По сверу Испаніи.
По сверу Испаніи.
I.
II.
III.
IV.
V.
Діонео.
‘Русское Богатство’, No 9, 1912
По северу Испании, Шкловский Исаак Владимирович, Год: 1912
Время на прочтение: 34 минут(ы)
…Когда я читаю про муки, стоически выносимыя дикарями при татуировк, про муки, принимаемыя, чтобы быть похожими ‘на всхъ’, то прихожу къ заключенію, что природа человческая, въ сущности, одинакова подъ всми широтами. Австраліецъ выноситъ адскую операцію, чтобы тоже имть на нож четыре ряда рубцовъ, ‘какъ у другихъ’, испанецъ способенъ голодать и одиннадцать мсяцевъ сидть на горох, чтобы за то имть возможность на четыре недли показаться ‘въ люди’ въ такихъ мстахъ, какъ Мундарисъ, Аррона-Сестола, а въ особенности въ С.-Себастіан. Послднее мсто — кульминаціонный пунктъ фешіонебельности для испанца. Нтъ, кажется, испанскаго романа, въ которомъ герой и героиня не встрчались когда нибудь на ‘конч’, на улиц Либертадъ или вмст не обдали бы на гор Уліи. ‘Конча’ и ‘Улія’ фигурируютъ также достойнымъ образомъ даже въ испанскихъ романахъ, появляющихся въ Латинскихъ республикахъ Америки. Такъ какъ С.-Себастіанъ находится на самой границ, то городъ усиленно рекламируется съ цлью привлеченія туда ‘шляющей публики’, какъ говоритъ Щедринъ. Французовъ заманиваютъ вкусной кухней, красивыми женщинами, домиками въ Пасахес, гд скрывался со своей возлюбленной Викторъ Гюго (тогда ему было но восемьдесятъ лтъ), казино съ игрой всякаго рода, ‘какъ для самыхъ робкихъ, такъ и для смлыхъ’, ‘jeux de toutes sortes, pour les plus timides comme pour les plus hardis’. Игра для робкихъ, это — спокойныя ‘лошадки’. Для ‘смлыхъ’ уготовлены бурныя волненія баккара. И такъ какъ французское населеніе Нижнихъ Пиренеевъ — роялисты, то туристовъ заманиваютъ возможностью увидть короля, живущаго лтомъ всегда въ С.-Себастіан. Правда, это испанскій король, а не французскій, Альфонсъ ни, а не Филиппъ Орлеанскій, но роялистъ долженъ любить суверэна вообще: ‘De beaucoup de poitrines franaises s’chappe le cri de: ‘Vive le Roi!’ — читаю я въ одной изъ книжечекъ, написанныхъ для французскихъ туристовъ. (Изъ груди многихъ французовъ вырывается крикъ: ‘да здравствуетъ король!’). Англичанъ заманиваютъ въ С.-Себастіанъ, главнымъ образомъ, боемъ быковъ. Ибо, хотя на родин вс англичане обличаютъ бои и находятъ ихъ ‘the most unsportsmanlike and cowardly spectacle (самымъ не спортсмэнскимъ и низкимъ зрлищемъ), но, когда находятся въ Испаніи, первымъ дломъ поручаютъ достать для себя хорошій билетъ ‘въ тни’.
Нигд въ Испаніи бои быковъ не отличаются такою пышностью, какъ въ большихъ пограничныхъ городахъ, т. е. въ Алхесирас и въ С.-Себастіан. Въ Испаніи англичане не только усердно посщаютъ бои быковъ (при чемъ часто забираютъ съ собою дтей), но часто становятся настоящими знатоками. ‘Если ты, читатель, не особенно свдущъ въ вопрос о тавромахіи, то подумаешь, пожалуй, что искусство видть бои быковъ сводится къ наблюденію всего происходящаго на арен,— пишетъ авторъ ‘руководства для любителей національнаго зрлища’ {El arte de ver los toros. Manual del aficionado a la Fiesta National. Madrid. P. p. 5-6.}.— И если теб это такъ кажется, то ты погрязнешь въ самомъ глубокомъ невжеств. И хотя каждый испанецъ видлъ бои быковъ, но если говорить о дйствительныхъ знатокахъ, какъ, напр., Кучаресъ, то число понимающихъ сведется къ немногимъ единицамъ’. Вы видите, какъ трудно стать цнителемъ, un aficionado національнаго зрлища!
Изъ ‘руководства’ я узналъ, напримръ, что любители различаютъ сорокъ четыре цвта быковъ. Придуманы особыя слова для. каждаго оттнка, для каждой формы лысинки. Настоящій цнитель придетъ въ негодованіе, если профанъ назоветъ быка, скажемъ, ‘срымъ’, когда онъ ‘jabonero’, ‘cardeno’ или ‘albahio’. Что касается формы роговъ, то для опредленія ихъ руководства приводитъ двадцать одинъ терминъ. Если рога, напр., тонки и прямы, то быкъ будетъ ‘astifino’, если одинъ рогъ чуть-чуть уклоняется больше другого, то для этого уготовленъ терминъ ‘bizco’. Точно подмчены и опредлены характеръ и воинственность быка. Цнитель сразу отличитъ ‘abanto’, т. е. трусливаго быка, убгающаго въ дальній уголъ посл двухъ-трехъ курбетовъ отъ ‘bravucon’, тоже робкаго, но маскирующаго свой страхъ сердитымъ мычаніемъ. А въ особенности цнитель долженъ умть сразу различать ‘diferentes maneras de matar’ (разные способы убивать). ‘Эспада’ всадилъ, напримръ, быку шпагу по самую рукоятку, такъ что конецъ намтился шишкой на боку животнаго. Быкъ завертлся волчкомъ и повалился. Профаны бшено апплодируютъ, но настоящіе ‘aficionados’ свистятъ, ругаютъ матадора, непочтительно отзываются о его родительниц и швыряютъ въ него бумажными подушечками, набитыми бумажными же обрзками. (Эти подушечки продаются у входа въ циркъ, чтобы мягче было сидть на каменныхъ скамьяхъ). Дло въ томъ, что ударъ совершенно ‘неправиленъ’. Но вотъ ‘эспада’ всадилъ шпагу только на треть. Быкъ метнулся въ сторону, замоталъ головой, и шпага вывалилась. ‘Профаны’ свистятъ и поминаютъ родительницу матадора, но ‘цнители’ а аплодируютъ: ударъ былъ ‘правильный’, ‘хорошій’, согласный съ славными завтами, оставленными великими эспадами, но конецъ шпаги уклонился на одну линію и встртилъ ‘los brazuelos’, т. е. отростки спиннаго хребта. Какъ видите, стать дйствительнымъ цнителемъ очень трудно, а между тмъ англичане постигаютъ спортъ тавромахіи въ совершенств…
Есть много сильно рекламируемыхъ мстъ, которыя разочаровываютъ туриста,— какъ, напр., Біаррицъ. С.-Себастіанъ одно изъ іхъ немногихъ мстъ, которыя гораздо лучше даже, чмъ про нихъ говорятъ рекламы. Трудно даже представить себ боле идеальное сочетаніе моря, горъ и лса. Удивительная ‘конча’, т. е. круглая бухта, окружена горами, какъ бы спеціально для того, чтобы взобраться на нихъ и любоваться безпредльнымъ, капризнымъ, суровымъ и прекраснымъ Бискайскимъ заливомъ. С.-Себастіанъ является также хорошимъ сочетаніемъ благоустроеннаго города и ‘пляжа’, но человка, котораго ‘фауна’ каждой страны интересуетъ гораздо больше видовъ ея, С.-Себастіанъ привлекаетъ, какъ отличное поле для наблюденій надъ испанцами. Съ этою цлью надо остановиться не въ одномъ изъ интернаціональныхъ каравансараевъ, какъ Континенталь, Марія Христина или Palais, гд слышится французская и англійская рчь, гд вышколенные лакеи коверкаютъ четыре языка, а въ типичной испанской фонд, куда иностранцы никогда не заглядываютъ. Еще лучше было бы остановиться въ испанскомъ вансіон, т. е. въ casa de huespedes. Въ любомъ нумеръ мстной газеты мы можемъ натолкнуться на заманчивыя объявленія какого нибудь ‘дона Тибурсіо Асеновіеты’, соблазняющаго прізжаго ‘дешевыми цнами, хорошими комнатами и первоклассной кухней’. Въ ‘casas de huespedes’ нтъ недостатка, но въ нихъ надо безусловно примириться, во-первыхъ, съ тремя видами наскомыхъ, которыя, какъ граціи въ древнемъ мір, всегда держатся вмст въ испанскихъ пансіонахъ, а во вторыхъ — съ испанской кухней’ Авторъ геніальной поваренной книги ршительно заявляетъ, что ‘les destines des nations dpendent de la maniè,re dont elles se nourrissent’ (судьбы народовъ зависятъ отъ способа ихъ питанія). Если это такъ, то меня совершенно не изумляетъ исторія Испаніи и безконечныя революціи, не приводящія ни къ чему.
Испанская кухня спеціально придумана для того, чтобы создавать вчное раздраженіе. Основа ея — оливковое масло, чеснокъ и стручковый перецъ. Эта кухня создала такіе ужасы, какъ ‘manteca valenciana’, блюдо состоящее изъ равныхъ долей свиного жира и чеснока, растертыхъ въ амальгаму, ‘sopo de gato’, т. е. кошачій супъ, куда входятъ чеснокъ, стручковый перецъ и хлбъ, поджаренный на оливковомъ масл, какъ жареное мясо, нашпигованное чеснокомъ и гарнированное кусочками легкаго и чеснока. Словомъ, чеснокъ во всхъ видахъ и во всхъ формахъ… даже въ вид ругательства. Самое распространенное испанское ругательство-анатомическаго происхожденія. Такъ какъ дамамъ произносить его неудобно, то он ограничиваются только второю половиною его ‘ajo’, что означаетъ ‘чеснокъ’. Для полноты, должно быть, къ ругательству въ такомъ случа прибавляется еще ‘у cebollas’ (и лукъ). Анализъ, произведенный надъ воздухомъ соmеdor’а (столовой) испанскаго пансіона, показалъ бы механическую смсь изъ равныхъ долей паровъ чеснока и дыма скверныхъ сигаръ. Старая испанская поговорка рекомендуетъ путешественнику, остановившемуся въ пансіон и заказавшему къ обду кролика, ‘слдить однимъ глазомъ за кошкой, а другой — за сковородой’ (un ojo la sarten y otro la gato). Мн лично кажется, что чудесное превращеніе кошекъ въ ‘civet’ или лошадей въ ‘цыплятъ’ возможно скоре во французской, чмъ въ испанской гостинниц. Въ ‘casa de huespedes’ туристъ попробуетъ, конечно, національное блюдо ‘олья подряда’. Это — родъ тушенаго мяса. Въ ‘puchero’, т. е. горшокъ, повариха кладетъ ршительно все, что находится подъ рукой, длая исключеніе лишь для вещей, ‘противныхъ церкви, святой католической религіи и добрымъ нравамъ’. Украинская поговорка, которую я слышалъ въ дтств, гласитъ: ‘Нема рыбы якъ линина, нема мняса, якъ свинина’. Испанская повариха безусловно признаетъ справедливость половины этой поговорки. ‘No hay olla sin tocino, ni sermon sin Agustino’ (He можетъ быть ольи безъ свинины, какъ не можетъ быть проповди безъ цитаты изъ писаній св. Августина).
