Подъ поздомъ въ ночь на Новый Годъ.
Подъ поздомъ въ ночь на Новый Годъ.
Разсказъ Макса Вебера.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
‘Юный Читатель’, No 24, 1906
Под поездом в ночь на Новый Год, Вебер Макс, Год: 1875
Время на прочтение: 11 минут(ы)
— У, наконецъ-то! Мы васъ ждемъ не дождемся. Я уже давно пары развожу,— обратился къ входившимъ товарищамъ старый заслуженный машинистъ Цимерманъ, мшая привычной рукой пуншъ въ огромной кастрюл.
Осыпанныя снгомъ вошли въ комнату паровознаго депо нсколько темныхъ фигуръ, изъ-за поднятыхъ воротниковъ едва виднлись ихъ раскраснвшіяся отъ мороза, веселыя лица.
…Сегодня канунъ Новаго года. Въ вид исключенія столъ покрытъ чистой скатертью, въ конц стола, передъ каминомъ сидитъ старикъ-Цимерманъ и занятъ приготовленіемъ жжнки. Судя по запаху, наполняющему комнату, и по количеству пустыхъ бутылокъ на полу надо думать, что жженка выйдетъ на славу, настоящая ‘машинистская’ жженка, годная для здоровыхъ глотокъ.
— Ну, ужъ погода, жестокая нынче служба выпала подъ праздникъ!— заговорили вошедшіе гости, стряхивая снгъ и высвобождаясь изъ подъ разнообразныхъ зимнихъ одяній — шубъ, полушубковъ, мховыхъ шапокъ и валеныхъ сапогъ.
— Ну ужъ много вы, сахарныя куклы, знаете про жестокую службу! Стоите вы въ стеклянныхъ коробкахъ {Въ то время, къ которому относится разсказъ, только что были введены будки съ окнами надъ площадками машинистовъ для защиты ихъ отъ непогоды.} , которыя вамъ теперь устроили, и покачиваютъ васъ мягкія рессоры новыхъ паровозовъ! Хотлъ-бы я васъ видть на нашемъ мст лтъ тридцать тому назадъ! Мы здили на такихъ паровозахъ, что каждый стыкъ рельсовъ встряхивалъ насъ до мозга костей. И стояли мы на открытыхъ площадкахъ день и ночь, и въ декабрьскую вьюгу, и въ іюльскую жару, въ дождь и въ градъ — только и было защиты отъ непогоды, что форменный сюртукъ да собственная шкура. Это вотъ была служба. Много вы о ней знаете. Самое скверное теперь во всей-то вашей служб это то, что бдняг Гернигу нынче къ празднику поднесли — экзаменъ. Не легко вдь его выдержать. Ужъ легче на паровоз подъ открытымъ небомъ, чмъ въ школьной комнат… А вотъ и онъ самъ! Ура!
Громко поддержали старика полдюжины грубыхъ голосовъ, шесть жесткихъ, мощныхъ рукъ протянулись навстрчу молодому человку, только что вошедшему въ комнату. Одтый въ черное праздничное платье, съ раскраснвшимся лицомъ и ясными зоркими глазами, какіе бываютъ только у машинистовъ и моряковъ, онъ неловко и нершительно отвчалъ на радушныя привтствія товарищей.
— Ну что было? Какъ сошло? Пробрали тебя на экзамен? Какъ тебя тамъ обрабатывали?
— Садись! Пуншу!— суетились вокругъ него товарищи.
— Смирно!— вмшался здоровый басъ Цимермана.— Дождемся только Гернига и Франца, они съ товарнымъ поздомъ будутъ. Поздъ опоздалъ на двадцать минутъ, мн мальчишка съ телеграфа сказывалъ, — сейчасъ ребята будутъ. Поровну ужъ все: и веселье, и жженку.
— Да,— заговорилъ молодой машинистъ, у котораго отъ одного воспоминанія объ экзамен потъ на лбу выступилъ.— Промаяли меня здорово. Около меня сажени на три въ длину разслись разные важные господа — изъ нихъ я никого кром нашихъ старшихъ механиковъ никогда ни въ мастерскихъ, ни на паровозахъ въ глаза не видалъ.
— О чемъ-же они спрашивали?— началъ было товарищъ Бемигъ, закуривая сигару, какъ вдругъ снова открылась дверь съ улицы.
