По поводу выставки объ искусств.
(Посвящаю Эрнесту Карловичу Коцебу).
По поводу выставки объ искусств.
(Посвящаю Эрнесту Карловичу Коцебу).
М. Антокольскй.
‘Сверный Встникъ’, No 8, 1895
По поводу выставки об искусстве, Антокольский Марк Матвеевич, Год: 1895
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Очень можетъ быть, что моя замтка о ныншнемъ движени искусства въ Париж будетъ не во время… У насъ вообще мало интересуются нагляднымъ искусствомъ, а вн сезоновъ выставокъ и подавно. Изо всхъ отраслей искусства мы больше всего любимъ музыку, пне въ особенности. Хороше голоса приводятъ насъ въ восторгъ, а нервныхъ дамъ даже въ экстазъ. Правда, пне везд и всегда сильно дйствуетъ на людей, но никогда до такой степени, какъ теперь и нигд, какъ у насъ. Нигд не кричатъ до охриплости: bravo, bis, какъ у насъ, нигд не вызываютъ артистовъ по 101 разу, какъ у насъ, а вовремя антрактовъ нигд не происходитъ такого карнавала и батали цвтовъ,— опять таки, какъ у насъ. Здсь-же въ театрахъ хлопаютъ наемные клакеры: актеры увряютъ, будто хлопанье въ ладоши — необходимый стимулъ для ихъ игры, а публика находитъ, что выражене чувства криками и стукомъ свойственно только жителямъ тропическихъ странъ или людямъ невысоко-культурнымъ. Зато здсь вс увлечены нагляднымъ искусствомъ. Любоваться красотою формъ, гармоней красокъ — для французовъ высшее наслаждене. Поэтому и не удивительно, что теперь во время выставки вс о ней только и говорятъ и пишутъ. Выставка сдлалась здсь чмъ-то въ род олимпйскихъ игръ, народнаго праздника… Въ день открытя выставки собирается чуть-ли не весь Парижъ — лучше представители всхъ слоевъ общества. Наглядное искусство — это лучшая сила Франци: въ этомъ она сильне всего, и отъ этого зависитъ то, что ея вкусъ сдлался закономъ для всхъ. Все, что-бы она ни сдлала, все, что-бы она ни предприняла — находитъ везд отголосокъ и подражателей.
И вотъ здсь, въ Париж, въ сфер искусства, случилось что-то необычайное: къ великому огорченю любителей искусства, выставка въ этомъ году изъ неудачныхъ, какихъ не запомнятъ. Критика забила тревогу и стала въ боевое положене. Вотъ почему и мн хотлось-бы сказать свое слово.
Удивительный народъ французы! Ихъ фантазя и воображене такъ же плодовиты, какъ и ихъ почва. Въ искусств, какъ и въ жизни, событя смняютъ у нихъ событя, какъ волна волну. И только жизненность французскаго характера можетъ выдержать такой натискъ всевозможныхъ впечатлнй. Давно-ли. напр.. появились разные фальшивые монетчики искусства,— импрессонисты съ началомъ безъ конца и декаденты безъ того и другого? Недавно — и даже очень недавно. А теперь что сталось съ ними? Импрессонисты совсмъ исчезли, а декаденты болзненно слабютъ и часы ихъ сочтены. Да иначе и быть не могло. Это были плоды пустой мечты, безсмысленной фантази, неестественнаго стремленя быть не тмъ, чмъ должно быть, отрицаня свта и исканя призраковъ въ сумеркахъ.
