ПИСЬМО ИЗ ПРОВИНЦИИ
ПИСЬМО ИЗ ПРОВИНЦИИ
<,Январь 1860 года>,
Милостивый государь!
Русский человек.
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ
ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ
Письмо из провинции, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1860
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах
Том VII. Статьи и рецензии 1860—1861
М., ОГИЗ ГИХЛ, 1950
На чужой стороне в далекой Англии вы по собственным словам вашим возвысили голос за русский народ, угнетаемый царскою властью, вы показали России, что такое свободное слово1… и зато, вы это уже знаете, всё, что есть живого и честного в России, с радостью, с восторгом встретило начало вашего предприятия, и все ждали, что вы станете обличителем царского гнета, что вы раскроете перед Россией источник ее вековых бедствий,— это несчастное идолопоклонство перед царским ликом, обнаружите всю гнусность верноподданнического раболепия. И что же? Вместо грозных обличений неправды с берегов Темзы несутся к нам гимны Александру II2, его супруге (столь пекущемся о любезном вам православии с отцом Бажановым). Вы взяли на себя великую роль, и потому каждое ваше слово должно быть глубоко взвешено и рассчитано, каждая строка в вашей газете должна {В ‘Колоколе’ опечатка: должны.— Ред.} быть делом расчета, а не увлечения: увлечение в деле политики бывает иногда хуже преступления… Помните ли, когда-то вы сказали, что России при ее пробуждении может предстоять опасность, если либералы и народ не поймут друг друга, разойдутся, и что из этого может выйти страшное бедствие — новое торжество царской власти. Может быть, это пробуждение недалеко, царские шпицрутены, щедро раздаваемые верноподданным за разбитие царских кабаков3, разбудят Россию скорее, чем шопот нашей литературы о народных бедствиях, скорее мерных ударов вашего ‘Колокола’… Но чем ближе пробуждение, тем сильнее грозит опасность, о которой вы говорили… и об отвращении которой вы не думаете… По всему видно, что о России настоящей вы имеете ложное понятие. Помещики-либералы, либералы-профессора, литераторы-либералы убаюкивают вас надеждами на прогрессивные стремления нашего правительства. Но не все же в России обманываются призраками… Дело вот в чем: к концу царствования Николая все люди, искренно и глубоко любящие Россию, пришли к убеждению, что только силою можно вырвать у царской власти человеческие права для народа, что только те права прочны, которые завоеваны, и что то, что дается, то легко и отнимается. Николай умер, все обрадовались, и энергические мысли заменились сладостными надеждами, и поэтому теперь становится жаль Николая. Да я всегда думал, что он скорее довел бы дело до конца, машина давно бы лопнула. Но Николай сам это понимал и при помощи Мандта предупредил неизбежную и грозную катастрофу4. Война шла дурно, удар за ударом, поражение за поражением — глухой ропот поднимался из-под земли! Вы писали в первой {То есть в первом номере ‘Полярной звезды’. — Ред.} ‘Полярной Звезде’, что народ в эту войну шел вместе с царем, и потому царь будет зависеть от народа5. Из этих слов видно только, что вы в вашем прекрасном далеко забыли, что такое русские газеты, и на слово поверили их возгласам о народном одушевлении за отечество. Правда, иногда случалось, что крепостные охотно шли в ополчение, не только потому, что они надеялись за это получить свободу. Но чтоб русский народ в эту войну заодно шел с царем,— нет. Я жил во время войны в глухой провинции, жил и таскался среди народа6, и смело скажу вам вот что: когда англо-французы высадились в Крым, то народ ждал от них освобождения, крепостные от помещичьей неволи, раскольники ждали от них свободы вероисповедания. Подумайте об этом расположении умов народа в конце царствования Николая, а вместе с тем о раздражении людей образованных, нагло на каждом шагу оскорбляемых николаевским деспотизмом, и мысль, что незабвенный мог бы не так спокойно кончить жизнь, не покажется вам мечтою. Да, как говорит какой-то поэт, счастье было так близко, так возможно7. Тогда люди прогресса из так называемых образованных сословий не разошлись бы с народом, а теперь это возможно и вот почему: с начала царствования Александра II немного распустили ошейник, туго натянутый Николаем, и мы чуть-чуть не подумали, что мы уже свободны, а после издания рескриптов все очутились в чаду, как будто дело было кончено, крестьяне свободны и с землей, все заговорили об умеренности, об мирном {В ‘Колоколе’ напечатано: ‘обширном’. — Ред.