М.Н. Катков
М.Н. Катков
По поводу письма, полученного от маркиза Велёпольского
По поводу письма, полученного от маркиза Велёпольского
По поводу письма, полученного от маркиза Велёпольского, Катков Михаил Никифорович, Год: 1881
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Неожиданным образом получили мы из Петербурга для напечатания в нашей газете письмо от маркиза Велёпольского, сына того столь известного государственного человека, который управлял Царством Польским в то время, когда там готовился и потом разыгрался последний польский мятеж. Но, отправив к нам свое письмо, неожиданный корреспондент наш, по-видимому, передумал и на другой день поместил его в петербургской газете ‘Порядок’, где оно, впрочем, более у места. Не без удивления прочли мы следующие строки, которыми письмо начинается:
В No 65 вашей газеты за текущий год и месяц помещена передовая статья, в которой вина ужасающего и гнусного преступления, совершенного 1 марта, взваливается на поляков, на тех или других, белых или красных, но, во всяком случае, на поляков. Я бы имел, конечно, право начать дело судом за соединенное с клеветою возбуждение вражды и ненависти одной части населения против другой, в русском народе против другого народа, одинаково подвластного Российской державе. Я думаю, что русский суд не отказал бы в правосудии, но гроб еще открыт, в котором покоится тело злодейски умерщвленного Великого Монарха, и я предпочитаю воздержаться от судебного препирательства и обратиться к общественному мнению, к здравомыслящим людям русского народа.
‘Я имел бы право…’ Но какое же это право? Не рассчитывает ли маркиз Велёпольский войти в права министра внутренних дел Российской Империи? Или он намерен преследовать нас путем дипломатическим как представитель, быть может, как глава дружественного правительства?
Но еще курьезнее то, что г. маркиз приписал нам противное тому, что в нашей статье сказано. Мы будто бы оклеветали поляков, взвалив на них вину злодеяния 1 марта, между тем как в статье нашей сказано следующее: ‘Боже нас сохрани обвинять людей польского происхождения в прикосновенности или даже сочувствии тем злодеяниям, которые теперь творятся на Руси. Дело не в мирных населениях, не в добрых гражданах и честных подданных, дело в том яде, который именуется польскою справой, в тех честолюбцах, которые не покидают надежды восстановить старую Польшу на развалинах России, которые не считают делом поконченным историческую борьбу между двумя славянскими народами’.
Вот мы так могли бы по частной жалобе привлечь маркиза Велёпольского к судебной ответственности за то, что он неосновательно приписал нам столь дурное дело, как клевета.
Зачем лукавить? Мы говорили не о поляках, мы говорили о ‘польской справе’, о ее пагубных свойствах, о вреде, который она причиняла и не может не причинять России и еще более полякам. Эта ‘справа’ есть несомненно революционное начало, притом самого дурного свойства, каким она всегда показывала себя. Нет злодеяния, которое не было бы совершено ею, нет лжи и коварства, которым бы она погнушалась. Она извращала нравственность и оскверняла религиозное чувство, употребляя их себе в орудие. Она вступала в тесный союз со всем, что враждебно России. Она и не может не быть революционным началом: она либо открытый мятеж, либо тайный заговор против настоящего во имя безвозвратно прошедшего. Будет ли маркиз Велёпольский отрицать существование этого зла? Он припоминает, что в отца его стреляли, даже трижды, за что же и кто стрелял? Отец его хотел поправить историю без ‘ломки’, посредством мер самого правительства России, которому в этих видах он и вызвался быть органом. Мы охотно верим, что одушевлявшие его намерения были благие, но план его оказался ошибочным. Другие польские патриоты не только из красных, но и из белых не оценили его дальновидности и, рассчитывая на обстоятельства времени, предпочли путь более краткий и решительный, и отсюда его антагонизм с ними.
