Письма, телеграммы, надписи. 1889-1906, Горький Максим, Год: 1906

Переписка
Время на прочтение: 126 минут(ы)
Скачать в PDF
M. Горький. Собрание сочинений в тридцати томах
Том 28. Письма, телеграммы, надписи. 1889-1906
М., ГИХЛ, 1954

СОДЕРЖАНИЕ

1. Л. H. Толстому. 25 апреля [7 мая] 1889
2. Г. И. Успенскому. Декабрь 1889
3. Г. А. Плетневу. 14 [26] февраля 1892
4. В. Т. Короленко. 17 [29] октября 1894
5. Н. К. Михайловскому. Ноябрь—декабрь 1894
6. В. Г. Короленко. 15 [27] марта 1895
7. В. Г. Короленко. До 18 [30] марта 1895
8. В. Г. Короленко. 12 [24] апреля 1895
9. В. Г. Короленко. Около 20 апреля [2 мая] 1895
10. В. Г. Короленко. Начало [середина] августа 1895
11. В. Г. Короленко. 3 [15] октября 1895
12. Н. Ф. Анненскому. Декабрь 1895
13. В. Г. Короленко. Не ранее 9 [21] декабря 1896
14. Н. Ф. Анненскому. Март 1897
15. Е. П. Пешковой. 12 [24] октября 1897
16. В. С. Миролюбову. Конец декабря 1897 или начало января 1898
17. С. П. Дороватовскому. После 27 февраля [11 марта] 1898
18. С. П. Дороватовскому. После 16 [28] марта 1898
19. В. С. Миролюбову. До 15 [27] апреля 1898
20. В. С. Миролюбову. После 5 [17] апреля 1898
21. С. П. Дороватовскому. После 7 [19] апреля 1898
22. С. П. Дороватовскому. 19 или 20 апреля [1 или 2 мая] 1898
23. Е. П. Пешковой. 14 или 15 [26 или 27] мая 1898
24. Е. П. Пешковой. 17 [29] мая 1898
25. С. П. Дороватовскому. 11 или 12 [23 или 24] августа 1898
26. Ф. Д. Батюшкову. 11 или 12 [23 или 24[ августа 1898
27. С. П. Дороватовскому. 29 августа [10 сентября] 1898
28. Ф. Д. Батюшкову. 26 или 27 сентября [8 или 9 октября] 1898
29. С. П. Дороватовскому. Начало [середина] октября 1898
30. Ф. Д. Батюшкову. 8 или 9 [20 или 21] октября 1898
31. С. П. Дороватовскому. После 10 [22[ октября 1898
32. В. С. Миролюбову. Первая половина [вторая половина] октября 1898
33. В. С. Миролюбову. 12 или 13 [24 или 25] октября 1898
34. С. Я. Елпатьевскому. Не ранее 17 [не ранее 29] октября 1898
35. Ф. Д. Батюшкову. 19 [31] или 20 октября [1 ноября] 1898
36. Ф. Д. Батюшкову. Конец октября [середина ноября] 1898
37. С. П. Дороватовскому. 27 или 28 октября [8 или 9 ноября] 1898
38. А. П. Чехову. Между 24 октября и 7 ноября [5 и 19 ноября] 1898
39. В. С. Миролюбову. Начало [середина] ноября 1898
40. В. С. Миролюбову. Начало [середина] ноября 1898
41. С. П. Дороватовскому. После 2 [14] ноября 1898
42. В. С. Миролюбову. Первая половина [середина] ноября 1898
43. А. П. Чехову. Между 20 и 30 ноября [2 и 12 декабря] 1898
44. В. Г. Короленко. Конец ноября [начало декабря] 1898
45. В. С. Миролюбову. Конец ноября или начало декабря [середина декабря] 1898
46. С. П. Дороватовскому. 11 или 12 [23 или 24] декабря 1898
47. В. С. Миролюбову. Середина [конец] декабря 1898
48. В. С. Миролюбову. 22 декабря 1898 [3 января 1899]
49. А. П. Чехову. После 6 [18] декабря 1898
50. В. С. Миролюбову. Конец декабря 1898 [начало января 1899]
51. А. П. Чехову. 29 или 30 декабря 1898 [10 или 11 января 1899]
52. С. П. Дороватовскому. 5 или 6 [17 или 18] января 1899
53. А. П. Чехову. Между 6 и 15 [18 и 27] января 1899
54. А. П. Чехову. Январь, после 21 [февраль, после 2] 1899
55. В. С Миролюбову. После 23 января [после 4 февраля] 1899
