По ту сторону океана, Гамсун Кнут, Год: 1909 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 19 минут(ы)

По ту сторону океана.
Путевыя впечатлнія.

Кнутъ Гамсунъ.
Полное собраніе сочиненій.
Томъ первый.
Изданіе В. М. Саблина.

Рабы любви

Переводъ Е. Кившенко.
Изданіе третье.
Москва.— 1909.
http://az.lib.ru

Прошло три недли съ того дня, какъ я высадился на берегъ въ Америк, а между тмъ я только теперь въ состояніи послать вамъ этотъ отчетъ о моемъ путешествіи. Очень жалю, что не могъ сдлать этого раньше, но духъ былъ силенъ, а плоть была немощна. Въ средин августа я покинулъ Норвегію, гд мы уже даннымъ давно облачились въ пальто, а черезъ три недли попалъ въ страшную жару, доходившую до 90® по Фаренгейту въ тни. Такая жара сильно утомляла меня и разстроило мое, обыкновенно прекрасное, сентябрьское самочувствіе.

Я хочу попытаться все описать вамъ изъ голой вы, вотъ такъ — прямо по памяти. Да у меняи нтъ ни одного клочка изъ всхъ тхъ важныхъ для меня бумагъ, которыя были со мной на пароход: все пропало. Вс мои записи, замтки исчезли въ одну прекрасную ночь у Нью-Фаундлендской мели. У каждаго на моемъ мст помутился бы разумъ, у меня же при этомъ не вырвалось даже и крика. Я только опустился на свой желтый чемоданъ и, какъ мужчина, покорился непоправимому, невозвратимому. И къ утру я настолько уже владлъ собой, что оказался даже въ состояніи проглотить чашку чая.

——

Итакъ, мы оставили позади мостъ въ Христіаніи посл того, какъ усердно отмахали платками наши прощальныя привтствія, и шкиперъ представилъ вс квитанціи на весь грузъ эмигрантовъ, который пароходъ везъ съ собой.

— Теперь уже нельзя вернуться назадъ? — спросилъ мой юный спутникъ плаксивымъ голосомъ.

— Можно — въ Христіанзунд, но, надюсь, ты не сдлаешь этого?

— Ну, тогда я напьюсь и такъ проду много, много миль отъ моей родины! — прорыдалъ онъ.

Охъ, ужъ этотъ зеленый юноша! Ему едва только минуло семнадцать лтъ, и онъ еще никогда въ жизни не покидалъ домашняго крова.

Поднялись шумъ и суматоха. Шестьсотъ человкъ сновали взадъ и впередъ по налуб и стаскивали горы богажа въ трюмъ. Тутъ были и обднвшіе горцы изъ нашихъ высокихъ и безплодныхъ горныхъ долинъ, крестьяне съ датскихъ острововъ, ширококостые шведы, нищіе, бдные люди, обанкротившіеся купцы изъ городовъ, ремесленники, женщины, молодыя двушки и дти.

— Однимъ словомъ, здсь была вся переселенская Скандинанія.

— Да мы уже идемъ? — сказалъ мой сосдъ. — Случалось ли вамъ и раньше бывать по ту сторону океана?

— Да.

Говорившій былъ человкъ лтъ тридцати, толстый, веснушчатый, безбородый. На груди у него болталась цпочка, сплетенная изъ блокурыхъ волосъ, на ше красовался блый засаленный галстукъ, и уши у него были проколоты.

— Красивая страна — та, которую мы покидаемъ,— продолжалъ онъ,— самая красивая на всемъ свт.

И его добродушные глаза засіяли.

— Почему же вы въ такомъ случа покидаете ее?

Оказалось, что совершенно особыя обстоятельства были тому причиной. Онъ былъ семинаристомъ и одно время учительствовалъ. Звали его Нике, Кристенъ Нике. Затмъ онъ вступилъ въ какой-то теологическій споръ съ пасторомъ Магнусомъ, и этотъ споръ кончился тмъ, что онъ лишился своего учительскаго мста. Онъ разсказалъ о своемъ воззваніи къ гласности, къ общественному мннію, о четырехъ длинныхъ статьяхъ, помщенныхъ имъ въ монастырскихъ вдомостяхъ, и о томъ, какъ онъ безстрашно отвтилъ на письмо епископа: ‘Господинъ епископъ, ваше преосвященство можетъ отъ меня требовать невозможнаго, но исполнить этого я не могу’…

На лиц учителя отразилось необычайное воодушевленіе.

Нсколько человкъ присоединились къ намъ и прислушивались къ рчамъ возбужденнаго оратора.

На верхней палуб возстановились въ нкоторомъ род порядокъ и тишина, такъ что господинъ Нике могъ ораторствовать безъ особой помхи, только изъ люковъ, ведущихъ на нижнюю палубу, раздавался гулъ отъ громкаго говора людей, занятыхъ уборкой своего багажа и защищающихъ силою своихъ кулаковъ свои права на койку.

Четыре молодыя особы, въ нсколько эксцентричныхъ костюмахъ, извстныхъ подъ названіемъ ‘костюмовъ Карлъ-Іоганнъ’, задорныя, съ темными кругами подъ глазами, попарно прохаживались мимо насъ, весело болтая. Он какъ бы желали ознакомиться съ мстностью въ предвидніи будущихъ побдъ и оглядывались кругомъ большими, удивленными голубыми глазами, заговаривали съ каждымъ встрчнымъ матросомъ и безстрашно перелзали черезъ багажные тюки, преграждавшіе имъ дорогу, не вынимая даже своихъ маленькихъ полненькихъ ручекъ изъ кармановъ пальто. Если же которая-нибудь изъ нихъ оступалась, то вс он начинали громко хохотать и находили, что на пароход живется превесело.

Я спустился внизъ, чтобы отыскать себ койку по сосдству съ возможно боле чистоплотными сосдями. Но оказалось, что объ этомъ уже позаботился мой юный спутникъ: онъ сидлъ, точно императоръ на трон, на своемъ соломенномъ тюфяк и отражалъ каждую попытку овладть нашими койками потокомъ гнвныхъ словъ.

——

Невдалек отъ насъ находились койки Кристена Нике и его товарищей. Изъ нихъ двое были, по словамъ господина Нике, ‘самыми обыкновенными ремесленниками’, у нихъ былъ общій кошелекъ и общій чемоданъ, хотя они и не были братьями. Третій товарищъ обладалъ боле нжными руками и веселымъ, плутоватымъ лицомъ. Онъ происходилъ изъ купеческой семьи. Этотъ маленькій смшной человчекъ во все время нашего плаванія поддерживалъ въ насъ бодрость и веселость. Не страдая отъ морской болзни, всегда веселый, охотно всмъ помогавшій и всегда готовый ко всему и на все, онъ носился среди пассажировъ, расточая повсюду свои шутки и остроты. Самъ же онъ находилъ удовольствіе только въ одномъ, а именно — въ постоянномъ подтруниваніи и поддразниваніи своего товарища по путешествію, Нике, котораго онъ звалъ всегда просто по имени — Кристенъ, такъ что миръ и согласіе бывали весьма рдкими гостями въ ихъ бесдахъ. Случалось иногда, что онъ будилъ семинариста среди глубокой ночи, чтобы освдомиться о его здоровь или же чтобы сообщить ему, который часъ, и Нике просыпался взбшенный и клялся жестоко отомстить бездльнику за его продлки, а затмъ оба опять мирно засыпали. Теперь вс были въ сбор въ ожиданіи обда.

— Кристенъ долженъ сдлаться тамъ пасторомъ,— сказалъ купецъ. Тотъ расхохотался: пасторъ — онъ! Нтъ, для этого онъ былъ слишкомъ просвщенный человкъ. И онъ повернулся ко мн и спросилъ, чмъ, въ сущности, человкъ съ его образованіемъ можетъ тамъ заняться? Онъ не принадлежитъ къ числу людей, презирающихъ физическій трудь, но вдь надо же и ему отдать должное, въ немъ есть задатки для чего-нибудь боле высокаго. Ему очень улыбается мысль занять мсто профессора въ какомъ-нибудь американскомъ колледж.

Когда послышался колоколъ, призывающій къ обду, и на нижнюю палубу спустили огромные котлы съ ‘эмигрантской’ пищей, толкотня и шумъ возросли до такой степени, что я счелъ лучшимъ спастись бгствомъ и хотя бы нкоторое время пробыть на верхней палуб, такъ какъ, повидимому, членамъ нашимъ угрожала опасность. Даже матросъ, приставленный въ качеств полицейскаго къ нижней палуб, и тотъ счелъ положеніе вещей такимъ, что, по чистой совсти, ршилъ, что можетъ уйти подобру-поздорову теперь, пока онъ еще въ состояніи ‘итти’ безъ посторонней помощи.

Свободные и холостые люди могли еще отважиться вступить въ подобную битву, но у него въ Копенгаген остались жена и дти.

Пробывъ съ полчаса на верхней палуб и услыхавъ, что шумъ и суматоха внизу нсколько угомонились, я пошелъ туда. Мои новые знакомые, а также и мой юный спутникъ сидли вс вокругъ какого-то ящика и отрзывали маленькіе кусочки отъ большого куска прекраснаго желтаго сала, назначеніе котораго, какъ мн казалось, заключалось въ томъ, чтобы вызывать морскую болзнь, а они, между тмъ, съ наслажденіемъ поглощали его. И повсюду, на каждой койк, въ каждомъ укромномъ уголк вс были заняты дой. Да, человкъ живетъ ради того, чмъ онъ живетъ! и теперь ни на одномъ лиц нельзя было найти и слда тхъ слезъ, которыя еще такъ недавно проливались о только что покинутой нами родин. Сало лежало на ящикахъ, валялось кругомъ на полу и на тюфякахъ, дти играли имъ, молодежь бомбардировала имъ другъ друга, вс сидли съ саломъ во рту, въ рукахъ, на колняхъ, везд блестлъ этотъ жирный желтый продуктъ, оставлявшій всюду слды въ вид сальныхъ пятенъ. И съ какимъ радующимъ сердце аппетитомъ поглощали его многіе! Жителямъ безплодныхъ горныхъ долинъ, по всей вроятности, первый разъ въ жизни представлялся случай полакомиться, да еще сколько душ угодно, такой необычайной прибавкой къ ихъ обыкновенной пищ — сухому хлбу.

Но моему юному спутнику, такому же, впрочемъ, бдняку по происхожденію, какъ и я самъ, пришлось дорого заплатить за свой первый обдъ на борт океанскаго парохода. Онъ все время посл обда лежалъ на своей койк, чувствуя себя очень скверно, и я не могъ пройти мимо него безъ того, чтобы онъ не началъ говорить о сухихъ морскихъ сухаряхъ, да, о тхъ совершенно сухихъ добрыхъ морскихъ сухаряхъ, которые надо усердно жевать, или же онъ просилъ у меня какого-нибудь самаго врнаго средства отъ тошноты.