Въ испанской фонд тло туриста, желающаго наблюдать нравы, защищено отъ ‘трехъ грацій’, а желудокъ — отъ ‘sopa de gato’. Персидскій порошокъ признается въ безграничномъ количеств, а чеснокъ и стручковый перецъ — въ умренномъ. Оливковое масло тамъ льютъ въ салатъ, а не въ жаркое. Мн какъ-то попались путевыя впечатлнія француза въ Испаніи. Авторъ распространяется объ испанской кухн и горько жалуется на то, что его до такой степени кормили ‘garbanzos’ (горохомъ), чъ онъ къ концу путешествія ‘превратился въ дтскую погремушку’. Глубоко сочувствуя автору, превратившемуся при возвращеніи въ Парижъ въ пузырь, наполненный горохомъ, я долженъ однако замтить, что туриста ждетъ въ Испаніи опасность другого рода. Испанскія гостиницы имютъ въ виду людей, постящихся одиннадцать мсяцевъ, чтобы четыре недли пожить ‘въ свое удовольствіе’. Пища подается въ ‘фондахъ’ въ невроятномъ изобиліи. И если кто поживетъ въ ‘фонд’ недли три, то онъ можетъ наблюдать, какъ испанцы и испанки полнютъ и округляются на глазахъ. Изобильная пища заливается ‘чаколи’, т. е. мстнымъ виномъ. Правда, оно плохенькое и со страннымъ привкусомъ, зато въ ‘фондахъ’ его подаютъ, не жаля. Каждому разршается выпивать хоть по литру за завтракомъ и обдомъ.
‘Comedor’ (столовая) настоящей испанской ‘фонды’ во время сезона, это — первое поле битвы, своего рода Саарбрюкенъ, гд происходитъ встрча съ ‘непріятелемъ’. Съ одной стороны являются тучныя мамаши съ одной, двумя, тремя дочками. Съ другой — молодые люди съ подвитыми усами. Мамаши и дочки, согласно испанскому обычаю, одты въ черное и густо наблены и нарумянены. Обычай краситься такъ распространенъ въ Испаніи и производится такъ неискусно, что не можетъ быть не замченъ даже самымъ невнимательнымъ туристомъ. Мамаши, согласно старинному обычаю, приходятъ въ ‘comedor’ въ мантиліяхъ, но дочки ослпляютъ громадными шляпками.
На запад отъ С.-Себастіана, близъ Сантандера, находится знаменитая Альтамирская пещера. Въ ней нсколько десятковъ тысячъ лтъ назадъ, когда сверъ Испаніи переживалъ ледниковый періодъ, зимою укрывались люди. Современники мамонта заполняли длинные досуги живописью. Погрузивъ руку въ лейку, наполненную жиромъ и натеревъ ее потомъ охрой, люди палеолитическаго вка рисовали съ необыкновенной экспрессіей на камняхъ зврей, которые теперь или исчезли совершенно, или укочевали далеко на сверъ, когда оттаяли льды. Съ наибольшей силой изображены дикіе кони, бьющіеся на аркан. Въ ‘комедор’ каждой типично-испанской фонды въ С.-Себастіан во время сезона повторяются сцены, напоминающія рисунки Альтамирской пещеры.
Вотъ свободно, легко и весело мчится дикій ‘конь’ въ модной жилетк, съ подвитыми усами. Онъ необыкновенно независимо куритъ сигару (испанцы имютъ дурное обыкновеніе курить за обдомъ и плевать прямо на коверъ) или съ удовольствіемъ пьетъ ‘чоколи’. Изъ другого угла за ‘конемъ’ слдитъ ‘охотникъ’: толстая, набленная дама въ черномъ, съ мантиліей на сдыхъ волосахъ, Она внимательно смотритъ въ золотой или черепаховый лорнетъ, оцнивая, повидимому, ‘статьи’ коня и опредляя мысленно, стоющій ли онъ или нтъ. Рядомъ съ мамашей сидятъ набленныя дочери, спокойно дожидающіяся развитія событій. Еще черезъ недлю дамы и молодой человкъ съ подвитыми усами уже обдаютъ за общимъ столикомъ. Арканъ накинутъ, хотя петля еще не затянулась. Конь съ подвитыми усами все еще иметъ необыкновенно побдоновный, самоувренный видъ, такъ какъ убжденъ, что свободенъ.. Теперь уже вся партія вмст отправляется посл завтрака на ‘кончу’, а посл обда въ казино. Еще черезъ дв недли молодой человкъ уже ‘novio’, т. е. офиціальный ухаживатель за одной изъ двицъ. Ему разршаются авансомъ кое-какія вольности, но он обязываютъ… С.-Себастіанъ считается въ Испаніи лучшей ярмаркой невстъ. Всего въ девяти верстахъ оттуда находится городокъ Ассо съ чудотворнымъ распятіемъ, дающимъ молящимся ‘здоровье, деньги и хорошаго мужа’ (salud, dinero y buen marido). И жены чиновниковъ, торговцевъ, врачей и офицеровъ, имющія взрослыхъ дочерей, съ тмъ большимъ ражемъ держатъ всю семью цлый годъ на одномъ горох, чтобы имть потомъ возможность на четыре недли похать на большую охоту въ С.-Себастіанъ.
Вой быковъ, какъ извстно, состоитъ изъ нсколькихъ дйствій или snertes: suerte de varas, suerte de banderillas и т. д. День пребыванія въ С.-Себастіан тоже раздляется на нсколько snertes: питаніе въ comedor’ (самое длинное дйствіе), фланированіе, по ‘конч’, купанье (самое короткое дйствіе), потому что испанцы, а въ особенности испанки пуще всего боятся воды), хожденіе въ казино. Недавно знаменитый испанскій публицистъ написалъ очень интересную статью, посвященную ‘психологіи испанской навахи’ {‘Psicologia de la navaja espanola’. ‘Espana Nueva’, 27 de Agosto, 1912.}. ‘Сомнваюсь, чтобы гд-нибудь существовала страна еще боле сварливая, чмъ Испанія,— говоритъ авторъ.— Во всякомъ случа я твердо убжденъ, что испанцы наиболе раздражительные люди въ мір… Мы не знали спокойнаго года. ‘Герильеро’ переродился въ бандита. Безпрерывныя войны и революціи не являются послдствіями особеннаго характера націи. Напротивъ, испанцы стали жестоки и раздражительны вслдствіе цлаго ряда войнъ. Изучавшіе испанскій народъ отмчаютъ, что массы совершенно не умютъ владть собою. Крестьянинъ, раздражаясь, кричитъ, топаетъ ногами, пускаетъ въ ходъ кулаки и ножъ. Съ животными онъ жестокъ. О темперамент народа говорятъ свирпыя зрлища, значительное число преступниковъ и многочисленныя каторжныя тюрьмы’. Рамонъ де-ла-Круе’ создалъ типъ, являющійся любимымъ героемъ крестьянъ и горожанъ въ Испаніи. Этотъ типъ, по увренію автора втатьи, никогда не существовалъ въ жизни. Стремленіе уподобиться ему породило бандитство и ‘chulos’ (апашей), прожигателей жизни, слабыхъ, какъ тло спрута, но цпкихъ, какъ щупальцы головоногаго, хвастливыхъ тореро, искателей казенныхъ мстъ… Имй наваха руки, ноги и глаза, ‘она была бы подобна испанцу’.
Эта нелестная характеристика особенно вспоминается въ казино, у игорныхъ столовъ, гд страсти скоре всего разгораются и легче всего проявляются. Въ С.-Себастіан дйствительно есть игра для ‘смлыхъ и для робкихъ’, для ‘полныхъ’ и для ‘тощихъ’ кошельковъ. Прежде всего наблюдатель обратитъ, конечно, вниманіе на крупье. Надобна была спеціальная культура, чтобы создать типъ, на лиц котораго отражаются хищность, индифферентность и подозрительность. Иногда попадаются прямо великолпные образчики. Я долго наблюдалъ, напр., главнаго крупье за однимъ столомъ. Надо представить себ мягкаго, рыхлаго, блесаго, безбородаго мужчину неопредленнаго возраста. Вс пороки, созданные культурой, вс семь извстныхъ смертныхъ грховъ съ добавленіемъ безчисленныхъ грховъ, еще не квалифицированныхъ, но практикуемыхъ, запечатлны на этомъ рыхломъ, бабьемъ лиц съ складками у носа. Только современная культура могла создать такой типъ празднаго человка, каторжно занятаго въ то же время. Крупье, очевидно, знаетъ, что лицо его непрезентабельно и, чтобы придать себ боле благообразный видъ, нацпилъ на носъ золотые очки. Одтъ крупье не только отлично, но и изысканно.
— Hecho!— тономъ, не допускающимъ возраженія, говоритъ онъ, когда шарикъ, попрыгавъ по кругу, проявляетъ стремленіе покатиться въ одну изъ лунокъ.
Еще боле интересны играющіе, облпившіе громадный столъ, какъ мухи кусокъ сахара. Испанцы, въ общемъ, играютъ не особенно спокойно. Они проявляютъ ту раздражительность и нервность, про которую говоритъ авторъ ‘Психологіи испанской навахи’. Вотъ одинъ игрокъ, съ красивымъ, мужественнымъ лицомъ. Онъ ведетъ большую игру и ставитъ по нсколько банковыхъ билетовъ сразу на нсколько цифръ. Ему удивительно не везетъ. Крупье каждый разъ загребаетъ лопаткой цлую кучу билетовъ, поставленныхъ игроками, а онъ достаетъ изъ портфеля новые билеты. Въ пальцахъ нтъ нервной дрожи, но красивыя брови сдвинуты и губы шепчутъ что-то, должно быть, то энергичное ругательство, въ которомъ находятъ облегченіе вс испанцы, отъ погонщика муловъ до архіепископа… За столами въ игорныхъ залахъ удобне всего наблюдать т типы общества, которые отмчаютъ испанскіе беллетристы самой послдней формаціи. Я имю въ виду ‘людей съ надрывомъ’, представителей умирающей Испаніи. На-дняхъ молодой испанскій беллетристъ Антоніо-де-Ойосъ и Винентъ (De Hoyos y Vinent) выпустилъ интересный по замыслу, но слабый по выполненію романъ ‘Старость Геліогабала’. ‘Очень часто, изучая исторію и вызывая фантастическія фигуры, окруженныя ореоломъ святости или освщенныя пламенемъ безумія и порока, я задавалъ себ вопросъ: ‘что стало бы съ этими героями, живи они въ наши дни?— говоритъ романистъ.— Что было бы съ ними, если бы эти герои появились въ такомъ благоустроенномъ обществ, какъ наше? Что стало бы съ Семирамидой, Клеопатрой, Мессалиной, Нерономъ, Геліогобаломъ, Сидомъ, Пизарро, Космо-де-Медичи?
