Осип Мандельштам.
Пивные
Осип Мандельштам.
Пивные
Примечания
Примечания
Пивные, Мандельштам Осип Эмильевич, Год: 1923
Время на прочтение: 2 минут(ы)
Сухопарый сгорбленный старик, с козлиным лицом и оловянными бляхами глаз, неверной походкой, нагибаясь и покачиваясь, вылез из маленькой стеклянной дверцы отдельного кабинета и невидящим глазом окинул пивную. При его входе все стихло. Головы повернулись. Завсегдатаи объясняли новичкам: 30 лет поет, всю программу знает. Вслед за ним вышел хор и аккомпанемент. Два гармониста в скрипучих сапогах и русских рубахах, — просто парни с ярмарки, — уселись на скамье, усердно качаясь, растягивали и собирали свою жалобную пищалку. По бокам, по двое в профиль к публике окаменели певцы. Старик управлял хором. Подвижное хитрое лицо подмигивало, глаза щурились, указательный палец выразительно вытягивался, голова нервно качалась.
Это была его привилегия — козлиная выразительность. Остальные не шелохнулись.
Свой репертуар, свои привычки, свой давний обычай каменной выразительности. Маленький ресторанчик, не для публики из городского центра, а для окраин, для подмастерий и мелких дельцов. Во всех городах, во всех странах вас зовут по-особому. И крепко держатся ваши обычаи.
Посетители хорохорятся, грудь колесом, за свои деньги. — Эй, дайте бумаги. — Вам для чего, для дела, или между собой посчитаться? — ‘Между собой посчитаться’ — это главный нерв пивной, ее настоящая деловая душа. Здесь не любят начинать дел. Здесь любят их кончать. Это не биржа, а ‘дом отдыха’ и последний акт трубных и сухаревских сделок. В пивную приходят ‘обдумать дело’ и между собой посчитаться.
Ряд мелких судебных процессов за последнее время указывает на пивную, как на место, где созревала мысль о преступлении, происходил сговор, обсуждались подробности.
Сюда мещанин, запутавшийся, подавленный лицемерием и несчастьями, ревностью, банкротством приходит набираться храбрости ‘на поступок’.
Восклицания певцов, самоуверенные пьяные голоса, чад, звон, угар, — все это взвинчивает слабую тщедушную волю, и смотришь, под низким упрямым лбом уже созрела мысль: или вернуться домой, шатаясь, с вымышленным расказом о грабителях, или разжалобить кредиторов потоплением в Чистых Прудах, или выкрасть из суда с помощью ‘верного человека’ неприятное дело. Между седыми столиками, как зверек, шныряют плутня и взятка.
В грузинском духане с того столика, где остановятся музыканты, должен обязательно встать гость и проплясать лезгинку. Такой обычай.
Но русский хор не вмешивается в домашнюю жизнь историка. Хочешь слушай, хочешь нет. Он каменный — никаких интимностей, никаких предложений, спел и ушел в стеклянную дверь: допивать остатки пива.
Где сейчас лубки, куда перешли они со стен московских трактиров? Где машина ‘орган’? Это вывелось, все больше ресторанов, все меньше трактиров, все чаще стакан вместо ‘пары чая’. Только пивные еще придерживаются старых обычаев, но уже и в них часто каменные лица хора сменяются бойким актерским заигрыванием, и вместо ‘Не даром поэты…’ — полугусарский, полуопереточный репертуар.
91923:
Трудовая копейка, М., 1923, No 77, 19 ноября, подпись: О. М. Атрибутировано П. Нерлером и перепеч. в газ. ‘Русская мысль’, 1994, No 4014, 27 января — 2 февраля.
Примыкает к серии очерков, написанных Мандельштамом летом и осенью 1923 г. (см. II, NoNo 197-199, 201, 204-205, 207-208, 212).