ПО СТАРИНК
Разсказъ Дм. Крючкова
Дмитрій Крючковъ.
‘Огонекъ’, No 11, 1916
По старинке, Крючков Димитрий Александрович, Год: 1916
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Нашъ городъ нердкостный какой-нибудь,— много такихъ на Руси есть. Площади тонкія, улицы немощены, тротуарчики деревянные съ двринами, всхъ жителей тыщи три будетъ, а церквей тридцать. Какъ бывало владыка Діонисій — у насъ викарный въ монастыр проживаетъ — выдетъ, поднимутъ трезвонъ, въ домахъ все сотрясается. Въ церквахъ нашихъ много есть богатства, рдкостей, а все ничему не сравняться съ самой большой диковиной, что промежъ насъ ходитъ, со старинщикомъ нашимъ — Ильей Павловичемъ Принцевымъ.
Илья Павловичъ ничего себ, крпкій стариканъ, жилистый, длинный, жердяй, однимъ словомъ, Принцевымъ прозываться еще дду его указано — княжескимъ камердинеромъ состоялъ, большую деликатность показывалъ на манеръ какъ бы принца какого-нибудь. Илья Павловичъ у внуковъ того князя по вольной вол срокъ отслужилъ и въ нашихъ краяхъ поселился.
Давно это было, сталъ онъ на досуг присматриваться, нельзя ли какое дльце завести. А въ нашемъ кра нтъ дла прибыльне, какъ по старинк итти, у бобъ парчевые шушуны, жемчуговыя кики на красный товаръ мнять, у мужиковъ насчетъ ддовскихъ крестовъ да иконъ выспрашивать. Конечно, дло это тонкое, сноровки требуетъ, ну да и разуму-то Иль Павловичу не занимать стать.
Иной разъ такъ мужика облеститъ,— до старопечатныхъ прологовъ договорятся, по душ толкуючи.
Еще намедни, неподалеку эдакъ цлый кладъ — ‘Іисуса невдающаго скорби Богоматери’ нашелъ. За тридцать цлкачей вымнялъ, а самъ, баютъ, раскольникамъ за семь сотенныхъ отдалъ.
Къ домик у Ильи Павловича чего только нтъ — и книги разныя, и иконы древнія, цльный ларецъ крестами набитъ, полная горка серебра напихана — и чарочки и солоночки, и бакальчики, ложки елизаветинскія, табакерки екатерининскія и Великаго Петра, въ задней комнатк сундуки съ одеждой старинной, сюда Илья Павловичъ все сваливаетъ, что накупитъ, до разборки. Словно Мамай походомъ прошелъ, не разбери-бери — ризы поповскія и рогатина, слюдяной фонарь, столбикъ точеный, позолоченный отъ царскихъ вратъ, барской барыни туфельки шитыя — цлая гора накладена.
Большая прошла слава про Илью Павловича — раньше по старинк у насъ все больше ярославцы ходили, а тутъ онъ у нихъ весь торгъ перешибъ. Стали къ старинщику разные люди навдываться, ддовское добро привозить, Илья Павловичъ каждаго встртитъ но разному, а вс, глядишь, довольные ходятъ — объ другихъ старинщикахъ и слуху не стало слыхать.
Есть у насъ въ гостиномъ двор сапожный магазинъ Гаврилы Ивановича Маковкина — исконные купцы Маковкины всегда по сапожному товару занимались. Гаврила Ивановичъ купецъ не плохенькій, въ капитал, старостой у Успенія состоитъ. Всмъ, кажется, человкъ возвеличенъ: и достатку, и семейства Богъ далъ, хозяйкой не обидлъ, въ людяхъ почетъ, здоровья не мало, а вотъ, вдь, позавидовалъ Гаврила Ивановичъ Иль Павловичу — старому, да одинокому. Денегъ у Маковкина достаточно — слав старинщиковой возревновалъ.
Пришелъ какъ-то въ лавку мужиченки изъ худенькихъ покалякать: ‘У Ильи Павловича,— говоритъ,— извстное дло — снаровка да лётъ орлиный, намъ сропупымъ за нимъ не угоняться’. Ожесточился съ той поры Гаврила Ивановичъ — охота пропала ему перебить старинку у Ильи Павловича. Сначалу все молчкомъ да тишкомъ, словно невзначай обронитъ словечко, что молъ нтъ нынче любви къ старинк, только зря перемаклачиваютъ, кошели набиваютъ, а я бъ, молъ, ее въ чести содержалъ, въ чистой горниц, не сталъ бы въ анбаръ затрапезный сваливать.