Облако снга и пару ворвалось въ дверь и съ нимъ фигуры двухъ машинистовъ съ товарнаго позда, которыхъ ждала веселая компанія.
— А наконецъ-то!— зашумлъ кружокъ.— Жженку разливать теперь да пошлите въ трактиръ за закуской.
— А вотъ вамъ и жаркое!— сказалъ одинъ изъ вошедшихъ, поднимая за лапки полуобгорвшаго зайца
— Откуда ты эту штуку притащилъ, — что это такое?
— А это милое животное хотло сдлать Гернигу сюрпризъ къ Новому году и явиться сразу въ жареномъ вид, да очень ужъ торопился косой, шубу не снялъ, — весь и обгорлъ!— засмялся владлецъ русака.
— Онъ было отлично устроился въ снжномъ завал, на скат, да подняли его красные фонари моего паровоза, и онъ началъ съ нами перегоняться. Я его минуты дв или три видлъ, — маленькій срый глупышъ во весь духъ несся по другому пути рядомъ съ нашимъ поздомъ. Я далъ короткій свистокъ,— это его испугало, онъ кинулся впередъ, обогналъ насъ, снова попалъ въ красный свтъ фонарей и, сослпу, шарахнулся прямо поперекъ пути, точно отъ угонки. Нарочно на об стороны смотрлъ,— не увижу-ли его опять — но онъ уже исчезъ. Я подумалъ, что онъ или подъ колеса попалъ, или подъ поздомъ назадъ ушелъ,— и забылъ про него, конечно.
Когда мы пришли на станцію и кочегары принялись за чистку колосниковъ, я вдругъ слышу изъ кочегарной ямы голосъ одного изъ нихъ: ‘Гернигъ, а Гернигъ! Въ съ собою жаркое привезли’!— Я даже испугался — не поджарило-ли ему мозги жаромъ отъ топки моего паровоза,— сошелъ внизъ посмотрть въ чемъ дло!— Что вы думаете?— въ зольник лежитъ мой русачекъ изъ Балицкаго лса, мертвый и наполовину изжаренный.
— Его врно на ходу поддувало {Подъ топкой паровоза помщается желзный ящикъ — зольникъ, въ который падаютъ мелкіе угли и зола съ колосниковой ршетки. У этого ящика спереди и сзади дверцы — поддувала, которыя открываютъ, когда хотятъ усилить тягу. Зольникъ изъ всхъ частей паравоза (и всего позда) ближе всего лежитъ къ земл.} задло,— очень ужъ онъ торопился къ намъ попасть на столъ,— разсмялись товарищи разсказу машиниста.
— Чего вы сметесь надъ бднымъ животнымъ, умники!— заворчалъ старикъ Цимерманъ — вы, небось, не знаете, какъ это пріятно лежать подъ зольникомъ паровоза.
— А вы будто знаете?— раздалось ему въ отвтъ нсколько недоврчивыхъ голосовъ.
— Я все знаю — пора-бы вамъ это запомнить — все испыталъ, что только происходитъ между основаніемъ рельса и внцомъ паровозной трубы, — отвчалъ старикъ.
— Ну да въ зольник вы все-же не лежали,— разсмялись веселые голоса.
— Не совсмъ, — отвтилъ серьезно старикъ,— но подъ зольникомъ былъ, а отчасти и въ немъ. Вы знаете, я видлъ, какъ въ одну минуту — прежде чмъ вы-бы успли поднять руку къ свистку или тормазъ притянуть — какъ въ одну минуту отъ гордаго, красиваго, набитаго веселымъ народомъ позда осталась только груда расщепленныхъ вагонныхъ стнокъ, клочковъ обивки, обломковъ осей, колесъ и связей. Стоны и крики отчаянія раздавались изъ этой груды развалинъ, около которой суетились почти обезумвшіе отъ ужаса люди.
Я видлъ, какъ тяжелые паровозы прыгали, кувыркаясь, съ полотна, внизъ по скату, колесами вверхъ, кубаремъ — точно котята, играющіе на крыш.— Я былъ самъ при томъ, когда все превратилось въ дикій хаосъ обломковъ, пара, огня, свиста и крика… но даже и въ эти ужасныя минуты у меня сердце не сжималось такъ страшно какъ тогда, когда я лежалъ подъ зольникомъ.— За тридцать пять лтъ моей службы я не испыталъ ничего боле…
— Разскажите, Цимерманъ, разскажите,— послышались загрублые голоса, по звуку которыхъ можно было догадаться, что они привыкли побждать звонъ, дребезжаніе и грохотъ паровоза.
