Михаил Зуев-Ордынец.
По разные стороны окна
Михаил Зуев-Ордынец.
По разные стороны окна
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/text_1927_po_raznye_storony_okna-1.png)
1
1
2
2
3
3
4
4
Кай-Пангу’.
———————————————————————————
По разные стороны окна, Зуев-Ордынец Михаил Ефимович, Год: 1927
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Стол стоял рядом с окном. Поэтому человеку, вошедшему в комнату с зажженной лампой, пришлось подойти близко к окну.
Вложив лампу в проволочное гнездо, он взял со стола длинный плоский хлебец и отрезал от него большой ломоть. Затем из широкогорлого горшка вытащил ножом кусок вареной баранины и начал есть, не снимая мяса с ножа.
Другой человек, стоявший по другую сторону окна, на улице, тихо застонал. Не сводя горящего взгляда с хлеба и мяса, судорожно вцепился в раму руками. С трудом проглотил тягучую голодную слюну и в изнеможении прислонился к стене.
Не замечая горящих голодом глаз за окном, человек в комнате ел не спеша, наслаждаясь. Вцепившись зубами в баранину, закрыв от удовольствия глаза, он отрывал мясо маленькими кусочками и жевал его медленно-медленно. Когда с бараниной было кончено, он вытер нож, стряхнул с колен хлебные крошки и, держа лампу впереди себя, удалился куда-то в глубь дома, притворив за собою дверь.
В комнате снова стало темно. Лишь через щель от неплотно притворенной двери лег на пол луч света, тонкий и длинный.
Человек на улице тоже отошел от окна. Качаясь, сделал несколько шагов и опустился на кучу маисовой соломы. Уперся подбородком в ладони и исподлобья взглянул на дом.
Деревянный, из гладко обструганных досок, крытый красной черепицей, дом резко выделялся из всех остальных хижин деревни, бамбуковых, обмазанных глиной, с соломенными крышами. Рядом с домом щупала небо высокой ступенчатой крышей деревенская пагода [буддийский храм].
Губы человека зашевелились.
— О, Тао-Пангу, о, брат мой, — зашептал он. — Если я попрошу у тебя пить, ты напоишь меня ядом змеи, если я попрошу есть, ты отведешь меня к белым дьяволам, которые накормят меня свинцом. Это так…
Он бессильно опустил голову. Но тотчас решительно вскинул ее. Поднялся и, подойдя снова к окну, прижался лицом к стеклу, всматриваясь.
В комнате было по-прежнему темно. Даже луч на полу теперь исчез. Видимо, в соседней комнате погасили лампу или плотнее притворили дверь.
Человек вытащил из-за пояса длинный и тонкий, как шило, нож. Всунул его под нижний край рамы окна и нажал на ручку. Рама тихо треснула. Человек вздрогнул и огляделся по сторонам. Затем снова нажал на ручку. Створки окна бесшумно распахнулись.
Человек перекинул одну ногу в комнату и, сидя верхом на подоконнике, наклонил вперед голову, вслушиваясь и всматриваясь. Мертвая тишина и темнота комнаты успокоили его. Он перекинул через подоконник вторую ногу и встал на пол. Крадучись, шагнул вперед и… зажмурился от яркого света.
В широко распахнувшихся дверях соседней комнаты стоял человек. В левой руке он держал высоко над головой лампу, правая сжимала весело поблескивавший никелем револьвер.
— Зачем ты попал сюда, вор, собака?! — крикнул человек с револьвером.
Человек с улицы опустил голову:
— Я хотел взять только хлеба. Я голоден. Я не ел четыре дня.
Человек с револьвером усмехнулся:
— Так говорят все воры. Брось нож.
Человек с улицы бросил нож на пол и поднял голову.
Лампа вздрогнула и чуть не вывалилась из державшей ее руки.
— Кай-Пангу! Брат мой…
— Да, я Кай-Пангу, твой брат.
Два человека, полчаса тому назад стоявшие по разные стороны окна, теперь стояли друг против друга.
С первого же взгляда можно было понять, что это братья-близнецы. Оба небольшого роста, с бледно-шоколадным цветом кожи, тонки в талиях и широки в плечах. У каждого большая голова, длинные прямые волосы и глаза с чуть косым узким прорезом. Даже родинка, похожая на ущербленную луну, была у обоих братьев в левом уголке рта. И, если бы не разница в одежде, нельзя было бы отличить одного брата от другого.
На Тао-Пангу была белая чесучовая пижама, надетая прямо на голое тело, и такие же брюки. На Кай-Пангу — лишь короткие рваные штаны.
Но Тао-Пангу отличался от брата, кроме одежды, более бледным, каким-то сероватым цветом лица. Такую мутную бледность накладывает на лица лишь опиум.
— Как ты попал сюда? — спросил хмуро Тао-Пангу.
— Меня преследуют французы… полиция. Я скрываюсь… Я четыре дня не ел ничего, кроме сухих зерен риса.
И, глядя в упор на брата сузившимися от света зрачками, Кай-Пангу спросил:
— Что ты теперь сделаешь со мной?