Два года тому назадъ Парижъ переживалъ ужасное время. Въ высшемъ обществ появились симптомы чего-то въ род флорентйской чумы. Пвицы изъ кафе-шантановъ, какъ Иветта Гильберъ, вдругъ стали предметомъ обожаня: весь Парижъ бгалъ слушать ея скабрезныя шансонетки, ее стали приглашать на вечера въ высше слои общества, на таке вечера, куда хозяева приглашали почтенныхъ родителей пожаловать безъ дочерей, а дочери съ своей стороны приглашали своихъ друзей и подругъ пожаловать безъ родителей: ‘il sera gai, on marchera sur les tкtes’ — и сдерживали слово… А искусствомъ овладла какая-то галлюцинаця, которая разразилась выставкой Sar-Peladan’а. Я былъ на этой выставк: мн казалось, что я попалъ въ сумасшедшй домъ въ отдлене помшавшихся художниковъ. Незадолго до этого я видлъ рисунки покойнаго едотова, когда онъ уже былъ боленъ — они могли-бы быть тутъ выставлены съ успхомъ. Нтъ сомння, что вс эти явленя въ различныхъ сферахъ общества были близки между собою — это была одна и та-же болзнь, связанная съ опредленнымъ общественнымъ настроенемъ.
Поневол припоминаются мн тутъ и наши ‘крайне’. Правда, крайность крайности рознь, между Петербургомъ и Парижемъ разстояне огромное, разница большая, но крайности часто сходятся. Въ Париж избытокъ искусства, у насъ его недостатокъ, здсь художники искали и заблудились,— у насъ не ищутъ и не заблуждаются, а просто апатично дремлютъ. Здсь искусство сдлаюсь прозаическимъ, а у насъ проза достигла горныхъ высотъ художественной атмосферы,— и вс возстали противъ всхъ, каждый за себя… Но возвращусь къ своему предмету.
Надо отдать французамъ справедливость: они умютъ смотрть чорту прямо въ глаза, они не боятся своей собственной тни, не сбрасываютъ съ своей больной головы на чужую здоровую, не охаютъ отъ зубной боли, не давая къ себ притронуться, какъ это бываетъ всегда съ слабохарактерными людьми… Напротивъ, они съ истинно спартанскимъ героизмомъ раскрываютъ ротъ: рви, чмъ скоре, тмъ лучше! Они страстно обожаютъ своихъ великихъ людей, гордятся ими, но разъ они замтили на нихъ малйшее пятнышко, они становятся къ нимъ жестоки, боле жестоки, чмъ чуже. То-же самое случилось теперь съ искусствомъ.
Никогда я не слышалъ здсь такихъ горькихъ стованй по поводу искусства, какъ теперь. Обыкновенно здсь или хвалятъ, или молчатъ. Послднее — худшее наказане, хуже всякой брани. Выть незамченнымъ значитъ не заслужить даже вниманя. Но когда французы начинаютъ порицать — значитъ что-то тронуло ихъ глубоко за сердце.
Послушаемъ, что ихъ критики говорятъ о ныншнемъ французскомъ искусств. Вмсто обычныхъ похвалъ, какя мы привыкли слышать въ день открытя выставки, на этотъ разъ они разразились дкими нападками. Они увряютъ, что изъ двухъ тысячъ художественныхъ произведенй только дюжина хорошихъ, и что даже въ этой дюжин только четыре дйствительно прекрасны (belles). Они горько жалуются на отсутстве въ искусств мысли, содержаня, поэзи, глубины чувства, хотя и отдаютъ полную справедливость техническимъ достоинствамъ. Они спрашиваютъ, гд то новое искусство, которое намъ сулятъ вотъ уже столько лтъ, что оно сдлало за послдне годы?.. Ничего! Только рядъ попытокъ безъ результата… Искусство владетъ прекраснымъ языкомъ для выраженя своей мысли и чувства, но именно ихъ-то и нтъ…
Но гд же причины этого? Ни теперешняя выставка, ни таланты, ни даже trouble d’esprit, о которой я говорилъ выше,— тутъ ни при чемъ. Искусство не можетъ быть однимъ и тмъ же изъ году въ годъ. И на его произведеня бываетъ урожай, какъ и неурожай. Таланты вс налицо и съ ними ничего особеннаго не случилось, да и не могло случиться въ такое короткое время. Что же касается до trouble d’esprit, то въ этомъ искусство мене всего виновато… Но какъ одно, такъ и другое, такъ и третье было лишь только искрой, прикоснувшейся къ горючему матералу — и взрывъ послдовалъ моментально. Повторяю, причина тутъ не въ талантахъ, не въ самомъ искусств, а въ условяхъ, въ которыхъ искусство находится, въ атмосфер, которою дышитъ художникъ.
