Письмо CXXXVIII, Неизвестные_французы, Год: 1786

Рубрика: Критика

Время на прочтение: 9 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Я не хочу платить дорого за свой свистокъ.

(Отрывокъ изъ переписки Г. Мервиля съ Графомъ Дювали.)

Письмо CXXXVIII

отъ Г. Мервиля къ Графу Дювали
1786 года. Мая 16 дня, дача близь Ліона.

‘Il y a dans les lieux solitaires, je ne sais quelle paix qui dissipe le trouble de l’ame, et peut-tre a-t-on moins les foiblesses des hommes mesure qu’on s’loigne de leur sjour.

Droz.

Послднимъ письмомъ своимъ отъ 8 сего Мая, мой милой другъ, ты увдомляешь меня, что стараніе почтеннйшаго Гр. Л. Л.*** по извстному мн длу остается на сей разъ безуспшнымъ. Ты почитаешь сіе увдомленіе неприятнымъ для меня и совтуешь мн прихать скоре къ вамъ въ Парижъ.

Скажу искренно: еслибъ я получилъ письмо твое нсколько дней прежде въ шумномъ Ліон, гд нердко окруженъ былъ людьми честолюбивыми, искательными, въ свт много значущими, то можетъ быть и я, толпою увлеченный, пожаллъ бы о томъ, что меня лишаютъ тхъ выгодъ въ общежитіи, которыя, какъ кажется, по справедливости мн слдуетъ, и лишаютъ по тому только, что я Господинъ Мервиль, a не господинъ О. О. ***, или господинъ Б. Б.***: но, мой другъ! обстоятельства оградили меня отъ сего неудовольствія. Письмо твое получено мною въ деревн, я читалъ его на берегу Роны, подъ тнью стараго дуба — того самаго, подъ которымъ мы нкогда, во время безпечной, счастливйшей жизни нашей, проводили лучшіе часы ея въ полезныхъ размышленіяхъ, приятныхъ бесдахъ, въ мечтахъ, хотя несбывшихся, мой другъ, но всегда прелестныхъ, утшительныхъ. Прочитавъ письмо, я не думалъ о письм, я думалъ только о томъ, что мы длали, говорили, чувствовали, тогда, когда мы были здсь вмст, и потому оно, вопреки твоему предположенію, послужило къ неизъяснимому удовольствію моему, ибо заставило меня — воспоминать. Легкокрылое воспоминаніе перенесло меня въ міръ прошедшаго, оно окружило меня людьми, любезными моему сердцу, нкогда соединенными и теперь разсянными по лицу земли, воскресило предо мной тхъ людей, которыхъ уже нтъ для свта, но съ которыми священной союзъ мой не прерванъ и самимъ гробомъ, оживила вс забавы счастливой юности и радости ея, давно минувшія… Другъ мой, я былъ счастливъ, и ето счастье, сіе мирное наслажденіе души невинной и свободной несравненно драгоцнне длія меня всхъ блестящихъ въ свт успховъ, выгодъ, преимуществъ, зависящихъ отъ случая и отъ людей случайныхъ! — Мн кажется, что и ты говоришь объ нихъ въ письм своемъ съ нкоторою важностію, оттого только что живешь въ шумной и роскошной столиц, a не здсь, гд все вокругъ меня такъ тихо, просто и близко къ природ, по случаю не измняющейся, но всегда врной къ придворнымъ ея законамъ.