Тао-Пангу поставил лампу на стол и сел на низкий плетеный стул, держа револьвер на уровне груди брата.
— Я отведу тебя в Сайгон, к префекту французов.
— Зачем?
Тао-Пангу улыбнулся холодно, одними губами:
— Брат мой, разве ты ребенок? Ты ведь Кай-Пангу, вождь ‘братьев из джунглей’.
Кай-Пангу вскинул голову.
— Да.
— И ты перебил эскадрон французских улан, посланных губернатором наказывать взбунтовавшуюся деревню Фен-Ча-Жу?
— Да. Я, — послышался гордый ответ.
— Кроме того, ты поджег портовые пакгаузы французов в Сайгоне?
— Тоже я.
— А разве не ты сжег уже созревшие посевы маиса и индиго на плантациях французского губернатора Ляберка?
— И это я.
— Попробуй солгать, что не твоя шайка разгромила летнюю резиденцию мандарина-советника, светлейшего Вун-Ньямо-Чжи.
— Да. И мы жалеем лишь об одном: что не смогли повесить и самого мандарина, эту кровавую собаку. Он успел бежать в Сайгон.
— А потому французы назначили за твою голову награду в пять тысяч золотых пагод [В этом случае — золотая монета Индокитая], и я хочу получить это золото.
— Но зачем оно тебе, брат мой? Ты живешь один, у тебя нет жены и детей, тебе хватает с излишком на хлеб, мясо и даже, я вижу по твоему лицу, на опиум.
— Золото никогда не бывает лишним, — нехотя ответил Тао-Пангу, воровато пряча глаза от пристального взгляда брата.
— Но ведь я же брат твой, — сказал просто и искренно Кай-Пангу.
— Ты не брат мне более, — взвизгнул Тао-Пангу, и никель револьвера, вздрогнув, заиграл невинными зайчиками на потолке. — Благодаря твоим разбоям французы хотели лишить меня должности здешнего судьи. Будь ты проклят, и пусть священная дощечка над алтарем предков запятнается твоим позором, лесной вор и разбойник!
Кай-Пангу горько рассмеялся.
— Я вижу, что белые купили моего брата за пост деревенского судьи. За сколько же ты продался, брат мой?
Тао-Пангу оскорбленно дернул губой. На этот раз сдержался и ответил спокойно:
— И ты мог бы быть тем же, чем я.
— О нет, брат мой! Жить подачками белых? Никогда!
— Ты заговорил так только с того дня, когда французский офицер избил тебя хлыстом, как бродячую собаку.
— О нет. Это только окончательно толкнуло меня на путь, по которому я иду сейчас. Неужели ты не видишь и не слышишь, как стонут под пятой белых пришельцев все наши братья?! Стонет Бирма, Кохинхина, стонут Аннам и Тонкин. Стонет вся наша земля, от Иравади до Меконга, от истоков великого Ян-Цзе-Кианга до Малакки. А ты продаешь братьев за кусок мяса и трубку опиума…
— Молчи, вор! — угрожающе сверкнул белками глаз Тао-Пангу.
— И когда там, на улице, голодный, я смотрел, как ты ел, я понял, что мы с тобой стоим по разные стороны окна. И нам никогда не сойтись. У тебя окна, как в домах белых господ, со стеклами, и этими стеклами ты навсегда отгородился от своего народа.
— А ты хочешь спасти его от гнета французов? — улыбнулся презрительно Тао-Пангу.
— Да, мы, ‘братья из джунглей’, освободим наш народ, всех, кого давит каблук белых, бирманцев, тонкинцев, аннамитов, даже диких мои и катиньи с верховьев Иравади… О, брат, блеск золота белых ослепил твои глаза, иначе ты бы увидел, что наша страна умирает от голода, деревни пустеют, поля заброшены, скелетами стоят засохшие чайные кусты, а тутовые деревья давно срублены на корм скоту. Кучка белых пауками присосалась к нашей стране и душит ее безжалостно…
— А кто же будет править страной, когда вы прогоните французов? Как в старину? Император и мандарины?
— Га! Это значило бы, убив одну змею, посадить народу за пазуху другую. Нет. Страной будут управлять те, кто имеет на это право: рабочие из городов, крестьяне, пастухи и рыбаки.
— Ты глупец. Такого порядка нет ни в одной стране.
— Таков порядок в далекой суровой стране снегов. Их научил этому великий вождь, освободивший страну снегов от мандаринов. И он уничтожит мандаринов во всем мире.
Тао-Пангу поднялся. Лицо его дергалось и кривилось в конвульсиях бешеного гнева и темного ужаса.
— Ты безумный! Ты обезумевший буйвол, и я должен спасти от твоего бешенства невинных людей. Ты пойдешь со мной в Сайгон.
— Я пойду в Сайгон, но не с кандалами в руках, а во главе моих ‘братьев из джунглей’!
— Тогда я убью тебя и отнесу твою голову префекту.
— Нет, собака белых!..
