Письмо к H. В. Гоголю, Галахов Алексей Дмитриевич, Год: 1847 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 10 минут(ы)

ПИСЬМО КЪ H. В. ГОГОЛЮ, по поводу предисловія ко второму изданію ‘Мертвыхъ Душъ’.

Милостивый государь.

Я прочелъ предисловіе ко второму изданію ‘Мертвыхъ Душъ, и, пользуясь вашею покорнйшей просьбой, обращенной ко всмъ жителямъ русскаго царства, ршился сдлать нсколько замчаній на вашу поэму. Извините, что я не хотлъ прибгнуть къ тому способу доставлять замчанія, который вы сами указали, но выбираю средство гласное — журналъ, имющій наибольшее число читателей. Книга ваша — дло общее, а при томъ значеніи, которое придано ей предисловіемъ, она — дло почти вселенское, слдовательно, и мои на нее замчанія должны быть общими, если не вселенскими, не оставаясь тайной между нами. И безъ этого много тайнъ на земл и на неб — отъ судьбы человка до нкоторыхъ предисловій!

Съ чего же начать мн? Начну съ самого начата — съ предисловія. Въ настоящемъ случа, оно для меня важне всей книги, съ которой я уже коротко познакомился черезъ первое изданіе. Есть два рода предисловій: одни говоритъ о содержаніи сочиненія, не касаясь сочинителя, другія (назову ихъ субъективными) говорятъ больше о сочинител, нежели о сочиненіи. Ваше принадлежитъ къ послднимъ: отъ-того-то оно иметъ въ глазахъ моихъ чрезвычайную важность. Оно изображаетъ автора, который скрытъ въ своемъ твореніи, заслоненный дйствующими лицами. Герой предисловія, авторъ, высказываетъ себя съ той или другой стороны, высказываетъ себя непосредственно, безъ помощи какого-нибудь Манилова, который можетъ увлечься дружбой, или какого-нибудь Собакевича, который можетъ увлечься споимъ собачествомъ.

Но я заране долженъ объявить вамъ, что замчанія мои должны принести только мн пользу, ни принеся вамъ ни малйшей. Въ нихъ не отвты на ваши запросы, а вопросные пункты, требующіе отвтовъ. Въ предисловіи вашемъ много такого, »его скептики не допускаютъ, много таинственнаго. Будьте ко мн снисходительны: разоблачите передо мною мистеріи предисловія, объясните то, что обыкновенному уму не понятно. Вамъ это ничего не значитъ. Если ужь я, по настоятельной просьб зашей, унизился до того, что представился вамъ человкомъ, ‘ничему почти не учившимся’, то вамъ, творцу идеаловъ, одаренному сильной фантазіей, всего легче вообразить человка, который дйствительно мало учился, человкомъ малоучившямся.

Вы говорите: ‘Въ книг моей многое описано не врно, не такъ какъ есть и какъ дйствительно происходитъ въ русской земл. Отъ моей собственной оплошности, незрлости одинъ не можетъ знать всего, наконецъ, публично признаётся, что онъ знаетъ только свое незнаніе. Выразимъ этотъ прогрессъ другою формулой: сначала гордость, потомъ униженіе, наконецъ, униженіе особеннаго рода, извстное подъ именемъ уничиженія. Такимъ-образомъ, кругъ жизни смиреннаго человка смыкается, и русская поговорка передаетъ ея послднюю степень на своемъ сжатомъ, но сильномъ язык…