Странно, однако, что вс т блага, которыя сначала казались подпорой для искусства, теперь оказались вредными для него: выставка, напримръ, фирма художественныхъ произведенй и свободное его развите.
Начну съ перваго. Въ сороковыхъ годахъ на здшней выставк было всего 400—500 художественныхъ произведенй, въ восьмидесятыхъ годахъ число ихъ возросло до 4000. Осмотрть такую массу произведенй — то же самое, что прослушать музыку десять часовъ подъ рядъ. Положимъ, что каждый изъ публики бываетъ на выставк среднимъ числомъ по-три раза, каждый разъ по-три часа — въ общемъ 9 часовъ или 540 минутъ… Спрашивается, сколько же секундъ можно удлить для внимательнаго осмотра каждаго произведеня? Къ этому слдуетъ прибавить, что въ послднее время число художниковъ сильно возросло и соотвтственно съ ними и число художественныхъ произведенй. Одинъ салонъ казался для всхъ тснымъ, недостаточнымъ, образовался другой салонъ — такой же, дале — выставка rfuss, акварельная, пастельная, выставка импрессонистовъ, женская выставка, выставка въ cercle de Mirliton, въ cercle Volnay. Выставляютъ отдльные художники, даже по одной картин… Публика бгаетъ съ одной выставки на другую, на все смотритъ бгло, поверхностно, передъ ней пестрютъ картины, бюсты, портреты, цвты, пейзажи — все это смшивается въ общй хаосъ… Наконецъ, публика устаетъ и кричитъ: trop de fleurs! Не лучшую услугу оказываетъ выставка и самимъ художникамъ. Нтъ ничего удивительнаго, что каждый художникъ желаетъ, чтобы его произведене было замчено, какъ каждый писатель, чтобы его книга была прочитана, или какъ пвецъ, чтобы его слушали. Чтобы обратить на себя внимане среди нсколькихъ тысячъ произведенй, они часто пускаются на хитрости. Есть художники, которые пишутъ спецально для выставокъ, оригинальничаютъ большею частью безуспшно, а иногда и удачно. Такя средства недостойны истиннаго художника, да притомъ они и не всегда ему помогаютъ.
Но еще хуже для искусства оказываются фирмы художественныхъ произведенй. Для нихъ: что талантъ — то концесся, что картина — то акця. Замтивъ восходящй талантъ, фирма беретъ его подъ свою опеку, заключаетъ съ нимъ услове, даетъ ему обильное содержане, и за это онъ долженъ работать для нея и только для нея. Такимъ образомъ художникъ незамтно для себя попадаетъ въ золотую клтку, подъ ключъ. Иной разъ у него зажигается божья искра, страсть его воспламеняется, онъ хочетъ создать то, что его поражаетъ, что его волнуетъ, его фантазя требуетъ большого холста, широкихъ размровъ, но фирма ему говоритъ: кому это нужно? этого не купятъ! И художникъ поневол опять длаетъ то, что длалъ вчера и третьяго дня, его мотивы становятся бдны, однообразны, и онъ скоро впадаетъ въ условность… Скажу только то, что даже такой великй художникъ, какъ Мейссонье, не избгъ общей участи. Онъ, который создалъ ‘Возвращене Наполеона I изъ Москвы’, равносильное только ‘Войн и миру’ гр. Толстого, онъ, который могъ-бы сдлать еще что-нибудь въ этомъ род — не сдлалъ больше ничего подобнаго ни по глубин содержаня, ни по историческому драматизму. Зато его ‘Читающй’ — сюжетъ въ сущности пустой, повторенъ на 18 различныхъ манеръ.