На господина Нике процессъ перевариванья такой необычайной пищи нагналъ какую-то апатію. Онъ относится ко всему этому очень спокойно,— говорилъ онъ,— но у него нтъ никакой охоты что-либо предпринимать. Затмъ мы слышали, какъ онъ очень усердно разыскивалъ одинъ извстный ключъ, заполучивъ его, онъ ужъ ни за что не хотлъ съ нимъ разстаться, хотя этотъ ключъ открывалъ доступъ въ такое мсто, куда имли право попадать и другіе.

——

Но какъ бы тамъ ни было, а пока среди эмигрантовъ все еще господствовало прекрасное настроеніе. Передъ уходомъ парохода изъ Христіаніи они выпили изрядное количество прощальныхъ кружекъ пива, да и въ ихъ дорожныхъ фляжкахъ нашлось еще нсколько хорошихъ глотковъ. Поэтому сейчасъ же посл обда появились гармоніи, и начались такіе оживленные танцы, что сильные люди очень скоро посбивали съ ногъ слабыхъ, а нкоторыя изъ женщинъ совершенно искренно запросили пощады.

Небольшая группа людей собралась на форштевен: тамъ методистскій проповдникъ изъ Америки — шведъ родомъ — плъ гимны и молился вслухъ о благополучномъ плаваніи. Обыкновенно переселенческая молодежь — неврующая, до того момента, когда опасность становится ощутительно близкой. А поэтому тутъ собралось только нсколько старыхъ гршниковъ, которые каялись про себя въ то время, какъ на нижней палуб цлая толпа веселыхъ людей отплясывала мазурку и нисколько не думала о Бог.

Господинъ Нике и купецъ прошли мимо меня. Господинъ Нике бранился. Онъ несъ странно. погнутый жестяной сосудъ съ желзной ручкой. Повидимому, котелокъ гд-то сильно пострадалъ.

— Это онъ сдлалъ,— сказалъ господинъ Нике.— Онъ сдлалъ это нарочно. Да, онъ слъ на него и согнулъ его. Посмотрите-ка сами.

Купецъ употреблялъ вс усилія, чтобы сохранить серьезный видъ. — Нтъ, это произошло совершенно случайно,— сказалъ онъ,— внизу тагсь темно, что я совершенно нечаянно слъ на котелокъ. — И оба пошли дальше, продолжая громко обсуждать это происшествіе.

Танцы продолжались до наступленія темноты, когда верхняя палуба ‘очищалась’ отъ пассажировъ. Пароходныя правила предписывали намъ всмъ, пассажирамъ нижней палубы, въ опредленный часъ находиться на нашихъ койкахъ, какъ только этотъ часъ наступалъ, нашъ провіантмейстеръ и одинъ изъ офицеровъ вооружались каждый маленькимъ, такъ называемымъ воровскимъ фонарикомъ, прятали его подъ платьемъ и принимались обходить вс углы и закоулки. И вдругъ внезаино и искусно направленный лучъ свта открывалъ гд-нибудь засидвшуюся и забывшую все на свт парочку. Раздавался крикъ испуга, дв пары расширенныхъ отъ страха глазъ таращились на фонарь, затмъ дв пары ногъ поспшно пробгали по палуб и спшили укрыться въ боле укромное и безопасное мстечко. Четыре эксцентрично одтыя молодыя особы даже потребовали, чтобы имъ показали то пароходное правило, которое запрещаетъ имъ сидть на палуб до появленія утренней зари. Он не желали врить существованію такого предписанія, но пришлось поврить, когда имъ показали пароходныя правила.

——

Мы вошли на всхъ парахъ въ Нмецкое море. Въ Христіанзунд мы побывали на берегу, написали нсколько писемъ, купили боле или мене съдобныхъ припасовъ, сколько только могли достать и сколько намъ позволили наши средства, и выпили немного пива. Это было послднее пиво, которое мы пили на европейскомъ континент. А теперь мы шли на всхъ парахъ по Нмецкому морю.

Было утро. Кругомъ меня вс просыпались. Пробило семь часовъ, черезъ часъ долженъ былъ явиться завтракъ. Многіе были уже одты. Я опять закрылъ глаза. Пароходъ качало. Отъ безпрестаннаго движенія и шума машины голова моя отяжелла, и я опять заснулъ.

Я проснулся отъ громкаго взрыва смха — это смялись мои товарищи, сидвшіе уже за завтракомъ вокругъ ящиковъ. И я проснулся какъ разъ во-время, чтобы видть, какъ ноги господина Нике скрылись за поворотомъ лстницы, ведущей на верхнюю палубу. Что же произошло? Господинъ Нике нашелъ селедочную головку въ своемъ котелк, куда онъ налилъ кофе, и отправился жаловаться капитану. Житель норвежскаго городка Хаугезунда, лежавшій слва отъ меня, спросилъ который часъ. Вс мои спутники проснулись и спшили покинуть свои койки. Изъ отдленія для семейныхъ доносились непріятные звуки, которые производятъ женщины, больныя морской болзнью, и я самъ начиналъ ощущать въ голов, а можетъ быть, и въ горл какое-то весьма непріятное чувство. Я поспшилъ надть сапоги и выйти на верхнюю палубу.

Тамъ и сямъ, въ мстахъ, защищенныхъ отъ втра, сидли блдные люди, которыхъ, повидимому, уже сильно тошнило, нсколько несчастныхъ, въ самыхъ отчаянныхъ и безнадежныхъ позахъ, почти совсмъ свсились за бортъ. Дулъ встрчный втеръ, и море становилось все бурливе.

Господинъ Нике вернулся сильно раздраженный и сталъ распространяться о злосчастной селедочной головк. Можно ли совмстить подобное явленіе съ новйшими требованіями гигіены?

