СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
К. М. СТАНЮКОВИЧА.
Картинки общественной жизни. Письма знатнаго иностранца.
МОСКВА.
Типо-литографія Г. И. Простакова, Петровка, д. No 17, Савостьяновой.
1898.
ПИСЬМА ‘ЗНАТНАГО ИНОСТРАНЦА’.
1878—1897.
Предлагая благосклонному вниманію читателя, частью въ перевод, а частью въ извлеченіи, случайно доставшіяся намъ въ подлинник письма, считаемъ долгомъ предварить, что хотя нкоторыя изъ похожденій, сообщаемыхъ ‘знатнымъ’ иностранцемъ, повидимому, и принадлежатъ къ области фантазіи, обычной, впрочемъ, у путешественниковъ,— тмъ не мене мы сочли долгомъ перевести ихъ, въ предположеніи, что мннія иностранцевъ о нашей общественной жизни, быть можетъ и нсколько одностороннія, не лишены интереса. Впрочемъ, читатель убдится, что вообще характеръ предлагаемыхъ писемъ доброжелательный къ намъ, русскимъ.
Уже въ ‘стран милліардовъ’ я пожаллъ, что мои покойные родители (да сохранится во-вки ихъ память!) не имли завиднаго права называться высокорожденными лордами, а назывались просто Смитами. Я не смю утверждать, чтобы въ ‘стран милліардовъ’ меня постигли особенныя непріятности, но замчу только, что, во всякомъ случа, гораздо удобне путешествовать, если на визитной карточк напечатанъ завтный титулъ. Тмъ понятне станутъ теб, дорогая Дженни, мои опасенія по мр приближенія позда къ русской границ, особенно въ виду послднихъ извстій объ озлобленіи русскаго общества противъ англичанъ вообще и ловкаго Дизи въ особенности. Я, конечно, зналъ, что русская полиція отличается бдительностью и представляетъ достаточныя гарантіи, особенно для иностранцевъ, относительно сохраненія ихъ жизни, но на столько-ли гарантирована была личность твоего врнаго Джонни, въ этомъ, признаюсь теб, я нсколько сомнвался. И вотъ на основаніи подобныхъ соображеніи и во избжаніе могущей возникнуть изъ-за меня дипломатической переписки,— и безъ меня довольно есть поводовъ для взаимныхъ препирательствъ,— я ршился при остановк на границ обратиться въ знатнаго иностранца.
При помощи юркаго еврея и двухъ фунтовъ стерлинговъ я выправилъ новый паспортъ и изъ простого Джонни Смита сдлался лордомъ Джономъ Розберри и, смю тебя уврить, отъ такой перемны сословіе высокорожденныхъ лордовъ не почувствовало никакого нравственнаго ущерба, а я, напротивъ, выигралъ, разсчитывая на большія удобства при путешествіи и на большую внимательность со стороны петербургскихъ дамъ въ томъ случа, если-бы захотлъ заняться въ русской столиц весьма благодарной профессіей медіума или духовной дятельностью по обращенію свтскихъ дамъ изъ лона православія въ лоно духовныхъ женъ. Пожалуйста, не длай, Дженни, заране гримасы, такъ-какъ я не ршилъ еще въ выбор профессіи, быть можетъ, имющихся у меня средствъ достаточно хватитъ на то, чтобы, оставаясь простымъ туристомъ, не прибгнуть къ помощи названныхъ профессій.
Мы благополучно миновали границу. Таможенный осмотръ былъ одной формальностью. Какая-то почтенная русская дама, правда, жаловалась, что у нея будто-бы солдатъ отобралъ газету ‘le Nord’, въ которой были завернуты купленныя ею въ Берлин туфли, но вскор оказалось, что таможенный солдатъ сдлалъ это частью по недоразумнію, частью изъ желанія достать бумаги для скручиванія папиросъ. Когда почтенная дама заявила объ этомъ таможенному чиновнику, то послдній выразилъ по этому поводу сожалніе и тутъ-же сталъ длать такія замчанія солдату, что почтенная дама то краснла, то блднла, и видимо заявляла желаніе, чтобы это дло было оставлено. Но энергичный агентъ, возмущенный такимъ поступкомъ подчиненнаго, не хотлъ оставить безъ удовлетворенія претензіи дамы и продолжалъ въ томъ-же тон. И только когда, по его мннію, рыцарскія его обязанности относительно дамы были вполн добросовстно выполнены и когда лицо дамы успло въ теченіи четверти часа перемнить нсколько окрасокъ, тогда только почтенный джентльменъ обратился съ граціей къ дам и сказалъ:
— Надюсь, сударыня, вы теперь довольны?
— Очень довольна, совсмъ довольна!— поспшила отвтить дама, еще разъ красня, быть можетъ, отъ мысли, что хавшій вмст съ нами турецкій паша — весьма молодой и интересный человкъ, принимавшій участіе еще въ недавней войн, могъ понять выраженія ея соотечественника.
— Мн остается извиниться передъ вами, сударыня, что я не могу возвратить вамъ нумера вашей газеты, такъ-какъ, онъ, увы! уже разорванъ неловкимъ солдатомъ на бумажки, но если вамъ будетъ угодно, я могу вамъ взамнъ дать нумеръ ‘Голоса’.
Тмъ дло и кончилось. Изъ этого разсказа ты можешь, Дженни, убдиться, на-сколько русскіе строги въ исполненіи своихъ обязанностей и на-сколько безкорыстіе русскихъ таможенныхъ выше безкорыстія нашихъ лондонскихъ доковыхъ крысъ таможеннаго office.
Въ нашемъ вагон перваго класса хало нсколько весьма презентабельныхъ русскихъ джентльменовъ, съ которыми я въ теченіи дороги нсколько сошелся. Нкоторая холодность ко мн была замтна, этого я не скрою, но тмъ не мене одинъ изъ джентльменовъ, узнавъ, что я знатный англійскій иностранецъ, откровенно сказалъ мн, что во всемъ прискорбномъ недоразумніи виноватъ одинъ Дизи, но что онъ, русскій джентльменъ, ничего противъ англійской націи не иметъ, любитъ ростбифъ и особенно портеръ и дружески пригласилъ меня, вручивъ свою карточку, побывать у него какъ-нибудь въ Петербург вечеромъ и попробовать счастія въ рулетку.
— Она разв у васъ дозволена?
— Нтъ… домашняя… Надюсь, между нами.
Я, разумется, далъ слово и потомъ только узналъ, что названный джентльменъ держитъ игорный домъ, посл того какъ многочисленныя его помстья были проданы въ обществ поземельнаго кредита, а остальное состояніе погибло въ банкротств московскаго банка.
Я не стану теб описывать, Дженни, суровой природы края, по которому мы прозжали. Кругомъ снжныя поля. заметенныя деревни, и волки, иногда спокойно (?) взиравшіе на пролетавшій мимо поздъ. Не удивляйся этому, Дженни. Русскіе чувствуютъ замчательную любовь къ этимъ животнымъ (такую-же, какъ и къ клопамъ) и, несмотря на то, что эти хищники ежегодно подаютъ дтей и вообще приносятъ стран большой убытокъ, они пользуются всми правами русскаго гостепріимства и бывали даже случаи, что они забгали въ земскія управы справляться: получены-ли отвты на ходатайства объ ихъ истребленіи (?). Я не разъ пробовалъ любоваться изъ окна прелестными морозными ночами, но, признаюсь, мысль о томъ, что машинисты на русскихъ желзныхъ дорогахъ часто бываютъ пьяны, и позда терпятъ часто крушенія, отравляла мое состояніе духа, хотя, имя въ виду вашу судьбу, я, конечно, застраховалъ мою жизнь — не безпокойся. Я пробовалъ заснуть, но не могъ.
— Вы, кажется, не спите?— обратился ко мн на прекрасномъ англійскомъ язык одинъ изъ пассажировъ, весьма благообразный, респектабельный джентльменъ, среднихъ лтъ, все время молча сидвшій въ углу.
— Нтъ, сэръ.
— И я не могу заснуть. Пробовалъ нсколько разъ, но не могу.
Онъ помолчалъ и затмъ снова заговорилъ:
— Скажите пожалуйста, милордъ, чего собственно хочетъ вашъ кабинетъ?
Я поспшилъ довольно уклончиво отвтить, что я сторонникъ Гладстона и не раздляю политики правительства.
— Очень радъ, что имю честь бесдовать со сторонникомъ почтеннаго государственнаго человка. Вы изволите быть членомъ министерства?
— Нтъ, я уклонился отъ этихъ трудныхъ постовъ.
— Будто ужъ они такъ трудны?— улыбнулся джентльменъ.
Замчу здсь, Дженни, въ скобкахъ: русскіе удивительно любопытны, и на желзныхъ дорогахъ, вступая въ разговоръ, часто безцеремонно спрашиваютъ не только о профессіи, но даже о количеств годового дохода и о числ родныхъ.
— Отвтственность большая!— отвчалъ я.
— И у насъ тоже отвтственности не мене, но мы, русскіе, мы народъ отважный и не боимся ея. Я, напримръ, все время служилъ по коннозаводству, а теперь ду, чтобы получить мсто по народному просвщенію, но я, съ божьей помощью, надюсь оправдать довріе начальства и такъ-же хорошо дрессировать молодое поколніе, какъ дрессировалъ лошадей.
Джентльменъ при этотъ громко засмялся, врне — заржалъ. Вроятно, отъ долгаго сообщенія съ лошадьми джентльменъ перенялъ особенности ихъ ржанія.
— А у васъ бывали такіе примры, милордъ?
— Бывали, сэръ…
— То-то… Одно меня нсколько безпокоитъ… Впрочемъ, вы извините, милордъ, не мшаю-ли я вамъ своей болтовней?..
Я, конечно, поспшилъ отвтить отрицательно и джентльменъ продолжалъ:
— Одно меня нсколько безпокоитъ и даже гонитъ прочь сонъ — это экзамены…
— Почему-же, сэръ, васъ могутъ безпокоить экзамены?
— А потому… потому… Я буду съ вами вполн откровененъ… Я очень хорошо знаю ветеринарное искусство, но въ другихъ наукахъ… отсталъ…
— Мн кажется, это препятствіе едва-ли можетъ служить поводомъ къ серьезному безпокойству.
— У васъ въ Англіи бывали подобные примры?— опять спросилъ онъ.
— О, разумется!..— поспшилъ успокоить я собесдника.
— И экзамены сходили благополучно?..
Онъ снова заржалъ и сказалъ, что любитъ Англію. Тамъ хорошія лошади и приличные люди. Но за то онъ не любитъ англійской прессы. Но его мннію, русская гораздо лучше, хоть и она оставляетъ многаго желать. Мой собесдникъ сказалъ еще нсколько словъ и, откланявшись, пробрался въ свой уголъ и скоро захраплъ. Я, какъ видишь, Дженни, успокоилъ его насчетъ экзаменовъ.
На утро мы подъзжали къ маленькому городку. Это было въ воскресенье. Я, какъ слдуетъ приличному англичанину, раскрылъ библію и началъ было читать, какъ вдругъ почувствовалъ сперва толчки, потомъ качку и, наконецъ,— не пугайся пожалуйста, Дженни, я цлъ совершенно,— услышалъ отчаянные крики моихъ спутниковъ. Я заглянулъ въ окно. Мы двигались по насыпи какими-то скачками. Мой сосдъ громко кричалъ, что у него жена и дти и что онъ будетъ жаловаться губернатору. Я спокойно ожидалъ участи, зная, что полисъ на застрахованную мою жизнь лежитъ у тебя. Въ это время поздъ остановился, и мы въ нашемъ вагон отдлались, по милости божіей, только страхомъ. Мы вышли и скоро узнали отъ начальника станціи, что несчастіе было еще, слава Богу, не особенно велико: всего пять человкь убитыхъ и десять раненыхъ, между которыми не было ни одного министра и ни одного человка высокаго положенія. Хотя начальникъ станціи былъ очень блденъ, но скоро успокоился, тмъ боле, что убитые вс были самые обыкновенные люди, которымъ, по его словамъ, жить годомъ мене или двумя боле не составляло особеннаго расчета.
Пришлось ожидать на станціи около шести часовъ. Я воспользовался этимъ временемъ, чтобы постить маленькій городокъ — названіе его я забылъ, эти русскія названія такъ трудно удерживаются въ памяти! Городокъ оказался довольно грязнымъ, улицы хотя и широкія, но не мощеныя, дома маленькіе и вс точно покосились въ одну сторону. Я хотлъ посмотрть древнее укрпленіе за городомъ и съ этой цлью пошелъ было по небольшой, короткой улиц, въ которой прогуливалось большое стадо свиней, какъ вниманіе мое было возбуждено слдующимъ обстоятельствомъ: у одного изъ домовъ стояли нсколько гражданъ и оживленно между собою бесдовали. Я подошелъ поближе и не безъ робости (помня газетныя статьи противъ англичанъ) обратился съ вопросомъ на своемъ не особенно чистомъ русскомъ язык, какъ пройти за городъ. Русскіе граждане оказались весьма обязательными людьми. Хотя вс шесть джентльменовъ и указали мн шесть разныхъ дорогъ, но тмъ не мене сдлали это съ любезностью, для меня не ожиданной. Когда одинъ изъ нихъ спросилъ, не нмецъ-ли я, и получилъ въ отвтъ, что я англичанинъ, то мой отвтъ не только не вызвалъ въ каждомъ изъ нихъ желанія сдлать изъ меня ростбифъ по англійски, но, казалось, не произвелъ на нихъ особеннаго впечатлнія. Тогда ни, въ свою очередь, спросилъ, зачмъ они дожидаются у крыльца.
— Расчета дожидаемся. Этотъ чортъ (ты прости меня, Дженни, но я передаю то, что я слышалъ) съ ранняго утра насъ держитъ!
— Какой чортъ? спросилъ я, не вполн понимая, въ чемъ дло.
— Да Ефимъ Кузьмичъ. Тугъ онъ разставаться съ копейкой, а ужъ обчесть — это его дло.
Въ то время, какъ я, увлекаемый любознательностью, бесдовалъ съ русскими поселянами, къ намъ незамтно подошелъ полисменъ — весьма тощій и непрезентабельный на видъ джентльменъ въ полушубк и кепи, которая, казалось, попала на его голову съ другой, большаго діаметра — и взглянулъ на меня нсколько подозрительно. Полисменъ приблизился ко мн и спросилъ:
— Вы кто такіе будете?