} прогрессе, забывши, что дело крестьян вручено помещикам, которые охулки не положат на руку свою. Поднялся такой чад от либеральных курений Александру II, что ничего нельзя было разглядеть, но, опустившись к земле (что делают крестьяне во время топки в курных избах), можно еще было не отчаиваться. Вслушиваясь в крестьянские толки, можно было с радостию видеть, что народ не увлекут {В ‘Колоколе’ напечатано: ‘не увлечет’. — Ред.} 12 лет рабства под гнетом переходного состояния, и что мысль, наделят ли крестьян землею, у народа была на первом плане. А либералы? Профессора, литераторы пустили тотчас же в ход эстляндские, прусские и всякие положения, которые отнимали у крестьян землю8. Догадливы наши либералы! Да и теперь большая часть из них еще не разрешила себе вопроса насчет крестьянской земли. А в правительстве в каком положении в настоящее время крестьянский вопрос? В большой части губернских комитетов положили страшные цены за земли, центральный комитет делает чорт знает что: сегодня решает отпускать с землею, завтра без земли, даже, кажется, не совсем брошена мысль о переходном состоянии9. Среди этих бесполезных толков желания крестьян растут, при появлении рескриптов можно было еще спокойно взять за землю дорогую цену, крестьяне охотно бы заплатили, лишь бы избавиться от переходного состояния, теперь они спохватились уже, что нечего платить за вещь 50 целковых, которая стоит семь10. Вместе с этим растут и заблуждения либералов, они все еще надеются мирного и безобидного для крестьян решения вопроса. Одним словом крестьяне и либералы идут в разные стороны. Крестьяне, которых помещики тиранят теперь с каким-то особенным ожесточением, готовы с отчаяния взяться за топоры, а либералы проповедуют в эту пору умеренность, исторический постепенный прогресс и кто их знает что еще. Что из этого выйдет? Выйдет ли из этого, в случае, если народ без руководителей возьмется за топор, путаница, в которой царь, как в мутной воде, половит рыбки, или выйдет что-нибудь и хорошее, но вместе с Собакевичами и Ноздревыми погибнет и наше всякое либеральное поколение, не сумевши пристать к народному движению и руководить им? Если выйдет первое, то ужасно, если второе, то, разумеется, жалеть нечего. Что жалеть об этих франтах в желтых перчатках, толкующих о демокраси в Америке11 и не знающих, что делать дома, об этих франтах, проникнутых презрением к народу, уверенных, что из русского народа ничего не выдет, хотя в сущности не выдет из них-то ничего… Но об этих господах толковать нечего, есть другого сорта люди, которые желают действительно народу добра, но не видят перед собою пропасти и с пылкими надеждами, увлеченные в общий водоворот умеренности, ждут всего от правительства и дождутся, когда их Александр засадит в крепость за пылкие надежды, если они будут жаловаться, что последние не исполнились, или народ подведет <,их>, под один уровень с своими притеснителями. Что же сделано вами для отвращения этой грядущей беды? Вы, смущенные голосами либералов-бар, вы после первых номеров ‘Колокола’ переменили тон. Вы заговорили благосклонно об августейшей фамилии, об августейших путешественниках говорили уже иначе, чем об августейшей путешественнице. Зато с особенною яростью напали на Орловых, Паниных, Закревских. В них беда, они мешают Александру II! Бедный Александр II! Мне жаль его, видите, его принуждают так окружать себя — бедное дитя, мне жаль его! Он желает России добра, но злодеи