Одинъ изъ уже страдающихъ спутниковъ, которому, повидимому, стоило немало труда держаться на ногахъ, не могъ все же не посмяться надъ раздраженнымъ семинаристомъ. Онъ даже взялъ на себя трудъ пролить нкоторый свтъ на это темное и подозрительыое дло.

— Эта селедочная головка — просто ловкая шутка одного изъ вашихъ товарищей,— сказалъ онъ.— Она не попала къ вамъ изъ кофейника, подумайте сами, вдь она бы не прошла черезъ его узкій носикъ.

Нике въ раздумьи опустилъ голову.

— То, что вы говорите, очень вроятно, я объ этомъ самъ уже думалъ. Носикъ кофейника, дйсвительно, очепь узокъ, и я не за тмъ ходилъ къ капитану, чтобы жаловаться — нтъ, это было бы ужъ слишкомъ глупо!

И господинъ Нике искренно говорилъ то, что думалъ. Право, это была уже слишкомъ скверная шутка. Въ конц концовъ, онъ сталъ высказывать опасеніе, какъ бы съ нимъ не произошелъ ‘тотъ извстный случай’, который обыкновенно бываетъ съ нимъ посл того, какъ онъ състъ какую-нибудь гадость.

А море становилось все неспокойне, и морская болзнь свирпствовала все сильне. Эмигранты одинъ за другимъ становились ея жертвами, а внизу, въ каютахъ перваго и второго класса, служащіе не знали, какъ и справиться съ уборкой и чисткой. Какъ немилосердно валила съ ногъ эта болзнь даже самыхъ здоровыхъ людей! Я часто бывалъ на мор и все же не выдержалъ и въ теченіе цлыхъ сорока восьми часовъ былъ ни живъ, ни мертвъ, я скоре даже склоненъ думать, что былъ мертвъ. До шотландскихъ береговъ я еще кое-какъ держался, но затмъ свалился. Однажды, когда мои страданія достигли высшей точки, и я безпомощно лежалъ въ какомъ-то углу верхней палубы рядомъ съ нсколькими товарищами по несчастью, сосдъ мой по койк слва, житель городка Хаугезунда, этотъ толстый, неуклюжій человкъ, который ухитрялся спотыкаться о свои собственные сапоги, прошелъ мимо меня и наступилъ, безъ малйшей на то надобности, на мою ногу. И я не былъ въ состояніи приподняться и воздать ему по заслугамъ, и онъ избгъ такимъ образомъ должнаго наказанія. Но въ общемъ, этотъ хаугезундецъ былъ очень услужливымъ человкомъ. Онъ таскалъ для меня желтые коренья изъ кладовой повара, когда я страдалъ отъ морской болзни, онъ принялъ сторону господина Нике, когда въ одинъ прекрасный день тотъ сцпился съ методистскимъ проповдникомъ по поводу чудесъ, а затмъ близъ Нью-Фаундлендской мели, когда я лишился всхъ моихъ записей и бумагъ, онъ прямо-таки объявилъ, что чувствуетъ это несчастье такъ же сильно, какъ если бъ оно было его личнымъ, и въ искренности его словъ я не могу сомнваться.

——

Мой юный спутникъ, господинъ Нике и оба ремесленника сидли внизу и развлекались, распивая бутылку рома. Молодого купца какъ разъ въ это время аттаковала черная ‘Венера’, совсмъ юная мексиканка, проводивъ друга своего сердца, шкипера изъ Зандефіорда, на его пароход обратно въ Норвегію, она возвращалась теперь на свою родину. Подобно рдкостному чужеземному зврьку, ходила она по палуб, ласковая и очень чувствительная къ малйшему вниманію, распвала испанскія псни и курила папироски, какъ мужчина. Купецъ заглядывалъ отъ времени до времени ей въ глаза, называлъ ее съ нжной интонаціей своимъ маленькимъ чудовищемъ, своей маленькой черной зврушкой — все слова, которыхъ она не понимала. Какъ-то разъ она затяла ссору съ одной изъ четырехъ особъ въ эксцентричныхъ туалетахъ la Карлъ-Іоганнъ. Маленькое, живое, полное огня созданьице накинулось на свою противницу и разразилось потокомъ англійскихъ бравныхъ словъ и насмшливыхъ прозвищъ, которыя, подобно солнцу ея родины, жгли и горли яркими кровавыми красками,— словъ, которыя были до того откровенными, что нтъ никакой возможности ихъ передать.

Пніе или, врне, что-то среднее между пніемъ и обыкновенной рчью раздалось позади меня. Это былъ господинъ Нике, онъ что-то лепеталъ. Онъ былъ пьянъ,— ромъ, повидимому, подйствовалъ на его голову. Съ безсмысленнымъ и счастливымъ смхомъ онъ говорилъ о томъ, что ничего не можетъ быть пріятне, какъ прогуливаться при лунномъ свт, да, ‘итти’ при лунномъ свт. И въ то же время онъ опустился на первое попавшееся мсто и продолжалъ лепетать.

Теперь тишина царила повсюду. Слышался только шумъ машины и огромныхъ волнъ, разбивающихся о бортъ и потрясающихъ до основанія пароходъ. Утомленные и больные лежали какъ попало — одни на койкахъ, другіе на своихъ сундукахъ и чемоданахъ. Мой юный спутникъ лежалъ на какомъ-то мшк, пустая бутылка изъ-подъ рому и стаканъ валялись возл него. Ремесленникъ сидлъ, опустивъ голову на грудь, и спалъ. Я подошелъ и встряхнулъ моего юнаго спутника. Онъ открылъ глаза и гнвно спросилъ меня, кто я такой и что я намренъ длать съ его саломъ, съ его собственнымъ обдомъ и корабельными сухарями. Позже онъ нсколько отрезвился и объявилъ, что съ моей стороны было совсмъ некрасиво, да, совсмъ некрасиво такъ внезапно его разбудить. Мы вдь столько времени были друзьями,— говорилъ онъ,— а теперь я его прямо-таки опозорилъ. Онъ, какъ видно, находился подъ вліяніемъ той навязчивой идеи, что онъ общалъ мн напиться, прежде чмъ онъ отъдетъ отъ своей родины на много-много тысячъ миль. Но вдь я и не думалъ его отъ этого удерживать или порицать его.