Ты мн жалокъ. Зная характеръ лживой, правила, особенно настоящія кабинетныя занятія твои {Изъ предшествовавшихъ писемъ видно, что г. Дювали занимался тогда древнею Исторіею и въ особенности сочиненіями Плутарха. Замч. Изд. сего письма.}, и сравнивая ихъ съ теми занятіями, которыя встрчаютъ тебя на поприщ гражданской жизни, я полагаю, что ты долженъ находится въ безпрестанномъ противорчіи: ибо люди, которыхъ представляетъ теб отдаленная древность, совсмъ противуположны тмъ людямъ, съ которыми ты живешь въ Париж {Здсь замтить можно нкоторое многимъ ученымъ людямъ свойственное пристрастіе въ пользу древности. Я почти увренъ, что великія событія ныншняго столтія перемнили бы о семъ предмет мнніе г. Мервиля. Зам. Изд. сего письма.}. Читая, на примръ, исторію Грековъ и Римлянъ, ты мысленно переносишься въ т вки золотые, когда сіи два славные народа украшали собой вселенную, бесдуешь съ великими мужами, Плутархомъ описанными, сравниваешь дла ихъ, славу, добродтели, и какъ философъ, замчаешь т слды незабвеннго ихъ существованія, которые они оставили по cеб въ мір, однимъ словом, во время занятій своихъ ты находишься, такъ сказать, въ картинной галлере, гд помщены изображенія великихъ философовъ, законодателей, полководцевъ, здсь, съ благоговніемъ смотря на лица Сократовъ, Ликурговъ, емистокловъ, Регуловъ, Катоновъ и читая на нихъ пламенное стремленіе къ слав, одушевлявшее сихъ мужей къ великимъ и подвигамъ, ими совершенными, ты кажется, заемлешь отъ нихъ новую бодрость, новую силу — дйствовать подобно имъ для блага человчества ты воспламеняешься… Но, мой другъ, ты выходишь изъ картинной галлереи — и ты въ Париж. — Гд Сократы, гд Ликургъ? — Кто составляетъ тогда общество твое? — Кто т люди, съ которыми ты непремнно быть долженъ, ибо мене, или боле зависишь отъ нихъ, — кто они? — Ернестъ, философъ безъ мудрости, Фервиль, самозванецъ литтераторъ, Албертъ, законодатель, котораго называютъ законодателемъ не по тому, чтобы онъ способенъ былъ давать законы, но по тому что законы ему даютъ достаточное пропитаніе, Густавъ, ученой путешественникъ, котораго безтолковыя сочиненія безтолково хвалятъ потому, что въ нихъ находитъ всякія красоты покровитель путешественника, вельможа безтолковой, Клориндъ, получающій жалованье по званію стихотворца, сей присяжной поетъ, безгласный на Парнасс, но красноглаголивый въ кругу собесдниковъ своихъ, — то есть славныхъ рыцарей на литтературномъ пол чести, на котроомъ прозаисты и поеты сего поля съ такою же легкостію побждаютъ препятствія, встрчающіяся на пути къ безсмертью, съ каковою славной рыцарь Донъ-Кишотъ-Ламанхскій побждалъ барановъ и втряныя мльницы: вотъ общество твое, вотъ общество, которое въ особенности иметъ еще ту невыгоду, что даже лишаетъ тебя удовольствія проводить приятно время съ почтеннйшимъ Клеономъ, любезнымъ Аристомъ и красою нашего вка, Филономь, ты не видишь ихъ: ибо они по скромности своей въ вашихъ бесдахъ неучаствуютъ! Что длаешь ты съ своими рыцарями? — Молчишь, досадуешь, или скучаешь, слушая безпрестанные разсказы прославленнаго у васъ миролюбиваго полководца о неслыханныхъ чудесахъ, виднныхъ имъ за морями. Онъ каждой подобной разсказъ заключаетъ ршительными словами: я ето видлъ самъ!!! a ты шепчешь про себя Расиновы стихи: Quad aura-t-il tout vu? ты шепчешь, говорю я, ибо сей плодовитой ораторъ есть племянникъ Князя Р. ***: вотъ удовольствіе, которое доставляютъ теб Парижскіе рыцари твой. — Находясь съ ними, какихъ великихъ подвиговь ихъ бываешь ты свидтелемъ? Низкому итскательству, зависти, сплетнямъ, клевет и постыдному своекорыстію въ длахъ, всегда почти прикрытому обветшалыми словами: любовь къ отечеству, благо общее, пожертвованіе, и проч. и проч. вотъ славныя дла твоего общества, надъ которыми ты, къ утшенію рода человческаго, можешь ежедневно длать философическія наблюденія свои — молчать.

Неправдали, что таковой переходъ твой изъ славнаго міра древности въ твой міръ Парижскій я описалъ безъ всякаго пристрастія, ибо ни къ тому, ни къ другрмк ни малйшаго отношенія не имю, и вмст съ тмъ, не правда ли, что сей переходъ можно справедливо назвать переселеніемъ отъ великановъ — къ Пигмеямъ?

И ты, и ты, мой другъ! зовешь меня въ Парижъ? — за чмъ? — пресмыкаться! — за тмъ, чтобы у гордаго вельможи, пресыщеннаго роскошными пирами, забавами утомленнаго, я съ поникшею главою испрашивалъ, какъ даръ его щедроты и милосердія, то, на что даютъ мн полное право если не достоинства мои, то по крайней мр трудъ и время {Судя по предшествовавшимъ письмамъ Мервиля и тому жару, съ которымъ онъ здсь объясняется, я подозрваю, что дло идетъ объ какомъ либо ученомъ званіи, или ученомъ отличіи. Говорятъ, что въ такихъ случаяхъ гг. ученые любятъ доказывать права свои съ шумомъ…. Замч. Изд. сего письма.}, за тмъ, чтобы для поддержанія въ бесдахъ и обществахъ вашихъ гражданскаго бытія моего и званія литтератора я самопроизвольно отказался отъ главнйшихъ преимуществъ человка, — размышлять и чувствовать, за тмъ, чтобы слушая разговоры вашихъ рыцарей и читая творенія ихъ, я или соглашался бы съ ихъ мнніемъ, противурча чрезъ то своему oбpaзу мыслей и даже правиламъ, или безпрестанно спорилъ бы съ ними, доказывалъ имъ нелпость ихъ сужденій и наконецъ портилъ отъ нихъ кровь, которая должна быть дорога всякому, кто хочетъ еще жить не для одного общества рыцарей вашихъ, и такъ, прихавъ въ Парижъ, я долженъ буду непремнно противурчить или другимъ, или, что еще тяжеле, самому себ, пожертвовать своею независимостію, спокойствіемъ душевнымъ, лучшимъ временемъ жизни — и для чего же? — Для того, чтобы мн отдали принадлежащее по праву, т. е. сдлали бы, для меня то, что длаютъ даже для послдняго поденьщика, когда платятъ ему деньги, имъ заработанныя.— Такой торгъ не выгоденъ, ибо въ семъ слча (да позволено мн будетъ заимствовать здсь выраженіе у матттематики, сей модной теперь науки) пожертвованіе равно тому количеству, которымъ можно оцнить жизнь человческую, a приобртеніе равно — 0. — Нтъ, мой другъ! пусть другіе дутъ въ Парижъ, a я до времени останусь здсь.

Извстный Франклинъ разсказываетъ о себ, что въ ребячеств своемъ, видя y многихъ товарищей его свистки, онъ плнился звукмъ свистковъ и захотлъ непремнно, чтобы то ни стоило, имть свой свистокъ, пошелъ искать его, нашелъ и купилъ. Онъ заплатилъ за него вс деньги, какія только могъ скопить отъ праздничныхъ подарковъ своихъ. Возвращаясь домой, онъ восхищался своимъ свисткомъ и безпрестанно свисталъ, но братья и сестры его, узнавъ о цн свистка, сказали ему, что онъ заплатилъ за него вчетверо дороже, нежели свистокъ стоитъ. Сіе открытіе заставило его думать о тхъ прекрасныхъ вещахъ, которыя бы онъ могъ купить на деньги, излишне имъ заплаченныя за свистокъ, и ето размышленіе принесло ему несравненно боле горести, нежели купленной свистокъ удовольствія. Вс смялись надъ его глупостью, a онъ не свисталъ уже тогда, но плакалъ. — Франклинъ въ теченіе жизни своей употребилъ етотъ слчай въ пользу. ‘Я возмужалъ’ такъ продолжаетъ онъ разсказъ свой: ‘вошелъ въ свтъ, наблюдалъ надъ поступками людей, и мн кажется, что я встрчалъ между ими многихъ, многихъ, которые — весьма дорого платили за свои свистки!’ —

На примръ: царедворцы, уничижающіеся предъ надмннымъ временщикомъ для одной благосклонной улыбки его, и которые въ оскорбленномъ честолюбіи проливаютъ слезы, когда сей временщикъ не обращаетъ на нихъ своего вниманія — какъ дорого платятъ они за свои свистки! —

А т смшные люди, которые для того, чтобы въ публичныхъ позорищахъ сидть иногда рядомъ съ знатными вельможами и быть всегдашнимъ гостемъ ихъ многолюдной трапезы, ршились съ цвтущихъ лтъ юности до снжиой сдины раболпствовать предъ всми, до кого достигаютъ еще животворные лучи Версальскаго солнца, ршились, во весь свои вкъ неимть своего мннія и быть всегда готовыми, говоря да, этотъ часъ сказать нтъ, когда ето будетъ угодно вельмож, удостоившему ихъ разговоромъ своимъ (нкоторые изъ нихъ въ угожденіе Парижскимъ дамамъ длаются даже — шутами) — какъ дорого платятъ они за свои свистки!

А т безстыдные авторы, которые передъ покровителями своими, щедро надленными счастіемъ, но природою обиженными, денно и нощно воскуряютъ зловонную кадильницу грубой лести, безстыдно провозглашаютъ ихъ мнимыя заслуги, умъ, свднія и еще съ большимъ безстыдствомъ стараются унижать людей, истинно по дарованію и характеру своему отличныхъ, и которые, то есть безстыдные авторы, встрчаясь съ сими послдними, т. е. авторами, достойными хвалы современниковъ и потомства, невольно чувствуютъ предъ ними свое ничтожество, и блднютъ, какъ умирающіе, ибо тяжелой камень, зависть, лежитъ на сердц каждаго изъ нихъ: какъ дорого платятъ они за свои свистки! —

Я считаю не излишнимъ замтить здсь, что сіи три разряда людей, о коихъ говорю, мн кажутся только смшными, но т люди, кои бывъ одарены отличными способностями, жертвуютъ своимъ временемъ, свободою, даже мнніемъ друзей своихъ, а, можетъ быть и самыми друзьями, словомъ, жертвуютъ истинно высокимъ достоинствомъ своимъ для мнимаго возвышенія, которое даетъ случай и случай отнимаетъ — сіи люди, по моему мннію, жалки: за чмъ они такъ дорого платятъ за свои свистки!—

Я могъ бы упомянуть здсь о весьма большомъ числ подобныхъ людей, но нужно ли, a что всего важне, должно ли все то описывать, что знаешь? — И такъ закончу заключеніемъ Франклина: что люди по большей части отъ того несчастливы, что ‘не умютъ оцнять вещей по той цн, которой он подлинно стоятъ, и отъ того, что они весьма дорого платятъ за свои свистки!’

Ничто, по моему мннію, столь много неспособствуетъ въ таковой справедливой оцнк предметовъ, о которой говоритъ Франклинъ, какъ уединеніе, и счастливая свобода сельской жизни. Подъ открытымъ небомъ мы, кажется, видимъ предметы ясне, судимъ объ нихъ съ большею точностію, ибо здсь человка, не совсмъ еще испорченнаго свтомъ, природа отвлекаетъ хотя временно отъ общества и свойственныхъ ему предразсудковъ, приучаетъ его къ нкоторой простот жизни и такъ сказать наводитъ его на путь,— къ истинной цли бытія. — Признаюсь теб, мой другъ, что находясь въ Лион, я весьма доволенъ тмъ обществомъ, въ которое помстпилй меня сязи родства и приязни, но здсь, въ мирномъ убжищ моемъ, я счастливе, потому что здсь я чаще бываю самъ съ собою, живу, такъ сказать, въ себ, здсь весьма часто напоминаются мн слова добраго Ж. Жака:

,,Si je ne vaux pas mieux, au moins je suis autre.’

Такъ. Чмъ я боле размышляю о людяхъ, объ обществ, о возможности счастія, тмъ боле утверждаюсь въ мнніи своемъ, что для человка самой важной предметъ въ жизни его есть: умть найти свое мсто и умть на немъ остановиться. Шагъ дале — и тотъ же человкъ не тотъ. —

Другъ мой! когда я, какъ теперь, живу въ независимости и въ уединеніи, когда могу употреблять время не по назначенію другихъ, не по приличію, или приказанію, но сво одно, по своей вол, когда могу выбирать свои занятія и хотя мечтать о польз ихъ, когда пишу стихи не по заказу, прозу безъ N. N. исходящихъ, когда

‘— Ставя за брашномъ простымъ

‘Кубокъ (*) отцовской, доволенъ судьбой,

{(*) Всегда полной Каркавелладу, или Тинто ди Роти. Я упоминаю о названіяхъ сихъ винъ для того, чтобы напомнить теб о тхъ веселыхъ обдахъ и ужинахъ нашихъ, когда при налитыхъ бокалахъ Каркавелла или Тинта мы наслаждались дружескою бесдою въ приятномъ сообществ любезномъ Т.***. Замч. г. Мервиля.

Р. S. При семъ случа я считаю приличнымъ упомянуть, что въ подлинномъ письм приведены подлинные стихи Горація:

‘Uivitur раго bene: cui patemum

‘Splendet in mensa tcnui salinum.’

Горацій Кн. II, Од. XIV.

Я, по примру многихъ, дерзнулъ вмст съ подлинникомъ поставить дурной свой списокъ, безъ сомннія для незнающихъ Латинскаго языка. Въ оправданіе же — если оно возможно — то я, вмсто солонки, какъ сказано y Горація, помстилъ слово кубокъ, осмливаюсь замтить, что хотя солонка необходима для стола, но кубокъ есть его украшеніе: ибо съ одной солонкой за столомъ въ разговорахъ не всегда бываетъ соль, но что съ кубкомъ, разумется налитымъ, часто бываетъ она тогда, когда и нтъ на стол солонки. Зам. Изд. сего письма.}

когда на пригорк, подъ старымъ, тнистымъ деревомъ, въ виду величественной Роны и ближняго села, я пью душистой чай, налитой доброй подругой и курю табакъ Американской, когда любуюсь на полугодоваго младенца {Г. Мервиль говоритъ о дочери своей. — Зам. Изд. письма.}, котораго ласковыя улыбки суть врные признаки, что и онъ на ранней зар жизни приучается уже любить, когда, наконецъ, я засыпаю съ полнымъ правомъ имть сны приятныя, т. е. съ чистою совстью: тогда, тогда, мой другъ, мн кажется, что я на своемъ мст, — я счастливъ! — И по чему небыть мн счастливымъ? — Я радуюсь успхамъ людей достойныхъ, надъ тми, коихъ млочное честолюбіе уподобляетъ дтямъ на ходуляхъ, смюсь, почести, приобртенныя униженіемъ, презираю, незавидую — никому.

Нтъ, мой другъ! я не хочу платить дорого за свой свистокъ! Пусть другіе ищутъ блага своего вн себя и тамъ, гд его нтъ, пусть другіе предъ избранными: любимцами слпаго счастья изгибаются, льстятъ, пронырствуютъ и чрезъ нихъ возможными средствами достигаютъ цлей, часто отдаленныхъ и часто ничтожныхъ, пусть другіе клевещутъ, завидуютъ и длаются не славными, но извстными своимъ безславіемъ: пусть она свистятъ въ свои свистки, a я скажу, подобно Горацію:

‘Мн же фортуна дала въ мой удлъ,

‘Кровъ небогатый, земли уголокъ,

‘Тихую лиру, душевный покой,

‘Силу дала мн злорчиву, смло

‘Чернь презирать.’

Прости! Когда бы другія занятія не отвлекали меня, то я готовъ бы быть написать теперь цлую книгу объ уединеніи, и если не съ такимъ же искусствомъ, съ какимъ написано извстное сочиненіе о семъ предмет почтеннымъ Циммерманомъ, то по крайней мр съ такою же подробностію. Для меня столько же трудно начать писать, сколько — къ несчастію можетъ быть моихъ читателей — трудно окончить.

Ты видишь изъ сего отвта, что сельская, мирная жизнь миритъ меня съ самимъ собою и что письмо твое произвело на меня совсмъ противное дйствіе тому, которое ты предполагалъ. Я заключаю изъ того, что хорошо жить такъ, какъ я живу теперь, и что мн нтъ нужды платить дорого за свой свистокъ.

Молю Провидніе, чтобы оно навсегда сохранило во мн душевное спокойствіе, столь прекрасно восптое Гораціемъ и столъ драгоцнное для насъ, плавателей въ семъ бурномъ океан жизни! Молю Провидніе, чтобы врныхъ звзд моихъ и луны путеводной не сокрывали отъ меня черныя тучи — должники мои, дурные писатели и злые люди!

В. Филимоновъ.

‘Встникъ Европы’, No 10, 1816

Неизвестные_французы