— Извольте, разскажу ужъ,— отвтилъ старикъ, медленно развязывая шнурки кисета и набивая коротенькую трубку,— хотя и неохотно говорю я про эти дла: и теперь еще ворочается у меня что-то подъ третьимъ ребромъ при одномъ только воспоминаніи. Если-бы я уже тогда былъ тамъ толстымъ Францомъ, какимъ вы меня теперь знаете, не было-бы на свт моихъ ребятишекъ, а руки, вышивавшія этотъ кисетъ, шили-бы вдовьи уборы.
— Причемъ-же тутъ ‘толстый Францъ’?
— Ну, закуривайте пока ваши проклятыя модныя дудки изъ крученаго табаку,— он къ вамъ, нженкамъ, пристали какъ намъ, старикамъ, наши коротенькія трубки, — и давайте, стаканы.— А затмъ заткните пасти!
— Дло было ровно тридцать лтъ тому назадъ, наканун Новаго года — 18… Погода стояла собачья, втеръ, снгъ и дождь въ перемежку. Я былъ еще только что выпущенъ въ машинисты, недавно женился и числился тогда въ резерв на главной станціи.
Вы знаете, на этой станціи самая тяжелая служба — откуда-бы ни началась буря, на этой гладкой, какъ скатерть, площади она хуже всего разыграется. За городъ идутъ два пути въ небольшой выемк, изъ нихъ, бывало, одинъ всегда заноситъ снгомъ въ первый-же часъ, какъ начнется вьюга. За этой выемкой жилъ я тогда со своей женой и маленькимъ сынишкой.
Знакомое мсто — тутъ еще около пути старая маслобойня стояла,— уже какъ мы ее ругали всегда: приходилось каждый разъ закрывать регуляторъ, чтобы искры не зажгли старую дранку на крыш.
Я въ этотъ день только что привелъ на главную станцію тяжелый товарный поздъ, — мн пришлось тутъ въ вьюгу и морозъ сразу четырнадцать часовъ не сходить съ паровоза.
Замерзъ я, какъ собака, и заране радовался горячему пуншу подъ Новый годъ. Ужъ темнло, когда я вызжалъ на станцію, и сотни цвтныхъ фонарей на стрлкахъ, кругахъ и платформахъ блестли сквозь снжную занавсь, какъ праздничный фейерверкъ.
Ужъ и праздникъ-же мн достался!!.. За Рождество на станціи накопилось множество вагоновъ — штукъ съ пятьсотъ, и ихъ надо было привести въ порядокъ, чтобы посл Новаго года можно было приняться за дло при чистыхъ путяхъ.
Не усплъ я сойти съ паровоза въ кочегарной, ко мн подходитъ старшій составитель поздовъ: ‘Цимерманъ, Гаузеръ заболлъ, вамъ придется вмсто него вести третій паровозъ на маневры’.
— Надо-же этакую радость!— говорю я,— ужъ только-бы за полночь не затянулось дло — мн вдь надо дома встртить Новый годъ, а то счастья не будетъ.
— Вотъ еще вздоръ!— отвчаетъ онъ,— а вы только думайте о томъ, чтобы все въ порядокъ привести!— и съ этими словами снова исчезъ въ вихр снга.
Меня морозъ по кож хватилъ, такъ было скверно на душ, что и сказать нельзя. Жестокая вьюга была, когда я выхалъ на паровоз. Воздухъ былъ полонъ снга и мерзлаго пара, когда вихри охватывали машину, трубы не было видно. Кое-гд мерцали красныя, блыя и зеленыя точки сигнальныхъ фонарей, сигналы рожковъ стрлочниковъ и свистковъ составителей до того заглушались шумомъ вагоновъ, ревомъ бури, стономъ телеграфныхъ проволокъ и свистками паровозовъ, что разобрать ничего нельзя было изъ криковъ и команды составителей поздовъ.
Въ то-же время три паровоза таскали по всмъ направленіямъ около двухъсотъ вагоновъ, — они выростали на мгновеніе громадными призраками изъ тумана и снжной метели и снова исчезали въ темнот. Мелкій снгъ заглушалъ шумъ колесъ, не видно было и не слышно, какъ подходили и проходили тяжелые позда.
