ПО ПОВОДУ МЫСЛЕЙ СВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА О КНИГЕ ‘СЕЛЬСКОЕ ДУХОВЕНСТВО’
ПО ПОВОДУ МЫСЛЕЙ СВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА О КНИГЕ ‘СЕЛЬСКОЕ ДУХОВЕНСТВО’
По поводу мыслей светского человека о книге ‘Сельское Духовенство’, Костомаров Николай Иванович, Год: 1863
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Костомаров Н.И. Земские соборы. Исторические монографии и исследования.
М.: ‘Чарли’, 1995. — (Серия ‘Актуальная история России’)
В развитии духа по началам христианства история представляет два противоположных направления: подчинение авторитету и свободное мышление Истины, возвещенные Христом, имеют целью оживотворить наше существо духом любви и заложить на ее основаниях строй общественных связей. Истины Христовы вечны и всеобъемлющи, они равно спасительны и животворны на всяком месте и во всякое время. Но чтоб водворить их в отправления жизни и применить к ним временные и местные условия, необходимо было являться людям, просветленным сознанием добра и правды, показывающим миру путь своими словами и подвигами. Их наставления составляют авторитет в деле веры. С другой стороны, необходимо возвышающееся над нравственным рабством мышление тех, которые подчиняются такому авторитету: они должны признать его не иначе, как вследствие ясного сознания спасительности наставлений, преподанных учителями веры и толкователями откровения и с полным к ним сочувствием. Христос хочет живой, а не мертвой веры, любви, а не самоубийственной жертвы, послушных детей и учеников, а не бессмысленной покорности рабов, нравственная свобода есть первый шаг ко Христу: ‘идеже дух Господень, ту свобода’, говорит великий последователь распятого Господа.
На авторитете великих учителей веры и деятелей Христовой любви образовалась св. Церковь, состоящая из поучающих и внимающих, указующих путь и идущих по этому пути. Это высокое значение Церкви достигается только согласием авторитета с нравственною свободою. История христианства представляет неправильные уклонения человека то к той, то к другой стороне, то стремление поставить авторитет выше свободы, то предать его анализу свободной мысли. Римские первосвященники присвоили себе звание христовых наместников, видимых глав Церкви, власть вязать и решать, с притязанием на достоинство непогрешительности для своих приговоров. Духовенство требовало, чтоб светские подчинялись его толкованиям и наставлениям без участия собственного размышления. В иерархической лестнице церковной администрации меньший должен был находиться в строгой духовной зависимости от большего, всякое возвышение голоса против видимых злоупотреблений и безнравственности тех, которые именовались пастырями, вменялось в преступление против Церкви и самой веры. Следствием такого порабощения нравственной свободы мысли и чувства было противодействие во имя свободы, перешедшее в противную крайность. Явилось протестантство. Ратуя за потоптанную нравственную свободу, оно не могло удержаться на истинном пути и повело свободный анализ рассудка к уничтожению Церкви и к отрицанию всякой веры, совершилось движение обратное тому, какое принял папизм. Цель папизма была привести все к ложному, материальному единству, протестантство, напротив, распалось на многочисленные, враждебные одна другой, секты, папизм хотел право авторитета соединить в одном земном, подобострастном нам человеке, протестантство привело к тому, что каждый хотел сделать авторитетом собственное свое воззрение, образованное под влиянием личных страстей и обстоятельств частной жизни. Ни папизм, ни протестантство не достигают своих целей: папизм убивает авторитет, за который ратует, поставив учителей Церкви, признанных голосом веков, в зависимость от произвола одного человека, протестантство не может утвердить нравственной свободы Церкви, потому что ведет к уничтожению единства Церкви.
Наша православная Церковь подходит к идеалу Христовой Церкви. Она не захотела признать притязания западного иерарха, но не впала в анархию толкований по личным соображениям. Она признает основою всякого толкования вселенский собор, где правила и наставления, преподаваемые учителями веры, принимаются сознательно сонмом верующих. В разные времена возникали вопросы о применении Христовых и апостольских истин к современному состоянию общества христианского, и эти вопросы решались соборами. Истины откровения вечны, род человеческий изменяется по воле мироправительных судеб. Всегда могут возникать вопросы, которых разрешение должно последовать не иначе, как на вселенском соборе, а не приговором какой бы то ни было власти. Не признав притязаний римского первосвященника, православная Церковь тем самым показала, что она не признает за церковными властями неограниченного авторитета, а следовательно не отвергает из среды своей тех, кто заявляет свое собственное суждение, готов будучи подчиниться приговору всей Церкви, то есть вселенского собора. На этом асновании г. Новиков, в своем историческом сочинении о Гуссе и изображал великого славянского проповедника православным. Если б в мнении Гусса и было что-нибудь не вполне согласное с учением православной Церкви, он не менее того всегда недалек от права на звание православного, потому что не выставлял своих мнений безусловно справедливыми, а готов был подчиниться приговору вселенского собора, правильно организованного. Это основание восточной Церкви отразилось на ее истории: люди, действовавшие на церковном поприще, не были изъяты от слабостей и пороков, вкрадывались в церковное управление злоупотребления, даже великие, но Церковь никогда не давала им оправдания и до сих пор осталась свята и чиста в своих началах, а потому, если и теперь отыскались бы какие-нибудь стороны, достойные порицания, они не падают на Церковь, ибо Церковь их не признает, и долг всякого верного сына Церкви замечать и обличать все, что требует исправления. Не может назваться врагом православия тот, кто указывает на нравственные недостатки духовных лиц и на злоупотребления в церковной администрации, если только его побуждения искренни и он желает исправления, на основаниях, согласных с коренными уставами Церкви.
