А. С. Серафимович
Под развесистой клюквой
ПРИМЕЧАНИЯ
Под развесистой клюквой, Серафимович Александр Серафимович, Год: 1919
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Собрание сочинений в семи томах. Том шестой
М., ГИХЛ, 1959
Наш товарищ шофер ловко вел по оживленным улицам автомобиль — плавно, бесшумно, быстро и осторожно.
Заведующий отделом советских предприятий, член заводского комитета Рублевского водопровода, товарищ, владевший языками, и я, — мы привычными глазами, думая о своем, провожали проносящуюся уличную жизнь Москвы, не замечая ее.
Что тут особенного?
Англичанин же, корреспондент английской газеты, высокий, прямой, строгий, замкнутый, сидя прямо и не поворачиваясь, ловил острым, не упускающим ничего глазом всякую уличную мелочь: овощную торговлю на Смоленском, толкучку, идущих по бульвару людей, ребятишек, которые всюду мотались.
Особенно ребятишек. Вон несется целая стайка вровень с присмиревшим автомобилем, — мальчугашки лет десяти, одиннадцати, восьми. А за ними, пресерьезно надув губы и живот, семеня ножонками, трехлетний пузан, зажав в руке, должно быть, смородину. Э-э, да их целая стайка!
Англичанин косо, углом глаза глянул на них… и… что за чудеса! — засмеялся. У англичан, всегда таких чопорных и замкнутых, и за сто фунтов стерлингов не выдерешь улыбки. А тут засмеялся.
Когда-то французы, влюбленные в свою родину, знать не хотели других стран, не интересовались ими, не изучали их.
В те времена о России у них рассказывалось: по улицам Петербурга — о-огромные белые медведи, а русские граждане сидят в тени развесистой клюквы.
Этакая развесистая клюква ныне покрыла своею тенью всю Англию. Вот что там рассказывают о России самые почтенные правдивые джентльмены в самых почтенных серьезных буржуазных органах.
В управлениях страной, в деревнях, в городах — невообразимая анархия. Убийства, грабежи, голод. Люди дохнут походя. Полопали всех собак, кошек. Все женщины социализированы, то есть составляют общественное достояние республики. Маленьких ребят совершенно нет, — все дети до десятилетнего возраста вымерли от голода.
Вот почему такой скупой на улыбку англичанин, глядя на трехлетних карапузов, конкурирующих с автомобилем, засмеялся.
Хотя англичанин и говорит, что вся Англия переполнена непролазным враньем о России буржуазных газет, а я, грешным делом, думаю, и у него таилось в глубине души ядовитое зерно сомнения насчет детей до десятилетнего возраста, хоть и не в полной мере, а зернышко таилось. Оттого он так радостно, отступая от английской замкнутости и сдержанности, засмеялся, глядя на трехлетних карапузов, которые лупили рядом с автомобилем.
Англичанин что-то роняет на своем шершаво-узловатом говоре, — мы ни слова по-английски, он ни слова по-русски. Товарищ нам переводит: он удивляется: какая прекрасная машина, какой мягкий ход, и как великолепно ее ведет шофер, и что наш товарищ шофер похож на доктора.
Да-а, очевидно, под развесистой английской клюквой убеждены, что в такой варварской азиатской стране, как Россия, изуродованной анархией, и близко не увидишь автомобиля, этого свидетельства культурности, а если и увидишь, так на нем будут сидеть какие-нибудь головорезы, будут орать и давить на улице всех граждан и детей, и наконец, въедут в фонарный столб или в стену дома расплющив машину.
— На улицах я совсем не вижу, — говорит англичанин, — милиционеров, а уличное движение спокойно, и не слышно о повальных грабежах и убийствах, а в Лондоне— на каждом углу полисмен, и уголовная хроника богатейшая.
Его цепкий крючковатый глаз все схватывает, англичанин доверяет только тому, что сам увидит или сам услышит.
Его газета — орган радикальной партии. Все время агитировала газета против борьбы с советской Россией, против посылки туда войск и помощи Красновым, Колчакам и Деникиным.
Боролась против того удушающего моря лжи и клеветы, которое затопляет под развесистой клюквой со страниц других буржуазных газет всю Англию, и послала первого корреспондента. Он очень хорошо пробрался в Россию.
Машина выскакивает из Москвы. Простор. Какой буйный ветер! Какая буйная шатающаяся под ним рожь! Ее убирают.
Автомобиль, как дьявол, несется по шоссе, разрывая закрутившиеся клочки ветра, с воем проносятся рощи, пасущиеся коровы, лошади, полные дождя тучи, а англичанин, прямой, строгий, замкнутый, цепко все хватает и глотает.
Вот и Рублево.
В нем чудится мощное, громадное, раскинувшееся на многие десятины. Как будто и ничего особенного, — здания как здания, дымят высокие трубы, но, когда глянешь на эти чудовищные водопроводные трубы, раскинутые то там, то тут для замены в случае порчи под землей, чувствуешь всю титаническую громадность этих сооружений.
