Максимилиан Кравков
Максимилиан Кравков
Победа
Победа
1
1
2
2
3
3
4
4
Победа, Кравков Максимилиан Алексеевич, Год: 1927
Время на прочтение: 15 минут(ы)
С хребтов Абакана шли ноябрьские тучи, заметали снегом осенние красные поляны.
Толмачов Терентий Иванович был десятником маленького Бурлинского прииска. В этот голодный и беспокойный год прииск часто отрывался от главного стана неожиданными разрухами — отсутствием лошадей или неналаженностыо переправ. Или просто на время забывали об его существовании.
Тогда Терентий Иванович становился смотрителем и единственным начальством.
Сейчас в глухой и таежной долине реки Каменушки совершилось неслыханное для прииска событие — была закончена самодельная гидравлическая установка. Первая попытка механизировать работу!
Там, вверху, где шумел под ветром пихтач, напряженным трудом кучки людей была прокопана четырехкилометровая канава, подводившая воду к обильным золотом берегам Каменушки. Подошла вода из речки Чулыма, протекавшей много выше на таежном плато Бурлинского прииска.
Разница уровней создавала громадный напор. И струя из канавы должна была по трубам ринуться вниз, чтобы весной размывать золотоносную породу.
Затянувши потуже последний болт, Терентий Иванович похлопал озябшими руками и довольно оглянул свое хозяйство.
С крутого заросшего косогора металлическим змеем слезал трубопровод. Начинающаяся метель снежною пылью сыпала в жерла запасных труб, валявшихся как отрезки железных бревен, пудрила свежевзрытую землю, груды щепы и штабели желтых смолистых досок.
Как будто бы сделано все, подготовлено вовремя, до глубоких снегов, до трескучего холода…
Хорошо!
Терентий Иванович благодушно улыбнулся. Скобой поднялась его левая бровь, толстые губы засияли.
Лицо он брил, и от этого голова его казалась маленькой на широких откосах плеч.
И так кругло был налит он своим могучим телом, что ценители силы, глядя на него, удовлетворенно сплевывали через зубы и замечали:
— Свяжись с этим дьяволом только…
— Зашумит по весне наша машина! — подошел к Толмачову остренький старичок, приискатель Нефедов. — Сколько ни бились, а одолели!
Бились, действительно, много. Тонны тяжелого оборудования перегнали они силами крохотной своей артели за многие километры, через согры и горные перевалы.
По окрестным приискам собирали отдельные части гидравлического устройства, брошенные перед революцией прежними золотопромышленниками.
Много люди положили труда, а больше других Терентий Иванович.
— Как же это, — неустанно митинговал он на собраниях, — у старых хозяев механизмы работали, а у нас хлебный пар остался? Позор! Пользы своей понять не хотим. Давайте артель устроим, давайте гидравлику ставить! Весной все с золотом будем!
— Так-то так, — возражали ему, — механизмы, это полезно! А кто лошадей тебе даст экую тяжесть за сорок верст везти?
— Ага! — загорался Терентий. Иванович. — Как на прииске жить в домах казенных, то это мы любим! А если коня для общей пользы на день предоставить — так тягость! К чертям такую игру! Вношу предложение: всех, кто не даст лошадей, выселить с прииска!
И собрание, подожженное бушевавшим в толпе добродушным и сильным человеком, сквозь ругань и хохот поднимало руки!
Гидравлику везли так же, как недавно еще воевали с колчаковскими бандами. Без отстающих.
Но работали еще на веру, рискуя, не знали, как выйдет.
Когда же главные затруднения миновали, когда из разбросанных и отдельных костей собрался понятный скелет устройства, тогда настроение переломилось резко и целиком.
Все, даже косвенно участвовавшие в постройке, удовлетворенно почувствовали, себя пайщиками интересного и обещающего дела. Все восемнадцать старателей Бурлинского прииска, как доподлинные хозяева созданной ими установки, теперь дорожили гидравликой и любовно надеялись на нее.
К Толмачову относились по-прежнему, как свой к своему, только значительность человека оттеняли особым вниманием даже к самым простым его советам.
И все же, несмотря на почти всеобщее признание, Терентий Иванович не был вполне доволен.