‘И я думалъ, что, вроятно, Клеопатра, лишившись всхъ владній, отнятыхъ англичанами, показывала бы свое потускнвшее великолпіе на улицахъ Парижа. Мессалина была бы королевой, отрекшейся отъ престола, посл того, какъ конклавъ врачей призналъ ее нимфоманкой, и пребывающей на поко въ одномъ изъ дворцовъ {Намекъ на королеву Изабеллу II.}. Геліогабалъ и Неронъ, обвиненные въ посягательств на общественную мораль, предстали бы передъ сенскимъ трибуналомъ. Сидъ и Пизарро стали бы атаманами разбойниковъ, а Космо Великолпный, разоренный своей расточительностью, торговалъ бы антикварными вещами’.
Антоніо де-Ойосъ выводитъ Геліогабала въ современной обстановк-графа Медину ла-Віеха. ‘Онъ кажется трупомъ, отправившимся въ поиски за приключеніями, посл того, какъ его гальванизировали похотью. Ибо Клавдіо мертвъ, въ этомъ не существуетъ сомннія,— такъ описываетъ Геліогабала одинъ изъ героевъ романа.— Есть мертвецы, которыхъ хоронятъ живыми, но есть также мертвецы, которыхъ вс считаютъ живыми. Медина умеръ, умеръ. Если бы возможно было заглянуть ему въ грудь, мы увидали бы червей. Онъ умеръ физически и морально. У него нтъ ни иллюзій, ни желаній, ни надеждъ. Осталась лишь одна похоть, чрезмрная, адская, способная гальванизировать его {‘La Vejez de Heliogabalo’,p. 45.}. Самое интересное въ роман — коллекція людей ‘съ надрывомъ’, ‘самоломанныхъ’, по выраженію Тургенева. Эти ‘самоломанные’ люди — новое явленіе въ испанскомъ обществ и въ испанской литератур. И игорныя залы въ С.-Себастіан — отличное поле для наблюденія ихъ.
Вотъ еще любопытные типы играющихъ. Она и онъ. Хотя вс испанки красятся, но блила и румяна наложены у ней на лиц въ такомъ изобиліи, что не подлежитъ сомннію, что это профессіональная, ‘военная окраска’. Губы натерты такъ, что ротъ кажется кровоточащей раной. На рыжихъ волосахъ — шляпа съ громадными страусовыми перьями. Дама ставитъ банковые билеты, которые достаетъ изъ мужского бумажника, лежащаго передъ ней. Рядомъ съ ней молодой человкъ, почти мальчикъ, въ круглой соломенной шляп. (Считая игорный залъ, повидимому, неприличнымъ мстомъ, постители, одты ли они небрежно или парадно, сидятъ тамъ въ шляпахъ). Молодой человкъ, очевидно, передалъ спутниц свои деньги для игры, а самъ, уткнувшись носомъ въ бумажку, тщательно записываетъ каждую выигравшую цыфру. Среди типичныхъ испанскихъ лицъ нсколько иностранцевъ, повидимому, заглянувшихъ изъ Біаррица на бой быковъ и застрявшихъ въ игорной зал. Но ‘лошадки’,— это въ глазахъ настоящихъ игроковъ только дтская забава. Настоящая, серьезная игра идетъ въ закрытой зал, куда постороннихъ не впускаютъ. Тамъ играютъ въ баккара. С.-Себастіанъ славится крупными проигрышами и выигрышами. Въ трехъ часахъ пути отъ С.-Себастіана находится Бильбао съ его богатыми желзными рудниками. Тамъ создаются въ самый короткій срокъ громадныя состоянія, и мелочные лавочники или фермеры въ два — три года становятся милліонерами. Эти новые богачи — страстные игроки, которыхъ чаще всего можно видть за карточными столами въ С.-Себастіан.
Покуда отцы играютъ, въ другой зал наверху дочери танцуютъ. Сперва слдуютъ интернаціональные вальсы и польки, а потомъ ‘хоты’, ‘боло’, ‘сегедильи’ и ‘фанданго’… Еще съ утра обсерваторія на Игэльд сигнализовала: ‘Ждите бурю’. Къ вечеру громадная чашка ‘кончи’ кипла, какъ будто превратилась въ гигантскій котелъ, подогрваемый всмъ воинствомъ водяного. Пна волнъ уже залетала на набережную, но это было только начало одного изъ тхъ страшныхъ штормовъ, которые такъ часты на ‘Кантабрик’, т. е. на испанскомъ берегу Бискайскаго залива. И когда балъ былъ въ полномъ разгар, когда испанцы и испанки танцовали новый танецъ ‘paso del oso’, массивныя стны казино содрогнулись. На двор завылъ и загудлъ штормъ, заглушая пронзительные звуки паровыхъ сиренъ.
— Las barcas de Pescadores de Bermeo no han vnelto! (Лодки рыбаковъ изъ Бермео не возвратились) — сказалъ мн испанецъ, съ которымъ мы жили въ одной гостинниц. Онъ только что видлъ вывшенную въ читальн телеграмму. Бермео — одинъ изъ маленькихъ рыбачьихъ городковъ въ окрестностяхъ С.-Себастіана. Ежедневно сотни рыбаковъ вызжаютъ оттуда въ море, чтобы ловить рыбу, омаровъ и ‘almejas’ (ракушекъ), истребляемыхъ потомъ прізжимъ населеніемъ. И этихъ рыбаковъ захватилъ въ мор штормъ. То была та буря, про которую до сихъ поръ пишутъ испанскія газеты. Я оставилъ казино, когда тамъ въ большой зал танцовали галопъ. На площади втеръ валилъ съ ногъ. Надъ головой тучи, какъ дикая охота, мчались въ бшеномъ галоп. Брызги окатывали рдкихъ прохожихъ, любовавшихся бурей съ высокой набережной. Пронзительно выли паровыя сирены…
Прошли священники, наслаждавшіеся бурей. Сколько ихъ! Толстые, съ вздутыми животами, и тоненькіе, сухіе, сморщенные. Одни похожи на брюхатыхъ бабъ, высоко подоткнувшихъ юбки, другіе — на юркихъ ящерицъ. Попы закинули на руки полы плащей, какъ дамы свои шлейфы, и безмятежно курили, любуясь моремъ. Затмъ прошла группа капуциновъ, судя по краснымъ щекамъ, не особенно изнурявшихъ плоть и не слишкомъ бичевавшихъ ее узловатыми веревками, которыми были перетянуты ихъ толстые животы. Нигд, кажется, нельзя встртить столько монаховъ всхъ орденовъ, какъ въ С.-Себастіан. Кром испанцевъ, тутъ еще французы и португальцы, выкуренные изъ обжитыхъ теплыхъ норъ. И все это интригуетъ, агитируетъ, строитъ заговоры!..
— Senor, una limosna! Somos sin trabajo! (Подайте милостыню! Мы — безъ работы!),— слышу я обращеніе къ себ. Поднимаю глаза. Передо мною — два парня. Старшему изъ нихъ не больше двадцати двухъ лтъ. Береты сдвинуты на бекрень, черные кудри вьются на лбу. Глаза сверкаютъ. Повидимому, парни, не особенно усиленно искали работу или, вроятно, желали найти ее въ другой области. И зачмъ будутъ работать парни, когда они видятъ ничего не длающихъ монаховъ? Послднимъ нечего бояться полиціи, тогда какъ парни шмыгнули въ сторону, какъ только завидли городового. Къ слову сказать, нигд за-границей не видлъ я столько полиціи разнаго рода, какъ въ 0.-Себастіан. Всюду, гд только можно, стоятъ карабинеры въ опереточныхъ клеенчатыхъ шляпахъ, затмъ, на каждомъ перекрестк городовые, удивительно напоминающіе по мундиру ихъ русскихъ собратовъ, потомъ есть еще полицейскіе въ полосатыхъ кителяхъ, съ тесемками на боку. И находится еще работа для ‘муниципальной гвардіи’, каррикатурно выряженной англійскими полицейскими. ‘Бобби’ вс рослые, широкоплечіе, красивые, стройные. А испанская муниципальная гвардія состоитъ изъ маленькихъ замухрышекъ, скрюченныхъ какъ, коховская запятая. Киверъ у нихъ сдвинутъ на затылокъ. Муниципальная гвардія вооружена только черными палочками, которыми, повидимому, очень гордится. И, несмотря на изобиліе полиціи, прізжимъ ‘даютъ дышать’: паспортъ тутъ излишенъ, какъ во всей Испаніи. Съ тхъ перъ, какъ фигаро имлъ свои злоключенія, посл того какъ написалъ брошюру,— въ Испаніи, повидимому, многое измнилось. Въ город, гд лтомъ живетъ король, существуютъ клубы ‘хаимистовъ’ (т. е. приверженцевъ претендента дона Хайме), республиканцевъ и ‘интегристовъ’. Населеніе С.-Себастіана, какъ и всей провинціи, придерживается крайнихъ консервативныхъ взглядовъ, поэтому въ город выходятъ три правыя газеты, но рядомъ существуетъ вотъ уже 25 лтъ распространенное республиканское ежедневное изданіе.
Мн недавно пришлось писать въ ‘Русскомъ Богатств’ на тему, что человчество утратило секретъ какъ веселиться (если только когда-нибудь вообще знало этотъ секретъ). То же самое можно сказать о развлеченіяхъ вообще. Для публики, ищущей въ С.-Себастіан развлеченій и не желающей идти ни въ театръ, ни въ казино, ни на бой быковъ, существуютъ, только кафе разнаго рода. Въ стран вина организаторы нмцы устроили громадныя пивныя съ кинематографами, изображающими неизбжныя сантиментальныя или ‘смшныя’ сцены. Въ этихъ большихъ кафе публика засиживается далеко за полночь, такъ какъ испанецъ вообще полуночникъ, а на отдых — въ особенности. Рядомъ съ этими интернаціональными кафе существуютъ другія, типично испанскія, куда иностранецъ никогда не заглядываетъ. Выглядываютъ эти кафе грязно и помщаются не на главныхъ улицахъ. Типъ ихъ одинъ и тотъ же. Надо представить себ длинную, низкую, страшно накуренную комнату, уставленную мраморными столиками, доски которыхъ сплошь исписаны эротическими надписями, что превращаетъ каждый столикъ въ алтарь фаллическаго культа. Въ одномъ углу залы буфетъ, а въ другомъ — подмостки для пвцовъ и танцоровъ. Поютъ здсь, повидимому, только псни типа ‘flamenco’ (цыганскія). Опишу одно представленіе. На подмосткахъ сидитъ на стул парень въ голубомъ колпак, зеленой куртк и въ короткихъ штанахъ до колнъ. Въ рукахъ у него палочка, которой онъ усиленно стучитъ по ножкамъ стула. За парнемъ сидятъ двое мужчинъ и дв женщины, выряженныя ‘гитанами’. Мужчины щиплютъ струны гитары, а женщины щелкаютъ кастаньетами. Парень въ голубомъ колпачк вытянулъ шею, какъ будто давитъ воротникъ, болзненно скривился, сплюнулъ и затянулъ потомъ:
A una ciega di limosna
Porque me did mucha pena.