Торговцы художественными произведенями подняли цну живописи, расширили районъ артистической дятельности, увеличили престижъ французскаго искусства, обогатили художниковъ, но въ то-же время и способствовали паденю искусства, потому что все, что они длали, было искусственное, холодно разсчитанное коммерческое предпряте — и только. Въ наше время любители искусства не меценаты стараго закала, съ любовью слдивше за ходомъ работы художника, не аристократы съ наслдственной культурой, а по большей части биржевые выскочки, которымъ нравится то, что богато, что дорого, что бьетъ въ глаза, что есть у другого или что трудно достать. Таке люди легко поддаются шумливому увлеченю газетной рекламы и т. н. Среди нихъ, къ чести Франци, меньше всего французовъ, но больше всего иностранцевъ, которые хотятъ быть французами больше, чмъ сами французы, аристократами — больше чмъ сами аристократы, и такъ какъ они не могутъ этого достигнуть, то впадаютъ въ карикатурность, подражаютъ не лучшему, а худшему. Таке люди могутъ быть въ душ прекрасными, добрыми, полезными для многаго и для многихъ, но меньше всего для искусства — въ особенности, когда между ними и художниками стоитъ торговецъ художественными произведенями.
Третья и главная причина ненормальности теперешняго искусства что — отсутстве художественнаго воспитаня. Объ этомъ я говорилъ въ свое время по поводу преобразованя академи художествъ, такъ что теперь, для полноты, мн приходится отчасти только повторить прежде сказанное. Парижъ для европейскаго искусства подобенъ морю: вс рки изъ него вытекаютъ и въ него возвращаются. На его искусство устремлено внимане всего художественнаго мра, сюда прзжаютъ учиться изо всхъ странъ. Число учащихся очень велико — если врить — около 10 тысячъ. Но только десятая доля ихъ учится въ академи художествъ, гд получаетъ правильное образоване, остальные въ мастерскихъ, большая-же часть мастерскихъ, это — не что иное, какъ помщене, нанятое какимъ-нибудь X или Y, который приглашаетъ двухъ художниковъ для преподаваня, ставитъ модель, и каждый за 30 фр. въ мсяцъ можетъ придти туда и работать. Удалось кому-нибудь написать хорошй этюдъ въ вид портрета или пейзажа, принятъ этотъ этюдъ въ салонъ, и авторъ его. уже подписывается artiste-peintre… У такихъ художниковъ часто сильныя руки, но слабая голова, часто есть чувство, но нтъ умнья его примнить. Удивительно, для того, чтобы получить аттестатъ зрлости необходимо окончить среднее учебное заведене, для того, чтобы получить дипломъ магистра или доктора, необходимо пройти высшее учебное заведене, но для того, чтобы сдлаться художникомъ, ничего подобнаго не требуется. Точно художникъ, въ самомъ дл, пвецъ природы, въ род соловья, для котораго и ноты но писаны. Правда, гени, говорятъ, и въ потемкахъ находятъ свою дорогу,— но не вс вдь гени! Да и генй, подобно алмазу, безъ шлифовки не блеститъ.
Таково въ общихъ чертахъ печальное положене искусства, положене далеко не естественное, а потому и дающее ненормальные результаты. Вотъ почему нельзя не поздравить французскую критику съ такими отрезвляющими взглядами на ныншнее состояне искусства. Нтъ сомння, что она въ этомъ найдетъ везд самое живое сочувстве.