56. С. П. Дороватовскому, До 9 [21] февраля 1899
57. С. П. Дороватовскому. 12 [24] февраля 1899
58. Открытое письмо к А. С. Суворину. 26 февраля [10 марта] 1899
59. С. П. Дороватовскому. Февраль 1899
60. И. А. Бунину. Не позднее февраля 1899
61. С. П. Дороватовскому. Февраль 1899
62. Е. П. Пешковой. 22 марта [3 апреля] 1899
63. Е. П. Пешковой. Апрель, до 8 [20] 1899
64. С. П. Дороватовскому. 22 или 23 апреля [4 или 5 мая] 1899
65. А. П. Чехову. 23 апреля [5 мая] 1899
66. А. П. Чехову. 28 апреля [10 мая] 1899
67. А. П. Чехову. 29 апреля [11 мая] 1899
68. А. П. Чехову. 12 или 13 Щ или 25] мая 1899
69. С. П. Дороватовскому. После 9 [21] мая 1899
70. С. П. Дороватовскому. 30 или 31 мая [11 или 12 июня] 1899
71. М. З. Басаргиной. 3 [15] июня 1899
72. А. П. Чехову. 3 [15] июня 1899
73. В. С. Миролюбову. Между 10 и 23 июня [22 июня и 5 июля] 1899
74. В. С. Миролюбову. Между 10 и 23 июня [22 июня и 5 июля] 1899
75. А. П. Чехову. Между 22 и 25 июня [4 и 7 июля] 1899
76. М. З. Басаргиной. Июнь 1899
77. С. П. Дороватовскому. Июнь 1899
78. С. П. Дороватовскому. Вторая половина июня 1899
79. А. П. Чехову. Между 28 июня и 14 июля [10 и 26 июля] 1899
80. Л. В. Средину. 2 [14] июля 1899
81. Г. Ф. Ярцеву. 2 [14] июля 1899
82. С. П. Дороватовскому. 14 или 15 [26 или 27] августа 1899
83. С. П. Дороватовскому. 21 или 22 августа [2 или 3 сентября] 1899
84. А. П. Чехову. Август, до 23 [до 4 сентября] 1899
85. А. П. Чехову. 26 или 28 августа [7 или 9 сентября] 1899
86. В. С. Миролюбову. 29 августа [10 сентября] 1899
87. А. П. Чехову. После 6 [18] сентября 1899
88. Е. П. Пешковой. 18 [30] октября 1899
89. А. П. Чехову. Около 19 [31] октября 1899
90. А. Ф. Кони. Начало [середина] ноября 1899
91. Л. В. Средину. 15 [27] ноября 1899
92. И. Е. Репину. 23 ноября [5 декабря] 1899
93. А. Ф. Кони. После 25 ноября [после 7 декабря] 1899
94. А. П. Чехову. 29 или 30 ноября [11 или 12 декабря] 1899
95. Л. В. Средину. 9 или 10 [27 ала 22] декабря 1899
96. Ф. Д. Батюшкову. 9 или 10 [21 или 22] декабря 1899
97. А. П. Чехову. 13 [25] декабря 1899
98. Л. В. Средину. 5 [17] января 1900
99. А. П. Чехову. После 5 [17] января 1900
100. А. Я. Шабленко. Не ранее 13 [25] января 1900
101. Ф. Д. Батюшкову. После 15 [27] января 1900
102. Л. Н. Толстому. 18 или 19 [30 или 31] января 1900
103. А. П. Чехову. 21 или 22 января [2 или 3 февраля] 1900
104. А. П. Чехову. 11 или 12 [23 или 24] февраля 1900
105. А. П. Чехову. 12 или 13 [24 или 25] февраля 1900
106. Л. Н. Толстому. 14 или 15 [26 или 27] февраля 1900
107. А. М. Калюжному. 2 [15] июня 1900
108. А. П. Чехову. Начало [середина] июня 1900
109. А. П. Чехову. 9 [22] июля 1900
110. К. П. Пятницкому. 25 или 26 июля [7 или 8 августа] 1900
111. А. Д. Гриневицкой. 24 августа [6 сентября] 1900
112. А. П. Чехову. Между 15 и 31 августа [28 августа и 13 сентября] 1900
113. Л. В. Средину. Между 26 и 30 августа [8 и 12 сентября] 1900
114. В. В. Вересаеву. 12 или 13 [25 или 26] сентября 1900
115. В. Ф. Боцяновскому. 14 или 15 [27 или 28] сентября 1900
116. А. П. Чехову. Между 11 и 15 [24 и 28] сентября 1900
117. А. П. Чехову. Между 1 и 7 [14 и 20] октября 1900