Luego te vi а ti con otro
Y tuve envidia de la ciega!
(‘Я далъ милостыню слпой, потому что ты дала мн много мученій. Потомъ я тебя увидалъ съ другимъ и позавидовалъ слпой’).
— Оле! Оле!— закричали женщины на платформ.
— Ай! дитя мое!— крикнули мужчины съ гитарами.
Рог una mujer traidora,
Pen en Ocana diez anos,— завывалъ дальше парень въ голубомъ колпачк, вытягивая шею.
(‘За измнницу я томился десять лтъ въ Окань’, т. е. въ каторжной тюрьм близъ Толедо).
— Олё! Олё!
— Ай, ай! дитя мое! дальше, дальше!
Por una mujer traidora
Lloro уо mis desenganos!
(‘Изъ-за измнницы я оплакиваю теперь мои разочарованія’). Затмъ парень умолкаетъ, но еще долго и жалобно звучатъ гитары. Музыка куда интересне псни! Въ ней слышатся мука, сладострастіе, разогртое палящимъ солнцемъ, лнь. Эта музыка сложена далеко на юг великимъ народомъ, строившимъ Альгамбру и Геральду и превращеннымъ теперь въ нищихъ, бродягъ и конокрадовъ.
Публика анилодируетъ, свищетъ, стучитъ ногами и длаетъ комментаріи, совершенно не поддающіяся переводу.
— Чистёха! Чистёха! (Dengosa! Dengosa!) — кричатъ въ зал.
На подмостки всходитъ новая артистка. У Чистёхи лицо такое, какъ будто изъ каждой поры, вмсто пота, выступаетъ жиръ. Глаза у нея большіе, черные, выпуклые, сильно подведенные. Толстыя губы ярко накрашены. На Чистёх пестрая шаль, такъ называемая, манилья, которою щеголяютъ ‘majas’ (двушки изъ простонародья) въ окрестностяхъ Малаги. Чистёха закидываетъ голову, такъ что далеко выпячивается впередъ жирная грудь, и затягиваетъ сантиментальный романсъ, въ которомъ говорится про умершую мать, про возлюбленнаго, томящагося за ршеткой каторжной тюрьмы, и про безсмертники, выросшіе на могил…
Раздаются апплодисменты и свистки. Чистёху смняютъ дв танцовщицы, изъ которыхъ одна одта мужчиной. На ней костюмъ изъ блой фланели и соломенная шляпа. Раздаются звуки музыки, похожей на кайенскій перецъ, настоенный на купорос, и подъ звуки ея пара съ непередаваемой экспрессіей начинаетъ танцовать ‘настоящій аргентинскій мачичъ’, какъ значится въ программ. Такой танецъ могъ быть изобртенъ только полудикимъ ‘гаучо’, проведшимъ въ одиночеств нсколько мсяцевъ въ степи у стада и попавшимъ, наконецъ, въ городъ. Воображеніе дикаря распалено въ степи сладострастными образами, и теперь наконецъ чувство можетъ быть удовлетворено… Въ зал раздается сплошной вой. При каждомъ движеніи танцующихъ зрители кричатъ совершенно непереводимое. Это терминъ, занесенный прямо съ случнаго пункта. Теперь уже въ зал не одинъ ‘гаучо’, распаленный сладострастіемъ въ степи, а сотни ихъ… Танецъ заканчивается… Пересытившійся ‘гаучо’ теперь удовлетворенъ и можетъ снова отправиться въ степь, чтобы тамъ у костра мечтать о новомъ кутеж.
На подмосткахъ ставятъ декорацію, изображающую садъ. Въ программ значится ‘Танецъ смерти’, который должна изобразить ‘всемірно извстная миссъ Сатанелла’. И вотъ жалкій оркестръ заигралъ нчто странное, болзненное. Скрипки пиликаютъ одну и ту же ноту. Въ зал потухли электрическія лампочки. Сцену освщаютъ только два фонаря, заливающіе ее зеленоватымъ свтомъ. Вотъ скрипки простонали что-то жалобное и замолкли. Изъ-за боковой кулисы, изображающей какой-то японскій домикъ, показалась женщина въ черномъ кимоно, расшитомъ золотомъ. Она подвигалась впередъ мелкими шажками, какъ заводная кукла. На ней былъ рыжій парикъ, какъ у клоуновъ въ цирк. Яркими пятнами выступали накрашенныя щеки, а въ особенности ротъ, какъ бы намазанный кровью. Поразительны были на этомъ лиц глаза: большіе, черные, глубокіе, неподвижные, какъ бы прикованные созерцаніемъ безконечной ночи. Трудно было опредлить возрастъ танцовщицы. Глядя на хрупкое, угловатое тло, можно было принять ее за двочку. Но скорбные глаза, полукруглыя морщины у угловъ рта, оставляемыя только долгими страданіями, подбородокъ, чувственный ротъ, вялость движеній,— все это говорило, что танцовщиц не только не меньше сорока, но что она провела еще бурную жизнь и извдала вс страсти…
Танцовщица пробжала мелкими шажками черезъ сцену, затмъ на мгновеніе остановилась неподвижно. Но вотъ она пронзительно крикнула, въ ужас кинулась въ сторону и заметалась по сцен, какъ будто старалась скрыться отъ какой-то ужасной опасности. Метанія изъ стороны въ сторону напоминали безумную. Она подбжала къ кулисамъ, изображавшимъ деревья, какъ бы стараясь укрыться подъ ними, потомъ бросилась на полъ и свернулась комочкомъ и снова заметалась. Та незримая публик страшная опасность, отъ которой танцовщица убгала, надвигалась все ближе и ближе. Порою, казалось, танцовщиц удавалось далеко опередить незримое и страшное. Тогда она останавливалась, чтобы потомъ опять метнуться въ безумномъ ужас. Иногда движенія танцовщицы были преисполнены настоящаго захватывавшаго трагизма, но иногда были такъ театральны и такъ напыщены, что вызывали смхъ. Публика, явившаяся въ кафэ не для того, чтобы видть трагическое, звала или смялась. Порою раздавались громкія критическія замчанія по поводу фигуры танцовщицы. Кое-кто пробовалъ свистать, но его подхватывали не дружно, лниво. Повидимому, публика, хотя и не интересовалась ‘танцемъ смерти’, но и не негодовала. Она сидла сравнительно спокойно, какъ на станціи, гд приходится долго дожидаться. Правда, это не весело, но вс знаютъ, что поздъ прибудетъ въ свое время.
Въ данномъ случа ‘поздомъ’ былъ нумеръ, который должна была исполнить танцовщица съ страннымъ псевдонимомъ ‘La Pulga’ (Блоха). А миссъ Сатанелла (по программ она значилась ‘малабристкой’, ‘исполнительницей священныхъ плясокъ’ и ‘созидательницей японской трагедіи’), повидимому, не сознавала своего неуспха. Она присла подъ цвтущей вишней и искала что-то. И вотъ изъ груди миссъ Сатанеллы вырвался громкій и пронзительный крикъ ликованія, до того неожиданный, что публика вздрогнула. И когда ‘малабристка’ поднялась, въ рукахъ ея очутился сверкающій зубами черепъ. ‘Bailarina sagrada’ (исполнительница священныхъ плясокъ) положила свою находку на камень, сплела внокъ изъ цвтовъ, которымъ увнчала черепъ, и завертлась потомъ вокругъ него въ бшеномъ танц. Затмъ скрипки внезапно умолкли. Танцовщица въ истом упала передъ увнчаннымъ цвтами черепомъ и страстно поцловала его, Прославленіе смерти, повидимому, не понравилось отдыхающей публик, избгающей даже напоминанія о конц. Въ зал раздался оглушительный свистъ, не прекращавшійся до тхъ поръ, покуда на подмостки не выскочила одтая въ трико Блоха.
Въ двухъ шагахъ отъ интернаціональнаго С.-Себастіана лежатъ испанскіе города, нетронутые совершенно временемъ. Севилья, Гранада и Кордова превратились въ большіе караванъ-сараи для туристовъ. Въ значительной степени couleur locale (мстный колоритъ) создается для путешественниковъ тамъ А неподалеку отъ С.-Себастіана лежитъ цлый рядъ городковъ (С.-Хуанъ, Эрнани, Толоса, Сарауст, Гетарія, Сумйя, Мотрико, Дева, Ондарроа и др.), сохранившихъ такой же характеръ, какой имли два-три вка назадъ. Исключеніе составляетъ только Фуэнтеррабія, куда туристы часто заглядываютъ изъ Біаррица. Вс городки лежатъ въ горныхъ котловинахъ. Можно подумать, что лиллипуты выстроили свой игрушечный городокъ въ ладони гиганта. Каштаны, дубы и дикія груши спускаются почти до самыхъ волнъ свирпаго Бискайскаго залива. Вс эти городки просятся на картину. Высокіе, многоэтажные, облупившіеся дома украшены балконами, сплошь увшанными выстираннымъ бльемъ. Надъ дверями саженные каменные гербы съ сложными геральдическими іероглифами. Въ особенности живописны городки, располо женные у берега Бискайскаго залива (Сараусъ, Гетарія, Мотрико, Ондарроа). Населеніе ихъ по преимуществу рыбачье. Пріздъ туриста въ маленькую фонду (ei mejor en todo el mundo,— какъ увряетъ возница, т. е. ‘лучшая въ мір’) — цлое событіе для всего городка. Туриста ведутъ къ хозяину, который безъ сюртука и въ сдвинутомъ на ухо берет сидитъ за стаканомъ мстнаго вина, или къ хозяйк, повязанной блымъ фартукомъ. На вопросъ, что пость, туристу отвчаютъ, что есть олья подряда, и что можно изготовить курицу, омара или ‘almejas’ Когда же туристъ тревожно справляется, свжа-ли провизія,— хозяинъ спокойно отвчаетъ,— что курица еще бгаетъ, а омаръ сидитъ живой въ садк. Олья подрида, конечно, будетъ въ изобиліи приправлена чеснокомъ и стручковымъ перцемъ, но туриста поразятъ изобиліе пищи и крайне скромный счетъ.
