Письмо русского из Берлина
Письмо русского из Берлина
(Из иностр. журн.)
——-
Письмо русского из Берлина, Каченовский Михаил Трофимович, Год: 1805
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Я несколько раз видал в Берлине строй воинский, однако ничего не могу сказать о приемах и оборотах солдат прусских. Уверяют, что они отличаются на плац-парадах и на смотрах. В самом деле прусская конница стоит, чтобы посмотреть на нее, но пехота по наружности ничего не обещает.
Пруссаки стреляют скорее русских, потому что не сыплют пороху на полку, зато работать штыком — наше дело. Давно уже мы умеем владеть им, а это гораздо лучше скорой стрельбы, что доказывает новая тактика французская.
‘Да!’ сказал мне в разговоре один прусский офицер: ‘ваши войска счастливо употребляли этот маневр против турок и поляков, однако наш Великий Фридрих говаривал, что толпа однооких легко одолеет толпу слепых’. — Но разве сии слепые не были ужасом Европы? Что сделали им австрийцы в прошедшую войну турецкую? Кто унизил их гордость? Кто прекратил их в робких зайцев? Разве поляки не стращали зрячих тактиков? Кто смирил мятежную Польшу? Кто остановил быстрое стремление французского войска в Италии? Кто? Учителя тактики, или одноокие счастливцы? Пускай себе мои одноземцы и не умеют делать на плац-параде того, чего хотят от них велемудрые знатоки в тактике, но уже сто лет, как они доказывают на полях ратных, что военные маневры весьма известны им.
Прусские патриоты имеют чрезвычайно высокое мнение о своей армии. Правда, они тихонько признаются сами, что ‘дух Фридерика II отступил от них’, жалуются, что ‘прусские войска, сражаясь против французов, даже против Костюшки, недовольно оказали усилий, которыми в семилетнюю войну целый свет удивляли, несмотря на то — говорят с пренебрежением о всех войсках Европы. Росбах, старинный триумф их, давно уже забыт, теперь они почитают французов не более, как за отважных головорезов, которых конечно умели бы проучить по-своему, если б только захотели, не шутя, сражаться. Русских называют они счастливыми игроками.
Я согласен, что такая уверенность в собственном достоинстве хороша для войска, однако она смешна, когда ретирады и другие происшествия противоречат хвастовству, когда неудачный поход против Франции извиняют тем, что пруссаки шутя сражались, что политическая ошибка тому виною, и проч. Но в последнюю польскую войну они конечно не шутили, ибо пламя мятежа разливалось перед их глазами, между тем все знают, как пруссаки действовали.
Когда Фридрих Вильгельм Второй с войском своим без лавров отступал от Варшавы, русские разбили Костюшку. Король не много потерял людей на одном сражении, однако в несколько недель он лишился не менее, сколько Суворов в один день — но в этот день покорена Прага и кончена война. Кто знает, что сделалось бы с восточною Европою без Суворова и без Ферзена?
Прусские офицеры говорят, что они берегли людей. — Но пруссаки, если б только захотели быть справедливыми, сами признались бы, что война, в продолжение которой они ничего не делали, им столько же стоила, сколько нам. Наши солдаты геройски умирали на приступах с оружием в руках, а пруссаки встречали смерть — в лазаретах.
Здесь говорят, что наши легкие войска, казаки и калмыки в семилетнюю войну сделали многие разорения в Пруссии и Брандебургии. Из того заключают, что россияне жгут, рубят, грабят, расхищают и ведут войну, не уважая народного права.
‘Мы воюем человеколюбивее!’ кричат все народы Европы: — и города дымятся из-под пепла. ‘Мы благоговеем пред святостью права народного!’ вопиют французы из-за Рейна: — и правый берег реки сей покрыт развалинами, и в мирное время из чужой области насильно увлекается дюк Энгиенский. ‘Мы чтим право народное!’ взывают британцы из своего острова: — и выдумают средства выморить голодом всю Францию, а начальника нации злодейски лишить жизни. ‘Мы уважаем право народное!’ гласят народы Германии, — и сильнейшие присваивают владения слабых, и союзники остаются без защиты, и убийцы умерщвляют французских посланников на границе.
‘Народное право!’ — прекрасное слово, каких много насчитать можно, но и словом и тем, что оно означает, играют по произволу. В самом деле существует ли такое право для народа? Кто узаконил, кто мог узаконить его? Кто бывает судьею, когда две стороны враждуют? Не каждая ли с мечом в руке защищает свое дело? Право сильного есть закон народов, есть закон, по-видимому, вечной натуры.
Здесь полки называются по именам своих шефов, однако, кажется мне, гораздо было бы лучше, если б они имели непременные наименования, как у нас было прежде, и ныне опять введено в употребление. Солдаты любят старинные названия, здешним гекинским гусарам приятно слышать, когда называют их по имени Цитена, прежнего шефа.
