Он бежал, еле переводя дух, вслух жалуясь и причитая, и от этого ему становилось как будто немного легче на душе. Город, проклятый город, где властвовали теперь насилие и ужас, и разорение, и смерть позорная и мучительная, — город остался назади. Мордух бежал теперь в поле. Его никто не слышал, как он причитал. Пейсы его тряслись, длинный изношенный сюртук развевался фалдами по ветру. Он бежал, беспорядочно махая руками, картуз его был сдвинут на затылок, его исхудалые щёки сводила по временам судорога, из глаз редкие слезинки выбегали и скатывались на усы и на бороду. Он бежал, пока ноги стали подкашиваться. Тогда он лёг на землю врастяжку и так, не двигаясь, пролежал несколько часов.
Не было дремоты, ни сна, но было оцепенение. Он не сознавал, что лежал долго, целые часы, не сознавал и того, когда и зачем он поднялся и сел, — он сделал это машинально.
Под ним была трава — душистая, сочная, над головою — вечернее небо — прозрачное, чистое, бледный месяц серебрится, над соседним леском поднялась яркая звезда, коростель кричит вдали. Тишиной, величием и миром веяло в природе.
Но Мордух ничего кругом не замечал: его душу надрывали нестерпимые муки.
— Будьте вы прокляты!.. О-о-о-о!.. Будьте вы прокляты!..
Потряс он кулаками по направлению к городу.
Если бы Мордух был сильный человек, если бы под властью его были полки воинов, — он в этот час, может быть, приказал бы истребить ненавистный город, велел бы грабить, ломать, щепать, громить имущество, велел бы на глазах у родителей взять двум воинам ребёнка за обе ножки и разорвать дитя пополам, и выбросить ещё трепещущие кровавые куски в окно, он велел бы насиловать дочерей и жён, а потом распарывать им животы и вырвав кишки, набивать животы пухом из подушек… И хохотать в это время, непременно хохотать, дьявольски хохотать!.. Он велел бы убивать мужчин, прибивать гвоздями к стене за руки и за ноги…
Око за око, зуб за зуб!..
Но Мордух был бессилен и мог только проклинать и жаловаться.
Ему послышались чьи-то шаги. Мордух оглянулся и увидел подходившего к нему пана Тычинского, ботаника, учителя, его Мордух знал, потому что занимался ремеслом лудильщика, побывал у него в руках и самовар пана Тычинского. Кроме того, слышал об этом пане Мордух, что он хороший, честный и добрый человек. В другое время Мордух поклонился бы пану Тычинскому, а теперь отвернулся.
Тычинский, полный человек лет тридцати пяти, подошёл тихо к Мордуху, сел возле него и осторожно положил около себя собранные растения для гербария.
— Здравствуй Мордух!.. Ты мне не отвечаешь?.. За что же ты на меня — то сердишься… или обижаешься?..
Мордух молчал.
— Ведь я тебе никакого зла не делал?..
— Ваши делали!.. — с ненавистью воскликнул Мордух.
— Наши?.. Ну, брат, — право же я не принадлежу ни к вашим, ни к нашим.
Мордух взглянул на пана Тычинского с удивлением.
— Я сам по себе, — пояснил ботаник, — и могу я отвечать только за свои собственные поступки… А я ничего дурного тебе не делал… И даже… хотя мне неприятно в этом признаваться, — но я должен сказать тебе, что пытался я и помешать злодействам, как мог… Но можно уговорить одного человека… А разве толпу, озверевшую, уговоришь?.. Зверь-толпа, — это самое ужасное, самое отвратительное на свете!..
Пан Тычинский взялся за голову.
— Очень дёшево я отделался… Однако, ты, Мордух, если хочешь, можешь посмотреть на моём теле здоровенные синяки… Об этом я для того тебе говорю, чтобы ты почувствовал ко мне некоторое доверие…
— Ну-ну… и зачем вам доверие бедного, несчастного еврея?
— Чтобы мы с тобой могли разговаривать по человечески. Слушай. Я ушёл оттуда, от тех ужасов только тогда, когда пришли солдаты… Я ушёл тогда из города и стал искать в поле растений для моего дела. Не спорилось у меня сегодня, видишь, как мало набрал… Вот — полынь… Знаешь ты это растение?..
— Я вижу, вы добрый пан и хотите развлечь мои мысли… Зачем мне знать вашу полынь?.. Если бы я был корова, — я бы её сожрал и был бы сыт… Но я человек, несчастный человек, и мне бесполезна ваша полынь…
— Коровы-то не очень её любят: она горька… Но это полезное растение: лекарство из него делают… Так-то всё в природе разумно устроено…
— О-о-о!.. Будь они прокляты!.. — простонал опять Мордух.
Пан Тычинский вздохнул:
— Когда Христос был распят на кресте, — он молился… Знаешь ли ты, как Он молился?
— Ну-ну… И что мне за дело? — пожал плечами Мордух.
— А вот послушай: Он молился так: ‘Отче, прости им, ибо не знают, что делают’.
— Ай-вай!.. Не знают!.. — воскликнул Мордух с ужасом, — а и знаете ли вы, пан Тычинский, что они сделали с моей семьёй, со всем моим имуществом?.. И что они сделали со мною?..
— Да, я знаю… Но отвечай мне, Мордух, пожалуйста, отвечай: знаешь ли ты, кто это сделал?..
— Ну-ну… Толпа…
— Какая толпа?.. Знаешь ли ты, какая?.. Это были всё тёмные, непросвещённые люди… И, может быть, даже им простится, потому что они не знают, что делают… Не они виноваты: невежество, тьма виновата!.. Давай, Мордух, молиться Богу, чтобы скорее прошла у нас тьма, чтобы наука широко разлилась по земле… чтобы просветились все… все!..
Мордух не всё слышал и не всё понял из того, что говорил ему теперь пан Тычинский. Мордух опять весь поглощён был своим личным горем. Но он почувствовал, как убедительно просил его пан: ‘Давай, Мордух, молиться’, — и поднял Мордух к небу глаза, полные слёз.
Взглянул на небо и пан Тычинский.
И оба они, — еврей и христианин творили молитву Тому единому Богу, Которого каждый из них искал мыслью на этом вечно прекрасном небе, среди мерцавших звёзд.
А небо, это беспредельное пространство с непостижимым множеством миров, — небо смотрело на крошечную песчинку — землю, видело ли оно на этой песчинке двух молившихся о чём-то людей?..
Источник: Мошин А. Н. А. Гашиш и другие новые рассказы. — СПб.: Издание Г. В. Малаховского, 1905. — С. 88.
OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, август 2011 г.