Я отвчалъ, что я лордъ Розберри, англійскій подданный.
Но джентльменъ, повидимому, не совершенно понялъ все значеніе этого титула и продолжалъ:
— Зачмъ же вы, господинъ, безпорядки заводите? Это, братецъ (brother), не годится!
Я, конечно, поспшилъ заврить, что я никакихъ безпорядковъ не завожу, что я ду изъ Лондона въ Петербургъ, но что, вслдствіе несчастной случайности на желзной дорог, я имлъ намреніе осмотрть достопримчательности города и обратился за надлежащими разспросами къ почтеннымъ русскимъ джентльменамъ, вполн полагаясь на ихъ обязательность.
Но чмъ съ большею деликатностью я составлялъ русскія фразы, тмъ добродушное лицо моего собесдника омрачалось боле и боле, и въ голов его, казалось, происходила какая-то борьба. Ясно было изъ брошеннаго имъ на меня взгляда, что онъ не врилъ моимъ словамъ. ‘Не на такого, молъ, дурака напалъ!’ словно бы говорилъ его испытующій взоръ.
— Какія такія примчательности? У насъ нтъ примчательностей! подозрительно сказалъ онъ.— А бунтовать у насъ нельзя!
— Да во всей Европ, сэръ, нельзя.
— Ты и не бунтуй. Гд твой паспортъ?
Я подалъ, но такъ какъ полисменъ по-французски читать не умлъ (да и по-русски, кажется, тоже), то онъ повертлъ въ разныя стороны книжку, внимательно посмотрлъ на нее и вдругъ, точно ршившись на что то, спряталъ мою книжку въ карманъ и сказалъ мн:
— Гайда со мной. Тамъ прочитаютъ.
Я, признаться, Дженни, струсилъ и хотлъ было телеграфировать немедленно лорду Дерби, но полисменъ самъ же успокоилъ меня.
— Да вы, господинъ, не бойтесь. Коли вы добрый человкъ, ничего вамъ дурного не будетъ. Мы добраго человка обижать не станемъ. Зачмъ намъ обижать добраго человка? весело и привтливо говорилъ онъ, идя со мною на главную улицу.— Добрый человкъ везд себ найдетъ защиту. Доброму человку нечего бояться!
Мы пришли въ police station, но тамъ кром сторожа, чинившаго такой же старый сапогъ, какъ онъ самъ, и курицы съ птухомъ, никого не било. Сторожъ равнодушно взглянулъ на насъ и снова занялся своимъ сапогомъ. Тогда между полисменомъ и сторожемъ произошелъ короткій обмнъ фразъ, изъ коихъ можно было заключить, что кто-то пьянъ и что кром сторожа никого ‘собаками не сыщешь’.
— Вы, господинъ, будьте добры, носидите минутку здсь, а я сбгаю къ начальнику… Ты, Трифонычъ, погляди за бариномъ, какъ-бы онъ не убжалъ!
Признаюсь, несмотря на серьезность положенія, добродушная патріархальность этихъ двухъ джентльменовъ меня просто разсмшила. Съ одной стороны, полисменъ меня же проситъ посидть, а съ другой — поручаетъ присмотрть дряхлому старику, который и съ мухой не могъ бы справиться. Это было для меня до того неожиданно, что я не могъ воздержаться отъ- улыбки. Я посмотрлъ на часы и, убдившись, что остается еще цлыхъ пять часовъ до отхода позда, согласился исполнить просьбу.
— Я мигомъ слетаю! добавилъ полисменъ и, мигнувъ сторожу, ушелъ, оставивъ насъ вдвоемъ.
Старикъ продолжалъ, какъ ни въ чемъ не бывало, чинить сапогъ, а я отъ нечего длать смотрлъ, какъ въ его костлявой, худой рук быстро двигается шило. Прошло съ добрыхъ четверть часа. Я сталъ безпокоиться и сообщилъ объ этомъ сторожу.
— А вы, баринъ, не безпокойтесь. Онъ проворно обдлаетъ дло. Онъ у насъ человкъ скорый. А вы покурите! Вы изъ какихъ будете? спросилъ онъ, поднимая на меня свои выцвтшіе, полинялые глаза.
— Я англичанинъ.
— Англичанинъ? Издалече?
— Изъ Лондона.
— Хорошая у васъ сторона? Хорошо ли народъ живетъ? началъ онъ спрашивать такимъ добродушно задушевнымъ тономъ, точно увренный, что мн доставитъ большое удовольствіе продолжать съ нимъ долгую бесду.
Я не могъ, однако, не удовлетворить его добродушныхъ вопросовъ и, какъ умлъ, отвтилъ ему. А время шло. Я начиналъ сердиться.
— Да вы не сердитесь. Онъ у насъ мигомъ… Онъ у насъ скорый человкъ!
— Помилуйте, ужъ цлый часъ прошелъ.
— Вы куда дете… въ Питеръ?
— Да, въ Петербургъ… Послушайте, я больше ждать не могу!
— А вы подождите… Куда торопиться? Сегодня опоздаете — завтра подете. Да онъ скоро придетъ. Онъ у насъ скорый.
Старикъ начиналъ меня сердить своимъ добродушнымъ спокойствіемъ. Онъ замолчалъ и снова занялся сапогомъ. Прошло еще пять минутъ.
— А народъ у васъ изъ себя крупный, сытый? спросилъ онъ опять.
— Послушайте, сэръ, началъ я.— Это, наконецъ, насиліе.. Я буду телеграфировать нашему посланнику.
— Что-жь, дло хорошее… Вонъ тамъ бумага есть.
Очевидно, онъ не понималъ или не хотлъ понять всей важности моихъ словъ. Тогда я сказалъ, что я, наконецъ, считаю себя несвязаннымъ своимъ словомъ и уйду.
— Да какъ-же вы уйдете?
— Въ двери.
— Да онъ ихъ заперъ! А вы не сомнвайтесь. Онъ сейчасъ. Онъ скорый человкъ.
Ты поймешь, Дженни, что я перечувствовалъ за эти часы. Прошло еще нсколько времени, какъ вдругъ къ подъзду подкатили сани, изъ нихъ выскочилъ джентльменъ въ форм и черезъ минуту отворились двери, раскланиваясь, ко мн подошелъ прізжій и привтствовалъ меня слдующими словами:
— Здшній исправникъ! Очень огорченъ, что такой знатный иностранецъ… Прискорбное недоразумніе… Глупый солдатъ…
Однимъ словомъ, высокій худощавый господинъ металъ въ меня краткими періодами на манеръ ‘общаго друга’ въ Пиквикскомъ клуб Диккенса и все извинялся. Я сказалъ, что мн самому прискорбно такое недоразумніе, но что я, кажется, еще не опоздалъ, на что онъ мн отвтилъ не безъ грустной улыбки, что поздъ ушелъ, но что онъ проситъ меня постить его домъ.
Я былъ очень раздраженъ, но длать было нечего. Я простился со сторожемъ и мы похали вмст съ исправникомъ домой. Тамъ меня такъ накормили и напоили, Дженни, и притомъ супруга исправника, еще не старая женщина, оказалась на-столько любезной женщиной и такъ просила меня погостить у нихъ подоле (ты, Дженни, пожалуйста не длай гримасы), что я забылъ свое приключеніе и, отлично выспавшись, на слдующее утро, сопровождаемый исправникомъ до станціи, отправился дале.
Мстный администраторъ долго еще просилъ меня забыть о недоразумніи и не разглашать этого дла.
— Я самъ глубоко опечаленъ вашимъ приключеніемъ, но, сами знаете, везд, во всхъ странахъ, возможны ошибки!.. говорилъ онъ, задушевно пожимая мн руку.
Однимъ словомъ, это былъ весьма либеральный администраторъ, у него была прекрасная наливка и не мало остроумія.
О Петербург и о прочихъ впечатлніяхъ до слдующаго письма. А теперь не могу. Усталъ и уже предвкушаю удовольствіе хорошо заснуть посл долгой дороги.
Вообрази себ длинныя, прямыя и широкія улицы съ большими, средними и малыми казармами по бокамъ, и ты будешь имть нкоторое понятіе о вншнемъ вид сверной столицы, ‘этой крас и див полночныхъ странъ’, по выраженію русскаго поэта Пушкина. Если затмъ ты вообразишь, что судъ Королевской скамьи присудилъ твоего бднаго Джонни кататься по сухому, кочковатому болоту, при чемъ кочки каменныя, то ты до нкоторой степени представишь себ петербургскія мостовыя. Но чтобы судить о снаряд, въ которомъ наказанный долженъ былъ-бы исполнить приговоръ суда, для этого надо имть фантазію итальянца и, во всякомъ случа, предварительно ознакомиться съ орудіями пытки, употреблявшимися въ средніе вка. Напряги, Дженни, свое воображеніе и представь себ инструментъ или снарядъ, возможный для сиднья одному и невозможный для двухъ, который, словно мячикъ, прыгаетъ по каменнымъ кочкамъ, внушая со стороны зрителей соболзнованіе за цлость внутренностей сдока, и ты будешь имть слабое понятіе о томъ адскомъ экипаж, который называется здсь дрожками. Если бы мы рискнули, Дженни, ссть вдвоемъ въ этотъ снарядъ, то, конечно, я, какъ порядочный джентльменъ, былъ-бы въ этомъ снаряд только отчасти и во все время путешествія принужденъ былъ-бы не упускать изъ виду закона равновсія тлъ. Насколько я усплъ собрать свднія, этотъ снарядъ, въ которомъ русскіе, однако, ухитряются помщаться иногда цлыми семействами, составляетъ ихъ патріотическую гордость, какъ дйствительно вполн самобытное изобртеніе,— вотъ почему они и не разстаются съ нимъ. Что-же касается мостовыхъ, то, по словамъ одного весьма почтеннаго гласнаго, дума сохраняетъ подобныя мостовыя въ виду ихъ воспитательно-политическаго значенія. По словамъ названнаго джентльмена, не только большинство господъ гласныхъ, но и прочіе чиновники и клерки разныхъ учрежденій, отправляясь на службу, находятся въ томъ состояніи полуспячки, которая по прибытіи къ мстамъ службы легко и скоро переходитъ въ летаргію и, такимъ образомъ, дла, и дла иногда весьма спшныя, часто остаются безъ движенія, въ ожиданіи окончанія перемежающейся летаргіи. Обыкновенно, пробужденіе начинается въ двадцатыхъ числахъ, когда раздается жалованье, и затмъ снова наступаетъ тотъ-же сонный періодъ. Во избжаніе остановки всхъ длъ, дума, говорятъ, въ 1868 году отправилась большой процессіей къ Казанскому собору и, отслуживъ тамъ молебенъ, продолжала свое путешествіе на Снную площадь, гд торжественно, въ присутствіи нсколькихъ полисменовъ, произнесла трижды клятву сохранять мостовыя въ настоящемъ вид впредь до дальнйшихъ распоряженій. Дло въ томъ, что зда по здшнимъ мостовымъ, да еще въ вышеописанномъ снаряд, производитъ такое общее сотрясеніе въ организм, посл котораго самый сонливый человкъ чувствуетъ сильное возбужденіе силъ. Разумется, эта мра имла въ виду людей, неимющихъ возможности здить въ каретахъ (отъ этого и процессія не возбудила никакихъ подозрній). Ты, конечно, будешь удивлена, если я теб сообщу, что швейцары часто выносятъ изъ каретъ такихъ сонныхъ джентльменовъ, директоровъ правленій и прочихъ соотвтственныхъ агентовъ, снимаютъ съ нихъ шубы и несутъ въ совщательныя комнаты, гд сажаютъ ихъ въ кресла и даютъ каждому въ ротъ по одному пшеничному леденцу, и никто изъ нихъ не просыпается. Затмъ, по окончаніи совщаній, тмъ-же порядкомъ выносятъ ихъ обратно. Но такъ-какъ, по большей части, господамъ директорамъ приходится перезжать въ теченіи дня изъ одного правленія въ другое, изъ другого въ третье (здсь на одного человка иногда приходится до двнадцати мстъ), то ты очень хорошо поймешь, какую способность къ спячк развиваетъ эта привычка и почему мене сонные, но боле ловкіе ихъ товарищи не только свободно трогаютъ ихъ за носы, но еще суютъ ихъ въ кассы для того, чтобы засвидтельствовать, что въ кассахъ все цло. Сонливость эта, однакожъ, исчезаетъ въ дни полученія жалованья или ‘жетоновъ’ и потому, по словамъ знающихъ людей, когда видишь на улиц этихъ джентльменовъ весело выглядывающими изъ каретъ, то это значитъ, что они дутъ за жалованьемъ, и тогда зда бываетъ очень быстрая, такъ-какъ въ одинъ день иногда приходится расписаться въ десяти мстахъ.