Многие полки российские гордятся старинными наименованиями. Изюмские легкоконцы {Нынешние гусары.} например, козловские мушкетеры и множество других никогда еще не проигрывали сражения, и твердо уверены, что никогда не проиграют его. Может быть, и десятой части старых солдат не осталось в полках, но дух в них один и тот же. ‘Победа, или смерть!’ вот их лозунг. В последнюю войну с поляками, в Литве во время одного сражение Изюмский легкоконный полк занимал левое крыло. Поляки храбро оборонялись, находясь в своих окопах. ‘Когда этому будет конец?’ говорили и повторяли нетерпеливые герои: ‘если б послали нас, мы давно б уже решили дело’. Немного спустя, раздался крик: ‘Изюмцы вперед!’ и храбрые изюмцы полетели, закричали ура, ударили на неприятеля, все преклонилось пред победоносными их знаменами, и сражение выиграно.
В Пруссии побеги весьма обыкновенны. Я здесь часто приходил в ужас от пушечных выстрелов. Не должно удивляться такой слабости солдат прусских, потому что больше нежели третья часть войска состоит из чужестранцев, которых уговаривают или принуждают носить оружие.
Остановившись в одном маленьком городке, в южной Пруссии, для починки повозки, я разговаривал на отечественном языке с своим извозчиком, солдат, недалеко от нас стоявший, вмешался в разговор, и я к крайнему моему удивлению увидел, что он — русский. Мне захотелось узнать его приключения. Он находился в итальянском походе против французов, был тяжело ранен и взят неприятелем в плен. На возвратном пути в отечество, по получении свободы, голод и нужда заставили его вступить в прусскую службу и заключить договор на шесть лет. ‘Срок скоро выйдет’, говорил он со слезами на глазах: ‘слава милосердому Богу! срок скоро выйдет. Мне не в чем упрекать себя, я не сделал того, что другие, однако грех великий лежит в душе моей!’ — Какой грех? — Живучи здесь, я не могу по закону нашему православному молиться Богу как должно, и уже несколько лет равно как и прочие мои собрания, не удостаиваюсь причаститься Святых Таин’.
Я старался, сколько мог, успокоить его, и спросил, есть ли здесь еще кто-нибудь из русских? ‘Есть’, отвечал он: ‘они стоят там в толпе, но не смеют прийти сюда. Нам не позволяют даже говорить много между собой, мы терпим горькую участь. Другие заслужили свое несчастье тем, что оставили отечество и знамена, а я!.. Когда Бог избавит нас от этой муки, то уже верно никто не захочет побывать здесь в другой раз. Многие думают, что в прусской службе рай, правда, здесь умеют искусно заманивать в свои сети. Ни один из нас не остался бы здесь ни минуты, если б это от нас зависело. У нас в России солдат не бывает голоден, а здесь трудно содержать себя дневным жалованьем. Мы здесь чужие, не знаем ни языка, ни обычаев немецких. Прощайте, сударь! За нами примечают’.
То же самое слышал я и от других земляков своих, которых находил в городах прусских. Итак, мудрено ли, если люди сии все способы употребляют, чтоб избавиться от неволи? И каких выгод для себя может ожидать Прусское государство от сих недовольных?
Я уже сказал, что в войске находится более нежели третья часть чужестранцев, набранных во всех местах Немецкой империи. Оно состоит по большей части из немцев, ибо число французов и русских невелико, но все вообще солдаты столько же довольны своим состоянием, сколько земляк мой, которого я видел в Южной Пруссии. Хотя в мирное время сии наемники, смешавшись с природными пруссаками, составляют, так сказать, одно тело: но в случай войны они вовсе ни к чему неспособны. Свобода занимает все мысли их, опыты доказали, что сих людей содержат и берегут с неусыпною осторожностью только для того, чтоб иметь неудовольствие при первом случае услышать об их побеге.
Немалую часть самих жителей Пруссии (например в новоприсоединенных от Польши областях) должно полагать в числе чужестранцев. Они языком своим, нравами и обыкновениями составляют народ, совершенно отличный от немцев. Хотя всячески стараются превратить их в пруссаков, заставляют их забывать свое происхождение от славян, в деревнях заводя немецкие училища и тому подобное, однако долго еще надобно ожидать чудесного перерождения.
Может ли статься, чтобы народы сии во время войны с их единоплеменниками внутренне не держали стороны неприятелей? Они идут тогда против людей, к которым собственно принадлежат, находят свой язык, свои нравы, немцы не соотечественники их. Живучи в домах родительских, не иметь отечества, быть чужестранцем, находясь в собственном своем доме! — изо всего этого какие могут выйти следствия?
Письмо русскаго из Берлина: [О прус. армии]: (Из иностр. журн.) / [Пер. М.Т.Каченовского] // Вестн. Европы. — 1805. — Ч.20, N 8. — С.327-336.