Затея на Каменушке крепко и глубоко поссорила его со старым приятелем Корнеем Липатовым.
Вместе они открывали россыпь на Каменушке, вместе заложили в косогоре долины по орте [орта — горизонтальный ход в породу с дневной поверхности]. Всю прошлую зиму хорошо их кормила гора. Россыпь попалась богатая, золото появлялось гнездами и сразу, с лихвой, оправдывало работу.
Оба старались поодиночке. Терентий Иванович держался своей громадной силой — за троих переворачивал породу. Липатов брал тонким знанием дела. Дед его был бергал, умерший на казенном промысле. Отец сложил свою голову в рухнувшем забое алтайской золотопромышленной компании. Корней с материнским молоком впитал всю мудрость копаческого дела.
Как-то в июньский вечер оба вылезли из своих нор, согревались на солнышке от подземного холода.
Корней пил чай. Размачивал сухари в деревянной чашке. Узловатою горстью бросал их в рот, спрятанный в клокастых дебрях усов и бороды. Упрямое жующее лицо его приняло цвет красноватой глины, с которой возился он всю жизнь. На нем заплатками белели шрамы, память о разных случайностях в его беспокойном деле.
Услышав Терентия Ивановича, он поднял на него холодные, недоверчивые глаза. Ел, не меняя позы. Точно пережевывал слова собеседника.
А Терентий Иванович говорил, зажженный мыслью:
— Так как же, Липатов? Я все обдумал, выходит славно! Чем здесь вручную рыться, давай гидравлику поставим!
— Хорошо, что говорить, — согласился Липатов, выплеснув из чашки, и посмотрел на солнце, — однако, пойти, еще до ужина покопать!
— Так я артель сколачивать буду! — крикнул вслед ему Терентий Иванович. — На собрании потолкуем…
Липатов не ответил и, наклонившись, скрылся в орте.
Поздно к вечеру Толмачов собрал инструмент. Низкие своды капали водою. К земляной стене липло тусклое пламя свечки, освещая косые пласты песков. Остро пахло погребом и сырой глиной.
В орту вошел Липатов. Обычно он уходил домой один, не дожидаясь соседа. И сразу начал медлительными словами:
— Насчет артели ты говорил. Ладно ли будет, парень?
— А почему?
— Так нас-то отсюда сгонит гидравлика?
— А мы сами будем работать в артели, дядя Корней.
— Сами! — раздражился Липатов. — Весь прииск пойдет. Все восемнадцать гавриков!
— Так каждый за весну золота больше возьмет, чем мы с тобой за полгода!
— Чего дурака валяешь, Терентий! — закипел Корней. — Не в начальство ли метишь? — И, спеша потушить обиду, пояснил: — От гидравлики этот увал в одно лето слетит. Так ведь? А при нашей работе вдвоем он верных два года прослужит. При чем тут весь прииск? И какой ты есть благодетель для всех? Мы с тобой Каменушку нашли, мы и пользоваться ей будем!
Так и вышла первая крутая запинка. До этих пор работали дружно, а теперь заговорили как чужие…
Терентий Иванович любил машину и много имел с нею дела. Работая на Бурлинском прииске, он скучал, погрязал и тупел в примитиве старинных, дедовских навыков, давно лично им пережитых и брошенных.
Из другого, крупного и лучше организованного района, года два перед этим, бежал он сюда от преследования интервентов. И, с несложным своим багажом, перенес тоску по электричеству, рудным фабрикам, пневматическому бурению и другим чудесным механизмам и устройствам.
Услышав, что здесь когда-то, при старых хозяевах, применяли гидравлическую установку, он воспринял это как подлинное оскорбление для своего самолюбия квалифицированного рабочего и приискателя.
— Почему же им было можно, а нам нельзя? — негодующе агитировал он повсюду.
Теперь, когда кончилось колчаковское царство, рванулась душа на свободу! Не было удержу за сорок лет накопившимся силам. Хотелось большого и смелого дела, чтобы всех затащить в его бурный поток и первому ринуться с головою!
