Почти-рай: Встреча с Вячеславом Ивановым в Риме, Гиппиус Зинаида Николаевна, Год: 1937 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 7 минут(ы)

З. ГИППИУС

Почти-рай:
Встреча с Вячеславом Ивановым в Риме
(Из итальянских впечатлений)

В. И. Иванов: pro et contra, антология. Т. 1

СПб.: РХГА, 2016.

В наше сумасшедшее время хочется иногда, забыв все сенсации, газетные известия, политические или холливудские, поговорить о чем-нибудь мирно-спокойном и красивом. Рассказать, например, о рае, в котором мы жили три месяца.

Впрочем, мы называли его ‘почти-рай’. Сам по себе от настоящего он мало отличался, но в настоящем, я думаю, у нас будет вечное острое ощущение счастья, а тут, — все-таки на земле! — мы блаженства постоянного не испытывали.

‘Много видал я в жизни прекрасных стран, — говорит Масси-мо д’Азелио¹, — горных, приморских, приозерных, много долин и широких пространств, но того, что открывалось передо мною с балкона в Рокка-ди-Папа и столько говорило воображению, чувству прекрасного, памяти о великом прошлом, — я не нашел нигде, ни в каком другом месте земли’.

Около этого городка ‘на дыбах’ Папской Скалы мы и жили на знаменитой вилле ‘Флора’. Она похожа на палаццо, но мы живем одни, в цветах и тишине. Гигантские каштаны уже начинаются в саду, сзади дома, сад переходит в парк, парк в каштановые леса по всем горам. Темно-зеленые, почти черные своды над лесными тропами, — мы никогда не могли дойти до их конца. А в другой, закатной стороне, к Риму, — то, на что смотрел д’Азелио с своего балкона, а мы — из нашей лоджии с древними колоннами или из верхних окон студии.

Там, за черной зеленью, — ниже-ниже — лазурно-льдистое озеро в пушистых берегах, круглое, как библейский Моав: ‘Моав — умывальная чаша Моя…’². На берегу замок: там живет сейчас старый-старый человек — папа Пий XI³.

А еще ниже, в сизом дыму отдаления, под огромным небом, — огромная римская Кампанья⁴, без края. Нет, в ясные дни край виден: полоска расплавленного серебра. Море.

Какое горячее солнце! Какой нежный горный воздух! Молодая сицильянка накрывает на стол в садовой беседке. Даже в этом что-то райское: всякий день на столе корзина свежей лесной земляники. Настоящей, душистой, какую мы собирали в русских лесах в июне. Только здесь, в почти-раю, она, приозерная, почти всегда: от апреля до Рождества.

А когда сицильянка приходит в сад со своим младенцем на руках, садится около саркофага, у стены, доверху увитой голубыми цветами, мне начинает казаться, что рай — настоящий: так молчаливо и значительно улыбается ребенок, так прямо смотрит на солнце.

И она улыбается — ребенку. В эту минуту она прекраснее гоголевской Анунциаты.

В студии, как ни ярко солнце, жаль припереть ставни, закрыть небесное озеро, старинный замок, где живет папа. Стол Мережковского у окна. Он пишет о… Лютере⁵. Против папы? Нет, только напротив, постоянно имея перед глазами его замок, может быть, так и надо писать о Лютере: не забываешь, сколько было все-таки прекрасного, и остается, в римском католичестве.

Иногда уединенье наше нарушается: приезжают гости. Русские редко, чаще итальянцы. Тут хочу признаться: итальянцы вообще люди милые, любезные, многие, наверно, замечательны, но… я их не понимаю. Каждый полон для меня неожиданностями. Что такое, например, молодой богач, владелец нашей ‘Флоры’? Вид у него кондотьера, говорит, обычно, пустяки, в нашем ‘палаццо’, которым он очень гордится, рядом с памятниками старого искусства, с полотнами Веласкеза⁶, висят картинки современные, вкуса сомнительного. И вдруг, однажды, за рулем автомобиля, забыв, как опасны узенькие улочки папской резиденции, он принялся декламировать дантовский ‘Ад’, с жестами, с пафосом. Автомобиль шатался, кренился, дети с криком разбегались, но он не опомнился, пока всю ‘Песнь’ не прочитал.