Между тмъ, вернулся купецъ и сейчасъ же сталъ освдомляться о господин Нике. Гд онъ? Онъ долженъ непремнно съ нимъ поговорить. А затмъ онъ сталъ разсказывать о томъ, какъ провелъ время со своей черной возлюбленной.

— Посмотрите-ка, какъ она укусила мой палецъ, эта негодница, эта безстыдная особа женскаго пола.

И онъ показалъ мн окровавленный палецъ.

Нсколько часовъ спустя господинъ Нике и мой юный спутникъ сошлись снова. Они стояли другъ противъ друга и заботливо разспрашивали другъ друга о здоровь. У обоихъ хмель во время сна нсколько испарился, они сконфуженно поглядывали другъ на друга, растерянно улыбались, глаза ихъ покраснли, они старались прочистить свои осипшіе голоса и, по возможности, ясно говорить.

Мы оставили позади себя Шотландію. Я осилилъ, наконецъ, морскую болзнь, и она оставила меня въ поко. Я проголодалъ сорокъ восемь часовъ, былъ въ теченіе сорока восьми часовъ просто нечеловчески боленъ и только въ послдній моментъ меня спасъ нашъ второй поваръ нсколькими ложками ячневой каши, сваренной на вод. Никогда не забуду, до чего это было вкусно. Вообще, весь экипажъ былъ очень добръ и внимателенъ къ намъ. Часто люди эти оказывали намъ какую-нибудь сверхлюбезность посл того, какъ мы, бывало, порядкомъ настрадаемся отъ качки. Когда мы нсколько свыклись съ пароходной пищей, она стала намъ казаться такой вкусной, что лучше и желать нельзя. Хлбъ былъ всегда прекрасно выпеченъ и давался въ обильномъ количеств, кром того, мы каждый день получали и пшеничный хлбъ.

Теперь мы плыли по Атлантическому океану. Мрачное, суровое, точно молитвенное выраженіе появилось на всхъ лицахъ.

Итакъ, значитъ, теперь…— ну, что же, съ Богомъ!

Что же касается моего юнаго спутника, то онъ объявилъ, что чувствуетъ себя дурно, какъ только начинаетъ думать о томъ необъятномъ понятіи, которое заключается въ словахъ ‘Атлантическій океанъ’. Кристемъ Нике отвтилъ, что объ этомъ нечего и думать. Такія мысли годятся только для женщинъ и дтей. Если все пойдетъ хорошо, то все и будетъ хорошо. Ну, а если все пойдетъ плохо, то придется умереть — и баста.

— Какое составили вы себ мнніе о смерти, Кристенъ? — спросилъ купецъ.

— Мое мнніе о смерти? Оно нисколько не разнится отъ того, которое составилось у большинства образованныхъ людей: это — конецъ всего и всему, это — заключительная точка всхъ великихъ идей. Будь вы, дйствительно, человкомъ, интересующимся подобными вопросами, я бы вамъ кое-что прочелъ объ этомъ изъ одной книги, которая находится въ моемъ сундук.

Я зашелъ въ семейное отдленіе — мстонахожденіе женатыхъ людей и молодыхъ двушекъ. Нижняя палуба была здсь раздлена на довольно большія отдльныя помщенія, получающія свтъ и воздухъ черезъ открытые на верхнюю палубу люки. Боле удобно устроенныя койки, обденные столы и скамьи придавали этимъ семейнымъ помщеніямъ нкоторую уютность. На нашемъ пароход было три подобныхъ помщенія, и воздухъ въ нихъ былъ лучше, чмъ гд-либо въ другомъ мст, если, конечно, не принимать во вниманіе огромнаго количества грудныхъ дтей и не мене большого количества женщинъ, больныхъ морской болзнью.

Во время моего посщенія какія-то дв женщины поссорились и ожесточенно сцпились, но, очень сдержанныя отъ природы и воспитанныя въ христіанскихъ семьяхъ, он ограничились тмъ, что вырвали другъ у друга нсколько клочковъ волосъ, а одна изъ нихъ, вдова, свшая на пароходъ въ Христіанзунд, дошла въ своей кротости до того, что избрала оружіемъ для борьбы свои собственные ногти.

Это маленькое невинное времяпрепровожденіе привлекло всеобщее вниманіе, и я долго наблюдалъ, какъ пассажиръ перваго класса — портной изъ Копенгагена — стоялъ и смотрлъ въ золотое пенснэ съ верхней палубы черезъ открытый люкъ на ссорящихся женщинъ, онъ покачивался взадъ и впередъ, поднимался на носки, переходилъ съ мста на мсто, даже какъ-то подпрыгивалъ, только чтобы ничего не упустить изъ этого интереснаго зрлища. Нсколько маленькихъ дтей выказывали, наоборотъ, совершенное равнодушіе къ этой борьб женщинъ,— они сидли, погруженныя въ какую-то серьезную думу и лакомились обрывкомъ старой газеты, лежавшей между ними, по временамъ они испускали какіе-то нечленораздльные звуки, при чемъ лица ихъ принимали самый глубокомысленный видъ.