Потому-то, когда удалось отыскать Каменушку и выяснить, что вся обстановка на ней отлично подходит к устройству гидравлики, он сразу же ‘взял быка за рога’ и взбаламутил весь прииск.
До самых глубин простой души своей убежден был в пользе и выгодности механического устройства. И никакими сомнениями и опасками невозможно было запутать его прямолинейного расчета.
— Знаний поставить не хватит, — пугали маловеры.
— Своим умом дойдем! — отвечал Терентий Иванович.
— Большевик ты, Терентий! — стервенел, бывало, Корней.
— Большевик и есть, — добродушно смеялся Терентий Иванович.
На месте, у орт, окончательно порешили. Устали от криков и спора, от ненужных доказательств. Раскололись на две непримиримые стороны.
Сидел на бревне Корней, руки скрестил, смотрел с презреньем. Брови лохматые у него, точно щетка. Кончились все слова, осталось одно упорство. Ощетинился, как старый кабан перед собакой!
— Отбирайте, на это вы хваты!
— Корней Никитич, — пробовал взмокший от пота председатель рудкома, — по-хорошему надо! Ты труд свой затратил — артель уплатит…
— Ничего мне не нужно. Уйду от вас на Холодный Ключ!
— Сам в артель поступай! — отчаянно убеждал Терентий Иванович. — Коль не ладно что — посоветуй.
— Ты молчи, смутьян! — гневно вскочил старик, — головы людям забил и празднуй! Пока гидравлику твою бандиты не разорили! Посоветуй… Цените вы приискателей настоящих!
— О бандитах запел, — взорвался Никишка Маркин, — ценим таких приискателей — пятачок за пучок!
— Стойте, язви вас! Стойте! — кричали люди, затаптывая ссору.
Трясся Корней. Тыкал перстом:
— Твоя, Терентий, работа! Спасибо, запомним! — повернул — и в лес.
Сгоряча погнался было за ним Терентий Иванович. Под пихтами оглянулся Корней. Сломил о колено в досаде палку, концы по кустам разбросал.
— Попомнишь меня ты, Терентий! Ох, крепко, братишка, попомнишь!
С этих пор началась между ними вражда. Корней действительно ушел на Холодный Ключ. Перетащил туда даже крохотную свою избенку. Совсем и горько обиделся на людей…
Всякий раз вспоминалась Терентию Ивановичу эта история, когда он приезжал на Каменушку.
— Задумался, парень? — окликнул Нефедов. — Ехать пора!
Крутила метель. Подвывала тайга, и ветер трепал над снегом метелки осенних трав.
Терентий Иванович встряхнулся и зашагал к коню. До прииска было километров восемь…
Кольцом обступили горы небольшую снежную полянку.
Шерстью зеленой ершились в солнечный день. Синими и фиолетовыми холодели в огненных закатах и казались черными в хмурое ноябрьское утро.
На полянке ютился прииск — кучка серых домов, неровно рассыпанных по косогору, то выше, то ниже.
В одном из домов помещалась контора. Грязная, неуютная комнатка, забранная перегородкой. Стол отделен был перилами стойки. За стойкой сидел Терентий Иванович, распахнув дубленый полушубок.
Рядом сырыми дровами шипела железка. Наружная дверь была заперта. На лавке, напротив, примостился Нефедов, гладил свисавшие вниз, как клыки у моржа, усы и встревоженно повторял, выкатывая напуганные глаза:
— Идут! Силой идут. Варваринский прииск совсем разорили! Шахту сожгли, разграбили под орех и смотрителя убили… Не было бы беды, Терентий?
Терентий Иванович голову опустил, подбородок опер о кулак, слушал, потаскивая зубами трубку. Наконец, заключил:
— Простая вещь, что придут! Дорога в Монголию через нас. Золото надо скорей увезти… Попробуй сегодня, Нефедов?
Старик тряхнул бородой, отрекся сразу:
— Не возьму такого греха! А вдруг по пути? Да что ты, Иваныч! Поеду сейчас, без всего. Пусть из главного стана милицию присылают. С ней и отправим.
— Пожалуй, что так, — раздумывал Терентий Иванович. — Но с дороги ты весточку дай: как и что.
