ПИСЬМО К БОССАРУ
ПИСЬМО К БОССАРУ
21 июля 1921
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
21 июля 1921
Письмо к Боссару, Бунин Иван Алексеевич, Год: 1921
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Серия ‘РУССКИЙ ПУТЬ’
И. А. Бунин: Pro et contra.
Личность и творчество Ивана Бунина в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей. Антология
Издательство Русского Христианского гуманитарного института, Санкт-Петербург, 2001
Господин издатель,
Вы просите меня дать сведения о моей жизни и литературной деятельности. Позвольте ограничиться следующими немногими строками.
Я происхожу из старого дворянского рода, давшего России немало видных деятелей как на поприще государственном, так и в области искусства, где особенно известны два поэта начала прошлого века: Анна Бунина и Василий Жуковский, один из корифеев русской литературы, сын Афанасия Бунина и пленной турчанки Сальмы.
Все предки мои всегда были связаны с народом и с землей, были помещиками. Помещиками были и родители мои, владевшие имениями в средней России, в том плодородном подстепье, где древние московские цари, в целях защиты государства от набегов южных татар, создавали заслоны из поселенцев различных русских областей, где благодаря этому образовался богатейший русский язык и откуда вышли чуть не все величайшие русские писатели во главе с Тургеневым и Толстым.
Родился я в 1870 году, в городе Воронеже, детство и юность почти целиком провел в деревне, в поместьях отца. В отрочестве, под влиянием смерти моей маленькой сестры, я испытал сильную религиозную страсть, не оставившую, однако, никаких болезненных следов в моей душе, и страсть к живописи, которая, как мне думается, сказалась в моих литературных произведениях. Стихи и прозу я начал писать довольно рано. Рано появился и в печати.
Издавая свои книги, я почти всегда составлял их из прозы и стихов, как оригинальных, так и переводных (с английского). Если разделить все это по родам искусства, то получится тома четыре оригинальных стихов, тома два переводных и томов шесть прозы.
Критика обратила на меня внимание довольно скоро. Затем мои книги не раз были увенчаны высшей наградой Российской Академии наук — премией Пушкина. В 1909 году эта Академия избрала меня в число тех двенадцати Почетных академиков, которые соответствуют французским ‘Бессмертным’.
Однако известности широкой я не имел долго — по многим причинам: я долго, после появления в печати моих первых рассказов, не писал и не печатал почти ничего, кроме стихов, я не участвовал в политике и не касался в своих литературных произведениях вопросов, связанных с нею, я не принадлежал ни к одной литературной школе, не называл себя ни декадентом, ни символистом, ни романтиком, ни натуралистом, не надевал вообще никаких масок и не выкидывал никаких крикливых знамен, а между тем за последние десятилетия, очень бурные в России, судьба русского писателя часто зависела от того, находится ли он в борьбе с существующим государственным строем, вышел лион ‘из народа’, был ли он в тюрьме, в ссылке, или же от его участия в том литературном глуме, в той ‘литературной революции’, которая, в подражание Западной Европе, проделывалась в эти годы в Росии с ее быстро развивавшейся городской жизнью, с ее только что народившейся бульварной печатью и с ее новыми критиками и читателями из среды молодой буржуазии и молодого пролетариата, разночинства, одинаково невежественных в понимании искусства и жадных до мнимой новизны, до всяческих сенсаций. Кроме того, я мало вращался в литературной среде. Я много жил в деревне, много путешествовал и по России и заграницей: в Италии, в Сицилии, в Турции, на Балканах, в Греции, в Сирии, в Палестине, в Египте, в Алжирии, в Тунизии, в тропиках. Я стремился ‘обозреть лицо мира и оставить в нем чекан души своей’, как сказал Саади, меня занимали вопросы философские, религиозные, нравственные, исторические.
Двенадцать лет тому назад я опубликовал свой роман ‘Деревня’. Это было началом целого ряда произведений, рисующих без всяких прикрас русские характеры, русскую душу, ее своеобразные сплетения, ее светлые и темные, но почти всегда трагические основы. В русской критике и в среде русской интеллигенции, где в силу многих своеобразных условий, а за последнее время и просто в силу незнания народа или политических соображений, народ почти всегда идеализировался, эти ‘беспощадные’ произведения вызвали страстные споры и в конечном итоге принесли мне то, что называется успехом, который еще более укрепил мои последующие работы.
В эти годы я чувствовал, как с каждым часом крепнет моя рука, как страстно и уверенно требуют исхода накопившиеся во мне и созревшие силы. Но тут разразилась война, а затем русская революция. Я не был из тех, кто был ими застигнут врасплох, для кого их размеры и зверство были полной неожиданностью, но все же действительность превзошла все ожидания.