По пятницамъ у насъ базаръ въ город — прежде и на немъ старинка бывала, да нон вся вышла, всю прикупили. Съ базара разъ заходитъ въ гостиный мужичекъ и проходитъ мимо Гаврилы Ивановича. ‘Что, дядя, продаешь?’ ‘Да по старинк, батюшка, пошелъ — ддовски книга осталась, ддка сталовромъ былъ, отъ руки книга писана, нон продать лажу, овсы плохіе, коняку кормить нечмъ, самъ знаешь’… Взялъ Гаврила Ивановичъ книгу — рукописная подлинно. Евангеліе, заставки узорами разукрашены, закладочка шелковая, шитая, вся повыцвла. ‘А что, дядя, просишь?’ ‘А десятку дашь — и то ладно’.
Гаврила Ивановичъ и торговаться не сталъ,— на рдкость повезло. ‘Схожу,— думалъ,— вечеркомъ къ Иль Павловичу, покажу новокупленку, пусть лопнетъ съ зависти перекупъ глотущій’. Не помнилъ, какъ и торгъ шелъ — побжалъ къ Иль Павловичу.
У Ильи Павловича важевато, не сразу, политично — не терпится Гаврил Ивановичу. ‘Вотъ какую старинку я ономнясь въ рядахъ, Илья Павловичъ, заполучилъ, извольте взглянуть’. Вздлъ очки Илья Павловичъ, взялъ книгу въ руки, полисталъ, вздохнулъ, плечомъ вздернулъ и обратно хозяину отдалъ. ‘Какъ будетъ ваша дума, Илья Павловичъ? Вещь стоящая — отъ руки писана, замтьте, и я а безцнокъ, такъ сказать?’ ‘А сколько дадено?’ ‘Десятка, Илья Павловичъ’. ‘Ну плакали ваша денежки, Гаврила Ивановичъ. Лно, конечно, для купца десятка дло плевое, а все же обдулъ мужиченка васъ, скоро обдулъ, начисто. Сами посудите — эти листы писаны, да посл вклеены, а т вотъ — печатаны и печать ихъ не древняя. Извольте прочесть: ‘Вниде Іисусъ въ весь нкупе’. Гд же это видано — по старому имя Господне не таково писалось’…
Молчитъ Гаврила Ивановичъ, а Илья Павловичъ соловьемъ разливается: ‘Да вы. гостюшка дорогой, не кручиньтесь — убытокъ невеликъ, а старинка дло тонкое, не всякому дано произойти. И, къ примру сказать, въ серебрахъ да шелкахъ выросъ, вокругъ князей ходивши, а въ сапожномъ товар, никакъ ничего не пойму, то-есть случись — въ мсяцъ проторгуюсь начисто. Кому ужъ какая путина указана’… Молчитъ Гаврила Ивановичъ…
Илья Павловичъ все свое тянетъ: ‘Намедни похалъ это по старинк, захожу къ мужичку знакомому: смотрю на стнк листъ — мухи его засидли, тараканы избгали. Пригнулся я къ стночк: манифестъ благодатный Царя-Освободителя. Ну, конечное дло, мужиченк гривенникъ въ зубы, листикъ себ. Извольте взглянуть, явственно пропечатано: ‘Осни себя крестнымъ знаменіемъ’ — всецлешенько, даромъ, что грязненько’…
Не выдержалъ Гаврила Ивановичъ: ‘Ну на что вамъ, Илья Павловичъ, манифестъ? Вы вдь, по старинк ходите?’ ‘Ваша правда, Гаврила Ивановичъ. Только посудите сами — мн 73 годика минуло, жизнь моя безпорочная, укромная — кто знаетъ, сколько отъ Бога вку положено. А листочку-то нолвка минуло — годикъ полежитъ, еще старе станетъ’… Разсердился Гаврила Ивановичъ, живо домой собрался, не захотлъ даже посмотрть, что еще изъ старинки у Ильи Павловича прибавилось. А Илья Павловичъ все съ благодушествомъ, съ тихостью, по-ласковому, по-хорошему: ‘Не гнвайтесь, Гаврила Ивановичъ, чрезмрно, что Господа гнвить,— книжку въ церковь пожертвуете. Зря ропщете,— васъ и такъ вознесло, возвеличило. Старый князюшка у насъ необъятнаго ума былъ человкъ, а и онъ попался при случа. Скажи разъ въ компаніи веселой, выпивши — я, молъ, вс языки разумю,— сейчасъ это ему пріятелишко неизвстно откуда арапа предоставилъ. Арапъ халды-балды по-своему, по-эіопски, а князинька молчокъ,— и стыдиться-то совстно, и поговорить съ арапомъ не объ чемъ. Такія-ю, сударь мой, дла случаются!’…
Лто задалось удачливое,— дождя въ мру и жарыни немного,— прямо благодать. Изладился Гаврила Ивановичъ къ знакомому попику въ Биричево на Петра и Павла въ гости създить. Собрался одинъ налегк,— въ Биричево недалечко, ко всенощному посплъ. Службу отстоялъ, пошли чай пить,— по пятому стакану осилили, про се, про то толковавши…
Попикъ въ Биричев, о. Мееодій — маленькій, ледащенькій, бородка козьимъ хвостикомъ, голосокъ съ трещинкой, поскрипываетъ, говоритъ частенько, невразумительно, руками на манеръ мельницы машетъ. Съ Гаврилой Ивановичемъ они — давнишніе други. Какъ что — другъ къ другу жалиться дутъ на тяготы людскія, на бсовскую шаль.