Или милый, скромный Р., издавший роскошную книгу о Ливии⁷: вдруг оказалось, что он так любит русскую литературу, что собрал целую библиотеку переводов с русского на разные языки. А друг его бурный, старый Г., вечно рассказывающий, хохоча, разные истории о ‘Габриелэ’ (д’Аннунцио)⁸, закадычном своем, с юности, приятеле? Г. забавен, а историям я не верю. Или еще: знаменитый генерал с серебряной челюстью. Тоже был у нас с друзьями. Никакого серебра под черной бородой не видно, очень мил, любезен и — все-таки загадочен.

Мы водим гостей по парку, все веселы, шутят, смеются… Да, вот, должно быть, главное: очень они, итальянцы, жизнерадостны, всегда полны — неизвестно на что — надежд. Другой фон какой-то душевный, не оттого ли мы, русские, да еще эмигранты, их не понимаем?

Наши горы возглавляются острой, узкой вершиной, где когда-то был храм Юпитера. Доселе целы его мшистые стены, будто нечеловеческими руками воздвигнутые. В их гигантском кольце маленьким кажется средневековый монастырь. Туда ведет древняя римская дорога, ‘священная’, тоже такими же гигантскими каменными глыбами выложенная, вымощенная.

Храм разрушен, но в ясные ночи, как в былые века, драгоценным камнем переливается над вершиной звездный Юпитер. Храм разрушен, но примирился ли с этим древний бог? Всегда оттуда, из-за острия, тянутся первые, черно-желтые, пальцы туч. Оттуда с воплем падает первый ветер. Ломает деревья внизу, — своих вековых дубов и стен храма не трогает. ‘Опять Юпитер сердится, — говорят жители нижних гор, — не быть добру’.

Поздним осенним вечером мы стоим перед стеклянной дверью нашей лоджии. Смотрим, что за дверью делается, оторваться не можем. Все стоим, и сицильянка с младенцем, и растрепанная девчонка Джина, что днем таскает младенца по саду.

Там, за дверью, вместо огромного неба, огромные бело-огненные крылья машут, ни на миг не переставая. С высоты до земли быстрые, длинные взмахи, и земля под ними вспыхивает, и озеро горит синеватым пламенем. ‘Феста’, — шепчет сицильянка, и правда, будто праздник, только не наш, человеческий. У нас даже слов нет для взмахов этих крыльев, для голубого огня их: трепет? блистанье? Не похоже ни на что. Вот только прямо перед нами падающие молнии похожи на толстые колонны из огня, у которых вдруг отламывалась верхушка. Разрушаясь, колонны падают — куда? Близко, а может быть, далеко, — в море.

Так мы и стояли, смотрели, слушали, неизвестно сколько времени. Потом пошли наверх, — там закрыты ставни, ничего не видно. Только грохот — взбесившаяся Юпитерова конница скачет по священной дороге. И так — до утра.

* * *

Октябрь. Мы покинули наш ‘почти-рай’. Мы опять в Риме, — увы, ненадолго. Через несколько дней — Париж, дождь, мокрые тротуары, монпарнасские поэты…

Сегодня последнее воскресенье. Пойдем в гости к нашему знаменитому соотечественнику, ‘мудрецу на Тарпейской скале’⁹, Вяч. Ив. Иванову.

В Риме, после Парижа, все ‘рукой подать’. Мы идем пешком.

Вот и волшебная лестница Капитолия. Волчицы не видно. Она спит. Да ее, кажется, перевели из левого густого садика в правый. Там тоже пещера.