Одинъ изъ этихъ городковъ — С.-Хуанъ — извстенъ во французской литератур, какъ мсто, гд два года прятался со своею возлюбленной Викторъ Гюго. Въ домик, гд жилъ поэтъ, теперь маленькій музей, но балконы, какъ всюду, украшены сохнущимъ бльемъ. Здсь Викторъ Гюго учился отъ своей возлюбленной испанскому языку, которымъ любилъ щеголять въ своихъ произведеніяхъ. (Напомню, напр., разговоръ по-не пански на палуб Матутины, на которой компрачикосы спасаются изъ Англіи) {L’Homme qui rit.}. Гюго назвалъ героя одной изъ своихъ драмъ именемъ сосдняго городка (Эрнани). Испанскіе критики очень скептически относятся къ знаніямъ Виктора Гюго по-кастильски и увряютъ, что даже имена въ драмахъ изъ испанской жизни (Рюи Блазъ) придуманы поэтомъ очень неудачно. Повидимому, учительница у Виктора Гюго была плохая. Возможно и то, что, такъ какъ ‘языкъ любви — языкъ простой и всмъ понятный’, то поэту не надобны были большія лингвистическія познанія.
Эти живописные городки — гнзда поповства и оплотъ монаховъ всхъ орденовъ.
— Чертъ возьми, какъ тутъ люди темны!— сказалъ мн испанецъ, съ которымъ мы вмст обдали въ маленькой фонд въ Мотрико.
— Если у баска десять дтей и только одна песета, то стоитъ лишь прійти монаху, тряхнуть полой,— и песета упадетъ туда!
Вс эти городки кажутся такими мирными, какъ будто отъ вка они не знали никакихъ волненій, а между тмъ почти каждое мсто иметъ свою длинную кровавую лтопись. Одинъ городокъ отличился отчаянной защитой противъ французовъ въ XVII вк. Непріятель двадцать два раза ходилъ на приступъ, но бывалъ отбитъ горожанами. И когда у осажденныхъ не хватило свинца, алькадъ отдалъ двсти фунтовъ серебряной посуды, которую перелили въ пули. Примръ заразилъ горожанъ, которые тоже отдали все свое серебро на пули. Когда французы пошли на послдній штурмъ, на цпь вышли даже женщины и дти. Приступъ отбили, и непріятель снялъ осаду. Съ тхъ поръ ежегодно въ город въ этотъ день большой праздникъ, въ которомъ участвуетъ все населеніе. А сосдній городокъ отдлался не такъ счастливо. Его осаждали въ 1813 году союзники, взяли штурмомъ, ворвались въ городъ и истребили много жителей. Надпись на городской стн содержитъ скорбный разсказъ про убитыхъ мужчинъ и изнасилованныхъ женщинъ. И когда мы сколько-нибудь близко знакомимся съ исторіей этихъ столь мирныхъ на первый взглядъ городковъ, то оказывается, что въ нихъ убивали и рзали. Въ тридцатыхъ и семидесятыхъ годахъ прошлаго вка тутъ лилась потоками кровь во время карлистскихъ войнъ. Попы и монахи, стоявшіе во глав карлистскихъ шаекъ, разстрливали всхъ плнныхъ, не забывъ предварительно отпустить имъ вс грхи. Въ самомъ красивомъ мст, неподалеку отъ Толосы, стоитъ старый каштанъ съ прибитой доской, на которой значится: ‘Fusilamiento de carabineros dia 4 de junio ano 1873’ (здсь 4 іюня 1873 года разстрляны карабинеры). Они были взяты въ плнъ карлистами, посл того, какъ имъ торжественно общали свободу. Вмсто этого, плнныхъ поставили у каштана и разстрляли.
Въ этихъ мирныхъ на первый взглядъ мстахъ находится Santuario de Loyola, т. e. монастырь Игнатія Лойолы, построенный тамъ, гд родился основатель ордена іезуитовъ. Монастырь лежитъ въ горахъ, неподалеку отъ городка Аспеитіи (Azpйitia), населеннаго басками. Добраться туда можно только въ экипаж, такъ какъ желзная дорога доходитъ лишь до Сумйи (Zumaya). Я разскажу о посщеніи гнзда іезуитовъ, но предварительно нсколько словъ объ испанскихъ дорогахъ къ монастырямъ вообще.
Д-ръ Фернандо Кастильо въ житіи св. Доминика замчаетъ, что небо въ такомъ изобиліи наградило Испанію прекраснымъ климатомъ, тучной почвой и экстраординарнымъ количествомъ святыхъ, что испанцы, пожалуй, даже не въ состояніи оцнить всхъ этихъ благъ. Реликвіи, мощи и чудотворныя статуи находятся въ Испаніи чуть ли не во всхъ монастыряхъ. Прежде всего, конечно, надо упомянуть про величайшую святыню Испаніи, хранящуюся въ Компостелл. Еврейскій рыбакъ съ береговъ Галилейскаго озера, покоившійся девять вковъ въ Палестин, прибылъ въ X вк къ берегамъ Испаніи въ мраморной барк, а затмъ чудесно былъ привезенъ быками въ то мсто, гд стоитъ теперь городъ Сантьяго де Компостелла. Съ тхъ поръ еврейскій рыбакъ превратился въ испанскаго рыцаря. Много вковъ потомъ имя рыбака служило боевымъ кличемъ.
— Santiago у Сіеіта Espana!— восклицали испанцы въ борьб съ маврами или мексиканцами. И когда разъ кастильцы дрогнули вслдствіе бшенаго натиска мавровъ, когда цвтъ рыцарства готовъ былъ обратиться въ бгство, и когда самъ король находился въ опасности,— впереди испанцевъ показался невдомый рыцарь на громадномъ бломъ кон, съ сверкающимъ мечемъ въ рукахъ. Мавры въ ужас побжали, завидвъ чудеснаго всадника. И испанцы, понявъ, что самъ патронъ ихъ явился на помощь, сомкнули ряды и съ воплемъ ‘Santiago y Cierra Espana’ ударили на мусульманъ. Такъ разсказываетъ легенда, много разъ вдохновлявшая старыхъ испанскихъ поэтовъ. Въ честь патрона инквизиція жгла потомъ на кострахъ мавровъ и единоврцевъ св. Іакова. И теперь еще, несмотря на то, что престижъ обрядовой религіи поколебленъ, сотни тысячъ паломниковъ изъ Испаніи и латинскихъ республикъ Южной Америки прибываютъ ежегодно въ Компостеллу. Когда Лютеръ и другіе борцы не оторвали еще у папы полміра, на поклоненіе мощамъ св. Іакова прибывали безчисленные паломники изъ Англіи, Голландіи, Норвегіи и Германіи, религіозный подъемъ которыхъ заставлялъ ихъ забыть про ужасы плаванья черезъ Бискайскій заливъ. Старинныя хроники трогательно разсказываютъ, какъ паломники, завидвъ посл страшныхъ бурь скалы Коруньи, выходили на палубу въ шляпахъ, украшенныхъ раковинами (послднія должны были служить напоминаніемъ про занятіе св. Іакова, покуда его призвалъ Христосъ), падали на колни и прославляли апостола на англійскомъ, нмецкомъ, голландскомъ и чешскомъ языкахъ. Въ старинной англійской баллад, сложенной задолго до реформаціи, юноша прощается со своею возлюбленною. Онъ отправляется въ Сантьяго. ‘Какъ я узнаю потомъ тебя’?— тоскливо спрашиваетъ двушка..— ‘Ты меня узнаешь по шляп, украшенной раковинами и по сандаліямъ на ногахъ’,— отвчаетъ юноша.
And how should J know your true love
From many and other one?
O, by his scalop-shell, and hat,
And by his sandal shoon!
Ужасно долго держится обычай даже тогда, когда все содержаніе его испаряется! Въ Тунис я пріобрлъ въ 1901 году на соко бутылочку съ какими-то восточными духами. Сдлалъ я покупку, главнымъ образомъ, потому, чтобы отдлаться отъ араба-продавца. Возвратившись домой, я засунулъ бутылочку и вспомнилъ о ней черезъ десять лтъ. Вся жидкость улетучилась до послдней капли, но пустой флаконъ издавалъ сильный папахъ, держащійся до сихъ поръ. То же самое бываетъ съ обычаями. Въ август въ Лондон на улицахъ въ бдныхъ кварталахъ можно встртить дтей, занятыхъ любопытною игрою. Они складываютъ изъ щебня подобіе маленькой пещеры, которую украшаютъ устричными раковинами, собранными у рыбной лавки. Къ вечеру у пещеры зажигаютъ огарокъ свчки. Завидвъ прохожаго, одтаго почище, дти подбгаютъ къ нему съ устричной раковиной въ рукахъ:
— Gentleman, remember the grotto!— кричатъ дти (Баринъ, вспомните пещеру). Каково происхожденіе обычая? О какой пещер напоминаютъ дти? Причемъ устрицы? Передъ нами — пустой флаконъ, сохранившій запахъ пріятнаго содержанія. Это отъ голосовъ того далекаго времени, когда англійскіе паломники отправлялись въ Испанію на поклоненіе св. Іакову, лежащему въ пещер подъ монастыремъ. Устричныя раковины — символъ рыбака. Англія давно уже порвала съ католицизмомъ. Еще сравнительно недавно крикъ: ‘No popery!’ (не надо папизма) могъ подбить англійскую толпу на разгромъ католическихъ церквей. Англиканская церковь, а тмъ боле диссентерская, признаетъ идолопоклонствомъ почитаніе святыхъ и мощей ихъ. И тмъ не мене и англиканцы, и диссентеры, и суровые кальвинисты начинаютъ сть устрицы только съ 12 августа, со дня св. Іакова…
Но, кром св. Іакова, въ Испаніи еще много реликвій и мощей, хранящихся въ безчисленныхъ монастыряхъ и соборахъ. Въ Camara Santa одного овіедскаго собора можно видть кусокъ моисеева жезла, частицу животворящаго креста, терновый шипъ отъ ваца, кожу св. Вароломея, сандаліи св. Петра и крошки, оставшіяся посл напитанія пятью хлбами. Въ Сарагос хранится печень св. Енграсіи, въ Понтеведр — зубъ, шириною въ ладонь, и берцовая кость, въ три локтя, великана св. Христофора. Зазжій еретикъ англичанинъ высказалъ предположеніе, что зубъ и берцовая кость принадлежатъ первобытному быку, Bos primigenius или Bos brachyceras. Но, будь это такъ, разв кости могли бы творить чудеса, какія бываютъ постоянно въ Понтеведр? Вс мощи, реликвіи и статуи обладаютъ цлительными свойствами. Образокъ отъ св. Іакова излчиваетъ лихорадку, кости св. Христофора — зубную боль, платокъ, полежавшій у раки San Magin, помогаетъ въ тхъ случаяхъ, когда врачи предписываютъ ртуть или препаратъ 606, измельченный въ пыль камень той пещеры, въ которой спасался св. Игнатій Лойола, какъ рукой снимаетъ малярію и дйствуетъ, кром того, какъ слабительное. Чудотворная статуя въ Лесо даетъ двушкамъ, какъ я уже упомянулъ, salud, dinero у buen marido. Затмъ мессы, отслуженныя у раки святыхъ или у чудотворныхъ статуй, значительно сокращаютъ пребываніе на томъ свт въ разряд испытуемыхъ, т. е. въ чистилищ. Въ глухихъ испанскихъ городкахъ, въ извстные дни, на дверяхъ церквей еще и теперь _ можно видть подписи: ‘Ноу ыу saca anima’ (Сегодня можно извлечь душу изъ чистилища). Это означаетъ общую мессу по крайне сходной цн.