Въ качеств ‘знатнаго’ иностранца я похалъ съ желзной дороги въ карет, при чемъ объявилъ извозчику, что я знатный нмецъ, пріхалъ съ особеннымъ порученіемъ отъ Бисмарка, и потому просилъ взять съ меня дешевле. Сдлалъ я это, Дженни, потому, что на желзной дорог прочиталъ въ русскихъ газетахъ, будто-бы на совщаніи извозчиковъ, на которое были допущены редакторы-издатели нкоторыхъ боле патріотическихъ газетъ, ршено было не возить англичанъ и англичанокъ до тхъ поръ, пока англійскій флотъ не оставитъ Мраморнаго моря. Впослдствіи я имлъ несомннный случай убдиться, что означенное сообщеніе было совершенно ложно (извозчики возятъ англичанъ такъ-же охотно, какъ и русскихъ), но ты поймешь, почему я имлъ сперва поводъ къ опасенію остаться съ багажемъ подъ открытымъ небомъ въ положеніи Робинзона. Узнавъ, что я нмецъ, и даже знатный, извозчикъ, однако, не нашелъ нужнымъ хать скоре, а, напротивъ, мн показалось даже, что объявленіе мною національности подйствовало удручающимъ образомъ не только на него самого, но даже и на его лошадей, такъ что я принужденъ былъ высунуться изъ окна и просить его хать бодре, при чемъ общалъ ему дать ‘на чай’ (подъ словомъ ‘чай’ русскіе извозчики разумютъ вс спиртные напитки) двадцать копеекъ. Мои слова произвели на него такое-же ошеломляющее дйствіе, какъ послдняя рчь Бисмарка на Австро-Венгрію. Онъ вытаращилъ на меня глаза и, выразивъ сомнніе, что я нмецъ, стегнулъ лошадей кнутомъ и карета покатилась по кочкамъ, слегка подбрасывая меня. Подъзжая къ одной площади, которая, какъ я посл узналъ, называется Снной, я почувствовалъ такой странный запахъ, что принужденъ былъ прибгнуть къ платку. Теперь, посл пятидневнаго пребыванія въ Петербург, я уже привыкъ, Дженни, къ этому запаху, носящему здсь даже спеціальныя названія, подъ именемъ ‘гутуевскихъ амбре’, ‘выборгскаго душистаго горошка’ и ‘снного букета’, и вдыхаю въ свои легкія этотъ воздухъ совершенно свободно, но первые дни я, признаться, вспоминалъ мое посщеніе полей удобренія и выходилъ на улицу не иначе, какъ съ запасомъ солей. Русскіе, которымъ я выражалъ потомъ нкоторое сомнніе въ благотворномъ дйствіи подобнаго воздуха на человческій организмъ и въ необходимости удобренія улицъ, весело смялись, повторяя свою поговорку: ‘что русскому здорово, то нмцу смерть’, а нкоторые даже доказывали, ссылаясь на ученыя изслдованія спеціальной при дум комиссіи, что этотъ воздухъ полезенъ для слабогрудыхъ, и что вообще, такъ-какъ все на земл происходитъ по вол Провиднія, то дума и не хочетъ слабую человческую волю впутывать въ неисповдимые пути Промысла. Русскіе люди, Дженни, какъ видишь, имютъ похвальную привычку подкрплять свои доводы божественнымъ ученіемъ и поговорками, которыхъ у нихъ очень много, и мн даже указывали на двухъ, весьма уважаемыхъ персонъ, которыя, только благодаря знанію поговорокъ и умнію ими пользоваться, получаютъ такое жалованье, отъ котораго у тебя можетъ закружиться головка.
Рядомъ со мной въ Европейской гостиниц, гд я остановился, живетъ Реуфъ-паша, пріхавшій сюда для ратификаціи мирнаго договора.
Русскіе репортеры вчера цлое утро сновали въ корридор, изыскивая возможность увидать Реуфа-пашу и даже съ нимъ побесдовать, если только будетъ малйшая возможность. Въ качеств знатнаго иностранца, Реуфъ-паша представлялъ, конечно, лакомый кусокъ, на которомъ легко можно выказать не только блескъ и силу фантазіи, но, кром того, и заработать приличный гонораръ. Сегодня я уже прочиталъ въ одной газет отчетъ о свиданіи репортера съ турецкимъ посланникомъ. Это весьма распространенная газета, издаваемая весьма способнымъ, но крайне экзальтированнымъ человкомъ. Ненависть этого издателя къ туркамъ, а отчасти и къ англичанамъ, объясняли мн довольно загадочнымъ и страннымъ происшествіемъ, бывшимъ съ нимъ въ дтств. Разсказываютъ, что однажды одна, извстная въ свое время, колдунья предсказала ему будто-бы, что никто, какъ онъ, завоюетъ Россіи Константинополь и посадитъ на престолъ коканскаго принца, обративъ его сперва въ православіе. Посл этого предсказанія мальчикъ тогда-же далъ клятву завоевать Константинополь и посадить на престолъ коканскаго принца. Прошло много времени и уже зрлый мужъ совсмъ забылъ о своей клятв, какъ вдругъ въ 1875 году къ нему явилась колдунья и напомнила его клятву. Съ тхъ поръ бдный издатель съ большимъ усердіемъ сталъ изыскивать средства къ исполненію клятвы. Уже съ полгода, какъ найденъ былъ подходящій коканскій принцъ, обращенный въ православіе, а къ нему въ воспитатели пріисканъ свдущій, образованный и либеральный наставникъ, но сан-стефанійскій миръ, какъ извстно, помшалъ осуществленію намренія, вслдствіе чего издатель скорбитъ, хотя и не теряетъ надежды.
По словамъ репортеровъ, Реуфъ-паша очень пріятный человкъ, и мало того, что пріятный, но и обходительный, такъ-какъ не только предложилъ репортеру ссть на кресло, но и протянулъ руку. Изъ этого описанія ты, конечно, убдишься, Дженни, какіе восторженные люди русскіе репортеры, какъ они цнятъ даже и такую обычную вжливость, какъ подача руки, и какъ ихъ трогаетъ приглашеніе садиться, данное хотя-бы и турецкимъ знатнымъ иностранцемъ. Только впослдствіи, когда репортеры сдлали мн честь и постили меня, я узналъ, что ласковое съ ними обращеніе со стороны ‘знатныхъ’ персонъ такъ трогаетъ ихъ по той простой причин, что дома русскіе журналисты вообще не пользуются особенными преимуществами, такъ-какъ считаются въ чин ‘разночинца’, что немного повыше дворника и немного пониже околодочнаго {Очевидно, ‘знатный’ иностранецъ введенъ въ заблужденіе, такъ какъ между нашими журналистами есть даже и дйствительные статскіе совтники. Пр. переводчика.}, и, слдовательно, не всегда могутъ разсчитывать на кресло или даже на стулъ. Впрочемъ, долженъ замтить, что между ними есть много весьма респектабельныхъ джентльменовъ.
Реуфъ-паша, между прочимъ, счелъ долгомъ сказать репортеру, что Россія и Турція имютъ много общихъ точекъ соприкосновенія и потому дружба между обоими народами иметъ много шансовъ. Если репортеръ не сочинилъ этой фразы подъ обаяніемъ, весьма, впрочемъ, понятнымъ, привтливости знатнаго иностранка и удобнаго сиднья въ кресл, то, надо сказать правду, Реуфъ-паша весьма любезный человкъ. Онъ хорошо понялъ, что представителю Турціи, которой оставили ровно столько, сколько оставляютъ обыкновенно человку для того, чтобы не совсмъ его раздть,— ничего другого и не оставалось сказать, кром того, что онъ сказалъ.
Я ужъ и не знаю, кто сообщилъ о моемъ прізд (впрочемъ, паспортъ у меня спросили тотчасъ, какъ я пріхалъ въ гостиницу), но только черезъ два дня я еще лежалъ въ постели, какъ въ мою дверь постучали. Я окликнулъ и получилъ отвтъ, что представитель прессы желаетъ меня видть. Я извинился, что еще въ постели и не могу принять, и просилъ прійти черезъ часъ. Въ назначенное время весьма солидный на видъ джентльменъ вошелъ ко мн и отрекомендовался представителемъ той самой знаменитой газеты, которая, если припомнишь, такъ допекала одно время бднаго Дизи, что онъ даже хотлъ подать въ отставку. Нечего теб и объяснять, что я радъ былъ видть представителя этого органа, особенно любимаго въ Россіи чиновниками, и предложилъ по-просту напиться вмст кофе. Представитель ‘газеты’ оказался весьма пріятнымъ джентльменомъ, онъ на своемъ вку много путешествовалъ, былъ въ Индіи, прошелъ пшкомъ Сахару, прохалъ на осл всю Корею, имлъ счастіе представляться многимъ королямъ и принцамъ и показывалъ мн, между прочимъ, окурокъ, данный ему лично покойнымъ королемъ Викторомъ-Эмануиломъ, который онъ хранитъ, какъ святыню, и, боясь потерять ее, держитъ постоянно при себ въ жилетномъ карман. Окурокъ поэтому истрепался, но все еще сохранилъ вс признаки сигарнаго окурка. Я обязательно посовтовалъ почтенному джентльмену сдлать для него футляръ, съ чмъ онъ вполн согласился. Посл того, какъ названный джентльменъ сдлалъ маленькій привалъ въ одномъ изъ оазисовъ сахарійской пустыни, я весьма осторожно постарался навести его на цль посщенія, такъ какъ мн, въ качеств знатнаго иностранца, предстояло еще сдлать нсколько визитовъ. Тогда онъ попросилъ позволенія задавать мн вопросы, и между нами произошелъ слдующій разговоръ:
— Съ какою цлью вы пожаловали сюда, милордъ? Иметъ ли вашъ пріздъ цлью улаженіе затрудненій?
На этотъ вопросъ я отвчалъ уклончиво.
— Думаете ли вы, что нельзя примирить британскихъ интересовъ съ нашими?
— Думаю, что возможно. Впрочемъ, я не хочу въ настоящее время объяснять подробности.
Ты догадываешься, Дженни, что я, въ качеств знатнаго иностранца, не могъ говорить иначе. Иначе какой бы я былъ знатный иностранецъ.
— Въ случа войны будете ли вы посылать къ намъ портеръ?
— Едва ли.
— Боитесь вы за Индію?
— Признаюсь, сэръ, начинаю бояться съ тхъ поръ, какъ ваши ‘газеты’ заявили о томъ, что Индію завоевать, что выпить стаканъ воды — ршительно это и то же, такъ какъ ‘ширь и удаль русскаго солдата’ заставитъ его сдлать шутя прогулку въ Индію. Признаюсь, сэръ, одно время я возлагалъ надежды на недостатокъ вашихъ финансовъ, но ваша почтенная газета окончательно срзала меня, доказавъ, что на что другое, а на войну всегда будутъ деньги.
— Такъ что вы думаете, милордъ, что посл всего этого вашъ кабинетъ призадумается?
— И даже очень!
— Вы уполномочиваете меня сообщить печатно этотъ разговоръ?
— Охотно, сэръ.
Мы дружески простились и на другой день я прочиталъ, Дженни, большой отчетъ о нашемъ свиданіи, при чемъ въ этомъ отчет были приписаны мн такія слова, которыхъ я и не думалъ говорить. Вмст съ тмъ я описывался, какъ весьма привтливый ‘знатный’ иностранецъ, хотя и англичанинъ, и — да проститъ Господь-Богъ почтеннаго репортера — онъ сочинилъ обо мн такую біографію, которая длаетъ честь его фантазіи, но весьма мало похожа на подлинную. Затмъ почтенный репортеръ хвасталъ тмъ, что получилъ будто-бы отъ меня на память трубку, изъ которой курилъ лордъ Пальмерстонъ (оказавшійся въ его отчет моимъ ддушкой), исторія которой тоже доказывала пылкое воображеніе русскихъ. На третій день въ ‘Нив’ былъ помщенъ портретъ Вальтеръ-Скотта съ объясненіемъ, что это я, лордъ Розберри, знатный англичанинъ, пріхавшій будто-бы сюда съ спеціальнымъ порученіемъ. Такимъ образомъ, въ короткое время имя мое сдлалось въ Петербург крайне популярнымъ и я, несмотря на принадлежность свою къ націи ‘торгашей’, сдлался героемъ дня.
Удивительно доврчивые люди эти русскіе, Дженни. Очень ужъ они просты.
Однажды утромъ, прочитавъ газеты, я думалъ, что меня немедленно убьетъ слуга и заслужитъ благодарность отечества, такъ газеты сильно выражали ненависть къ нашей націи, но когда я сказалъ нсколько словъ со слугой, оказалось, что онъ не имлъ никакихъ враждебныхъ намреній и по обыкновенію такъ же поздно приходилъ на мой зовъ, какъ и въ первые дни. Вообще надо теб сказать, что большая часть здшнихъ газетъ весьма горячи къ вншней политик, что же касается внутренней, то о ней он говорятъ очень мало. Происходитъ это, по объясненію одного литератора, вслдствіе весьма сложныхъ причинъ, изъ которыхъ главная — крайняя скромность русскихъ дятелей и нежеланіе ихъ подвергаться хотя бы самымъ горячимъ похваламъ въ печати. Въ этомъ отношеніи скромность ихъ не знаетъ предловъ и бывали даже случаи, что величайшія похвалы на столько оскорбляли ихъ чувство скромности, что длали не мало затрудненій авторамъ. Какъ щекотливы въ этомъ отношеніи русскіе и сколь не любятъ малйшаго намека на похвалы, хотя бы не личныя, а относящіяся вообще ко многимъ, лучшимъ доказательствомъ служитъ слдующій разсказъ, переданный мн однимъ русскимъ. Въ одномъ изъ маленькихъ городковъ (изъ той же скромности имя городка осталось неизвстнымъ) казанской губерніи любители давали спектакль въ пользу Краснаго Креста. Въ первомъ акт означенной пьесы одно изъ дйствующихъ лицъ говоритъ, между прочимъ: ‘Какіе добрые и добродтельные люди наши начальники! Господи, какъ пріятно, что у насъ такъ много добродтельныхъ особъ и мы можемъ по справедливости гордиться передъ Европой!’ Эта весьма скромная сравнительно похвала оскорбила, однако, Дженни, скромность бывшей на представленіи мстной особы и немедленно было приказано не продолжать боле представленія, такъ какъ такая хвастливость противна нравственности, питаетъ гордыню и можетъ дурно вліять на правы. ‘Я уже не говорю, сказала особа,— что вы не пощадили моей скромности, прослужившей ровно сорокъ два года отечеству въ евангельскихъ правилахъ длать одною рукою такъ, чтобы другая о томъ не знала, но я не могу допустить, чтобы граждане, слыша такое неумренное восхваленіе, не вообразили въ самомъ дл, что у насъ все совершенно’. Напрасно распорядители упрашивали особу позволить хотя на этотъ только разъ продолжать пьесу, напрасно представляли, что сія піеса была разршена къ представленію цензурой, напрасно они, наконецъ, обращали вниманіе на то, что зрители заплатили деньги съ благотворительной цлью, разсчитывая увидать цлую пьесу, а не одинъ только первый актъ,— добродтельный русскій былъ неумолимъ. И только, когда распорядители предложили во второмъ акт измнить текстъ пьесы и вложить въ уста одного изъ дйствующихъ лицъ фразу, что не вс начальники добродтельны и потому нечего гордиться, что есть между ними и гршники,— только тогда, Дженни, русскій скромный господинъ позволилъ докончить представленіе и нсколько успокоился {Знатный иностранецъ, какъ кажется, былъ нсколько введенъ въ заблужденіе. Мы не отрицаемъ, конечно, возможности приведеннаго имъ факта, но обстоятельства, сопровождавшія это происшествіе, совпадаютъ съ другимъ фактомъ, разсказаннымъ корреспондентомъ въ 725 No ‘Нов. Врем.’. По словамъ корреспондента выходитъ, что, напротивъ, мстная особа обидлась по слдующему поводу: Въ маленькомъ город казанской губерніи любители давали пьесу Островскаго ‘На бойкомъ мст’. ‘Когда, сообщаетъ корреспондентъ,— въ 1 дйствіи этой комедіи вышелъ на сцену ‘Жукъ’, работникъ Безсуднаго, сказавъ, что капитанъ-исправникъ детъ, и когда Безсудный, отдавая деньги жен, говоритъ: ‘Поди, скажи, что нездоровится, съ похмлья, молъ, головой мается’,— мстная особа вдругъ разсердилась и, едва выждавъ окончанія дйствія, явилась за кулисы, гд и запретила продолженіе пьесы, усмотрвъ въ словахъ Безсуднаго личное для себя оскорбленіе и угрожая тутъ же составить объ этомъ формальный актъ (какъ жаль, что не составила!) Напрасно докладывали особ, что дйствіе происходитъ 40 лтъ назадъ, что нын, при существованіи разъздныхъ отъ земства, ‘особа’ изъ города никуда и никогда не вызжаетъ, о чемъ извстно всмъ и каждому, а слдовательно и подозрній въ длахъ съ дворниками родиться ни у кого не могло, что нын, за полученіемъ земской субсидіи, не представляется и надобности прибгать къ тмъ грубымъ формамъ, къ каковымъ вынуждались прежніе ‘капитанъ-исправники’, и что, наконецъ самъ же онъ разршилъ поставить пьесу и т. п.— Ничто не помогло, особа продолжала юпитерствовать. Кто-то догадался, наконецъ, привезти печатную книгу, изъ коей грозный начальникъ во-очію увидлъ напечатанными т слова Безсуднаго, которыя онъ по своему невднію приписалъ личной выходк исполнявшаго роль. Только тогда онъ сдлался помягче. Разршеніе продолжать пьесу было дано, для уничтоженія же въ публик дурного впечатлнія, произведеннаго грубымъ поведеніемъ Безсуднаго, предложено, чтобы при поднятіи занавса для 2-го дйствія на сцену вышла жена Безсуднаго и, возвращая мужу обратно деньги, заявила бы, что вотъ-де капитанъ-исправникъ не только денегъ не взялъ, но и порядочно-таки поругалъ ее за это’. Прим. переводчика.}.