Выложилъ Гаврила Ивановичъ передъ другомъ всю невзгоду, затараторилъ попикъ во-всю: ‘Ужъ и не говори, Гаврюша, о старинк этой треклятущей,— она у меня въ загорбк сидитъ, сна не даетъ, юродица приблудная. Бывало понадутъ ярославцы: ‘Нельзя-ли, батюшка, старинки куповать?’ ‘Какъ нельзя, все льзя, купцы, милостивцы’. Сейчасъ имъ фонарикъ слюдяной подсудобишь альбо книгу подревне какую,— казн прибавленіе и въ храм чище. А нонче, братъ, подико съ ярославцами,— по всмъ церквамъ обскакалъ невдомый человкъ. Личность важная, нравъ зврскій, самъ изъ столицы, въ карман бумагъ не сосчитаешь,— отъ преосвященнаго повелніе, отъ губернатора приказъ, о наукахъ всякихъ свидтельства. Все-то самъ высматриваеть, вынюхиваетъ, торчкомъ переворашиваетъ, дохнуть не даетъ, въ списки пишетъ, каждую пустяковину подъ номерокъ ставитъ,— хоть лопни, такъ нонче узко стало. Да еще шабаршитъ невдомо чего: ‘У васъ,— говоритъ,— батюшка, непорядокъ, нтъ уваженія къ святын’. А съ чего ей уваженіе-то,— облупилось все, потрескалось, ничего не видать,— эдакой басы мужикъ въ изб держать не станетъ.
Намедни такой случай вышелъ, скажу теб, что лучше не надо. Было у меня еще до шебарши этой столичной кой-чего изъ старинки въ сундук складено. Прізжаютъ ярославцы — куповать нечего, все подъ номеркомъ да въ описи, ползъ я въ сундукъ, нашелъ крапильце финифтяное — такъ себ, мелочишка, показать стыдно. Ярославецъ за него: ‘пятьдесятъ цлковыхъ дамъ’. Я, конечное дло, въ торгъ, ну толковали, толковали, только зря — ‘подумай,— говорятъ,— отецъ, на досуг, на обратномъ пути снова къ теб будемъ’. А у меня, Гаврюша, самъ знаешь къ городу-то другъ пріятель Извковъ — въ духовномъ смотрителя помощникъ. Дай,— думаю,— съзжу, посовтуюсь, отдавать или нтъ по такой цн. Ну хорошо, пріхалъ я, а онъ близь старой трапезной въ монастыр возится, ящики устанавливаетъ — владык пожелалось древлехранилище завести. Я къ нему: ‘Оцни по совсти: маю ль аль достаточно купцы даютъ?’ Онъ это самое крапильце въ руки сгребъ, усмхнулся: ‘Оболванить тебя, отецъ, купцы хотятъ — за эдакую работу, да пятьдесятъ цлкачей. Хорошо сдлалъ, что привезъ: мы, говоритъ, крапильце въ ящичекъ, ящичекъ на ключикъ, ключикъ въ кармашекъ, за номерочкомъ запишемъ и заглавіе дадимъ — ‘Пожертвовано іереемъ Мееодіемъ Стрльбицкимъ’. Благодарность отъ зладыки получишь’… Я, можно сказать, чувствъ лишился: звъ раскрытъ, въ душу мухи лзутъ, а онъ, халдей эдакій, говорить: ‘Жарко, Меоша, развезло тебя съ дороги, пойдемъ чайку испить, вотъ только сундучки запру’… Коли отъ эдакого друга безпутство пошло, чего же отъ прочихъ-то ожидать надобно!’…
На слдующій день къ вечеру. Гаврила Ивановичъ узжать собрался. Къ слову пришлось, на послдяхъ ужъ кинулъ: ‘Что, отецъ, въ сундук пусто, поди?’. ‘Да чему въ немъ быть-то, Гаврюша? Разв что внцы есть — деревянные, плохонькіе,— облупившись, поколовшись’. ‘А что просишь?’ — ‘Пятерку дашь?’ — ‘А три?’ ‘Будь по-твоему,— ихъ у себя держать,— только глазъ занозишь, да прежнее вспоминать’…
