‘ГОРОД И КАМНИ ЛЮБЛЮ…’
(Письмо В. Я. Брюсова к А. А. Коринфскому)
Публикация Ю. А. Красовского
——
——
——
Ваш душою
Валерий Брюсов
Письмо к А. А. Коринфскому, Брюсов Валерий Яковлевич, Год: 1899
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Встречи с прошлым. Выпуск 3
М., ‘Советская Россия’, 1978
В 1894 году в Москве вышел сборник ‘Русские символисты’, выпуск 1. На титульном листе был’ указаны две фамилии — Валерий Брюсов и А. Л. Миропольский. В сборнике было опубликовано 18 стихотворений Брюсова — его первые поэтические опыты. Вскоре за первым выпуском вышли второй и третий. Сборники ‘Русские символисты’ были программными выступлениями новой поэтической школы русских символистов, декларировавших новую, необычную и непривычную для того времени поэтическую стилистику, причем делалось это в достаточно вызывающей и парадоксальной форме. Напомним хотя бы ставшую тогда же широко известной брюсовскую строку ‘О, закрой свои бледные ноги…’.
‘Русские символисты’,— писал впоследствии Брюсов в своей автобиографии,— вызвали совершенно несоответствующий им шум в печати. Посыпались десятки, а может быть, и сотни рецензий, заметок, пародий, и, наконец, их высмеял Вл. Соловьев, тем самым сделавший маленьких начинающих поэтов, и прежде всего меня, известными широким кругам читателей… Если однажды утром я и не проснулся ‘знаменитым’, как некогда Байрон, то, во всяком случае, быстро сделался печальным героем мелких газет и бойких, неразборчивых на темы, фельетонистов’ (‘Русская литература XX века’, т. I. М., 1914, стр. 109).
В No 21 журнала ‘Север’ за 1894 год появилась рецензия на сборник ‘Русские символисты’, в которой были такие безапелляционные строки: ‘Если все это не чья-нибудь остроумная шутка, если господа Брюсов и Миропольский не вымышленные, а действительно существующие в Белокаменной лица, то им дальше парижского бедлама или петербургской больницы св. Николая идти некуда’. Говоря о ‘парижском бедламе’ и ‘больнице св. Николая’, автор рецензии имел в виду больницы для душевнобольных, дома для сумасшедших. Рецензия принадлежала Аполлону Аполлоновичу Коринфскому (1868—1936), поэту, переводчику, уже успевшему выпустить несколько сборников стихов и усиленно печатавшемуся в самых разнообразных журналах и газетах, благодаря чему его имя получило довольно широкую известность в литературных кругах того времени. В связи с этой рецензией и другими разгромными отзывами о ‘Русских символистах’ в своем ‘Дневнике’ Брюсов 13 декабря 1895 года писал: ‘Может быть, хорошо, что меня ‘не признают’. Если б ко мне отнеслись снисходительно, я был бы способен упасть до уровня Коринфских и плясать по чужой дудке’ (Валерий Брюсов. Дневники. М., 1927, стр. 23). Таким образом, молодой Брюсов довольно критически относился уже тогда к поэзии плодовитого Коринфского, явно усматривая в ней поэтическую несамостоятельность.
Личное знакомство Брюсова со своим рецензентом состоялось в 1898 году, когда Брюсов приехал в Петербург и стал посещать известного поэта К. К. Случевского. У Случевского обычно по пятницам собирались писатели, читали свои произведения. ‘Пятницы’ Случевского были широко известны в литературной среде. На одной из этих ‘пятниц’ Брюсов встретился с Коринфским. В своем ‘Дневнике’ Брюсов записывает 11 декабря: ‘От Случевского вышли мы впятером — я, Бальмонт, Сафонов, Коринфский, Мазуркевич’. На следующий день 12 декабря Брюсов снова встретился с Коринфским, у Федора Сологуба, по его словам, Коринфский ‘робко извинялся’ за свою рецензию. Следующая встреча состоялась в марте 1899 года во время новой поездки Брюсова в Петербург, опять-таки на ‘пятнице’ у Случевского. ‘После вечера мы трое — я, Бальмонт и Коринфский,— писал Брюсов,— блуждали до 6 час. утра… Постыдно было, что я забывал поднесенный мне Коринфским ‘Гимн Красоте’ во всех притонах, и Коринфский должен был сам напоминать мне о нем’ (‘Дневник’, стр. 66—67).
Публикуемое письмо Брюсова к Коринфскому (ф. 2657, оп. 2, д. 205) как бы является продолжением этого свидания, оно целиком посвящено оценке стихотворного сборника Коринфского ‘Гимн Красоте’ (СПб., 1899). В нем Брюсов в очень вежливой форме и внешне доброжелательном тоне выступает как взыскательный литературный критик, нетерпимо относящийся к любой форме эпигонства и несамостоятельности в поэзии. Он требует от поэта большой ответственности за свою литературную продукцию. ‘Надо, чтобы каждый новый сборник был безмерно выше прежнего, и все выше, все лучше, так до без конца, до старости и смерти’. Это очень важное программное заявление Брюсова. Значение публикуемого письма Брюсова также в том, что оно является в какой-то мере одним из первых его критических опытов.
В письме Брюсов говорит о своих литературных вкусах и симпатиях, любопытно упоминание о его интересе к урбанистическим мотивам в стихотворении немецкого писателя Арно Гольца, переведенном Коринфским. ‘Я верю тому же, я люблю кирпичные фабричные трубы, и слишком высокие, слишком населенные дома, и весенний грохот экипажей’,— пишет он и далее цитирует строки из своего стихотворения ‘Я люблю большие дома’. Это своеобразный символ веры молодого Брюсова.
И в то же время в этом же письме есть строки, посвященные русскому пейзажу (‘Иное мне очень близко’). Может показаться неожиданным интерес ‘урбаниста’ Брюсова к книге Коринфского ‘Бывальщины и картины Поволжья’ (СПб., 1899), в значительной степени посвященной русскому народному фольклору. Однако, по-видимому, этот интерес был для Брюсова не случайным, и в более поздние годы он нашел свои отзвуки в его поэзии.
Таким образом, письмо Брюсова к Коринфскому, несмотря на свои более чем скромные размеры,— интересный и содержательный документ, отражающий литературную жизнь конца прошлого века, говорящий о двух современниках, о двух поэтах, начинавших свой путь почти одновременно. Но масштабы их поэтического дарования оказались несоизмеримыми, лучший судья — время —все поставило на свое место. Безусловно талантливый, многообещавший, но многословный Коринфский не стал большим поэтом. Брюсовский отзыв, к сожалению, не помог ему найти самого себя, свой самостоятельный путь в литературе. Выпуская книгу за книгой, сборник за сборником (значительно чаще, чем Брюсов), он постепенно мельчал, повторялся и медленно, но верно сходил с литературной арены. После 1917 года он окончательно умолк. Умер Коринфский в 19,36 году в Калинине, Поэтическая судьба Брюсова сложилась иначе, он стал одним из выдающихся мастеров русской поэзии.
2 апр. 99.
Привет!
Жалею, что встреча наша в Петербурге была такой условной. Хочу написать Вам о Вашей книге. Да, она лучше, выше прежних Ваших книг, но не во всем, а это дурно. Надо, чтобы каждый новый сборник был безмерно выше прежнего, и все выше, все лучше, так до без конца, до старости и смерти. Разве можно жить, если наступающий миг не осуждает и не отвергает ускользнувший.
Вы знаете, два стихотворения, которые запомнились мне живее других,— это ‘Песнь абсента’ и — ‘Нарва’. ‘Нарва’ хороша очень, правда, немного напоминает Верлена, но стихи сжатые и уверенные, разом выдвигающие стены города. Потом не забуду я многие стихи, говорящие о лесе, о полях, изредка о взморье. И белых ромашек полотна, и листва расцветающей липы, и особенно сосны молчаливые. В отделе, где сосны, иное мне очень близко.
Утру молятся сосны столетние.
Тени бегут от теней
Шорохами, шумами
Вся окружена,—
Над лесными думами
Всходит тишина…
Только зачем называть сосны ‘пальмами’! Это не похвала, не украшение нашим родным соснам.
Стихи, где вы говорите о себе, я прочел с вниманием и думал о них. Ярче среди них ‘Смутное предчувствие чего-то’ и ему созвучные. Но убежден я, что в них Вы скользите лишь по поверхности души, глядитесь в нее, как в зеркало, а не как в прозрачную глубь воды. Догадаетесь Вы, что мне близки иные Ваши размеры, вернее, попытки размеров, и переводы (Роденбах, конечно), и замыслы, как ‘Зимний день, зарей рожденный’. Но не знаю, угадаете ли, что близок мне и перевод ‘Поэзии’ Гольца. Я верю тому же, я люблю кирпичные фабричные трубы, и слишком высокие, слишком населенные дома, и весенний грохот экипажей.
Город и камни люблю.
Грохоты его и шумы певучие.
А в заключение тот же упрек к Вам, который повторяют Вам все и все: Вы пишете слишком много. Эту книгу ‘Гимн Красоте’ можно бы сжать в 10—15 стихотворениях, было бы вернее и более сильно. Неужели Вы не ищете путей, чтобы избегать тех бледностей, тех ненужностей, которые ведь видите же Вы в стихах! Я верю, что Вы их победите, ибо многое уже победили.
Книгой Вашей ‘Бывальщины’ очень интересуюсь, не оставьте меня, если напечатаете, буду рад.