Стоило ли имть вс эти духовныя сокровища и чудотворныя статуи, если нтъ доступа къ нимъ? И вотъ монахи въ Испаніи первые прокладывали дороги къ своимъ монастырямъ и хранившимся въ нихъ мощамъ и реликвіямъ. Святые и угодники показывали примры простымъ смертнымъ. Св. Доминикъ, напримръ, строилъ дорогу въ Компостеллу и именуется поэтому въ житіяхъ Santo Domingo de la Calzada,
Я ду въ монастырь св. Игнатія Лойолы по отличной дорог, тянущейся то вдоль моря, то горами. Я встрчаю то роскошные автомобили, то запряженныя волами первобытныя одноколка съ колесами, выпиленными изъ обрубка. Въ такихъ именно арбахъ, вроятно, прибывали сюда еще орды готовъ. Нтъ недостатка также въ необходимомъ дополненіи къ испанскому ландшафту, т. е. въ ослахъ. Вотъ въ сторон стоитъ крестьянинъ въ синей блуз и въ берет, обнимающій, какъ Санчо Пансо, своего осла.
— Chato, Chatito! (Плосконосенькій мой) — нжно шепчетъ крестьянинъ ослу, скалящему отъ удовольствія зубы. Но черезъ нсколько секундъ крестьянинъ уже разозлился, бьетъ осла палкой и попрекаетъ его родительницу въ неодобрительномъ поведеніи… Прозжаетъ, громыхая колесами, старинный рыдванъ, запряженный шестью запыленными, тощими, какъ скелеты, мулами. Рыдванъ облпленъ крестьянами, вооруженными громадными зонтиками. Пассажиры выглядываютъ изъ оконъ рыдвана, сидятъ на козлахъ, на запяткахъ, на крыш, спустивъ ноги внизъ. Это, должно быть, паломники, возвращающіеся изъ монастыря. Наряду съ рыдваномъ, напоминающимъ Испанію XVII вка, пыхтитъ автобусъ, тоже облпленный пассажирами, одтыми почище. Мы възжаемъ въ крошечный приморскій городокъ. По обимъ сторонамъ узкой улицы безъ тротуаровъ — высокіе дома съ неизбжными каменными гербами надъ дверями и сохнущимъ бльемъ на балконахъ. Въ нижнихъ этажахъ — маленькія, темныя лавочки, надъ которыми непремнно значится ‘Gran almaceti’ (Громадный магазинъ). У пороговъ ихъ сидятъ хозяйки и продавщицы, усиленно занятыя звринымъ промысломъ въ головахъ другъ у друга. Рядомъ съ ними мужчины, шьющія прямо на мостовой ‘alpargаtos’ (особый родъ обуви). На улиц встрчаются еще дти и… неизбжные попы и монахи. Городокъ, повидимому, очень бденъ, но у монаховъ и поповъ рясы вздуты, какъ воздушные шары. Экипажъ останавливается у маленькой фонды.
Возница заявляетъ, что пора дать людямъ завтракъ, а копямъ отдыхъ, Я вхожу въ маленькую столовую, оклеенную такими обоями, при одномъ взгляд на которые почему-то приходитъ мысль: ‘а тутъ клопамъ рай!’ На одной стн виситъ засиженная мухами олеографія безъ стекла, а на другой — подъ стекломъ нумеръ мстной республиканской газеты Voz de Guipuzсоа отъ 25 августа 1886 года. Въ газет — біографія морского офицера, мстнаго уроженца, прославившагося въ битв при Трафальгар. Въ столовой застаю маленькую компанію. Изъ угла въ уголъ ходитъ толстый, сангинничный господинъ съ бородой клинышкомъ. Онъ постоянно смотритъ на часы, пожимаетъ плечами, хлопаетъ руками по бедрамъ, подбгаетъ къ дверямъ и кричитъ кому-то въ пространство:
— Pero, dona Francisca! Es una bora! Tenemos hambre! Los sonores esperan! (‘Послушайте, донья Франциска! Уже часъ! Мы голодны! Постители ждутъ!’). Изъ пространства непремнно долеталъ утшающій отвтъ: ‘Tronto! Prцntito’! (Скоро! Скоренько)! Затмъ, въ столовой сидлъ еще бурый капуцинъ въ черной ермолк. Если бы не платье, я принялъ бы его по очкамъ, по черной бородк и по выраженію лица за русскаго интеллигента, напр., за земскаго врача. Капуцинъ сидлъ спокойно, сложивъ руки на груди. Меня очень заинтересовалъ третій гость. По лицу я сразу узналъ англичанина, притомъ священника, но выряженъ онъ былъ какимъ-то опереточнымъ контрабандистомъ: въ полотняные синіе шаровары, перетянутые краснымъ шелковымъ кушакомъ, въ просторную полосатую сорочку безъ галстука и въ блую полотняную куртку съ громадными карманами. ‘Священникъ’ только что вошелъ въ столовую, неся на плечахъ весла, свернутый парусъ и маленькій якорь. За англичаниномъ шла двушка лтъ 18, повидимому, испанка. При взгляд на выраженіе лица, на грязное платье, на плохо причесанные волосы, на руки, которыя двушка держала особымъ образомъ, какъ собака лапы, когда служитъ,— приходило немедленно одно опредленіе: ‘халда’. ‘Священнику’ было лтъ подъ пятьдесятъ. Въ глухихъ углахъ, недалеко отъ Англіи, можно встртить иногда такіе типы, забравшіеся въ нору, чтобы о нихъ забыли на родин. ‘Священникъ’, повидимому, уже давно жилъ въ этой глуши, потому что не только обзавелся подругой, но и говорилъ довольно бойко по-испански. Съ капуциномъ онъ, должно быть, былъ знакомъ не первый день, потому что, сложивъ весла и парусъ, набилъ трубку, закурилъ и сталъ продолжать начатый, вроятно, давно уже богословскій диспутъ объ искупленіи. ‘Священникъ’ относился къ нему отрицательно, находя, что доктрина ‘rpugnante la razon, unjusto y depravado’ (противна разуму, несправедлива и безнравственна).
— Но почему?— спросилъ съ нкоторымъ раздраженіемъ капуцинъ.
— Разв можетъ быть удовлетворена справедливость, если за чужое преступленіе будетъ казненъ невинный?
— Догматъ нельзя понять разумомъ, — сентенціозно отвтилъ капуцинъ.— Въ него надо увровать. Надо отршиться отъ разума для спасенія души.
— Душа безъ разума ничего не стоитъ,— отвчалъ ‘священникъ’, пыхтя трубкой.— Я не знаю доктрины, боле унижающей человка, чмъ отреченіе отъ разума. Онъ иметъ неотъемлемое право защищать или не можетъ не ставить цлый рядъ вопросовъ.
— Pero, dona Francisca. Es dos! Soy muerto de hambre!— простоналъ сангвиничный господинъ, подбжавъ къ дверямъ (послушайте, донья Франциска! Уже два. Я уже умеръ отъ голода!).
— Prontito!— снова донеслось снизу. Сангвиникъ въ отчаяніи подбжалъ къ столу и сталъ жевать ‘aceitunas’, т. е. зеленыя оливки, которыя всегда неизмнно подаются въ Испаніи къ столу. Черезъ минуту дйствительно показалась донья Франциска, въ синемъ ситцевомъ плать, съ блымъ передникомъ, держа въ рукахъ громадную дымящуюся миску. Теологическій споръ прекратился. Когда же явилась олья подряда, обильно сдобренная чеснокомъ, послдніе остатки раздраженія у спорившихъ исчезли. Омаръ (порядокъ блюдъ въ Испаніи иной, чмъ въ другихъ мстахъ) съ соусомъ изъ оливковаго масла, уксуса и чеснока вызвалъ на лиц капуцина блаженную улыбку, которая уже не сглаживалась больше. Брилья Саварэнъ утверждаетъ, что обденный столъ — единственное мсто, гд люди не скучаютъ въ теченіе перваго часа. (La table est le seul endroit o l’on ne s’ennuie jamais pendant la premiè,re heure). Хорошій обдъ обладаетъ та’же свойствомъ успокаивать страсти, поднятыя жаркимъ теологическимъ споромъ.
‘Священникъ’ и капуцинъ выпили по ‘копытцу’ (copita — рюмочка) анисовой водки посл кофе и стали лучшими друзьями въ мір…
Продолжаю путешествіе. Мы въхали въ громадную котловину и прозжаемъ мимо стоящаго высоко на скалахъ зданія, напоминающаго т сооруженія изъ леденца, которыми украшаютъ пшеничные, торты у богатыхъ купцовъ въ провинціи. Тамъ — женскій монастырь. На разстояніи версты отъ него — іезуитскій монастырь св. Игнатія Лойолы. Итальянскій архитекторъ, которому орденъ поручилъ въ конц XVII вка построить монастырь, выбралъ типомъ орла, причемъ голову образуетъ порталъ, тло — церковь, крылья — Santa casa и коллегія, а хвостъ — разныя пристройки. Когда вы вглядываетесь въ зданіе, васъ прежде всего поражаетъ одна особенность. Южный склонъ котловины, въ которой стоитъ монастырь, покрытъ, роскошной растительностью, и теперь тамъ кипитъ жизнь до самаго хребта, тогда какъ сверный склонъ состоитъ изъ голыхъ мрачныхъ скалъ. До самаго гребня горъ — ни деревца, ни кустика. Одни только рыжевато-срые камни. И вотъ монастырь стоитъ фронтономъ къ пустын, а спиной — къ кипучей жизни. И эта особенность до такой степени рзко бросается въ глаза, что поститель начинаетъ усматривать въ этомъ отворачиваніи отъ жизни символъ. Каменный ‘орелъ’ не вдохновляетъ: ‘голова’ у него большая, неуклюжая, тяжелая, усаженная какими-то шишками, что придаетъ куполу нкоторое подобіе китайской пагоды. ‘Крылья’ орла то же не отличаются смлостью размаха: они напоминаютъ добросовстно выстроенныя старинныя казармы.
Возл монастыря два зданія,— дв ‘фонды’ для прізжихъ. Одна изъ нихъ попроще, а другая, получше, для богатой публики. У монастыря приткнулись также дв деревянныя будки, въ которыхъ торгуютъ открытками и образками съ изображеніями св. Игнатія. Я поднялся по лстниц къ громадной стату Игнатія Лойолы. Основатель ордена изображенъ въ рыцарскихъ доспхахъ, съ нечемъ въ рукахъ. Испанскій писатель отмчаетъ, что стиль іезуитовъ это — ‘еі de la ostentaion y la carencia de gusto’ (тщеславіе и отсутствіе вкуса). Во всхъ своихъ постройкахъ іезуиты, прежде всего, стремятся поразить богатствомъ матеріала. И мн это замчаніе постоянно, припоминалось въ монастыр. Припомнилось оно мн, между прочимъ, при взгляд на статую Лойолы: лицо сдлано изъ оникса. Пьедесталомъ служитъ мраморный фонтанъ, причемъ краномъ служитъ громадный бронзовый ракъ: вода бьетъ изъ клешни. Что это? То же символъ? Статую разсматриваетъ группа туристовъ, состоящая изъ старика съ коническимъ черепомъ и двухъ мальчиковъ, лица которыхъ представляютъ сплошную веснушку. Туристы погладили мраморъ пьедестала, пощупали клешню рака, затмъ мальчики приняли картинную позу у ногъ Игнатій Лойолы, а старикъ сталъ ихъ фотографировать. Набрались еще туристы, пріхавшіе въ автомобиляхъ, французы и испанцы. Мы позвонили у громадной двери, окованной бронзой.
