Время на прочтение: 8 минут(ы)
Иван Пнин. Сочинения
М., Издательство всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1934
Классики революционной мысли домарксистского периода
Под общей редакцией И. А. Теодоровича
Вступительная статья и редакция И. К. Луппола
Подготовка к печати и комментарии В. Н. Орлова
Оригинал в библиотеке ImWerden
Милостивый государь мой!
На сих днях нечаянно попалась мне в руки старинная манжурская рукопись. Между многими мелкими в ней сочинениями нашел я одно весьма любопытное по своей надписи: ‘Сочинитель и цензор’. Немедленно перевел оное и сообщаю вам, милостивый государь мой, сей перевод с просьбою поместить его в вашем журнале.
Я имею, государь мой, сочинение, которое желаю напечатать.
Его должно наперед рассмотреть, а под каким оно названием?
Истина, государь мой!
Истина? О! ее должно рассмотреть и строго рассмотреть.
Вы, мне кажется, излишний берете на себя труд. Рассматривать истину? Что это значит? Я вам скажу, государь мой, что она не моя и что она существует уже несколько тысяч лет. Божественный Кун {Конфуций.} начертал оную в премудрых своих законах. Так говорит он: ‘Смертные! любите друг друга, не обижайте друг друга, не отнимайте ничего друг у друга, просвещайте друг друга, храните справедливость друг к другу, ибо она есть основание общежития, душа порядка и, следовательно, необходима для вашего благополучия’. Вот содержание моего сочинения.
Не отнимайте ничего друг у друга! будьте справедливы друг к другу!.. государь мой, сочинение ваше непременно рассмотреть должно. (С живостию) Покажите мне его скорее.
Вот оно.
(развертывая тетрадь и пробегая глазами листы)
Да… ну… это еще можно… и это позволить можно… но этого… этого… никак пропустить нельзя! (Указывая на места в книге).
Для чего же, смею спросить?
Для того, что я не позволяю — следовательно, это не позволительно.
Да разве вы больше, г. цензор, имеете права не позволить печатать мою Истину, нежели я предлагать оную?
Конечно, потому что я отвечаю за нее.
Как? вы должны отвечать за мою книгу? А я разве сам не могу отвечать за мою Истину? Вы присваиваете себе, государь мой, совсем не принадлежащее вам право. Вы не можете отвечать ни за образ мыслей моих, ни за дела мои, я уже не дитя и не имею нужды в дядьке.
Но вы можете заблуждаться.
А вы, г. цензор, не можете заблуждаться?
Нет, ибо я знаю, что должно и чего не должно позволить.
А нам разве знать это запрещается? разве это какая-нибудь тайна? Я очень хорошо знаю, что я делаю.
Если вы согласитесь (показывая на книгу) выбросить сии места, то вы можете книгу вашу издать в свет.
Вы, отнимая душу у моей истины, лишая всех ее красот, хотите, чтобы я согласился в угождение вам обезобразить ее, сделать ее нелепою? Нет, г. цензор, ваше требование бесчеловечно, виноват ли я, что истина вам не нравится и что вы ее не понимаете?
Не всякая истина должна быть напечатана.
Почему же? Познание истины ведет к благополучию. Лишать человека сего познания значит препятствовать ему в его благополучии, значит лишать его способов сделаться счастливым. Если можно не позволить одну истину, то должно уже не позволять никакой, ибо истины между собою составляют непрерывную цепь. Исключить из них одну значит отнять из цепи звено и ее разрушить. Притом же истинно великий муж не опасается слушать истину, не требует, чтоб ему слепо верили, но желает, чтоб его понимали.
Я вам говорю, государь мой, что книга ваша без моего засвидетельствования есть и будет ничто, потому что без оного не может она быть напечатана.