Впрочем, наш корреспондент не совсем отрицает, что в 1863 году было польское революционное движение. Он даже свидетельствует, что польское революционное движение и тогда рассчитывало для своего успеха на всякую смуту в России. ‘Революционное движение в польском обществе, — говорит он сам, — никогда бы не распространилось до таких размеров, никогда бы не дошло до таких омерзение возбуждающих проявлений, если б оно не рассчитывало на подобное же революционное движение в России’. Но автор письма забыл присовокупить, что польские революционеры действовали не ради отвлеченных принципов и не в видах бессмысленного разрушения. И белые, и красные действовали как польские патриоты, а помогавшие им обманутые русские были только изменниками своего народа и служили орудием в их руках. Польский заговор простирал свое действие не только на университетскую молодежь, но и на официальные сферы, где у него были деятельные и влиятельные пособники.
Еще раз: зачем лукавить? Красные ли только участвовали в польском революционном движении? Не стояли ли, напротив, во главе ‘польской справы’ магнаты, фигурирующие при разных дворах и имеющие связи во всех аристократиях Европы? Не они ли видели в себе носителей погибшей Речи Посполитой? Наконец, всем известно, что душой ‘справы’ было духовенство польское, и старшее, и младшее, что оно разжигало политические страсти, что ксендзы проповедывали политические убийства, приводили к присяге жандармов-вешателей, а многие и сами отправляли эту должность, находя возможным согласовать ее с священным саном.
В чем разница между русским и польским революционером? У русского революционера за душой ничто, у польского нечто. Русский революционер есть нигилист, польский есть патриот несуществующего государства, энтузиаст убитой и растерянной своими магнатами народности. Идеал русского революционера есть бессмысленное разрушение, он враг своему народу, изменник своему государству, он раб чужой идеи и далее разрушения ничего не видит. Идеал польского революционера есть восстановление Польши в прежних пределах и, если можно, далее. Ничто само по себе не имеет силы для действия, какое-нибудь нечто необходимо, чтоб организовать его для действия.
‘Справа’ вступала во всякие союзы. Неужели маркизу Велепольскому неизвестно, что и самая интернационалка родилась на почве польского вопроса? На этот факт мы уже указывали в нашей статье. После восстания 1863 года, обнаружившего всю несостоятельность и неправду ‘польской справы’, она, утратив поддержку правительств, обратилась к бродячим всесветным революционным элементам, которые, хотя в другом смысле, но так же, как и она, злобствуют против существующего. В 1864 году социалисты разных стран были созваны в Лондон для выражения сочувствия польскому делу, и тут-то впервые родилась интернационалка, организованное международное общество социалистов и анархистов всех стран. Польский вопрос исчез в этом обществе, но кто поручится, что он не стал в нем политическим ферментом и связью?
Чем более желаем мы добра людям, тем беспощаднее должны мы относиться к тому, что губит их и делает их пагубными для других. Чем более желаем мы добра полякам, тем решительнее должны мы противиться всему, что возбуждает или поддерживает ‘польскую справу’.
Маркиз Велёпольский заявляет, что ему хорошо известна его дорога и что наши ‘инсинуации’ не собьют его с пути, а путь его ведет-де ‘к единению двух национальностей на началах справедливости и взаимности’. В чем же, однако, состоят эти начала справедливости! И кто уполномочил его устанавливать основания предлагаемого им союза? Примут ли другие патриоты условия трактата и удовольствуются ли ими?
Нет, не тот друг мирным польским населениям, кто вновь вызывает кровавый призрак польского патриотизма. Никогда польский край не пользовался таким благосостоянием, как теперь, когда, по мнению людей, отравленных польскою идеей, он будто бы изнывает под страшным гнетом. Если б исчезли все основания для надежд вожаков польской справы, то не было бы и польского вопроса и нечего было бы маркизу Велёпольскому заботиться о дружном единении обоих славянских племен. Между нами и поляками не могло бы быть спора, и самый язык польский, перестав быть враждебным символом, возвратил бы свой характер любезной и родственной нам речи.
В заключение письма своего маркиз обращается к седой старине и вспоминает о Великом Княжестве Московском. ‘Мы надеемся, — говорит он, — что нас поддержат лучшие органы русской печати, коих патриотизм шире границ Великого Княжества Московского’. Жаль, что он не пояснил, насколько шире, и доходят ли на его карте границы Великого Княжества Московского до Смоленска и Киева.
Маркиз Велёпольский уверяет нас в чувствах, какие нам с его стороны следуют. Уверять в своих считаем излишним.
Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1881. 18 марта. No 77.