Бдные стрлочники и сцпщики по колно въ снгу, мокрые до костей, ползали и прыгали во вс стороны подъ бгущими вагонами.
Вы, вдь, знаете, какую картину представляетъ сортировочная станція въ зимнюю ночь!— Одинъ Богъ уже устраиваетъ въ такія ночи такъ, чтобы не вс мы были разбиты и раздавлены въ сплошную кашу.
Итакъ, скверная была ночка… Да и праздничный пуншъ точно заране забрался въ голову нашего брата: сортировка шла съ такой быстротой, точно самъ дьяволъ распоряжался маневрами.
Вагоны летали туда и сюда, такъ что огни фонарей мелькали какъ молнія, только и слышенъ былъ всюду лязгъ цпей и грохотъ сталкивающихся буфферовъ — люди ползали подъ вагонами и бгали между поздами, точно колеса были сдобными лепешками, а буффера — пуховыя подушки.
Больше всхъ суетился маленькій помощникъ составителя. Я хоть не очень его любилъ, признаться, но не могъ не удивляться его ловкости, онъ былъ положительно везд — всюду видалъ я его сигнальный фонарь, онъ имъ махалъ И вверхъ, и внизъ, и кругомъ, и вправо, и влво,— даже ревъ бури не заглушалъ его высокій, звонкій голосъ.
Я не выдержалъ, наконецъ, когда онъ подъ моимъ носомъ проскользнулъ между двумя сшибающимися буфферами,— и крикнулъ ему, чтобъ онъ не рисковалъ такъ невозможно своей головой въ такую ужасную ночь,— того и гляди, въ этой темнот поздъ могъ съ рельсовъ сойти.
— Заботьтесь о своемъ дл, Цимерманъ, а не о моей голов!— закричалъ онъ мн насмшливо въ отвтъ,— мы должны кончить сортировку къ полуночи. Впередъ!— и снова исчезъ въ туман.
— А чортъ-бы тебя побралъ! крикнулъ я ему вслдъ въ сердцахъ. И не забуду я этого слова до конца жизни,— при смерти, и то раскаиваться буду…
Тутъ старикъ смолкъ, провелъ рукою по лбу и отпилъ глотокъ пуншу, прежде чмъ продолжать разсказъ.
— Я слышалъ его голосъ еще разъ: онъ скомандовалъ ‘впередъ’ моему товарищу на другомъ паровоз — звякнули упряжныя цпи и потомъ странный звукъ… глухой крикъ и затмъ ужъ только звонъ и стукъ сшибающихся буфферовъ… Меня дрожь пробрала… Но тутъ мн дали сигналъ,— думать было некогда… Впередъ! впередъ!..
Въ нсколько минутъ я уже былъ далеко отъ этого мста на другомъ конц станціи.
Но съ той минуты я, какъ во сн, продолжалъ работу. Черезъ полчаса мы уже кончали сортировку, и я снова въхалъ въ паровозное зданіе. Ко мн подошелъ начальникъ.
— Вы уже знаете, Цимерманъ? Торкъ, младшій составитель, убитъ нынче на маневрахъ — раздавленъ между буфферами.
Я не разспрашивалъ — у меня было скверно на душ. Не знаю уже, какъ я убралъ паровозъ и очутился на дорог домой. Проходя мимо платформы, я увидлъ тамъ кучку людей съ фонарями — что-то черное, покрытое плащомъ, лежало на снгу. Мн нечего было узнавать — я такъ и задрожалъ и готовъ былъ Богъ знаетъ что дать, чтобы взять назадъ свои слова, я его полчаса тому назадъ къ чорту послалъ! Я старался выбить изъ головы эту мысль… все же не со злобы сказалъ, а такъ, сгоряча выругался, какъ между нами часто водилось.
Ну, наконецъ, мн удалось представить себ мою уютную комнатку дома, Луизу, сынишку, теплый каминъ и шипящій котелокъ на огн… столъ съ бутылкой рому, сахарницей и лимономъ,— свтлая картина понемногу разсяла мои тяжелыя мысли,— мн легче стало.
Вы поврите, что со всми этими думами въ голов я немного обращалъ вниманія на втеръ, непогоду и дорогу. Я замтилъ только, что буря ревла по-прежнему, когда я вошелъ въ выемку у старой маслобойни,— въ ясную погоду оттуда уже видны были бы огоньки моего дома.