Вот и Москва-река. Огромные сосуны сосут ее мутную от дождей, рыжеватую воду. В машинном отделении мягко, плавно, спокойно работают паровые машины, оставляя в воздухе свое тающее дыхание. С трудом слышишь, что говорит сосед. Тут топка дровяная, и запас дров есть.
В другом здании — дизеля, нервные, торопливые, рвущиеся. Это — гордость советской власти, поставлены уже ею, и работа наших коломенских заводов. Они живут только нефтью, и запас нефти есть.
А англичанин все вбирает в себя…
Идем в лабораторию. Вот он, мозг, контролирующий всю работу водопровода.
В графине мутная рыжая вода из реки. В другом — чистая, как слеза,— из водопровода. Англичанин так и вцепился: сколько бактерий? В реке в кубическом сантиметре две тысячи, в отфильтрованной только четыре бактерии. В кипяченой воде, если она чуть постоит открытая, гораздо больше. Если в городе эпидемия, воду хлорируют, и тогда микробов ноль.
Англичанин все наматывает на ус.
Но, быть может, скажут: ведь все это построено буржуазией.
Ну, так что же. Мало ведь построить, — надо вести предприятие. Рабочие ведут прекрасно. Да и при постройке буржуазные строители допустили огромную ошибку: такое грандиозное предприятие построили на отшибе, без железной дороги. Рабочая власть исправила: провела ветку, и ветка стоимостью в девять миллионов рублей в один год окупила себя. Если бы ее не провели, Москва теперь в ужасе, в эпидемии, в страшной смертности сидела бы без воды, — при нынешних условиях нет никакой возможности подвезти топливо гужевым порядком.
Англичанин все мотает и мотает на ус. Бедная развесистая клюква…
Нужно было видеть, с какой любовью, с какой трогательной нежностью и с какой гордостью рабочие-комитетчики показывали и рассказывали о своем детище. Отлично разбираются во всех технических тонкостях.
За завтраком товарищ комитетчик, ехавший с нами из Москвы, слегка помотал рукой перед носом англичанина и сказал:
— Небось не одолеют нас ни Англия, ни Франция, ни Италия. Постоим за себя. В случае чего хлебом их забросаем.
Англичанин отнесся к этому благодушно. Спросил, сколько ребят на водопроводе. Оказалось, что-то очень много. Стали подсчитывать, сколько ребят у комитетчиков. Оказалось, у пяти человек тридцать три. Перевели англичанину, тот покатился со смеху, совершенно по-русски, и говорит:
— Теперь я передам в Англии полную уверенность в непобедимости России — у пяти человек членов комитета оказалось сорок детей.
— А спросите его, — ехидно спрашивает все тот же член комитета, — правду о нас ему позволят в Англии рассказывать?
— Кто же может помешать! — гордо ответил англичанин, не поднимая глаз.
А цензура-то писем в Англии существует. И цензура в печати только недавно отменена….
— Ну так скажите ему — пусть делается лидером английских рабочих и ведет их к революции.
— До этого уж немного осталось, — любезно ответил англичанин.
Вот мы несемся назад, и автомобиль с воем разрывает бешено крутящийся ветер.
Вот и Москва. Да ведь это же не та обычная ежедневная Москва. Ведь это же новая невиданная Москва, озаренная революционно-багровым ореолом. Ведь это же Москва-праздник, Москва — всемирно-революционный центр.
А я, мы все забываем об этом в повседневной беготне, и редко, редко когда подымаешь глаза.
Впервые напечатано в газете ‘Правда’, 1919, 7 сентября, No 198. Вспоминая об эпизоде, изображенном в очерке, Серафимович писал: ‘Редакция большой английской газеты, если не ошибаюсь — либеральной ‘Манчестер гардиан’, командировала в Москву своего корреспондента. Ему у нас разрешили осматривать все, что он хочет. Нам тогда было очень важно их собственными устами опровергнуть дикую клевету и ложь о советской жизни.
Мне в редакции ‘Правды’ предложили с ним поехать. Поехали мы с англичанином (к сожалению, забыл его фамилию) осматривать водопровод в Рублево. За границей писали, что большевики его разрушили. Англичанин внимательно все осмотрел: вода — чистая, отстойники и все прочее — в полном порядке. Он аккуратно записывал себе в книжечку. Ему через переводчика давались объяснения. Он остался доволен осмотром и ‘чаем’, который нам устроили рабочие, и обещал осветить советскую жизнь вполне объективно. Рабочие, хоть он им и понравился, все-таки побаивались, говорили:
— Пройдоха… Бог весть, что написать может про нас…
Однако англичанин, вернувшись в Англию, к нашему удивлению, расписал все в газете без восторга, но в общем правильно и непредубежденно’ (т. VIII, стр. 429—430).