Вслдствіе такой похвальной черты русскіе журналисты стараются щадить pruderie своихъ соотечественниковъ и избгаютъ внутренней политики, усиленно занимаясь вншней. Притомъ они уврены, что иностранцы до того испорчены, что и чрезмрная похвала, и чрезмрная брань уже боле испортить ихъ не могутъ, вотъ почему они такъ восторженно хвалятъ князя Бисмарка и неумренно бранятъ нашего Дизи. И въ томъ, и въ другомъ случа нечего опасаться дипломатической переписки и, слдовательно, русскіе читатели не остаются безъ матеріала для ежедневнаго чтенія.
Меня поразилъ только слдующій странный фактъ, Дженни: среди именъ издателей можно встртить имена людей всевозможныхъ профессій, начиная отъ военнаго и кончая торговцемъ піявками, но за то имена литераторовъ встрчаются чрезвычайно рдко. Я просилъ объяснить, почему литераторы не занимаются этимъ дломъ, и получилъ въ отвтъ, что длается это въ виду поощренія просвщенія, такъ-какъ издательская дятельность все-таки волей-неволей заставитъ, напримръ, торговца старыхъ платьевъ выучиться правильно писать и, пожалуй, научить тому-же и своихъ родственниковъ. Литераторамъ же это безполезно, такъ-какъ они и безъ того умютъ писать и имъ, слдовательно, нечего въ этомъ оказывать содйствіе. Кром того, торговые люди въ качеств издателей представляютъ еще и большія гарантіи въ томъ, что направленіе изданій можетъ быть предметомъ торговли и, слдовательно, страна иметъ у себя новую отрасль торговыхъ занятій, отчего страна, разумется, можетъ несомннно выгадать. Почтенный русскій обязательно сообщилъ мн списокъ издателей, и изъ этого списка видно, что въ числ издателей находятся: одинъ генералъ, два ветеринара, четыре бакалейныхъ торговца, одинъ биржевой маклеръ, одинъ зубной врачъ, одинъ мозольный операторъ, одинъ содержатель питейнаго дома, три продавца стараго платья, одинъ содержатель балагана, два торговца сырьемъ, пять владльцевъ конскихъ заводовъ и только семь настоящихъ журналистовъ. Такимъ образомъ Россія, какъ видно, не только подражаетъ Европ, но даже и превзошла ее въ этомъ отношеніи. Затмъ редакторы здсь по большей части сами ничего не пишутъ, а лишь подписываютъ газеты, такъ какъ остальное время заняты посщеніемъ мировыхъ судей по разбирательствамъ объ оскорбленіи скромности, крайне щекотливыхъ въ этомъ отношеніи, гражданъ.
Я хотлъ было постить судъ и имть случай видть здшнихъ знаменитыхъ юристовъ, но оказалось, что по недостатку мста попасть въ этотъ день было нельзя (мн, какъ знатному иностранцу, общали на другой же день прислать билетъ), и я похалъ изъ суда во второе страховое общество, гд, какъ мн передавали, въ числ директоровъ находится такой, котораго туристу видть любопытно. Въ качеств знатнаго иностранца, я прошелъ на это собраніе безъ предъявленія акцій, мн предлагали, правда, записать на мое имя акціи, но съ тмъ только, чтобы я подалъ голосъ за избраніе предлагавшаго мн эту сдлку джентльмена, но я, не зная русскихъ законовъ, признаться, побоялся принять подобное предложеніе. Примръ Струсберга хорошо извстенъ въ Европ.
Предсдатель позвонилъ. Засданіе было открыто. Все шло прекрасно. Но когда поднялся вопросъ объ избраніи новаго директора, вмсто того знаменитаго, на котораго туристъ обязанъ взглянуть, то въ собраніи поднялся такой шумъ, какой бываетъ у насъ на Дерби. Однакожъ, собраніе выразило ‘знаменитому’ недовріе, какъ объяснили, вслдствіе того, что онъ, этотъ знаменитый, совершенно нечаянно однажды переправилъ цифру 4 въ 40 (чтобы имть боле голосовъ). Вс думали, что посл недоврія директоръ сейчасъ же скромно опуститъ глаза и провалится сквозь полъ (здсь часто люди проваливаются, такъ что ищутъ, ищутъ, и, несмотря на старанія полиціи, не могутъ отыскать человка, поэтому здсь существуетъ выраженіе: провалился сквозь землю), но, къ общему изумленію, онъ не только не провалился, а, напротивъ, поднялся съ своего кресла, обвелъ яснымъ взоромъ присутствующихъ и сказалъ:
— Хотя, милостивые государи, мн и прискорбно, что большинство противъ меня, но я, какъ человкъ скромный, буду довольствоваться и тмъ, что останусь служить меньшинству.
Тогда почтенные акціонеры страхового общества пришли въ негодованіе:
— Какъ, вы остаетесь!? Ваши поступки разоблачены, и вы остаетесь? Мы васъ не хотимъ!
Но подъ градомъ этихъ восклицаній русскій директоръ остался непоколебимъ, какъ скала. Онъ опять обвелъ яснымъ взоромъ собраніе и, когда нсколько стихъ шумъ, отвчалъ:
— Это, конечно, ваше дло, но я хочу остаться, и откровенно вамъ объясню, почему. Я выбранъ директоромъ на пять лтъ, но прослужилъ всего два года, слдовательно, скажите, господа, по совсти, кто-бы изъ васъ захотлъ лишиться, по крайней мр, 18 тысячъ? Кто изъ васъ, господа, способенъ на такое геройство, пусть выходитъ и я тогда посмотрю, что мн длать!
Онъ хотлъ было продолжать, но гулъ пронесся по зал. Никто, однако, не вышелъ, но поднялся дьявольскій крикъ:
— Вонъ, вонъ! Мы васъ не хотимъ… Это наглость! Ключи, ключи! Отдайте ключи! Дв акціи за ключи!
Но директоръ былъ дйствительно героемъ. Въ качеств кассира онъ не хотлъ разстаться съ врными друзьями — ключами, и, въ отвтъ на гулъ, снова поднялся, трагически сложилъ руки на груди и сказалъ два слова:
— Не отдамъ!
Тутъ поднялся такой шумъ, что я, Дженни, въ качеств внятнаго иностранца, поспшилъ уйти, такъ какъ боялся, какъ-бы комонеры страхового общества не перешли къ боксу. Уходя, я выразилъ свое удивленіе геройскому поступку директора, котораго не могли донять ядра брани, пущенныя акціонерами.
Но мой спутникъ объяснилъ это очень просто и просилъ меня внимательно взглянуть на проходившаго въ это время неустрашимаго директора. Я взглянулъ — и вообрази, Дженни, совершенно ясно разглядлъ, что у него лобъ былъ изъ бронзированной мди. Сообщи пожалуйста объ этомъ феномен мадамъ Тиссо. Не пригласитъ ли она его въ свои музеумъ за приличное вознагражденіе, и тогда, быть можетъ, онъ разстанется съ ключами и русскіе избавятся съ нашей помощью отъ ненавистнаго имъ директора. Сами они едва ли въ состояніи отъ него избавиться.
Сейчасъ пришелъ молодой мой русскій другъ звать меня хать осматривать достопримчательности. Въ качеств знатнаго иностранца, отказаться неловко, а потому ставлю точку и обнимаю тебя.
Многія несомннно прекрасныя стороны моего положенія, какъ ‘знатнаго’ иностранца, имютъ, однако, и свои неудобства. Я сплю очень мало и просто не знаю, куда дваться отъ приглашеній. Особенно длаютъ мн честь здшнія дамы, съ тхъ поръ, какъ узнали, что я умю вызывать духовъ. Между нами сказать, Дженни, о послднемъ обстоятельств я какъ-бы невзначай обмолвился при представленіи одной весьма красивой леди, знаменитой спиритк, проведшей, какъ говорятъ, всю свою жизнь въ тсномъ общеніи съ духами разныхъ особъ загробнаго міра и вслдствіе того весьма богатой и вліятельной. Вскор молва о моей способности разнеслась по Петербургу. Ко мн прізжалъ одинъ извстный спиритъ съ двумя репортерами и просилъ показать хоть одинъ опытъ для опубликованія его во всеобщее свдніе, но я наотрзъ отказался. Многія лэди, и старыя, и пожилыя, и молодыя (преимущественно, однако, пожилыя) настойчиво обращаются ко мн съ просьбами показать имъ мои медіумическія способности, но я, опять-таки, Дженни, отказываюсь, такъ, какъ связанъ договоромъ съ мистеромъ Следомъ, знаменитымъ спиритомъ, проживающимъ здсь и огребающимъ большія деньги съ русской публики. Дло въ томъ, Дженни, что Следъ явился ко мн и откровенно предложилъ мн тысячу фунтовъ съ тмъ, чтобы я не мшалъ ему своей конкуренціей, такъ какъ, по его словамъ, такой красивый и здоровый парень, какъ твои Джонни, несомннно принесетъ ему убытокъ, если тоже станетъ вызывать духовъ.
Спиритизмъ здсь, Дженни, въ большой мод, не только среди дамъ высшаго общества, но даже и между мужчинами, особенно тми, кто ищетъ мста или выгоднаго подряда. Сколько я усплъ замтить, русскіе имютъ большое пристрастіе къ ‘духамъ’ и многіе изъ нихъ положительно утверждаютъ и даже приводятъ факты, что помощь этихъ безплотныхъ существъ, скрывающихся часто въ оболочк очаровательныхъ женщинъ, играетъ важную роль въ жизни этихъ нсколько суеврныхъ людей, однимъ словомъ, безъ помощи ‘духовъ’ русскіе рдко что-либо предпринимаютъ съ надеждой на успхъ.
Мистеръ Следъ, смясь, разсказывалъ мн, что въ послднее время къ нему особенно часто стали здить интендантскіе чиновники и все спрашивали, будетъ-ли война или нтъ, при чемъ выражали нескрываемое желаніе, чтобы была война, если не съ англичанами, то хотя-бы съ болгарами, такъ какъ и въ послднемъ случа патріотическія ихъ чувства, возбужденныя только что окончившеюся войной, все-таки найдутъ себ исходъ.
Признаюсь, Дженни, я-бы не поврилъ такому суеврію среди образованныхъ русскихъ, еслибъ не имлъ случая убдиться въ достоврности разсказа Следа собственнымъ опытомъ. Дло въ томъ, что на-дняхъ, едва я усплъ выбрать удобную минуту, чтобы побриться, какъ мн докладываютъ, что баронъ Гершке фонъ Іозефшталь очень проситъ со мною повидаться. Нечего длать — согласился. Баронъ началъ, конечно, съ извиненій, что обезпокоилъ, и, конечно, перешелъ очень скоро къ предложенію безвозмездно получить пай въ устраиваемомъ имъ обществ по снабженію войскъ персидскимъ порошкомъ, въ случа похода въ Индію. Я ему замтилъ было, что мн, какъ англичанину, не совсмъ прилично участвовать въ подобномъ предпріятіи, но онъ, не отвчая по существу моего замчанія, весело подмигнувъ, сказалъ, что съ удовольствіемъ вмсто одного пая дастъ два. Очевидно, онъ не понималъ смысла моихъ словъ. Тогда я поинтересовался узнать, почему именно онъ хотлъ мн подарить два пая.
— Вы, говорятъ, отлично вызываете духовъ?
— Но какое отношеніе, сэръ, иметъ моя способность къ обществу персидскаго порошка?
Онъ сталъ объяснять мн, что ужъ такъ водится у русскихъ (я, впрочемъ, сомнваюсь, русскій-ли мой гость): надо передъ дломъ посовтоваться съ духами.
— Съ какимъ-же духомъ вы бы хотли посовтоваться?
— А съ духомъ Василія Ивановича, столоначальника въ интендантств (бдняга умеръ три года тому назадъ, не успвъ попасть подъ судъ) и съ духомъ покойной Анны Петровны, содержательницы табачной лавки.
Очень я былъ удивленъ, что русскій баронъ хотлъ совтоваться съ такими неважными духами. Я, впрочемъ, коротко объяснилъ барону, что помочь ему не могу.
— Я три пая дамъ! сказалъ тогда баронъ.
— Прошу васъ, сэръ, прекратить эти разговоры. Я, право, не могу.
— Такъ вы бы, милордъ, прямо бы и сказали, что у васъ Іонъ Іоновичъ былъ и что вы ему уже вызывали духовъ! смясь замтилъ баронъ, прощаясь со мною.