Когда я вернулся къ моимъ товарищамъ, господинъ Нике только что приступилъ къ ‘устройству комфортабельной обстановки’, какъ онъ говорилъ. Да, онъ хотлъ провести время этого морского путешествія по-человчески, и если никто не хотлъ прибирать и устраиваться, то онъ всецло бралъ иниціативу на себя. Съ этой цлью онъ принялся воздвигать изъ сундуковъ и чемодановъ цлыя горы, ставя ихъ одинъ на другой, такъ что между ними образовался свободный проходъ.— Для прогулки,— объяснилъ господинъ Нике.

На верхней палуб дулъ такой холодный втеръ, туманъ былъ до того непріятенъ, а угольная пыль, вылетавшая изъ трубъ, такъ пачкала лица, что, право, это было съ его стороны великолпной идеей устроить нчто въ род крытаго бульвара для прогулокъ?! Житель городка Хаугезунда первый хватился своего чемодана, такъ внезапно исчезнувшаго съ обычнаго мста, и грубой, безжалостной рукой разрушилъ всю возведенную господиномъ Нике постройку, она съ минуту продержалась, а затмъ рухнула, усявъ весь полъ своими развалинами.

Погода становилась все холодне, сырой туманъ все густлъ, съ парохода нельзя было ничего различить, куда бы вы ни повернулись, въ какую бы сторону ни глядли, всюду надъ моремъ вислъ срый туманъ, точно дымящееся небо, сливающееся съ землей. И каждыя тридцать секундъ раздавался рзкій, протяжный свистъ сирены, грубый металлическій звукъ которой далеко разнесился по безконечному и безбрежному пространству океана.

——

Дни шли, и море становилось все неспокойне, штормъ крпчалъ, и масса эмигрантовъ валялись, полумертвые отъ страданій. Только въ вид рдкаго исключенія попадался на глаза здоровый человкъ, пощаженный морской болзнью. Мой юный спутникъ пролежалъ много дней на своей койк. Онъ говорилъ, что, право, не стоитъ ‘стоять’, когда подходитъ смерть. И онъ стоналъ и велъ себя, какъ неразумный маленькій теленокъ. Если онъ когда-нибудь,— въ чемъ онъ, впрочемъ, сильно со мнвается,— опять очутится на твердой земл, онъ никогда не станетъ жаловаться на такую бездлицу, какъ, напримръ, потеря пальца или ноги, потому что это сущіе пустяки въ сравненіи съ тмъ, что онъ теперь испытываетъ.

Въ этотъ періодъ времени я однажды встртилъ на верхней палуб господина Нике. Онъ не совсмъ увренно стоялъ на ногахъ и былъ смертельно блденъ.

— Что съ вами? Вамъ нездоровится?

— Ахъ, да, до нкоторой степени. Но здсь такъ сильно пахнетъ машиннымъ масломъ, кром того въ кухн жарятъ мясо, и отъ этихъ смшанныхъ запаховъ каждаго затошнитъ.

Когда же мы спустились внизъ, и когда купецъ угостилъ его табачной жвачкой подъ предлогомъ, что это единственное средство, которое можетъ его сейчасъ же излечить, господинъ Нике сталъ все больше и больше походить на трупъ. Онъ прислонился къ чему-то спиной, засунулъ руки въ карманы и закрылъ глаза.

— Не приближается ли вашъ ‘извстный случай’? — спросилъ купецъ, посмиваясь ему прямо въ лицо.

Но лучше бы онъ не спрашивалъ. ‘Извстный случай’ не только приближался, но былъ уже такъ близко, что не подозрвавшій столь злостной каверзы шутникъ дорого поплатился за свой вопросъ. Посл этого купецъ заявилъ, что, по его мннію, самое благоразумное, что онъ можетъ сдлать — это пойти и хорошенько выыыться. Съ этого дня господинъ Нике уже не покидалъ своей койки.

И дйствительно, казалось, что не будетъ конца этому положенію вещей. Море каждый день, нтъ, даже каждое утро, становилось все неспокойне, все бурливе. Туманъ то появлялся, то исчезалъ. Втеръ разгонялъ его на время, но онъ вновь являлся и окутывалъ весь пароходъ, безпрестанный, непрерывающійся ни днемъ, ни ночью скрипъ снастей достигалъ даже до нижней палубы. Какъ-то разъ ночью подломилось нсколько коекъ, люди, спавшіе на нихъ, скатились на полъ, обезсиленные болзнью, они натянули на себя одяла и, полуголые, продрогшіе, не имя даже силъ взять матрацы, они заснули на чемъ попало — на мшка и сундукахъ.

Около полуночи какая-то женщина просунула голову въ наше отдленіе. Она съ большимъ трудомъ взобралась по крутой лстниц, ведущей изъ семейнаго отдленія къ намъ.

Фонарь у насъ тускло горлъ, со скрипомъ покачиваясь, на желзномъ крюк, и голова женщины какъ-то странно и неестественно вырисовывалась въ отверстіи люка

— Не можетъ ли кто-нибудь изъ васъ пойти и сказать капитану, что на дн парохода слышится какой-то странный шумъ?

Никто не отвчалъ. Женщина, желая насъ разбудить, крикнула громче.

— Нтъ ли здсь кого-нибудь, кто можетъ доложить, что въ пароход образовалась течь?

Тогда многіе начали громко надъ ней смяться, но женщина, уходя, продолжала упорно бормотать, что корабль далъ трещину

Господинъ Нике все еще лежалъ на своей койк въ самомъ жалкомъ состояніи. Его ‘извстный случай’ теперь превратился въ одинъ безконечно продолжительный ‘случай’. Кто-то изъ его спутниковъ спросилъ его однажды, не умеръ ли онъ.

