Письмо к издателю парижского модного журнала
Письмо к издателю парижского модного журнала
Годман.
——
Письмо к издателю Парижскаго моднаго журнала, Годман, Год: 1804
Время на прочтение: 4 минут(ы)
У меня есть, м. г. м. дочь, которой теперь от роду двадцать четыре года: сами видите, что ей пора замуж. Прежде расскажу вам свои обстоятельства, потом буду просить вашего совета.
Я занимался торговлей и нажил изрядный достаток. Видя, что люди, обученные искусствам, всеми уважаются, я и сам захотел быть уважаем и решился развернуть талант в моей дочери. Одно обстоятельство крайне затрудняло меня — выбор искусства, которым бы могла блеснуть дочь моя. Так, м. г. м., выбор, вся улица, где я живу, была населена художниками. Модистка славилась глубоким знанием в геометрии, холщевница отличалась игрой на фортепиано, прачка была искусная живописица, дочь портного превосходно писала стихи, словом, дом наш находился в средоточии полного института. Я сказал уже, что мне хотелось сделать мою дочь фениксом какого-нибудь искусства, но не знал, за которое приняться, напоследок, увидев на бале, как отличались прекраснейшие дамы парижские, я решился избрать танцевальное искусство, и на другой же день пригласил в дом свой славного Д…
Увидев дочь мою и сделав небольшое испытание в её походке, он открыл, что её телодвижения слишком благопристойны, цвет лица слишком здоров, ноги, руки и вообще все составы слишком связаны, но в утешение уверял нас, что он скоро все переменит и надеется неповоротливую Элизу (это имя моей дочери) превратить в ловкую, светскую, блестящую даму. После такого уверения комната, принадлежащая к магазину, по его совету, сделана учебной галереей: где были грубые подставки, там явились гипсовые украшения, на месте полок очутились зеркала, и зала, расписанная по чертежу Персьерову, превратилась в маленький храм Терпсихоры. Первые уроки показались очень трудными: бедную Элизу учили целые полтора года, несмотря на то, г. Д. не был доволен ее успехами, он находил, что ноги ее недовольно выпрямлялись, и клялся, что не прежде покажет ей антраша, пока она не выучится держаться на ногах, наклоняясь по крайней мере на 175 степеней.
Я употребляю здесь слова технические, потому что, по уверению г-на Д., хореография существенно принадлежит к высшим математическим наукам. Скажу откровенно, что беспрестанное кружение, беспрестанные прыжки сперва было испугали меня, мне казалось, что зеркала стояли очень низко, что платье дочери моей было слишком легко, но какими сильными доводами г. Д. опровергал мои сомнения! С каким удивительным знанием ссылался он на историю танцев древних и новых: на танцы евреев, куретов, агапов, на танцы невинности, которые некогда целомудренные лакедемонки в естественной наготе отправляли перед жертвенником Дианы! Он обыкновенно рассказывал при сем случае, для убеждения нас в полезности танцевального искусства, что Тезей и Парис похитили Елену, в разные эпохи, именно от того, что видели ее танцующую. ‘ Итак,’ восклицал он в исступлении: ‘нет никакого сомнения, что без очаровательных танцев Елена не была бы похищена, следственно не была бы разрушена Троя, следственно не были бы написаны Илиада и Одиссея, следственно Эней не приехал бы в Италию, следственно Рим не покорил бы вселенной. Вот как судьба мира сопряжена с танцем невинности! Могут ли с ним сравниться наши бедные прыжки, наши жалкие вертенья! Не должно удивляться, что мы не видим теперь ни эпических поэм, ни всемирной империи!’
Будучи уверен в важности сего высокого искусства, я всячески поощрял дочь мою к упражнению. Употребив несколько лет на учение, она была наконец в состоянии показаться в обществе, и первое появление все наши труды наградило с избытком. Тогда я рассудил за благо выдать ее замуж. Многие женихи сватались за нее, впрочем довольно изрядные для невест обыкновенных, но не для моей дочери, которая достигла до совершенства в своем искусстве, я отказал всем им. Между тем подруги ее и соседки вышли замуж за людей порядочных по их состоянию, сделались добрыми хозяйками и матерями, любили детей своих и почитали себя счастливыми: все это очень хорошо, но дочь моя имела право на другие выгоды. Никто из соседов не смел уже требовать ее. Пронеслась молва об ее достоинствах. Сын одного богатого купца лионского явился к нам в то самое время, когда Элиза упражнялась в своем искусстве. Он не скрыл своего удивления, что дочь моя, умея так хорошо танцевать, еще продолжала учиться. Элиза не могла удержаться от усмешки, она знала уже всю цену своего таланта. ‘Как, сударь!’ сказала она: ‘неужели вы хотите, чтобы мои подколенки потеряли всю крепость, чтобы мускулы лишились своей упругости, чтобы не было ни приятности, ни чувства в гибкости моего тела? Должно беспрестанно учиться, чтобы не забыть выученного. Бедный Т. в шесть недель лишился плодов многих лет, он пережил свою славу.’ Молодой лионец хотел отвечать, мне помниться, что он заговорил было о должности, о супруге, о детях и проч., но Элиза начала снова вертеться на одной ноге, и разговор прервался. Проповедник наш скрылся, и мы более не видели его.
Спустя потом много лет, которые протекли в празднествах и триумфах искусства, один молодой полковник, возвратившийся из армии, просил меня выдать за него Элизу. Ему известен был мой достаток, сам он был также довольно богат и знаком с моею дочерью. Мы обрадовались его предложению. Я просил Элизу скрывать от него талант свой до времени, мне хотелось внезапно обрадовать полковника. Скоро маскарад подал к тому удобный случай. Я нарочно повез туда с собой полковника, а дочь мою отправил одну особливо. Элиза сама себя превзошла в этот вечер. Лишь только услышали в зале, что Элиза будет танцевать гавоту с одним ловким мужчиной, вдруг все собрание сделало круг, некоторые сели, другие сели на стульях, и все вообще нетерпеливо ожидали начала. Наконец, при звуке рукоплесканий, явилась Элиза в легкой шелковой маске, все тотчас узнали ее по её прелестным телодвижениям, исключая одного полковника. С каким непостижимым искусством она выражала все душевные движения! С какой неподражаемой прелестью манила к себе, потом опять удалялась, налагала любовные цепи и сама покорялась сей сладостной неволе! Полковник был вне себя от восхищения, я также сам себя не чувствовал, и каждую минуту готов был открыть ему тайну. Он пожирал ее своими взорами, казалось, летал вместе с ней по зале, беспрестанно хвалил ее лекость, прямой стан, сладострастные восторги, неизъяснимые прелести. Я наперед радовался его нечаянному изумлению. … ‘Неправда ли,’ я сказал ему, ‘что это бесподобная женщина?’ — Ах! Завидна участь ее любовника! — ‘А мужа?’ — О! извините, она танцует так хорошо, что ей некогда заниматься воспитанием детей, привязанностью к мужу и домашним хозяйством. — Я онемел и за благо рассудил не объясняться далее с полковником. Итак дочь моя все еще не замужем. Пожалуйте, м. г. м., растолкуйте мне, отчего все так страстно любят танцы, и от чего так трудно выдавать замуж дочерей, которые танцуют превосходно?
Годман. Письмо [купца] к издателю Парижскаго моднаго журнала [о своей дочери, научившейся танцевать] / Годман // Вестн. Европы. — 1804. — Ч.18, N 22. — С.99-105.