— Понятно! Татары знакомые есть. Живо доскачут!
— Ну, езжай. Да дверь отопри, поди уже ждут!
Начался приисковый день — приемка золота.
С морозу ввалились люди. В кожухах. Бороды, словно сахарные, в блестящем инее. Терентий Иванович пододвинул к себе весы и открыл ящичек с разновесами.
Одноглазый старик открутил полу, глубоко засунул руку в карман, вытянул кисет. Осторожно справился:
— Сеянка есть?
— Есть. Сколько принес?
— Доль сорок, однако…
— Мало!
Терентий Иванович развернул пакетик, вроде тех, в которые заворачивают порошки. Высыпал золотые крупинки на лист бумаги. Разгреб их магнитом. К подковке прилипли черные порошинки железного шлиха. Потом, наклонившись и выпятив губы, подул на золото, отметая неподдавшиеся магниту сорины. А затем пересыпал металл в чашку весов.
В комнатке переговаривались негромко, навалясь на скрипевшую стойку, внимательно наблюдали процесс приемки.
— Сорок одна, — объявил Терентий Иванович.
— Пиши, — вздохнул старик.
Толмачов выписал квитанцию на амбар, и старик степенно ушел, бережно зажимая в кулак бумажку.
— Следующий!
— Мало, ребята. Разве это работа? — укорял Терентий Иванович, следя за стрелкой весов.
Сдатчиков было трое. Из них одна женщина.
— Задавила вода, Иваныч, — объяснил высокий шахтер, — какая работа, когда шурф заливает!
— Заправляешь! — покачивал головой Терентий Иванович. — Помпу зачем не поставил?
— Дорого и возиться с ней надо, — увиливал шахтер.
— А потом придут да разорят! — откровенно, вырвалось у женщины. — На Варваринке все разорили!
Умолкли люди. В комнатке наступила тревожная тишина.
Когда посетители ушли, оставив в конторе натоптанный снег, прокислый запах овчин и махорки и желто-блестящую груду металла, Терентий Иванович запер дверь, ссыпал золото в медную банку и заколебался…
Обычно банка была бы поставлена в железный сундук. Толмачов повесил бы на нем замок и пошел бы за перегородку к себе обедать. А теперь не знал, что делать. Золота накопилось много — целых три фунта!
Терентий Иванович взглянул на стоявшую у стола двустволку.
На всем прииске было с десяток охотничьих ружей — плохая защита против бандитских трехлинеек.
— И опять, — бормотал самому себе Толмачов, — ребята у нас в разброде. А там ведь волки — народ военный!
— Чего ты бубнишь, — сказала из-за перегородки жена, — иди-ка обедать!
Наступил вечер.
Терентий Иванович вышел на крыльцо. Прииск как вымер. Ни голоса, ни огонька. Насупились горы, мрачно сливались с ночью.
В кармане мешочек от дроби, а в нем завязано золото. Весь остаток дня проносил его Терентий Иванович с собой. И при каждом движении тяжесть будила тревожные думы.
Спрятать в тайге — мешал снег. По свежим следам могли бы найти. В доме — негде. И ненадежно, и люди увидят…
А теперь не знал, что делать. Постоял и шагнул обратно в сени.
Опасность была где-то далеко, а когда наступит пора, тогда и отыщется выход! Такая была уверенность.
Но меры все-таки принял. Прошел в контору, зажег свечу.
Сегодняшний день поступило немного, около шести золотников. Толмачов достал свой мешочек, отвесил это количество и спрятал в казенный сундук. А в книге, куда заносилось поступление золота, сделал запись.
Жена похрапывала за перегородкой. На печке трещали сверчки, железка остыла, и в конторе сделалось холодно.
Решительно не спалось!..
Толмачов достал тяжелые серебряные часы, глянул, поморщился, щелкнул крышкой. Девять часов.
Ох, много времени еще до рассвета! Завтра, конечно, будет легче. Он поедет на Каменушку. И отлично припрячет металл.
Уже с неделю, как там прекратились работы. И тропу, вероятно, снегом теперь замело. Только бы дожить до этого завтра!
Он вздернул голову, уставился на замороженное окошко. Снег скрипит!
Прислушался, наваливаясь на подоконник грудью. Шаги! Идут к нему… Терентий Иванович вскочил. Заметался, не знал, куда рвануться.
Осилил себя и, слыша, как хрустнул снег на ступеньке, шагнул на цыпочках за перегородку…
Из печки тянуло теплом и печеным хлебом, на загнетке стоял чугун с водою. Терентий Иванович вытащил из кармана мешочек с золотом и, обжигая пальцы о горячую воду, сунул его в чугун.
В дверь постучали тихо. Толмачов послушал. Слышал сердце свое и жаркое дыхание. Стук повторился настойчиво и осторожно…
Терентий Иванович решительно подошел к двери и, на всякий случай держась в стороне, откинул крючок…
Из сеней зашептал знакомый голос. Тогда перевел дыхание. Стало легко.
За порог шагнул невысокий, закутанный человек, потянул за собою дверь. Поднял руку — предостерегает. Тише!
На цыпочках оба прошли в контору. Так и есть — знакомый шорец, Семен. Шепчет скоро, беспокойно косит глазами:
— Милиция будет к обеду завтра. С пулеметом идут! Много — отряд! Пашка Ефиму бежал — говорил. Ефим Шакиру бежал — говорил. Шакир мне бежал. Завтра придут!
— А те-то? — допытывался Терентий Иванович. — Банда?
Шорец испуганно сжался, затряс головой.
— Не знаю, не знаю!
Заспешил, забормотал по-шорски, и к двери…
Терентий Иванович проводил его, постоял опять на крыльце. Теперь уж и гор не видно — все укутано темнотой. Тихий шелест висел в тишине, редко липли к руке снежинки.
Терентий Иванович смотрел спокойно — соскочила с него тревога, будто рысь спрыгнула с плеч! И опять он почувствовал себя вчерашним и крепким.
Вернулся в комнату, не тая шагов, ухмыльнулся, взглянул на чугун и задул свечу. Лег на постель, застонавшую под его весом, и заснул, как здоровый, поработавший днем человек.
Потянулось длительное небытие. Проходили туманные, фантастические хороводы. А потом оборвалась цепь сновидений, и Терентий Иванович мучительно сопротивлялся неприятному, но упорному расталкиванию… И сразу открыл глаза!
Перед постелью со свечкой стояла испуганная жена, придерживая у груди рубашку, а в дверь колотили отрывистыми и требовательными ударами.
Толмачов вскочил и бросился отпирать. Сразу стало понятно, а от этого даже спокойно…
Нагибаясь, в дверь входили люди, а Терентий Иванович, пятясь, отступал назад.
— Вы управляющий прииском Толмачов? — спросил человек, одетый в синюю телогрейку, подпоясанный ремешком с серебряной бляхой.
— Я — десятник Толмачов, — с хрипотцой ответил Терентий Иванович.
— Все равно! Мы особый отряд полковника Чернышева. Где ваше золото?
Втиснулись вместе с Терентием Ивановичем в контору. Другие люди зашли в квартиру. Разрушили сонную теплоту холодом и тяжелым стуком прикладов.
— Золото… здесь! — указал Терентий Иванович на железный ящик.
Человек, одетый в шинель, шепнул другому и шагнул к Толмачову, кривясь усмешкой.
— Отопри, десятник! И книжечку золотую достань.
— Книга — вот! — тотчас же предоставил Терентий Иванович.
А когда, опустившись на пол, отпирал замок, то долго не мог попасть ключом.
Бандит, вероятно, был дошлый.
— Только? — возмутился он, потрясая банкой. — А где остальное?!
— Сегодня отправил, — прямо смотря в глаза, ответил Терентий Иванович.
— С кем отправил? — тихо и зловеще спросил другой. Выгнулся кошкой, вот-вот прыгнет, руку в карман запустил…
— Старичок у нас есть такой, — отвечал Терентий Иванович, — невысокий, усы висят. Всегда золото возит…
Бандиты переглянулись.
— Как фамилия? — резко крикнул одетый в шинель.
— Нефедов!