Я шелъ по правому пути въ вырзк, такъ какъ рельсы тутъ были чище отъ снга, и съ правой стороны все же скоре увидишь домъ. Я шелъ совершенно спокойно. Такъ какъ вы знаете, когда идешь отъ станціи, то правый путь — входной, и я зналъ, что поздъ не могъ мн попасться иначе, какъ на встрчу, и я бы его тогда сейчасъ же замтилъ. Къ тому же въ эту ночь никакого позда и нельзя было ожидать.
Я только что подходилъ къ середин вырзки, гд, какъ вамъ извстно, крутое закругленіе, въ которомъ, при такой темнот, и на пять саженъ впередъ не видишь — какъ вдругъ я услыхалъ за собой свистокъ паровоза и легкій стукъ колесъ медленно приближающагося позда.
Я понялъ также, что поздъ идетъ хвостомъ впередъ, такъ какъ удары поршней машины слышались гораздо дальше стука колесъ.
Я подумалъ: ‘Ага, — это дополнительный поздъ, осей въ двадцать, который стоялъ тамъ, на запасномъ пути, они его двигаютъ на товарную станцію’.
Все это какъ-то смутно, машинально прошло у меня въ голов, какъ это часто бываетъ у насъ, служащихъ, особенно, когда и сердце, и голова заняты совсмъ другими мыслями.
Я говорю смутно,— мн вдь не было дла до этого позда,— онъ же долженъ былъ пройти мимо меня по другому пути.
Когда же, наконецъ, я отчетливо услышалъ за собою ‘тикъ-такъ’ катящихся по мерзлымъ рельсамъ колесъ, услышалъ также ясно, какъ звякала, качаясь, упряжная цпь передняго товарнаго вагона, и увидалъ на снгу красный отблескъ фонаря,— я повернулъ голову немного на бокъ, чтобы крикнуть: ‘Съ новымъ годомъ!’ позднымъ ребятамъ.
Но на сосднемъ пути не было позда, и въ ту же минуту я получилъ страшный толчокъ въ спину. Искры посыпались изъ глазъ, когда я полетлъ на мерзлую землю, и ‘разъ-разъ, разъ-разъ’ покатились надъ моей головой вагоны позда.
Старый машинистъ снова замолчалъ. Въ комнат царила мертвая тишина, нагнувшись надъ столомъ, неподвижно, съ открытыми широко глазами, окружали стараго разскащика молодыя энергичныя лица.
Старикъ снова наполнилъ стаканы, прижалъ пальцами золу въ своей трубочк и продолжалъ:
— Знаете, ребята, когда мы вотъ такъ около стола сидимъ или на машин стоимъ, или даже — какъ бдный Гернигъ нашъ нынче — на экзамен мучаемся, мысли наши тихо, ровно, ‘по правиламъ’ — выходятъ изъ нашихъ толстыхъ череповъ, всегда успешь оглянуться, ‘добраго пути’ кому-нибудь пожелать… Господа инженеры говорятъ же, что мы, машинисты, туже другихъ людей соображаемъ,— вся молъ быстрота перешла отъ насъ въ наши паровозы… Но, господа, въ ту секунду, которая пронеслась между ударомъ буффера въ спину и моимъ паденіемъ на землю, — я передумалъ столько, сколько, бывало, не успвалъ передумать между Пасхой и Троицей.
Прежде всего своихъ вспомнилъ,— свтлую комнатку дома и всхъ, и все, что въ ней было, вспомнилъ и колокольный звонъ и церковную службу подъ Новый годъ… Ну, будетъ объ этомъ, вспомнилъ и младшаго составителя, лежавшаго на снгу, подъ плащомъ,— и вдругъ сталъ спокойно разсуждать и разбирать сбившій меня съ ногъ поздъ, точно я распоряжался его маневрами.
Зачмъ онъ пошелъ по неврному пути, по тому, по которому я шелъ, по входному пути?— И мн сразу стало ясно, чего я не сообразилъ раньше, копаясь въ своихъ чувствахъ. Я, вдь, еще утромъ замтилъ, что выходной путь былъ весь занесенъ снгомъ,— поэтому, понятно, имъ пришлось идти по неправильному входному пути.