Поэтому, крайне неправ автор ‘Мыслей светского человека’ в своих нападках на сочинителя книги ‘Описание сельского духовенства’. Благодаря письму М. П. Погодина, которого мы не имеем права подозревать в недостатке любви к Церкви и отечеству, разъясняется появление этой книги. Многое из рассказанного ее автором справедливо и может быть повторено сотнею голосов со всех концов России, если с другим, особенно с изложением способов к улучшению церковного быта, нельзя вполне согласиться, то несомненно автор не заслуживает обвинения в кощунстве над Церковью и восклицаний: ‘до чего мы дожили!’ Ему ставили в вину то, что он обличает дурных архипастырей, но во все века были и есть дурные пастыри, как были и есть достойные, и последние не могут принимать на себя тех упреков, которые постигают недостойных. Сказать, что есть архиереи, которые понимают свои обязанности не так, как следует, не есть святотатственное поднятие руки на Церковь. Представлять злоупотребления церковного порядка, находить дурные стороны в нравах духовенства — все это не значит бросать позор в лицо своему отечеству, которое страдает здесь столько же, сколько и Церковь. Эти обвинения, выраженные почтенным автором ‘Мыслей’, напоминают времена Гусса, которому также ставили в вину, что он осмелился укорять в безнравственности кардиналов и прелатов. Автор ‘Мыслей’, ратуя за православие, идет по дороге папизма, от которого отверглось православие: он проповедует учение об изъятии духовных сановников от общественного суда — учение, проповеданное доминиканцами и иезуитами, говорившими, что не должны судить поступков духовенства светские вообще, а низшее духовенство — своих начальников, и, таким образом, хотевшими заставить людей, одаренных смыслом, по выражению св. писания, видеть и не узреть, слушать и не услышать.
‘Светскому человеку’ не нравится, что все толкуют о гласности. Он жалуется, что гласность оглашает не дело и не правду, а представляет одни карикатуры. Не станем разбирать, в какой степени проявилась у нас гласность, если только она сколько-нибудь проявлялась, но спросим автора, что лучше: если между делом и правдою проскользнет безделье и неправда, или ради боязни безделья и неправды лишиться возможности видеть дело и правду и облечь себя на гробовое молчание? Конечно, при последнем положении все покажется хорошо, все будет шито-крыто, как говорят враги гласности, но это будет только казаться, Автору известно, что казаться и не быть в самом деле тем, чем кажешься, есть самый противный христианству порок. Неужели автор считает нужным такое лицемерство для православной Церкви? Этим-то он и дает оружие в руки врагам православия, они скажут: следовательно, у вас в самом деле много другого, когда вы так не любите, чтоб о вас говорили, следовательно, ваше православие стоит на слишком слабых началах, когда вы опасаетесь, чтоб его не подорвали, если б оно было истинно, чего ж вам бояться за него? Истины ничем нельзя подорвать, она всегда возьмет верх. Вы же не только утверждаете, что православие истинно, но еще говорите, что оно находится под руководством Бохсиим. Чего же вам бояться за него? Разве мы сильнее Божия покровительства? Так будут говорить враги православия, и их негласные, безответные с нашей стороны нападения будут гораздо более заслуживать внимания к себе того, что автор ‘Мыслей’ сказал о книге ‘Описание сельского духовенства’: эта вредная и бессознательно принимаемая книга проникает во все слои общества высшего и низшего, производит везде губительные опустошения.