Но все, что я до сихъ поръ говорилъ, касалось только живописи. Совершенно въ другихъ условяхъ находится скульптура. Она, подобно полевому цвтку, растетъ среди ненастной погоды, втеръ ее гнетъ, дождь ее мочитъ, а солнце ее выправляетъ. Она не цвтетъ въ оранжереяхъ, любители за ней не ухаживаютъ, на нее нтъ спроса и никакя фирмы ею не занимаются. Поэтому-то она медленно растетъ, но зато не скоро вянетъ. Въ этомъ году скульптура не только не ниже живописи, не только не ниже, чмъ была въ прошломъ году, чмъ два года тому назадъ, но напротивъ — теперь есть на что указать, чмъ восторгаться. Укажу сперва на конную статую Жанны д’Аркъ, работу Поля Дюбуа. Это произведене не только высокоталантливое, но въ высшей степени честно и добросовстно исполненное до малйшихъ подробностей, какъ только можно это встртить у великихъ мастеровъ великихъ эпохъ. Второе произведене — тоже изъ ряду вонъ — это большой барельефъ работы Фремьера, изображающй лютую борьбу орангъ-утанга съ человкомъ. Правда, это произведене не ласкаетъ глазъ, но зато, увидвши его разъ, не скоро забудешь. Но что меня особенно радуетъ, это — маленькя произведеня. Я долженъ сказать, что до сихъ поръ ими какъ-то пренебрегали, до сихъ поръ они ютились то около большихъ произведенй, то гд-нибудь въ углу подъ лстницей. Теперь-же имъ отвели почетное мсто. Мало того, выставка широко открыла двери и для индустральнаго искусства, и вотъ индустральное искусство, соединяясь съ идеальнымъ, сдлало быстрое движене впередъ и завоевало себ подобающее мсто. Теперь на выставкахъ вы увидите всевозможныя попытки, большею частью удачныя, превосходныя. Тутъ есть раскрашенный мраморъ, терракотта, бронза, соединенная съ слоновою костью, слоновая кость съ золотыми украшенями, есть произведеня изъ разноцвтнаго дерева, есть ювелирныя работы, слесарныя, фаянсы со всевозможной поливой металлическихъ рефлексовъ… Все это выглядитъ какъ брызги золота, среди каменной глыбы.
Но пальму первенства, несомннно, заслуживаетъ посмертная выставка произведенй скульптора Carriè,s’а, помщающаяся на Марсовомъ пол, тамъ-же, гд въ прошломъ году живописецъ Тиссо выставлялъ свои произведеня съ такимъ успхомъ. Карресъ достигъ не меньшаго успха. Его выставка рдкое явлене среди искусства. Перечислю сначала вс недостатки этого замчательнаго художника. Онъ не былъ творцомъ, мало компоновалъ, мало даже длалъ цльныхъ фигуръ, работа его чуть-чуть манерна, фантазя не богата, за красотою онъ не гонялся и отдалъ дань декадентству. Его большой порталъ, на подобе готическаго, съ причудливыми масками и химерами, вмсто орнамента и розетокъ, капризенъ, лишенъ всякой логики. Правда, и въ готик встрчаются подобныя химеры, но всегда на своемъ мст, какъ, напр., на крышахъ, служа водостоками, извергая изо рта дождевую воду и т. п. Зато его головы, портреты, тины, одтые во всевозможные костюмы, историческе и современные — изумительно хороши, и техника ихъ до того совершенна, что въ нкоторыхъ изъ нихъ, кажется, и сама природа дальше-бы не пошла. У него все хороши, облюбовано, начиная съ головки малютки и кончая чудовищной головой спящаго сатира. Мало того, на его выставк нтъ ни благо, ни чернаго — ни благо мрамора, ни черной бронзы. Его многочисленныя терракотты покрыты особенной, причудливой, въ высшей степени симпатичной патиной, или матовой поливой grè,s emaille съ легкой полихромей, что придаетъ имъ особую жизненность и прелесть. Такими-же достоинствами отличаются и его бронзы — по тонкости отливки и разнообразю патины.