118. А. П. Чехову. 11 али 12 [24 или 25] октября 1900
119. С. А. Толстой. 11 или 12 [24 или 25] октября 1900
120. В. Ф. Боцяновскому. 5 [18] ноября 1900
121. В редакцию [газеты] ‘Северный курьер’. Между 10 и 18 ноября [23 ноября и 1 декабря] 1900
122. Н. Д. Телешову. 19 или 20 ноября [2 или 3 декабря] 1900
123. В. Я. Брюсову. 26 ноября [9 декабря] 1900
124. В. С. Миролюбову. Ноябрь 1900
125. В. С. Миролюбову. Ноябрь 1900
126. Н. Д. Телешову. 4 или 5 [17 или 18] декабря 1900
127. В. С. Мирояюбову. Начало {середина] декабря 1900
128. Н. Д. Телешову. 14 или 15 [27 или 28] декабря 1900
129. Н. Д. Телешову. 21 или 22 декабря 1900 [3 или 4 января 1901]
130. К. С. Станиславскому. Декабрь 1900
131. К. С. Станиславскому. Конец декабря 1900 [начало января 1901]
132. В. С. Миролюбову. Конец декабря 1900 [начало января 1901]
133. А. Я. Шабленко. Конец 1900 — начало 1901
134. В. Я. Брюсову. 12 [25] января 1901
135. К. П. Пятницкому. 22 или 23 января [4 или 5 февраля] 1901
136. Н. Д. Телешову. 4 или 5 [17 или 18] февраля 1901
137. В. Я. Брюсову. 4 или 5 [17 или 18] февраля 1901
138. Е. П. Пешковой. 19 февраля [4 марта] 1901
139. Е. П. Пешковой. 23 февраля [8 марта] 1901
140. Е. П. Пешковой. 24 февраля [9 марта] 1901
141. Е. П. Пешковой. 27 февраля [12 марта] 1901
142. Е. П. Пешковой. 2 [15] марта 1901
143. Е. П. Пешковой. 4 [17] марта 1901
144. Е. П. Пешковой. 5 [18] марта 1901
145. А. П. Чехову. Между 21 и 28 марта [3 и 10 апреля] 1901
146. Е. П. Пешковой. 18 или 19 апреля [1 или 2 мая] 1901
147. Е. П. Пешковой. 29 апреля [12 мая] 1901
148. Е. П. Пешковой. Начало [середина] мая 1901
149. Л. Н. Толстому. 22 мая [4 июня] 1901
150. К. П. Пятницкому. 24 или 25 мая [6 или 7 июня] 1901
151. К. П. Пятницкому. 31 мая или 1 июня [13 или 14 июня] 1901
152. А. П. Чехову. 27 июня [10 июля] 1901
153. Л. Н. Толстому. 13 [26] июля 1901
154. А. П. Чехову. Между 27 июля и 1 августа [9 и 14 августа] 1901
155. В. Г. Короленко. Лето 1901
156. В. А. Поссе. После 10 [23] августа 1901
157. К. П. Пятницкому. 13 [26] сентября 1901
158. К. П. Пятницкому. 14 [27] сентября 1901
159. Ф. И. Шаляпину. 14 или 15 [27 или 28] сентября 1901
160. А. П. Чехову. Не ранее 15 [28] сентября 1901
161. К. П. Пятницкому. 20 или 21 сентября [3 или 4 октября] 1901
162. А. П. Чехову. 25 или 26 сентября [8 или 9 октября! 1901
163. A. A. Гусеву. Сентябрь 1901
164. К. П. Пятницкому. ] или 2 [14 или 15) октября 1901
165. К. П. Пятницкому. 12 или 13 [25 или 26] октября 1901
166. В. А. Поссе. До 14 [27] октября 1901
167. К. П. Пятницкому. Между 13 и 17 [26 и 30] октября 1901
168. Ф. И. Шаляпину. Между 13 и 21 октября [26 октября и 8 ноября] 1901
169. А. П. Чехову. Между 23 и 28 октября [5 и 10 ноября] 1901
170. В редакцию газеты ‘С.-Петербургские ведомости’. 28 или 29 октября [10 или 11 ноября] 1901
171. К. П. Пятницкому. 28 или 29 октября [10 или 11 ноября] 1901
172. К. С. Станиславскому. До 7 [20] ноября 1901
173. А. А. Гусеву. 7[20] ноября 1901
174. В. А. Поссе. Ноябрь, после 14 [27] 1901
175. К. П. Пятницкому. Между 19 и 24 ноября [2 и 7 декабря] 1901
176. К. П. Пятницкому. Не позднее 1 [14] декабря 1901
177. Н. Д. Телешову. 1 или 2 [14 или 15] декабря 1901