Такъ онъ и ушелъ, увренный, что я вызывалъ духовъ для какого-то Іона Іоновича. Замчательно суеврный народъ, Дженни!
Напрасно, Дженни, везд о насъ пишутъ, что мы драчуны и любимъ боксъ. Русскіе гораздо боле насъ любятъ боксъ, но только не выработали правилъ и потому драки ихъ не имютъ надлежащаго характера. Дерутся они везд, не стсняясь ни временемъ, ни мстомъ, ни пространствомъ. Дерутся и въ общественныхъ собраніяхъ, дерутся въ публичныхъ мстахъ, дерутся на улиц, дерутся дома. Ни полъ, ни возрастъ часто ихъ не останавливаютъ и поэтому у многихъ лэди синяки подъ глазами. Передъ дракой обыкновенно ругаются, при чемъ въ ругательствахъ достигли такого совершенства, что если бы былъ составленъ подробный лексиконъ, то смло можно сказать, что на парижской всемірной выставк онъ занялъ бы первое мсто… Но при этомъ я долженъ заявить, что русскіе незлопамятны и тотчасъ же посл того, какъ обойдутся съ лицами другъ друга, какъ съ завоеванной страной, цлуются другъ съ другомъ. На-дняхъ въ одномъ изъ акціонерныхъ обществъ, гд я имлъ случай быть, одинъ директоръ оторвалъ другому ухо, а другой оторвалъ первому верхнюю губу. Я думалъ, что посл этого пошлютъ за полиціей, но оказалось, что только послали за свинцовой примочкой, и на моихъ глазахъ эти джентльмены помирились, объяснивъ, что все произошло изъ за недоразумнія… Русскіе часто даже держатъ пари не на деньги, такъ какъ въ деньгахъ чувствуютъ недостатокъ, а, такъ-сказать, на собственное лицо, а иногда даже и на другую часть тла.
Посл этого ты, конечно, Дженни, не удивишься, если я теб скажу, что русскіе купцы очень часто ходятъ съ подвязанными щеками и что на улицахъ женщины часто подвергаются опасности получить совсмъ неожиданное привтствіе отъ кавалеровъ.
Вообще надо теб сказать, Дженни, что въ сношеніяхъ съ русскими надо быть весьма осторожнымъ, чтобы не рисковать боксомъ. Разумется, мн, какъ знатному иностранцу, опасности никакой не предстоитъ, но, во всякомъ случа, посщая общественныя собранія, я не забываю надлежащей осмотрительности.
По совсти долженъ признаться теб, что мн очень нравится въ Россіи, хотя, разумется, разлука съ тобой нердко отравляетъ мое веселое житье. Впрочемъ, я утшаю себя тмъ, что поздка моя въ Россію дастъ хорошіе денежные результаты, и я надюсь привезти домой довольно кругленькую сумму.
Въ качеств знатнаго иностранца здсь можно жить весьма весело, пріятно, не испытывая особенныхъ стсненій, особенно, если держишь себя на улицахъ и въ общественныхъ собраніяхъ съ приличіемъ, подобающимъ джентльмену, не входишь въ черезчуръ рискованныя финансовыя предпріятія и не забываешь время отъ времени сказать полисмену, стоящему около гостиницы, нсколько ласковыхъ словъ.
Я уже сообщалъ теб, Дженни, въ одномъ изъ писемъ, что мн съ разныхъ сторонъ и отъ джентльменовъ самыхъ приличныхъ (the most respectable) длались весьма разнообразныя предложенія, сопровождаемыя притомъ комплиментами, что такой красивый молодой человкъ, какъ твой Джонни, въ качеств знатнаго иностранца, обладающаго способностями медіума, весьма свободно могъ бы имть успхъ въ различныхъ длахъ. Но, несмотря на самыя заманчивыя предложенія, я все-таки отказываюсь, хотя мн довольно настойчиво объясняли, что въ длаемыхъ мн предложеніяхъ нтъ ничего рискованнаго. При этомъ, въ доказательство мн указывали какъ на бывшихъ поставщиковъ арміи, мистеровъ Грегера, Горвица и Когана, которые, какъ говорятъ, въ одинъ годъ нажили 60 милліоновъ, такъ и на многихъ другихъ джентльменовъ, столь-же скоро обдлавшихъ свои длишки и притомъ безъ всякаго риска ознакомиться съ бубновымъ тузомъ на спин. (Здсь, Дженни, если человкъ попадется въ предосудительномъ поступк, то ему накалываютъ на спину карточнаго бубноваго туза и съ этимъ знакомъ обязываютъ ходить по улицамъ втеченіи извстнаго періода.)
Хотя русскіе по отношенію къ общественной собственности имютъ чрезвычайно своеобразныя понятія и отличаются замчательнымъ добродушно-фамильярнымъ обращеніемъ съ замками и ключами отъ кассъ и сундуковъ (этой черт русскихъ нравовъ я посвящу современемъ особое письмо), но, въ то же время, они такъ легкомысленны и отважны при поддлк ключей, что впутываться въ эти дла, въ виду недостаточнаго знакомства съ русскими законами и въ виду не особенно комфортабельнаго устройства здшнихъ тюремныхъ полицейскихъ застнковъ я не намренъ, тмъ боле, что и безъ рискованныхъ предпріятій дла мой здсь идутъ, благодареніе Богу, очень хорошо.
Тмъ не мене я продолжаю получать предложенія въ подобномъ род и не дале, какъ недлю тому назадъ, мн было предложено принять участіе въ весьма грандіозномъ предпріятіи, мысль о которомъ несомннно свидтельствуетъ, что въ этой области русскіе безспорно обладаютъ большой творческой фантазіей, несмотря на составившееся въ Европ мнніе, будто русскіе лишены этой способности. Дло шло ни боле, ни мене, какъ о нападеніи на кладовыя государственнаго банка при помощи новйшихъ усовершенствованій въ области техники.
— Насъ будетъ, милордъ, говорилъ мн одинъ изъ учредителей этого предпріятія,— нсколько пайщиковъ. При помощи разрывныхъ снарядовъ мы проведемъ подземный ходъ къ кладовымъ и легко можемъ обработать нсколько милліоновъ. Предпріятіе это, во-первыхъ, врное, а во-вторыхъ, едва ли рискованное {Едва ли нужно объяснять читателю нелпость приводимаго знатнымъ иностранцемъ сообщенія. Мы перевели это мсто, какъ образчикъ тхъ тенденціозныхъ выдумокъ, которыми вообще изобилуютъ иностранныя извстія. Пр. переводчика.}.
— Что врное — я не смю спорить, сэръ, но что касается второго…
— Право такъ, перебилъ меня джентльменъ.— Мы обдумали это дло и просимъ васъ, милордъ, принять въ немъ участіе, какъ просвщеннаго иностранца, который могъ бы взять на себя техническую часть дла. Какъ вамъ не безъизвстно, мы — классики и страдаемъ именно отсутствіемъ техниковъ. А насчетъ риска вы не безпокойтесь. Въ государственномъ банк столько денегъ, что выборка какихъ-нибудь десяти милліоновъ едва ли будетъ замтна.
Ты, Дженни, разумется, вообразишь себ, что я былъ пораженъ, но ты въ этомъ случа впадешь въ заблужденіе, такъ какъ я, пробывъ въ этой гостепріимной стран нсколько мсяцевъ, привыкъ уже къ самымъ фантастическимъ въ этой области проектамъ.
Несмотря, однако, на убдительность доводовъ, я ршительно уклонился отъ участія и даже выразилъ сомнніе предлагавшему мн это джентльмену, по виду весьма обстоятельному, насчетъ успшности задуманнаго предпріятія, такъ какъ изъ его словъ я убдился, что никакой выработанной программы у господъ учредителей не было, а была лишь одна мысль и неутолимое желаніе.
Но вообрази мое удивленіе, Дженни, когда, черезъ три дня посл описаннаго разговора, я проходилъ по Большой Садовой улиц и увидалъ, какъ нсколько землекоповъ преспокойно и на виду у всхъ роютъ канаву по направленію къ государственному банку.
— Что это вы, любезные джентльмены, длаете?— спросилъ я.
Въ скобкахъ скажу теб, что здсь представителей низшаго сословія принято называть ‘любезными’, какъ бы свидтельствуя этимъ названіемъ, что любезности ихъ дйствительно нтъ границъ.
— Канаву роемъ.
— Врно газопроводныя трубы перекладывать?
— Нтъ. Сказываютъ, господа хотятъ вести подкопъ подъ банкъ.
— Какъ подкопъ? Для чего?
— А говорятъ, деньги выкрасть хотятъ!— замтили они такимъ равнодушнымъ тономъ, будто дло шло о самомъ обыкновенномъ дл.
— Это, господинъ, такъ зря болтаютъ!— вступился полисменъ.— Еще ничего неизвстно.
— Ну ужь вы, господинъ городовой, пожалуйста не говорите. Я сама слышала отъ врныхъ людей, что это подкопъ!— замтила одна пожилая дама изъ публики.
— Много вы слышали, сударыня! Хотя бы и подкопъ. Это не наше дло!
Благоразумныя слова полисмена приняты были съ сочувственнымъ одобреніемъ и я пошелъ дале, изумляясь легкомыслію учредителей предпріятія.
На другой день, заинтересованный этимъ происшествіемъ, я снова отправился на то же мсто. Тамъ опять собралась публика и снова копали канаву. Однако, къ вечеру оказалось, что это копали дйствительно для перекладки трубъ, и, такимъ образомъ, вс недоразумнія по этому обстоятельству прекратились. Такъ проектъ и не былъ приведенъ въ исполненіе.
Я по-прежнему занимаю помщеніе въ Европейской гостиниц, хотя, Дженни, и получилъ не мало приглашеній отъ многихъ почтенныхъ семействъ перебраться къ нимъ на жительство, такъ какъ медіумовъ здсь очень почитаютъ. Я отклонялъ предложенія, Дженни, во-первыхъ, не желая стсняться, а во-вторыхъ, имя въ виду отклонить отъ тебя всякое подозрніе насчетъ моей супружеской врности. Обдаю я ежедневно въ гостяхъ, принятъ везд хорошо, и даже полисменъ, стоящій возл гостиницы, отдаетъ мн честь и называетъ не иначе, какъ ‘ваше превосходительство’. Затмъ, я довольно успшно, и не безвыгодно въ матеріальномъ отношеніи, занимаюсь спиритическими опытами. Снова напоминаю теб, дорогая Дженни, что я твердъ, какъ скала, и, несмотря на искушенія дьявола, являющагося то въ вид старой лэди, то въ вид молодой миссисъ съ весьма щекотливыми вопросами относительно духовнаго общенія, я храню образъ твой постоянно въ памяти и, такимъ образомъ, ты можешь быть совершенно спокойна. На дняхъ сочиненные мною стихи и выданные будто бы за стихотворенія съ того свта, удостоились даже перевода. Кром стиховъ я сочиняю цлыя повсти и выдаю ихъ за произведенія духовъ и можешь вообразить себ, он немедленно переводятся и помщаются на страницахъ московскаго журнала ‘Русскій Встникъ’.
Но недавно я долженъ былъ вступить съ издателемъ журнала въ полемику, такъ какъ онъ напечаталъ въ своей знаменитой газет письмо, написанное будто бы съ того свта совмстно генераломъ Аракчеевымъ и извстнымъ въ свое время начальникомъ секретной полиціи Шешковскимъ и переданное будто бы съ того свта ‘знаменитымъ и просвщеннымъ медіумомъ лордомъ Розбери’. Я не могъ не протестовать противъ такой фальсификаціи, такъ какъ ничего подобнаго я не передавалъ. Не желая навлекать на себя какихъ бы то ни было подозрній, я никогда въ своихъ медіумическихъ опытахъ не занимаюсь политикой, а тмъ боле внутренней. Между тмъ письмо, явившееся въ названной газет, занималось именно этими вопросами, и притомъ въ категорическомъ направленіи, соотвтствующемъ именамъ загробныхъ авторовъ письма, которые, по словамъ русскихъ, въ свое время были такими ршительными и радикальными политиками, что до сихъ поръ память о нихъ живетъ среди русскихъ и нердко пугаетъ ихъ, особенно по вечерамъ и по ночамъ.
Сэръ Катковъ хотя и напечаталъ мое опроверженіе, но въ примчаніи къ нему намекнулъ, что мн доврять нельзя, и набросилъ на меня тнь подозрнія, что я отказываюсь отъ своихъ словъ, вовлеченный петербургскимъ обществомъ въ недостойную интригу. Для объясненія, Дженни, этого обстоятельства, я долженъ теб сказать, что, по собраннымъ мною свдніямъ, названный публицистъ съ давнихъ поръ страдаетъ особенной ‘маніей’ видть во всемъ интригу или ковы. Эта манія, несмотря на пользованіе водами и лченіе виноградомъ, до сихъ поръ не покидаетъ бднаго московскаго публициста.
Благодаря моему положенію, какъ знатнаго иностранца и англичанина, я не потерплъ никакихъ непріятностей отъ этого приключенія и не безъ достоинства указалъ ему въ письм, напечатанномъ въ одной изъ петербургскихъ газетъ, на несправедливость его обвиненій, при чемъ, какъ это здсь водится, представилъ аттестатъ, выданный мн изъ полицейскаго участка, въ вдніи котораго я состою.