Во что вскоре превратилась русская революция, не поймет никто, ее не видевший. Зрелище это было совершенно нестерпимо для всякого, кто не утратил образа и подобия Божия, и из России бежали все имевшие возможность бежать. Бежало и огромное большинство самых видных русских писателей, и прежде всего потому, что в России их ждала или бессмысленная смерть от руки первого встречного злодея, пьяного от разнузданности и безнаказанности, от грабежа, от вина, от крови, от кокаина, или позорное рабское существование во тьме, во вшах, в лохмотьях, среди эпидемий, в холоде, в голоде, в пещерных муках желудка и унизительных заботах только о нем, под вечной угрозой быть выброшенным из своего нищенского угла на улицу, быть посланным на уборку солдатских нечистот в казарму, быть без всякой причины арестованным, избитым, оскорбленным, увидеть свою мать, сестру или жену изнасилованной — ив полном молчании, ибо за малейшее свободное слово в России могут вырезать язык.
Я покинул Москву в мае 1918 года, жил на юге России, переходившем из рук в руки ‘белых’ и ‘красных’, а затем эмигрировал за границу — в феврале 1920 года, испив полную чашу несказанных страданий и напрасных надежд, что христианский мир наконец прозреет, ужаснется своему бессердечью и протянет нам руку помощи во имя Бога, человечности и собственной безопасности.
Некоторые критики называли меня жестоким и мрачным. Не думаю, что это определение справедливо и точно. Но, конечно, много меду, а еще больше горечи дали мне мои странствия по миру и наблюдения над человеческой жизнью. Я смутно страшился за судьбу России, когда рисовал ее, — и моя ли вина, что действительность, та, которой живет Россия вот уже четыре года, сверх меры оправдала мои опасения, что те мои картины, которые казались когда-то даже русским людям слишком черными и неправдоподобными, стали ‘пророческими’, как некоторые называют их теперь! — ‘Горе тебе, Вавилон!’ — эти страшные слова Апокалипсиса неотступно звучали в моей душе, когда я писал ‘Братьев’ и задумывал ‘Господина из С<,ан>,-Франциско’ за несколько месяцев до войны, когда предчувствовал весь ужас и те бездны, которые обнажатся после нее в современной цивилизации, — и я ли виноват, что и здесь мои предчувствия не обманули меня?
Значит ли это, однако, что моя душа полна только тьмой и безнадежностью? Нет. ‘Как лань к истокам вод, все стремится сердце мое к Тебе, Господи!’
Примите, Господин издатель, мою благодарность за то внимание, которые Вы оказали мне. Привет Вашей благородной родине, давшей мне приют в моем изгнании, в эти страшные для нас дни, когда наша далекая несчастная родина воистину поражена всеми казнями египетскими.
Впервые: Новый журнал. 1972. Кн. 107. С. 161—164 (публикация М. Грин). Печатается по этому изданию.
Боссар — парижский издатель, опубликовавший в 1921 —1923 гг. три сборника рассказов Бунина: ‘Le Monsieur de S. Francisco’, ‘Le Village’, ‘Le Calice de la Vie’. Первый сборник открывался ‘Письмом к французскому издателю’. Сокращенный вариант этого письма Бунин включил в раздел ‘Автобиографические заметки’ в первом томе его Собрания сочинений (Берлин: Петрополис, 1936. С. 9—12). З. Н. Гиппиус вспоминала: ‘…к тому же первому времени Парижа относятся завязавшиеся связи Д. С. <,Мережковского>, с молодым французским издательством Roche-Bossard. Там издан был, прежде всего, наш сборник ‘Царство Антихриста’, ’14 декабря’ Д. С. и еще другие его книги. Потом мой роман ‘Чертова кукла’ (еще до войны переведенный на французский язык), и должен был выйти второй роман, как бы продолжение первого, вышедший перед войной в Москве, но я уступила очередь Бунину: он тогда только что начал печататься по-французски, и нам с Д. С. хотелось, чтоб он выпустил не одну, как думал Bossard, a сразу две книжки’ (Гиппиус З. Дмитрий Мережковский // Гиппиус З. Живые лица. Воспоминания. Тбилиси, 1991. С. 349).
С. 30. Письмо к Боссару — Надпись сделана рукой Бунина.
Бунина Анна Петровна (1774—1829) — поэтесса, переводчица, почетный член ‘Беседы любителей русского слова’, пользовалась поддержкой А. С. Шишкова, неоднократно осмеяна арзамасцами.
Рано появился и в печати. — Первыми опубликованными произведениями Бунина были стихотворения ‘Над могилой Надсона’ и ‘Деревенский нищий’ (Родина. 1887. 22 февраля и 17 мая).
С. 32. ‘Горе тебе, Вавилон!’ — Эпиграф к ‘Господину из Сан-Франциско’ (1915), взятый из Откровения Иоанна Богослова (18:10).
С. 33. ‘Как лань к истокам вод, все стремится сердце мое к Тебе, Господи!’ — Неточная цитата из 42-го псалма (ст. 1).