— Нтъ, такого счастья съ нимъ еще не слу-чилось,— пробормоталъ онъ.

Съ верхней палубы доносилась до насъ громкая команда офицеровъ, а капитанъ, этотъ покрытый золотыми галунами господинъ, всегда встрчавшій насъ, эмигрантовъ, насмшливыми взглядами и постоянно приказывавшій намъ не попадаться ему на дорог, стоялъ теперь собственной особой на капитанскомъ мостик. Мы слышали его голосъ, раздававшійся тамъ, наверху. Онъ рзко, отчетливо отдавалъ свои приказанія, и вс, не колеблясь, повиновались ему. У насъ у всхъ было такое чувство, что капитанъ, несмотря на все, самый лучшій человкъ на всемъ пароход,— да, въ эти минуты на лиц его не было и слда обычнаго насмшливаго выраженія.

Воздухъ и освщеніе въ семейныхъ отдленіяхъ оставляли желать лучшаго. Волненіе усилилось до того, что пришлось ошвартовать вс люки, выходившіе на верхнюю палубу. Большинство обитателей этихъ отдленій не покидало своихъ коекъ, дти лежали, тсно прижимаясь къ матерямъ, мужчины — съ безсмысленными глазами и широко раздувающимися ноздрями, неспособные къ какому бы то ни было движенію. Вверху, на самой послдней ступени лстницы, стоялъ совершенно здоровый и бодрый методистскій проповдникъ — пвецъ духовныхъ гимновъ. Онъ стоялъ тамъ съ обнаженной головой и обнаженной грудью, точно окаменвъ въ молитвенномъ экстаз. И всю ночь со вчерашняго дня простоялъ онъ такъ. Время отъ времени къ нему подходилъ какой-нибудь эмигрантъ и говорилъ съ нимъ. Когда разсвло, и вс люди проснулись, онъ вдругъ громко крикнулъ къ намъ внизъ.

— Я голосъ, говорящій съ вами во имя Господне!

И онъ принялся сыпать вокругъ себя словами покаянія и угрозами адскихъ мукъ. Но это былъ плохой храмъ,— этотъ пароходъ съ шестьюстами жалкихъ и страдающихъ эмигрантовъ!

Молодыя двушки посл безсонной ночи уснули, наконецъ, и кто знаетъ, можетъ быть, именно теперь имъ снился давно знакомый и пріятный сонъ о лихой и веселой мазурк. Что касается отцовъ и матерей, то каждый изъ нихъ несъ свое бремя, а поэтому проповдь методиста была гласомъ вопіющаго въ пустын. Вс жаждали только одного — покоя. Вс были до того измучены и обезсилены, что никто не могъ собрать своихъ мыслей, а потому не могъ и вспомнить ни единаго грха.

Купецъ былъ совершенно здоровъ. Онъ даже время отъ времени закуривалъ огромную и скверно пахнувшую трубку, конечно, длая это тайкомъ, такъ какъ, изъ опасенія пожара и изъ жалости къ больнымъ морской болзнью, строго воспрещалось курить. Господинъ Нике сейчасъ же почувствовалъ отвратительный табачный запахъ и сталъ грозить, что донесетъ на купца. Тотъ, въ отместку, началъ издваться надъ трусостью семинариста.— Да, онъ всего боится. И купецъ сталъ повторять: — Кристенъ труситъ, Кристенъ труситъ, Кристенъ отъ страха запряталъ подъ подушку евангеліе!

Нике, собравъ послднія силы, клялся и божился, что купецъ безсовстно лжетъ.

Вдругъ въ этотъ моментъ наверху что-то обрушилось со страшнымъ шумомъ. Трескъ и оглушающій грохотъ пронесся по пароходу. Насъ всхъ свалило съ ногъ, и морская волна прокатилась по ступенямъ нашей лстницы. Со всхъ сторонъ раздались страшные крики. Когда я, наконецъ, въ нкоторомъ род снова обрлъ себя, лежа животомъ на лиц жителя города Хаугезунда, я тотчасъ же вскочилъ на ноги и принялся отыскивать моего юнаго спутника. Его сбросило съ койки, и онъ лежалъ точно мертвый, съ крпко сжатыми кулаками и губами.

Когда я съ нимъ заговорилъ, онъ ничего не отвтилъ.

Когда же я его поставилъ на ноги и подвелъ къ койк, то оказалось, что онъ цлъ и невредимъ, и паденіе не причинило ему ни малйшаго вреда.

— Ну, да все это пустяки,— сказалъ онъ,— однимъ членомъ больше или меньше — не все ли равно! Нтъ, вотъ морская болзнь… Да, ужъ эта морская болзнь!..

Купецъ крикнулъ надъ самымъ моимъ ухомъ:

— Взгляните-ка на Кристена — онъ стоитъ на колняхъ на своей койк и цлуетъ евангеліе.

Закадычные друзья-ремесленники лежали на полу, и волна морская катилась черезъ нихъ. Крпко обнявшись и плача, они посылали послднее прости своей далекой родин. Опять хлынула къ намъ новая волна и принесла съ собой обломки дерева, Купецъ позволилъ себ, наконецъ, почтительно замтить, что у насъ начинаетъ какъ будто становиться немного сыровато, затмъ, обращаясь къ господину Нике и подражая его голосу и манер, онъ сказалъ:

— Смерть! Что есть смерть? — Только заключительная точка всхъ великихъ идей…

И какъ только господинъ Нике услышалъ эти слова, онъ поспшно сунулъ евангеліе подъ подушку и скрылся въ глубин своей койки — до того былъ онъ сконфуженъ этимъ. Но, начиная съ этого момента, погода стала измняться къ лучшему. На слдующій день мы могли итти уже полнымъ ходомъ, мой юный спутникъ могъ сидть на своей койк, а господинъ Нике находился на пути къ выздоровленію. Спустя двнадцать часовъ посл выдержаннаго нами шторма, ни на одномъ лиц не видно было и слда пережитыхъ ужасовъ и того выраженія покорности вол Божіей, которое было появилось у нкоторыхъ изъ путешественниковъ. Теперь вс набрасывались на котлы съ пищей съ той жадностью, которая бываетъ только у выздоравливающихъ отъ морской болзни.

——

Дождь, сильное волненіе и буря были въ теченіе всего плаванія нашими постоянными спутниками — исключительно рдкая погода въ август мсяц и въ Атлантическомъ океан. Когда же, наконецъ, установилась соотвтствующая времеіи года и мсту хорошая погода, большимство эмигрантовъ такъ возгордились этимъ, что не давали высказывать похвалы погод, точно считая это какимъ-то личнымъ для себя оскорбленіемъ. Да, никогда еще не оказывалъ Господь Богъ своихъ благодяній боле неблагодарнымъ людямъ. Только больные съ искренней благодарностью привтствовали наступленіе хорошей погоды.— Методистскій проповдникъ посреди парохода распвалъ свои гимны. Толпа совершенно незнакомыхъ и неизвстно откуда взявшихся людей вдругъ появилась на свтъ Божій. Люди, пролежавшіе двнадцать-четырнадцать сутокъ на койкахъ, не имя силы даже поднять головы, теперь выползли изъ самыхъ отдаленныхъ закоулковъ на верхнюю палубу и сидли блдные, исхудалые, похожіе скоре на деревянныхъ куколъ, чмъ на людей. Все усиливающаяся жара говорила намъ безъ словъ о томъ, что мы приближаемся къ берегамъ Америки. Птицы высоко кружились надъ нами, совершенію чуждыя намъ птицы, страннаго вида, со отраннымъ, непривычнымъ для нашего уха крикомъ. Паруса и дымящіяся пароходныя трубы виднлись на горизонт по всмъ направленіямъ. Какая-то норвежская барка подошла къ намъ и сигналами просила сообщить ей, на какой высот мы находимся.

Вновь появились такъ долго молчавшія гармоніи, вс страхи, вс ужасы были забыты.

Методистскій проповдникъ собралъ вокругъ себя небольшую кучку людей, они стояли на колняхъ и благодарили Бога, что онъ сохранилъ имъ жизнь.

Пароходъ вымылся и принарядился. На бортъ приняли лоцмана, пассажиры облачились въ самыя нарядныя одежды, и мой юный спутикъ могъ уже стоять на ногахъ.

И вотъ изъ моря выплылъ передъ нами Нью-Іоркъ, величественный, поражающій богатствомъ и разнообразіемъ красокъ — настоящій гиганть! Солнце заслонилъ какой-то туманъ, и въ этомі туман солнечные лучи дрожали и искрились, а городъ блестлъ близной мрамора и яркостью цвтныхъ кирпичей. Тысячи самыхъ разнообразныхъ флаговъ разввались на мачтахъ безчисленныхъ судовъ, сновавшихъ по всмъ направленіямъ, куда только достигалъ человческій глазъ, До насъ доносились уже шумъ и грохотъ колесъ и поршней на фабрикахъ, удары молотовъ и верфей, стукъ безчисленныхъ машинъ, работавшихъ своими желзными и стальными руками. Два какихъ-то господина, пріхавшихъ на маленькомъ пароход, поднялись по нашему трапу и вошли на цалубу. Это явилась полиція охраны здравія, которой мы, пассажиры нижней палубы, обязаны были показать наши языки и дать пощупать наши пульсы. Но вотъ съ другого маленькаго парохода поднимаются по трапу еще два господина. Это норвежскій консулъ и… америкаискій сыщикъ. Они ищутъ норвежца, какого-то Оле^:Ользена изъ Ризёра, виновнаго въ поддлк векселей. И они скоро находятъ его,— очень ужъ ясны его примты: онъ хромаетъ, и лицо его изрыто оспой. Въ теченіе всего плаванія онъ велъ себя тихо и скромно, и вотъ онъ какъ бы уже стоитъ одной ногой на американской почв, еще нсколько минутъ, и онъ былъ бы спасенъ. А тутъ явились эти двое и забрали его. Я никогда не забуду его лица: это искаженное ужасомъ лицо, эти углы рта, безпомощно вздрагивающіе въ то время, какъ консулъ читалъ ему приказъ объ его задержаніи. Кристенъ Нике стоялъ на форштевн. Онъ отошелъ нсколько въ сторону, такъ какъ все еще не могъ притти въ себя отъ изумленія, въ которое его повергло найденное имъ въ карман сюртука письмо, въ которомъ находилось порядочное-таки число кронъ, да, право, весьма приличное количество десятикронныхъ бумажекъ. Очень пріятный подарокъ для бднаго семинариста. И онъ никакъ не могъ понять, откуда явился этотъ подарокъ, и ужъ ни въ коемъ случа не подозрвалъ, что половину всей суммы вложилъ въ конвертъ его мучитель-купецъ. И мы медленно и спокойно вошли въ Нью-Іоркскую гавань.

По ту сторону океана.Путевыя впечатлнія.

Читайте также:

По ту сторону океана.
Путевыя впечатлнія.