окружающие мешают ему! 12 И вот вы, вы, автор ‘С того берега’ и ‘Писем из Италии’, поете ту же песню, которая сотни лет губит Россию. Вы не должны ни минуты забывать, что он — самодержавный царь, что от его воли зависит прогнать всех этих господ, как он прогнал Клейнмихеля. Но Клейнмихеля нужно было ему прогнать по известному правилу Маккиавели — в новое царствование жертвовать народной ненависти любимым министром прежнего царствования, и вот Клейнмихель очутился козлом очищения за царствование Николая. Согласитесь, ведь жертва ничтожна? Но как бы то ни было, либералы восторгались и этим фактом, забыв, что Николай также прогнал Аракчеева, что же из этого? Неужели на эту удочку всегда будут поддаваться? Или, может быть, вы серьезно убеждены, что Александр слушается вашего ‘Колокола’? Полноте… Сколько раз вы кричали: ‘долой Закревского, долой старого холопа!’, а старый холоп все правил Москвой, пока собственная дочь не уходила его13. Да разве Москва за свою глупую любовь к царям стоит лучшего губернатора? Будет с нее и такого… Говорят даже, Александр II нарочно его держал губернатором, чтобы не показать, что он слушает ‘Колокола’. Это может быть. И это нисколько не противоречит слуху, что вы переписываетесь с императрицей {Примечание А. И. Герцена: ‘Неужели речь идет о моем письме к императрице Марии Александровне о воспитании наследника?’}. Что же, она может вас уверять, что муж ее желает России счастия и даже свободы, но что теперь рано. Так обольстил по рассказу Мицкевича Николай I Пушкина14. Помните ли этот рассказ, когда Николай призвал к себе Пушкина и сказал ему: ‘Ты меня ненавидишь за то, что я раздавил ту партию, к которой ты принадлежал, но, верь мне, я так же люблю Россию, я — не враг русскому народу, я ему желаю свободы, но ему нужно сперва укрепиться’. И 30 лет укреплял он русский народ. Может быть, это анекдот — и выдумка, но он — в царском духе, то есть брать обольщением, обманом там, где неловко употребить силу. Но как бы то ни было, сближение с двором погубило Пушкина… Как ни чисты ваши побуждения, но, я уверен, придет время, вы пожалеете о своем снисхождении к августейшему дому. Посмотрите, Александр II скоро покажет николаевские зубы. Не увлекайтесь толками о нашем прогрессе, мы все еще стоим на одном месте, во время великого крестьянского вопроса нам дали на потеху, для развлечения нашего внимания безыменную гласность, но чуть дело коснется дела, тут и прихлопнут. Так и теперь господин Галилеянин запретил писать о духовенстве и об откупах15. Нет, не обманывайтесь надеждами и не вводите в заблуждение других, не отнимайте энергии, когда она многим пригодилась бы. Надежда в деле политики — золотая цепь, которую легко обратить в кандалы подающей ее. В то время, как вы так снисходительны стали к августейшему дому, само православие в лице умнейших своих представителей желало бы отделаться от союза с ним. Да, в духовенстве являются люди, которые прямо говорят, что правительство своею опекою убьет православие, но, к счастью, ни Григорий, ни Филарет не понимают этого! Так пусть они вместе гибнут, но вам какое дело до этих догнивающих трупов? Притом Галилеянин продолжает так ревновать о вере, что раскольники толпами бегут в Австрию и Турцию, даже вешают у себя на стенах портреты Франца-Иосифа вместо Александра II. Вот подарок славянофилам! Что, если Франц-Иосиф вздумает дать австрийским славянам свободную конституцию? Ведь роли между Голштинцами16 и Габсбургами переменятся. Вот была бы потеха. Нет, наше положение ужасно, невыносимо, и только топор может нас избавить, и ничто, кроме топора, не поможет! Эту мысль уже вам, кажется, высказывали17, и оно удивительно верно,— другого спасения нет. Вы все сделали, что могли, чтобы содействовать мирному решению дела, перемените же тон, и пусть ваш ‘Колокол’ благовестит не к молебну, а звонит набат! К топору зовите Русь. Прощайте и помните, что сотни лет уже губит Русь вера в добрые намерения царей. Не вам ее поддерживать.