Мн очень хотлось бы постить Москву и осмотрть ея достопримчательности, въ числ которыхъ сэръ Катковъ составляетъ одну изъ самыхъ крупныхъ, даже, говорятъ, крупне самого Ивана Великаго. Быть въ Москв и не видать сэра Каткова — то же самое, что быть въ Рим и не видать папы, быть въ Берлин и не видать Бисмарка, быть въ Петербург и не видать сэра Краевскаго. Для путешественниковъ, конечно, не сдлать этого было бы непростительно. Но, несмотря на мое желаніе, меня удерживаетъ отъ поздки туда, хоть и съ паспортомъ знатнаго иностранца, нкоторый страхъ за собственные бока. Хоть кто-то въ печати и говорилъ, что московская полиція не только не хуже, но даже лучше петербургской, такъ какъ не мозолитъ глазъ, а, напротивъ, блещетъ своимъ отсутствіемъ,— тмъ не мене я имю основаніе думать, что въ Москв народъ подозрительный и буйный, вслдствіе чего мн, какъ англичанину, да еще ршившемуся вступить въ полемику съ сэромъ Катковымъ, могутъ задать такую встрепку, посл которой даже и запросъ лорда Салисбюри не вернетъ меня къ жизни… Въ Москв, Дженни, по словамъ газетъ, даже и литераторы одержимы буйнымъ духомъ и наклонностью къ боксу. Такъ въ одной изъ газетъ было разсказано, что извстный по своей литературной кровожадности драматургъ Аверкіевъ, имющій названіе ‘убійцы Петра Великаго’ (такими ужасными стихами онъ зарзалъ великаго царя!), во время заутрени передъ Пасхой, когда еще не шла процессія изъ Успенскаго собора, сталъ съ крикомъ сбивать шапки со стоявшихъ впереди его. Когда кто-то замтилъ мистеру Аверкіеву, что такого рода поступки невжественны и что можно напомнить забывшему, можно попросить его снять шапку, но не сбивать ее съ головы, то мистеръ Аверкіевъ отвчалъ на такое замчаніе тмъ же крикомъ, заявляя при этомъ, что ‘сбиваютъ шапки и въ Италіи’. (Русская газета, No 77).
Ты поймешь, Дженни, что посл прочтенія такого извстія, неопровергнутаго мистеромъ Аверкіевымъ, у меня невольно закралась мысль, что при встрч съ этимъ джентльменомъ я, въ качеств англичанина, могу рисковать не только шапкой, но и головой, при чемъ въ вид утшенія могу услышать разв, что такъ привтствуютъ иностранцевъ и на островахъ Фиджи. Буду выжидать случая, когда возможно будетъ предпринять путешествіе съ кмъ-нибудь изъ русскихъ джентльменовъ, а до тхъ поръ боюсь, тмъ боле, что фамильярное обращеніе съ чужими физіономіями въ Москв и особенно въ провинціи въ большомъ ходу. Еще недавно, какъ сообщали газеты, въ одномъ изъ провинціальныхъ мировыхъ судовъ разбиралось дло о ссор, происшедшей между двумя джентльменами, мистеромъ Корвиномъ-Круковскимъ (онъ же мировой судья) и мистеромъ Акуловымъ.
Вообрази себ, Дженни: ссора вышла изъ-за паштета… Газеты не сообщаютъ подробностей, а равно о томъ, какая была начинка въ паштет. Но дло въ томъ, что завязалась ссора. Мистеръ Корвинъ-Круковскій, хотя и принадлежитъ къ почетному сословію мировыхъ судей, но, вроятно, въ виду воинственнаго настроенія, охватившаго почти всю Европу, пожелалъ доказать, что русскій, хотя и не военный джентльменъ, смло идетъ въ атаку противъ физіономіи соотечественника, хотя-бы изъ-за паштетной начинки. Когда, Дженни, сосудъ переполненъ, то и паштетная начинка походитъ на т дипломатическія начинки, подъ названіемъ ультиматумовъ, посл которыхъ льется кровь. Не долго думая, врне — даже совсмъ не думая, почтенный мировой судья ‘взялъ своего противника за правую сторону бороды и въ такомъ вид (видъ, должно быть, былъ очень красивый, Дженни!) вывелъ его въ швейцарскую. Здсь онъ заставилъ его одться и пошелъ за нимъ въ качеств провожатаго (подражая обычаю преслдовать отступающаго непріятеля, Дженни). На улиц онъ ругалъ его воромъ, подлецомъ, силой заставлялъ его бжать (чтобы устроитъ точное воспроизведеніе воинственныхъ реляцій о ‘полномъ бгств’), такъ что тотъ упалъ въ снгъ’.
Свидтельскія показанія вс эти факты подтвердили, хотя все-таки не выяснили, съ какой начинкой былъ паштетъ и не имлъ-ли онъ своимъ видомъ какого-нибудь намека на тотъ паштетъ, ради котораго Дизи собираетъ индійскія войска, а русскіе заводятъ добровольный флотъ. (Мой слуга называетъ его ‘добродтельнымъ флотомъ’, вроятно, въ отличіе отъ военнаго). Буйный мировой судья былъ присужденъ къ тюремному заключенію.
Видишь-ли, Дженни, каковъ духъ даже у мировыхъ судей. Если почтенные джентльмены, обязанности которыхъ заключаются въ разршеніи ссоръ миромъ, сами предпринимаютъ стремительныя атаки и также упорно преслдуютъ при отступленіи, то чего же можно ждать отъ провинціальныхъ джентльменовъ, неимющихъ на ше цпи, свидтельствующей о ихъ мирныхъ наклонностяхъ?
Одно только мн не совершенно понятно въ этомъ обстоятельств. Корреспондентъ газеты, сообщая объ этомъ происшествіи, говоритъ между прочимъ, что мистеръ Акуловъ былъ ‘обруганъ воромъ’, и, такимъ образомъ, какъ-бы считаетъ обозваніе воромъ унизительнымъ. Между тмъ вопросъ о томъ, можно-ли считать названіе воромъ оскорбительнымъ, является здсь, Дженни, вопросомъ спорнымъ и вс ждутъ по этому поводу ршенія сената. Честь возбужденія этого вопроса принадлежитъ мировому създу весьма красиваго и богатаго города Одессы, извстнаго не только своимъ лордъ-меромъ Новосельскимъ, но и процессомъ англійскаго водопроводнаго общества, и статьями нашихъ газетъ о взятой будто-бы большой взятк съ англичанъ (Джонъ-Буль не любитъ, когда берутъ взятку и не исполняютъ общаній!). Мотивами къ возбужденію этого вопроса послужили, Дженни, одесскіе муниципальные выборы. Когда одесскіе граждане выбрали въ гласные одесскаго жителя мистера Пашкова, то другой одесскій житель мистеръ Бернетъ, личный секретарь лорда-мера, громогласно сказалъ: ‘воры выбрали вора!’ причемъ раньше говорилъ, что баллотирующійся гласный ‘воръ, и тотъ кто положитъ ему блый шаръ, будетъ воръ’.
Тогда дло поступило къ мировому судь. Одесскій мировой судья присудилъ мистера Бернета къ тюремному заключенію, но, по словамъ русскихъ газетъ, създъ отмнилъ это ршеніе, признавъ, что въ вышеприведенныхъ словахъ не заключается по отношенію къ избирателямъ ни клеветы, ни оскорбленія, и теперь сенатъ принужденъ разъяснить городу Одесс значеніе слова ‘воръ’. Пока-же, какъ мн сообщили, въ Одесс, на основаніи приговора мирового създа, перестали называть другъ друга ворами, а если кто-либо изъ одесскихъ гражданъ желаетъ кого-нибудь обругать (одесситы очень любятъ браниться!), то называютъ того ‘честнымъ человкомъ’. Оказалось, что эти слова оскорбляютъ еще сильне, чмъ названіе воромъ, почтенныхъ одесскихъ гражданъ, особенно грековъ. Мн передавали за врное, что были частые случаи дракъ изъ-за этого названія и многіе, обруганные такимъ образомъ, жаловались на обидчиковъ въ мировой судъ, обвиняя ихъ въ клевет и оскорбленіи. И създъ за это наказывалъ обидчиковъ, основываясь, вроятно, на томъ, что одесскій лексиконъ и одесскіе нравы имютъ свои особенности.
Такимъ образомъ ты поймешь, почему мн было не совсмъ понятно, что русскій корреспондентъ ршился до разъясненія сената употребить слово ‘воръ’ въ слишкомъ положительномъ смысл и какъ за это не подвергся преслдованію. Русская жизнь, Дженни, представляетъ весьма много интереснаго и надобно много времени, чтобы иностранцу понять ея закулисныя и довольно назидательныя стороны.
Въ качеств туриста, по утрамъ я осматриваю разныя достопримчательности, посщаю судебныя засданія и общія собранія разныхъ частныхъ обществъ (они теперь очень часты и по большой части бываютъ не обыкновенными, а ‘чрезвычайными’, по случаю чрезвычайныхъ покражъ), бываю иногда, если на меня находитъ сплинъ, въ камер у мироваго судьи мистера Трофимова (посщеніе камеры этого почетнаго мироваго судьи можетъ считаться однимъ изъ самыхъ веселыхъ развлеченій), длаю визиты и, какъ я уже сказалъ теб выше, обдаю у кого-нибудь изъ своихъ русскихъ знакомыхъ. Nota bene. Къ слову сказать, русскіе очень любятъ хорошо покушать, мн даже указывали здсь на нсколько джентльменовъ, которые положительно проли значительныя состоянія. Въ карманъ одного Бореля, пикантнйшаго изъ французскихъ поваровъ, ушло нсколько сотъ деревень съ наслдственными парками, лсами, черноземными пашнями и т. п. угодьями…
Сеансы у меня обыкновенно начинаются съ восьми часовъ вечера и продолжаются до полуночи. Я нарочно выбралъ для сеансовъ вечера, такъ-какъ при полутьм въ комнат русскіе леди и джентльмены какъ-то легче настраиваются къ воспринятію таинственныхъ явленій. Обыкновенно, Дженни, я начинаю съ постукиваній, потомъ перехожу къ поднятіямъ стола и креселъ (что при моей геркулесовской сил не составляетъ особеннаго затрудненія) и, наконецъ, къ бесдамъ съ загробными обитателями посредствомъ грифельной доски или карандаша и листка бумаги. Благодаря почтеннымъ профессорамъ Бутлерову и Вагнеру, печатно засвидтельствовавшимъ о достоврности моихъ опытовъ, слава обо мн быстро распространилась. Я показывалъ симъ почтеннымъ ученымъ ногу Александра Македонскаго подъ салфеткой, живого городового въ темномъ углу (онъ былъ, разумется, за приличное вознагражденіе приглашенъ для этой цли), и когда эти многоученые люди были окончательно изумлены, то я попросилъ ихъ закрыть глаза и углубиться въ самихъ себя: когда они это сдлали, я дулъ имъ въ лицо, хваталъ за носы, водилъ по губамъ свернутой изъ бумаги трубочкой и объяснилъ, что это длаютъ духи. Посл всего этого почтенные ученые немедленно составили протоколъ всему ими виднному и слышанному и общали напечатать свои изслдованія въ журнал академіи наукъ. Нечего, кажется, теб и объяснять, Дженни, что многіе русскіе джентльмены, прізжающіе ко мн въ нсколько возбужденномъ посл обда состояніи и возбуждающіеся еще боле при постукиваніяхъ и двигающемся стол, наконецъ впадаютъ въ такой экстазъ, что не только четыре измренія, но даже пять, и даже шесть являются для нихъ самымъ обыкновеннымъ дломъ. Если къ этому прибавлю теб, что въ то самое время, когда возбужденіе моихъ постителей (я принимаю не боле двухъ за-разъ, оно и выгодне, и мене опасно) доходитъ до степени транса, тогда посредствомъ особо устроеннаго механизма раздвигается альковъ въ другую комнату и въ альков появляется очаровательная вакханка въ одежд Клеопатры, нанятая мною для этой цли рижская уроженка нкая Эмма Лепсъ. Нечего и говорить, что означенная Эмма Лепсъ длаетъ соотвтствующія движенія рукой, а джентльмены не сводятъ глазъ съ этой ревельской уроженки, являющейся поперемнно то Клеопатрой египетской, то Аспазіей, то королевой Маріей Антуанетой, то графиней Монтеспанъ… Продержавъ нсколько секундъ Эмму Лепсъ передъ моими кліентами (натурально, она является въ костюм, соотвтствующемъ наибольшей степени изумленія), альковъ задергивается, а ревельская уроженка скрывается въ большомъ шкаф.
Эта не хитрая выдумка привлекаетъ ко мн столько постителей, что я бываю просто затрудненъ и принужденъ уже давно принимать по очереди. Многіе записываются за недлю. Я беру за сеансъ сто рублей. Сеансъ длится минутъ 15, и ты, такимъ образомъ, поймешь, Дженни, что за время съ 8 до 12 часовъ я получаю не мене тысячи шестисотъ рублей кредитными билетами, которые, впрочемъ, скоро будутъ приниматься здсь, говорятъ, не по курсу, а на всъ.
Русскія леди еще боле легковрны, чмъ мужчины, и приходятъ въ состояніе тренса еще скорй. Натурально, я имъ не показываю ревельской уроженки, а взамнъ того показываю носъ Аполлона Бельведерскаго, руку Османа-паши и ногу пвца Капуля, особенно ими любимаго. Только съ русскими леди является затрудненіе въ томъ, что он не довольствуются четвертью часа. Имъ все кажется мало и он просятъ по нскольку разъ показывать ногу Капуля или настаиваютъ, чтобы духъ приподнялъ ихъ совсмъ наверхъ до потолка. Особенно въ этомъ отношеніи назойливы боле престарлыя леди, хотя — долженъ сказать правду — он за лишнее время и платятъ добавочную плату и длаютъ приличные подарки. Такъ вчера супруга одного русскаго купца оставила мн на память дорогой воды перстень за то, что я показалъ ей подъ платкомъ руку конвойнаго грузина, убитаго въ прошлую войну. Она сразу узнала руку и такъ была поражена, что просила показать ей эту руку подъ-рядъ пять разъ.
Здсь, Дженни, какъ видишь, можно длать выгодныя дла и не вступая въ рискованныя предпріятія. Очень ужь просты русскія леди, и немудрено, что здсь расказываютъ объ одномъ итальянц, который, какъ говорятъ, въ два мсяца нажилъ большія деньги, спеціально занимаясь лченіемъ посредствомъ магнетизма.
Я, Дженни, разумется, избгаю такихъ способовъ, довольствуясь поднятіемъ столовъ, стульевъ и бесдами съ духами, и по настоящій день имю уже до 40,000 рублей, которые держу при себ, такъ-какъ ршительно ни въ одинъ изъ банковъ ихъ положить нельзя: того и гляди пропадутъ и вмсто денегъ получишь одну непріятность.
Да хранитъ тебя Господь-Богъ. Оставляю письмо. Сейчасъ начинаются сеансы.
Вчера я, наконецъ, постилъ собраніе знаменитаго общества взаимнаго кредита, гд въ настоящее время испытываютъ разнообразныхъ устройствъ замки, въ видахъ возможно лучшаго огражденія капиталовъ.