Лампа, сброшенная со стола, молнией мелькнула в воздухе, ударилась об стену и, разбившись вдребезги, потухла. В темноте грохнул револьверный выстрел, другой. Затем послышалось падение на пол чего-то тяжелого, сдавленная брань… тихий умоляющий стон… хрипение. И все смолкло.
Из раскрытого окна на улицу потянулся кислый пороховой дым.
Сразу, словно сдернутое покрывало, пропала ночь. Заголубели нежно дали, и расцвел золотом восток.
Медные звуки гонга разбудили деревню. Пагода звала на утреннюю молитву.
Собравшись в кучки и перешептываясь, крестьяне с любопытством таращили глаза на судью, тщательно запиравшего двери своего дома. Он, видимо, собрался в дальний путь. За плечами — дорожная сумка, на боку, в парусиновой кобуре — револьвер. В руках судья держал небольшой круглый сверток.
Проходя деревней, судья не отвечал на низкие поклоны крестьян, отворачивался в сторону, укрывая лицо под широкими полями соломенной шляпы.
Крестьяне проводили его удивленными взглядами.
Тропинка змеилась между рисовыми полями и вышла к сайгонскому шоссе. Под ногами путника заскрипел гравий…
Лучи вставшего солнца кровью окрасили мутные волны Меконга. А вдали, в пыльной дымке, уже раскинулся Сайгон.
По шоссе звонко зацокали лошадиные копыта. Судья поднял голову. Навстречу ему, поскрипывая седлом, шагом подъезжал полицейский сержант.
Вздрогнув, судья остановился и нерешительно шагнул назад. Но быстро оправился и замер на месте. Лишь для чего-то открыл револьверную кобуру и смерил взглядом расстояние до ближайшего леса.
Осадив заплясавшую лошадь и перегнувшись в седле, сержант крикнул:
— Приятель, эй! Что несешь?
Из-под широких полей шляпы донеслось спокойное:
— Голову разбойника Кай-Пангу, к префекту.
Сержант с трудом перевел дыхание.
— Ты врешь, каналья!
— Посмотри сам.
Дрожащими руками сержант развернул сверток и увидел голову. Мертвые, широко открытые глаза тускло блеснули на солнце.
— Боже мой, он, он! Вот и родинка в виде полумесяца. Где ты ее… где ты его?..
Закрывая старательно, как бы от солнца, лицо полями шляпы, судья ответил:
— Я крестьянин из Гуан-Ши. Я убил его на своем поле, он от голода ел колосья маиса.
— Славный подарок префекту! — хихикал сержант.
Закинув голову в седельную кобуру, он повернул лошадь к Сайгону.
— Прощай, приятель.
— Но…
— Чего тебе еще?
— Я бы сам хотел получить обещанную за эту голову награду. Пять тысяч золотых пагод.
— Ты просто дурак. Хватит с тебя и этого. Лови!
Блеснули высоко в воздухе и плевками легли на шоссе два никелевых кванга. Сержант пришпорил коня и поскакал, взвихривая за собой красноватую пыль.
Человек в широкой шляпе долго смотрел ему вслед. Затем перевел взгляд на монеты. Не дотрагиваясь до них, ногой засыпал их песком и вдруг, ловко, упруго перекинувшись через придорожную канаву, исчез в кустах.
Префект Геляр всплеснул руками:
— Он, он! Нет сомнения. Боже, как доволен будет губернатор!
Хлопнув ласково себя по лысине и, обращаясь к самому себе, воскликнул:
— Ну, толстячок, крест Почетного Легиона тебе обеспечен!
Лейтенант Денойе, стоявший за спиной префекта, вскрикнул:
— А от кого эта записка?
— Какая записка? — округлил от удивления глаза префект.
Из стиснутого мертвого рта лейтенант выдернул клочок бумаги и протянул его Геляру.
Префект читал медленно. Сначала его лицо выразило недоумение. Но вдруг он побледнел, как полотно, и тяжелым мешком рухнул в кресло.
Бумажка тихо скользнула на пол. Лейтенант поднял ее и прочел:
‘Тебе, префект, в подарок посылаю я голову твоего верного слуги, судьи Тао-Пангу из Гуан-Ши. Он был моим родным братом и все же хотел предать меня. Ты своим золотом сделал из него верную собаку белых. Но скоро я доберусь и до твоей головы.
Берегись ветра с севера!
Лейтенант Денойе задумчиво потер переносицу:
— Да. Если полетят листья на нашу крышу, то благодаря лишь северному ветру.
— Что?.. — прохрипел ничего не понимающий префект.
— Я говорю, всему этому виной северный ветер, — отрубил лейтенант.
И оба зябко передернули плечами под мокрыми от пота кителями, словно уже почувствовали приближение далекого северного шквала…
1927 г.
Источник текста: Зуев-Ордынец М.Е. Бунт на борту. Рассказы разных лет / Ил.: Г. А. и Н.В. Бурмагины. — Пермь: Кн. изд-во, 1968. — 197 с., ил., 21 см. С. 173—180.