Звонкая матерщина хлестнула по комнате. Одетый в шинель тряс кулаком,
— Говорил — не отпускать! Даже обшарить, как следует, не могли!
Потом обернулся к Терентию Ивановичу:
— А с тобою что будем делать?
За окнами всплыл шум голосов, разорвался треском ружейного залпа…
Терентий Иванович вздрогнул. Бандит улыбнулся.
— Дом обыскать!
Взяли двустволку. Опрокинули сундук, разметав по полу домашнее барахло. Жена всхлипывала в углу.
— Ох, господи! Да что же это…
Из вещей ничего не взяли. Дрогнуло сердце Терентия Ивановича, когда со звоном брякнула об пол печная заслонка.
Бандит отодвинул в сторонку мешавший чугун и, освещая спичкой, заглянул в печь.
Терентий Иванович зажмурился. Прошла томительная минута…
— Нет ничего, ваше благородие!
Уходили гурьбой, шумно топая сапогами.
— А ты понадобишься еще нам, — сказал главный бандит Толмачову, — приходи к амбару.
В синем рассвете проснулся прииск. У въездов дежурили бандиты. Даже в то голодное и оборванное время выделялись своими лохмотьями. Только ружья и тревожно готовые кони говорили о странном войске, бродячем и бездомном.
Подъезжали к околице приискатели из окрестностей. За хлебом в амбар, по делам в контору. Оторопелые въезжали в поскотину, а обратный путь преграждался скрещенными винтовками.
Тогда, поневоле, липли к толпе, вздыхавшей у амбара.
В переднем ряду стоял Терентий Иванович, выделяясь могучими своими плечами. Как памятник, был на виду у всех.
Уж очень крупный, уж слишком видный!
Замерз от долгого ожидания, тосковал звериной тоской — не за добрым позвали к амбару… Уныло смотрел на зарю. Эх, далеко еще до обеда, далеко до помощи!
По ступенькам сбегали бандиты. К лошадям тащили мешки и свертки — справляли волчье свое хозяйство…
‘Кончат грабить — людьми займутся’, — ненавистно подумал Терентий Иванович. Ему захотелось сделаться маленьким-маленьким, вон как тот карапуз, который бесстрашно смотрел на невиданных дяденек…
Шепчутся бабы в толпе. С ужасом говорят:
— Фомку убили! Милые, побежал, а его и убили!
Глянул вокруг Терентий Иванович, ища опоры. Но прятали люди глаза. Повсюду пытливо следили настороженные оборванцы.
Шевельнулся народ.
Из дверей показался бандит. Согнулся, нес на спине мешок крупчатки. Такую муку выдавали по норме детям.
Зацепил за косяк, разорвался куль, и белый сыпучий поток хлынул на снег, обдавая несущего.
— Ворона! — загрохотали чужие люди. И бандит, матерясь, повернул обратно, растаптывая засыпанные ступеньки…
Жавшийся рядом старик не выдержал и заплакал. Терентий Иванович куснул губу и ступил назад.
На крыльцо поднялся человек, громыхая шашкой.
Расступились оборванные солдаты, и стихла площадь. Упало сердце — сейчас начнется!
Потухшее у него лицо, у бандита. Пепельное от небритой щетины, серое лицо истасканного по фронтам мальчишки.
Спешил и злился, а слова холостыми хлопками падали под крыльцо:
— Из амбара тащи, что хочешь! Мы — за народ!
‘Авось обойдется’. — стучала надежда. Не смотрел на крыльцо Терентий Иванович, слухом ловил — не конец ли?
— Кто у вас тут постройкой занялся?!
Цапнул за душу… Сразу остыла спина, в голове пробежало — выдадут или нет? Но чего же молчат так долго?
— Время ли, мужички? — продолжал голос, и стало легче. — Мы воюем, а вы для совдепии золото достаете? Гидравлику строите?!
Покосился Терентий Иванович и вздрогнул. Из переднего ряда впился в него глазами Корней Липатов… О бок стоял неприятель!
Затуманилось в голове. А Корней, прищурясь, смотрел в упор, дразнил усмешкой.
Незаметно подался назад народ, и один он, Терентий, как щит, стоял теперь перед крыльцом.