Народу въ обществ собралось весьма много. Когда было открыто засданіе предсдателемъ, то на очереди стоялъ вопросъ объ утвержденіи отчета. Тогда нкоторые изъ присутствующихъ членовъ полюбопытствовали попросить разъясненія насчетъ кое-какихъ мстъ отчета, показавшихся неправильными. Чуть только раздались эти робкіе голоса, какъ почтенный предсдатель насупилъ брови и, сложивъ руки на груди, по-наполеоновски, громко сказалъ:
— Я этого не могу дозволить!
Я спросилъ своего сосда, отчего онъ не можетъ дозволить? Но сосдъ мой удовлетворить моего любопытства не могъ. Тогда я обратился къ другому и онъ отвтилъ мн, что въ Россіи чуть только кто попадетъ въ ‘начальники’ (такимъ словомъ русскіе называютъ даже и избранныхъ своихъ лицъ), тотъ можетъ позволять и не позволять, такъ-какъ считаетъ, что законъ писанъ не для начальниковъ.
Я взглянулъ на предсдателя. Дйствительно онъ имлъ видъ ршительный и возсдалъ на своемъ кресл съ такимъ юпитеровскимъ видомъ, будто подъ нимъ было не кресло, а тронъ, и будто самъ онъ былъ не просто предсдатель, а какой-нибудь владтельный принцъ инкогнито.
Хотя не подлежитъ, Дженни, ни малйшему сомннію, что русскіе акціонеры весьма похожи на тонкорунныхъ овецъ и любятъ, когда начальникъ обходится съ ними крутенько (‘безъ этого нельзя!’ обыкновенно говорятъ они. ‘Иначе мы, пожалуй, вмсто собранія устроимъ афинскій вечеръ!’), но тмъ не мене отказъ на такія скромныя требованія вызвалъ неудовольствіе… Вслдъ за вышеприведеными словами раздалось сперва чиханье, потомъ раздался кашель и, наконецъ, мало-по-малу поднялся сперва ропотъ, потомъ шумъ…
Предсдатель сталъ звонить, но шумъ увеличивался.
Тогда сэръ Бабстъ окончательно вообразилъ, что онъ не сэръ Бабстъ, а, по крайней мр, неограниченный монархъ одного изъ среднеазіатскихъ государствъ, и — вообрази себ мое удивленіе, Дженни,— въ отвтъ на этомъ шумъ встаетъ и заявляетъ, что онъ, божіей милостью и волею народа, король взаимнаго кредита и что поэтому граждане обязаны повиноваться, сообразуясь съ конституціей названнаго общества. Если-же они этого не сдлаютъ, то онъ, какъ ему это ни жаль, а закроетъ собраніе..
Но было поздно… Уже у русскихъ гражданъ, обыкновенно смирныхъ, разбушевались страсти. Поднялся такой адскій гамъ, что я, Дженни, въ первую минуту подумалъ, что сейчасъ приступятъ къ боксу. Этотъ бшеный шумъ, среди котораго раздавались тысячи голосовъ, конечно, не могъ быть заглушенъ маленькимъ звонкомъ вновь объявившагося короля Бабста 1-го и онъ съ истинно королевскимъ величіемъ, возсдая на возвышеніи, съ презрительной улыбкой смотрлъ, какъ подъ нимъ бушуетъ море человческихъ страстей. А шумъ негодованія на короля растетъ и растетъ (какъ я потомъ узналъ, члены были обижены: зачмъ онъ объявилъ себя королемъ, и зачмъ не допускалъ проштудировать отчетъ). Раздаются крики довольно недвусмысленнаго характера.
Тогда, Дженни, кто то изъ членовъ, чтобы спасти диктатора, вдругъ такъ закричалъ ‘городовой’, что этотъ звонкій голосъ до сихъ поръ стоитъ у меня въ ушахъ и не можетъ быть вытсненъ никакими усиліями.
‘Го-ро-до-вой!’ пронеслось по зал.
И въ мигъ явился городовой, самый обыкновенный, Дженни, городовой изъ отставныхъ унтеръ-офицеровъ. Онъ пробрался на середину залы, поклонился, по обычаю, на три стороны и произнесъ наидобродушнйшимъ образомъ:
— Кого прикажете брать?
Тотчасъ-же все смолкло, и даже самъ Бабстъ 1-й сталъ посматривать, гд лежитъ его шляпа.
— Почтенный блюститель! сказалъ тогда ему одинъ изъ членовъ.— Брать никого не нужно, зачмъ брать, а разсудите вы насъ съ нашимъ диктаторомъ. Сами мы не можемъ!
— Отчего-жь не разсудить, мы для порядка, значитъ, приставлены… Пойдемте-ка, господа, вс въ участокъ. Тамъ всхъ васъ разберутъ!..
Вс мы пошли въ участокъ большой, длинной процессіей (дорогою я улизнулъ) и дйствительно, какъ я узналъ, тамъ скоро разобрали дло, посовтовавъ Бабсту называться не королемъ, а господаремъ, а членамъ не утруждать городового отвлеченіемъ отъ прямыхъ его обязанностей.
Посл этого сэръ Бабстъ позволилъ обсуждать отчетъ и — вообрази себ — оказалось, что отчетъ-то и въ самомъ дл не совсмъ-то правиленъ, особенно въ тхъ статьяхъ, гд было отчислено вознагражденіе директорамъ. Такъ отчета и не утвердили… {Весь этотъ эпизодъ неправильно переданъ знатнымъ иностранцемъ. Это правда, что на общемъ собраніи членовъ взимнаго кредита кто-то крикнулъ, что надо послать за полиціей, но за полиціей, однако, не посылали. Точно также преувеличиваетъ знатный иностранецъ, утверждая, что г. Бабстъ провозгласилъ себя королемъ. Этого не было. Прим. переводчика.}.
Ахъ, Дженни, если-бъ ты знала, какъ падаетъ быстро курсъ здшнихъ билетовъ (я вдь за сеансы получаю билетами), то ты поняла-бы мое безпокойство, съ которымъ я ежедневно просматриваю телеграммы и биржевую хронику. Несмотря, однако, ни на стремительное паденіе рубля, ни на общія жалобы на финансовое положеніе, весьма значительная часть прессы не боится воины, разсчитывая на то, что русскіе люди отдадутъ и послднее для защиты своей чести.
Надо, однако, тутъ замтить, Дженни, что здшніе публицисты, защищающіе честь русскаго народа, имютъ привычку (конечно, похвальную) говорить отъ имени народа и во имя народа при всякомъ случа, какъ только заходитъ рчь о какихъ-нибудь расходахъ и сопряженныхъ съ ними жертвахъ — натурой или деньгами, при чемъ вполн разсчитываютъ на готовность, не спрашивая даже о ней, увренные, что если съ него что потребуютъ, то онъ безпрекословно исполнитъ и отдастъ не только послднее, но даже и пообщаетъ отдать то, чего нтъ.
Что же касается готовности общества отдать не только послднее, но даже частицу избытковъ, то о ней публицисты избгаютъ много говорить, вполн убжденные, что оно и безъ напоминаній суметъ поддержать національную честь и, въ случа неимнія свободныхъ капиталовъ, многіе джентльмены-патріоты не затруднятся прибгнуть къ какой-нибудь касс и внесутъ небольшой процентъ на патріотическое дло.
Здсь между весьма многими распространено мнніе, что русскимъ терять нечего и что поэтому и войны бояться нечего. Русскій простой человкъ неприхотливъ въ своихъ потребностяхъ, говорятъ они, особыхъ избытковъ не иметъ, слдовательно, для него не можетъ быть страшна война.
И точно, Дженни, едва-ли найдется въ мір народъ мене прихотливый, чмъ русскіе сельскіе граждане. Потребности у нихъ самыя ограниченныя. Я постилъ, недлю тому назадъ, съ однимъ русскимъ джентльменомъ русскую деревню (верстахъ въ ста отъ Петербурга) и просто пришелъ въ умиленное изумленіе при вид скромности обстановки ихъ жизни. Несмотря на незначительность ихъ достатковъ, несмотря на пожары, часто опустошающіе ихъ жилища съ соломенными крышами, несмотря на волковъ, подающихъ нердко не только ихъ скотъ, но и ихъ собственныхъ дтей, несмотря на все это, по своей несказанной доброт, они еще удляютъ часть своихъ достатковъ своимъ непосредственнымъ начальникамъ. Это обыкновеніе, поощряемое, конечно, начальниками въ видахъ поддержанія такой похвальной патріархальной черты русскаго народа, до того вошло въ привычку, что если находятся люди, отступающіе отъ такого обыкновенія, то это кажется чмъ-то строптивымъ, заслуживающимъ увщанія. Сколь, Дженни, трогательны и просты эти взаимныя отношенія, ты можешь видть изъ слдующаго описанія, переведеннаго мною изъ русской провинціальной газеты ‘Кіевлянинъ’. По словамъ ея, ‘въ нкоторыхъ селахъ Подолья, особенно въ бр—мъ узд, существуетъ давній обычай предъ свтлыми праздниками длать сборъ яицъ для станового пристава, его помощника, тысяцкаго и т. п. властей. Обычай этотъ исполняется изъ года въ годъ съ самою строгою правильностью, несмотря ни на какую перемну лицъ, для которыхъ, впрочемъ, упомянутый обычай всегда представляется не больше, какъ ‘безвиннымъ крестьянскимъ заведеніемъ’. Сборы яицъ производятъ сотскіе съ десятскими. Каждая хозяйка, у которой есть хоть одна несущаяся курица, обязана дать два-три яйца. Отказаться нельзя. Отказъ равнялся-бы возмущенію, за которое можно впасть въ немилость на цлый годъ. Но случаи отказа бываютъ такъ рдки и до того кажутся выходящими изъ ряда вонъ, что про отказавшую хозяйку все село вдругъ узнаетъ и нисколько не возмущается, когда затмъ на какую-нибудь общественную повинность, сверхъ очереди, вызываютъ лишнихъ два-три раза изъ того дома, гд не дали яицъ ‘въ станъ’. Такая мра или подобная ей всегда, почти, вразумляетъ непокорныхъ и вмст служитъ острасткой для всхъ односельчанъ, а потому сборъ яицъ всегда ведется самымъ исправнымъ образомъ’.
Само собою разумется, что подобныя отношенія, свидтельствующія о взаимной любви между начальниками и подчиненными, сказываются не только въ вид яичнаго сбора, но и относительно многихъ предметовъ. Такъ, напримръ, Дженни, корреспондентъ ‘Голоса’ сообщаетъ, что въ бердичевскомъ узд одинъ крестьянинъ, распахивая свое поле, нашелъ кладъ, состоящій изъ трехсотъ штукъ старинныхъ серебряныхъ монетъ большого калибра. Монеты находились въ глиняномъ горшк, который при удар сохой разбился. Крестьянинъ подобралъ монеты и унесъ ихъ домой, гд и спряталъ, до поры, до времени, никому не говоря о своей находк. Спустя нсколько времени, какимъ-то способомъ провдалъ объ этомъ мстный арендаторъ корчмы, еврей, и сталъ употреблять всевозможные ухищренія и подходы, чтобъ выманить у крестьянина найденный кладъ. Но когда вс употребленные къ этому способы не увнчались успхомъ, еврей прибгъ къ другимъ уловкамъ: онъ донесъ объ этомъ мстному волостному писарю. Волостной писарь началъ стращать крестьянина доносомъ начальству, доказывая, что о всякомъ найденномъ клад надо немедленно доносить. Напуганный угрозами волостного писаря, крестьянинъ отдалъ писарю кладъ, а писарь положилъ его въ собственный карманъ. Но, къ несчастью писаря, такъ ловко воспользовавшагося кладомъ, узналъ о клад писарь сосдней волости, который, въ свою очередь, сталъ стращать своего собрата доносомъ на него куда слдуетъ, если онъ не подлится съ нимъ поровну. Нечего длать, надо длиться: и одинъ, и другой получили по 140 монетъ, а еврею-корчмарю за маклерство дали двадцать монетъ. Кажется и конецъ. Но, какъ на грхъ, провдалъ объ этомъ еще и мстный становой приставъ, которому, какъ говорятъ, любителямъ старинныхъ монетъ (волостнымъ писарямъ) пришлось дать каждому по тридцати монетъ. Но любители старинныхъ монетъ, производя длежъ, совершенно забыли о лиц, нашедшемъ кладъ, а это лицо, возмутившись уже очень своеобразнымъ длежомъ, подало, какъ говорятъ, жалобу судебному слдователю’.
Конечно, въ данномъ случа евангельской любви къ ближнимъ представилось уже слишкомъ большое испытаніе, но, какъ видишь, если-бы не черезчуръ свободный длежъ, то едва ли русскій крестьянинъ ршился бы подать жалобу.
Такіе патріархальные обычаи, Дженни, въ этой стран подаютъ поводъ даже къ весьма забавнымъ происшествіямъ. Такъ, любовь къ полюбовному длежу дала поводъ къ сл, дующему событію, сообщаемому ‘Тифлискимъ Встникомъ’, случившемуся въ город Ставропол: ‘Дня за два или за три до рыбнаго праздника Благовщенія, рано утромъ, приходятъ на нижній базаръ частный приставъ Я—скій съ полицейскими и первымъ дломъ заарестовываютъ дв бочки волжской рыбы, подъ тмъ предлогомъ, что она тухлая и къ употребленію никуда негодная. Для испытанія этой рыбы немедленно приглашенъ былъ городской врачъ Т—въ. Послдній, какъ ни морщилъ лобъ и ни корчилъ рожу, все-таки не посмлъ предъ цлою толпою дать положительнаго заключенія о недоброкачественности заарестованной рыбы. Несмотря, однако, на это, по слову пристава, рыба взваливается на фуры и, при оглушительномъ вопл хозяевъ, отправляется на полицейскій дворъ, а утромъ слдующаго дня объ ея уничтоженіи составленъ былъ протоколъ и подписанъ какъ приставомъ, так и врачемъ. Но прежде, чмъ протоколъ этотъ былъ приведенъ въ исполненіе, одному шутнику-чиновнику взбрела въ голову мысль сварить немного испорченной рыбы. Задумано — сдлано. Приготовленную рыбу шутникъ пробуетъ сначала самъ, даетъ отвдать другимъ, кормитъ затмъ помощника полицеймейстера, и — о, ужасъ!— рыба хоть куда, какъ будто сейчасъ наловлена въ Волг и сварена… Скандалъ, да и только… Докладываютъ объ этомъ полицеймейстеру. По его распоряженію немедленно созывается консиліумъ, который, по долгомъ размышленіи, остановился на слдующемъ план: пригласить на другой день посл праздника, т.-е. 26 марта, мирового судью для осмотра на мст рыбы и разбора дла. Наступаетъ 26 число. Страшно показалось приглашать мирового судью: дурная исторія можетъ огласиться черезъ то еще больше и дойти, пожалуй, до свднія высшаго начальства. Нельзя-ли извернуться какъ-нибудь иначе? Стали думать и вотъ что выдумали: въ тотъ же день вызываютъ въ полицію злополучныхъ хозяевъ и любезно возвращаютъ имъ заарестованную рыбу, но при этомъ отбираютъ отъ нихъ подписки, что они не остаются въ претензіи на неблаговидныя дйствія полиціи и не станутъ искать съ нея убытковъ’.