Г. цензор! позвольте сказать вам, что Истина моя стоила мне величайших трудов, я не щадил для нее моего здоровья, просиживал для нее дни и ночи, словом, книга моя есть моя собственность. А стеснять собственность, как говорит премудрый Кун, никогда не должно, ибо чрез сие нарушается справедливость и порядок. Впрочем, вернее, засвидетельствование ваше можно назвать ничего не значащим, ибо опыт показывает, что оно нисколько не обеспечивает ни книги, ни сочинителя. Притом, г. цензор, вы изъясняетесь слишком непозволительно.
Я говорю с вами, как цензор с сочинителем.
Сочинитель (с благородным чувством)
А я говорю с вами, как гражданин с гражданином.
Какая дерзость!
О Кун! благодетельный Кун! Если бы ты услышал разговор сей, если бы ты видел, как исполняют твои законы, если бы ты видел, как наблюдают справедливость, если бы видел, как споспешествуют тебе в твоих божественных намерениях, тогда бы… тогда бы справедливый гнев твой… Но прощайте, г. цензор, я так с вами заговорился, что потерял уже охоту печатать свою книгу. Знайте, однакож, что Истина моя пребудет неизменно в сердце моем, исполненном любви к человечеству и которое не имеет нужды ни в каких свидетельствах, кроме собственной моей совести.
В состав настоящего издания входят все сочинения Пнина в стихах и прозе, а также произведения, принадлежность которых Пнину не установлена окончательно (отдел ‘Dubia’). Несмотря на незначительный объем литературного наследства Пнина, проблема издания его сочинений в достаточной степени сложна по причинам: 1) почти полного отсутствия рукописного фонда (личный архив Пнина не сохранился, известно, что незадолго до смерти он роздал свои рукописи приятелям), 2) крайней скудости биографических данных о Пнине, на основании которых можно было бы установить его авторство в спорных случаях, и 3) недостоверности многих печатных текстов (особенно это относится к стихотворениям, напечатанным после смерти автора). Кроме того, сочинения Пнина до настоящего времени не только не были ни разу собраны воедино, но и не учтены в полном составе.
Архивные разыскания и просмотр журнальной литературы 1790—1800-х гг. позволили нам ввести в научный оборот несколько неизвестных доселе текстов Пнина, а также, в иных случаях, восполнить цензурные купюры и установить новые редакции. Кроме того, архивные разыскания доставили также некоторые новые материалы для биографии Пнина.
Первый отдел настоящего издания содержит полное собрание стихотворений Пнина, из которых два (‘Бренность почестей и величий человеческих’ и ‘Карикатура’) появляются в печати впервые. Заглавие отдела — ‘Моя лира’ — принадлежит самому Пнину: так он предполагал назвать невышедший в свет сборник своих стихотворений. Внутри отдела стихи разбиты по жанрам на четыре группы: 1) оды (занимающие в поэтическом наследии Пнина центральное место), 2) разные стихотворения (элегические, сатирические и пр.), 3) басни и сказки и 4) стихотворные мелочи (апологи, мадригалы, эпиграммы, надписи, эпитафии). Внутри отдельных групп стихотворения расположены в приблизительном хронологическом порядке (более или менее точную хронологию стихотворений Пнина в большинстве случаев установить не удается).