— Santos y buenos diasl (Много святыхъ и добрыхъ дней!) — сладко улыбаясь, сказалъ намъ молодой монахъ, впуская въ залу, увшанную портретами и уставленную бюстами.— Пожалуйста, подождите пять минутъ
Вскор дйствительно вышли два монаха: одинъ совсмъ молодой, другой — лтъ сорока, съ умнымъ, красивымъ лицомъ. Молодой говорилъ только по итальянски и взялъ на себя обязанность гида для итальянцевъ, другой же монахъ говорилъ по французски ‘съ раскатомъ’ на букв г и произнося на испанскій ладъ се и ci, какъ англійское th. У молодого монаха лицо тусклое, неинтересное, ничего не выражающее. У другого монаха великолпный лобъ, орлиный носъ, живые глаза и улыбка, служащая, повидимому, своего рода ширмой, чтобы скрыть выраженіе. Первый монахъ говоритъ елейно, вкрадчиво, благоговйно. Второй монахъ, очевидно, считаясь съ неособенно врующей публикой, объясняетъ, какъ профессіональный гидъ.
— Nuestro santo padre San Ignacio его militar. Sabe usted? Militari — слышу я елейную рчь молодого монаха (Нашъ святой отецъ св. Игнатій былъ военнымъ. Знаете ли вы это, господа? военный). Онъ показываетъ испанцамъ бронзовую группу на лстниц, изображающую французскихъ солдатъ, несущихъ Лойолу, раненаго подъ Памилоной. И я не могу не заглядться на характерное, сильное лицо съ громаднымъ открытымъ лбомъ. Это лицо говоритъ, о поразительной, вол, о громадныхъ дарованіяхъ и о столь же большомъ честолюбіи, о бурныхъ страстяхъ, находящихся подъ контролемъ разума. Этотъ человкъ, когда былъ воиномъ, не зналъ предла бшеному разгулу въ город, взятомъ штурмомъ. Отрекшись отъ міра, онъ весь свой бурный темпераментъ, все свое властолюбіе вложилъ въ уставъ ордена, сформированный по типу военнаго отряда. Можно ненавидть такихъ людей, но, безъ сомннія, передъ нами высшее проявленіе homo sapiens. Монастырь образуетъ своего рода каменный футляръ надъ домомъ, въ которомъ родился и умеръ основатель іезуитскаго ордена. Домъ этотъ, или, точне, одна башня стариннаго наслдственнаго замка, состоитъ изъ маленькихъ, очень низкихъ комнатъ, превращенныхъ въ часовню. Объясненія второго монаха сводились къ восхваленію богатства матеріала.
— Chapelle en onyx. Remarquez l’autel d’or et d’acier. Valeur 110.000 fr. (Часовня, отдланная ониксомъ. Замтьте алтарь изъ золота и стали. Стоимость его 110 тысячъ фр.),— говорилъ какъ по писанному второй монахъ. Въ этой часовн замчательны ниши въ стнахъ, запертыя серебряными дверцами. Часовня только что отдлывается и еще не готова. Въ этихъ нишахъ помщены будутъ мощи и реликвіи канонизированныхъ членовъ ордена.
— И много у васъ святыхъ?— спрашиваетъ одна дама.
— Семь святыхъ и 120 блаженныхъ.— отвчаетъ монахъ.
— Перечислите ихъ,— допытывается старикъ съ коническимъ черепомъ. Монахъ начинаетъ перечислять по пальцамъ іезуитовъ, причисленныхъ къ лику святыхъ. Я прислушиваюсь въ это время къ объясненіямъ, которыя даетъ молодой монахъ испанскимъ туристамъ.
— Вы видите передъ собою ту самую комнату, въ которой лежалъ см, Игнатій съ раздробленной ногой. Здсь онъ читалъ ‘Жизнь Христа’ Лудольфа Саксонскаго, и здсь произошло чудесное обращеніе. Нагнитесь сюда. Вы видите въ камняхъ трещину. Esta grieta la hizo el diabolo (эту трещину сдлалъ діаволъ),— когда узналъ, что Лойола ршилъ посвятить себя Богу. И монахъ разсказываетъ, какъ Лойола въ первый разъ посл обращенія побдилъ себя. Онъ отправился, будто бы, на свиданіе съ герцогомъ Нахера, а въ дйствительности въ доминиканскій монастырь въ Монтсеррато. По дорог къ Лойол присоединился діаволъ подъ видомъ мавра и началъ глумиться надъ христіанской доктриной, а въ особенности надъ догматомъ безпорочнаго зачатія. Но Игнатій Лойола далъ обтъ смиренія и не отвчалъ мавру, который свернулъ на первомъ перекрестк. Духъ воина пробудился въ Лойол. Онъ хотлъ погнаться за мавромъ, вызвать его на поединокъ и убить, но какъ нарушить обтъ смиренія?
Тогда Игнатій Лойола ршилъ предоставить небу, чтобы оно само указало, что надо длать. Онъ выпустилъ изъ рукъ узду. ‘Если мулъ повернетъ за мавромъ, значитъ, надо вызвать его на бой’,— подумалъ Лойола. Мулъ повернулъ къ доминиканскому монастырю. Не дозжая до обители, Игнатій Лойола надлъ власяницу и сандаліи, а свое цвтное платье отдалъ нищему. Въ монастыр онъ положилъ свой мечъ и кинжалъ на алтарь Богоматери. Отнын боле не стало благороднаго воина Иниго Лопеса де-Рекальде, сына гордаго властителя замковъ Лойола и Оньяса, а былъ смиренный монахъ Игнатій изъ Лойолы, который изнурялъ свое сильное тло до того, что упалъ въ обморокъ, продолжавшійся восемь дней. И во время этого обморока Игнатію Лойол были продиктованы не только его книга ‘Ejercicios espirituales’, но и уставъ ордена.
Молодой монахъ повствуетъ о второмъ видніи, которое было Игнатію Лойол во время путешествія въ Римъ. Будущій основатель ордена видлъ Бога отца, посадившаго его рядомъ съ Христомъ.
Мы входимъ въ часовню, устроенную въ той самой комнат, въ которой скончался въ 1556 году Игнатій Лойола. Второй монахъ падаетъ на колни, молится, затмъ достаетъ въ углу какой-то инструментъ, похожій нсколько на шпагу. Это — родъ свчи, скрытой въ футляр. Монахъ зажигаетъ свчи на алтар, затмъ тянетъ шнурокъ. Поднимается родъ занавса, какъ въ кукольныхъ театрахъ, обнаруживъ образъ св. Игнатія съ внцомъ на голов. На груди святого нашито большое красное сердце, а на немъ прикрплено что-то черное, длиною дюйма въ два. Это — величайшая святыня монастыря: палецъ Лойолы. Тло его лежитъ въ Рим. Мы заходимъ потомъ въ церковь, и мн опять вспоминается замчаніе испанскаго писателя объ ‘ostentation y la carencia de gusto’, представляющихъ особенность іезуитовъ (о тщеславіи и отсутствіи вкуса).
Церковь поражаетъ обиліемъ мраморныхъ украшеній всхъ цвтовъ, золотомъ и серебромъ. Сегменты купола наверху покрыты гербами странъ, завоеванныхъ орденомъ, т. е. тхъ государствъ, гд находятся его ‘провинціи’.
Посщеніе главной квартиры ордена, про всемогущество котораго говорятъ столько чудесъ, не производитъ потрясающаго впечатлнія. Напротивъ даже.
Все то, что поститель видитъ, говоритъ скоре о претенціозности, чмъ о настоящей сил. Священники іезуиты, конечно, достаточно сильны и способны, чтобы забрать въ руки фанатическихъ и ограниченныхъ испанокъ. Что же касается широко распространенныхъ разсказовъ про таинственную всемірную силу іезуитовъ, то они какъ-то плохо вяжутся со всмъ тмъ, что наблюдатель видитъ въ ‘Santuario de Loyola’ и съ разсказами дйствительно освдомленныхъ людей. Вотъ, напр., что говоритъ докторъ богословія Ричардъ Фредерикъ Литтльдэль, спеціально и долго изучавшій исторію ордена іезуитовъ. Авторъ констатируетъ что вся политика ордена со времени его основанія это — рядъ неудачъ.
‘Планы ордена потерпли всюду неудачи вслдствіе двухъ причинъ,— говоритъ Литтльдэль.— Во-первыхъ, надо отмтить отсутствіе у ордена дйствительно великихъ умовъ… Ничто такъ не далеко отъ истины, какъ ходячее мнніе, будто іезуиты — существа, надленныя почти сверхчеловческими способностями и обладающія колоссальными знаніями. Безъ сомннія, орденъ, имющій столько сочленовъ, располагающій такими громадными средствами и дающій возможность монахамъ посвятить себя всецло одной отрасли знанія, выдвинулъ умныхъ и знающихъ людей. Въ общемъ, средній іезуитъ, вслдствіе долгой подготовки, не ниже, если не выше по развитію монаха любого другого ордена, не говоря уже о томъ, что лучше дисциплинированъ. Но для осуществленія великихъ плановъ требуются великіе умы. А между тмъ орденъ съ момента возникновенія испытывалъ недостатокъ въ дйствительно великихъ людяхъ’.
Такихъ у іезуитовъ было только два: Игнатій Лойола и его ближайшій помощникъ св. Францискъ Ксавье. ‘Лайнесъ и Аквавива были лишь способными администраторами и ловкими политиками, Франсиско Суаресъ, Леонардъ Лессіусъ и кардиналъ Францелинъ проявили себя только учеными богословами, не больше’. Іезуитскій орденъ выдвинулъ нсколько талантливыхъ астрономовъ и математиковъ (Секки, Руджіеро Джузепе Босковичъ, Стивенъ Джозефъ Перри), но ни одного смлаго провидца въ этой области науки. ‘У іезуитовъ не было ни омы Аквитанскаго, ни Ансельма, ни Бэкона, ни Ришелье. Великіе умы, воспитывавшіеся у іезуитовъ и порвавшіе потомъ съ ними, какъ Паскаль, Декартъ, Вольтеръ, революціонизировали философскія и религіозныя воззрнія массъ, но въ длинномъ каталог писателей, оставшихся въ орден, мы видимъ лишь почтенныя посредственности’. Въ значительной степени, по мннію цитируемаго автора, это объясняется тмъ, что орденъ прежде всего разрушаетъ личную волю послушника и превращаетъ его въ послушное орудіе настоятеля. Такимъ образомъ уничтожается совершенно индивидуальность, представляющая неотмнную принадлежность таланта. Ярко оригинальные умы не выдерживаютъ процесса распыленія индивидуальности и уходятъ изъ ордена. Но орденъ не только уничтожаетъ индивидуальность. Въ Ratio Studiorum, составленномъ Аквавивой и обязательномъ во всхъ іезуитскихъ коллегіяхъ, предписываются правила, не совмстимыя съ дйствительно широкой программой воспитанія. Отъ преподавателя требуется, чтобы онъ слдовалъ традиціи и не проводилъ бы новыхъ взглядовъ даже тогда, когда дло касается не религіозныхъ вопросовъ. Орденъ признаетъ, что есть устарвшіе и неврные взгляды, принимавшіеся раньше на вру, но Ratio Studiоrum предписываетъ обходить ихъ молчаніемъ, но ни въ коемъ случа не опровергать.