‘Светский человек’ уверяет, что в преследуемой им книге ложь и клевета. Отчего же он, не разобрав ее до конца, а открывши несколько мест, говорит с негодованием: ‘стесняется сердце продолжать далее разбор, через который человек невольно повторяет оскорбительные хулы критики, хотя и для опровержения их?’ Отчего же ‘светскому человеку’ стесняться, если у него есть доказательства, чтобы опровергнуть эти хулы, и есть способности, чтоб взяться за это дело? Напрасно автор ‘Мыслей’ так стесняется: лучше бы, если б он опроверг то, что ему кажется неправдою, и другим дозволено было бы так же, с своей стороны, представить собственные наблюдения и доказательства: тогда бы мы узнали, кто прав, кто виноват. ‘Светскому человеку’ не нравится, что писатели дают частным случаям повсеместную гласность, и приводит нас к такому заключению, что всякая несправедливость, нанесенная лицу, не должна быть представлена на суд общественного мнения, по крайней мере, на стр. 13 он жалеет, что сочинитель ‘Описания’ приводит тяжелые воспоминания о своей школьной жизни и разделяет те же воспоминания с другими: ‘suum cuique!’ прибавляет автор ‘Мыслей’, то есть как это suum cuique? Иначе: кого били, тот терпи и молчи, а кто бил, тот продолжай бить! Что же касается до частностей, то ведь из них составляется общность. Доказать: исключительный или повсеместный характер носит на себе какой-нибудь случай, можно только тогда, когда узнаем, часто ли повторяется такой случай или нет? Поэтому, не следует так презрительно отзываться о частных случаях, когда они изображают людское угнетение, скрытые несправедливости. Ведь всякое преступление само по себе есть частный случай, одного его преследует суд закона, отчего же частные случаи злоупотреблений не подвергать суду общественного мнения?
Если архипастырь есть сан священный, то из того не следует, чтоб не были обличаемы те, которые, занимая этот сан, пользуются им недостойным образом. Говорить, что есть пастыри, которые злоупотребляют свою власть, не значит поносить самый сан. Если в самом деле справедливо, что в поступках некоторых из наших архипастырей могли быть подмечены такие черты, которых нежелательно было бы видеть, то несомненно, что у нас были и есть достойные архипастыри, сиявшие и сияющие святостью жизни, силою слова, бдительностью над паствою, ревностью о вере. Гораздо было бы полезнее, если б ‘светский человек’, вместо того, чтоб громить гласность, дерзнувшую подметить темные пятна на архипастырях наших, представил все те неисчислимые заслуги, которые оказали наши архипастыри Церкви и отечеству: тогда бы мы увидели, что добро превышает зло, и, следовательно, нечего бояться, если открывается последнее: напротив, надобно этому радоваться, ибо только путем знания своих недостатков можно приступить к их исправлению.
‘Светский человек’, как видно, принадлежит к тем патриотам доброго старого времени, которые считали любовь к отечеству в том, чтоб хвалить все, что у нас, не замечать ничего дурного и особенно оскорбляться, когда иностранцы заговорят о нас неблагосклонно. По крайней мере, ‘светского человека’ тревожит то, что ‘Описание’ переведено по-французски и по-немецки. Что патриотизм такого рода оказался неосуществимым для гражданского нашего порядка, об этом в наше время нет нужды разглагольствовать. Он столь же вреден и для русской Церкви. Засыпает деятельность многих из тех, которые должны учить нас словом и делом, охладевает ревность к истинам веры, лишенная побуждений, великое строение Церкви ограничивается по местам одною внешностью, молодое поколение, думая встретить в Церкви форму без содержания, отвращается от нее и вслед затем расстается с самою религиею, другие думают, что, соблюдая внешние обряды, они исполняют все свои обязанности к Церкви, и во всю жизнь не возбуждают в себе никакого нравственного религиозного вопроса, и в самом деле во всю жизнь остаются полными атеистами, не подозревая в себе этого, толпа раскольников, записанных в последнем числе православных, убегает от всякого соприкосновения с Церковью… между тем, все кажется снаружи прекрасно, благосостоятельно! До сих пор, к сожалению, так и было, а чтоб этого не было, нужна гласность. Не спорим, может быть, развязный язык заговорит что-нибудь и несогласное с православным учением, но тут-то и поприще для наших пастырей: их обязанность с оружием слова и доброго дела стать на брань против вражеских нападений. Более же всего желательно, чтоб наше духовенство трудилось для Церкви и обращало к ней вместе и путем слова и путем благих дел, самая лучшая проповедь религии есть та, когда верующие с сознанием могут сказать неверующим: посмотрите на нас, мы нравственнее вас, наши убеждения приносят добрые плоды, следовательно, они истинны, ибо то, что нравственно, вместе истинно. Этим путем проповедовалась вера в первые века христианства, этим путем распространялась и поддерживалась она в нашем отечестве. Этого пути мы желаем и теперь. Правдива или неправдива книга ‘Описание сельского духовенства’, она не отходила от этого пути. В первом случае она должна обратить внимание на исправление тех злоупотреблений, которые указываются ею, во втором — она должна вызвать такие опровержения, которые своею очевидностью снискали бы всеобщее одобрение публики. До сих пор кажется, что если в книге ‘Описание сельского духовенства’ действительно есть слишком резкие выражения, приводимые автором ‘Мыслей’ о ней, то все-таки побуждение со стороны автора было доброе и он не может назваться дерзнувшим святотатственною рукою на святую Церковь. Напротив, автор ‘Описания’ кажется более православным, чем автор ‘Мыслей’. Первый не отвергает святости иерархии, укоряет только дурных архипастырей, второй ведет нас к средневековому папистическому учению об исключительном праве духовных властей видеть и понимать в делах Церкви и об изъятии их от всякого общественного суда.