Марк Аврелий на предвечернем небе¹⁰. Что за величие покоя! В одном мановении руки — мир всего мира… Обогнув М. Аврелия, идем по узкой улочке, меж старых дворцов. Мы уже на знаменитой скале, сейчас дверь В. И-ва, но невозможно не остановиться на этой маленькой открытой площадке: под нами Форум, далее — Колизей, и все — в оранжевом пылании заката. Голос вечернего колокола, Ave Maria…

С крутой улочки в дом, где живет В. И., нет ступеней. Но старые дома на Тарпейской скале — с неожиданностями. Стоит пройти только через переднюю и маленькую столовую на балкончик — там провал. И длиннейшая, по наружной стене, лестница: шаткая, коленчатая, со сквозными ступенями, похожая на пожарную. Она спускается в густой зеленый садик. Но пусть об этом садике скажет сам его хозяин-поэт, в стихотворении, только что написанном и посвященном своей постоянной сотруднице, помощнице в научных работах. (Она же, эта изумительная женщина, и ‘гений семьи’: с В. И. живет его милая, тихоликая дочь, музыкантша, профессор римской консерватории, и сын студент.)

Вот эти стихи:

Журчливый садик, и за ним

Твои нагие мощи, Рим!

В нем лавр, смоковницы и розы

И в гроздиях тяжелых лозы.

Над ним, меж книг, единый сон

Двух сливших за рекой времен

Две памяти молитв созвучных

Двух спутников, двух неразлучных.

Сквозь сон эфирный лицезрим

Твои нагие мощи, Рим.

А струйки, в зарослях играя,

Журчат свой сон земного рая.

Кто из петербуржцев-писателей не помнит знаменитую ‘башню’ на Таврической и ее хозяина? Минули годы (и какие!), все изменилось. Вместо башни — Тарпейская скала и ‘нагие мощи’ Рима. Вместо шумного роя новейших поэтов — за круглым чайным столом сидит какой-нибудь молодой семинарист в черной ряске, или итальянский ученый. Иные удостаиваются ‘a parte’ {Уединенная беседа (ит.).} в узком, заставленном книгами, кабинете хозяина… Все изменилось вокруг, — а он сам? Так ли уж изменился? Правда, он теперь католик, но эта перемена в нем мало чувствуется. Правда, золотых кудрей уже нет, но, седовласый, он стал больше походить на древнего мудреца (или на старого немецкого философа). У него те же мягкие, чрезвычайно мягкие, любезные манеры, такие же внимательные, живые глаза. И — живой отклик на все.

Мы отвыкли от встреч с людьми настоящей, хорошей культуры. А какое это отдохновение! Вяч. И-в, конечно, и ‘кладезь учености’, но не в том главное, а в том, что заранее знаешь: с ним можно говорить решительно обо всем, он поймет значительность всякого вопроса, в любой области. Как он сам на данный вопрос отвечает — уже не столь важно: мы иногда не соглашаемся, спорим, но спора не делим, взгляд В. И. сам по себе всегда интересен, любопытен, споры же — бесполезнейшая вещь на свете.

Но особенно живо воскресла передо мною ‘башня’, когда мы заговаривали о поэзии, о стихах. Мы привезли в тарпейское уединенье несколько томиков современных парижских поэтов. Утонченный их разбор, давший повод к длинным речам о стихах, о стихосложении вообще, — как это было похоже на В. И. тридцать лет тому назад! Скажем правду: в этом человеке высокой и всесторонней культуры, в этом ученом и философе, до сих пор живет ‘эстет’ начала века. И, может быть, ‘эстета’ в себе он больше всего и любит.

Невольная зависть. В самом деле, что такое новейшее наше разочарование в эстетизме, в литературе, в силе слова? Ведь это, пожалуй, только дань безумным ‘темпам’ нашего времени, погоне за всяческой ‘актуальностью’. Искусство требует мира и тишины, а нам некогда слушать голос муз, мы слушаем радио.

Так или иначе, жители Тарпейской скалы счастливее многих из нас. У них и садик, ‘земной рай’, и музыка, и книги, и научный труд, и стихи, и Ave Maria из-за римского Форума…

Но не будем завидовать. Лучше порадуемся за них.

Рим. Октябрь, 37 г.

Впервые: Сегодня. Рига, 1937. 23 декабря. No 352. С. 2. Вошло в изд.: Гиппиус З.Н. Арифметика любви (1931-1939). СПб.: Росток, 2003. Сокращенный вариант под названием ‘Поэт и Тарпейская скала (О Вяч.Ив. Иванове)’ напечатан в ‘Иллюстрированной России’. 1938. No 2. 1 января. С. 1-2. Он воспроизведен в кн. Иванова Л., 1990. С. 371-373. О пребывании Гиппиус в Италии см.: Джулиано Дж. Русские в Италии: Словарь. [Электронный ресурс] URL: http://www. russinitalia.it/dettaglio.php?id=212. Печатается по изданию 2003 г.

Гиппиус Зинаида Николаевна (1869-1945) — поэт, прозаик, журналист, в эмиграции — центральная фигура русского зарубежья. Знакомство Гиппиус с ВИ восходит к 1904 г., когда ВИ стал постоянным автором издаваемого Д.С. Мережковским и Гиппиус журнала ‘Новый путь’. В последующие петербургские годы Гиппиус скорее дистанцировалась от ВИ и собраний на Башне. Дважды — в 1936 и 1937 гг.— Гиппиус и Мережковский несколько месяцев жили в Италии и Риме. ‘Мережковские ходили к нам ежедневно, сидели часами, разговорам конца не было’ — так запомнилась дочери ВИ Лидии гости из русского Парижа (Иванова Л., 1990. С. 341). Комментарий к очерку Гиппиус можно увидеть в краткой хронике встреч с ВИ в письмах 3. Гиппиус к В. А. Злобину: ‘Мне в Риме было веселее… один Вячеслав Иванов на Тарпейской скале чего стоил!’ (16 мая 1936), ‘Здесь оказавшийся Семенов пришел вчера и навел тоску &lt,…&gt, Потом он же оказался у Иванова, и Вячеслав тоже навел на меня тоску. Между прочим, глупо и вяло ругать не ругал, а подсиживал Георгия Иванова’ (6 июня 1936 г.), ‘Вяч. Иванов по-прежнему приятен и по-прежнему статичен’, ‘&lt,ВИ&gt, говорит только о стихах и даже Папой перестал интересоваться’ (цит. по: Шишкин А. Неопубликованное письмо З.Н. Гиппиус к Д. В. Иванову // Пути искусства: символизм и европейская культура XX века. М., 2008. С. 317). Ниже использованы некоторые примечания А. Н. Николюкина к изданию 2003 г.

¹ Тапарелли д’Азелио Массимо (1798-1866) — художник и писатель, итальянский политик.

² ‘Моав — умывальная чаша Моя…’.— Пс 59: 10, 107: 10. Моав — сын старшей дочери Лота, плод кровосмесительной связи ее с собственным отцом, эпоним (давший свое имя) моавитского народа.

³ Пий XI — папа римский с 1922 г.

⁴ …огромная римская Кампанья…— Имеется в виду Римская Кампания, большая холмистая равнина на юге области Лацио. Простирается от г. Рима до холмов Чирчео, территория равнины ограничена Тирренским морем на западе, Сабатинскими горами на севере, Албанскими на юге и Сабинскими на востоке.

⁵ Он пишет о… Лютере.— Книга Д. С. Мережковского ‘Лютер’ (из трилогии ‘Реформаторы’) издана посмертно на французском языке в 1941 г. и в 1990 г. по-русски в брюссельском русском издательстве ‘Жизнь с Богом’ (Ред.).

⁶ Веласкез (Веласкес) Диего (1464-1524) — испанский живописец.

⁷ Ливии Тит (59 до н.э.— 17 н.э.) — римский историк.

⁸ д’Аннунцио Габриеле (1863-1938) — итальянский писатель и политик.

⁹ Тарпейская скала — скала, с которой в древнем Риме сбрасывали осужденных на смерть преступников, которые таким образом символически изгонялись из Города.

¹⁰ Марк Аврелий на предвечернем небе…— Речь идет о конной статуе римского императора на Капитолийской площади.

З. ГИППИУС

Почти-рай:Встреча с Вячеславом Ивановым в Риме(Из итальянских впечатлений)

КОММЕНТАРИИ

Читайте также:

Почти-рай:
Встреча с Вячеславом Ивановым в Риме
(Из итальянских впечатлений)