Вспыхнул Терентий Иванович, как будто ударили его, по щеке и собственный страх, и слова бандита… Рванулся ответить гневно и опять увидел Корнея, наблюдавшего любопытно и пристально…
— Кто к гидравлике нас проводит? — повелительно выкрикнул командир бандитов.
Тогда, почувствовав, как к щекам приливала кровь, Терентий Иванович сдвинул свое большое тело и негромко сказал:
— Я!
Толпа глухо ахнула.
— Живо седлай коня! Посторонние можете расходиться…
Щелкнул короткий выстрел. Какой-то бандит пальнул из нагана в бутыль с керосином, стоявшую на крыльце. Шарахнулась врассыпную толпа, испуганно отскочил Корней. Бандиты захохотали…
— Не поивши доедешь. Живей!
Торопили Терентия Ивановича. Двое. Раздраженные, с револьверами!
У стены жена рукавом обтирала слезы.
Конюшня стояла высоко. От нее был виден весь прииск. Виднелись на-мах уезжавшие люди, случайно попавшие сюда в это утро. Нахлестывал лошаденку Корней, мчался впереди других.
Нахмурился, увидя его, Толмачов.
Не застегивалась подпруга, уросил конь, словно судьба оттягивала выезд.
Жалея жену, торопился Терентий Иванович. Скорее — и все! Дальние проводы — лишние слезы.
— Чего ты, дурочка, плачешь, — мягко обратился он, хватаясь за стремя, — вернусь через час, и только!
Бандит поглядел на другого — прищурился. Женщина зарыдала в голос. Кони пошли.
Золотом обливало взошедшее солнце поляны. Розовыми цветами кудрявилась в утреннем паре заиндевевшая тайга.
Дружной рысью бежали кони, весело шли, поевши овса. Только люди, невыспавшиеся и бездомные, ехали мрачно…
Терентий Иванович впереди. Чуть позади его, почти что рядом, рысил начальник. Тот самый, который взял золото и говорил с крыльца амбара. Немного позади — с десяток всадников. Главный отряд остался на прииске.
Звериное положение было у Терентия Ивановича, и хитрил он зверино! Принял сразу простодушный и даже глупенький вид. Взглядывал нерешительно: так ли он едет? Никогда не случалось ему провожать военных…
Развязка была недалеко. Еще полверсты — и свороток налево, на Каменушку. Дальше незачем было хитрить — в колоде остались последние карты.
Недаром явился Корней, недаром съедал глазами — теперь припомнит!
Там, на площади, испугался его Терентий Иванович. А теперь вспоминал равнодушно.
Трудно ехать, а все-таки не жалел. Тучей взмылась тогда у амбара обида. Утонули в ней и страх, и осторожность. И сейчас, когда только косил на молчаливого бандита, опять, как гора, поднималась злоба.
— Волком помру, — угрюмо твердил Терентий Иванович.
Вот и пихта перед поворотом. Застучало в висках. Стиснул ногами лошадиные бока. Сразу как в воду холодную бросился — перечеркнул свою жизнь и дернул правый повод!..
Ехал взажмурку, невольно горбясь…
Но по-прежнему чмокала конская поступь, так же переговаривались сзади бандиты, и начальник их блеснул зажигалкой, закурил папироску.
— Проехали! — шептала тихонько озорная, к жизни возвращавшая мысль.
— Проехали! — загорались неверящие глаза…
— Проехали! — подтверждала бодрая переступь лошади.
Во весь широкий мир распахнулась душа:
— И вправду не знают дороги!
Уже высоко стояло солнце. Значит, бежали часы, не останавливалось время. Выходило, что можно было выдумывать — не все еще переиграны карты! Разостлала судьба перед ним морозный путь. Где-то там, впереди, тупик — успевай, пока не доехал!
Но так же, как вечером, когда до последнего мига не знал он, куда ему спрятать золото, так и сейчас не сумел представить конца этой страшной поездки. Твердо знал, что он обречен, и твердо надеялся одновременно на какой-то выход. Потому что был очень здоров и весел и очень любил прекрасную жизнь и эту тайгу, с ее величавыми пихтами и празднично блещущим снегом…