НЕИЗДАННОЕ ПИСЬМО КН. ВЯЗЕМСКОГО
НЕИЗДАННОЕ ПИСЬМО КН. ВЯЗЕМСКОГО
В. Нечаева.
‘Литературная Газета’, No 7, 1929
Письмо к Ал. И. Тургеневу, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1828
Время на прочтение: 3 минут(ы)
М. О. Гершензон писал о Пушкине: ‘К 1827—1828 годам относятся самые безотрадные его строки. В 7-й песне Онегина, дивясь тяжелому чувству, которое пробуждает в нем весна, он спрашивает себя:
‘Или мне чуждо наслажденье?—
И все, что радует, живит,
Все, что ликует и блестит,
Наводит скуку и томленье
На душу, мертвую давно,
И все ей кажется темно!..’.
Приведенные строки ‘Онегина’ вскрывают характернейший для этого времени мотив пушкинской поэзии, мотив пессимистического раздумья, глубокого разочарования, душевной опустошенности. В поэзии Пушкина 1827, 1828, 1829 годов этот мотив идет, усиливаясь, сгущаясь, и лишь о переломной даты между двумя десятилетиями уступает первое место иным настроениям: с 1830 года образ Чайльд-Гарольда и Гамлета начинает скрываться в тени выходящих на первый план Белкиных и Гриневых.
К 1830 году Пушкиным, в его творчестве, были до конца пройдены все пути, возможные для той социальной группы, к которой он принадлежал,— культурного, родовитого дворянства, разоренного и оторвавшегося от поместья: и мятежная вражда к новому политическому строю, оттеснившему его класс от активного участия в политической жизни страны, и гордое презрение к окружающему миру с уходом от него в сферу эпикурейских переживаний и экзотических образов, и тонкая ирония в отношениях к ‘светскому’ обществу и вместе с тем к самому себе, не умеющему обойтись без этого общества. В результате ущербных настроений — душевная опустошенность, ощущение надвигающейся гибели, ее ожидание.
Этот психологический итог, который мы довольно легко вскрываем, анализируя поэтические произведения Пушкина конца 20-х годов, очевидно, с не меньшей отчетливостью давал себя чувствовать и в ‘живом’ Пушкине, Пушкине — человеке. Одно неопубликованное свидетельство современника о встрече с Пушкиным в начале 1829 года говорит о том тяжелом впечатлении, которое производил Пушкин в это время. Социально ему близкий кн. П. А. Вяземский, переживавший то же оппозиционное настроение и презрение к новой бюрократической знати, сумел в небольшом отрывке письма отметить все главнейшие элементы, из которых складывалась душевная настроенность Пушкина в это время. Он подметил и его мрачный пессимизм, и происки экзотических впечатлений (стремлен не уехать на войну), и злую насмешку нал ‘светской чернью’, ее пошлостью и малокультурностью. Он отметил также нелегкое положение Пушкина в литературном мире, где его преследовали многочисленные и разнообразные враги. Приводим письмо Вяземского не целиком, а только те строки, где говорятся о Пушкине:
‘Я нынешнею зимою виделся с Пушкиным в Москве. Он показался мне сумрачнее, ненастнее прежнего, хотя, впрочем, на его небе нет никаких туч. Он написал Мазепу, не Байроновского, а исторического, скоро выйдет из печати. Кажется, за исключением трагедии, это лучшее, сочнейшее и зрелейшее его произведение. В бумагах его есть и 7-я книжка Онегина и много отдельных прелестей. Ему все хотелось бы посмотреть на войну вблизи, но не знаю, позволят ли. В первый раз отказали. Это жаль. Он до сего более жил в мире врожденных мыслей, в мире впечатлений он только заглядывал. К какие впечатления искать поэту в прозе Петербурга и Москвы? На русского поэта, как на русского дворянина, своих доходов не станет: нужно непременно хватить чужого.
И Жуковский наш развозился. В Северных Цветах напечатаны его Море и отрывки из Иллиады, на которые (пишет ко мне Пушкин) сердятся Гнедич, как откупщик на контрабанду. Еще пишет он мне из Петербурга: ‘нашел здесь все общество в волнении удивительном, веселится до упаду и в стойку, то-есть на роутах, которые входят здесь в большую молу. Давно бы лам догадаться: мы сотворены для роутов, ибо в них не нужно ни ума, ни веселости, ни общего разговора, ни политики, ни литературы. Ходишь по ногам, как по ковру, извиняешься — вот уже и замена разговору. С моей стороны, я от роутов в восхищении и отдыхаю от проклятых обедов Зинаиды. Княгини Зинаида давала по Воскресеньям Академические обеды, на которые должно было приезжать с своими закусками прозы или стихов. Пушкин на это бессилен, и в самом деле было скучновато. С нашими ли запасами транжирить? В один раз с’ешь все, что полакомее, а там и глодай сухие кости. Дмитриев забавно представлял в лицах эти авторские обеды…
Теперь к Вестнике Европы пустились на Пушкина и Баратынского. И критика такая что как бы притянуть в тайную: везде намеки на вольнодумство, на безнравственность’.
Письмо Вяземского написано к Ал. И. Тургеневу, из Москвы за границу. Оно является до сих пор неизвестным в печати продолжением письма его к тому же лицу от 1 марта 1829 г., опубликованного (без окончания) в 6-м выпуске Тургеневского архива (стр. 77). Вяземский мог видеть Пушкина в Москве, до 16 января 1829 г., когда Пушкин выехал в Петербург, откуда и писал Вяземскому во второй половине января. Вяземский упоминает о скором выходе из печати ‘Мазепы’,— т.-е. ‘Полтавы’ (вышла в свет 27—28 марта 1829 г.), и о трагедии, т. е. ‘Борисе Годунове’. Княгиня Зинаида, упоминаемая в письме, известная ‘северная Коринна’ — княгиня З. А. Волконская. Нападки ‘Вестника Европы’ на Пушкина, о которых бегло говорит Вяземский, вероятно, нападки Надеждина в статье о ‘Графе Нулине’, в февральской книжке этого журнала.