В. В. Розанов
В. В. Розанов
Почти непоправимое дело
Почти непоправимое дело
* * *
Почти непоправимое дело, Розанов Василий Васильевич, Год: 1910
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Если какой воз никак не умеет ‘съехать с места’, то это — развод. Еще в царствование Александра I, во вторую его половину, когда везде был дух и направление Аракчеева и Фотия, члены тогдашнего Государственного Совета, конечно вполне ‘правительственного’, высказались однажды по поводу развода, почти вовсе переставшего даваться после усилий в этом направлении известного кн. Голицына, обер-прокурора Синода и министра духовных дел. — ‘Что же делать, — говорили убеленные сединами старцы-государственники, для себя лично, конечно, не нуждавшиеся ни в каких разводах, — что делать мужьям ввиду все более и более увеличивающегося распутства, мотовства и во всех отношениях отвратительного поведения жен и вообще женщин общества? Став под защиту закона о нерасторжимости брака, они повели себя так, что от родовых накопленных состояний их мужей скоро ничего не останется, а семейная жизнь общества превратилась в посмешище. Девицы так подготовляются родителями и так ведут себя, чтобы какими бы то ни было способами, но только выйти замуж, как и за кого — почти безразлично: потому что нерасторжимый по закону брак тем самым по закону никого не связывает в поведении. Раз она замужем, муж ничего не в состоянии с нею сделать: кроме как убить или избить ее. Но за первое он ответит, а ко второму никто неспособен с женщиною, притом избранною им же, по естеству человеческому и почти всеобщему. Что же делать мужьям? Они отъезжают от жен в другое имение, если есть оно, а нет, уезжают куда-нибудь. Жены же, вполне обеспеченные отданною им половиною состояния, наслаждаются привольною жизнью, имея честное и уважаемое положение замужней женщины и не стесняемые маленькими детьми, число которых при отъехавшем муже не перестает расти. Ныне все роды и семейства перемешались, — так как при законом установленной нерасторжимости брака жена может иметь детей от кого угодно, — и все потомства перемешались и неудержимо все более перемешиваются. Сие положение кажется быть невозможным’*.
______________________
* Мнение подробно приведено мною в моей книге ‘Семейный вопрос в России’, том второй.
______________________
В браке Пьера Безухова с красавицею Elen, дочерью ‘князь Василья’, в ‘Войне и мире’ Толстого, нарисована картина этого тогдашнего брака, начала XIX века. Но как положение брака не изменилось и ‘повод к разводу’ все тот же один: ‘застать со свидетелями на месте преступления‘, то брак и к середине XIX века остался тот же: и Тургенев в ‘Дворянском гнезде’ опять нарисовал ту же картину. Жена Лаврецкого уезжает в Париж, где кутит с актерами и художниками, а ‘закон’ насмешливо указывает мужу: ‘Что же, возьмите свидетелей и поезжайте в Париж. Если, на ваше счастье, вам удастся, но только прихватив этих свидетелей, застать вашу жену на месте преступления, то мы расторгнем брак, оказавшийся прелюбодейным. И разрешим вам вторично вступить в брак, а прелюбодейную жену вашу приговорим к вечному безбрачию’.
И хотя все это было похоже на насмешку, и даже прямо содержало в себе насмешку, но… как же и кому об этом скажешь?
Единичный человек — всегда бессилие, слабость, слаб ‘сконфуженный человек’, каковым не может не чувствовать себя всякий обманутый и осмеянный муж. Тут дай Бог сил дотащиться до суда или обо всем этом ‘рассуждающего’ учреждения… А ‘учреждение’ — в 2-3 этажа, громада, внушительность и представительность. И там ‘сонм’ лиц, ‘уполномоченных’ от государства и действующих ‘по закону’…
Только по закону: что же было тут делать Лаврецкому или Пьеру?
— Не запрещаем-с… Рекомендуем-с… Ловите, но — только со свидетелями. Дайте протокол: и будете счастливы.
— Но ведь в Париже… Где тысяча гостиниц… За запертою дверью. Замок, сторожа, в комнате всегда две двери. Нельзя… Не могу… Невозможно!
— В сии подробности мы не входим. Как угодно. Но без свидетелей и протокола — нельзя.
Мужья стали утирать слезы…
Потом догадались: просто перестали жениться, когда брак есть явно ‘вовлечение в невыгодную сделку’… И в ‘Крейцеровой сонате’ тот же Толстой описал, как девицы, эта определенная, им описанная, и вообще все, помощью джерсеек, выставленных бюстов, оголенных плеч, а то так кокетничая умом и ‘душою’, доводят кого-нибудь и вообще кого угодно до этой ‘явно невыгодной сделки’… после которой женщине ‘все открыто и возможно’, и вполне безнаказанно.
‘Нерасторжимость брака’, или сведение к фикции его ‘расторжимости’ через требование свидетелей и протокола — это и есть открытие полной ненаказуемости в браке собственно преступлений против брака же, против жизни брачной. И притом через это устанавливается ненаказуемость не только судебная, юридическая, но и нравственная, в виде ‘суда общества’… Только бы ‘повенчалась’, а там ‘кто же будет судить?’… Могут быть слухи, разговоры: а так как ‘обо всех идут разговоры’, — ибо всеобщее положение таково, — то, естественно, они идут в тоне извиняющей шутки. Кому, кроме одного мужа, неудобна такая жена? М-те Лаврецкая на отъезде?.. Елен Безухова? Напротив, всем ‘приятна’… Мешать она решительно никому не мешает.
Муж одинок… Всем смешон. Он, естественно, старается прятаться, уходить от общества. Потому что и в самом деле он обществу глубоко не нужен.
Совершенно противоположно своей жене!
Какие же идиоты из мужчин находятся еще, чтобы жениться? Находятся… верят… надеются… увлекаются. И не всегда обманываются: объявите в стране, что все люди могут безнаказанно резать друг друга: и все-таки большинство не будет резать, — огромное большинство, почти все те, которые теперь не режут. Преступность — в нервах, а не в законе. И хотя закон сказал: ‘Только повенчайтесь, а там живите как угодно и хоть все вповалку’, все живут парами, и даже вообще верно, потому что это врожденно.
Поставлена, законом, перед всеми помойная яма: ‘пейте’. Но все проходят к колодцу и пьют оттуда.
Эта-то фактическая верность и скрывает все, всех людей обманывает некоторою формою благочестивого и благородного обмана. ‘Столько семей верных, — и люди продолжают и продолжают вступать в брак, совершенно не видя, что юридическое положение брака в стране, его законодательная постановка такова, что, собственно, из мужчин ни один не должен бы вступать в брак.
Верят лицу (невесте): и не приходит на ум, что, повенчавшись, она становится в такое положение, что лишь при нежелании может не зарезать морально и всячески мужа, а ‘по закону’ может сколько угодно ‘полосовать’ его.
‘Нерасторжимость брака’, по закону и принципу, есть введение карамазовского ‘все позволено’ в брак, т.е. это есть упразднение, разом и в одном слове сказанное, в одном учреждении сделанное, всей нравственной атмосферы брака, всякого его этического смысла, даже всякой его бытовой, практической возможности. Только ‘лица’ спасают… Николаи, Марьи… В законе же не только всякое ‘спасение’ уничтожено, но уничтожена самая возможность его найти, его начать отыскивать.
Еще иными словами: ‘нерасторжимость брака’ в слове, принципе и законе есть своеобразно выраженная формула уничтожения самого брака… подрыв всех его идеальных, идейных основ и столпов.
Подвинуть вперед ‘воз’ развода никому не удается оттого, что это вовсе не ‘афоризм’ какой-то, как многим кажется, а часть и член духа и системы. ‘Не надо брака вообще и никакого, не надо семьи‘, — это внутренний, чистосердечный голос аскета, голос самому себе, голос о самом себе, не внешний, не для мира и народа. Внутреннейшее убеждение самой природы, ведь если бы этого инстинктивного, в крови и нервах содержащегося, отвращения к ‘касанию женщины’ не было, то вовсе не родилось бы и самого аскетизма. Откуда же ему взяться?.. Но никто через тень свою не может перескочить. Аскеты, праведные, великие, совершенно не могут смотреть на брак иначе как на гадость, таков их вкус, таково и их убеждение. Но раз это ‘гадость’, которой ‘зачем быть’, то ‘клади в него всякую мерзость, и чем больше, тем лучше’. Вот психология, вот вся психология борьбы против развода. ‘Никакого выхода, какая бы мерзость ни творилась… Задыхайтесь‘. Просто они не могут иначе ни постигнуть, ни поступить. И глубоко искренно, наконец, совершенно честно в отношении своей личной природы. ‘Ну, что же делать, если чувствую, что это отвратительно: касаться женщины, иметь детей, прилепляться к жене. Как чувствую, так и поступаю. Мужья коснулись, не устояли. Пусть и глотают эту гадость, какую им принесло гадкое дело, вообще все гадкое и в основе своей гадкое. Кто полез в муть, не ищи спасения, кто надел веревку на шею, не жалуйся, что давит. Мужья и жены приходят к нам и говорят, что давит, но ведь они сами ее надели, не послушались наших предупреждений. И против своей природы мы никак не можем пойти и не можем с них снять веревки’.
Вот логика. Ее надо постоянно держать в уме, чтобы понимать здесь частности, понимать ‘текущее’, в законах, словах, в усилиях борьбы с одной и другой стороны.
В свете этой логики чувства как понятно вчерашнее известие, принесенное газетами (‘Нов. Вр.’ No 12232): ‘Св. Синод, при рассмотрении проекта о поводах к разводу, не согласился с предложением особого совещания, чтобы не только прелюбодеяние одного супруга, но и обоюдное прелюбодеяние супругов можно было признавать достаточным основанием к расторжению брака’.
Гниет дерево с обеих сторон… На это жалуются государство, общество. Но слышат в ответ: ‘И пусть с обеих сторон… Скорей дойдет до сердца, и тогда оно совсем упадет‘… Голос пустынь еще Сирии и Фиваиды, в духе которых воспитавшись, выросши, только и можно было повторить этот принцип. ‘Не нужно его, вовсе не нужно, ни в корне, ни в ветвях. Рубить его нужно, не спасать, не поливать, не отрезать гнилые части. Чем больше тут гнили, именно больше в этом одном дереве, в проклятой осине семьи, нам по духу и вкусу отвратительной, по мозгу и крови нашей, тем лучше. Мир должен кончиться, сгореть в грехах, отравиться в миазмах натуральной нечисти. Не мы же станем заливать пожар и освежать воздух и разгонять смрад. Не для этого пришли в мир’…
Тут споры напрасны… И глубоко бессильны.
Впервые опубликовано: ‘Новое Время’. 1910. 6 апр. No 12237.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_pochti_nepopravimoe.html.