С глубоким к вам уважением
Я просил бы напечатать вас это письмо, и если вы печатаете письма врагов ваших, то отчего же бы не напечатать письмо одного из друзей ваших?
Вопрос о том, является ли Чернышевский автором ‘Письма из провинции’, вызвал в литературоведении много споров. Сторонники мнения об авторстве Чернышевского аргументируют содержанием ‘Письма’, автором которого могли быть только Чернышевский или Добролюбов. Но последний, по их мнению, исключается, так как в ‘Письме’ проявилось отношение автора к Крымской войне, характерное для Чернышевского. Авторство Чернышевского подкрепляется свидетельством члена ‘Земли и Воли’ А. Слепцова. Однако это свидетельство нельзя считать вполне достоверным. Поэтому мы помещаем ‘Письмо из провинции’ как приложение, не утверждая категорически принадлежность его Чернышевскому.
1 Письмо написано в редакцию герценовского ‘Колокола’.
2 Об этих ‘гимнах’ В. И. Ленин писал, что их нельзя ‘читать без отвращения’ (Соч., 4-е изд., т. 18, стр. 12).
3 Система предоставления царским правительством монополии на продажу вина (откупная система), дозволившая откупщикам-монополистам фальсифицировать вино и продавать его по сильно повышенным ценам, вызвала во многих местах отказ крестьян от употребления вина (в Ковенской губернии в 1856 г., в Приволжском крае в 1859 г., в Орловской, Московской, Ярославской и др. в 1859 г.). Отказ вызвал репрессии со стороны царских властей. Но репрессии привели лишь к углублению движения: крестьяне разбивали питейные дома, оказывали вооруженное сопротивление царским войскам, вызванным на усмирение ‘питейных бунтов’. В 12 губерниях в 1859 году было разбито 220 питейных домов. Об этом Добролюбов писал в статье ‘Народное дело’.
4 Мандт Мартьян Вильгельм (1800—1858) — врач, лейб-медик Николая I.
5 В No 1 ‘Полярной звезды’ напечатано объявление, что народ вынужден ‘поправить своею кровью царскую вину’ (то есть вину Николая I), а с вступлением на престол Александра II в 1855 году ‘война становится народной. Народ снова имеет нечто общее с царем — оттого-то царь и будет зависеть от него’.
6 Это место является одним из аргументов, приводимых сторонниками взгляда о непринадлежности ‘Письма из провинции’ Чернышевскому: Чернышевский во время Крымской войны жил в Петербурге и среди народа ‘не таскался’, возможно, что это был только способ законспирироваться и направить царских ищеек на ложный след.
7 Быть может, автор и в этом месте пытается навести царскую охранку на ложный след. Во всяком случае, кто бы ни был автор ‘Письма из провинции’, нельзя предположить, что ему неизвестен автор строфы из ‘Евгения Онегина’.
8 По эстляндским, прусским и другим положениям о крестьянском устройстве — крестьяне освобождались лично, не получая от помещиков землю. Об этих положениях, расхваливая их, много писала русская либеральная печать: они весьма устраивали охотников до дешевой и ‘свободной’ рабочей силы. Об этих положениях, но, разумеется, с другой оценкой, писал и Чернышевский (см. V том настоящего издания).