Для стихотворений, напечатанных в 1804—1806 гг., авторство Пнина устанавливается окончательно. Более сложен вопрос о принадлежности Пнину неподписанных стихотворений из его ‘Санктпетербургского Журнала’ 1798 г. Включив большинство из них в состав сочинений Пнина, мы руководствовались следующими соображениями. В журналистике XVIII в. самое понятие ‘издатель’ соответствовало понятию ‘автор’, и писатель, печатавший свои произведения в собственном журнале, обычно их не подписывал (заметим, что Пнин вообще предпочитал не подписывать свои стихотворения и в журналах 1800-х гг. помечал их знаком: *****, только посмертно опубликованные стихи подписаны его полным именем). Стихотворения, напечатанные в ‘Санктпетербургском Журнале’, делятся на две группы: 1) подписанные именем автора, либо его инициалами, либо снабженные пометами: ‘сообщено’, ‘от неизвестной особы’ и т. д., и 2) анонимные, явно принадлежащие перу одного и того же автора: об этом свидетельствуют как отличительные особенности их стиля и языка, так и, в некоторых случаях, общность тематики (в разных книжках журнала напечатаны два стихотворения, обращенные к одному и тому же лицу — девице Ч…). Из первой группы стихотворений ни одно не подписано именем Пнина или его инициалами. Между тем, по авторитетному свидетельству Н. П. Брусилова (см. стр. 234 наст, издания), журнал Пнина ‘был занимателен для публики по прекрасным стихотворениям, излившимся из его пера’. Уже одно это служит, как нам кажется, достаточно веским основанием для того, чтобы приписать Пнину анонимные стихотворения из ‘Санктпетербургского Журнала’ (заметим, кстати, что соиздатель Пнина А. Ф. Бестужев стихов не писал). Но есть еще одно, более веское, доказательство в пользу авторства Пнина: два неподписанных стихотворения Пнина из ‘Санктпетербургского Журнала’ (‘Сравнение старых и молодых’ и ‘Счастие’) в 1805 и 1806 гг. были напечатаны его друзьями вторично — одно с инициалами, а другое с полным именем Пнина. Это обстоятельство имеет, конечно, решающее значение. Включая, исходя из всего вышесказанного, в состав настоящего издания анонимные стихотворения из ‘Санктпетербургского Журнала’, мы допустили, однако, три исключения — для пьес: ‘Вечер’ (ч. I, стр. 42—45) ‘К луне’, (ibid., стр. 82—83) и басни ‘Воробей и чиж’ (ч. IV, стр. 200—202), решительно ничем не напоминающих поэтической манеры Пнина (две первых пьесы очень похожи на стихи Евгения Колычева, напечатанные в том же журнале). Не включено в настоящее издание также четверостишие ‘К Груше’, напечатанное за подписью: Пнин в ‘Опыте русской анфологии’, сост. М. Л. Яковлевым, 1928, стр. 143. Четверостишие это принадлежит, вероятно, гр. Д. И. Хвостову, так как впервые было напечатано в журнале ‘Друг просвещения’ 1804 г., ч. IV, стр. 242, за подписью: . . . , какою подписывал в названном журнале свои стихи Хвостов. В виду неавторитетности текстов ‘Опыта русской анфологии’, а также в виду того, что никаких данных об участии Пнина ‘в Друге просвещения’ не имеется, — приписывать ему четверостишие ‘К Груше’ нет достаточных оснований (равно как и сказку ‘Овдовевший мужик’, напечатанную за подписью: П… ъ в ‘Друге просвещения’ 1804 г., ч. 111, стр. 105).
Основные прозаические сочинения Пнина—‘Вопль невинности, отвергаемой законами’ и ‘Опыт о просвещении относительно к России’ — печатаются в настоящем издании в новых редакциях, второе из них — ‘Опыт о просвещении’ — с обширными дополнениями, сделанными Пниным для второго издания, не пропущенного цензурой (см. подробнее в примечаниях).
В отделе ‘Dubia’ собраны некоторые из анонимных статей ‘Санктпетербургского журнала’, которые по тем или иным основаниям мы сочли возможным приписать Пнину (подробные мотивировки см. в примечаниях).