Забралъ Гаврила Ивановичъ внцы, покатилъ къ домамъ. Черезъ недльку, словно ненарокомъ, заходитъ къ Иль Павловичу. Тамъ все по-старому, по-учтивому,— какъ точно и препирательства никакого не было. ‘Нтъ-ли чего новенькаго, Илья Павловичъ?’ — ‘Какъ не быть, Гаврила Ивановичъ, какъ не быть, тмъ живемъ помалехоньку. Вотъ извольте взглянуть — книжки хорошія, господина Державина сочиненія, картинка къ тому же подъ титломъ: ‘Кони сребророзовые’, манифестъ Елисаветъ преславной императриксъ, афишка объ англичанскомъ представленіи, даванномъ при Государ Павл Петрович въ Питер. Рамочка затйная и все прочее поаккуратному припечатано: ‘Оный мастеръ произведетъ на всеобщую потху великіе скоки, противные самой натур, а также фокусныя хитрости и всякіе танцы’… ‘А поцерковному, Илья Павловичъ, ничего не имете?’ — ‘Сами, Гаврила Ивановичъ, знаете,— по-церковному нынче весьма туго’.— ‘Мн вотъ у отца Стрльбицкаго внчики попались,— желаете взглянуть?’. Глянулъ Илья Павловичъ такъ, минутку, безъ прозору: ‘Продаете, Гаврила Ивановичъ?’ ‘За четвертную по старому знакомству можно’. ‘Не подойдетъ, Гаврила Ивановичъ — любую половинку получить извольте’… Торговались немного — купилъ венцы Илья Павловичъ за 15 цлковыхъ. Гаврила Ивановичъ домой идетъ, ногъ подъ собой отъ радости не чуетъ: ‘Обдулъ кащея на дюжину цлковыхъ — халуйскій умишко коротенькій, не пвать куриц куромъ, не ходить ворон павой, не вкъ-те орловать надъ нами, Илья Павловичъ, другъ любезный’…
Лто къ концу пришло — на перваго Спаса отмолились, авору кланялись, Успенье подошло. Всенощное кончилось, Гаврила Ивановичъ за выручкой возится, народъ изъ церкви валитъ. ‘Здравствуйте, Гаврила Ивановичъ, съ наступающимъ васъ позвольте’.. Посмотрлъ Илья Павловичъ самолично. Захотлось Гаврил Ивановичу повеличаться, усмхнулся въ бороду: ‘Ну, что, Илья Павловичъ, кому внчики продавали, мы ого-ль нажили?’ ‘И смхъ, и грхъ съ ними приключился. Гаврила Ивановичъ. Есть у меня человчекъ врный, въ Москв проживающій, ему при случа ихъ отсылалъ, а купилъ-то у него англичанинъ какой-то’. ‘Много-ль далъ-то?’ ‘Да дв съ половинкой’. ‘Чего?’ ‘Тысячи, Гавріила Иванович, тысячи…’ Осовлъ Гаврила Ивановичъ, очухался помаленьку, дико глянулъ: ‘Издвки строить вамъ. Илья Павловичъ, желательно — это-съ не скоки, не кони федророзовые, а денежки-съ, кто на такую глупость пойдетъ-то?’ ‘Мн, можетъ, завтра помирать приспетъ, Гаврила Ивановичъ, такъ и шутить не приходится, не малый дитенокъ я. Извольте взглянуть — письмецо и переводецъ при мн’…
Глядлъ, глядлъ Гаврила Ивановичъ, головой трясъ, заперъ выручку, не попрощавшись, домой побрелъ. Недлю, говорятъ, боленъ былъ, все внцами бредилъ, заговаривался, словно не въ себ сталъ. Лекаря звали: ‘Это онъ,— говоритъ.— деньгами болетъ, лченью, стало быть, не подверженъ’. Съ той поры отъ Гаврилы Ивановича про старинку ни слова ни въ кую пору не услышишь. Про Илью Павловича заговорятъ — стоитъ, молчитъ, словно въ ротъ воды набравши.
А Илья Павловичъ — человкъ жизни нжной, грубаго словечка не промолвитъ, разв смшкомъ, съ добротой сердечной. Съ протопопомъ намедни разбалакался: ‘Старинку,— говоритъ,— отецъ Павелъ, понять надо. Она словно кладъ ддовскій: не всякому дается. А то будетъ кумедія, какъ съ нашимъ Гаврилой Ивановичемъ — обмишурился съ внцами, навкъ заклялся — видно, старинная пословица не мимо молвится: ‘Къ лавк лицомъ, ко заду дубцомъ,— вотъ-те и подъ внцомъ’.