178. К. П. Пятницкому. 3 или 4 [16 или 17] декабря 1901
179. К. П. Пятницкому. Середина [конец] декабря 1901
180. К. П. Пятницкому. 22 или 23 декабря 1901 [4 или 5 января 1902]
181. Шолому-Алейхему (Рабиновичу С, Н.). Вторая половина декабря 1901 [январь 1902]
182. К. П. Пятницкому. 23 или 30 декабря 1901 [5 или 12 января 1902]
183. А. П. Чехову. Между 28 и 31 декабря 1901 [10 и 13 января 1902]
184. В. С. Миролюбову. Декабрь 1901
185. Б. А. Лазаревскому. Не ранее 12 [25] ноября — декабрь 1901
186. К. С. Станиславскому и М. П. Лилиной. Конец 1901 — начало 1902
187. М. Г. Ярцевой. Между 1899 и 1902
188. К. П. Пятницкому. 6 или 7 [19 или 20[ января 1902
189. К. С. Станиславскому. Начало [середина] января 1902
190. В. С. Миролюбову. Начало [середина] января 1902
191. К. П. Пятницкому. Между 7 и 11 [20 и 24] января 1902
192. Н. Д. Телешову. 13 [26] января 1902
193. К. П. Пятницкому. 13 [26] января 1902
194. В. А. Поссе. Январь 1902
195. В. В. Вересаеву. 18 или 19 января [31 января или 1 февраля] 1902
196. К. П. Пятницкому. 24 или 25 января [6 или 7 февраля] 1902
197. А. В. Амфитеатрову. 24 февраля [9 марта] 1902
198. Е. К. Малиновской. Февраль или начало марта 1902
199. Н. Д. Истинскому. 16 [29] марта 1902
200. В. Г. Короленко. После 17 [30] марта 1902
201. А. А. Тихомирову. Март 1902
202. К. П. Пятницкому. 18 или 19 апреля [1 или 2 мая] 1902
203. К. П. Пятницкому. 8 или 9 [21 или 22] мая 1902
204. А. П. Чехову. 8 или 9 [21 или 22] мая 1902
205. К. П. Пятницкому. 12 или 13 [25 или 26] мая 1902
206. К. П. Пятницкому. 15 или 16 [28 или 29] мая 1902
207. А. М. Ремизову. 21 мая [3 июня] 1902
208. К. П. Пятницкому. 21 или 22 мая [3 или 4 июня] 1902
209. К. П. Пятницкому. 26 или 27 мая [8 или 9 июня] 1902
210. К. П. Пятницкому. 29 или 30 мая [11 или 12 июня] 1902
211. К. П. Пятницкому. 6 или 7 [19 или 20] июня 1902
212. А. П. Чехову. Начало [середина] июня 1902
213. Ф. И. Шаляпину. Между 13 и 16 [26 и 29] июня 1902
214. К. П. Пятницкому. Между 15 и 18 июня [28 июня и 1 июля] 1902
215. К. П. Пятницкому. 20 или 21 июня [3 или 4 июля] 1902
216. Н. Д. Телешову. 2J или 22 июня [4 или 5 июля} 1902
217. В. И. Немировичу-Данченко. 22 или 23 июня [5 или 6 июля] 1902
218. К. П. Пятницкому. 23 или 24 июня [6 или 7 июля] 1902
219. Смоленскому Обществу книгопечатников. 25 или 26 июня [8 или 9 июля] 1902
220. К. П. Пятницкому. 14 или 15 [27 или 28] июля 1902
221. А. П. Чехову. Между 17 и 25 июля [30 июля и 7 августа] 1902
222. К. П. Пятницкому. 24 или 25 июля ]6 или 7 августа]1902
223. А. П. Чехову. Между 1 и 8 [14 и 21] августа 1902
224. Н. Д. Телешову. 20 или 21 сентября [3 или 4 октября] 1902
225. К. П. Пятницкому. 24 сентября [7 октября] 1902
226. В. Г. Короленко. Октября 1902
227. К. П. Пятницкому. 16 [29] октября 1902
228. К. П. Пятницкому. Между 18 и 21 октября [31 октября и 3 ноября} 1902
229. А. С. Серафимовичу. До 24 октября [до 6 ноября] 1902
230. К. П. Пятницкому. 24 октября [6 ноября] 1902
231. А. М. Храброву. 31 октября [13 ноября] 1902
232. А. С. Серафимовичу. Начало ноября 1902
233. Ф. Д. Батюшкову. До 10 [237 декабря 1902
234. К. П. Пятницкому. 16 [29] декабря 1902