9 Переходное состояние — состояние ‘срочно-обязанных’, которые проектировалось царским рескриптом и редакционными комиссиями. По этому проекту, крестьяне б течение 12 лет оставались прикрепленными к земле до полного ее выкупа и должны были работать на помещика, как работали до ‘освобождения’. Проект был осуществлен (с незначительными изменениями) в ‘Положении’ 19 февраля, по этому ‘Положению’ крестьяне стали называться ‘временно-обязанными’.
10 Такую же мысль проводит Чернышевский в статьях по крестьянскому вопросу (‘О необходимости держаться возможно умеренных цифр при определении величины выкупа усадеб’, ‘Труден ли выкуп земли?’, ‘Материалы для решения крестьянского вопроса’).
11 Автор имеет в виду книгу Токвилля ‘Демократия в Америке’, рецензия на которую помещена в настоящем томе. Автор ‘Письма из провинции’ повторяет мысль Чернышевского о том, что книга Токвилля встретила в России весьма благожелательный прием у либералов.
12 Фамилии Орлова, Панина, Закревского Герцен называет в статье ‘1860’ (1 января 1860 г., ‘Колокол’). Не отказавшись от славословия царю за рескрипты 1857 года, Герцен опасается, что царское окружение помешает ему провести в жизнь обещанные реформы. ‘Нельзя прогнать Клейнмихеля и оставить Панина, Муравьева (который зевает), Орлова, Мухановского, Горчакова и пр. С этими ядрами даже знаменитый скороход… не ушел бы далеко’. Статья Герцена заканчивается призывом к царю ‘проснуться’. ‘Вас обманывают, пишет Герцен, вы сами обманываетесь, ( это — святки, все — ряженые. Велите снять маски и посмотрите хорошенько, кто друзья России и кто любит только свою чистую выгоду. Вам это потому вдвое важнее, что еще друзья России могут быть и вашими’.
13 Московский генерал-губернатор Закревский был в апреле 1859 года отставлен царем за скандальную историю с его дочерью: будучи замужем за графом Нессельроде, она вторично вышла замуж за князя Друцкого-Соколинского, для чего понадобилось совершить подлог о якобы состоявшемся разводе с первым мужем. Закревский известен как крайний реакционер, гонитель прогрессивной мысли и революционного движения.
14 Речь идет, повидимому, о статье польского писателя Адама Мицкевича в парижском сен-симонистском ‘Le globe’ от 25 мая 1837 года ‘Александр Пушкин’ за подписью ‘Один из друзей Пушкина’ (статья в русском переводе напечатана в сборнике ‘Памяти А. С. Пушкина’, издание журнала ‘Жизнь’, СПБ. 1889, стр. 166 cл.). В статье Мицкевича имеются сведения о том, что Николай пытался ‘обольстить’ поэта, имея заднюю мысль направить его творчество на защиту самодержавия.
15 Автор иронизирует над обращением Герцена в статье ‘Через три года’ к царю: ‘Ты победил, галилеянин!’ — Запрет цензуры писать о духовенстве и откупах последовал после статей Добролюбова в No 6 ‘Свистка’ ‘Мысли светского человека о книге ‘Описание сельского духовенства’ (книга священника И. С. Беллюстина, изданная за границей) и ‘Народное дело’ (о крестьянских волнениях в связи с откупами). После статьи ‘Откупная система’ Чернышевский только в конце 1860 года мог вскользь коснуться вопроса об откупной системе (см. в наст, томе ст. ‘Предложения г. Закревского относительно винного акциза’). — Голштинцы — намек на немецкое происхождение российского царствовавшего дома Романовых.
16 Сторонники мнения о принадлежности ‘Письма из провинции’ Чернышевскому высказывают предположение, что автор (Чернышевский) напоминает Герцену о личной беседе в Лондоне, во время которой Чернышевский пытался убедить Герцена отказаться от либеральных иллюзий.
Напечатано впервые в No 64 ‘Колокола’ от 1 марта 1860 г. за подписью ‘Русский человек’. Печатается по тексту ‘Колокола’. Оригинал неизвестен.