Я вспомнилъ потомъ ясно, какъ стоялъ этотъ поздъ давеча на запасномъ пути — въ немъ не могло быть больше 20—22 товарныхъ осей,— все наши вагоны — этихъ нечего бояться: они высоко стоятъ надъ полотномъ, а я лежалъ въ растяжку, прижавшись къ земл.
Но паровозъ — зольникъ паровоза!.. Я зналъ три дежурныхъ паровоза нашей станціи какъ свой карманъ.
Что ‘Виттекиндъ’ пройдетъ надо мною свободно, даже если бы я былъ толще, чмъ тогда,— это я зналъ, ‘Германъ’ тоже могъ меня пощадить, — если у него въ котл и тендер немного воды и угля и если балластъ дороги, гд я лежалъ, не слишкомъ высоко насыпанъ щебнемъ. Но если это ‘Сиріусъ’, одинъ изъ новыхъ низкихъ гигантовъ, — тогда я пропалъ! Ничего бы еще, если бы просто, сразу убитый человкъ, а то медленно раздавленный, на клочки разорванный человкъ… Который же изъ этихъ паровозовъ теперь надвигался на меня?
Все это я, въ сущности, разсчиталъ и сообразилъ, пока падалъ,— когда же я упалъ — кончились всякіе разсчеты. Я только инстинктивно вытянулся, прижался къ пути и сдерживалъ дыханіе, стараясь сдлаться какъ можно тоньше — точно хорекъ, желающій вылзть изъ западни, — и считая проходящія надо мною оси. Каждый рзкій ‘тикъ-такъ’ колесъ отчетливо выговаривалъ: ‘сквер-на-я-смерть’, сквер-на-я-смерть’.!
Вдругъ меня схватываетъ что-то тяжелое,— оно проходитъ, звякая и гремя по моей спин, холодное желзо задваетъ шею, — это виситъ запасная цпь. Но вотъ оно приближается, — земля, надо мною начинаетъ дрожать все сильне и сильне, — я вижу искоса, хоть и зажалъ голову въ сточную канавку между шпалами, какъ снгъ, рельсы и тни бгущихъ колесъ все ярче и ярче освщаются багровымъ свтомъ,— это свтитъ огонь топки сквозь открытое поддувало…
Обнаженной голов и ше уже становится жарко. Шпалы вдавились въ землю, рельсъ застоналъ и согнулся, земля сильно дрогнула подо мною, вотъ — пришло — Боже милосердый!— тутъ меня вдругъ схватило за спину, рвануло впередъ… что-то съ трескомъ разорвалось… ‘разъ-разъ’ съ громомъ и звономъ прокатился надо мною паровозъ. Только земля все еще дрожала…
Съ чистаго неба на меня опять падалъ мягкій, холодный снгъ… Какъ я опять очутился на ногахъ — я не знаю. Я стоялъ и смотрлъ вслдъ краснымъ фонарямъ уходившаго въ закругленіе позда,— они казались мн глазами самой смерти.
Я тогда ощупалъ себя — что такое сорвала съ моего тла машина?!— и что же?!— не доставало только двухъ пуговицъ у моего форменнаго пальто.
Я дошелъ до ближайшаго стрлочника, взялъ у него фонарь и сталъ искать въ снгу пуговицы…
Только когда я сидлъ уже въ своей теплой комнат и то лишняго сахару, то лишняго рому подбавлялъ въ чашку съ пуншемъ, а жена съ удивленіемъ и безпокойствомъ спросила меня: ‘что съ тобою нынче? ты весь дрожишь и ничего не говоришь’?— только тогда я опомнился наконецъ… Я показалъ Луиз пуговицы и разсказалъ ей все, какъ было. ‘Видишь, жена, всего на эту пуговицу былъ я нынче отъ смерти’!
— Вотъ эти самыя пуговицы,— я ихъ всегда ношу съ собою и буду носить, пока, наконецъ, смерть и въ самомъ дл не придетъ за мною.
Старый машинистъ разстегнулъ сюртукъ и вынулъ дв металлическія пуговицы съ гербомъ,— онъ ихъ носилъ на шнурк, на ше.
— Теперь вы знаете, почему я пожаллъ бднаго русака, попавшаго въ зольникъ. Слушайте, однако, бьетъ полночь…
— Съ Новымъ годомъ! Съ Новымъ годомъ! Дай Богъ вамъ счастья и удачи еще на сотни тысячъ паровозо-верстъ!