‘Мало жизни человка на то, чтобы узнать одному и сотую часть того, что длается въ нашей земл’. Истина, свтлая какъ солнца! Ршите сами, чего въ ней больше, правды или противоположности тмъ гордымъ словамъ другаго писателя, который публично восклицалъ: ‘Я знаю Русь, и Русь меня знаетъ!’ Видно, этотъ писатель находился еще въ цвт лтъ, въ томъ момент развитія, въ которомъ преобладають гордость и аппетитъ. Но пойду дальше нашего смиренія: ‘мало жизни человка, чтобъ узнать одному и двухсотую часть того, что длаете, въ нашей земл’. Остановимся на этой цифр. Двсти человкъ нужны для того, чтобъ узнать всю Русь! Отъ двухъ сотъ человкъ вамъ надобно получить письма! Съ ужасомъ представляю себ ваше положеніе, когда вы принужденъ будете читать столько мнній, сколько головъ трудились надъ ними. Вы на опыт узнаете сущность вавилонскаго, столпотворенія: сколько различнаго, прямо-противоположнаго найдете вы и ‘каждомъ мнніи — отъ сущности мысли или безсмыслицы до склада рчи или безскладицы, до почерка и качества чернилъ! И если вы съумете извлечь изъ нихъ что-нибудь положительное, то, безъ сомннія, для васъ смшеніе языковъ не существуетъ. Припомните разнохарактерныя сужденія по случаю перваго представленія Ревизора, подслушанныя вами при разъзд театральномъ: что вы поняли въ этой сумятиц одобреній и порицаній? что мы изъ нея вынесли?— ничего, кром критической статьи, въ которой судящіе и поспшности, произошло множество всякихъ ошибокъ и промаховъ, такъ-что на всякой страниц есть что поправить: я прошу тебя, читатель, поправить меня’. Похвальное признаніе, рдкое въ лтописяхъ нашей литературы! Но меня интересуетъ непризнаніе, а непонятное въ этомъ признаніи. Если вы сами утверждаете, что многое изображено въ вашей книг не такъ, какъ есть: слдовательно, вы знаете, какъ оно есть. Сознавая противорчіе между тмъ, что вы написали о русской земл, и тмъ, что дйствительно въ ней происходитъ, вы, слдовательно, сознали, въ чемъ ваша ошибка и какова дйствительность, другими словами: вы уже поправила свою ошибку. Что же длать здсь другимъ? зачмъ поправлять поправленное? Отрицаніе прежняго должно основываться на положеніи новаго: иначе отрицаніе выйдетъ фантастическое. Чужіе совты не будутъ ли въ этомъ случа повтореніемъ вашего собственнаго мннія, если они справедливы? И человкъ, просящій совтовъ, не будетъ ли походить на того больнаго, который спрашиваетъ у доктора, можно ли ему сть такое-то кушанье, когда онъ это кушанье уже сълъ безъ докторскаго позволенія?

Что касается до причины вашихъ ошибокъ, я нахожу ее столько же смиренною, сколько и раціональною, ‘я не могъ узнать всего’. Какъ это врно и глубоко! Одинъ не въ силахъ узнать всего! Конечно, отъ этого собственнаго сознанія слабости далеко еще до слабости Сократа, который, къ концу жизни своей, узналъ только то, что онъ ничего не знаетъ, но вдь философическое, т. е. полное незнаніе достигается crescendo, равно-какъ и отшельническое смиреніе. При второмъ изданіи нтъ ему мста. Оно можетъ раскрыться, по самому малому сроку, въ предисловіи, къ изданію третьему. Прогрессъ смиреннаго человка довольно-извстенъ, сначала онъ, кажется, все знаетъ, потомъ, посл долгой борьбы, внутренно убждается, что были осмяны, а вдь ихъ было очень-немного, несравненно-меньше двухъ сотенъ, нужныхъ для совершеннаго познанія Россіи. Что же выйдетъ, когда отпишутъ вамъ люди простаго званія, которые, между-прочимъ, и не читали вашей книги, хотя, можетъ-быть, обладаютъ качествами, нужными для корреспонденціи? Нечего сказать, пріятное занятіе для ума и сердца! Я ужь умалчиваю о невыгодномъ положеніи тхъ, которые, прочитавъ вашу книгу, начнутъ ее теперь читать снова, имя передъ собою, по вашей просьб, бумагу и чернилицу, въ рукахъ держа перо и длая замчанія на каждую страницу. Объ этомъ не стоитъ говорить. Для такого важнйшаго предмета, каковы ‘Мертвыя Души’, и для такого самонужнйшаго, современнаго вопроса, каково поправленіе ‘Мертвыхъ Душъ’, вопроса, соединяющаго въ себ патріотическіе и европейскіе интересы, должно забыть свои необходимыя занятія, пожертвовать своимъ временемъ. Но мн жаль васъ, почтенный авторъ: васъ такъ сильно займетъ самый процессъ чтенія!

Книга ваша достигла втораго изданія. Тысячи экземпляровъ ея разошлись по Россіи. Она извстна каждому образованному человку. Ее прочли съ большимъ удовольствіемъ, какъ произведеніе высоко-поэтическое, а такимъ гложетъ назваться только дйствительное изображеніе жизни. И что же? самъ авторъ говоритъ, что онъ былъ оплошенъ, незрлъ и поспшенъ, что въ книг его описанія неврны, что въ его книг множество промаховъ и ошибокъ, такъ-что на каждой страниц есть что поправить. Чмъ же, позвольте спросить, восхищалась публика, читая ‘Мертвыя Души’?— оплошностью и незрлостью автора, неврными описаніями, изображеніями не дйствительности, множествомъ промаховъ и ошибокъ?.. Этого мало. Въ послднемъ сочиненіи своемъ: ‘Выбранныя Мста изъ Переписки съ Друзьями’, авторъ говоритъ: ‘дивлюсь тому, что мало сдлано было упрека въ отношеніи къ искусству и творческой наук. ‘Слдовало показать, какія части чудовищно-длинны въ-отношеніи къ другимъ, гд писатель измнилъ самому-себ, не выдержавъ своего собственнаго, уже разъ принятаго тона. Никто не замтилъ даже, что послдняя половина книги обработана меньше первой, что въ ней великіе пропуски, что главныя и важныя обстоятельства, сжаты и сокращены, неважныя и побочныя распространены’. Положеніе, въ которое авторъ становится передъ публикой, очень-странно и щекотливо. Будь я живописецъ, я изобразилъ бы это положеніе… И наконецъ, авторъ взываетъ ко всмъ степенямъ общества: ‘къ людямъ высокаго образованія и высокой жизни’, ‘къ людямъ не высокаго образованія и простаго званія’, ‘въ богатымъ опытомъ и познаніемъ жизни’, къ сословію высшему къ одареннымъ способностью воображать’, ‘къ литераторамъ и журналистамъ’, умоляя всхъ и каждаго помочь ему! У этой самой публики, которой авторъ сейчасъ надлалъ столько комплементовъ, онъ же покорнйше проситъ совтовъ!. Эту публику, неумвшую понять перваго изданія Мертвыхъ Душъ’, авторъ проситъ поправить второе, напечатанное безъ малйшихъ перемнъ съ перваго!!! Онъ публично говоритъ намъ: ‘никто изъ васъ не замтилъ’, и тутъ же прибавляетъ: ‘замтьте вс!!!!’. Воля ваша, это насмшка, одна изъ выходокъ юмористики, въ которой обида и почтеніе, смиреніе и гордость такъ нераздльны, что не знаешь, гд оканчивается одно и гд начинается другое. Примиреніе этого юмора совершается на высот пьедестала, когда авторъ на весь иміамъ и жертвы будетъ отвчать съ улыбкой: Благодарю, друзья мои, благодарю: но вы горько ошиблись: я рожденъ вовсе не за тмъ, чтобъ произвесть эпоху въ области литературной’.

Пойдемъ дальше. ‘Какого бы ни былъ ты самъ высокаго образованія и жизни высокой, и какою бы ничтожною ни показалась въ глазахъ твоихъ моя книга, и какимъ бы ни показалось теб мелкимъ дломъ ее поправлять и писать на нее замчанія,— я прошу тебя это сдлать’. Непонятная вещь! Объясните мн, почему человкъ высокаго образованія и жизни высокой (замтьте, высокаго и высокой!) долженъ сдлать то, что въ глазахъ его ничтожно, что онъ считаетъ дломъ мелкимъ? Не значитъ ли это людей высокихъ унижать, умныхъ обращать въ неумныхъ?.. ‘Но я прошу васъ объ этомъ’, говорите вы.— Значитъ, ваша просьба сильне раціональнаго убжденія и поступковъ, на немъ основанныхъ? значитъ, ваша смиреннйшая просьба обязываетъ смириться и высоту образованія и высоту жизни? Не есть ли это своенравіе больнаго (да, именно больнаго), который проситъ доктора отступить отъ законовъ медицины? Другое дло — читателя невысокаго образованія и простаго званія (замтьте: невысокаго и простаго!), которымъ вы предлагаете не считать себя такими невждами, ‘чтобъ они не могли васъ чему-нибудь поучить’. Вроятно, они съ удовольствіемъ исполнятъ ваше предложеніе, это и легко и пріятно для нихъ самихъ, а для отечества полезно. Было бы крайне-невжливо съ ихъ стороны не превратиться изъ невждъ въ образованныхъ:

‘Итакъ, если бы случилось, что моя сердечная просьба была бы уважена моими читателями и нашлись бы изъ нихъ дйствительно такія добрыя души, которыя захотли бы сдлать все такъ, какъ я хочу, то’, и пр.— Непонятное для меня понятіе о доброт! Объясните мн его, ради спасенія нравственности. У г. Загоскина, добрый малый (въ комедіи того же имени) играетъ наврняка въ карты, лжетъ на-пропалую и даже удачно воруетъ, у васъ добрая душа длаетъ то, что вы хотите! Первое опредленіе доброты очень-удобно, оно представляетъ ясныя средства заслужить почтенное имя добраго человка. Второе, т. е. ваше, чрезвычайно-трудно, ибо хотніямъ человческимъ законъ не писанъ, но, съ другой стороны, оно опредлительно показываетъ, что желанія автора ‘Мертвыхъ Душъ’ суть именно т правила, по которымъ поступаютъ добрыя души, и но которымъ должны поступать души злыя, если он только возьимютъ желаніе быть добрыми. Отказаться имъ отъ этихъ законовъ такъ же неучтиво, какъ невждамъ отказаться отъ совта счесть себя образованными.

‘Объ одномъ прошу крпко того, кто захотлъ бы надлить меня своими замчаніями: не думать въ это время, какъ онъ будетъ писать, что пишетъ онъ ихъ для человка ему равнаго по образованію, который одинаковыхъ съ нимъ вкусовъ и мыслей, и можетъ ужь многое смекнуть и самъ безъ объясненія, но вмсто того воображать себ, что передъ нимъ стоитъ человкъ, несравненно его низшій образованьемъ, ничему почти неучившійся’. Едва-ли возможно это сдлать, при всемъ уваженіи къ крпкой просьб. Кто дйствительно не одинаковыхъ вкусовъ и мыслей съ заторомъ, тому, и безъ просьбы, очень-легко думать, что онъ думаетъ иначе, и любить не то, и не то ненавидитъ. Но если кто, прочитавъ книгу, къ-несчастію увидитъ, что согласенъ съ авторомъ въ мысляхъ и чувствахъ, какъ тогда быть? Притворяться онъ врно не захочетъ, изъ уваженія къ самому-себ, а не исполнить просьбы авторской значитъ не уважить ея. Страшное столкновеніе обязанностей! Трагическое положеніе, изъ котораго нтъ другаго выхода, кром удивительной непріятности! Прочія условія, необходимыя для исполненія просьбы, тоже противорчатъ душевному спокойствію: надобно воображать въ автор человка, ничему-почти неучившагося (какъ-будто это возможно посл чтенія его сочиненій?), лучше представить деревенскаго дикаря, котораго вся жизнь прошла въ глуши (тогда какъ намъ. извстно, что авторъ посщалъ чужіе края и теперь живетъ въ нихъ), ребенка (тогда какъ въ ‘Мертвыхъ же Душахъ’ онъ жалетъ о прошедшей своей молодости), опасаться ежеминутно, чтобъ не употребить выраженіи свыше его понятія, безпрерывно имть въ виду все.это… Трудно соединить и такую силу воображенія, и такую способность къ насилованію своего ума, и такую крайнюю опасливость въ безопасномъ предмет, и такое безпрерывное обладаніе всми этими высокими качествами. Кто, посл этого, ршится писать свои замчанія… ‘Тогда’ говоритъ авторъ: ‘замчанія его выйдутъ боле значительны и любопытны, чмъ онъ думаетъ самъ’. Отъ чего же, при этихъ условіяхъ, замчанія выйдутъ значительне и любопытне? Какая связь между воображеніемъ несуществующихъ вещей и дльностью критическаго взгляда? Что общаго между страхомъ употребить выраженія свыше и между важностью выражаемаго? между непрерывностью напряженнаго, противоестественнаго состоянія, въ которое вы заключаете вашего судію, и между внутреннею силою указаній, правдивостью голоса? Авторъ хочетъ и логику покорить своимъ покорнйшимъ просьбамъ. А замчатель, бдный замчатель! Ты не будешь даже знать истинной значительности и любопытности твоихъ замчаній,: они выйдутъ ниже или выше твоего объ нихъ понятія, они выйдутъ не таковы, какъ ты самъ о нихъ думаешь, а таковы, какъ угодно тому, кого ты учишь.

Благодаря журналистовъ и литераторовъ за ихъ прежніе отзывы о вашей книг, вы находите, однакожь, въ этихъ отзывахъ нкоторую неумренность и увлеченіе, свойственныя человку. Можетъ-быть, это и справедливо въ извстномъ отношеніи, но почемужь вы думаете найдти умренность я неувлеченіе въ журнальныхъ отзывахъ о новомъ изданіи, въ тхъ письмахъ, которыя станете получать изъ всхъ концовъ Руси? Разв журналисты и литераторы отступятся отъ своихъ прежнихъ мнній, отрекутся отъ начальныхъ ощущеній? Увы, не всмъ дана возможность совершенствоваться такъ быстро, какъ автору ‘Мертвыхъ Душъ’, который, при первомъ изданіи своей книги, не просилъ ничьихъ совтовъ, а проситъ ихъ при второмъ, т. е. оканчиваетъ тмъ, съ чего бы слдовало начать! Не вс измняютъ круто привычный ходъ свое дятельности, если требуютъ отъ не пользы и самонаслажденія, а не потхи самолюбію . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Здсь я забываю на время главный предметъ моего, посланіи, чтобъ смазать нсколько словъ объувлеченіи вообще.

Изъ всхъ увлеченій, свойственныхъ человческой слабости,всего плодотворне или всего гибельне увлеченія доктринами. Есть разные роды послднихъ. Есть доктрины, которыхъ все содержаніе выводится послдовательно изъ основныхъ началъ, есть, напротивъ, доктрина, совершенно-чуждая послдовательности и опредленности. Надобно всего больше бояться второй, потому-что она построена на томъ песк, который называется ипотезой. При ея великолпной постройк не были приняты въ соображеніе ни законы природы, ни законы человческой мысли, но такъ-какъ она хочетъ въ нкоторыхъ случаяхъ сохранить вншнее согласіе съ натурою и разумомъ, то, при объясненіи каждаго факта требуетъ вспомогательныхъ подстановокъ, побочныхъ ипотезъ, которыхъ, наконецъ, накопляется такое множество, что он становятся въ забавное противорчіе другъ къ другу, и ипотеза, необходимая для объясненія такого-то явленія, легко разрушается ипотезой, нужной для объясненія другаго явленія. Поэтому у людей, слдующихъ этой доктрин, несообразности, вопіющія противорчія — самая ходячая монета: смиреніе уживается у нихъ рядомъ съ высокомріемъ, любовь къ ближнему съ покойнымъ созерцаніемъ его долговременныхъ мученій, авторитетъ попираетъ своими ногами права разума, а въ другомъ случа разумъ насилуетъ свою собственную природу, чтобъ доказать неразумное.— Какіе люди хватаются за эту доктрину? Преимущественно люди ничему неучившіеся или мало учившіеся, но чувствующіе потребность опереться на что-нибудь прочное. Какое лекарство отъ ихъ увлеченія? Ученіе и ученіе. Нкоторыя науки особенно-полезны въ этомъ случа: математическія, какъ гимнастика мысли, астрономія, указующая необъятность сотвореннаго, исторія, представляющая дйствительный прогрессъ человчества, наконецъ, философія… Виноватъ, я забылъ знаніе языковъ — это сильное противоядіе ограниченнымъ средствамъ просвщенія. Само собою понятно, что я не включаю сюда языка славянскаго, во-первыхъ, потому-что Шишковъ давно ужо доказывалъ его тождество съ русскимъ, а во-вторыхъ, потому-что хотя мнніе Шишкова отвергнуто, но языкъ славянскій есть основаніе русскаго, мы учимся ему въ колыбели,— онъ наша собственность, наше родное достояніе.

Вотъ все, что на сей разъ имлъ я сказать вамъ. Повторяю мою покорнйшую просьбу: объяснить для меня непонятное. Сдлайте одолженіе, не сочтите этого дда мелкимъ, а меня образованнымъ. Дайте вашему воображенію еще больше воли, нежели я далъ своему. Вы ничему почти не учились: я вдвойн ничему не учился. Я меньше чмъ дикарь: я кандидатъ въ дикари. Я даже не ребенокъ, а только претендую на ребенка. Не смю думать, чтобъ я не родился (это было бы слишкомъ для меня уничижительно), но я нахожусь именно въ томъ состояніи, которое предшествуетъ вашему. Мое незнаніе — эссенція вашего незнанія, я меньше чмъ ничто: я два раза ничто.— Прошу васъ не заботиться также о слог и красот выраженіи: дло въ дл и въ правд дла, а не въ слог. Если найдутся грамматическія ошибки,— но бойтесь, я вдь могу вообразить, что вы не знаете даже грамматики. Переслать свой отвтъ можете вы слдующимъ образомъ: не длать сначала пакета на мое имя, а просто завернуть письмо въ одинъ пакетъ, съ надписью:. Въ Петербургъ, въ Контору Отечественныхъ Записокъ, съ передачею такому-то. Контора доставитъ мн, не распечатывая пакета.

За симъ, пожелавъ вамъ всхъ благъ особенно здоровья, честь имю быть

вашъ,
милостивый государь,
покорнйшій слуга
Сто-одинъ.

13 января 1847.

‘Отчечественныя Записки’, No 2, 1847

ПИСЬМО КЪ H. В. ГОГОЛЮ, по поводу предисловія ко второму изданію ‘Мертвыхъ Душъ’.

Читайте также: