H. A. СЕТНИЦКИЙ
H. A. СЕТНИЦКИЙ
Письмо из России
(Евразия. 20 апреля 1929)
Письмо из России
(Евразия. 20 апреля 1929)
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Письмо из России, Сетницкий Николай Александрович, Год: 1929
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Н.Ф.Федоров: pro et contra: В 2 кн. Книга вторая
СПб.: РХГА, 2008.
…Что касается материалов, то их я не получил и, можно думать (судя по срокам), что и не получу. Как бы то ни было, но оживление вопроса о Н. Ф. наблюдается не только у Вас. У нас здесь тоже есть некоторое движенье воды. В ‘Известиях’ была помещена заметка о нем, и даже Калинин на заседании во ВЦИК’е помянул его имя. Это — симптом. Но, очевидно, то, о чем Вы пишете, заинтересовало тех, кому сие ведать надлежит, больше чем это нужно1. Во всяком случае здесь этот интерес отозвался вполне реальными воздействиями, естественными в наших условиях2.
Теперь о Евразийцах3. О них здесь у нас известно, но немногим больше, чем в 1923 году. Вообще же каких-либо определенных людей, связанных с этим учением, здесь никто не знает. Но, может быть, они и есть, ведь современное философское, литературное, а также религиозное и сектанское подполье весьма прочно отгорожено от всякой политики. Здесь даже общего воздуха не бывает.
Вы пишете о расколе у Евразийцев в связи с именами Маркса и Федорова. В этом нет ничего удивительного. Далее не получив Ваших материалов, по этому поводу можно сказать следующее: такой раскол не только естественен, но он даже неизбежен4 при всяком поверхностном, а тем более политическом подходе к ‘Философии Общего Дела’. Организационные принципы, лежащие в основе учения Н. Ф-ча, органически не совместимы ни с какими частными попытками политического, а тем более партийного подхода к тем проблемам, которые сейчас стоят на очереди. Опыт наш в этой области достаточно богат, и с 1914 года5 всякая не попытка даже, а только мысль о таком соединении, мстила за себя самыми неожиданными срывами. Философия Общего Дела — ученье весьма взрывчатое и бескомпромиссное, и включение его в какую-либо иную систему только тогда может иметь хотя бы временный успех, если такое соединение связано с выяснением и полным и ясным сознанием всех особенностей соединяемых учений. То, что Вы пишете об объявлении евразийцами себя ‘единой партией’ и о их намерении быть ‘наследниками коммунизма’, все это здесь звучит совершенно невразумительно. Самая идея организации в форме партии и даже государства скомпроментирована до конца и никого, по-моему, абсолютно ни одной живой силы, не способна привлечь. На это могут пойти силы, ничего общего с жизнью и культурой не имеющие, но и успех их после того, что уже было, более чем сомнительный. Что касается ‘наследования’, то и здесь следует иметь в виду следующее. Если коммунизм сейчас и умер и как идейное теченье являет лишь гальванизированный труп, то коммунисты живы, они не умирают и не хотят умирать. Ставка ‘наследников’ — счет без хозяина. Что же касается единственно приемлемой точки зренья, то для нас она абсолютно проста: никаких расчетов на чью бы то ни было смерть и на чье бы то ни было вытеснение.
Однако для нас самый существенный вопрос о соединении имен Маркса и Федорова. Это соединение, несмотря на многие возраженья разного рода, сейчас единственное приемлемое6. Не беда, что соединяется безбожник Маркс с глубоковерующим Федоровым, важно, что соединяется элементарно активная доктрина (и в этой элементарности могущая стать разрушительной) с построеньем, принципиально утверждающим высочайшую творчески-преобразовательную активность. Ведь не помешал же Маркс в свое время нашим идеалистам удариться в богоискательство (и это не плохо — жаль только, что они не взяли у него той активности, которую монополизировали коммунисты7). Такое соединение естественно, когда речь идет не о прыжке и не об ожиданьи чуда, а о лестнице восхождений в меру способности вмещенья и уразуменья этих окончательных творчески-космических преобразований. Для нас это не тактический лишь ход (хотя евразийцы именно так на это и смотрят, как можно думать)8. С этой точки зрения всякая попытка принять сейчас здесь (да и не только здесь, а везде) только одну сторону этой лестницы поведет за собой практически безнадежный срыв, а попытка отвергнуть их вместе поведет к вульгарной апологии фашизма или даже к перерождению в него9. Эта опасность не является опасностью только Евразийцев. Наши коммунисты, если они и пойдут по дороге объединения со всеми живыми силами страны и не только страны в направлении борьбы с природой и провозглашенья этой борьбы с нею до конца, т. е. до победы над смертью, то они безнадежно погибнут и одних задушит коммунистическая доктрина, а те, которым нужно делать какое-то дело, выродятся в разновидность зоологического фашизма, только большего масштаба, чем это имеет место в Италии. Раковский назвал, а теперь за ним и все троцкисты называют приверженцев Сталина социал-фашистами. В этом названии достаточно ясно определен путь, угрожающий нам.
То же и Евразийцы. Без верховного и высшего освящения, без ясно поставленной и отчетливо конкретизированной последней задачи (а такую задачу ставит только Федоров) они превратятся в фашистов, со всеми их недостатками и без единого достоинства. Национализм итальянский представляет живую монолитную силу, Евразийский национализм (комплексный, т<,ак>, сказать) не может рассчитывать на сколько-нибудь прочное единство, он так же слаб и беспочвенен, как идея социалистического пролетарского (т. е. по прямому смыслу безотеческого) отечества, на которой единственно можно строить социализм в одной стране10.
Отвергая Федорова, Евразийцы могут занять единственную позицию: Федоров против революции, Федоров против безбожия, Федоров и Маркс — антиподы11. Чтобы отстоять эту формально и словесно безупречную позицию, нужно Федорова лишить пафоса активности. Проделать над ним это уже пытался в свое время С. Булгаков и близкие к нему мыслители. Для этого нужно признать построенья Н. Ф. Федорова весьма ценными, важными, нужными, истинно христианскими и безупречно православными, в то же время утверждать, что именно в силу этой высоты своей они невыполнимы и неосуществимы, что они представляют дерзновеннейшее, что создало человечество, и хорошо, что время от времени являются такие дерзновенные умы, но идти за ними и выполнять их проекты — безумие и даже говорить об этих проектах как жизненных могут только безумцы. Это обычный путь сказавшего: ‘ей, иду, Господи’, но не пошедшего12. Признав все это лучшим и достойнейшим, не сделать ни шагу в направлении воплощения этого здесь на земле. Это путь жизненного осуществленья того, что мы называем антиномическою ересью, которой больны почти все наши современники в разных формах pi степенях13. Практически же, кто не воплощает добра, тот с неизбежностью будет делать зло, и звериный фашизм, и не менее слепой и звериный социал-фашизм или коммунизм — вот результат.
Марксом надо начинать и Федоровым кончить приходится не только потому, что здесь у нас Маркс в особом почете. Здесь имеется и более глубокая историческая связь: и Маркс, и Федоров гегельянцы (Федоров через Герцена)14, только Маркс застрял на антиномической диалектике, а Федоров создал динамическую проектику. Маркс создавал здание исторического, экономического материализма, исходя из антагонизма движущихся и взаим-ноотталкивающихся хозяйственных систем, не сводимых одна к другой. Федоров заложил здание проективистического экономического динамизма, где снимаются противоречия и противоборства стихийно-слепой экономики15 и построяется план цельного и целостного хозяйства, подлинной экономии — домостроительства человека в космосе.
Ценность Маркса по сравнению со всеми современными антиномистами в том, что он не только утверждает антиномизм двух хозяйственных систем, но и делает выбор, решается на действие. Этот действенный момент делает марксизм учением, которое можно противопоставить всем остальным современным философским построеньям. Все они по сравнению с марксизмом страдают безнадежной абулией. Это единственное среди учений, которое с созерцанием и познанием соединяет обязательство действия. Отсюда полная невозможность16 победить его, несмотря на многие и даже бьющие в глаза его промахи, пробелы и просто ошибки. Сколько бы возражений ни было воздвигнуто против него и как бы вески ни были они — все это оружие в руках у принципиальных паралитиков. Выход из порочных кругов, в которые заводит канонизированная Марксом17 диалектика, может быть найден только на почве Философии общего дела. Это тоже действенное ученье. Признавая диалектику слепым процессом, Федоров не становится на одну сторону диалектического круга, хотя бы в его обратном движеньи от антитезиса. Он говорит не просто о синтезе, а о ‘всеобщем синтезе’ (‘всеобщий синтез, или супраморализм’), представляющем выход сознания из диалектического круговращенья и переходящем в устремление всех сознаньем освещенных сил к последней завершительной точке процесса. Диалектика у него превращается в построительную проективную динамику. Не Евразийцам только, но всем, кто думает и хочет как-то действовать и что-то делать, надлежит поставить перед собой ясный и точный вопрос: почему марксизм оказался такой силой, что такие люди, как Бухарин, рискуют говорить даже о диктатуре марксизма18. Решать этот вопрос доктринерством вождей, своеобразным фетишизмом, говорить о том, что марксизм — род религии, — все это просто не умно. Но даже не решив, а просто правильно поставив вопрос: ‘А почему же Маркс?’, мы с неизбежностью упираемся в следующий вопрос 19: ‘А что же дальше? Кто покажет пути будущего строительства’ — здесь возможен только один ответ, одно имя: ‘Федоров!’ Кто-нибудь, может быть, рискнет спросить: ‘А почему же он?’ На это придется сказать: ‘Ведь никого больше нет, кто дерзнул бы говорить о темах, поставленных перед миром русской революцией, кто указал бы путь вперед от нее, а не тянул бы в старое болото старыми избитыми путями, ведущими к гибели’20.
Четвертое ‘Письмо из России’, помещенное без подписи в газете Евразия (1929. No 22. 20 апр.), вызвано той трактовкой темы ‘Федоров и Маркс’, которую давали левые евразийцы на страницах газеты ‘Евразия’. Сетницкий стремится вывести сопоставление двух фигур философии XIX в. на уровень разговора ‘о конечном идеале’, точнее, об идеалах дробных, ущербных, и идеале целостно-религиозном, освящающем творческую активность человека не только в пределах социума, но — в природе и космосе. Письмо касалось и раскола в евразийском движении, имевшего место в начале 1929 г. Прямую причину нестроений внутри евразийства Сетницкий видит в его политизации, в том, что из широкого религиозно-философского течения оно превращается в течение общественно-политическое, стремится стать ‘партией’, утопически надеясь сменить большевистскую власть новым ‘правящим отбором’. Между тем как вопрос о совершенном общественном строе, к созданию которого, подобно другим пореволюционникам, идут евразийцы, не может быть удовлетворительно решен на путях партийной борьбы. Более того, для Сетницкого, последователя идей Федорова, полагавшего корни зла и несправедливости не столько в недостатках межчеловеческих отношений, сколько в самом смертном, вытесняющем порядке природы, этот вопрос вообще неразрешим только в социальной плоскости, вне вопроса о совершенном бытии, о целостном, а не частичном преображении.
Проблемы ‘Федоров и евразийство’ Сетницкий позднее коснулся в статье ‘Евразийство и пореволюциониики’ (см. раздел ‘Из истории ‘Вселенского Дела»), Активно обсуждалась она и в его переписке с К. А. Чхеидзе (см. особенно черновое письмо, написанное между 28 февраля и 2 марта 1934: Сетницкий, 445—450).
В собрании Fedoroviana Pragensia сохранился черновой автограф ‘Письма из России’. При этом, если первые три ‘письма из России’, опубликованные в газете ‘Евразия’, имеют незначительные текстовые расхождения с их черновыми автографами, то разночтения чернового автографа и печатного текста в последнем письме весьма ощутимы, так что можно говорить о двух редакциях этого письма. Кроме того, характер сокращений и правки, сделанной в печатном тексте (опущены места, где дана критика политической линии евразийства, сглажена критика коммунистов), позволяет предположить, что письмо в редакции ‘Евразии’ было подвергнуто цензурным вмешательствам. Поэтому в качестве основного источника текста мы избираем черновой автограф, но в комментариях приводим некоторые фрагменты текста печатной редакции — обычно в тех случаях, когда разночтения особенно существенны.
1 Сетницкий проводит причинно-следственную связь между арестом А. К. Горского и В. Н. Муравьева в 1929 г. и упоминаниями о Федорове в эмигрантской печати, в частности — в газете ‘Евразия’. В фонде К. А. Чхеидзе в ГАРФ в папке писем П. Н. Савицкому хранится машинописная копия письма из Харбина следующего содержания: ‘Спешу поблагодарить Вас за присылку мне брошюры ‘О газете ‘Евразия». Одновременно пользуюсь случаем сообщить Вам, что пока что в связи с тем интересом, который вызвало упоминание в газете ‘Евразия’ имени Н. Ф. Федорова, в Москве арестован Александр Константинович Горностаев (если не ошибаюсь — лично Вам известный) с несколькими близкими ему лицами. Сообщение это не для печати, ибо появление известий об его положении только усугубит угрожающие ему неприятности. Харбин. 12.11.29′ (ГАРФ. Ф. 5911. Оп. 1. Ед.хр. 94. Л. 8). Подпись перепечатывавшие письмо не разобрали, но, судя по содержанию, оно было написано Сетницким.
2 В печатном тексте первый абзац письма дан так: ‘Что касается материалов, то их я до сего дня не получил и, можно думать, судя по срокам, не получу. Как бы то ни было, но оживление вокруг имени Н. Ф. Федорова наблюдается не только заграницей. Здесь тоже заметно некоторое движение воды. В ‘Известиях’ была маленькая заметка, и даже Калинин на заседании во ВЦИК’е уважительно помянул его имя. Это, конечно, мало, но это симптомы пробуждающегося интереса. Существенно, однако, то, что оживленье за пределами вокруг имени Н. Ф. заинтересовало здесь тех, кому сие ведать надлежит, и в степени большей, чем это нужно. На нас этот интерес отозвался вполне реальными воздействиями, обычными для наших условий существования’.
3 Нижеследующий текст до конца абзаца в ‘Евразии’ опущен.
4 Весь последующий текст до конца абзаца в ‘Евразии’ опущен.
5 Год выхода в свет первого выпуска ‘Вселенского Дела’, который Н. А. Сетницкий и А. К. Горский считали началом федоровского движения.
6 В печатном тексте эта фраза дана так: ‘Для меня такое соединение, несмотря на многие возможные возраженья и даже нареканья, единственно приемлемое’.
7 В печатном тексте: ‘и направили на разрушение’.
8 В печатном тексте: ‘Если бы Евразийцы склонны были считать интерес к Марксу и Федорову лишь тактическим ходом (в чем мы, впрочем, не уверены), то для нас это не так’.
9 Ниже в печатном тексте следует: ‘Такая опасность сорваться в фашизм присуща не только Евразийцам, но и самим коммунистам’. Нижеследующий текст до конца абзаца опущен.
10 В печатном тексте этот абзац дан так: ‘Без верховного и высшего освящения, без ясно поставленной и отчетливо конкретизированной последней задачи (а такую задачу ставит только Федоров) евразийцы превратятся в фашистов второго сорта. Еще скорей они превратятся в них, отвергнув Маркса и Федорова, вдвоем или одного из них. Ведь за фашизмом в итоге ничего нет, кроме национализма. Национализм итальянский (и тому подобный) представляет все же живую монолитную силу. На русском национализме далеко не уедешь, создать же своеобразный евразийский национализм (так сказать, ‘комплексный’) дело и само по себе сложное, да и овчинка выделки не стоит, а ждать поколения никто ведь не захочет. При таком положеньи Евразийцы превратятся в фашистов, лишенных всякого идеологического оправданья со всеми их недостатками и без единого их достоинства. Без Федорова и Маркса голое евразийство не может рассчитывать на сколько-нибудь прочное единство’.
11 В печатном тексте: ‘Та часть евразийцев, которая отвергает Федорова, может занять единственную позицию. Она будет отвергать прежде всего Маркса (вернее, ее будет отталкивать активность марксизма), а затем, отрицая возможность соединения Маркса и Федорова, она будет отодвигать Федорова на задний план, откладывая и отлагая на неопределенные сроки даже постановку федоровских вопросов. Сделать это сравнительно легко. Федоров против революции, Федоров против безбожья, Федоров и Маркс — антиподы’.
12 Отсылка к евангельской притче о двух сыновьях, которых отец посылал работать в его винограднике. Первый сказал: »не хочу’, а после, раскаявшись, пошел’, а второй сказал: »иду, государь’, и не пошел’ (Мф 21:29—30).
13 В печатном тексте: ‘Это обычный путь скрытых и явных отступников, смертобожников и тому подобных поклонников антиномической ереси. Это путь жизненного осуществления той самой антиномической ереси, которой больны почти все наши современники в разных формах и степенях ‘.
14 В печатном тексте: ‘Маркс (через Фейербаха) и Федоров (через Герцена) — оба гегельянцы’.
15 Текст: ‘противоречия и противоборства стихийно-слепой экономики’ вставлен по печатному тексту ‘Евразии’.
16 В печатном тексте: ‘Отсюда для всех его рядовых противников полная невозможность’.
17 В печатном тексте: ‘эпигонами Маркса’.
18 В печатном тексте: ‘что-то делать, особенно в России, надлежит уяснить себе: почему же марксизм оказался такой действенной силой и какой и как направленной силой будет то, чем завершится и чем оправдается не только русская революция, но и все существованье России’.
19 Текст ‘мы с неизбежностью упираемся в следующий вопрос’ дан по печатной редакции.
20 Текст ‘кто указал бы путь — ведущими к гибели’ вставлен из печатной редакции. Черновой автограф кончается словами: ‘поставленных перед миром русской революцией!’