ сильныхъ рукъ Роана, и дйствительно ему пришелъ бы конецъ, еслибъ об женщины не стали умолять о пощад. Ихъ просьбы заставили Роана прійти въ себя и сознать свое опасное положеніе. Онъ оттолкнулъ Гральона и быстро направился къ двери.

Очутившись на свобод и видя, что Роанъ намренъ искать спасенія въ бгств, Мишель снова громко закричалъ:

— Помогите! Дезертиръ! Помогите!

Но эти слова замерли на его губахъ, въ ту же минуту Роанъ схватилъ его обими руками и бросилъ съ такой силой на полъ, что онъ потерялъ сознаніе. Взглянувъ еще разъ на мать и Марселлу, бдный отверженецъ выбжалъ въ дверь и исчезъ въ окружающемъ мрак.

XXXIX.
Мадонна Ненависти.

Осень 1813 года была мрачной, бурной годиной, на земл происходила чудовищная борьба между императорами и королями, между многочисленными враждебными арміями, а на неб боролись черныя тучи, наводняя дождемъ почву, пропитанную кровью. И на земл и на неб не было просвта.

Среди этой общей бури, и физической и политической, Наполеонъ быстро ретировался къ предламъ Франціи, передъ нимъ виднлись изумленныя, испуганныя лица его соотечественниковъ, за нимъ слышались гнвные крики враговъ, съ каждымъ шагомъ его положеніе становилось отчаянне. А между тмъ, по свидтельству очевидцевъ, онъ былъ спокоенъ, его лицо было безчувственное, хладнокровное. Его не преслдовали призраки пятидесяти тысячъ французовъ, погибшихъ въ Лейпциг, а если и преслдовали, то онъ отгонялъ ихъ отъ себя. Но зато его окружали, тревожили и тяготили призраки живыхъ голодныхъ, обезумвшихъ французовъ, призраки прежней его славы и могущества. Такимъ образомъ онъ достигъ Эрфурта, гд еще недавно предсдательствовалъ на памятномъ конгресс государей. Все теперь измнилось, и онъ самъ видлъ, что наступило начало конца, что кровавая волна, набжавшая на Европу, пошла на убыль, оставляя за собой массы труповъ и обломковъ престоловъ. Вс силы земныя мало-по-малу покидали его, и онъ, словно лютая смерть на бломъ кон шелъ на встрчу своего злого рока, а надъ нимъ витала, какъ всегда среди окружавшихъ его призраковъ, страшная тнь меча.

25 октября, по словамъ одного изъ современниковъ, онъ выхалъ изъ Эрфурта ‘въ такую же бурю физическую, какъ та, которая клокотала въ политическомъ мір’.

Мрачно, бурно было и въ отдаленной Бретани, на морскомъ берегу, въ окрестностяхъ уединеннаго Кромлэ. Свинцовыя тучи заволакивали небо, дождь лилъ ливмя, и соленыя морскія брызги заносились втромъ на разстояніе многихъ милей отъ берега. Кромлэ дрожалъ на своихъ твердыхъ устояхъ, и подъ нимъ грохотала невидимая, подземная рка.

Однажды вечеромъ, въ темнот, медленно пробиралась по равнин, простирающейся къ сверу изъ Кромлэ, одинокая человческая фигура. Она направляла свои шаги къ селенію, которое еще отстояло на нсколько миль и скрывалось отъ глазъ облаками дождя и морской пны, которыя неистово кружилъ въ воздух втеръ, бушевавшій весь день, а теперь перешедшій въ ураганъ.

Это былъ старикъ, одежда на немъ была крестьянская, а за спиной виднлся мшокъ, какъ у нищихъ, онъ едва подвигался отъ втра и непогоды, тяжело опираясь на дубовый посохъ.

При каждомъ его шаг буря усиливалась, и темнота становилась непроницаеме, онъ шелъ словно среди нависшихъ тучъ. По временамъ мимо него проносилась, какъ бы призракъ, устрашенная скотина, искавшая убжища, или передъ нимъ тускло свтились мокрые друидскіе камни. Наконецъ онъ остановился въ колебаніи, въ ушахъ у него раздавался словно отдаленный шумъ волнъ. Онъ посмотрлъ по сторонамъ и увидлъ въ двухъ шагахъ отъ себя, среди уединенной равнины, какое-то зданіе, мрачно выглядывавшее изъ туманной мглы. Съ радостью направлился онъ къ нему и черезъ минуту стоялъ передъ его дверью.

Зданіе было полуразрушенное, почернвшія отъ времени стны и часть крыши сохранились въ прежнемъ вид, но дверь и окна исчезли, быть можетъ, отъ насильственнаго прикосновенія человческихъ рукъ во время революціи. На переднемъ фасад виднлась надпись: ‘Notre Dame de la Haine’ (Мадонна Ненависти).

Странникъ вздрогнулъ, но потомъ съ странной улыбкой вошелъ въ часовню и, опустившись на каменную скамью у самой двери, сталъ осматривать ея внутренность. Дйствительно это была часовня, но заброшенная и никогда, повидимому, не посщаемая богомольцами. Такихъ часовенъ не мало въ Бретани и до сихъ поръ, он служатъ живымъ доказательствомъ, до чего можетъ дойти религія въ минуты дикаго, безумнаго фанатизма. Въ сущности и эта часовня не была всми покинута, какъ казалось по вншнему ея виду, напротивъ, сюда являлись мужчины и женщины въ минуты отчаянія и тутъ выливали свою накипвшую злобой душу, осыпая проклятіями своихъ враговъ. Вс они молили Мадонну Ненависти отомстить за нихъ и послать смерть ненавистному существу ‘втеченіе года’. Такъ видоизмнилась въ ихъ сердц, переполненномъ мрачными человческими страстями, свтлая, вселюбящая христіанская вра, и эта Мадонна Ненависти была имъ дороже, миле Мадонны Любви!

Въ часовн было темно, и чрезъ отверстіе въ крыш, а также сквозь окно безъ рамы, дождь безжалостно барабанилъ по изуродованной каменной стату Мадонны, она стояла на своемъ пьедестал въ томъ мст, гд нкогда возвышался престолъ, и была до того грубо сдлана, до того искалчена временемъ и человческой рукой, что едва походила на изображаемый ею священный предметъ. И, однако, она не потеряла своей таинственной силы, или, по крайней мр, не изсякла вра въ ея таинственную силу, у ея подножія виднлась груда приношеній, состоявшихъ изъ четокъ, бусъ, бронзовыхъ и мдныхъ медальоновъ, даже лентъ и остатковъ человческой одежды. Одинъ изъ медальоновъ былъ совершенно новый, и горе тому человку, волоса котораго находились въ немъ, если Мадонна Ненависти вняла молитв той, которая принесла его сюда.

Полъ часовни былъ вымощенъ, но немногіе изъ камней оставались на мст. Всюду росла сорная трава, насыщенная дождемъ, а вокругъ статуи Мадонны бурьянъ достигъ такой высоты, что почти скрывалъ ее, хотя спереди сохранилась плита, на которой преклоняли колна странные поклонники этой чудовищной святыни.

Взглянувъ во внутренность часовни и тяжело вздохнувъ, старикъ вынулъ изъ своего мшка кусокъ хлба. Но не усплъ онъ утолить своего голода, какъ услышалъ вблизи словно человческій стонъ. Онъ вперилъ глаза въ окружавшую темноту и съ трудомъ разглядлъ фигуру, лежавшую на плит передъ статуей Мадонны.

Это былъ человкъ, но по его неподвижной поз онъ казался или спящимъ, или въ обморок, дождь безжалостно мочилъ его спину, а онъ лежалъ навзничь и тихо стоналъ, или бормоталъ что-то. Нельзя было представить себ боле несчастнаго существа: лохмотья едва покрывали его нагое тло, нечесанные волоса въ безпорядк висли по его плечамъ.

Старикъ подошелъ къ нему и дотронулся до его плеча. Онъ вскочилъ, какъ ужаленный, и налитые кровью глаза его такъ дико, такъ безсознательно сверкали на блдномъ, испитомъ лиц, что старикъ невольно отшатнулся.

— Роанъ!— промолвилъ онъ шепотомъ.— Роанъ Гвенфернъ!

Руки несчастнаго, яростно поднятыя въ самозащиту, опустились въ безсильномъ отчаяніи. Лице его уже боле не выражало зврской злобы, но смотрло также безсознательно. Однако онъ промолвилъ:

— Учитель Арфоль!

Дйствительно это былъ странствующій учитель, мало измнившійся, хотя еще боле сдой и печальный. Онъ схватилъ обими руками правую руку Роана и нжно посмотрлъ на него. Прошло нсколько минутъ, и никто не промолвилъ ни слова. Наконецъ учитель Арфоль воскликнулъ:

— Ты живъ! Ты живъ! Вс говорили, что ты умеръ, но я не врилъ и надялся. Слава Богу, ты живъ!

Однако едва ли можно было славить Бога за сохраненіе жизни въ такомъ вид. Лучше смерть, чмъ такое существованіе. На всхъ гонимыхъ существъ тяжело смотрть, но нтъ страшне зрлища, какъ лице затравленнаго человка.

— Я шелъ въ Кромлэ и завернулъ сюда, чтобы укрыться отъ бури,— продолжалъ старикъ:— кто бы могъ подумать, что я увижу здсь тебя. Это дурное мсто, и приходящіе сюда — дурные люди. Что ты длалъ тутъ, Роанъ? Ты молился Мадонн Ненависти?

— Да,— отвчалъ Роанъ, поднимая глаза, дотол устремленные на землю.

— Ты много выстрадалъ, и твои враги безжалостны. Да поможетъ теб Богъ, мой бдный Роанъ.

— Я надюсь не на Бога, а на нее!— произнесъ юноша съ какой-то презрительной, безумной улыбкой.— Если она мн не поможетъ, то значитъ никто надо мной не сжалится. Я часто здсь молюсь и призываю проклятія на голову Наполеона. О, Мадонна!— воскликнулъ онъ, простирая руки къ стату:— Мадонна Ненависти! Услыши мой голосъ и изведи его въ теченіе года.

Онъ весь дрожалъ отъ дикой ярости, и еслибъ старикъ не схватилъ его за плечи, то онъ снова распростерся бы на каменной плит.

— Сядемъ и поговоримъ,— сказалъ учитель:— у меня есть хлбъ и красное вино, подимъ, выпьемъ и поговоримъ, какъ въ старину. Я принесъ новости.

Что-то въ тон Арфоля подйствовало смягчающимъ образомъ на Роана, и онъ молча повиновался. Они сли на каменную скамейку у входа въ часовню. Мракъ былъ непроницаеме прежняго, и втеръ дулъ, какъ никогда, но дождь миновалъ. Мало-по-малу несчастный юноша успокоился. Посл многихъ просьбъ старика онъ полъ хлба и выпилъ вина. Щеки его покрылись румянцемъ и онъ сталъ тихимъ, послушнымъ, какъ дитя.

Постепенно учитель вывдалъ у него вс подробности его положенія. Проблуждавъ нсколько дней по уединенной равнин, онъ снова вернулся въ пещеру св. Гильда и оттуда явился въ часовню, жаждая помолиться Мадонн Ненависти.

— Если меня опять станутъ осаждать,— прибавилъ онъ:— то я уйду изъ пещеры такимъ путемъ, котораго никто не знаетъ. Вамъ извстна эта пещера, но я одинъ изслдовалъ вс ея закоулки. Когда я убилъ Пипріака, то мн сдлалось невыносимо оставаться въ ней, его призракъ меня постоянно преслдовалъ, въ особенности ночью. Страшно убить человка, да еще друга своего отца. Наконецъ, въ одну бурную ночь я не могъ боле выносить зрлища этого преслдующаго меня призрака и, выбивъ кремнемъ огонь, зажегъ свой факелъ, держа который въ рукахъ я сталъ ходить взадъ и впередъ по пещер. Тутъ впервые я замтилъ въ самомъ темномъ углу пещеры отверстіе, въ которое проникнуть можно только ползкомъ, я на четверенькахъ пролзъ въ него и очутился въ другой пещер, почти столь же большой, какъ первая. Тогда я сказалъ себ: ‘Пусть они снова приходятъ, меня здсь никто не найдетъ’. Но этого мало, я потомъ нашелъ, что утесы вс изрыты длинными проходами, ведущими въ ндра земли.

— То же самое существуетъ въ Лавелен,— сказалъ учитель Арфоль,— тамъ также никто не изслдовалъ вполн пещеръ, которыя, говорятъ, высчены въ утесахъ римлянами.

Роанъ ничего не отвчалъ, и на него какъ бы снова нашелъ столбнякъ. Наконецъ посл долгаго молчанія онъ посмотрлъ въ окно и спокойно сказалъ:

— Дождь прошелъ, и луна свтитъ.

Дйствительно дождь прекратился, и между черными тучами виднлась луна, но втеръ свирпствовалъ боле прежняго, и буря не унималась.

— Что-жъ ты теперь будешь длать?— спросилъ учитель Арфоль:— я не могу теб ничмъ помочь. Я старъ и бденъ. У тебя нтъ другихъ друзей?

— Да одинъ, Янъ Горонъ. Если-бъ не онъ, я давно бы умеръ отъ голода.

— Да вознаградитъ его Господь.

— Три раза со времени смерти Пипріака, Янъ скрылъ запасъ пищи подъ Друидовымъ камнемъ, на полян весенняго праздника, благодаря ему и моей матери, я этимъ путемъ получаю не только пищу, но смоляные факелы и масло для лампочки.

— Господь не оставилъ тебя до сего времени и подкрпилъ твои силы,— произнесъ учитель Арфоль, взявъ Роана за об руки:— не унывай, есть надежда на лучшіе дни. Произошла большая битва, и Наполеонъ разбитъ.

При одномъ имени Наполеона глаза юноши снова дико засверкали, и онъ простеръ руки къ стату Мадонны.

— Носятся слухи,— продолжалъ учитель,— что Наполеона взяли въ плнъ, а нкоторые увряютъ, что онъ наложилъ на себя руки, но во всякомъ случа достоврно, что онъ разбитъ на-голову и ретируется къ предламъ Франціи. Наконецъ, весь свтъ возсталъ противъ него.

Спустя часъ они оба вышли изъ часовни.

— Я пойду въ домъ твоего дяди,— сказалъ Арфоль,— и увижу Марселлу,— передать ей что нибудь отъ тебя?

— Скажите ей, чтобы она ухаживала за моей матерью,— отвчалъ Роанъ дрожащимъ голосомъ: — у бдной старухи теперь никого не осталось, кром нея.

Они поцловались, и старикъ тихо пошелъ по направленію къ Кромлэ. Роанъ стоялъ въ дверяхъ часовни, пока не скрылась вдали фигура учителя, а потомъ онъ также, но бгомъ, удалился изъ роковаго храма Мадонны Ненависти.

XL.
Призракъ славы.

На слдующій день рано утромъ вся семья Дерваль сидла за завтракомъ, когда въ старую кухню вошелъ учитель Арфоль и со словами: ‘Богъ въ помощь’, занялъ мсто безъ всякаго приглашенія передъ огнемъ. Капралъ холодно кивнулъ головой, Аленъ и Яникъ улыбнулись, а об женщины пробормотали обычное привтствіе, но вообще вс чувствовали себя неловко, и ясно было, что присутствіе Арфоля смущало семью. Дйствительно въ минуту его прихода капралъ читалъ одинъ изъ тхъ бюллетеней войны, которымъ Наполеонъ умлъ придавать такой фантастическій блескъ, но въ этомъ случа сквозь шумиху громкихъ фразъ и лживаго хвастовства просвчивала горькая истина, что французская армія разбита и вынуждена, бросивъ вс мечты о завоеваніяхъ, отступить къ границамъ. Старый солдатъ былъ не дуракъ и въ глубин сердца онъ глубоко сожаллъ о своемъ кумир, но ему претило сознаться въ этомъ при несочувственныхъ слушателяхъ. Поэтому, увидавъ Арфоля, онъ замолчалъ и сталъ нетерпливо набивать трубку.

— Вы, я вижу, знаете новости,— сказалъ странствующій учитель посл продолжительнаго молчанія.

— Какія новости?— отвчалъ капралъ, смотря съ надменнымъ презрніемъ на непрошеннаго гостя.

— О большой битв и отступленіи. Вдь императоръ ретируется къ французскимъ границамъ: такъ по крайней мр вс говорятъ.

— Такъ говорятъ дураки!— воскликнулъ гнвно ветеранъ:— еслибъ вы были старымъ солдатомъ и знали императора, какъ я знаю его, то вы не стали бы повторять нелпыхъ толковъ объ отступленіи. Разв паукъ отступаетъ, разставляя свои сти и заманивая въ нихъ мухъ? Разв соколъ отступаетъ, улетая въ глубь неба для ловли воробьевъ? Когда Наполеонъ начинаетъ игру въ отступленье, то его враги должны держать ухо востро: онъ, неожиданно набросившись на нихъ въ минуту ликованія, разобьетъ ихъ на голову.

Понимая, въ чемъ дло, Арфоль не сталъ спорить, а только замтилъ:

— Подъ Лейпцигомъ было очень горячее дло, убито до пятидесяти тысячъ французовъ.

— Не знаю,— произнесъ капралъ, покуривая трубку и видимо раздраженный словами учителя:— да я этимъ и не интересуюсь. Вы человкъ ученый и знаете все, что касается книгъ, но вы ничего не смыслите насчетъ войны. Великому полководцу все равно, сколько убито у него солдатъ — пятьдесятъ или пятьдесятъ тысячъ человкъ, онъ можетъ потерять вдвое боле людей, чмъ непріятель, а все-таки одержитъ побду. Какая важность, что убито пятьдесятъ тысячъ человкъ! Императоръ знаетъ, что длаетъ.

— Но я надюсь, что ваши племянники живы,— сказалъ Арфоль.

Капралъ бросилъ тревожный взглядъ на вдову, которая поблднла, услыхавъ замчаніе Арфоля, и съ улыбкой отвчалъ:

— Да, по послднимъ извстіямъ они были здравы и невредимы. Гильдъ пишетъ за обоихъ, и вы знаете, что онъ прекрасно знаетъ грамоту. Его не много поцарапало, и онъ попалъ въ лазаретъ, но это пустяки и скоро пройдетъ. Онъ писалъ очень весело и говоритъ, что у нихъ вдоволь денегъ, пищи и напитковъ. Вотъ какъ славно живется на войн.

— А ваши племянники были въ большомъ сраженіи?

— Не знаю, мы съ тхъ поръ не получали писемъ, но я увренъ, что они были тамъ, куда ихъ призывали долгъ и воля императора.

— Такъ значитъ вы не знаете, живы ли они?

— Ихъ жизнь въ рукахъ Божьихъ, и Богъ ихъ сохранитъ,— произнесъ старый солдатъ, однако дрожащимъ голосомъ:— они исполняютъ свой долгъ, какъ храбрые солдаты, и Богъ ихъ не оставитъ. Конечно, мы вскор получимъ извстія о нихъ.

Въ эту минуту тихо вошелъ въ открытую дверь скоре призракъ, чмъ живой человкъ, на немъ была срая солдатская шинель, забрызганная грязью, одна изъ босыхъ его могъ была завернута въ окровавленную тряпку, на голов его виднлась повязка, а грязное, невыбритое лицо выражало мрачное уныніе. Онъ тяжело опирался на палку и глухимъ голосомъ произнесъ:

— Богъ въ помощь.

— Милости просимъ, добрый человкъ,— сказалъ капралъ, указывая на мсто передъ огнемъ, страннику, котораго онъ принялъ по его вншности за нищаго.

Но вошедшій не двинулся съ мста, а какъ-то странно, пристально смотрвъ на молодежь.

— Боже мой, это Гильдъ!— воскликнула вдова, вскакивая съ своего мста, и, бросившись къ сыну, стала осыпать его поцлуями.

Дйствительно это былъ Гильдъ Дерваль, но въ такомъ несчастномъ вид, что его никто не призналъ въ родной семь.

— Боже мой,— произнесла снова среди обильныхъ слезъ бдная женщина, прежде чмъ другіе успли выразить свое удивленье или привтъ неожиданному постителю:— онъ потерялъ руку.

Тогда только вс замтили, что лвый рукавъ у Гильда вислъ пустой. Онъ, однако, засмялся и кивнулъ головой дяд, который подошелъ къ нему, потрепалъ его по плечу и поцловалъ на об щеки. Вслдъ за этимъ поспшили его обнять братья и Марселла.

Его посадили въ кресло, и, опустившись передъ нимъ на колни, плачущая мать начала мало-по-малу разспрашивать его о всемъ случившемся. Конечно, первымъ вопросомъ было:

— А гд Хоель?

— Хоель здоровъ и кланяется вамъ всмъ,— сказалъ Гильдъ, совершенно новымъ для него покровительственнымъ тономъ:— онъ ни разу не былъ раненъ, а мн, вы видите, какъ всегда, не везетъ. Ядро сразило меня, и доктора отпилили мн руку, да и голову задло.

— А гд вы получили ваши раны?— спросилъ учитель Арфоль.

— Подъ Дрезденомъ, на второй день битвы. Меня отправили въ Лейпцигскій лазаретъ, а когда я оправился, то мн дали чистую отставку. До Нанта я добрался на казенный счетъ въ большой, веселой компаніи, а оттуда плетусь кое-какъ. Ну, вотъ я и вернулся домой. Все на свт такъ: то чашка жизненныхъ всовъ повышается, то понижается.

Между тмъ капралъ налилъ стаканъ водки и, подавая его Гильду, сказалъ:

— Выпей, мальчуганъ.

— За ваше здоровье,— произнесъ раненый солдатъ и, выпивъ залпомъ подку, продолжалъ тономъ стараго ветерана:— славный напитокъ, въ Германіи водка хуже. Да и нмецкимъ двушкамъ далеко до нашихъ. Знаешь, Марселла, я никогда не видалъ за французской границей такой хорошенькой рожицы, какъ твоя. Притомъ нмки очень жадны и готовы ограбить бднаго солдата.

Марселла подбжала къ брату, нагнулась къ нему и что-то шепнула на ухо, онъ съ улыбкой кивнулъ головой и, разстегнувъ рубашку, показалъ ей висвшую у него на ше на шнурк медаль, которую она передъ его уходомъ въ армію опустила въ купель Крови Господней. Молодая двушка поцловала раненнаго героя и подняла къ небу взоры, благодарные за спасеніе его отъ смерти.

Не желая быть лишнимъ въ минуту семейнаго свиданія, учитель Арфоль удалился, но передъ уходомъ поздравилъ Гильда съ его во всякомъ случа счастливымъ возвращеніемъ домой. Не усплъ онъ исчезнуть за дверью, какъ на молодаго инвалида посыпались безконечные вопросы, на которые онъ отвчалъ фантастической, хвастливой болтовней, такъ какъ онъ принималъ на себя тонъ ветерана и даже выказывалъ пренебреженье къ старому дяд.

— А ты видлъ императора?— спросилъ старикъ.

— Еще бы. Я видлъ его въ послдній разъ въ Дрезден. Дождь шелъ проливной, и онъ казался промокшей крысой въ своемъ сромъ сюртук. Онъ сидлъ сгорбившись на лошади и походилъ скоре на старую торговку, возвращающуюся съ рынка, чмъ на главнокомандующаго. Быть можетъ, онъ великій полководецъ, я объ этомъ не спорю,— прибавилъ дерзкій новобранецъ:— но онъ не уметъ здить верхомъ.

— Императоръ не уметъ здить верхомъ!— воскликнулъ съ ужасомъ капралъ, въ глазахъ котораго всякое неодобрительное мнніе объ его кумир казалось святотатствомъ.

— Да, онъ сидитъ на лошади, какъ мшокъ, и вообще у него невзрачная фигура, онъ мн тогда показался не императоромъ, а нищимъ, укравшимъ лошадь и спасавшимся бгствомъ. Вотъ маршалъ Ней — дло другое: съ перваго взгляда видно, что это полководецъ.

— Маршалъ Ней…— произнесъ капралъ съ презрительной гримасой.

— Онъ одвается для сраженія, какъ на балъ, онъ напомаженъ и надушенъ, на рукахъ у него блестятъ кольца, а онъ самъ и его лошадь переливаютъ всми цвтами радуги.

— Кукла,— замтилъ дядя Евенъ съ пренебреженіемъ.

Быть можетъ, старый и молодой герои дошли бы до ссоры, но въ эту минуту вдова принесла чашку съ теплой водой и начала обмывать усталыя, раненныя ноги сына.

— ‘Завтра я велю побрить его и остричь ему волосы,— думала при этомъ добрая мать:— тогда мой ненаглядный станетъ попрежнему красавцемъ’.

Не смотря на раны, Гильдъ, все-таки, вернулся домой и не могъ больше пойти на войну, а потому старуха была совершенно счастлива. Даже онъ самъ, не смотря на то, что жаловался на судьбу, былъ очень доволенъ возвращеніемъ домой.

XLI.
Остатки мертваго міра.

Роану Гвенферну нечего было безпокоиться насчетъ новыхъ поисковъ со стороны полиціи въ пещер св. Тильда. Обыскавъ ее основательно и не найдя въ ней дезертира, жандармы были очень рады, что имъ представлялся предлогъ прекратить дальнйшую осаду, это не значило, чтобы они боялись преслдуемаго бглеца, или жалли его, но смерть Пипріака наполнила ихъ сердца суеврнымъ страхомъ.

Въ продолженіе нсколькихъ дней посл кровавой катастрофы, стоившей жизни Пипріаку, были приняты энергичныя мры къ разысканію его убійцы, и хотя нсколько разъ нападали на его слдъ, и онъ однажды собственноручно расправился съ Мишелемъ Гральономъ, но вс усилія поймать его остались безуспшными. Власти въ Сенъ-Гурло выходили изъ себя, назначена была новая награда за его поимку, и все-таки Роанъ оставался на свобод. Впрочемъ вскор о немъ совершенно забыли въ общемъ переполох, производимомъ извстіями съ театра войны.

Тщетно капралъ и его единомышленники громко доказывали, что звзда Наполеона не закатывалась, а напротивъ восходила, тщетно призракъ славы, умытый и чисто одтый, уврялъ всхъ, что, пока правой рукой у императора маршалъ Ней, все будетъ хорошо, тщетно получались ложные военные бюллетени,— общее мнніе склонялось къ тому, что дла шли очень дурно. Мало-по-малу роялисты въ Кромлэ начали подымать голову и съ улыбкой подмигивать другъ другу.

Однако Марселла все попрежнему возсылала къ небу свои двственныя молитвы, прося Господа даровать побду императору и спасти любимаго ею человка. Она не понимала, что Наполеонъ былъ причиной всхъ несчастій Роана, и считала его для этого слишкомъ великимъ и добрымъ. Въ ея глазахъ онъ любилъ свой народъ, далъ крестъ дяд Евену и отличался нжнымъ сердцемъ, но онъ не могъ знать всего, что длали злые люди его именемъ. Ахъ, еслибъ она могла только добраться до него, упасть передъ нимъ на колни и выпросить у него помилованье для Роана. Въ сущности юноша былъ кругомъ виноватъ, хотя, конечно, сопротивлялся императору въ безсознательномъ состояніи. И чмъ же все это кончилось? Гильдъ вернулся домой, покрытый славой и хотя раненный, но все-таки живой, а Роана попрежнему травили, какъ звря, и еще теперь на немъ тяготла отвтственность за убійство Пипріака.

Пока Марселла молилась и просила небо о заступничеств, Роанъ Гвенфернъ тревожно двигался, какъ призракъ, въ мрачныхъ ндрахъ земли. Съ факеломъ въ рукахъ, онъ день и ночь бродилъ неустанно по безконечнымъ подземнымъ проходамъ, не зная въ сущности, на яву ли онъ, или во сн. Все вокругъ казалось ему неестественнымъ, фантастичнымъ. Ему грезились виднія, въ ушахъ у него раздавались голоса, холодныя руки какъ бы прикасались къ нему, и всегда, везд передъ нимъ возставалъ образъ убитаго Пипріака.

Однако же это была трезвая дйствительность. Открытье таинственнаго выхода изъ пещеры св. Гильда повело къ цлому ряду еще боле замчательныхъ открытій. Онъ нисколько не преувеличивалъ, сказавъ Арфолю, что внутренность утесовъ представляла подземный улей.

Въ отчаяніи и, чтобъ не сойти совершенно съ ума, онъ продолжалъ свои одинокіе поиски. Изъ случайно найденной имъ большой внутренней пещеры шли во вс стороны узкіе проходы, одни изъ нихъ были такъ низки, что въ нихъ не могло проникнуть человческое тло, а другіе представляли высокіе корридоры со сводами, которые тянулись на большее, или меньшее пространство, а потомъ оканчивались стной. Посл тщательнаго изслдованія онъ, однако, убдился, что идетъ изъ нихъ чрезвычайно длинный и постепенно возвышающійся корридоръ и приводитъ въ конц концовъ къ небольшой пещер, освщенной узенькой разслиной въ утес. Изъ этой разслины, составлявшей какъ бы окно въ центр самой недоступной, перпендикулярной скалы на берегу, онъ могъ видть море на многія мили, мелькавшія на его поверхности суда и даже нижнюю часть Кромлэ. Подъ нимъ не было берега, а морскія волны разбивались о подножье скалы и то заливали, то осушали подводныя пещеры, куда никогда не проникали суеврные рыбаки. Со страннымъ чувствомъ довольства, онъ открылъ это новое убжище, окно котораго казалось съ моря только пятномъ на мрачной скал. Тутъ онъ расположилъ свою главную квартиру и могъ спокойно, безопасно наслаждаться лицезрніемъ солнца и луны, тутъ никто не могъ его найти, какъ орла въ его воздушномъ гнзд.

Спустя нсколько дней оказалось, что его новое убжище имло сообщеніе съ моремъ, посредствомъ отвснаго прохода, и, опустившись по нему съ немалой опасностью, онъ неожиданно очутился на выдающемся карниз въ самой средин большой подводной пещеры. Большіе красные устои, покрытые мхомъ и разноцвтными морскими растеніями, поддерживали простиравшійся сверху сводъ, съ котораго постоянно падали крупныя капли на хрустальную, зеленоватаго цвта поверхность воды, наполнявшей нижнюю часть пещеры. Изъ отдаленнаго ея отверстія, выходившаго въ море, проникалъ словно изъ глубины воды фантастическій свтъ, благодаря которому ясно виднлось на громадной глубин песчаное дно, съ его причудливой растительностью и странными живыми существами.

Обдумавъ положеніе этой пещеры, то залитой совершенно водой, то представляющей легкій доступъ изъ отверстія, обращеннаго къ морю, Роанъ понялъ, гд онъ находился. Это была ‘Адская пасть’, какъ называли рыбаки полускрытое отверстіе въ большую подводную пещеру у подножья утесовъ, гд постоянно происходилъ шумный водоворотъ, и откуда по временамъ, какъ бы изъ недръ земли, выбрасывалось съ ужаснымъ шумомъ громадное количество неизвстно откуда бравшейся воды. Часто Роанъ останавливался въ лодк передъ этимъ роковымъ мстомъ, и товарищи разсказывали ему легенды о тхъ смльчакахъ, которые ршались проникнуть въ ‘Адскую пасть’ и уже никогда оттуда не возвращались.

На впечатлительную натуру открытіе какой либо тайны природы производитъ потрясающее впечатлніе. Роану Гвенферну, котораго такъ долго преслдовали вс силы земныя, казалось, что природа, въ порыв любви и сожалнія, открыла ему свои объятья, оснила его сердце безмятежнымъ покоемъ и представила его очарованнымъ глазамъ въ чудесномъ видніи зрлище ея душевнаго мира. Онъ чувствовалъ себя счастливымъ и нравственно окрпшимъ. На верху, изъ окна воздушной пещеры, онъ могъ безбоязненно любоваться солнцемъ, а здсь внизу былъ въ состояніи на свобод лицезрть вс чудеса подводнаго царства.

Однако ему предстояло сдлать еще боле удивительное открытіе. Онъ нашелъ ключъ къ великой тайн природы, и этотъ ключъ отворялъ много дверей.

Вокругъ подводной пещеры шелъ узкій, скользкій карнизъ, но онъ былъ вполн доступенъ босымъ ногамъ Роана. Пробираясь по нему и осторожно придерживаясь руками о красные устои, онъ сдлалъ около тридцати ярдовъ и, очутившись въ крайнемъ угл пещеры, соскочилъ на выступавшій изъ воды валунъ. Тутъ онъ съ изумленіемъ увидалъ передъ собой полукруглое отверстіе, которое, по всей вроятности, вело въ самое сердце утесовъ. Въ немъ было очень темно, и потому, сдлавъ нсколько шаговъ, онъ вернулся назадъ.

Но его любопытство было сильно возбуждено, онъ поспшилъ въ свое воздушное убжище, взялъ тамъ маленькій фонарь, принесенный ему Яномъ Гарономъ, зажегъ его и снова направился въ вновь открытый подземный проходъ, который онъ ршился изслдовать до крайняго его предла.

О ширин и вышин этого прохода можно было судить потому, что руки, протянутыя въ об стороны, касались противоположныхъ стнъ, а поднявъ руку кверху и вставъ на цыпочки, легко было достигнуть до потолка. Онъ казался выложеннымъ изъ камня и по своимъ симетрическимъ очертаніямъ обнаруживалъ работу человческихъ рукъ. Нигд не было видно слдовъ растительности, и поверхность стнъ была гладкая, сырая, но воздухъ, хотя холодный, какъ въ склеп, не отличался міазмами.

Пройдя около ста шаговъ, Роанъ остановился передъ рядомъ гранитныхъ ступеней. Сердце его дрогнуло, теперь было очевидно, что этотъ подземный проходъ былъ плодомъ человческаго труда. Какъ ни простъ былъ этотъ фактъ, но онъ возбудилъ въ сердц Роана какой-то таинственный страхъ, и онъ едва не вернулся назадъ. Однако же, оправившись отъ своего волненія, онъ поднялся по ступенямъ, которыя привели его въ новый такой же корридоръ. Въ конц его, на разстояніи ста шаговъ, снова возвышалась лстница, а за ней наверху тянулся третій корридоръ, оканчивавшійся громадной залой, покрытой сводами, въ сравненіи съ которой блднли вс найденныя имъ пещеры. Стны этихъ катакомбъ были изъ краснаго гранита, а простиравшійся надъ ними сводъ казался куполомъ собора. Полъ былъ черный и каменный, гладкій какъ ледъ, но мстами покрытый скользкимъ мхомъ, всюду царилъ мракъ, и слышался какъ бы отдаленный шумъ моря.

Роанъ остановился въ страх, словно ожидая, что какіе нибудь грозные призраки изгонятъ его, какъ непрошеннаго гостя, изъ этого таинственнаго подземелья. Куда онъ попалъ? Голова его кружилась — и онъ едва не упалъ. Но, собравшись съ силами, онъ продолжалъ идти дале. При каждомъ его шаг шумъ усиливался, и море какъ бы клокотало подъ его ногами. Онъ отскочилъ и только во время, потому что стоялъ на краю канала, по которому быстро текла вода. Осмотрвшись, онъ увидалъ, что каналъ съ водой занималъ всю внутренность катакомбъ, а полъ, на которомъ онъ стоялъ, былъ только искусственимъ навсомъ надъ нимъ.

Приподнявъ свой фонарь, онъ неожиданно вздрогнулъ. Неподалеку отъ него, на самомъ краю канала, стояла другая фигура. Онъ былъ суевренъ по природ, а его умъ былъ въ значительной мр отуманенъ перенесенными имъ долговременными лишеніями. Фонарь едва не выпалъ изъ его рукъ, а между тмъ таинственная фигура не двигалась съ мста.

XLII.
Римскій водопроводъ.

Приблизясь къ таинственной фигур, казавшейся человческимъ существомъ, или призракомъ, Роанъ удостоврился, что это была гигантская статуя изъ чернаго мрамора, она возвышалась на пьедестал у самаго края канала. Эта хотя безжизненная, но ужасная на видъ, статуя находилась тутъ въ продолженіе долгихъ вковъ, и постоянно падавшія на нее сверху капли источили ея каменную массу, и часть какъ лица, такъ и туловища исчезли. Снизу она была совершенно покрыта зеленой растительностью, выходившей прямо изъ воды. По своимъ размрамъ она была колоссальна, и, стоя рядомъ съ ней, Роанъ казался пигмеемъ.

Мало-по-малу Роанъ разобралъ, что статуя представляла римскаго императора въ тог, съ обнаженной головой, но увнчанной лавровымъ внцемъ. Хотя лице было все изуродовано временемъ, но очертаніе головы и шеи сохранились и напоминали бычачій бюстъ римскихъ императоровъ, изображенныхъ на древнихъ медаляхъ, воспроизведеніе которыхъ Роанъ видалъ въ полученномъ отъ учителя Арфоля французскомъ перевод Тацита. Въ одну минуту онъ понялъ, въ чемъ дло, и въ голов его воскресли народныя преданія о римскомъ город, затопленномъ подъ Кромлэ. Онъ вспомнилъ ту странную картину этого города, которую рисовалъ Арфоль, изображавшій въ яркихъ краскахъ мраморные дома, храмы, сіяющіе золотомъ, театры, купальни, статуи боговъ. Значитъ все это было справедливо, значитъ древній городъ былъ подъ его рукой, и онъ теперь видлъ только первые слды мертваго міра.

Но откуда шла и куда направлялась вода, таинственно протекавшая по подземелью? Задавая себ эти вопросы, онъ увидалъ неожиданно у самаго подножія статуи широкую лстницу, которая вела внизъ, ступени ея были покрыты скользкимъ зеленымъ иломъ, но съ извстной осторожностью можно было спуститься по нимъ. Онъ тихо, медленно, шагъ за шагомъ, сошелъ внизъ и убдился, что лстница вела прямо въ воду, которая быстро бжала, какъ горный потокъ. Хотя на взглядъ она была черная, какъ уголь, но когда онъ нагнулся, черпнулъ ее рукой и поднесъ къ губамъ, то она оказалась чистой, свжей и на вкусъ дождевой.

Тутъ онъ впервые вспомнилъ о подземной рк, о которой столько говорили мстныя легенды, уврявшія, что Кромлэ стоялъ надъ ней. Онъ вспомнилъ вс таинственные, глухіе звуки, доходившіе до его ушей во время лтнихъ грозъ, и какъ часто, припавъ ухомъ къ земл, онъ прислушивался къ шуму подземной рки. Мрачная вода, которая теперь протекала передъ нимъ, была, конечно, или этой самой ркой, или ея притокомъ и еслибъ онъ поплылъ по каналу, то, быть можетъ, очутился бы среди развалинъ мертваго города. Неужели вс народныя легенды, вс грезы юности были трезвой дйствительностью?

Возвратясь въ свое воздушное жилище на высот утесовъ, Роанъ долго обдумывалъ открытую имъ диковину. Онъ походилъ теперь на человка, который опустился въ могилу, бесдовалъ съ мертвецами и принесъ съ собою тайны мрачнаго царства. Открытіе громаднаго римскаго сооруженія съ его таинственными, соединявшимися съ моремъ проходами поражало его своей неожиданностью, своимъ величіемъ. Черная статуя, стоявшая въ подземель, словно живое существо, служила эмблемой исчезнувшаго міра и не выходила изъ головы Роана. Тотъ, кого она изображала, жилъ и царствовалъ, какъ теперь жилъ и царствовалъ Наполеонъ, онъ такъ же, быть можетъ, въ пурпур и лаврахъ, велъ кровавыя войны. По мановенію его руки одерживались побды, завоевывались страны, строились города съ драгоцнными храмами, съ колоссальными амфитеатрами, и при его жизни ему поклонялись, какъ богу. Его статуя была воздвигнута рабами, и такія статуи возвышались везд на улицахъ и на рынкахъ, а, падая ницъ передъ ними, народъ восклицалъ: ‘Цезарь, умирающіе тебя привтствуютъ!’. И его статуя продолжала караулить остатки мертваго міра въ ндрахъ земли, но объ его существованіи, объ его имени не осталось никакихъ слдовъ.

Въ продолженіе двухъ дней сдланное имъ открытіе такъ тяготило его умъ, что онъ не ршался снова постить таинственныхъ катакомбъ. Онъ неподвижно сидлъ у своего окна, выходившаго на море, и смотрлъ на цнившіяся волны, прислушиваясь къ свисту втра и къ тяжело падавшимъ каплямъ дождя, который въ послднее время шелъ непрерывно.

На третье утро буря утихла, хотя дождь продолжался, но море было гладко, какъ зеркало. Рыбачьи лодки мирно сновали между окружавшими берегъ, рифами и среди нихъ виднлись узкіе плоты, сбитые изъ старыхъ досокъ и боченковъ, на которыхъ жители Кромлэ собирали водоросли для топки и удобренія земли. Этотъ сборъ водорослей на берегахъ Бретани происходитъ два раза въ годъ, и Роанъ невольно вспоминалъ, какъ часто онъ сооружалъ подобный плотъ и плавалъ на немъ вдоль утесовъ.

Часы шли за часами, и бдный отверженецъ смотрлъ издали на своихъ товарищей. Къ полдню на неб стали надвигаться черныя тучи, и густая мгла, поднявшись съ моря, скрыла передъ глазами Роана разстилавшуюся передъ нимъ картину. Въ воздух стало душно, какъ передъ наступленіемъ грозы. Не видя передъ собой ничего, Роанъ ршился вторично постить открытый имъ подземный міръ. Теперь онъ уже пересталъ врить въ его дйствительность, и таинственныя катакомбы казались ему грезой, сновидніемъ.

Взявъ фонарь, онъ поспшно опустился прежде въ подводную пещеру, а потомъ въ открывшійся изъ нея подземный проходъ, но, сдлавъ по нему нсколько шаговъ, онъ остановился и сталъ въ испуг прислушиваться. Вдали шумла и клокотала вода, и въ роковомъ голос разъяренной стихіи слышались какъ бы жалобные стоны. Черезъ минуту онъ продолжалъ свой путь, и чмъ дале онъ шелъ, тмъ боле увеличивался шумъ, превратившійся въ оглушительный грохотъ, а когда онъ очутился въ катакомбахъ, то ему показалось, что онъ въ аду: такъ оглушителенъ былъ раздававшійся вокругъ него громъ.

О причин происходившаго подземнаго переворота не могло быть сомннія. Потокъ, пробгавшій въ каменномъ лож, бурно волновался, какъ бы желая уничтожить сковывавшія его преграды. Роанъ приблизился къ мраморной стату, она стояла на своемъ мст, колосальная, роковая, но теперь она дрожала съ головы до ногъ, словно живое существо, и вмст съ нею содрогались возвышавшіеся вокругъ своды, какъ бы отъ неожиданнаго землетрясенія. При мерцаніи лампы, было ясно видно, что вода быстро подымалась, и уже теперь оставались незалитыми только немногія верхнія ступени лстницы. Неизвстно — какъ, но потокъ съ чудовищной силой прибывалъ ежеминутно, и оставаться тамъ значило подвергать себя неизбжной смерти.

Роанъ бросился бжать, преслдуемый бшенымъ ревомъ потока, который, ему казалось, гнался по его пятамъ, и не усплъ онъ выскочить на карнизъ подводной пещеры и оттуда достигнуть отверстія, чрезъ которое онъ добирался до своего воздушнаго жилища, какъ раздался страшный ударъ, словно лопнули окрестные утесы. Въ ту же минуту изъ входа въ мертвый міръ, откуда онъ только что спасся, показались облака пара, а затмъ подземная рка, вырвавшись на свободу, клокоча и пнясь, соединилась передъ его глазами съ безконечнымъ моремъ. Всегда мирная, неподвижная, мертвая поверхность подводной пещеры теперь представляла бшено кипвшій котелъ.

XLIII.
Ночь покойниковъ.

Былъ канунъ дня Всхъ Святыхъ въ 1813 году.

Въ то время, какъ Роанъ Гвенфернъ находился подъ мрачными сводами римскаго водопровода, въ самомъ сердц Кромлэйскихъ утесовъ, колокола въ деревенской церкви громко гудли, и толпы стекались со всхъ сторонъ на ночную службу, которая должна была продолжаться до разсвта. Было очень темно, дождь лилъ, какъ изъ ведра, и море было скрыто густой пеленой тумана. Повсюду на узкихъ улицахъ свтились громадныя лужи, образованныя постоянными дождями, и падающія въ нихъ крупныя капли теперь шедшаго ливня произодили глухой, унылый плескъ. Но подъ землей слышались другіе, боле громкіе звуки, оттуда доносился страшный, отдаленный гулъ словно клокотавшаго моря.

Двери у всхъ домовъ въ селеніи были широко растворены, а въ самыхъ жилищахъ виднлись чисто накрытые столы съ готовымъ ужиномъ, вокругъ стояли пустые стулья, а надъ очагомъ горли огни, которые не должны были потухнуть ране утра. Это была ночь покойниковъ, и по мстнымъ повріямъ посл заупокойной службы въ церкви, когда вс обыватели ложились спать, души покойниковъ являлись въ свои старыя жилища и садились за приготовленную имъ трапезу, а живые ихъ родственники, слыша стоны покойниковъ, колнопреклоненно молили небо, чтобъ, за исключеніемъ этой одной ночи, покойники спали мирнымъ сномъ въ своихъ могилахъ.

Души покойниковъ не только являлись съ маленькаго кладбища, вокругъ церкви, но изъ отдаленныхъ городовъ и съ безпредльнаго океана. Странныя фосфорическія свтлыя точки уже появлялись и исчезали на поверхности моря. Высоко въ воздух слышались невдомые голоса. Отовсюду съ суши и воды, изъ всхъ мстъ, гд они спали мирнымъ сномъ, мертвецы возвращались въ любимыя ими при жизни жилища.

Въ часъ ночи должно было наступить полнолунье, и съ нимъ совпадала высшая точка прилива. Но небо было покрыто тучами, и дождь шелъ проливной среди мрака, нарушаемаго лишь свтомъ въ окнахъ жилищъ и въ церкви, гд отецъ Роланъ совершалъ ночную службу. Въ то самое время, какъ живые возносили молитвы къ Богу, а души умершихъ носились въ воздух, Марселла Дерваль, оставивъ мать въ церкви, вернулась домой. Она нашла въ чисто прибранной кухн накрытый столъ, большой огонь подъ очагомъ и передъ нимъ Дрезденскаго героя, сидвшаго на стул.

— Это ты, Марселла,— сказалъ онъ, лниво вынимая изъ рта большую деревянную трубку, привезенную изъ Германіи:— старикъ безпокоился о теб и пошелъ на улицу искать тебя. Гд мать и братья?

— Они въ церкви и не вернутся до полуночи.

— А ты зачмъ пришла?

— Я устала и лягу спать.

— Ужинъ готовъ, сядь за столъ и пошь.

Марселла молча покачала головой. Она была очень блдна, и все въ ней обнаруживало сильное физическое, или нравственное утомленіе.

— Прощай,— сказала она, цлуя Гильда, зажгла лампу и тихо, медленно направилась въ свою комнатку.

Въ продолженіе всего дня она постоянно думала о Роан, и съ наступленіемъ ночи эти мысли приняли мрачный характеръ. Это была ночь покойниковъ, и хотя она была слишкомъ молода, чтобъ горевать о многихъ умершихъ, кром двухъ братьевъ, убитыхъ на пол брани, сердце ея оплакивало если не умершаго, то исчезнувшаго человка. Роанъ Гвенфернъ былъ для нея все равно, что покойникъ, онъ погибъ для нея и для всего свта, онъ покоился гд-то въ мрачной неизвстности также безнадежно, какъ въ могил. Пока вс вокругъ нея молились за души умершихъ людей, она молила небо спасти душу этого живого покойника. Умершіе по крайней мр спали мирнымъ сномъ, а онъ не зналъ покоя. Поэтому ея горе было страшне печали всхъ, окружавшихъ ее.

Теперь, удалившись въ свою комнатку, она на свобод отдалась терзавшему ее отчаянію. Посл полуночи, когда вся семья уляжется спать, души покойниковъ придутъ на приготовленную имъ трапезу. Боже мой, еслибъ Роанъ могъ только явиться также на эту трапезу и хоть однажды насытить свой голодъ!

Оставшись въ кухн, Гильдъ продолжалъ курить и по временамъ громко выражалъ свое нетерпнье, что остальные члены семьи не возвращались домой. Дождь продолжалъ идти ливнемъ, и по обимъ сторонамъ узенькой улицы селенья, шумно протекали маленькіе ручейки. Раза два молодой инвалидъ вставалъ, подходилъ къ двери и выглядывалъ въ темноту. Чмъ боле время приближалось къ полуночи, тмъ онъ обнаруживалъ большую тревогу. Уже не далеко была та минута, когда покойники станутъ посщать жилища своихъ родственниковъ, и окружавшее мрачное безмолвіе принимало могильный характеръ. Не смотря на свою храбрость и славу героя, онъ ощущалъ страхъ и горько сожаллъ, что дозволилъ Марселл пойти спать.

— Куда длся дядя, чортъ возьми?— бормоталъ онъ себ подъ носъ.

Наконецъ дверь отворилась, и капралъ вошелъ въ кухню, въ своей солдатской шинели и надтой по манер императора треуголк, съ которыхъ дождь сочился крупными каплями.

— Вотъ проклятая ночь!— воскликнулъ онъ:— что еще они не вернулись?

— Дома только Марселла,— отвчалъ Гильдъ, нахмуривъ брови:— остальные еще въ церкви, хотя уже давно пора всмъ христіанамъ ложиться спать.

Старый солдатъ прошелъ ковыляя до очага и, остановившись передъ нимъ, сталъ просушивать свою одежду, изъ которой паръ валилъ столбомъ.

— Я прошелъ всю улицу,— произнесъ онъ: — но, не видя ихъ, направился на берегъ. Приливъ достигаетъ до начала улицы, а онъ еще не дошелъ до своей высшей точки, тамъ вс очень боятся и не хотятъ спать всю ночь, хотя море гладко, какъ зеркало.

Въ эту минуту весь домъ зашатался, словно отъ порыва втра.

— Это что такое?— воскликнулъ Гильдъ, вскакивая съ мста и крестясь.

— Должно быть, втеръ поднялся,— отвчалъ капралъ, но, подойдя къ двери и увидавъ, что извн царила прежняяя невозмутимая тишина, онъ прибавилъ:— странно, я уже ране слышалъ два раза такіе удары, словно земля разверзается подъ ногами.

— Дядя? промолвилъ Гильдъ.

— Что?

— Это души покойниковъ шумятъ.

Старый капралъ ничего не отвчалъ и, набожно преклонивъ голову, устремилъ свои взоры на огонь. Прошло нсколько минутъ, и снова домъ затрясся. На этотъ разъ не было уже ничего похожаго на дуновенье втра, и какъ дядя, такъ и племянникъ ощутили то странное, близкое къ морской болзни чувство, которое возбуждаетъ въ людяхъ землетрясенье. Оно продолжалось одну секунду, но они оба посмотрли другъ на друга съ неописаннымъ ужасомъ.

— Страшно!— произнесъ капралъ, — отчего старуха не возвращается? Я пойду снова за ней.

Не усплъ онъ произнести этихъ словъ, какъ на старинныхъ голландскихъ часахъ пробило полночь, и кукушка, выскочивъ изъ своей маленькой дверки, уныло прокричала двнадцать разъ.

Старикъ вздрогнулъ, и прежде чмъ Гильдъ усплъ его остановить, онъ вышелъ на улицу. Въ продолженіе нсколькихъ минутъ слышался извн стукъ его деревянной ноги, а затмъ наступила прежняя унылая тишина.

Положеніе, въ которомъ теперь очутился Гильдъ, было самое неподходящее къ его характеру. Онъ отличался грубой храбростью и въ обществ другихъ людей мужественно встртилъ бы пришельца съ того свта, но его хотя и краткое знакомство съ войной такъ растроило его нервы, что ему страшно было оставаться одному въ эту ночь покойниковъ, особенно съ тхъ поръ, какъ стали еще раздаваться таинственные подземные удары.

Онъ выглянулъ въ дверь, среди кромшнаго мрака виднлись освщенныя окна сосднихъ жилищъ, двери которыхъ были широко раскрыты, но нигд нельзя было замтить слда живыхъ существъ, а напротивъ въ воздух, ему казалось, невольно парили сверхъестественные призраки.

— Марселла, Марселла!— воскликнулъ онъ, вздрагивая всмъ тломъ и приближаясь къ деревянной лстниц, которая вела на верхъ.

Отвта не было.

— Марселла, ты спишь?— повторилъ Гильдъ.

На этотъ разъ дверь на верху пріотворилась, и послышался голосъ молодой двушки:

— Это вы, дядя?

— Нтъ, это я, Гильдъ. Ты въ постел?

— Да, я уже засыпала. Что теб надо?

— Ничего,— отвчалъ Гильдъ, не желая сознаться, что ему страшно сидть одному въ кухн.— Мама еще не вернулась, и дядя пошелъ къ ней навстрчу, дождь льетъ, какъ изъ ведра.

— Она сказала, что не вернется ране полуночи, и съ нею къ тому же мальчики. Доброй ночи, Гильдъ.

— Доброй ночи,—промолвилъ дрезденскій герой,— но, Марселла, не запирай двери. Мн, можетъ быть понадобится, тебя позвать.

— Хорошо.

Гильдъ вернулся къ очагу, но въ эту минуту снова хижина затряслась на своемъ основаніи.

— Марселла!— воскликнулъ онъ вторично, приближаясь къ лстниц.

— Что?

— Ты слышала?

— Да, это шумъ втра.

— Это не втеръ, а дьяволъ,— пробормоталъ про себя Гильдъ и, внутренно проклиная Марселлу за ея хладнокровіе, онъ снова пошелъ къ двери.

Мракъ и тишина были прежніе, не было чувствительно ни малйшаго дуновенія втра, а вдали слышался плескъ моря. Но неожиданно онъ услыхалъ нчто, отъ чего застыла кровь въ его жилахъ. Въ той сторон, гд была церковь, раздался странный грохотъ, словно тамъ находилось море и словно оно бушевало передъ бурей. Прежде чмъ онъ могъ сообразить, въ чемъ дло, послышались громкіе человческіе крики и набатный звонъ колокола. Въ то же время мимо него стали пробгать со стороны моря испуганные люди, которые ничего не отвчали на его вопросы.

Очевидно, случилось нчто необычайное, но невозможно было догадаться, откуда и какая грозила бда несчастному селенію. Наконецъ Гильду удалось остановить одного изъ бжавшихъ, но тотъ лишь крикнулъ:

— Бгите, спасайтесь въ горы.

Всего невыносиме въ подобныя критическія минуты неизвстность, а потому Гильдъ, не размышляя, послдовалъ за бжавшими.

Дождъ шелъ уже нсколько недль непрерывно, и долины внутри страны находились на половину подъ водой, но въ эту ночь лило такъ сильно, какъ бы разверзлись хляби небесныя. Не было поэтому удивительно, что земля тряслась, и подземная рка клокотала. Наконецъ, словно по тайному соглашенію, вс стихіи стали дйствовать заодно и предвщали общій катаклизмъ. Море подступило къ самому берегу, втеръ поднялся, подземная рка выступила изъ своихъ окраинъ, и уже вс горные потоки порвали сдерживавшія ихъ, препоны.

Находясь между моремъ и узкой горной долиной, Кромлэ былъ одинаково подверженъ наводненіемъ и съ моря и суши, но убаюкиваемый, какъ бы въ колыбели, волнами океана, которыя соединялись подъ нимъ съ подземной ркой, онъ, однако, изъ поколнія въ поколніе избгалъ грозившей ему опасности. Только однажды на памяти старожиловъ разразилась надъ нимъ бда. Это было много лтъ тому назадъ, и теперешніе обитатели селенія придавали этому разсказу стариковъ чисто сказочный характеръ. Однако осенью 1813 года многое доказывало близость опасности. Никогда не было столько дождя и столько урагановъ. Ночь за ночью оглашалась шумнымъ рокотомъ подземной рки, заставлявшей по временамъ всю мстность дрожать на своихъ основаніяхъ. Морскіе приливы также достигали большей высоты, чмъ обыкновенно.

Теперь въ эту ночь покойниковъ, когда, по убжденію туземцевъ, по небу и по морю неслись полчища неземныхъ призраковъ, съ цлью постить свои прежнія жилища, когда во всхъ церквахъ на берегу совершались ночныя службы, а во всхъ домахъ была приготовлена трапеза покойникамъ, вода всюду поднялась, и громадный неудержимый потокъ ринулся съ горныхъ высотъ къ морю, унося все передъ собою. Это страшное наводненіе произошло во мрак, а потому его можно было скоре слышать, чмъ видть, но еслибъ человческій глазъ свободно лицезрлъ его во всхъ подробностяхъ, то передъ устрашенными людьми представилась бы безконечная вереница увлекаемыхъ разъяренной водой деревьевъ, заборовъ, крышъ, даже громадныхъ камней. Быстре, чмъ лошадь или корабль, этотъ колоссальный потокъ бшено несся, ежеминутно увеличиваясь. Однако, достигнувъ уединенныхъ болотъ Керъ-Леона, онъ какъ бы пріостановился, словно просачиваясь въ землю, какъ подземная рка, которая тамъ оканчивалась, но черезъ часъ подобнаго роздыха потокъ еще въ большихъ размрахъ продолжалъ свой путь, и судьба Кромлэ была ршена.

Въ продолженіе этого часа, Керъ-Леонскій фермеръ поспшилъ верхомъ въ несчастное селенье, громко возвщая по дорог о надвигавшейся опасности. Ровно въ полночь онъ достигъ церкви и войдя въ нее, объявилъ свою грозную всть. По счастью большая часть населенія находилась еще тамъ.

— Бейте въ набатъ! воскликнулъ отецъ Роланъ, и черезъ минуту къ крикамъ и воплямъ устрашенной толпы присоединился унылый звонъ колоколовъ.

Въ эту именно минуту старый капралъ, промокнувъ до костей, вошелъ въ церковь и отыскалъ тамъ вдову съ сыновьями.

— Быть можетъ, вода не дойдетъ досюда?— произнесъ онъ, узнавъ роковую всть.— Вдь Керъ-Леонскія болота очень глубокія.

Ему отвчалъ не одинъ изъ сосдей, а грозный рокотъ воды, неудержимо низвергавшейся съ горныхъ высотъ къ морю.

— Вс въ горы!— воскликнулъ отецъ Роланъ: Спасайтесь! Спасайтесь!

Въ одно мгновенье обезумвшая отъ страха, толпа покинула церковь, и съ криками, съ воплями, толкая и роняя другъ друга, вс пустились бжать. По счастью нсколько людей сохранили присутствіе духа и указали бжавшей масс находившіяся недалеко тропинки, которые вели на горныя высоты. Капралъ поддался общей паник и слдовалъ за другими, вмст съ вдовой и ея сыновьями. Но не успли они сдлать нсколькихъ шаговъ, какъ услыхали какой-то голосъ, кричавшій:

— Мама! Дядя!

— Это Гильдъ, но одинъ!— произнесла съ ужасомъ вдова.— Боже мой! Гд Марселла!

— Она осталась дома. Но что случилось? Вы вс съ ума сошли.

— Наводненье! Наводненье!— отвчали ему десятки голосовъ.

Дйствительно вода уже залила церковь, гд потухли огни, и бшено грозила потопить весь Кромлэ.

На крышахъ полузалитыхъ жилищъ гнздились группы несчастныхъ, еще живыхъ существъ, которые протягивая къ нему руки кричали:

— Помогите, помогите.

Но онъ только молча махалъ рукой и подвигался дале.

Наконецъ, достигувъ той улицы, гд жилъ старый капралъ, онъ съ радостью увидлъ, что его домъ оставался невредимымъ, хотя вода достигала до чердака, гд находилась комнатка Марселлы. Но въ этомъ мст образовался водоворотъ отъ соединенія различныхъ потоковъ, и его едва не унесло внизъ. Когда же ему удалось съ большими усиліями удержать свою лодку, то глазамъ его представилось нсколько почти обнаженныхъ человческихъ тлъ, которыя быстро неслись мимо.

До капральскаго дома еще оставалось около двадцати шаговъ, и было очень трудно проникнуть до него. Попрежнему держась руками за стны домовъ, онъ напрягалъ вс свои силы, чтобъ подвигать впередъ лодку. Такимъ образомъ, онъ добрался до сосдней съ жилищемъ Марселлы мазанки, но тутъ онъ уже не могъ боле противостоять бшеному потоку и выскочилъ на крышу, держа въ одной рук веревку отъ лодки. Затмъ онъ обвязалъ эту веревку вокругъ своего тла и осторожно перелзъ на сосдній домъ, гд прикрпилъ веревку къ одному изъ крюковъ ставня у чердачнаго окна и, ударивъ изъ всей силы въ раму, которая тотчасъ подалась, вскочилъ въ комнату.

— Марселла! Марселла!— воскликнулъ онъ.

Громкій крикъ былъ отвтомъ на эти слова. Молодая двушка полуобнаженная, босая, съ распущенными волосами, стояла на колняхъ посреди комнаты.

— Это я, Роанъ. Я пришелъ тебя спасти. Нельзя терять ни минуты, пойдемъ со мной.

Пока онъ говорилъ, весь домъ затрясся какъ бы отъ подземнаго удара. Марселла молча смотрла на любимаго ею человка, не понимая, какъ онъ очутился передъ ней.

— Не бойся,— промолвилъ Роанъ, бросаясь къ ней и увлекая ее къ окну:— я тебя спасу, Марселла. Пойдемъ скоре.

Онъ не позволялъ себ никакихъ нжныхъ выраженій и не обнималъ молодой двушки, такъ озабоченъ онъ былъ грозившей ей опасностью, но она, сознавъ наконецъ, что это былъ не призракъ, а живой Роанъ, обвила его шею руками и прижалась къ нему своимъ блднымъ лицомъ.

— Это, ты,— шептала она:— когда вода залила нашъ домъ, то я видла тебя во сн, а проснувшись и слыша крики ужаса въ сосднихъ домахъ, я бросилась на колни. Роанъ! Роанъ!

— Пойдемъ, нельзя терять ни минуты.

— Какъ ты попалъ сюда? Ты точно свалился съ неба. Какой ты храбрый! Я вижу теперь, что вс лгали, называя тебя трусомъ.

Онъ подвелъ ее къ окну и указалъ на колыхавшуюся внизу лодку, а потомъ шепотомъ просилъ ее слпо повиноваться ему общая ее спасти. Она готова была на все, и онъ осторожно опустилъ ее въ лодку, а потомъ самъ прыгнулъ туда. Черезъ мгновенье они уже неслись съ неимоврной быстротой къ морю, среди безчисленныхъ обломковъ и мертвыхъ тлъ.

Роанъ старался обоими веслами умрить быстроту хода и предохранить лодку отъ столкновеній, а когда она стала наполняться водой, то Марселла по его приказанью поспшно ее выливала желзнымъ котломъ.

Наконецъ, они очутились въ открытомъ мор. Опасность почти миновала. Благодаря нсколькимъ ударамъ веселъ, Роанъ направилъ лодку къ берегу, гд стояла толпа, ожидавшая его возвращенія.

— Прыгай,— воскликнулъ онъ, и Марселла черезъ минуту очутилась въ объятіяхъ своей матери, которая громко благодарила небо за ея спасеніе.

Капралъ и его племянники смотрли съ какимъ-то тупымъ изумленіемъ на Роана, который быстро отчалилъ отъ берега.

— Разв между вами нтъ молодцевъ!— воскликнулъ онъ, стоя въ лодк: — вы бьете тутъ баклуши, а тамъ погибаютъ женщины и дти. Ей, Жанъ Горонъ, ты здсь?

— Здсь.

— Иди ко мн, мы найдемъ большую лодку и спасемъ несчастныхъ.

— Иду,— отвчалъ Горонъ и, бросившись въ воду, пробрался въ бродъ до лодки, которая немедленно понеслась обратно къ селенью.

Марселла вскрикнула отъ отчаянія, а старый капралъ промолвилъ:

— Господи, прости мн! Онъ храбре всхъ.

Отливъ уже начался, и хотя селенье все еще находилось подъ водой, но наводненье замтно шло на убыль, однако, не смотря на это обстоятельство, несчастное положеніе уцлвшихъ еще жертвъ становилось опасне съ каждой минутой.

Съ помощью Яна Горона Роанъ вскор нашелъ на берегу большой ботъ и, перебравшись на него, они оба вернулись къ тому мсту, гд стояла толпа, и еще повели за собой на веревк другое такое же судно. Совершенно забывъ свое личное положеніе, дезертиръ обратился къ своимъ бывшимъ товарищамъ и повелительнымъ голосомъ приказалъ имъ немедленно достать весла и отправиться на обоихъ ботахъ, вмст съ нимъ, на спасеніе погибающихъ. Его примръ возбудилъ общій энтузіазмъ, и черезъ нсколько минутъ цлый отрядъ смльчаковъ поспшилъ въ залитое водой селенье.

То, что затмъ произошло, было только повтореніемъ перваго подвига Роана, но, конечно, въ мене опасномъ и драматическомъ вид. Наводненіе быстро убывало, и не трудно было Роану съ его товарищами проникнуть въ все еще покрытыя водою улицы селенія. Вскор оба бота переполнились женщинами и дтьми, которыя едва были живы отъ холода и страха. Доставивъ на берегъ спасенныхъ жертвъ потопа, смльчаки вернулись въ селенье и продолжали свое доброе дло, на окончаніе котораго потребовалось много часовъ и помощь жителей окрестныхъ деревень, которые явились въ лодкахъ на выручку сосдей. По нскольку разъ приходилось возвращаться въ одни и т же дома, такъ какъ тамъ оставались въ безсознательномъ положеніи старухи или дти. Всмъ дломъ спасенія погибающихъ руководилъ Роанъ, онъ былъ везд, гд грозила наибольшая опасность, и, казалось, не боялся ничего.

Наконецъ, на разсвт можно было отдохнуть на лаврахъ: вс несчастные, оставшіеся въ живыхъ, посл катастрофы, были спасены. Тогда Роанъ сошелъ на берегъ у хижины своей матери, гд его окружила восторженная толпа, и, впервые сознавъ свое странное, необыкновенное положеніе, онъ какъ-то дико озирался по сторонамъ, словно ожидая насилія со стороны тхъ, для спасенія которыхъ онъ жертвовалъ своей жизнью. Въ толп слышались возгласы благодарности и сожалнія, а матери спасенныхъ имъ дтей со слезами цловали ему руки. Старый капралъ стоялъ невдалек блдный, взволнованный, опустивъ глаза въ землю, а подл него Марселла сіяла счастьемъ и гордостью.

— Именемъ императора!— воскликнулъ неожиданно голосъ въ толп, и чья-то рука опустилась на плечо Роана.

Онъ спокойно обернулся, и глаза его встртились съ глазами Мишеля Гральона.

Со всхъ сторонъ раздались гнвные крики, такъ какъ общее сочувствіе было на сторон героя роковой ночи.

— Руки долой, Мишель Гральонъ,— произнесло нсколько юношей въ одинъ голосъ.

— Это дезертиръ,— промолвилъ Гральонъ глухимъ голосомъ: — я арестую его именемъ императора.

Не усплъ онъ произнести этихъ словъ, какъ дв могучія руки повергли его на землю. Но Роанъ Гвенфернъ не дотронулся до него и пальцемъ, а старый капралъ, вн себя отъ злобы, пабросился на Гральона и повалилъ его.

Роанъ медленно прошелъ сквозь почтительно разступившуюся передъ нимъ толпу, направился въ горы и вскор исчезъ.

Капралъ долго держалъ за плечи Мишеля Гральона и не давалъ ему подняться съ земли.

— Именемъ императора, гнвно восклицалъ онъ, повторяя слова Мишеля: не двигайся съ мста, каналья.

XLVII.
Начало конца.

Наступила зима, и въ Кромлэ дла шли хуже, чмъ въ предыдущіе года. Посл того, какъ кончилось наводненіе и вода ушла, оказалось, что погибло боле людей, чмъ сначала предполагали. Смерть постила многихъ женщинъ и дтей во сн или среди попытокъ спастись изъ разрушенныхъ водою домовъ. Хотя большая часть мертвыхъ была отыскана и предана земл на маленькомъ кладбищ, но не мало было и такихъ жертвъ наводненія, которыя были унесены въ море и покоились въ его невдомой глубин.

Приведя въ извстность понесенныя имъ матеріальныя потери, старый капралъ убдился, что стны его жилища уже поддались, и часть крыши провалилась, такъ что Марселла непремнно погибла бы, еслибъ оставалась немного доле въ дом. Много дней потребовалось на поправку разореннаго жилища и обновленіе домашняго скарба, только въ начал новаго года хижина Дервалей приняла свой прежній видъ.

Между тмъ голодъ, рука въ руку со смертью, постилъ Кромлэ, гд было уничтожено много запасовъ зерна, а недостатокъ въ зерн заставляетъ бдняковъ умирать съ голоду. Кром того, тотчасъ посл наводненія, получено было извстіе о новомъ рекрутскомъ набор въ триста тысячъ человкъ, изъ которыхъ извстную долю долженъ былъ поставить Кромлэ. Неудивительно, что бдняки стали открыто говорить, что Богъ ихъ покинулъ, и что имъ не остаказалось никакой надежды на мирное существованіе.

А въ это время Франція была подвержена всмъ ужасамъ чужестраннаго вторженія. Великая армія была вынуждена отступить въ предлы своей родины подъ натискомъ возставшихъ противъ Наполеоновскаго ига европейскихъ націй. Въ продолженіе многихъ лтъ французскіе легіоны кормились на счетъ другихъ странъ, которыя они безпощадно разоряли, а теперь ихъ отечеству пришлось самому испить ту чашу, которую оно преподносило сосдямъ. Во время роковаго отступленія Наполеона, отъ котораго наконецъ отвернулось столь долго баловавшее его счастье, въ отдаленныхъ уголкахъ страны начало развваться блое знамя, сторонники котораго безумно топтали трехцвтный флагъ, символъ столькихъ побдъ. Въ уединенныхъ замкахъ Бретани снова послышались таинственные голоса. Роялисты поднимали голову и громко возставали противъ имперіи, не смотря на угрозу — подвергать смерти каждаго, кто выражалъ сочувствіе Бурбонамъ, или оказывалъ содйствіе союзникамъ. Діора вооружилъ Турэнъ, а аббатъ Жокильтъ волновалъ Вандею. Но сердца бдняковъ, ненавидящихъ войну, наполнялись ужасомъ въ эту несчастную годину, и многія крестьянскія семьи, сидя у своего очага, со страхомъ прислушивались къ каждому вншнему шуму, такъ такъ никто не зналъ, гд и откуда могли появиться страшные казаки. Была минута, когда въ Шатильон Наполеонъ, стсненный врагами со всхъ сторонъ, могъ спасти свой престолъ, согласившись ма предложенныя ему условія, но, все еще вря въ свою звзду, онъ пропустилъ счастливый моментъ. По заключенному въ март 1814 года миру, Австрія, Россія, Пруссія и Англія обязались содержать армію въ 150.000 человкъ, пока Франція не будетъ доведена до ея прежнихъ границъ, кром того, для той же цли англійскіе ‘лавочники’ ссудили 4 милліона. Однако Наполеонъ настаивалъ на своемъ и, выступивъ противъ Блюхера, стоявшаго въ Суасонн, началъ послдній актъ кровавой войны.

Такъ прошла зима и смнилась весной, но, все-таки, надъ бдной Франціей витала грозная тнь меча.

Между тмъ что сталось съ Роаномъ Гвенферномъ? Посл наводненія онъ снова исчезъ, и въ сущности вс его поиски были прекращены. Онъ не могъ въ зимнее время скрываться въ утесахъ, а съ другой стороны Марселла знала изъ различныхъ источниковъ, что онъ былъ живъ, хотя ей не было извстно, гд именно онъ скрывался. Она пламенно благодарила небо за его спасенье и надялась, что ему простится его безумное сопротивленіе императору ради его геройства во время наводненія. Вроятно, онъ находилъ себ убжище подъ какимъ нибудь уединеннымъ кровомъ, и люди были слишкомъ заняты другими длами, чтобъ помнить о бдномъ дезертир. Жаль только, что онъ убилъ Пипріака! Еслибъ его руки не были обагрены кровью, то добрый императоръ могъ бы ему простить, какъ блудному сыну.

Въ одномъ отношеніи, по крайней мр, Марселла была счастлива. Ея боле никто не упрекалъ въ томъ, что она любила труса. Роанъ доказалъ во-очію свое геройское мужество. Да, онъ былъ храбрый человкъ, и еслибъ учитель Арфоль не наполнилъ бреднями его головы, то онъ былъ бы и храбрымъ солдатомъ на пол брани. Ей все еще было совершенно непонятно, почему Роанъ такъ поступалъ, высшіе нравственные принципы были для нея мертвой буквой, и теорія незаконности войны была для нея столь же непостижима, какъ тригонометрическая задача, или страница Спинозы. Она считала войну основнымъ учрежденіемъ, всегда существовавшимъ и долженствующимъ всегда существовать, подобно браку или исповди, къ тому же, благодаря войн, храбрецы въ род ея дяди могли отличаться и получать награды.

Не смотря на ея безпокойство о Роан, она питала къ императору свой прежній культъ. Она была одной изъ тхъ женщинъ, которыя тмъ упорне держатся какого нибудь врованія, чмъ оно боле возбуждаетъ сомнній, такъ что если звзда императора меркла въ глазахъ многихъ, она сіяла все тмъ же блескомъ для нея, и напротивъ ея фанатизмъ достигъ до апогея. Точно также велъ себя и старый капралъ. Всю зиму онъ выносилъ неописанныя нравственныя муки, но его вра въ императора постоянно росла. Ночь за ночью онъ изучалъ военные бюллетени, стараясь вывести изъ нихъ доказательства наполеоновскаго торжества. Онъ безъ устали громилъ союзниковъ, въ особенности англичанъ, и боле чмъ когда принималъ на себя наполеоновскую позу, предвщая скорыя побды императора, но теперь онъ былъ гласомъ, вопіющимъ въ пустын, и никто не хотлъ его слушать.

Кромлэ находился слишкомъ близко къ роялистскимъ замкамъ, чтобъ не скрывать въ себ легитимистскихъ искръ, готовыхъ разгорться въ яркое пламя при первомъ удобномъ случа, и хотя капралъ Дерваль былъ прежде мстной силой, но передъ нимъ преклонялись не по любви, а въ виду того, что всякая оппозиція была не возможна. Однако, когда втеръ перемнился, то оказалось, что онъ также, какъ самъ императоръ, ложно истолковалъ себ чувства людей. Теперь сосди открыто ему возражали, и когда онъ заговаривалъ объ император, ему отвчали, выдвигая впередъ короля. Онъ ежедневно слышалъ столько ‘богохульствъ’, что волосы у него становились дыбомъ. Однажды вечеромъ, гуляя по морскому берегу, онъ увидалъ на горныхъ высотахъ пылавшіе костры, словно возвщавшіе какое-то радостное событіе, а въ ту же ночь стало извстнымъ, что герцогъ Верійскій высадился на остров Джерсе.

Въ числ людей, перешедшихъ на сторону благо знамени, былъ Мишель Гральонъ, онъ, повидимому, не покидалъ мысли жениться на Марселл, но это не мшало ему сердиться на молодую двушку за ея врность Роану. Какъ только общественное мнніе отвернулось отъ Наполеона, Гральонъ сталъ подбивать Кромлэ противъ капрала, въ которомъ они мало-по-малу начали видть олицетвореніе всего для нихъ ненавистнаго. Дло наконецъ дошло до того, что ветеранъ сдлался самымъ непопулярнымъ человкомъ въ селеніи.

Въ эту зиму здоровье бднаго ветерана очень пошатнулось. Онъ сильно постарлъ, его голосъ потерялъ прежнюю силу, глаза стали мутные, и поступь была далеко не такъ тверда, какъ прежде. Онъ искалъ себ утшенія талько въ табачномъ дым и проводилъ цлые вечера, молча сидя въ своей кухн и куря трубку за трубкой. Онъ упоминалъ о Роан очень рдко, но всегда отзывался о немъ съ непривычной для него мягкостью, и Марселл казалось, что онъ упрекалъ себя за прежнюю несправедливость къ несчастному племяннику.

— Я уврена, что дядя нездоровъ,— говорила не разъ молодая двушка шепотомъ Гильду, указывая на мрачную, безмолвную фигуру ветерана.

— Его можетъ вылечить одно — большая побда императора, отвчалъ постоянно ея братъ.

XLVIII.
‘Да здравствуетъ король!’

— Плохо врагамъ,— сказалъ капралъ Дерваль, когда до Кромлэ пришла всть о приближеніи союзниковъ къ Парижу и длаемыхъ тамъ приготовленіяхъ въ виду предстоявшей осады:— чмъ они боле удаляются отъ своихъ подкрпленій, тмъ большимъ опасностямъ они подвергаются. Императоръ заманиваетъ ихъ въ капканъ и Парижъ поглотитъ ихъ какъ, большой паукъ стаю мухъ. Только погодите, а онъ имъ задастъ.

Черезъ нсколько дней было получено извстіе о бгств императрицы, и старый солдатъ хотя поблднлъ, но, все-таки, съ принужденнымъ смхомъ сказалъ.

— Женщины всегда помха тамъ, гд дерутся. Къ тому же она не хотла видть окончательной погибели своихъ соотечественниковъ австрійцевъ.

Спустя двадцать четыре часа, вс заговорили о взятіи союзниками Парижа, и капралъ, какъ бы пораженный кинжаломъ въ сердце, промолвилъ, едва переводя дыханіе:

— Враги въ Париж? Да гд же императоръ?

Дйствительно гд былъ Наполеонъ? Однажды въ жизни онъ самъ попалъ въ разставленныя имъ сти, и пока союзники входили въ Парижъ, онъ былъ отвлеченъ въ другую сторону. Когда же до него донеслась роковая всть, то онъ бросилъ свою армію и полетлъ къ столиц, въ окрестностяхъ которой его встртило нсколько старыхъ генераловъ, которые объявили ему, что Парижскія власти привтствовали завоевателей, и императорское правительство было низвергнуто. Онъ шумлъ, кричалъ, умолялъ, наконецъ видя, что все тщетно, онъ въ безумнымъ отчаяніи направился въ Фонтенебло.

Извстіе объ этомъ кромлэйскій ветеранъ узналъ изъ газеты, которую ему прочиталъ въ слухъ отецъ Роланъ.

— Послушайте, что еще пишутъ,— продолжалъ патеръ, относившійся очень хладнокровно ко всмъ политическимъ событіямъ:— союзные государи отказываются вести переговоры съ императоромъ.

— Они отказываются!— воскликнулъ гнвно старый солдатъ. Да вдь такъ и мыши отказались бы вступать въ переговоры со львомъ. Что значатъ эти государи для маленькаго капрала, который смнялъ ихъ дюжинами въ продолженіе одного часа. Австрійскій императоръ ведетъ себя тмъ позорне, что онъ его родственникъ.

— Такъ вы думаете, что война будетъ продолжаться?— спросилъ патеръ.

— Легче сунуть руку въ пасть льва, чмъ выдернуть ее оттуда,— отвчалъ дядя Евенъ: — всему міру извстно, что императоръ во гнв страшенъ, а теперь, когда его такъ оскорбили и унизили, то онъ не успокоится, пока не сотретъ съ лица земли своихъ противниковъ.

— А я слышалъ сегодня,— замтилъ Гильдъ, не принимавшій участія до сихъ поръ въ разговор:— что герцогъ Берійскій снова высадился въ Джерсе, и что король…

— Король!— воскликнулъ капралъ вн себя отъ злобы: — проклятіе! Какой король!

— Конечно, король Людовикъ.

— Къ чорту Бурбоновъ,— заоралъ во все горло ветеранъ, блдный какъ смерть и дрожа всмъ тломъ отъ головы до ногъ:— никогда не называй его королемъ при мн Гильдъ. Хорошъ король Капетъ.

— Мн пара идти,— сказалъ патеръ, вставая и надвая шляпу, но позвольте мн замтить вамъ, что вы слишкомъ рзко выражаетесь. Бурбоны были нашими законными королями и всегда поддерживали церковь, а потому если они возвратятъ себ престолъ, то я первый присягну имъ.

Съ этими словами отецъ Роланъ поклонился и вышелъ изъ хижины.

— Нечего бояться этого возвращенія, пока маленькій капралъ живъ,— промолвилъ старый солдатъ сквозь зубы.

Но зло ошибался. Ему никогда не входила въ голову мысль что его кумиръ можетъ лишиться своей короны, а возстановленіе королевской династіи ему казалось невозможной нелпостью. Но факты были сильне его фанатизма, и когда черезъ нсколько дней капралъ хотлъ утромъ выйти изъ хижины, его остановила Марселла.

— Куда вы идете?— спросила она, блдная, съ заплаканными глазами и загородила ему дорогу.

— Я иду къ старику Плуэ, чтобъ побриться и тамъ узнаю новости,— отвчалъ старикъ:— но что съ тобой? Зачмъ ты на меня такъ смотришь?

Марселла ничего не отвчала и жалобно посмотрла на мать, которая стояла у очага рядомъ съ Гильдомъ.

— Если случилась какая нибудь бда, то нечего скрывать, говорите прямо.

— Получены дурныя всти,— промолвила вдова.

— Насчетъ Хоэля?

Вдова молча покачала головой, а Марселла, запирая дверь, промолвила:

— Не выходите сегодня.

Въ эту минуту на улиц послышались громкіе крики и топотъ бгущей толпы.

— Что это?— воскликнулъ капралъ:— что нибудь случилось? Не мучьте меня, говори хоть ты, Гильдъ, ты мужчина, а он женщины. Что все это значитъ? Зачмъ меня держатъ дома?

Жалко было смотрть на этого еще недавно браваго ветерана, а теперь такъ быстро постарвшаго.

Гильдъ пробормоталъ что-то невнятно и толкнулъ рукою мать. Въ эту минуту послышались на улиц новые крики. Капралъ задрожалъ еще сильне прежняго, вроятно, предугадывая, въ чемъ дло.

— Я вамъ скажу, что случилось,— воскликнула Марселла: — если вы общаете не выходить. Сегодня провозглашаютъ возстановленіе короля.

Капралъ зашатался, стиснулъ губы и заковылялъ къ двери.

— Дядя!— промолвила со страхомъ молодая двушка.

— Прочь,— воскликнулъ онъ ршительно: — не сердите меня. Я не ребенокъ. Я долженъ узнать, что творится. Вдь это свтопреставленье.

И, отворивъ дверь, онъ вышелъ на улицу.

Было свтлое весеннее утро, селенье, давно оправившееся, весело сіяло на солнц, на улиц было пусто, но вдали слышались громкіе крики. Желая лично узнать, что произошло, капралъ вмст съ Гильдомъ, который послдовалъ за нимъ, направился въ верхнюю часть селенія, гд, повидимому, шумла толпа. Спустя нсколько минутъ, они увидали большое число мужчинъ и женщинъ, которымъ какіе-то три неизвстные, но хорошо одтые господина раздавали блыя кокарды и розетки, впрочемъ, присматриваясь ближе, капралъ узналъ въ одномъ изъ этихъ господъ владльца сосдняго замка, Мармона, уже давно не жившаго въ своемъ помсть.

— Да здравствуетъ король! Да здравствуетъ король!— неожиданно воскликнулъ этотъ старый аристократъ, размахивая своей шпагой.

— Да здравствуетъ король! Да здравствуетъ Мармонъ!— отвчала толпа.

Нкоторые изъ присутствовавшихъ молча улыбались и насупляли брови, но было ясно, что бонапартисты составляли меньшинство. Однако, вся эта демонстрація имла неоффиціальный характеръ и была возбуждена Мармономъ съ помощью его друзей при первомъ полученіи извстія о томъ, что роялисты возстали въ Париж.

— Что случилось?— спросилъ капралъ, подходя къ толп:— что все это значитъ?

— А вы не слыхали новости?— воскликнула одна старуха: — императоръ умеръ, а король воскресъ.

Мармонъ, замтивъ приближеніе Дерваля, подалъ ему на острі своего меча блую кокарду и съ лукавой улыбкой промолвилъ:

— Нашъ старый пріятель ничего не знаетъ. Вотъ вамъ маленькій подарочекъ. Неправда, узурпаторъ не умеръ, но его свергли съ престола. Вотъ почему мы и кричимъ: ‘Да здравствуетъ король!

Многіе голоса завторили ему, но капралъ громко воскликнулъ, смотря прямо въ глаза Мармону:

— Это ложь! Долой Бурбоновъ! Долой эмигрантовъ!

— Что это за человкъ?— спросилъ старый аристократъ, заскрежетавъ зубами отъ гнва.

— Капралъ Дерваль,— отвчало нсколько голосовъ и стоявшій, подл Мармона отецъ Роланъ, что-то шепнулъ ему.

— Если-бъ онъ не рехнулся отъ старости,— произнесъ послдній,— то его стоило бы проучить, но нечего терять времени съ такой дрянью. Идемте въ часовню и вознесемъ благодарственную молитву къ Богородиц за возвращеніе нашего добраго короля.

Старый солдатъ который въ пылу, готовъ былъ помриться съ самимъ дьяволомъ, подошелъ къ Мармону и громовымъ голосомъ повторилъ:

— Долой короля! Долой эмигрантовъ!

— Прочь, старикъ, или я тебя убью,— воскликнулъ роялистъ вн себя отъ злобы и поднялъ свою шпагу, грозя ударить ею ветерана прямо въ сердце.

Но капралъ въ одно мгновенье тяжелымъ ударомъ своей палки переломилъ шпагу и снова, побагроввъ отъ волненія, произнесъ:

— Долой короля! Да здравствуетъ императоръ!

Тутъ произошла общая схватка. Мармонъ хотлъ броситься на стараго солдата, но товарищи его удержали, а пока на капрала набросились сосди и едва выручили Гильдъ съ немногими бонапартистами. Мало-по-малу страсти разгорлись: удары стали сыпаться со всхъ сторонъ, и блыя кокарды усяли землю, впрочемъ, по счастью ни у кого не было оружія, и дло обошлось безъ тяжелыхъ увчій. Наконецъ, капралъ съ незначительной кучкой своихъ сторонниковъ отступилъ, а Мармонъ во глав большей части толпы направился къ часовн.

Оправившись отъ драки, дядя Евенъ поспшилъ къ Плуэ въ самомъ печальномъ настроеніи. Онъ ясно понималъ, что если роялисты устроили такую демонстрацію, значитъ получены радостныя для нихъ, а значитъ роковыя для него извстія. А когда въ цирюльн ему подали газеты, вполн подтвердившія его подозрніе, то онъ промолвилъ сквозь зубы:

— Мой императоръ! Мой повелитель! Отчего Богу не угодно, чтобъ я умеръ за тебя!

XLIX.
Переполненіе чаши.

Въ начал апрля странный слухъ пронесся во Франціи заставляя простыхъ людей смотрть другъ на друга съ ужасомъ словно солнце упало съ неба. Разсказывали, что императоръ наложилъ на себя руку. Хотя этотъ слухъ вскор былъ опровергнутъ но онъ причинилъ большое горе многимъ поклонникамъ Наполеона, въ томъ числ капралу Дервалю. Страшно было подумать, что недавній распорядитель судебъ всего міра нашелъ нужнымъ покинуть здшнюю жизнь. Если Наполеонъ дошелъ до этого, то ничто не прочно надежно на свт! Какъ странно и какъ коротко временно была слава этого человка! Точно вчера онъ былъ младымъ генераломъ увнчанрымъ лаврами, а теперь драма его жизнь уже достигла своего послдняго акта.

Однако земля, какъ бы освобожденная отъ тяготившаго ея ига улыбалась и цвла подъ благотворными солнечными лучами весны. Въ одинъ изъ такихъ прекрасныхъ апрльскихъ дней капралъ Дерваль сидлъ на утес и смотрлъ на море, растилавшееся у его ногъ. Подл него находилась Марселла, которая уговорила его подышать свжимъ воздухомъ, такъ какъ онъ въ послднее время время сдлался очень нервнымъ и подвергался припадкамъ мрачнаго отчаянія. Но онъ не принадлежалъ къ числу людей любившихъ природу и въ его глазахъ смотръ въ войскахъ имлъ большую прелесть чмъ самый живописный видъ. По этому онъ сидлъ молча насупивъ брови и только по временамъ отрывисто отвчалъ на вопросы Марселлы. Такъ прошло нсколько часовъ и неожиданно капралъ дрожащей рукой указалъ на церковь.

— Что тамъ?— воскликнулъ онъ недовольнымъ тономъ: что-то виднется блое.

Марселла взглянула по направленію руки капрала и увидла, что на церкв развивался блый флагъ. Она тотчасъ поняла въ чемъ дло, но ничего не отвчала.

— Посмотри, посмотри,— продолжалъ старикъ, вставая въ большомъ волненіи:— это дйствительно что-то блое.

Молодая двушка блдная, смущенная взяла дядю за руку и тихо сказала

— Пойдемте домой.

Но ветеранъ не двигался съ мста и упорно смотрлъ на церковь.

— Это блый флагъ, сказалъ онъ наконецъ: какой-то негодяй поднялъ его на колокольн.

Въ ту же минуту раздались ружейный залпъ и громкіе крики радости. Вокругъ церкви виднлась густая толпа народа, и очевидно случилось что-то необыкновенное. Марселла знала очень хорошо, что въ это утро было получено приказанье изъ Сенъ-Гурло поднять бурбонское знамя на церковной колокольн, такъ какъ игра Наполеона была проиграна, и Парижъ ждалъ ежедневно возвращенія наслдника своихъ законныхъ королей. Старый солдатъ уже давно опасался этого событья и хотя пламенно молилъ Бога утвердить имперію, но сознавалъ, что неизбжная погибель близка. Поэтому ненавистное зрлище благо флага его боле поразило горемъ, чмъ удивило.

— Долой Бурбоновъ!— промолвилъ онъ сквозь зубы, безпощадно грозя кулакомъ разввавшейся вдали королевской эмблем: — я одинъ сорву этотъ флагъ. Я растопчу его подъ своими ногами, какъ императоръ растопчетъ короля.

Марселла рдко плакала, но теперь слезы наполнили ея глаза. Она просила дядю отправиться домой, но онъ тяжело опустился на землю, и она должна была послдовать его примру. Прошло нсколько времени въ тяжеломъ молчаніи, вдругъ за ними послышались шаги, и Марселла съ ужасомъ увидала, что къ нимъ подошелъ учитель Арфоль.

Появленіе этого человка было самое несвоевременное, онъ точно пришелъ порадоваться исполненію своихъ предсказаній, хотя лицо его было очень блдное, мрачное, и на немъ не видно было обычной улыбки.

— Произошли большія перемны,— сказалъ онъ:— здсь мало что извстно, и вс газеты лгутъ, но достоврно, что императоръ отрекся отъ престола.

Впродолженіе нсколькихъ минутъ ветеранъ не разжималъ своихъ стиснутыхъ губъ, а потомъ сухо промолвилъ:

— Да, многое измнилось… а вы также надли блую кокарду.

— Я не роялистъ,— отвчалъ учитель, качая головой.— Вмст съ Бурбонами вернутся во Францію вс пресмыкающіяся, которыхъ свобода изгнала изъ Франціи, мы попадемъ въ руки аристократіи и патеровъ: у насъ будетъ миръ, но позорный, и мы будемъ тщетно вздыхать по уничтоженнымъ правамъ человка.

Капралъ вздрогнулъ отъ удивленія. Ему пріятно было слышать, что Арфоль презиралъ Бурбоновъ, хотя и не цнилъ Наполеона.

— Вы давно не были въ нашихъ краяхъ,— сказалъ онъ, желая, однако, перемнить разговоръ.

— Я былъ далеко,— отвчалъ странствующій учитель:— вы не поврите, если я вамъ скажу, что я былъ въ столиц.

— Въ Париж!— воскликнулъ капралъ, а Марселла посмотрла на Арфоля съ изумленіемъ, словно онъ вернулся съ луны.

— У меня умеръ родственникъ въ Mo,— продолжалъ учитель:— и за мной прислали. Пока я находился тамъ, союзники подступили къ Парижу, и я видлъ вс ужасы войны. Об стороны дрались, какъ черти, и одинаково разоряли бдную страну. Поселяне бжали въ лса и скрывались въ подвалахъ, а женщины и дти искали спасенья въ церквахъ. Никто не жаллъ бдняковъ, и наши молодые рекрута были не мене жестоки, чмъ казаки. Поля, фермы, все было разорено, а по ночамъ волки питались мертвыми тлами.

— Это война,— замтилъ спокойно капралъ, привыкшій къ подобнымъ зрлищамъ.

— Наконецъ, я съ многими тысячами народа отправился въ Парижъ и оставался тамъ во время осады. Какіе ужасные это были дни! Пока защитники города сражались съ врагами, чернь вопила отъ голода и производила безчинства. Я самъ видлъ, какъ одна несчастная женщина, доведенная голодомъ до безумія, разбила о мостовую голову своего ребенка. Но вскор все кончилось, союзники вступили въ Парижъ, ихъ встртили криками радости, ихъ благословляли, ихъ забрасывали цвтами.

— Подлецы,— процдилъ сквозь зубы капралъ.

— Несчастные, они были доведены до отчаянья, и Богъ ихъ проститъ. Но я имю еще кое-что вамъ разсказать. Я видлъ императора въ Фонтенбло.

— Императора,— повторилъ Дерваль очень тихо, не поднимая глазъ съ земли.

Онъ былъ очень блденъ и, слушая разсказъ о всхъ ужасахъ осады, едва сдерживалъ свое нетерпніе узнать о томъ, что сталось съ его кумиромъ. Марселла также жаждала услышать разсказъ очевидца о послднихъ дйствіяхъ обожаемаго ею императора.

— День его прощанія съ старой гвардіей останется на вки памятнымъ,— продолжалъ Арфоль.— Я вамъ скажу всю правду. Грустно было смотрть на ветерановъ, они казались такими оборванными, утомленными, больными. Они стояли противъ дворца, и имъ пришлось долго ждать Наполеона. Онъ явился, наконецъ, верхомъ, въ сопровожденіи храбраго маршала Макдональда и нсколькихъ генераловъ, увидавъ его, старая гвардія подняла оглушающій крикъ: ‘Да здравствуетъ императоръ’. Онъ медленно приблизился, соскочилъ съ лошади и поднялъ руку, водворилось такое мертвое молчаніе, что можно было бы услышать паденіе на землю булавки. Онъ былъ въ своемъ сромъ сюртук и въ треуголк, я тотчасъ узналъ его по картинамъ.

— А какъ онъ былъ на взглядъ?— спросилъ капралъ:— очень блденъ? Впрочемъ онъ всегда былъ блдный.

— Я стоялъ близко къ нему: лице его было совершенно желтое, щеки свисли, а глаза свинцоваго цвта и чрезвычайно печальные. Но, подойдя къ солдатамъ, онъ улыбнулся, и тогда все его лице засвтилось необыкновеннымъ блескомъ. Я никогда не видывалъ подобной улыбки. Она просто божественная. Я говорю это искренно, хотя онъ никогда не былъ моимъ божествомъ. Потомъ онъ началъ говорить, голосъ его дрожалъ, и слезы текли по его щекамъ.

— А что онъ сказалъ?— спросилъ капралъ, съ трудомъ переводя дыханіе.

— Онъ сказалъ, что Франція избрала себ другаго государя, и что онъ не сожаллъ объ этомъ, такъ какъ думалъ только о благ Франціи, и посвятитъ свою остальную жизнь составленію исторіи своихъ войнъ для назиданія всего свта. Потомъ онъ поцловалъ Макдональда, потребовалъ знамя старой гвардіи и сталъ цловать его безъ конца. Я долженъ сознаться, что въ эту минуту сердце мое сильно билось, и я готовъ былъ отдать за него свою жизнь. Онъ дйствительно великій человкъ. Въ ту минуту всякая дисциплина исчезла: старые солдаты выходили изъ рядовъ и, бросившись на колни, умоляли, чтобъ онъ ихъ не покинулъ. Громкія рыданія стояли въ воздух. Маршалъ Макдональдъ плакалъ, какъ ребенокъ, а генералы, махая шпагами, безумно кричали: ‘Да здравствуетъ императоръ’. Однако все это продолжалось недолго, онъ слъ на лошадь и тихо ухалъ. Въ эту ночь онъ покинулъ свой дворецъ, чтобъ боле никогда туда не возвращаться.

Арфоль умолкъ, и наступило мертвое молчаніе. Но вскор Марселла дико вскрикнула:

— Онъ умеръ, онъ умеръ!

Дйствительно капралъ молча упалъ на землю лицемъ впередъ, а когда Арфоль приподнялъ его, то лице старика было смертельно синее, и онъ лежалъ неподвижно, какъ бездыханный трупъ. Молодая двушка схватила его руки и стала ихъ растирать съ лихорадочной энергіей. Прошло нсколько минутъ, старикъ дрогнулъ, застоналъ и открылъ глаза, но взглядъ его былъ мутный, безсознательный.

— Это припадокъ,— сказалъ тихо Арфоль:— его надо отвести домой.

— Кто тутъ?— промолвилъ ветеранъ, едва слышно: — это ты Жакъ. Мы выступаемъ по приказанію императора

Однако мало-по-малу онъ пришелъ въ сознаніе и, смотря на племянницу, сказалъ:

— Что ты, Марселла? Что случилось?

— Ничего,— отвчала она:— вамъ было не хорошо, но теперь стало лучше. Учитель Арфоль, помогите мн поднять его.

Они оба помогли ему встать и тихонько повели его домой, но по дорог онъ неожиданно остановился и сталъ прислушиваться къ раздававшимся вокругъ церкви ружейнымъ выстрламъ и крикамъ радости.

— Это что?— спросилъ онъ.

— Ничего, пойдемте,— отвчалъ Арфоль.

— Непріятель идетъ въ атаку,— произнесъ ветеранъ:— слышите, слышите.

— Бдный дядя!— промолвила Марселла.

— Онъ бредитъ, тмъ лучше,— замтилъ Арфоль.

Они молча достигли хижины капрала и посадили его въ кресло. Вдова достала уксуса и начала тереть ему лобъ и руки.

— Что-жъ намъ длать?— сказала тихо Марселла, обращаясь къ Арфолю:— онъ такъ умретъ.

— Необходимо тотчасъ пустить ему кровь,— отвчалъ учитель.

Спустя десять минутъ явился сельскій цырюльникъ и пустилъ кровь старику.

— Я всегда думалъ, что капралъ слишкомъ полнокровенъ,— сказалъ онъ, окончивъ свою операцію и помогая уложить въ постель своего паціента, который, потерявъ унцію крови, сталъ легче дышать:— теперь пусть онъ уснетъ, и не безпокойте его. Я приду завтра утромъ.

Дйствительно старикъ тотчасъ заснулъ тяжелымъ сномъ.

— У него лопнуло сердце, онъ умеръ,— говорила Марселла, заливаясь слезами и съ отчаяніемъ смотря на спящаго дядю.

— Онъ слишкомъ много думаетъ объ император,— замтилъ Гильдъ:— а императоръ никогда бы не сталъ заботиться о немъ. Мн все равно, кто сидитъ на престол: императоръ, или король, но я зналъ, что все кончено, когда его покинулъ Ней.

Извн слышались веселые крики и псни, все селенье было очевидно въ праздничномъ настроеніи.

— Ишь какъ гуляютъ,— промолвилъ Гильдъ и черезъ нсколько минутъ вышелъ изъ хижины.

Спустя часъ, Марселла встала и съ тяжелымъ вздохомъ сказала:

— Я не могу сидть. Я пройдусь. Я вдь вамъ не нужна, мама, дядя спокойно спитъ.

И она тихо исчезла за дверью.

L.
Герой дня.

Церковь горла огнями, на горныхъ высотахъ пылали костры, а на мачтахъ многихъ рыбачьихъ лодокъ виднлись цвтные фонари. Кабачекъ былъ набитъ народомъ, который всегда находитъ въ счастливыхъ или несчастныхъ событіяхъ предлогъ къ пьянству. На бломъ флаг, разввавшемся надъ церковью, блестли золотомъ вышитыя лиліи.

Когда Марселла вышла на улицу, то тамъ никого не было, дулъ холодный втеръ, и съ моря приносились водяныя брызги. Она остановилась на минуту, бросила безпокойный взглядъ на чернвшій вдали океанъ, а потомъ, тяжело вздохнувъ, пошла медленными шагами къ церкви. Ей было очень грустно, все, казалось, шло противъ ея желаній. Добрый, великій императоръ былъ свергнутъ съ престола, и легкомысленные люди, забывъ вс его благодянія, провозглашали новаго государя, а въ ея собственномъ дом злая судьба поразила бднаго дядю Евева, словно наступилъ день страшнаго суда, и добрые, а не злые подвергались небесной кар.

Любопытство влекло ее къ церкви, вокругъ которой было всего боле шума и движенія. Подходя къ ней, она стала встрчать одну веселую группу за другой, но по причин темноты никто ея не узнавалъ. Вс живо болтали и смялись, а по временамъ все покрывалось криками: ‘Да здравствуетъ король’. Эти крики рзали ея сердце, какъ бы лезвеемъ ножа. Съ тхъ поръ какъ она себя помнила, Наполеонъ казался ей лучезарнымъ солнцемъ, грвшимъ, хотя издали, ея жилище, а дядя, не смотря на свою бдность, былъ всми уважаемымъ авторитетомъ въ Кромлэ, теперь же это солнце исчезло въ потокахъ крови, и наступила мрачная ночь, а отъ стараго ветерана, остававшагося врнымъ своему кумиру, вс отвертывались съ презрніемъ.

Наконецъ она дошла до кладбища, окружавшаго церковь, и съ удивленіемъ увидла, что его наполняла толпа съ факелами въ рукахъ. По середин кладбища, на зеленомъ холм стоялъ Мармонъ и что-то громко говорилъ внимательно слушавшей его толп, въ первомъ ряду которой было нсколько патеровъ и знатныхъ на видъ, хорошо одтыхъ аристократовъ. Въ глазахъ Марселлы этотъ Мармонъ былъ низкій негодяй, и она не могла забыть его стычку съ дядей Евеномъ. Но всего противне были патеры, которые, конечно, забыли Бога, такъ какъ иначе они не могли возстать противъ императора, который вернулъ ихъ во Францію.

Подл Мармона стоялъ какой-то человкъ, но спиной къ молодой двушк, а потому она не могла издали и въ такой толп узнать его.

— Слушайте меня,— говорилъ звонкимъ голосомъ Мармонъ: — слушайте меня вс, боящіеся Бога и любящіе короля, а кто со мной не согласенъ, пусть выйдетъ и скажетъ мн прямо въ лице, что я лгу. Этотъ человкъ вполн правъ, онъ отказался обнажить мечъ за узурпатора, и за это его травили, какъ волка, а если онъ въ въ отчаяніи пролилъ кровь, то имлъ на это полное право. Посмотрите на него! Одинъ Господь знаетъ, что онъ перестрадалъ, и Господь сохранилъ его, какъ видимый укоръ павшей навсегда династіи. Посмотрите на его впалыя щеки, изнуренное тло и дико сверкающіе голодомъ и отчаяніемъ глаза. Говорятъ, что онъ убилъ человка, а я говорю, что Бонапартъ, который довелъ его до теперешняго положенія, убилъ тысячи и тысячи людей. Говорятъ, что онъ дезертиръ и мятежникъ, а я говорю, что это герой и мученикъ. Братья, обнимите его!

Вся толпа начала неистово кричать, простирая руки къ стоявшему близъ Мармона человку:

— Да здравствуетъ Роанъ Гвенфернъ! Да здравствуетъ Роанъ Гвенфернъ!

Дйствительно это былъ Роанъ, нсколько боле приличный по вншности, чмъ когда его видла въ послдній разъ Марселла. Онъ смотрлъ на толпу безсознательно, какъ бы во сн, и не отвчалъ на рукопожатія окружавшихъ его лицъ. Но, быть можетъ, онъ и понималъ, чего стоитъ энтузіазмъ, предметомъ котораго онъ сдлался неожиданно, такъ какъ Мармонъ съ своими друзьями только пользовался имъ для бросанья грязи въ Наполеона, а толпа съ такимъ же восторгомъ разорвала бы его на части, какъ теперь его привтствовала, еслибъ обстоятельства сложились иначе. Онъ не промолвилъ ни слова, а, замтивъ въ толп Марселлу, прямо направился къ ней. Вс почтительно передъ нимъ разступились, и, подойдя къ молодой двушк, онъ спокойно сказалъ:

— Пойдемъ, Марселла.

Онъ взялъ ее за руку и хотлъ удалиться вмст съ ней, но толпа, узнавъ въ молодой двушк племянницу капрала, подняла крикъ:

— Долой капрала!

— Молчать,— громко закричалъ Мармонъ:— дайте ему дорогу.

Пораженная неожиданнымъ появленіемъ Роана и дрожа всмъ тломъ, Марселла безмолвно послдовала за нимъ. Въ первую минуту она только радовалась тому, что любимый ею человкъ вернулся здравымъ и невредимымъ, но тріумфъ, устроенный ему врагами ея кумира и дяди, невольно заставилъ ее отшатнуться отъ него, не смотря на это, она любила его и была ему обязана спасеніемъ своей жизни. Однако, находясь въ какомъ-то столбняк, она тихо шла подъ руку съ нимъ, пока они не очутились одни. Тогда она выдернула свою руку и едва не упала въ обморокъ, такъ сильно подйствовали на нее вс событія этого тревожнаго дня.

Роанъ пристально посмотрлъ на нее, дико засмялся и сказалъ глухимъ голосомъ:

— Ну, все кончено, и я вернулся домой. А ты, Марселла, такъ-то встрчаешь меня?

Она взглянула на него и, крпко прижавшись къ нему, промолвила:

— О Роанъ, Роанъ! Я очень рада тебя видть. Мы уже не надялись, что ты когда нибудь вернешься, хотя я всегда молила Господа сохранить тебя, но подумай только, какъ все перемнилось: императоръ въ плну, дядя Евенъ едва не умеръ отъ горя, и мы вс такъ несчастны.

Потерявъ всякое самообладаніе, она закрыла лицо руками и стала громко рыдать, но Роанъ не выразилъ никакого сочувствія и, молча выждавъ, чтобъ прошелъ ея припадокъ отчаянія, сказалъ какимъ-то страннымъ голосомъ:

— Отчего ты плачешь, Марселла? Отъ того, что Наполеона затравили?

Она ничего не отвчала и продолжала плакать, Роанъ снова дико засмялся и прибавилъ:

— Когда вс меня покинули, и даже небо отъ меня отвернулось, я пошелъ къ Мадонн Ненависти и молился ей. Ты видишь, моя молитва услышана ею и прежде, чмъ прошелъ годъ.

Марселла взглянула со страхомъ на искаженное, взволнованное лице Роана.

— Боже милостивый!— воскликнула она:— что ты говоришь?

— Я не думалъ, что она такъ скоро меня услышитъ,— продолжалъ онъ, понижая голосъ и какъ бы говоря самъ съ собою:— но я зналъ, что моя возьметъ въ конц концевъ. Я видлъ во сн старика Пипріака, и онъ сказалъ мн объ этомъ. Долго травили звря, но наконецъ онъ въ нашихъ рукахъ, и я теперь отдохну.

— Зачмъ ты такъ говоришь? Зачмъ ты такой странный?— спросила молодая двушка.

— Разв я странный?— произнесъ Роанъ, спокойно взглянувъ на нее.

— Да, и мн страшно. Ты точно бредишь.

— Ты, можетъ быть, права, Марселла,— отвчалъ онъ, проведя рукой по лбу и совершенно измняя свой тонъ:— мн иногда кажется, что я рехнулся. Я столько перенесъ страданій и такъ долго ждалъ этой минуты, что право неудивительно, если я не похожъ на себя. Не сердись, я вскор поправлюсь.

Въ его голос звучала такая болзненная нота, что снова слезы выступили на глазахъ Марселлы, она теперь поборола себя и нжно взяла руку Роана. Въ это время они уже подходили къ ея дому, и она тихо сказала:

— Я позвала бы тебя къ намъ, но бдный дядя очень боленъ. Сердце его лопнуло при извстіи о гибели императора. Я знаю, ты не любишь императора, потому что ты страдалъ по его милости, но онъ ничего объ этомъ не зналъ и, конечно, пожаллъ бы тебя, еслибъ ему все было извстно. Но ты, кажется, все думаешь, что я не рада твоему возвращенію, нтъ, я очень счастлива, что ты теперь въ безопасности.

— Да, такъ говорятъ,— произнесъ Роанъ, какъ бы самъ не сознавая смысла своихъ словъ.

— Какъ рада будетъ твоя мать, увидвъ тебя. Вотъ ея счастье сегодня полное, безоблачное. Прощай, прощай.

Она протянула къ нему об руки, онъ взялъ ихъ, тихо прижалъ ее къ своей груди и поцловалъ въ лобъ.

— Ты никогда не была такъ хороша, какъ теперь, Марселла,— промолвилъ онъ.

Она задрожала всмъ тломъ и, взглянувъ ему прямо въ глаза, прошептала:

— Роанъ, ты когда нибудь молишься?

— Иногда,— отвчалъ онъ съ странной улыбкой:— но зачмъ ты объ этомъ спрашиваешь?

— Помолись Богу, Роанъ, чтобъ онъ возвратилъ здоровье бдному дяд,— произнесла молодая двушка, нжно освобождаясь отъ его объятій.

Спустя минуту, они разстались, Марселла вошла въ хижину, а Роанъ медленно направился къ жилищу своей матери.

LI.
Отдыхъ.

Роанъ Гвенфернъ былъ правъ: наконецъ онъ находился въ полной безопасности, и ему нечего было бояться. Напротивъ исторія его страданій возбуждала къ нему общее сочувствіе. Даже злйшіе враги не смли сказать ни слова противъ него. Мэръ Сенъ-Гурло, преслдовавшій его съ наибольшимъ остервенніемъ, теперь называлъ его мученикомъ и публично говорилъ, что онъ имлъ право на вознагражденіе за нанесенный ему вредъ. Что касается до убійства Пипріака, то, по общему мннію, оно извинялось самозащитой, и старый служака получилъ то, что заслуживалъ.

Такимъ образомъ Роанъ снова былъ свободнымъ человкомъ и снова началъ жить въ дом своей матери. Старуха была вн себя отъ счастья, что вернулся ея сынъ, но это счастье не долго было безоблачно. Она вскор замтила, что Роанъ страшно измнился. Онъ замтно ослаблъ и сгорбился, его лице не сіяло, какъ прежде, молодостью и здоровьемъ, глаза его были мутные, а волоса посдли. Но нравственно и умственно онъ еще больше измнился, чмъ физически. Не было сомннія, что на его умъ сильно повліяли перенесенныя имъ страданія. По временамъ на него находили припадки, во время которыхъ онъ безумно бредилъ, а по ночамъ ему снились тревожные сны. Онъ постоянно думалъ о смерти Пипріака и о томъ времени, которое онъ провелъ въ пещер. Его прежде веселое лице теперь никогда не освщалось улыбкой, и цлыми днями онъ сиживалъ дома, безмолвно смотря на огонь.

Впродолженіе предшествовавшей зимы онъ скрывался въ уединенныхъ хижинахъ Сентъ-Лока, жители котораго, не смотря на свои пиратскія наклонности, ни разу его не выдали. При всемъ томъ его умъ находился въ постоянномъ напряженіи, и онъ, все-таки, терплъ тяжелыя лишенія. Но всего боле его тяготило сознаніе, что онъ убійца. Весь свтъ могъ его въ этомъ оправдывать, но онъ признавалъ себя виновнымъ, тмъ боле, что его жертвой былъ другъ его отца. Гораздо было бы лучше, еслибъ его самого убили.

Вс эти обстоятельства составляли такое бремя, которое не могъ сносить его деликатный организмъ. Жизнь его была на вки омрачена, и онъ не зналъ ни минуты душевнаго покоя. Кром того, онъ смутно сознавалъ, что между нимъ и Марселлой стояла непроницаемая стна. То, что послужило къ его спасенію, причинило ей горе, его надежда была ея отчаяніемъ. Когда они встрчались, она была, какъ всегда, честной, преданной, доброй, любящей его двушкой, но въ ея глазахъ не блестла страсть, и ея обращенье съ нимъ отличалось какой-то странной сдержанностью. Ему попрежнему принадлежала часть ея сердца, но тнь Наполеона отбила у него ея душу.

Въ эти дни Марселла невидимому думала только о своемъ дяд. Онъ вскор оправился отъ своей болзни и всталъ съ постели, такъ какъ не любилъ безъ причины валяться, но онъ сталъ совершенно другимъ человкомъ, и малйшее волненіе возбуждало въ немъ опасные припадки. Чтобъ предохранить его отъ этого, домашніе старались всячески скрывать отъ него т извстія, которыя могли дурно на него подйствовать, но не было никакой возможности удержать его отъ чтенія газетъ, въ которыхъ описывался пріздъ Наполеона на островъ Эльбу, торжественный пріемъ короля въ Париж и т многочисленныя перемны, которыя ясно доказывали возвращенье къ стариннымъ монархическимъ порядкамъ. Впрочемъ, чтобъ убдиться въ этомъ, капралу было достаточно выйти изъ своего дома на улицу, такъ какъ въ Кромлэ можно было увидать на каждомъ шагу знаменія времени: церковные колокола постоянно гудли, и одна религіозная процессія смнялась другой, причемъ громко выхваляли святость короля и благодарили небо за освобожденіе страны отъ узурпатора.

— Саранча налетла на бдную Францію,— говорилъ учитель Арфоль, съ которымъ старый капралъ видимо помирился.

Подъ саранчой Арфоль разумлъ католическихъ патеровъ. Какъ во времена имперіи всюду виднлись военные мундиры, такъ теперь везд рзали глаза рясы. Многочисленныя толпы патеровъ, удалившіяся изъ Франціи вмст съ эмигрантами, теперь начали быстро возвращаться, и возникъ вопросъ, чмъ ихъ кормить. Въ воздух носились имена тысячъ святыхъ, и молебны совершались днемъ и ночью. Церкви и часовни были исправлены и отстроены вновь, на каждомъ углу возникли распятья и статуи Мадонны. Удивительно было, какъ быстро воскресли забытые обряды и церемоніи.

Все это, конечно, не радовало семью капрала. Вдова, бывшая всегда очень набожной, принимала участіе въ большей части религіозныхъ процессій, но въ этомъ не было никакого политическаго характера. Она поклонялась Богу и Его святымъ при Наполеон также, какъ и при корол Людовик. Но сердце ея не было покойно, и она очень тревожилась о продолжительномъ отсутствіи Хоеля, который долженъ былъ уже давно вернуться домой.

Со времени происшедшихъ перемнъ Марселла очень рдко ходила въ церковь, гд совершалъ службы отецъ Роланъ. Она никакъ не могла простить патеру его дружбу съ роялистами, и вмсто посщенія церкви молодая двушка стала часто ходить въ маленькую часовню на горной вершин, гд она могла спокойно молиться, такъ какъ почти никто туда не заглядывалъ.

Наступило лто: въ отдаленныхъ уголкахъ Бретани царило мирное благоденствіе. Въ долинахъ зрлъ хлбъ, на горныхъ скатахъ росла сочная трава, и пестрли полевые цвты, быстрые потоки вошли въ свои берега и лниво протекали серебристой лентой. Народъ забылъ о всхъ перенесенныхъ имъ лишеніяхъ въ надежд на хорошій урожай, и только солдаты ворчали, видя, что ихъ ремесло не имло будущности.

Однажды, въ свтлый, прекрасный день, выйдя изъ маленькой часовни, Марселла увидала Роана, который повидимому ждалъ ея. Она подошла къ нему съ прежней ясной улыбкой, и хотя лице его было очень блдно, очень печально, но оно дышало спокойствіемъ и нжностью. Поздоровавшись они пошли вмст къ селенію, но долго ни одинъ изъ нихъ не произносилъ ни слова. Наконецъ Роанъ, указывая рукой на море, сказалъ задумчивымъ тономъ:

— Я часто недоумваю, о чемъ онъ тамъ думаетъ.

— О комъ ты говоришь?— спросила Марселла съ удивленіемъ.

— О Наполеон. Его поселили на маленькомъ островк и только въ шутку называютъ королемъ Эльбы, а вся его сила, все могущество на вки исчезли. Его положеніе должно быть ужасное. Каждую ночь ему должны сниться тысячи и тысячи несчастныхъ, убитыхъ по его милости.

Роанъ произносилъ эти слова какъ-то странно, безсознательно, и Марселла, приписывая ихъ умственному его разстройству, въ которомъ многіе теперь были уврены въ Кромлэ, не сердилась на него за очевидное неуваженье къ ея кумиру, а, желая перемнить разговоръ, тихо сказала:

— Дядя Евенъ часто спрашиваетъ о теб и жалуется, что ты не заходишь къ намъ.

Роанъ дико засмялся, но проводилъ молодую двушку до самаго ея жилища, и когда она протянула ему руку, чтобъ проститься съ нимъ, онъ спокойно произнесъ:

— Я зайду съ тобой къ дяд Евену.

Она вздрогнула, такъ какъ не ожидала такого быстраго результата своихъ словъ и въ сущности произнесла ихъ только для перемны разговора, а въ глубин сердца боялась встрчи любимыхъ ею лицъ, которыя могли поссориться, благодаря противоположности ихъ политическихъ мнній. Но сказать ему теперь, чтобъ онъ не заходилъ къ дяд, было невозможно, и она только промолвила тономъ пламенной мольбы:

— Общай мн, что ты не будешь говорить объ император.

Онъ далъ слово исполнить ея желаніе, и они вошли въ хижину.

Ветеранъ сидлъ въ кресл у огня и читалъ старую газету, кром него, не было никого въ кухн.

— Посмотрите, дядя, я привела къ вамъ гостя,— сказала съ улыбкой Марселла, подходя къ старику.

Онъ поднялъ глаза и сразу не узналъ племянника: такъ онъ посдлъ и опустился.

— Это ты, молодецъ?— произнесъ онъ наконецъ: — какъ ты измнился.

— Да, это я, дядя Евенъ,— отвчалъ спокойно Роанъ, и они оба крпко пожали другъ другу руки.

Они долго разговаривали очень дружелюбно, и посл этого посщенія бывшій дезертиръ часто заходилъ къ капралу. Они совершенно помирились и, даже разговаривая о Наполеон, не выходили изъ себя.

— Знаешь что, Марселла?— сказалъ капралъ посл одного изъ такихъ визитовъ Роана:— онъ молодецъ, и у него сердце львиное, но тутъ у него что-то не въ порядк,— прибавилъ старикъ, указывая на лобъ: — объ этомъ можно было догадаться, когда онъ не хотлъ идти въ солдаты. Учитель Арфоль также полусумасшедшій, и эта зараза перешла отъ него къ Роану. Я ему все прощаю, онъ бдный не въ здравомъ ум.

LII.
Воскресъ.

Лто прошло, и солнце снова стало подвигаться къ равноденствію. Франція тихо дремала, убаюканная церковнымъ пніемъ. Скептики безмолвно качали головой, республиканцы и имперіалисты въ тайн готовили заговоры, заключенный въ клтку левъ безмолвствовалъ, а новый король спокойно благодушествовалъ.

Мсяцы шли за мсяцами, капралъ Дерваль примирился съ положеніемъ длъ и уже говорилъ объ император съ той торжественной печалью, съ которой говорятъ о дорогомъ покойник. Роанъ Гвенфернъ сталъ вторить старику въ этомъ отношеніи и потому выигралъ много въ мнніи капрала.

— Онъ настоящій молодецъ,— говаривалъ о своемъ племянник дядя Евенъ: — онъ уметъ съ уваженіемъ относиться къ проигранному длу. Я очень виноватъ передъ нимъ.

Мало-по-малу, подъ смягчающимъ вліяніемъ окружающей его среды, Роанъ началъ приходить въ себя. Его щеки оставались блдными и волоса сдыми, но вся его фигура пріобрла прежній, мощный видъ. Онъ постарому сталъ ходить по утесамъ, и въ этихъ прогулкахъ его часто сопровождала Марселла, какъ въ дни ихъ счастливаго дтства.

— Онъ спасъ ея жизнь, и почему бы имъ не жениться!— говаривалъ не разъ капралъ, обращаясь къ вдов, и она не противорчила его словамъ, такъ какъ въ послднее время перешла на сторону враговъ, которые научили ее ненавидть Наполеона, отнявшаго отъ нея столько дтей и въ томъ числ не возвратившагося до сихъ поръ Хоеля.

Только Марселла и мать Роана знали причину, по которой онъ не ршался сдлать предложеніе. Перенесенныя имъ тяжелыя страданія такъ потрясли его нервную систему, что онъ хотя и любилъ попрежнему Марселлу, но не со страстью влюбленнаго, а скоре съ привязанностью брата. Конечно, время могло воскресить въ немъ старое пламенное чувство, но теперь оно проявлялось лишь раза два въ неожиданномъ порыв, побуждавшемъ его дико обнимать и цловать Марселлу.

— Она никогда не выйдетъ замужъ за Гвенферна,— говорили кумушки въ Кромлэ: — она знаетъ, что онъ сумасшедшій.

Но, говоря это, они ложно судили о сердц Марселлы. Напротивъ, временное потемнніе, которому подвергался свтлый умъ Роана, увеличивало въ ней желаніе посвятить ему всю свою жизнь. Къ тому же ея натура была странная, и любовь къ двоюродному брату преобладала въ ней надъ всмъ.

Мишель Гральонъ теперь рдко попадался ей на глаза, онъ очевидно боялся столкновенія съ человкомъ, котораго онъ недавно безжалостно преслдовалъ. Кром того, онъ былъ теперь ярымъ сторонникомъ короля и считалъ нужнымъ не только избгать встрчъ съ капраломъ, но и искать себ лучшей невсты, чмъ его племянница.

Однажды въ свтлое холодное утро, когда уже снгъ лежалъ на земл, Роанъ сказалъ Марселл:

— Ты помнишь, что ты когда-то говорила мн, что любишь меня и выйдешь за меня замужъ?

— Помню.

— А ты сдержишь свое слово?

— Да, если дядя согласенъ.

— Однако подумай, Марселла. Я очень измнился и врядъ ли когда буду прежнимъ Роаномъ. Для тебя найдутся лучшіе женихи.

— Но я тебя люблю, Роанъ,— отвчала она просто и взглянула на него съ полнымъ довріемъ.

Въ тотъ же день они переговорили съ капраломъ, и онъ радостно благословилъ ихъ, а отецъ Роланъ, узнавъ объ этомъ, общалъ выхлопотать разршеніе епископа, безъ котораго нельзя было совершить брака между двоюроднымъ братомъ и сестрой.

Когда объ этомъ узнали въ селеніи, то многіе стали качать головой, а Мишель Гральонъ громко произнесъ:

— Епископу не слдуетъ разршать этой свадьбы: Роанъ сумасшедшій и очень опасный.

Но епископъ не представилъ никакихъ возраженій, и было ршено, что свадьба произойдетъ весной.

Въ одинъ изъ первыхъ дней марта 1815 года Роанъ вошелъ рано утромъ въ кухню капрала, гд Марселла хлопотала по хозяйству. Она молча подбжала къ нему и протянула губы для поцлуя.

— Весна пришла,— сказалъ онъ, сіяя давно невиданной на его лиц счастливой улыбкой: — посмотри, я принесъ теб первую фіалку.

Такъ какъ появленіе фіалокъ дйствительно означало наступленіе весны, а весной должна была произойти ихъ свадьба, то Марселла невольно покраснла. Она взяла цвтокъ и спрятала его за пазуху, а Роанъ крпко обнялъ ее.

Въ эту минуту дверь съ шумомъ отворилась, и вошелъ въ хижину капралъ, махая газетой въ сильномъ волненіи.

— Марселла, Роанъ!— воскликнулъ онъ,— какія я принесъ новости!

— Что случилось?— спросила Марселла, освобождаясь изъ объятій Роана.

— Долой бурбоновъ!— крикнулъ старикъ съ своей прежней энергіей: — 1-го марта императоръ высадился въ Канн и быстро идетъ на Парижъ. Да здравствуетъ императоръ!

При этихъ словахъ Роанъ всплеснулъ руками, и изъ его груди вырвался болзненный стонъ.

LIII.
Еще разъ подъ землей.

Извстіе о возвращеніи Наполеона съ острова Эльбы было совершенно справедливо. Посл долговременныхъ подготовленій онъ сбросилъ съ себя маску мирнаго Цинцината и, вырвавшись на свобуду изъ клтки, дверь которой намренно была оставлена открытой, снова очутился во Франціи во глав арміи.

Всть объ этомъ поразила Роана Гвенферна, какъ громовымъ ударомъ. Для него возвращеніе Наполеона значило — отчаяніе, новыя преслдованія, врная смерть. Почему Провидніе допустило подобное неожиданное прекращеніе водворившагося во Франціи мира? Вмст со всми другими, Роанъ привыкъ мсяцъ за мсяцемъ дышать свободно, на его лиц начали мало-по-малу стушевываться слды перенесенной имъ тяжелой пытки, и наконецъ онъ собрался съ силами и протянулъ свои уста къ очарованной чаш любви. Но въ эту самую минуту снова вокругъ него все померкло, и онъ, еще разъ низвергнутый съ высоты своихъ надеждъ, находился въ бездн отчаянія. Мадонна Ненависти услышала его молитву, но съ какой-то злой ироніей исполнила его желаніе. Она свергла съ престола ненавистнаго его врага, но лишь для того, чтобъ черезъ годъ вернуть ему этотъ престолъ. Она, повидимому, дозволила бдному народу вздохнуть свободно только для того, чтобъ новая пытка была для него еще ужасне прежняго.

Съ начала, впрочемъ, оставался кое-какой лучъ надежды. Патеры усердно молились, а роялисты хвастливо увряли, что съ узурпаторомъ легко справятся. Но каждая газета приносила новое подтвержденіе, что не только Наполеонъ воскресъ, но и вмст съ нимъ воскресла прежняя военная гроза.

Почти съ такимъ же ужасомъ, съ какимъ Роанъ думалъ о Наполеон, онъ смотрлъ теперь на капрала. Извстія о возвращеніи его кумира придали старику новыя силы. Онъ снова принялъ на себя прежній авторитетный тонъ и прежнюю Наполеоновскую позу. Онъ былъ блденъ и слабъ на ногахъ, но старый воинственный духъ вернулся къ нему, хотя зная, что Кромлэ сохранилъ свои роялистскія наклонности, онъ преимущественно высказывалъ имперіалистскій энтузіазмъ въ четырехъ стнахъ своего жилища. Сначала Гильдъ не соглашался съ дядей, увряя, что пока маршалъ Ней стоитъ за короля, то дло Наполеона безнадежно, но когда Ней съ арміей перешелъ на сторону своего бывшаго повелителя, то они оба ршили, что торжество Наполеона обезпечено.

Безмолвно переходя съ мста на мсто, какъ тнь, Роанъ жадно прислушивался ко всмъ толкамъ, ко всмъ новостямъ. Но съ каждымъ днемъ его будущность все боле и боле омрачалась. Куда ни являлся Наполеонъ, цлыя арміи возникали словно изъ земли, и на его могучій голосъ откликались безчисленные легіоны. Всего тяжеле для Роана было то, что Марселла также сіяла, какъ ея дядя, точно забывая, что источникъ ея радости былъ сигналомъ погибели для любимаго ею человка. Онъ цлыми днями скитался по берегу, такъ какъ не въ силахъ былъ сидть дома, а тмъ боле въ хижин капрала, который шумно ликовалъ. Онъ инстинктивно избгалъ Марселлы и почти не говорилъ съ нею. Хотя еще никто не напоминалъ ему объ его возстаніи противъ воли императора и никто не налагалъ на него руки, но онъ зналъ, что во всякую минуту могли возобновиться его преслдованія.

Въ одинъ изъ этихъ печальныхъ дней ему пришла въ голову мысль постить театръ его прежней борьбы. Погода была тихая, солнечная, и, очутившись въ собор св. Гильда, онъ увидалъ тамъ стаю птицъ, которыя, прилетвъ съ юга, вили гнзда и выводили птенцевъ въ этомъ безопасномъ убжищ. Онъ поднялся въ пещеру, гд такъ долго выдерживалъ осаду, а оттуда пробрался темными проходами въ свой воздушный покой на высот утеса. Выглянувъ изъ его отверстія, онъ снова могъ лицезрть мирное зрлище гладкой поверхности океана, по которой скользили рыбачьи лодки. Въ эту минуту въ голов его блеснула мысль, почему Провидніе дозволило снова тни меча омрачить мирный свтъ. Онъ съ ужасомъ вспоминалъ, что убилъ Пипріака, и невольно пожаллъ, что подъ его рукой погибъ не Наполеонъ, а одинъ изъ скромныхъ исполнителей его воли.

Спустя нсколько времени Роанъ пробрался въ открытый имъ подъ землею римскій водопроводъ, гд на каждомъ шагу виднлись слды наводненія, и наконецъ остановился передъ громадной черной массой, заслонявшей ему дорогу. Это была мраморная статуя римскаго императора, которая возвышалась на краю водопровода, а теперь, низвергнутая и увлеченная бшенымъ потокомъ, застряла между стнами узкаго прохода. Роанъ долго задумчиво смотрлъ на этотъ бездушный образъ низвергнутаго величія и думалъ о другомъ живомъ символ человческой силы, который пытался снова возстановить себя на своемъ старомъ могучемъ пьедестал.

Уже садилось солнце, когда онъ вышелъ изъ собора св. Гильда и, поднявшись по лстниц св. Трифина, пошелъ медленно по вершин утесовъ. Странныя мысли тснились въ его голов. Онъ никакъ не могъ понять, что одна и та же природа создавала тигра и агнца, что одно и то же Провидніе начертало въ человческой душ вчную заповдь любить другъ друга и создавало бездушныхъ жестокихъ тирановъ, изъ которыхъ одинъ по вол того же Провиднія теперь готовился снова омрачить землю роковой тнью меча.

LIV.
Послдняя надежда.

Проходя мимо маленькой часовни, Роанъ увидалъ какую-то фигуру, стоявшую въ дверяхъ. Это была его мать, она схватила его за руку, и онъ тотчасъ прочелъ на ея полномъ страха и отчаянія лиц, какую всть она принесла.

— Спасайся бгствомъ, Роанъ,— воскликнула она: — тебя опять преслдуютъ и ищутъ всюду. Получены ужасныя извстія. Императоръ въ Париж, и объявлена война.

Въ глазахъ Роана помутилось, и онъ схватился рукой за сердце. Давно онъ ожидалъ этой роковой всти, но все-таки она произвела на него потрясающее впечатлніе.

— Войдемте въ часовню,— сказалъ онъ, и старуха послдовала за нимъ.

Все въ часовн было въ томъ же самомъ вид, какъ въ тотъ моментъ, когда влюбленная чета, преклонивъ колна передъ Мадонной, поклялась во взаимной любви.

Въ нсколькихъ краткихъ словахъ вдова Гвенфернъ разсказала сыну о томъ, что случилось: селеніе находилось въ большомъ волненіи, такъ какъ съ одной стороны была получена всть о торжеств императора, а съ другой роялисты не хотли признавать совершившейся перемны, но жандармы изъ Сенъ-Гурло уже начали травлю дезертировъ именемъ императора. Они произвели обыскъ въ ея дом и грозно заявили, что пришла пора отомстить за убійство Пипріака.

Слушая этотъ разсказъ, Роанъ такъ измнился, что все смягчающее вліяніе послдняго времени какъ бы исчезло, и его глаза засверкали тмъ дикимъ блескомъ, который такъ пугалъ Марселлу. Когда мать замолкла, онъ истерически захохоталъ, и въ этомъ болзненномъ смх слышалась безумная нота.

— Роанъ! Роанъ!— воскликнула испуганная женщина, схвативъ его за руку: — не смотри на меня такъ. Скажи что нибудь. Вдь тебя не схватятъ, не правда ли?

Онъ молча посмотрлъ на нее и продолжалъ смяться. Бдная женщина залилась слезами.

Въ ту же ночь капралъ Дерваль сидлъ у огня и читалъ газету внимательно слушавшимъ его Марселл и ея матери. Онъ былъ очень взволнованъ извстіями, полученными изъ Парижа, о томъ, что Европа отказалась войти въ переговоры съ узурпаторомъ и двинула снова на Францію милліонную армію Россіи, Австріи и Пруссіи. Англія же, какъ всегда, приняла участіе въ борьб деньгами, т. е. субсидіей въ 36 милліоновъ, уже не говоря о восьмидесяти-тысячномъ отряд, подъ начальствомъ герцога Веллингтона.

— Какіе трусы!— воскликнулъ капралъ, скрежеща зубами: — они посылаютъ милліонъ войскъ на Францію и маленькаго капрала, но мы съ ними справимся.

— Еще война!— грустно промолвила вдова, вспоминая о неизвстной судьб Хоеля.

— Да, и теперь война будетъ жестокая,— сказалъ дядя Евенъ:— императоръ долженъ уничтожить своихъ враговъ, или они сотрутъ его съ лица земли. Парижъ сильно укрпляется, и его вторично не возьмутъ хитростью. Черезъ нсколько дней императоръ выступитъ въ походъ, и дло закипитъ.

Въ эту минуту въ кухню вошелъ Гильдъ и, озираясь кругомъ, сказалъ:

— Не видалъ ли кто Роана? На него опять началась облава.

— Къ намъ уже приходили жандармы, и я имъ сказалъ, что Роанъ на этотъ разъ исполнитъ свой долгъ,— отвчалъ капралъ: — императору нужны солдаты, и всякій, кто теперь окажетъ ему помощь, можетъ разомъ загладить свое прошедшее. Пусть только Роанъ явится въ армію и поступитъ въ ея ряды, то все ему простится.

— Ну, я въ этомъ не увренъ,— произнесъ Гильдъ: — я только что пилъ въ кабачк съ жандармомъ Пенвеномъ, другомъ стараго Пипріака, и онъ говорилъ, что Роана непремнно разстрляютъ.

— Пенвенъ дуракъ,— воскликнулъ ветеранъ:— я теб говорю, что Роану все простится, если онъ поступитъ въ солдаты. Я лучше знаю императора и его намренія. Ну, а ты, Марселла,— прибавилъ онъ, обращаясь къ молодой двушк: — какъ ты думаешь, твой женихъ снова окажется трусомъ, или нтъ?

— О, дядя!— промолвила Марселла, дрожа всмъ тломъ.

— Ты права, я совсмъ и забылъ, что онъ доказалъ самымъ блестящимъ образомъ свою храбрость. Я увренъ, что онъ теперь не упуститъ случая возстановить свое доброе имя, а императоръ приметъ его съ распростертыми объятіями, какъ блуднаго сына, возвратившагося къ отцу.

Въ эту минуту дверь отворилась, и на порог показался Роанъ съ прежнимъ выраженіемъ затравленнаго дикаго звря на лиц.

— А, это ты,— воскликнулъ капралъ: — Гильдъ, запри дверь.

Когда это приказаніе старика было исполнено, то онъ произнесъ:

— Не бойся ничего, молодецъ. Тебя ищутъ, но я все устрою. Нечего терять ни минуты, или прямо въ Сенъ-Гурло къ капитану Фигье и скажи, что я тебя прислалъ. Ты поступишь въ солдаты, и все будетъ кончено. Но что съ нимъ, онъ съ ума сошелъ?

Дйствительно Роанъ стоялъ посреди кухни и молча, дико смялся.

— Роанъ,— воскликнула Марселла, схвативъ его за об руки и со страхомъ смотря ему прямо въ глаза: — ты слышишь, что говоритъ дядя? Теб надо поступить въ солдаты, или тебя казнятъ.

— Что будетъ, если я отдамся въ ихъ руки?— спросилъ Роанъ спокойно, не спуская глазъ съ молодой двушки.

— Все будетъ забыто,— отвчалъ капралъ: — теб дадутъ ружье, ты вступишь въ ряды великой арміи, покроешь себя славой и, вернувшись домой, женишься на Марселл.

— А если я не отдамся?

— Тогда тебя разстрляютъ, какъ собаку. Но ты никогда не будешь такимъ сумасшедшимъ.

— А нтъ другого выхода,— промолвилъ Роанъ.

— Нтъ, нтъ, не теряй драгоцннаго времени на пустые разговоры.

— Другой выходъ есть,— произнесъ Роанъ страннымъ голосомъ: — еслибъ императоръ умеръ! Еслибъ его убили!

— Боже избави,— промолвилъ въ ужас дядя Евенъ:— одна мысль объ этомъ измна.

Не обращая вниманія на слова дяди и продолжая смотрть на Марселлу, Роанъ промолвилъ, какъ бы говоря про себя и во сн:

— Еслибъ кто нибудь пробрался къ нему, спящему ночью, и убилъ его, то это было бы доброе дло. Одной смертью спасены были бы тысячи жизней, и миръ водворился бы во всемъ свт.

— Роанъ,— воскликнула Марселла: — замолчи ради Бога, замолчи.

Глаза его и все лицо ясно выражали безумную ршимость совершить убійство.

— Оставь его,— воскликнулъ капралъ, обращаясь къ Марселл: онъ богохульствуетъ и можетъ убить кого нибудь.

— Это правда,— сказалъ Роанъ, блдный, какъ смерть: — но я здсь никого не трону, прощайте, дядя Евенъ, я ухожу.

И онъ медленно направился къ двери.

— Постой, Роанъ,— воскликнула Марселла, схвативъ его за руку: — куда ты идешь?

Онъ молча оттолкнулъ ее и черезъ минуту исчезъ въ темнот.

Капралъ въ отчаяніи опустился въ свое кресло, Гильдъ сталъ свистать отъ удивленія, старуха тихо плакала, а Марселла молча молилась.

Когда на другое утро жандармы стали шарить во всемъ Кромлэ и въ его окрестностяхъ, отыскивая Роана Гвенферна, то нигд уже не было видно его слдовъ.

LV.
На дорог.

Сцена на время измняется, передъ нами не залитые солнцемъ, прибрежные утесы и зеленыя пастбища вокругъ Кромлэ, а внутреннія равнины, заволакиваемыя мрачной дымкой постояннаго дождя. Сквозь эту дымку виднются медленно движущіяся по большимъ дорогамъ массы пхоты, кавалеріи и артиллеріи. Въ воздух стоятъ, напоминающій шумъ моря, человческій и лошадиный топотъ, а также тяжелый грохотъ пушекъ и фуражныхъ повозокъ, которые прерываются лишь по временамъ громкой командой и барабаннымъ боемъ. Цлые дни и цлыя ночи не прекращается это безконечное шествіе, а среди его подвигается безмолвно и невидимо духъ смерти на бломъ кон.

Великая армія направляется къ границ, и при ея проход исчезаетъ колосящійся на поляхъ хлбъ, умолкаетъ веселая пснь птицъ въ рощахъ. На дорогахъ появляются глубокія борозды орудій, на улицахъ селеній останавливаются кавалерійскіе эскадроны и привязываютъ своихъ лошадей къ заборамъ. Вся страна наполнена глухимъ ропотомъ, возвщающимъ и сопровождающимъ войну. Медленно шагъ за шагомъ движутся колонны, слпо повинуясь указывающей имъ путь десниц. За ними слдуетъ стая человческихъ коршуновъ, которые всегда снуютъ за арміей на поход, а среди нихъ виднется человкъ, который, судя по его вншности, происходитъ изъ самой отвратительной трущобы и принадлежитъ къ подонкамъ общества: высокаго роста, странный, дикій на взглядъ, онъ, казалось, не иметъ ни рода, ни племени. Его волоса висятъ въ безпорядк по плечамъ, его длинная борода не расчесана, его ноги и руки обнажены, а остальное тло покрыто лохмотьями. Ночь за ночью онъ проводитъ на открытомъ воздух, или въ сараяхъ, откуда его гоняютъ сердитыя собаки и еще боле жестокіе люди. Онъ говоритъ по-французски, но на такомъ мстномъ нарчіи, что его понимаютъ рдкіе изъ туземцевъ, и онъ всегда спрашиваетъ одно и то же:

— Гд императоръ? продетъ онъ здсь?

Вс видвшіе этого человка принимали его за сумасшедшаго, и дйствительно онъ въ какомъ-то безсознательномъ забыть слдовалъ за арміей. По дикому, но ршительному взгляду его тревожныхъ глазъ можно было заключить, что имъ руководитъ какая-то опредленная мысль, но во всхъ его движеніяхъ виднлись безпомощность и невмняемость. Трудно сказать, чмъ онъ существовалъ. Онъ не просилъ милостыни, но солдаты иногда давали ему изъ сожалнія хлба, а офицеры бросали ему мелкія монеты. Повидимому, его терзалъ голодъ, но не физическій, а нравственный. Нсколько разъ его принимали за шпіона и хотли повсить, но, выслушавъ роковой приговоръ, онъ принимался такъ дико хохотать, что его отпускали на свободу съ презрительной улыбкой. Онъ шелъ все дале и дале, шепотомъ произнося про себя:

— Когда же явится императоръ?

Золотисто колосились поля въ мирной Бельгіи, душистое сно лежало на лугахъ, тихо журчали ручьи подъ снью тнистыхъ деревьевъ, медленно вертлись въ воздух, пропитанномъ ароматомъ цвтовъ, крылья мельницъ. Но что это блестло на улицахъ селеній и по деревенскимъ дорогамъ? Это были каски прусскихъ солдатъ. Иноземныя войска уже заняли всю страну и ожидали появленія французовъ.

Великая армія не заставила себя долго ждать. Выстрлы, слышавшіеся то тутъ, то тамъ, ясно указывали, что начались схватки. Вотъ раздается громкая команда со стороны Катръ-Бра, громовые залпы слдуютъ одинъ за другимъ. Авангарды встртились, и бой закиплъ. Кавалерійскіе эскадроны скачутъ по всмъ направленіямъ. Устрашенные поселяне ищутъ спасенія въ бгств.

На опушк лса стоитъ та отталкивающая фигура, которая упорно слдовала за французскимъ войскомъ на поход. Онъ дико прислушивается ко всмъ звукамъ, долетающимъ до него по дорог, которая извивается передъ нимъ, и не обращаетъ никакого вниманія на падающій дождь. Неожиданно показывается группа всадниковъ, во глав которыхъ скачетъ маленькій человчекъ въ треугулк и сромъ сюртук, за нимъ слдуетъ дорожная карета четверкой. Остановившись на минуту у лсной опушки, онъ продолжаетъ свой путь въ сопровожденіи блестящей свиты генераловъ и офицеровъ.

Мрачная фигура быстро исчезаетъ въ чащ.

LVI.
Смерть капрала.

— Дядя! Дядя! Посмотрите на меня! Послушайте! Получены славныя всти! Произошла битва, и императоръ одержалъ побду! Это… я… Марселла!

Капралъ сидлъ въ своемъ кресл и какъ будто спалъ, но глаза его были широко открыты, и онъ тяжело дышалъ. Марселла, только что вернувшаяся домой съ газетей въ рукахъ, нашла его въ этомъ безсознательномъ положеніи и сначала, полагая, что онъ спитъ, тихо взяла его за руку и старалась привести въ себя. Но видя, что это ни къ чему не ведетъ, и опасаясь, что съ нимъ серьезный припадокъ, она стала звать на помощь свою мать. Та немедленно явилась съ верху и начала тереть старику руки и прыскать въ лицо водой. Но все было тщетно.

— Онъ умретъ!— воскликнула Марселла, ломая себ руки:— ему никогда не было такъ худо. Мама сбгайте поскоре за Плуэ… ему надо пустить кровь. Учитель Арфоль говорилъ, что это единственное средство.

— Не лучше ли сходить за патеромъ?— промолвила вдова. Ее мучила мысль, что зять умретъ безъ покаянія, а практическая Марселла заботилась о томъ, чтобъ принять вс мры къ его выздоровленію, полагая, что онъ поспетъ приготовиться къ смерти, когда исчезнетъ всякая надежда на сохраненіе жизни.

Вскор цырюльникъ явился и пустилъ кровь паціенту, но, окончивъ свое дло, онъ тихо произнесъ:

— Кровь идетъ очень тихо. Онъ чрезвычайно слабъ и врядъ ли оправится.

Только когда его раздли и положили въ постель, старикъ очнулся и, узнавъ Плуэ, улыбнулся, но это была очень печальная улыбка, и на глазахъ его показались слезы.

— Будьте молодцемъ, какъ всегда, сосдъ,— сказалъ цырюльникъ:— вамъ теперь вдь лучше, и я вамъ скажу пріятную новость. Нашъ авангардъ встртился съ пруссаками въ Шарлеруа и разбилъ ихъ на голову.

Глаза дяди Евена засверкали, и онъ хотлъ что-то промолвить, но языкъ ему не повиновался.

— Это правда, дядя,— произнесла Марселла, съ любовью смотря на больнаго старика.

— Пріятная новость,— промолвилъ онъ наконецъ едва слышнымъ голосомъ и, закрывъ глаза, снова умолкъ.

Сильное волненіе, которому онъ подвергался въ послднее время, окончательно уничтожило остатки его расшатаннаго здоровья. День за днемъ онъ чрезмрно напрягалъ свои нервы и, шагая по улицамъ Кромлэ, старался возвратить себ прежнее вліяніе. Онъ не могъ оставаться спокойнымъ, и его пульсъ бился въ унисонъ съ барабаннымъ боемъ на отдаленныхъ поляхъ битвъ. Онъ надялся, что императоръ снова одержитъ побду, и что вмст съ возстановленіемъ могущества императора возстановится и его собственный престижъ. Это возстановленіе уже отчасти совершилось, и онъ пріобрлъ снова въ значительной мр свое старое значеніе. Никто уже не смлъ теперь спорить съ нимъ зная, что его повелитель попрежнему господствуетъ въ стран. Этотъ неожиданный переходъ отъ отчаянія къ радости и отъ общаго презрнія къ выраженіямъ если не общаго уваженія, то страха, подорвалъ его послднія силы и причинилъ новый, сильнйшій припадокъ болзни.

Опасаясь за жизнь дяди, Марселла теперь почти забыла о своемъ собственномъ гор. Не было ни слуху, ни духу о Роан, съ тхъ поръ какъ онъ исчезъ, и никто не зналъ, живъ ли онъ, или умеръ, сердце молодой двушки естественно не вдало покоя ни днемъ, ни ночью, и она постоянно молила небо сохранить любимаго ею человка здравымъ физически и умственно.

Отъ послдняго припадка дядя Евенъ отдлался не такъ легко, какъ отъ прежнихъ. Онъ лежалъ въ постели впродолженіе многихъ дней и, казалось, все находился на краю могилы. Однако онъ не хотлъ, чтобъ послали за отцемъ Роланомъ, роялистскія наклонности котораго возмущали душу ветерана, и постоянно требовалъ, чтобъ ему читали газеты. По счастью извстія были хорошія, и они боле, чмъ лекарство, помогли ему наконецъ одться и ссть въ кресло у огня.

Въ этотъ день неожиданно въ хижину капрала вошелъ учитель Арфоль, и хотя Марселла испугалась его прихода, но дядя Евенъ принялъ его съ большой радостью, а учитель ничмъ не нарушилъ его дружескаго къ себ расположенія.

— Я виноватъ передъ нимъ,— сказалъ ветеранъ посл ухода Арфоля:— онъ прекрасный и разумный человкъ.

На слдующій день Арфоль снова пришелъ и долго разговаривалъ съ больнымъ. Ихъ бесда даже коснулась политики, и дядя Евенъ, не смотря на слабость, осдлалъ своего конька, но учитель не спорилъ съ нимъ, а соглашался, что еслибъ Наполеонъ не былъ великимъ человкомъ, то не могъ бы возбудить любви и энтузіазма въ сердцахъ столькихъ людей. Онъ самъ видлъ императора и уже боле не сомнвался въ томъ, что онъ великій человкъ, уже боле не удивлялся, что ему поклонялись, какъ кумиру.

Неизвстно, какъ это случилось, но Марселла услышала сверху, что Арфоль посл продолжительнаго молчанія, слдовавшаго за политической бесдой, началъ читать вслухъ библію, которую онъ всегда носилъ въ карман для обученія дтей. При этомъ онъ выбралъ не воинственные эпизоды ветхаго завта, которые были боле сродны ветерану, а новый завтъ, и, къ его удивленію, притчи Христовы пришлись по сердцу старику.

— Однако,— произнесъ учитель, закрывая библію,— нельзя не сознаться, что война страшное зло, и что миръ лучше.

— Конечно,— отвчалъ капралъ:— но война необходимость.

— Нтъ, еслибъ люди любили другъ друга.

— Да какъ же любить враговъ!— промолвилъ дядя Евенъ, скрежеща зубами:— какъ любить пруссаковъ и англичанъ?

Учитель тяжело вздохнулъ и перемнилъ разговоръ, а когда онъ вскор посл этого простился со всей семьей и вышелъ изъ дома, то на порог его остановила Марселла.

— Учитель Арфоль,— сказала она тихимъ, дрожащимъ голосомъ:— какъ вы думаете, онъ умретъ?

— Не знаю… Но онъ очень боленъ.

— А онъ выздороветъ?

— Онъ не молодъ, и такіе тяжелые удары не проходятъ подъ старость,— сказалъ онъ посл минутнаго размышленія:— я не думаю, чтобъ онъ долго жилъ. А есть извстія о вашемъ двоюродномъ брат?

Она отвчала отрицательно и грустно вернулась къ дяд.

Въ этотъ же вечеръ весь Кромлэ былъ взволнованъ извстіемъ о битв подъ Линьи, и бонапартисты, расхаживая по улицамъ съ криками и пснями, торжествовали побду императора.

— Да, дядя, вы правы,— воскликнулъ Гильдъ, вбгая пьяный въ кухню:— вашъ маленькій капралъ вздулъ на славу пруссаковъ, а теперь онъ уничтожитъ проклятыхъ англичанъ.

— Гд газета!— воскликнулъ старикъ, дрожа всмъ тломъ и нетерпливо протягивая руки.

Гильдъ подалъ газету, и капралъ, надвъ свои роговыя очки, началъ пожирать глазами желанныя всти. Но вскор буквы закружились въ его глазахъ, и онъ долженъ былъ передать газету Марселл, которая громко прочла бюллетень о побд Наполеона. Старикъ внимательно слушалъ, и глаза его наполнились слезами радости.

Въ эту ночь онъ не могъ сомкнуть глазъ, а къ утру сталъ бредить.

Ясно было, что въ его болзни наступилъ кризисъ и къ худшему. Онъ метался по постели, повторялъ имена своихъ старыхъ товарищей и часто говорилъ объ император. Неожиданно онъ приподнялся и хотлъ соскочить съ кровати.

— Тревога!— воскликнулъ онъ, дико озираясь по сторонамъ.

Голосъ Марселлы, сидвшей подл него всю ночь, заставилъ его прійти въ себя на минуту, и онъ снова тихо опустилъ голову на подушку. Но еще нсколько разъ онъ нервно вздрагивалъ и приподнимался, словно слыша зовъ.

Рано утромъ пришелъ учитель и слъ у его кровати, но больной его не узналъ. Арфоль понималъ кое-что въ врачеваніи и сказалъ, что положеніе капрала критическое. Услыхавъ объ этомъ, вдова Дерваль тотчасъ послала за отцемъ Роланомъ, но когда онъ явился, то дядя Евенъ былъ не въ состояніи пріобщиться святыхъ тайнъ.

— Я боюсь, что онъ умираетъ,— сказалъ учитель Арфоль.

— И безъ причастія,— промолвила со слезами вдова.

— Онъ пріобщится, если только придетъ въ себя,— произнесъ отецъ Роланъ:— посмотрите на меня, почтенный капралъ. Это я, отецъ Роланъ.

Но душа дяди Евена была далеко, на какомъ-то пол брани, гд онъ видлъ передъ собой обожаемаго имъ императора на блой лошади. Онъ постоянно повторялъ свой пресловутый разсказъ о разговор съ Наполеономъ при Симон, звалъ своего товарища Жака Монье и простиралъ руки, какъ бы гря ихъ передъ костромъ. По временамъ лице его пылало, и, воображая себя среди жестокой счи, онъ громко кричалъ:

— Никому пощады!

Марселла молча плакала, а ея мать горячо молилась. Гильдъ стоялъ у очага и готовъ былъ каждую минуту расплакаться, какъ ребенокъ. Съ одной стороны кровати сидлъ учитель Арфоль, а съ другой патеръ.

— Онъ былъ славный человкъ,— сказалъ наконецъ послдній,— но энтузіастъ, и побда подъ Линьи вскружила ему голову. Онъ былъ врный слуга императора и Франціи.

Это имя императора имло какъ бы магическую силу для капрала, и не усплъ патеръ произнести его, какъ больной открылъ глаза и посмотрлъ въ упоръ на отца Ролана. Но онъ, казалось, не узналъ его, а, обернувшись къ учителю Арфолю, улыбнулся, но такъ печально, что Марселла воскликнула, всхлипывая и схвативъ его за руку:

— Дядя Евенъ! Дядя Евенъ!

— Это ты, дитя мое,— промолвилъ слабымъ голосомъ капралъ:— что это ты читала о большой битв?

Она не могла отвтить отъ душившихъ ее слезъ, а отецъ Роланъ поспшно произнесъ:

— Теперь не время, капралъ, говорить о битвахъ, вы очень нездоровы и вскор предстанете предъ Господомъ. Я пришелъ пріобщить васъ и подготовить вашу душу къ переходу въ вчность. Нечего терять ни минуты.

Вс удалились изъ кухни, и патеръ остался одинъ съ умирающимъ. Прошло довольно много времени, и об женщины тревожно переглядывались. Наконецъ отецъ Роланъ позвалъ всхъ, дядя Евенъ лежалъ спокойно на постели, съ закрытыми глазами, а рядомъ съ нимъ виднлись крестъ и четки патера.

— Все кончено,— сказалъ патеръ:— онъ не въ полномъ разсудк и не узналъ меня, но Господь милостивъ. Этого довольно, умъ его успокоился, и онъ готовъ смиренно, набожно предстать передъ своимъ Творцемъ.

Въ эту минуту умирающій широко открылъ глаза, сознательно посмотрлъ на всхъ присутствующихъ и, впервые узнавъ патера, громко произнесъ:

— Долой Бурбоновъ! Да здравствуетъ императоръ!— и съ этимъ боевымъ крикомъ на устахъ онъ ушелъ въ лучшій міръ, гд нтъ ни армій, ни полководцевъ.

LVII.
Наполеонъ.

Возвратимся къ плодороднымъ долинамъ, гд началась кровавая борьба могучихъ армій, къ той опушк вковаго лса, въ которомъ исчезъ жалкій отверженецъ. Не усплъ онъ скрыться, какъ всадникъ въ сромъ сюртук и треугольной шляп останавливается на горб возвышенности, соскакиваетъ съ лошади и вперяетъ глаза въ ту сторону, гд находится Линьи. Дождь идетъ ливнемъ, но онъ также не обращаетъ на него вниманія. Засунувъ руки за спину и опустивъ голову, онъ стоитъ въ глубокомъ раздумьи. Свита молча окружаетъ его.

Вдали слышна канонада. Вдругъ она прерывается, но императоръ не спускаетъ глазъ съ горизонта. Онъ начинаетъ нетерпливо ходить взадъ и впередъ, какъ бы поджидая кого-то. Наконецъ на дорог показывается офицеръ съ обнаженной головой, онъ скачетъ сломя голову. Черезъ минуту онъ въ присутствіи Наполеона. Въ глазахъ его виднется, что онъ привезъ добрую всть, но императоръ молча беретъ депешу и читаетъ ее. Потомъ онъ съ улыбкой говоритъ что-то окружающимъ его людямъ, и они, махая шпагами, громко кричатъ: ‘да здравствуетъ императоръ!’. Пруссаки отступаютъ отъ Линьи, первый ударъ въ начавшейся войн — побда.

Не садясь на лошадь, Наполеонъ идетъ тихими, медленными шагами подъ гору.

Когда вс исчезли изъ вида, жалкій отверженецъ показывается снова на опушк лса: онъ теперь дрожитъ всмъ тломъ, и глаза его сверкаютъ боле дикимъ, голоднымъ блескомъ, чмъ прежде. Онъ быстро слдуетъ за группой всадниковъ, только они тихо идутъ у подножья горы, а онъ поспшно пробирается по верхамъ, обросшимъ деревьями. Ему на встрчу не попадается ни одного живого существа, дождь идетъ попрежнему, и наступаетъ темнота. Наконецъ передъ нимъ выростаетъ какъ бы изъ земли старинная бельгійская ферма, окруженная житницами, скотнымъ дворомъ, фруктовымъ садомъ и золотистыми полями. Въ окнахъ жилища не видать огня, и ферма, повидимому, совершенно покинута, даже большая голодная собака, увидавъ человка, убгаетъ съ громкимъ воемъ. Испугавшій ее человкъ заглядываетъ въ отворенную дверь и потомъ бросаетъ взглядъ внизъ подъ гору. Тамъ слышится лошадиный топотъ, который все боле и боле приближается. Но прежде чмъ всадники достигли фермы, онъ уже скрывается въ ней.

Внутри все темно, онъ ощупью пробирается черезъ кухню въ сосднюю большую комнату съ двумя окнами. По средин деревянная лстница ведетъ на темный снникъ, въ одномъ углу виднется старинный каминъ, а тамъ и сямъ стоятъ высокіе дубовые кресла и стулья. На стол валяется ломоть хлба и кусокъ сыра, очевидное доказательство, что ферму недавно покинули ея обитатели. Извн слышенъ топотъ и звуки голосовъ. Съ быстротою молніи, вошедшій человкъ взлзаетъ по лстниц на верхъ и быстро исчезаетъ въ темнот чердака.

Черезъ минуту въ дверь входитъ офицеръ, сопровождаемый солдатами, изъ которыхъ одинъ несетъ фонарь. Онъ осматриваетъ пустую комнату, со смхомъ беретъ ломоть хлба со стола и что-то приказываетъ солдатамъ, которые тотчасъ выходятъ и, возвратясь съ охапкой дровъ, разводятъ огонь въ камин. Еще мгновеніе, и у фермы раздаются топотъ многихъ лошадей и громкіе голоса, она окружена теперь со всхъ сторонъ войскомъ, а комнату наполняютъ слуги, которые ставятъ на столъ маленькую серебряную лампу и опускаютъ тяжелыя изъденныя молью занавси на окнахъ. Они говорятъ между собой тихо, словно въ присутствіи высшаго существа.

Неожиданно дверь отворяется, и входитъ императоръ, все въ томъ же сромъ сюртук и треугольной шляп. Онъ сбрасываетъ мокрый сюртукъ и, оставшись въ простомъ генеральскомъ мундир, подходитъ къ огню. Ему подаютъ ломоть хлба и вина. Онъ отламываетъ кусочекъ хлба и пьетъ нсколько глотковъ вина, потомъ онъ произноситъ нсколько словъ и движеніемъ руки удаляетъ всхъ изъ комнаты.

Оставшись одинъ, онъ начинаетъ ходить взадъ и впередъ по каменному Полу, заложивъ руки на спину и опустивъ голову на грудь. Безмолвная тишина даритъ вокругъ, ее прерываютъ только стукъ дождя объ окна и смутные голоса въ сосдней кухн. Въ темной комнат лишь мерцаютъ огонь въ камин и слабый свтъ маленькой лампы. На верху въ отверстіи между почернвшими отъ времени стропилами виднются два дико сверкающіе глаза, которые жадно слдятъ за каждымъ движеніемъ Наполеона. Часовой, ходившій подъ окномъ, не двигался такъ методично, какъ его повелитель въ этой одинокой комнат. Дождь идетъ ливнемъ, и втеръ свиститъ, но онъ ни на что не обращаетъ вниманія. Онъ погруженъ въ тяжелую думу. Онъ видитъ передъ собою вс ужасы битвъ, слышитъ громъ пушекъ и стоны умирающихъ. Въ эту мрачную ночь онъ какъ бы предчувствуетъ свою роковую судьбу. Онъ блденъ, какъ мертвецъ, и его орлиные глаза смотрятъ какъ бы внутрь. Онъ нетерпливо ждетъ, чтобъ разсялась окружающая его ночная темнота и насталъ день, день побды. Онъ увренъ въ этой побд. Вс его планы зрло обдуманы, вс приказанія даны, онъ теперь въ этой уединенной ферм отдыхалъ нсколько часовъ передъ началомъ великой битвы, которая должна была возвратить ему и славу и могущество. Его звзда не могла померкнуть на вки, и снова она должна была ослпить его враговъ, снова подчинить ему весь міръ.

Онъ подходитъ къ окну и смотритъ на дорогу. Не смотря на лто, темно, сыро, холодно, до него доносятся шаги часовыхъ и лошадиный топотъ, но онъ все это слышитъ точно во сн. Спустивъ занавси, онъ возвращается къ огню, который, освщая его фигуру, словно заливаетъ ее кровью. Что-то скрипнуло на потолк, онъ подымаетъ свое блдное лице. Это крыса пробжала по стропиламъ.

Онъ снова начинаетъ ходить взадъ и впередъ по комнат.

Неожиданно кто-то стучится въ дверь.

— Войдите,— произноситъ онъ, и адъютантъ подаетъ ему депешу.

Онъ разрываетъ конвертъ, читаетъ депешу и бросаетъ ее на столъ. Адъютантъ уходитъ, но онъ возвращаетъ его и говоритъ, чтобъ его не тревожили впродолженіе двухъ часовъ, конечно, если не будетъ получено важныхъ депешъ. Онъ хочетъ заснуть.

Дверь тихо затворяется, и онъ снова одинъ. Долго стоитъ онъ у камина въ глубокой дум, крпко сжавъ губы и насупивъ брови. Потомъ онъ подходитъ къ столу и перечитываетъ депешу. Наконецъ, разстегнувъ галстухъ, онъ приближается къ большому креслу, но прежде, чмъ искать забвенія во сн, онъ опускается на колни. Въ этой одинокой комнат, въ тиши ночной онъ молится. Недолго продолжается его молитва, но когда онъ снова встаетъ, то въ немъ произошла удивительная перемна, выраженіе его лица смягчилось и стало спокойное, какъ у ребенка, произносящаго на сонъ грядущій: ‘Отче Нашъ’. И однако онъ, безъ сомннія, молился о побд, о пораженіи своихъ враговъ, о закрпленіи своего престола потоками крови.

Теперь онъ садится въ кресло, протягиваетъ ноги и закрываетъ глаза. Черезъ минуту онъ уже спитъ тихо, мирно, какъ невинный младенецъ. Постоянная привычка искать отдыха во сн при всякихъ условіяхъ, на земл, въ сдл, въ карет, подчинила ему сонъ, какъ раба. Не успваетъ онъ закрыть глазъ, какъ уже спитъ.

Сидя въ старомъ кресл, съ опущенной головой, съ отвисшимъ подбородкомъ, блдными щеками и полуоткрытыми, но неподвижными, стеклянными глазами, онъ казался мертвецомъ. Все его величіе, вся его мощь были только маской, которая служила ему днемъ для господства надъ людьми, а теперь онъ былъ просто слабымъ, истощеннымъ, старымъ человкомъ. Волоса его блестли сдиной, а лобъ былъ испещренъ глубокими морщинами. Вотъ кумиръ, которому поклонялся весь міръ, который залилъ кровью цлыя страны, погубилъ тысячи и тысячи людей. И, однако, онъ теперь спалъ тихо, мирно, какъ ребенокъ, словно ничто не мучило его совсти.

Все въ комнат тихо. Но вотъ какая-то тнь показывается въ отверстіи чердака и неслышно, медленно опускается внизъ по лстниц.

LVIII.
Sic semper tyrannis.

Наполеонъ стонетъ во сн, но не просыпается. Человкъ, спустившійся съ лстницы, подкрадывается неслышно къ нему, такъ какъ онъ босой, а когда у самаго кресла онъ выпрямляется, то по своему высокому росту и странному дикому виду онъ кажется скоре призракомъ, чмъ живымъ существомъ. Посдвшіе волосы висятъ въ безпорядк по его плечамъ, щеки впали отъ голода и болзни, ротъ широко открытъ, какъ у лютаго звря, поражающее при мерцаніи лампы гигантскими размрами его тло покрыто лохмотьями, въ рукахъ у него блеститъ большой охотничій ножъ, а глаза злобно сверкаютъ.

Онъ стоитъ передъ Наполеономъ съ ножемъ въ рук и пристально смотритъ на него. Въ этомъ взгляд виднется пламенная, страстная жажда мести. Онъ наклоняется къ холодной блдной щек спящаго и поднимаетъ ножъ.

Въ эту минуту императоръ вздрагиваетъ, но не просыпается, онъ такъ усталъ, что спитъ непробуднымъ сномъ, не подозрвая, что смерть такъ близка, что, достигнувъ высшей ступени человческаго величія и подчинивъ себ государей всего свта, онъ могъ въ эту ночь погибнуть подъ ножемъ убійцы.

Въ сосдней комнат слышно какое-то движеніе, а подъ окнами раздается крикъ часового: ‘кто идетъ?’, затмъ снова наступаетъ безмолвная тишина.

Убійца продолжаетъ пристально смотрть на спящаго. Его взглядъ также неподвиженъ, и лице также блдно, какъ черты его жертвы. Онъ вторично подымаетъ ножъ, но подъ самымъ окномъ раздаются шаги часоваго, который какъ бы прислушивается. Черезъ минуту шаги снова удаляются. Все попрежнему тихо.

Какъ спокойно спитъ Наполеонъ! Мерцающій свтъ лампы ясно обнаруживаетъ его усталое, истощенное лице, а огонь въ камин заливаетъ красноватымъ блескомъ всю его фигуру. Въ ней теперь нтъ никакого величія, это просто слабое, изнуренное человческое существо, спящее отъ усталости, какъ простой крестьянинъ посл долгой работы. Одна его рука покоится на ручк кресла, она блая, маленькая, какъ у женщины, или ребенка, и, однако, эта самая рука пролила столько крови, подвергла свтъ столькимъ бдствіямъ.

Чего же ты медлишь, убійца? Столь долго желанная минута настала, ты безумно молилъ Бога и Мадонну Ненависти о томъ, чтобъ твой врагъ, врагъ твоей страны, погибъ отъ твоей руки. Теперь его судьба зависитъ отъ тебя. Ненавистный теб Наполеонъ, который прошелъ съ мечемъ въ рукахъ по всему свту, находится подъ лезвеемъ твоего ножа. Помни герцога Энгіенскаго, Пишегрю и Пальма, помни Іену и Ейлау, помни Москву и Березину, помни тысячи и тысячи убитыхъ имъ жертвъ и вонзи ножъ въ его сердце!

Отчего ты колеблешься? Отчего рука твоя дрожитъ, и сердце тревожно бьется? Ты пришелъ сюда, ожидая увидть величественную, колоссальную фигуру, въ род той, которая возвышалась въ римскихъ катакомбахъ. Издали Наполеонъ казался неестественнымъ, нечеловчнымъ, бездушнымъ колоссомъ, и ты жаждалъ убить этого колосса. Но теперь твоя рука опускается, видя передъ собой слабаго, утомленнаго, спящаго человка. Но вспомни о проведенныхъ тобою долгихъ голодныхъ дняхъ и безсонныхъ ночахъ, вспомни о милліонахъ людей, которыхъ онъ гналъ на закланье, какъ агнцевъ, вспомни, что онъ не зналъ жалости, и… убей, убей, убей! Что значитъ жизнь одного человка, когда ею будетъ куплены миръ и счастье всего свта! Если онъ проснется отъ этого сна, то тнь меча снова омрачитъ вселенную, снова смерть, голодъ и огонь будутъ царить на земл. Убей, убей, убей!

Спящій снова вздрагиваетъ, его стеклянные глаза полуоткрыты, и голова свсилась на одну сторону. Лице его блдное, какъ мраморъ, теперь освщено странной печальной улыбкой. Онъ что-то шепчетъ, и его маленькая рука нервно сжимаетъ и разжимаетъ пальцы, подобно ребенку, который во сн ловитъ бабочку.

Нтъ, убійца не можетъ совершить своего кроваваго дла. Его жертва окружена очарованнымъ кругомъ, котораго онъ переступить не въ состояніи. Онъ не рожденъ злодемъ, и въ его натур нтъ слдовъ темперамента преступника, его умъ подверженъ безумнымъ вспышкамъ, но его сердце полно любви. Онъ не можетъ убить человка, для убійства котораго пришелъ издалека. Онъ не чувствуетъ ненависти къ своему врагу теперь, когда онъ увидлъ, какое слабое, смертное существо этотъ врагъ. Онъ также человкъ, и Богъ его также создалъ. Быть можетъ, еслибъ онъ не молился передъ сномъ, еслибъ его лице не приняло такого мирнаго, спокойнаго выраженія посл молитвы, и онъ не заснулъ бы такъ тихо, какъ ребенокъ, то рука несчастнаго отверженца еще поднялась бы на него. Но онъ не могъ убить человка, котораго Богъ оснилъ мирнымъ сномъ. Къ тому же, если онъ нарушилъ завтъ Божій, проливъ столько крови, то вдь и убійство его было бы также противозаконнымъ, безчеловчнымъ пролитіемъ крови! Нтъ, пусть онъ мирно спитъ, пусть его судьба останется въ рукахъ Божіихъ.

Еще разъ отверженецъ смотритъ на свою жертву и ясно видитъ, что его лицо не свтится живымъ пламенемъ любви, а его пожираетъ внутренній огонь неутолимаго самолюбія. Онъ никого никогда не жаллъ, но, сохранивъ ему жизнь, существо, столь много пострадавшее но его милости, только предоставляло его роковой судьб.

Положивъ тихо ножъ на полъ, отверженецъ бросилъ послдній взглядъ на блдное лице своего врага, подкрался неслышными шагами къ окну, открылъ его и выскочилъ на дорогу, гд царила темнота.

Вдали послышались крики, топотъ, выстрлы. Наполеонъ открылъ глаза и, вскочивъ съ кресла, сталъ озираться кругомъ, дрожа всмъ тломъ. Но онъ не замтилъ лежавшаго на полу ножа, который нсколько минутъ передъ тмъ былъ направленъ въ его сердце, и если холодъ пробгалъ по его спин, то лишь отъ суеврнаго страха, что подобное пробужденіе не предвщаетъ счастливаго дня.

Но онъ уже слишкомъ долго спалъ. Вскор должно было наступить утро. Пора на коней! Раздается барабанный бой, онъ садится на лошадь и, предоставленный пожалвшимъ его убійцей своей судьб, скачетъ во глав своей блестящей свиты навстрчу — Ватерло.

ЭПИЛОГЪ.

Прошелъ годъ. Снова шильниковая трава желтетъ на береговыхъ утесахъ въ Бретани, морскія птицы кружатся въ воздух, колосятся поля на внутреннихъ равнинахъ, и рыбаки собираютъ водоросли у береговъ. Наступила первая годовщина роковой битвы, окончательно ршившей судьбу Наполеона.

На вершин утеса, возвышавшагося надъ соборомъ св. Гильда, сидли дв фигуры, молча смотрвшія на тихую безконечную гладь разстилавшагося передъ ними океана. Это были неподвижный, какъ статуя, молодой высокаго роста мощный человкъ, сдины и изрытое морщинами лице котораго доказывали, что онъ прошелъ черезъ тяжелыя испытанія, и прелестная молодая двушка, съ блдными щеками въ черномъ плать.

День за днемъ приходили эти оба существа на морской берегъ и проводили тутъ долгіе часы въ безмолвномъ молчаніи. Она не сводила глазъ съ его отуманеннаго мрачнымъ облакомъ чела, а онъ безсознательно смотрлъ на море, хотя, повидимому, находилъ утшеніе чувствовать свою руку въ ея рук.

Но теперь, въ этотъ знаменательный день, онъ отрываетъ свой взглядъ отъ чарующаго его океана и, взглянувъ на молодую двушку, тихо произноситъ:

— Марселла.

— Роанъ.

Еслибъ плыть по морю далеко, далеко, то можно было бы достигнуть того утеса, на которомъ сидитъ онъ. И онъ также смотритъ на море, и у него то же блдное лице, которое я видлъ наканун роковой битвы.

— Милый Роанъ,— произноситъ со слезами на глазахъ Марселла:— о комъ ты говоришь?

Онъ ничего не отвчаетъ, но только молча улыбается. Его слова непонятны для нея. Съ тхъ поръ, какъ онъ, посл долгихъ мсяцевъ отсутствія, вернулся домой, часто его уста произносили странныя слова о битвахъ, о Наполеон, о свиданіи съ нимъ, но они казались ей лихорадочнымъ бредомъ, и она терпливо ждала, чтобъ разсялось отуманившее его разсудокъ облако.

Онъ снова смотритъ на море, но онъ не бредитъ, говоря о другомъ человк, который за волнами океана также уныло, мрачно смотритъ вдаль. Но для Роана не все погибло, его одинокую жизнь согрваетъ любовь Марселлы, которая любитъ его теперь еще боле, чмъ прежде, пламенной, врной и преданной до смерти, любовью.

‘Историческій Встникъ’, тт. 55—57, 1894

ПОДЪ ТНЬЮ МЕЧА(The Shadow of the Sword)

РОМАНЪ ИЗЪ ЭПОХИ НАПОЛЕОНА IРОБЕРТА БУКАНАНА

ПРЕДИСЛОВІЕ.

I.При солнечномъ свт.

II.Роанъ и Марселла.

III.Соборъ Роана.

IV.Друидскій камень.

V.Учитель Арфоль.

VI.Рахиль плачетъ о своихъ дтяхъ.

VII.Дерваль защищаетъ свое знамя.

VIII.Домашній очагъ капрала.

IX.Св. Наполеонъ.

X.У источника.

XI.Рчь капрала къ рекрутамъ.

XII.Бросанье жребія.

XIII.День на мор.

XIV.Король рекрутовъ.

XV.У патера.

XVI.Благословеніе добраго человка.

XVII.Въ бурную ночь.

XVIII.Молитва двухъ женщинъ.

XIX.На берегу.

XX.Купель Крови Господней.

XXI.Сонъ.

XXII.Мишель Гральонъ.

XXIII.Разсказъ стараго солдата.

XXIV.Страшная смерть.

XXV.Чудесное видніе.

XXVI.Что открылъ Мишель Гральонъ.

XXVII.Доносъ.

XXVIII.На утесахъ.

XXIX.Въ собор.

XXX.Переговоры.

XXXI.Въ пещер.

XXXII.Осада.

XXXIII.Голодъ и холодъ.

XXXIV.Четырехногая благодтельница.

XXXV.Приступъ.

XXXVI.Побда.

XXXVII.Миражъ Лейпцигской битвы.

XXXVIII.Жертва приступа.

XXXIX.Мадонна Ненависти.

XL.Призракъ славы.

XLI.Остатки мертваго міра.

XLII.Римскій водопроводъ.

XLIII.Ночь покойниковъ.

XLVII.Начало конца.

XLVIII.‘Да здравствуетъ король!’

XLIX.Переполненіе чаши.

L.Герой дня.

LI.Отдыхъ.

LII.Воскресъ.

LIII.Еще разъ подъ землей.

LIV.Послдняя надежда.

LV.На дорог.

LVI.Смерть капрала.

LVII.Наполеонъ.

LVIII.Sic semper tyrannis.

ЭПИЛОГЪ.

Читайте также:

ПОДЪ ТНЬЮ МЕЧА
(The Shadow of the Sword)

РОМАНЪ ИЗЪ ЭПОХИ НАПОЛЕОНА I
РОБЕРТА БУКАНАНА

I.
При солнечномъ свт.

II.
Роанъ и Марселла.

III.
Соборъ Роана.

IV.
Друидскій камень.

V.
Учитель Арфоль.

VI.
Рахиль плачетъ о своихъ дтяхъ.

VII.
Дерваль защищаетъ свое знамя.

VIII.
Домашній очагъ капрала.

IX.
Св. Наполеонъ.

X.
У источника.

XI.
Рчь капрала къ рекрутамъ.

XII.
Бросанье жребія.

XIII.
День на мор.

XIV.
Король рекрутовъ.

XV.
У патера.

XVI.
Благословеніе добраго человка.

XVII.
Въ бурную ночь.

XVIII.
Молитва двухъ женщинъ.

XIX.
На берегу.

XX.
Купель Крови Господней.

XXI.
Сонъ.

XXII.
Мишель Гральонъ.

XXIII.
Разсказъ стараго солдата.

XXIV.
Страшная смерть.

XXV.
Чудесное видніе.

XXVI.
Что открылъ Мишель Гральонъ.

XXVII.
Доносъ.

XXVIII.
На утесахъ.

XXIX.
Въ собор.

XXX.
Переговоры.

XXXI.
Въ пещер.

XXXII.
Осада.

XXXIII.
Голодъ и холодъ.

XXXIV.
Четырехногая благодтельница.

XXXV.
Приступъ.

XXXVI.
Побда.

XXXVII.
Миражъ Лейпцигской битвы.

XXXVIII.
Жертва приступа.

XXXIX.
Мадонна Ненависти.

XL.
Призракъ славы.

XLI.
Остатки мертваго міра.

XLII.
Римскій водопроводъ.

XLIII.
Ночь покойниковъ.

XLVII.
Начало конца.

XLVIII.
‘Да здравствуетъ король!’

XLIX.
Переполненіе чаши.

L.
Герой дня.

LI.
Отдыхъ.

LII.
Воскресъ.

LIII.
Еще разъ подъ землей.

LIV.
Послдняя надежда.

LV.
На дорог.

LVI.
Смерть капрала.

LVII.
Наполеонъ.

LVIII.
Sic semper tyrannis.