В приложениях к сочинениям Пнина даны переводы трех глав ‘Системы природы’ и восьми глав ‘Всеобщей морали’ Гольбаха, напечатанные в ‘Санктпетербургском журнале’, а также стихотворения на смерть Пнина. Включение переводов из Гольбаха в состав настоящего издания имеет очевидный смысл, поскольку Пнин был несомненным ‘русским гольбахианцем конца XVIII века’ и поскольку переводы эти — единственное отражение идей Гольбаха в легальной русской литературе павловской поры — существенным образом дополняют наши представления о философских и социально-политических мнениях Пнина. Что же касается стихотворений на смерть Пнина, выразительно рисующих его образ ‘поэта-гражданина’, то они имеют далеко не только узко-биографическое значение. Смерть Пнина в кругу его литературных друзей и соратников была воспринята как чрезвычайно тяжелая утрата и послужила предлогом для широкой идейной манифестации: в стихотворениях и речах, читанных на траурных заседаниях Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, молодые писатели-радикалы (‘радищевцы’) провозгласили Пнина ‘поэтом истины’, ‘не боявшимся правду говорить’, образцом гражданина добродетельного и просвещенного, павшего жертвой социальной несправедливости. Таким образом, смерть Пнина была не только биографическим, но и литературно-политическим фактом. По тем же основаниям включена в книгу и некрологическая статья Н. П. Брусилова ‘О Пнине и его сочинениях’.
Текст сочинений Пнина и приложений печатается без строгого соблюдения орфографии и пунктуации подлинников, так как орфография самого Пнина (судя по немногим сохранившимся автографам) отличается крайней неустойчивостью (он писал, например, и ‘щастье’ и ‘счастье’), а орфография печатных текстов (подчас не соответствующая даже орфографическим правилам XVIII в. и явно ошибочная) принадлежит не Пнину, а его издателям. Нами сохранены только некоторые особенности оригинала, имеющие определенное стилистическое или историко-лингвистическое значение. В некоторых случаях нами выправлены явные опечатки.
Редакционная аппаратура настоящего издания, по условиям места, не могла быть развернута достаточно широко. Не загружая комментарий мелочами, уместными в изданиях академического типа, мы ограничились только самыми необходимыми и по возможности краткими пояснениями. Данные о жизни и литературной деятельности Пнина сосредоточены в биографическом очерке, примечания же к отдельным произведениям имеют узкослужебное, преимущественно библиографическое и текстологическое назначение, персональные биографические справки об упоминаемых в тексте лицах выделены в указатель имен. Общая характеристика Пнина, его философских и социально-политических взглядов дана во вступительной статье, место и роль Пнина в истории русской поэзии выясняются в специальном очерке ‘Пнин-поэт’.
Приношу благодарность В. М. Базилевичу, В. В. Гиппиусу и И. В. Сергиевскому за их любезное содействие в деле осуществления настоящего издания, а также директору библиотеки Ленинградского государственного университета И. П. Вейсс, предоставившей мне для ознакомления материалы архива Вольного общества любителей словесности, наук и художеств.
1933, апрель.
Напечатано в ‘Журнале российской словесности’ 1805 г., ч. III, No 12, стр. 161—168, со следующим примечанием издателя (Н. П. Брусилова): ‘Вот одно из последних сочинений любезного человека, которого смерть похитила рано и не дала ему оправдать на деле ту любовь к отечеству, которая пылала в его сердце. Счастлив тот, кто и за гробом может быть любим!’ В этом памфлете Пнин высказался против предварительной цензуры, введенной новым уставом 9 июля 1804 г., доказывая, что ответственность за пропущенное в печать сочинение должен нести не цензор, а сам автор (см. об уставе 1804 г. у М. И. Сухомлинова — ‘Исследования и статьи по русской литературе и просвещению’, т. I, 1889, стр. 404—415). В памфлете, повидимому, нашло отражение собственное цензурное дело Пнина — запрещение второго издания ‘Опыта о просвещении’, и конфискация нераспроданных экземпляров первого издания (ср. выше, стр. 274). ‘Письму к Издателю’, несомненно, подражал А. Е. Измайлов в своей сценке). ‘Ценсор и сочинитель’ (см. ‘Полное собрание сочинений А. Е. Измайлова’, т. I, 1890, стр. 284—288).
Прочитали? Поделиться с друзьями:
