Письмо Н. А. Клюева к В. Я. Шишкову
Письмо Н. А. Клюева к В. Я. Шишкову
Колпашево. <,Лето 1934 г.>,.
Н. Клюев.
Письмо к В. Я. Шишкову, Клюев Николай Алексеевич, Год: 1934
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1990 год
Гуманитарное агентство ‘Академический проект’, Санкт-Петербург, 1993
Дорогой Вячеслав Вячеславович1 — после двадцати пяти лет моей поэзии в первых рядах русской литературы я за чтение своей поэмы ‘Погорельщина’2 и за отдельные строки из моих черновиков — слова моих стихотворных героев — сослан в Нарымский край, где без помощи добрых людей должен неизбежно погибнуть от голода и свирепой нищеты. Помогите мне чем можете ради моей судьбы художника и просто живого существа. Умоляю о съестной посылке. Деньги только телеграфом. Адрес: Север<,о>,-запад<,ная>, Сибирь. Нарымский край, поселок Колпашево, до востребования Клюеву Никол<,аю>, Алексеевичу. Низко Вам кланяюсь.
1 Отчество писателя Шишкова Вячеслава Яковлевича (1873—1945) Клюев перепутал здесь, очевидно, с отчеством писателя Иванова Всеволода Вячеславовича (1895—1963), также проживающего тогда в г. Пушкине, которому было послано им письмо с подобною же просьбой. Вспоминая обстоятельства, при которых вручалось это письмо В. Я. Шишкову, Б. Н. Кравченко рассказывает: ‘Шишков жил в Пушкине где-то неподалеку от парка в одноэтажном деревянном домике. Разыскав его, я постучался, на стук вышел пожилой мужчина с бородой и пригласил меня войти за собой в сени. Когда мы вошли, он спросил: ‘Чем могу служить?’ — ‘Знали ли Вы поэта Клюева?’ — обратился я к нему. — ‘Да, знал’. Я подал ему письмо. Он взял его, быстро прочел и со словами ‘Очень жаль, очень жаль… Как он туда попал?’ — протянул мне письмо обратно. Я было замешкался взять, но он настоял: ‘Да вы возьмите, возьмите письмо-то… Спасибо, я это дело учту’. Затем, оставив меня в сенях, он сходил в комнату, принес блокнот и переписал в него адрес. Чувствовалось в нем какое-то беспокойство, встревоженность и намерение не задерживать посетителя. Так и осталось это письмо у меня. В феврале 1960 г. я подарил его известному ленинградскому коллекционеру полковнику В. И. Цветкову, со смертью которого оно было потом возвращено мне его наследниками обратно’.
2 ‘Погорельщина’ (1928, в СССР опубликована впервые в 1987 г. в No 7 Нового мира) — поэма Клюева эпико-апокалиптического характера, поэтический и пророческий ‘плач’ ‘песнописца Николая’ (как называет себя здесь автор поэмы) по красоте и ладу исконной крестьянской жизни, обреченной на слом в условиях варварски проводимых в 20—30-е годы мер борьбы с духовно-нравственными традициями народа, с религией и вместе с возросшим на ее философской почве искусством. В сжатой и лаконичной форме дух ‘Погорельщины’ находит свое выражение в следующей надписи Клюева на своей книге ‘Песнослов’ (1919), подаренной им в 1929 г. итальянскому слависту Этторе Ло Гатто, у которого этот текст и сохранился. ‘Этторе Лё Гатто Светлому брату. Песни мои Олонецкия, журавли да озерныя гагары,— летите за синее море, под сапфирное небо прекрасной Италии! Поклонитесь от меня вечному городу Риму, страстотерпному праху Колизея, гробнице чудного во святых русских Николы Милостиваго, могилке сладчайшего брата калик перехожих Алексия — человека Божьяго, соснам Умбрии и убрусу Апостола Петра! Расскажите им, песни, что заросли русския поля плакун-травой невылазной, что рыдален шум берез новгородских, что кровью течет Матерь-Волга, что от туги и скорби своего панцырнаго сердца захлебнулся черной тиной тур Иртыш — Ермакова братчина, червонная сулея Сибирскаго царства, что волчьим воем воют родимыя избы, замолкли грановитые погосты и гробы отцов наших брошены ни. чумных и смрадных свалках.
Увы! Увы! Лютой немочью великая, непрощенная и неприкаянная Россия! Николай Клюев. День Похвалы Пресвятыя Богородицы 1929 года’ (цит. по: Степанченко Д. И. Римский автограф Николая Клюева // Красное знамя. Вытегра, 1989. 12 января, Текст сверен по факсимильному автографу, воспроизведенному в кн.: Клюев Николай. Соч. Мюнхен. 1969. Т. 2. С. 64—65). В ‘Погорельщине’ этот комплекс раздумий и переживаний развернут в сменяющие одна другую картины крестьянской жизни в ее духовно-нравственных, бытовых, созидательно-творческих и обрядовых проявлениях. Затем следуют столь же. последовательно сменяемые эпизоды гибели всего этого, символизируемой картиной пожара, в котором гибнут люди — творцы красоты, искусство, природа, но из которого, подобно Фениксу, невредимой вылетает и покидает этот край душа ‘нерукотворной России’. Для поэта, уже лишенного к концу 20-х годов возможности печататься, единственным способом распространения своего самого значительного произведения было собственное чтение ‘Погорельщины’ на закрытых и полузакрытых литературных вечерах. В своих ‘Воспоминаниях о Н. А. Клюеве’ Рюрик Ивнев по этому поводу пишет: ‘В эту пору Клюев написал изумительную поэму ‘Погорельщина’, в которой описывается голод (не 1922 года — очевидно, более позднего времени). Он читал эту поэму во всех домах, в которых бывал (у Морозовых, Сытиных, у искусствоведа Анисимова и других). Напечатана на машинке она была во многих экземплярах. Поэма производила огромное впечатление на всех, кто ее слышал. Я бы сравнил ее с плачем ‘Сырдома’ в эпосе осетинского народа ‘Нарты’. Все тончайшие оттенки мучительного страдания от голода переданы были виртуозно. Это было высокое, и горестное искусство’ (Ивнев Рюрик. Воспоминание о Н. А. Клюеве // Байкал. 1984. No 4. С. 139). Б. Н. Кравченко вспоминает о чтении Клюевым этой поэмы в Саратове, также произведшем огромное впечатление на слушателей — местную интеллигенцию. Причину своего ареста и ссылки поэт ставил в прямую связь с чтением ‘Погорельщины’ и подчеркивал это неоднократно. Так, помимо письма к В. Я. Шишкову он пишет об этом и в письме к С. А. Клычкову от 12 июня 1934 г.: ‘Я сгорел на своей Погорельщине, как некогда сгорел мой прадед протопоп Аввакум на костре пустозерском’ (Новый мир. 1988. No 8. С. 168. Публикация Г. С. Клычкова и С. И. Субботина).