Здсь я остановлюсь на минуту, чтобы сказать нсколько словъ о патин, которая такъ цнна для артистовъ и любителей. Хорошая патина — такое-же достоинство, какъ и хорошая отливка. Отъ патины многое зависитъ: она можетъ сдлать произведене какъ симпатичнымъ, такъ и антипатичнымъ. Художники прилагаютъ не мало старанй, чтобы получить на своихъ произведеняхъ хорошую патину, къ сожалню, только это рдко имъ удается. Извстно, что лучшую патину даетъ время, а поддлаться подъ время не легко. До сихъ поръ больше, чмъ кому-либо, удавалось этого достигнуть итальянцамъ. Они, вообще, необыкновенные мастера на все, не мене и на поддлки. Но ничто не можетъ сравниться съ китайской и японской патиной. Извстный фабрикантъ бронзъ Барбедьеннъ потратилъ не мало труда, чтобы добиться секрета японской патины длалъ всевозможные опыты, анализировалъ японскя бронзы — и безуспшно. И вотъ на выставк Карреса поразила меня именно патина и больше всего то, что патину эту ему длалъ японецъ, жившй здсь въ Париж. Странно, въ XVIII столти французское творчество, опираясь на китайскую индустрю, создало удивительный и самостоятельный стиль, такъ называемый стиль Людовика XV, а теперь французская скульптура, взявъ отъ японцевъ патину и перенося ее на свои произведеня, создаетъ что-то необыкновенное. Замчу еще, что и самая grè,s emaille и раскраска ея, и даже самыя химеры сильно напоминаютъ японскя. Европа какъ-то устала въ своихъ стиляхъ, заимствуя ихъ изъ вка въ вкъ одинъ отъ другого. Римляне заимствовали у грековъ, Renaissance — у римлянъ, эпоха Людовика XIV у Renaissance, эпоха Людовика XVI заимствовала стиль Людовика XIV, Empire уже совсмъ слпо подражала греческому, а мы слпо подражаемъ всему… Только стиль Людовика XV — рококо — носитъ свой самостоятельный характеръ: французы взяли тогда у китайцевъ одинъ лишь аккордъ, мотивъ-же творчества принадлежитъ имъ самимъ. Въ 1878 году, на всемрной выставк въ Париж, вс были поражены японской художественной индустрей, какъ находчивостью мотива, его новизною и логичностью, такъ и тонкостью и изяществомъ отдлки. Уже тогда было ясно, какъ день, что Японя внесетъ въ европейскую индустрю новый, освжающй элементъ. Мн кажется, что теперь именно мы присутствуемъ при начал этого.
Не меньшаго удивленя всхъ, кто только понимаетъ и цнитъ литейное искусство, заслужилъ и самъ литейщикъ бронзъ Карреса — Р. Bingen. Къ сожалню, такихъ знатоковъ этого дла у насъ въ Росси мало, почти нтъ,.— не въ обиду будь сказано, даже среди художниковъ… А между тмъ они у насъ были и еще недавно. При Академи художества, было даже литейное заведене, гд была отлита знаменитая конная статуя Фальконета, тамъ-же и баронъ Клодтъ отливалъ и своихъ лошадей, что на Аничковомъ мосту и т. д. Теперь-же отъ литейной остался только пустой звукъ — назване Литейнаго двора. Не стану распространяться о процесс литейнаго дла,— скажу только, что этотъ процессъ называется cera perduta, одно назване показываетъ, во-первыхъ, что онъ итальянскаго происхожденя и, во-вторыхъ, что самое произведене, сдланное изъ воска, исчезаетъ и вмсто него является бронза. Подобная отливка очень сложна, трудна, требуетъ особенно разумныхъ и талантливыхъ мастеровъ и присутствя самого художника, зато результаты ея до того тонки, тщательны, что нисколько не уступаютъ самому восковому произведеню. Въ нашемъ столти фабричныя издля совершенно вытснили эту благородную индустрю. Если не ошибаюсь, въ шестидесятыхъ годахъ первымъ попытался воскресить это художественное литье тосканскй скульпторъ профессоръ Паппи. Попытка его увнчалась успхомъ. Правительство построило ему большое литейное заведене во Флоренци, которое со славой процвтаетъ и понын, и лишь только лтъ десять тому назадъ молодому Bingen’у удалось воскресить это искусство и здсь, во Франци.