Я могъ бы привести теб, Дженни, массу примровъ, но ограничиваюсь этими.
Съ такимъ народомъ, Дженни, потребности котораго такъ ограничены, дйствительно, война не страшна, и я не удивился, когда нкто графъ Сологубъ совтовалъ добровольный русскій флотъ устроить на обязательную подписку. Казалось бы съ перваго взгляда, что добровольность и обязательность — понятія несовмстимыя, но оказывается, что это такъ. Я не думаю, чтобы проектъ графа Сологуба былъ принятъ, но я обращаю только твое вниманіе, Дженни, на увренность, съ которою этотъ почтенный графъ длаетъ синонимами два разныя понятія по отношенію къ простымъ русскимъ людямъ, убжденный, что если становой станетъ просить добровольное пожертвованіе, то оно въ глазахъ добрыхъ русскихъ людей уже станетъ обязательнымъ.
Возвращаясь изъ деревни, мы чуть было не сдлались жертвою волковъ. Они гнались за нами до самаго Петербурга и оставили насъ только тогда, когда городовой общалъ посадить ихъ въ такъ называемую здсь кутузку.
Что волки здсь дерзки, ты можешь судить изъ того факта, что недавно недалеко отъ Шлисельбурга волчица искусала крестьянина, одну женщину и одну двочку. Не забудь, Дженни, что Шлисельбургъ очень близокъ отъ столицы. Одинъ изъ статистиковъ сообщилъ недавно, что въ одномъ волховскомъ узд (орловской губерніи) въ прошломъ году истреблено волками: лошадей — 108, рогатаго скота — 44 головы, жеребятъ — 234, телятъ — 137, овецъ — 635, свиней — 300, гусей — 166, утокъ — 85, собакъ дворовыхъ — 171, всего истреблено боле чмъ на 5,200 рублей. Въ 1876 году причинено ими же убытка крестьянскому хозяйству на 6,066руб. 38 коп., а въ 1874 и 1875 годахъ на 13,201 руб. 97 1/4 коп. Слдовательно, за четыре послдніе года одинъ болховскій уздъ заплатилъ ‘волчьяго налога’ около 25,000 рублей’.
Въ этой статистик перечисленъ скотъ, а сколько погибло людей, объ этомъ она не упоминаетъ.
Цлую тебя безъ счета.
Чмъ боле я живу въ этой гостепріимной стран и чмъ боле знакомлюсь съ русскими нравами, тмъ боле я восхищаюсь, Дженни, той патріархальностью, которая — увы!— въ другихъ странахъ осталась однимъ воспоминаніемъ. Что ни день, то въ здшнихъ газетахъ извщаютъ о покражахъ всевозможныхъ предметовъ, движимыхъ и недвижимыхъ, имющихъ какую-либо цнность. Преимущественно опустошаются общественныя кассы, но не оставляются безъ должнаго вниманія и прочіе предметы, особенно заготовляемые въ большомъ количеств, какъ-то: мука, крупа, овесъ, сно, сукно и пр. Сперва я былъ крайне удивленъ этимъ обстоятельствомъ и полагалъ, что факты покражи составляютъ единичныя явленія и производятся спеціалистами въ род нашихъ лондонскихъ мазуриковъ высшей школы, но скоро убдился, что эта профессія не иметъ въ Россіи такого предосудительнаго характера и что подобныя занятія составляютъ почти повсемстное явленіе среди многихъ русскихъ джентльменовъ, пользующихся цензомъ, дающимъ право на завдываніе кассой, или на заготовку матеріаловъ, или на присмотръ за всми подобными длами.
По понятіямъ названныхъ выше джентльменовъ ‘касса’, ‘казна’ и т. и. составляютъ нчто въ род мифической золотой курицы, не пользоваться которой можетъ либо непроходимый дуракъ, либо совсмъ лнивый человкъ, тмъ боле, что пользованіе это не всегда влечетъ за собою непріятныя послдствія, особенно если при пользованіи не обнаруживать слишкомъ большой поспшности и алчности.
Я пробовалъ уяснить себ причины такой, можно сказать, непримиримой вражды, существующей къ кассамъ, и посл тщательныхъ разспросовъ узналъ, что вражда эта восходитъ къ отдаленнымъ временамъ (не могу сказать, ране русскаго царя Гороха или посл него) и съ особенной силою свирпствуетъ теперь, когда, посл отмны крпостного права и съ развитіемъ кассъ, жизнь многихъ джентльменовъ стала боле или мене въ зависимости отъ собственной ловкости и умнья такъ очистить кассу, чтобы не подлежать отвтственности.
Но не столько удивительна такая вражда, сколько наивная первобытность пріемовъ, употребляемыхъ, Дженни, при этомъ, и я не разъ думалъ, что если бы наши лондонскіе артисты высшей школы, заручившись приличными рекомендаціями, пріхали сюда и приняли бы въ свое завдываніе кассы, то въ самое короткое время въ этой обширной имперіи не осталось-бы ни одного фартинга. Въ наивной простот пріемовъ, употребляемыхъ здсь при опустошеніи, какъ нельзя боле сказывается добродушный и, можно сказать, любезный характеръ русскаго человка. Здсь не только черпаютъ привольной рукой (не даромъ и поговорка русская свидтельствуетъ, что своя рука — владыка), но, надо отдать справедливость, охотно длятся съ другими и не стсняются самымъ добродушнымъ образомъ показывать, что съ кассами обходятся фамильярно, причемъ о Сибири и о мстахъ не столь отдаленныхъ забываютъ совершенно. Чтобы ты могла, Дженни, судить о русскомъ юмор, выразившемся въ этомъ названіи, замчу теб, что ‘мстами не столь отдаленными’ здсь называютъ, напримръ, городокъ Колу въ архангельской губерніи, находящійся отъ Петербурга въ разстояніи 2,140 верстъ, а отъ Москвы въ разстояніи 2.242 верстъ. Посл этого ты можешь себ вообразить, какъ далеки должны быть мста отдаленныя.
Въ теченіи моего двухмсячнаго пребыванія совершено нсколько милліонныхъ неосторожныхъ покражъ изъ разныхъ банковъ (я уже не говорю о боле незначительныхъ покражахъ) и наивные пріемы этихъ покражъ вс одни и т же. Кассиръ бралъ, а начальники хотя и повряли кассу, но вслдствіе престарлости и безтолковости бутылочныя стекла и булыжники принимали за соверены, а газетные обрзки за облигаціи. Замчательно, Дженни, что по большей части членами разныхъ правленій бываютъ престарлые джентльмены, не моложе 55 лтъ, слабоумные, хромые, косые, страдающіе эмфиземой и астмой. Нечего и говорить, что многіе изъ нихъ по слабоумію добродушны какъ младенцы, поэтому ихъ и зовутъ здсь ‘божьими младенцами’. И только тогда, когда одинъ кассиръ сталъ здить по городу въ золотой карет, имя свиту изъ двнадцати разныхъ націй дамъ, тогда только престарлые джентльмены, обязанные наблюдать за кассой, стали длать выкладки: можно ли на шесть тысячъ ежегоднаго содержанія кататься въ золотой карет и имть двнадцать дамъ въ свит? И такъ какъ выкладки показали, что нельзя, то ршили прежде всего объ этомъ спросить кассира, дабы его не обидть, такъ какъ онъ былъ весьма респектабельный джентльменъ и камеръ-юнкеръ. Когда спросили названнаго кассира о золотой карет и двнадцати дамахъ, то этотъ джентльменъ отвтилъ, что карету онъ пріобрлъ по случаю и что дамы здятъ за нимъ изъ одной привязанности. И что же думаешь, Дженни? Почтенные члены правленія разсыпались въ извиненіяхъ и настоятельно просили кассира не оставлять кассы. Тогда кассиръ, видя такое къ себ вниманіе, пожелалъ отплатить имъ тмъ же и сталъ имъ при ревизіяхъ показывать не газетную бумагу, а цвтную, и ревизоры были вполн ею удовлетворены. Но черезъ нсколько времени прошелъ слухъ, что тотъ же кассиръ (такъ велико было его легкомысліе, Дженни!) устраиваетъ у себя греческіе вечера, поразительные но блеску и великолпію, на которыхъ бываютъ избранные джентльмены здшняго общества. Одинъ изъ почетныхъ членовъ правленія инкогнито постилъ этотъ вечеръ, но на вопросъ о томъ, что тамъ было, только краснлъ и просилъ не напоминать объ этомъ, при чемъ заврялъ, что самъ кассиръ прекрасный человкъ, а общество, посщающее его, самое избранное.
Прошло еще нсколько времени, а легкомысленный кассиръ не унимался и однажды въ компаніи съ веселыми товарищами сжегъ до тла одно загородное увеселительное заведеніе, по добровольному соглашенію съ хозяиномъ оного, заплативъ за это развлеченіе громадную сумму денегъ, не говоря уже о наградахъ, розданныхъ имъ прислуг и полисменамъ, присутствовавшимъ при этомъ для наблюденія за порядкомъ {Очевидно, канвой для этого фантастическаго разсказа ‘знатнаго иностранца’ послужили слухи объ извстной исторіи Юханцева въ Обществ взаимнаго поземельнаго кредита.}.
Эта во-истину нероновская затя, которая могла прійти только въ голову скучающаго русскаго джентльмена, заставила о себ говорить. Многіе хвалили выдумку и вспоминали, что давно русская золотая молодежь не проявляла подобной ширины и удали русской натуры. Невольно припоминали давно прошедшія времена, когда бывало, въ видахъ развлеченія, затравливали людей собаками и проигрывали въ карты по нсколько тысячъ живыхъ душъ. Сравнивая потхи русской блестящей молодежи за послднее время, многіе, пожившіе на своемъ вку, старые джентльмены находили, что послдняя забава далеко оставляла за собой обычныя забавы порядочныхъ джентльменовъ, въ род подаванія, напримръ, на блюд au naturel французскихъ дамъ, прізжающихъ сюда для составленія фортуны. Такая забава особенно была въ мод немедленно посл выдачи выкупныхъ свидтельствъ (это, Дженни, процентная бумага).
Несмотря, однакожъ, на такое впечатлніе, ‘божіи младенцы’ общества, въ которомъ хранилъ кассу русскій молодой затйникъ, испугались и собрали экстренное засданіе, на которомъ пришли къ ршенію сдлать ревизію кассы, но чтобы, по слпот и глухот многихъ изъ нихъ, не ошибиться и не принять цвтной бумаги или тряпья за облигаціи и акціи, пригласили въ помощь молодыхъ людей, способныхъ отличить кукушку отъ ястреба. Нечего, я думаю, и говорить, что въ касс не досчитались нсколькихъ милліоновъ, вмсто которыхъ нашлось рублей на тридцать цвтной бумаги и рублей на пять черепковъ и бутылочнаго стекла.
Кассира въ то время въ касс не было и потому отправились къ нему на квартиру.
Говорятъ, Дженни, что въ квартир они нашли такую роскошь, что, несмотря на дурное состояніе духа, въ которомъ находились ‘божіи младенцы’, они долго еще посл этого удивлялись изысканному комфорту и изящной изобртательности вкуса русскаго кассира. Особенно поразили ихъ литые изъ золота подсвчники, красивыя звриныя головы изъ серебра съ дорогими брилліантами вмсто глазъ, роскошныя картины, въ числ которыхъ, между прочимъ, были и портреты всхъ членовъ правленія въ дорогихъ рамкахъ, обдланныхъ настоящимъ серебромъ и украшенныхъ внками, на которыхъ вмсто листьевъ были ослиныя уши. Полюбовавшись на роскошь пріемныхъ комнатъ, они вошли въ кабинетъ и тамъ застали хозяина. Онъ лежалъ на кушетк — такъ-какъ чувствовалъ себя не совсмъ здоровымъ — и читалъ французскую книгу. При появленіи гостей молодой человкъ принялъ ихъ съ подобающимъ имъ уваженіемъ и просилъ садиться. Сконфуженные ‘божіи младенцы’ не знали, съ чего начать рчь, и хлопали глазами, поглядывая другъ на друга, тогда затйливый молодой человкъ, желая пріободрить своихъ гостей, подавилъ въ стн пуговку и вдругъ въ кабинет раздались звучные, пріятные звуки хора ‘Старичковъ’ изъ оперы Гуно. Звуки шли изъ стны, гд вдланъ былъ органъ.
‘Божіи младенцы’ были изумлены и сидли, какъ очарованные. Когда кончилась пьеса, то они все-таки не ршались начать, такъ что молодой хозяинъ, видя ихъ неловкое положеніе, заговорилъ первый и освдомился о причин посщенія.
— Видите ли… началъ было одинъ изъ почтенныхъ джентльменовъ побойчй и мене другихъ страдавшій одышкой.— Конечно, сэръ, вы сами поймете… И я былъ молодъ…
— Ваше превосходительство! перебилъ тогда другой, видя, какъ затрудняется въ изложеніи своихъ мыслей его товарищъ.— Вамъ докторъ прописалъ какъ можно мене говорить и потому позвольте мн выразить отъ лица всхъ наше недоумніе достоуважаемому хозяину… Вы, конечно, сэръ, пошутили… Годы ваши такіе, что располагаютъ къ шутк… Мы и сами въ свое время любили пошутить…
Вс ‘божіи младенцы’ подхватили послднія слова и проговорили:
— Мы и сами въ свое время…
И вслдъ затмъ снова приготовились слушать.
Но у второго джентльмена, начавшаго рчь, была страняная особенность. Если его перебивали, то онъ уже забывалъ о томъ, что слдовало сказать дальше. Онъ укорительно взглянулъ на товарищей и сказалъ:
— Вдь вы, господа директоры, знали, что меня нельзя перебивать! Вотъ теперь я и позабылъ, что хотлъ сказать!
— Вспомните, ваше превосходительство!