Такимъ образомъ, іезуиты, оставляя коллегію, не имютъ понятія о другихъ методахъ мышленія, кром тхъ, которые были привиты преподавателями. Профессоръ библейской литературы, напримръ, обязанъ отстаивать вульгату и ни въ коемъ случа не слдовать еврейскому или греческому текстамъ. Онъ не долженъ даже упоминать про критику библіи. Въ области философіи единственными авторитетами должны быть Аристотель и ома Аквитанскій {Статья ‘Jesuits’ въ послднемъ (11-мъ) изданіи Британской Энциклопедіи. XV, стр. 337—346.} Цитируемый авторъ относится крайне скептически къ ходячему мннію о таинственной сил и о вездсущности іезуитовъ. ‘Орденъ ученыхъ посредственностей’, — таково мнніе Ричарда Литтльдэля.
Іезуиты, какъ извстно, длятся на шесть степеней. Когда говорятъ о вездсущихъ братьяхъ ордена Іисуса, то подразумвается седьмая степень, заключающая des jsuites de robe courte, какъ ихъ называютъ во Франціи. Сами іезуиты и многіе писавшіе объ орден отрицаютъ существованіе этой тайной седьмой степени. Вс прошлыя политическія интриги іезуитовъ хорошо извстны и вс преступленія сосчитаны. ‘Хотя нтъ прямыхъ доказательствъ, что іезуиты принимали когда-либо непосредственное участіе въ политическихъ убійствахъ, но косвенно моральная-отвтственность падаетъ на орденъ,— говоритъ докторъ богословія Этельредъ Таунтонъ {‘History of the Jesuits in England’.}.— Они играли острыми инструментами и часто нечаянно кровянили себ руки. Іезуиты постоянно вмшивались въ политику, раздувая и безъ того уже сильное пламя нетерпимости и ненависти. Они поддерживали ненависть двухъ королей противъ гугенотовъ, интриговали противъ Англіи въ царствованіе Елизаветы, питали пожаръ тридцатилтней войны, содйствовали отмн Нантскаго эдикта. Во многихъ случаяхъ обвиненія противъ ордена неопровержимы, а въ другихъ случаяхъ существуютъ вскія косвенныя улики. Іезуиты являлись всегда буревстниками политическихъ штормовъ’. Вроятно, краски тутъ нсколько сгущены. Вольтеръ, воспитывавшійся у іезуитовъ, хорошо знавшій ихъ и не питавшій къ нимъ никакихъ симпатій, писалъ: ‘On leur а reproch dans six mille volumes leur morale relche, qui n’tait pas plus relche que celle des capucins’ {‘Oeuvres Complè,tes’, vol. VII, стр. 749.} (т. e. ‘ихъ попрекали въ шести тысячахъ томахъ распущенными нравами, которые, однако, были у нихъ не боле распущены, чмъ у капуциновъ’).
Іезуиты, конечно, причинили много вреда (какъ и другіе монашескіе ордены), они и теперь готовы забрать въ свои руки все, что неспособно къ сопротивленію, но діавольская мощь и вездсущность ордена, вроятно, сказка. Мы знаемъ серьезныхъ, свободомыслящихъ писателей, которые въ своей исторіи освобожденія человческаго разума находятъ возможнымъ сказать нсколько сочувственныхъ словъ объ іезуитахъ, хотя отлично знаютъ вс ихъ историческіе грхи. Въ своей ‘Исторіи раціонализма въ Европ’ Лекки, напр., придаетъ большое значеніе трактату іезуита Суареса ‘De Fide’. Первое изданіе этой книги было сожжено въ Париж рукой палача въ 1610 году, а вторая въ 1614 году. Суаресъ въ своей книг первый выдвинулъ теорію общественнаго договора между королемъ и народомъ. Суаресъ доказываетъ, что интересы короля должны быть подчинены интересамъ народа, который въ случаяхъ необходимости иметъ право устранять суверэна. Больше того: народъ, въ случа если престолъ занятъ новымъ Нерономъ,— все равно, захватнымъ ли правомъ или по наслдству,— можетъ принять свои мры.
Суаресъ создалъ цлую школу. ‘Въ каждомъ трактат, изданномъ послдователями этой школы,— говоритъ Лекки,— доказывается необходимость ограничить власть суверэна и увеличить права народа. Мы находимъ въ каждомъ трактат стремленіе обосновать политическую систему на доктрин, освященной разумомъ, а не авторитетомъ. Помимо желанія авторовъ, эти доктрины вели къ дальнйшимъ выводамъ. Іезуиты, конечно, стремились ослабить королевскую власть въ интересахъ церкви, но эти теоріи ‘общественнаго договора’ явились впослдствіи краеугольнымъ камнемъ политической свободы въ Европ. Почти вс трактаты проводили границу между ‘королями’ и ‘тиранами’. Послдніе длились на тирановъ ‘in regimine’ (т. е. на законныхъ правителей, угнетающихъ народъ) и на тирановъ ‘in titulo’, т. е. на ставленниковъ’. Еще боле важное значеніе, чмъ трактатъ Суареса, иметъ книга іезуита Маріаны ‘De Rege et Regis Institutione’, напечатанная въ Толедо въ 1599 году. Книга явилась съ одобренія генерала іезуитскаго ордена. ‘Она носитъ на второмъ лист имя Филиппа III, но надо сознаться,— говоритъ Лекки,— что изъ безчисленныхъ книгъ, посвященныхъ государямъ, нтъ ни одной, которая была бы такъ совершенно чужда лести, какъ эта. Авторъ говоритъ, что цлью его было собрать рядъ нравственныхъ правилъ, полезныхъ государю, но.самою важною частью книги является анализъ правъ народа и суверэна. Авторъ проводитъ рзкую границу между королемъ и тираномъ и доказываетъ, что правитель послдняго типа не иметъ права занимать престолъ, хотя бы имлъ цлый рядъ предковъ внценосцевъ. Чтобы быть тираномъ,— доказываетъ Маріана,— совсмъ не необходимо явиться узурпаторомъ. Тираномъ будетъ каждый законный правитель, если его система правленія основана на эгоизм и если онъ жертвуетъ ради своей гордости и своего честолюбія интересами народа. Подобные правители,— доказываетъ Маріана,— представляютъ горшее изъ бдствій, выпадающихъ на долю человчества. Въ древней исторіи они выведены въ миахъ объ Анте, Гидр и Химер. Величайшая заслуга античныхъ героевъ заключается въ томъ, что они избавили человчество отъ хищниковъ’… {Lecky. ‘The rise and Influence of Rationalism in Europe’ (изд. 1910), стр. 152—166.}.
Маріана, въ развитіи своего тезиса, заходитъ крайне далеко,— такъ далеко, что цитированіе, даже по книг Лекки, становится неудобнымъ. Другъ Карла II, выпустившій знаменитый памфлетъ въ защиту тираномахіи ‘Killing no Murder’ (памфлетъ направленъ противъ Кромвеля), заимствовалъ аргументацію у Маріаны…
Іезуитамъ можно поставить въ активъ не только то, что они первые выдвинули доктрину общественнаго договора. Когда въ Европ имлись лишь смутныя представленія о Кита, Японіи и Тибет, миссіонеры-іезуиты проникли туда, изучили языкъ и оставили прямо классическія описанія, отличающіяся наблюдательностью и добросовстностью. Іезуиты шли на свой страхъ, не поддерживаемые военной силой. Астрономическіе инструменты, поставленные іезуитами въ XVII вк въ Пекин, были… экспропріированы нмцами во время коллективнаго ограбленія Китая десять лтъ назадъ. Опытъ организаціи іезуитами религіозной коммуны въ Парагва кончился въ конц концовъ неудачей, но опытъ, тмъ не мене, долженъ быть внесенъ въ активъ ордена. Вотъ что писалъ великій современникъ этого опыта, не любившій братьевъ ордена Іисуса.
‘Завоеваніе Мексики и Перу представляетъ собою чудо смлости и дерзанія точно такъ, какъ жестокости, которыми оно сопровождалось, являются крайнимъ предломъ ужаса. Зато тріумфомъ для человчества является опытъ, произведенный испанскими іезуитами въ Парагва и искупающій жестокости первыхъ завоевателей… Іезуиты въ дйствительности воспользовались религіей, чтобы отнять первобытныя вольности у населенія Парагвая, но зато они внесли просвщеніе и порядки. Іезуиты сдлали индйцевъ трудолюбивыми и стали управлять громадной страной, какъ въ Европ управляютъ монастыремъ. Впрочемъ, надо сказать, что индйцы были гораздо лучше европейскихъ монаховъ, а іезуиты проявили больше проницательности и политическаго такта, чмъ настоятели монастырей… Миссіонеры проникли въ самую глубь первобытной страны. Труды и страданія іезуитовъ могутъ сравниться только съ тмъ, что потерпли завоеватели Новаго міра. Что же касается мужества, то монахи, во всякомъ случа, проявили его не меньше, чмъ товарищи Кортеса и Пизарро’. Отцы-іезуиты привезли съ собою коровъ, быковъ, овецъ, свиней, земледльческія орудія, смена. Все это они дали дикарямъ, находившимся на рубеж каменнаго вка. Монахи научили, какъ пахать, какъ сять, жать, какъ ходить за скотомъ. ‘Индйцы жили въ шалашахъ, и отцы-іезуиты научили, какъ длать и обжигать кирпичи, какъ строить дома, какъ прорубать дороги въ горахъ и какъ настилать мосты’. Монахи устроили громадную религіозную коммуну {Voltaire, ‘Essai sur les moeurs’, chap. CLIV (‘Oeuvres complиtes’, vol. 111, его. 448.}.
Повидимому, какъ преступленія, такъ и заслуги ордена іезуитовъ въ прошломъ. Теперь орденъ такое же чужеядное растеніе (правда, нсколько боле приглядное) какъ и остальные монашескіе ордена.
Въ конц концовъ, впрочемъ, я пишу только бглыя намтки, а не историческое изслдованіе…