Все это вмст длаетъ выставку Карреса и скульптуры вообще въ высшей степени интересной, небывало новой и отрадной. Не отрадно лишь только то, что самъ художникъ умеръ такъ рано: ему было всего 38 лтъ. Нельзя не упомянуть еще и о другомъ талантливомъ скульптор — Cher, тоже подвизавшемся на томъ же поприщ керамики, что и Карресъ, хотя уже совсмъ въ другомъ жанр — жанр нжномъ и шаловливомъ, въ небольшихъ размрахъ, но, къ сожалню, тоже рано умершемъ для искусства. На выставк есть его работы изъ обожженой глины и съ легкой окраской. Превосходенъ его небольшой, очень нжно сработанный горельефъ ‘Феи, забрасывающя удочку у берега’.
Таковы задатки новйшей скульптуры. Искусство вообще не есть правда, какъ правда не есть искусство: оно не то и не другое, но и то и другое вмст, конечно, въ смысл исполненя. Это не фраза, а художественная истина. Доведите, напримръ, скульптуру до дйствительности, и она потеряетъ всякй художественный смыслъ, станетъ похожей на фотографю, на слпокъ съ натуры, на восковую фигуру анатомическаго музея. Съ другой стороны, слишкомъ удаляясь отъ дйствительности, искусство становится искусственнымъ, условнымъ, манернымъ до лживости. Таковы черная бронза и блый мраморъ. Эти два крайне тона мене всего встрчаются въ дйствительности и мене всего прятны нашему глазу. И если мы вспомнимъ, съ какимъ гармоническимъ тактомъ древне греки раскрашивали свои скульптуры, тогда намъ будутъ понятны стремленя ныншнихъ скульпторовъ длать то-же самое,— конечно, съ осторожностью. Отъ великаго до смшного везд одинъ только шагъ, а тутъ въ особенности. Но раскрашиване статуй существовало также въ Египт и въ средне вка… Долгое и очень долгое время считалось потомъ какимъ-то святотатствомъ трогать блый мраморъ, правда, были кой-какя попытки раскрашивать его, но безъ успха. Теперь-же, когда за это берутся французы,— нтъ сомння, что съ ихъ техническимъ совершенствомъ и съ ихъ вкусомъ и плодовитостью фантази они достигнутъ многаго и очень многаго. Я съ удовольствемъ могу констатировать, что отнын скульптура вступаетъ въ новый фазисъ.
Живопись и скульптура, несмотря на свое самое близкое родство, рдко шли рука объ руку. Между ними всегда происходила извстная борьба. Въ разныя эпохи торжествовала то одна, то другая. Въ древней Греци, напримръ, торжествовала пластика, въ средне вка — живопись, во время Renaissance — то и другое вмст, въ эпоху классицизма — опять скульптура, а теперь опять живопись. Причины этой борьбы заключаются въ томъ, что живопись боле соотвтствуетъ мистическому настроеню, скульптура-же, по самой сущности своей — реальна. Изъ всхъ видовъ искусства, скульптура не только самый лаконическй, какъ я уже разъ гд-то выразился, но и самый ясный и здоровый и, прибавлю, самый трудный видъ его. Не даромъ Микель-Анджело говорилъ, что живопись — для женщинъ, а скульптура для мужчинъ… И это не только по трудности исполненя, но и по духовному настроеню. Скульптура не можетъ изобразить ни тни, ни сумерокъ, ни видня, ни призрака, ни восхода, ни заката солнца, какъ не можетъ изобразить и разные нюансы цвтовыхъ оттнковъ — fans, которые теперь такъ нравятся. Въ наше время люди стали до того чувствительны и болзненно-нервны, что не могутъ прямо смотрть на природу, именно тогда, когда она радостно цвтетъ со всей своей силой и блескомъ. Ныншнй глазъ не можетъ переносить яркости красокъ, ему необходимы очки самые туманные, самые замысловатые… Сквозь таке очки смотритъ теперь живопись, сквозь нихъ начинаетъ смотрть и извстная категоря людей, болзненно расшатанныхъ до dcadence’а. Скульптура-же чужда всему этому: она конкретна, рельефна и осязательна, даже для слпыхъ…