235. К. П. Пятницкому. 20 или 21 декабря 1902 [2 или 3 января 1903]
236. А. Л. Вишневскому. 1902, конец года
237. К. П. Пятницкому. 25 декабря 1902 [7 января 1903]
238. Ф. И. Шаляпину. 30 ала 31 декабря 1902 [12 или 13 января 1903]
239. К. П. Пятницкому. Не позднее 7 [20] февраля 1903
240. В. С. Миролюбову. 14 или 15 [27 или 28] февраля 1903
241. Н. Д. Телешову. 19 или 20 февраля или 4 марта] 1903
242. А. С. Серафимовичу. 24 или 25 февраля [9 или 10 марта] 1903
243. Н. Д. Телешову. 8 или 9 [21 или 22] марта 1903
244. А. К. Шольцу. До 18 апреля [до 1 мая] 1903
245. М. Рейнгардту. 1 [14] августа 1903
246. Е. Н. Чирикову. Август 1903
247. К. П. Пятницкому. 8 [21] сентября 1903
248. Е. П. Пешковой. 27 сентября [10 октября] 1903
249. А. П. Чехову. 1 или 2 [14 или 15] октября 1903
250. Е. П. Пешковой. 8 [21] октября 1903
251. К. П. Пятницкому. 20 октября [2 ноября] 1903
252. А. П. Чехову. Около 20 октября [около 2 ноября) 1903
253. К. П. Пятницкому. 21 или 22 октября [3 или 4 ноября] 1903
254. К. П. Пятницкому. 26 октября [8 ноября] 1903
255. В. И. Анучину. 4 [17] ноября 1903
256. Н. Д. Телешову. 23 ноября [6 декабря] 1903.
257. К. П. Пятницкому. 12 или 13 [25 или 26] декабря 1903
258. К. П. Пятницкому. 20 декабря 1903 [2 января 1904]
259. В. И. Анучину. 27 декабря 1903 [9 января 1904]
260. А. И. Куприну. Декабрь 1903
261. А. П. Чехову. Декабрь 1903
262. Н. Г. Гарину-Михайловскому. Декабрь 1903
263. А. С. Серафимовичу. Не позднее 4 [17] января 1904
264. И. А. Белоусову. 15 или 16 [28 или 29] января 1904
265. Е. П. Пешковой. 28 января {10 февраля]
266. Е. П. Пешковой. 30 января [12 февраля] 1904
267. Е. П. Пешковой. 4 [17] февраля 1904
268. В. И. Анучину. 7 [20] февраля 1904
269. Е. П. Пешковой. 25 или 26 февраля {9 или 10 марта] 1904
270. Е. П. Пешковой. 3 [16] марта 1904
271. Е. П. Пешковой. Между 16 и 21 марта [29 марта и 3 апреля] 1904
272. Е. П. Пешковой. 28 марта [10 апреля] 1904
273. Е. П. Пешковой. Середина [конец] июня 1904
274. Е. П. Пешковой. 7 [20] июля 1904
275. Е. П. Пешковой. 11 или 12 [24 или 25] июля 1904
276. И. А. Бунину. Середина июля [конец июля] 1904
277. Е. П. Пешковой. 15 или 16 [25 или 29] июля 1904
278. Е. П. Пешковой. 19 или 20 июля [1 или 2 августа] 1904
279. Е. П. Пешковой. 25 июля [7 августа] 1904
280. В. В. Вересаеву. Конец июля — первая половина августа 1904
281. И. Е. Репину. 17 [30] августа 1904
282. Е. П. Пешковой. Конец августа [сентябрь] 1904
283. К. П. Пятницкому. 10 или 11 [23 или 24] сентября 1904
284. С. Н. Елеонскому. 13 или 14 [26 или 27] сентября 1904
285. К. П. Пятницкому. 18 или 19 сентября [1 или 2 октября] 1904
286. К. П. Пятницкому. 21 или 22 сентября [4 или 5 октября] 1904
287. Е. П. Пешковой. Середина октября 1904
288. Е. П. Пешковой. Конец октября [середина ноября] 1904
289. Е. П. Пешковой. 2 или 3 [15 или 16] ноября 1904
290. Е. П. Пешковой. 3 или 4 [16 или 17] ноября 1904
291. Е. П. Пешковой. 10 [23] ноября 1904
292. Е. П. Пешковой. 12 или 13 [25 или 26] ноября 1904
293. В. В. Стасову. 14 [27] ноября 1904
294. Е. П. Пешковой. 14 [27] ноября 1904
295. В. В. Стасову. Между 14 и 16 [27 и 29] ноября 1904
296. Е. П. Пешковой. 19 ноября [2 декабря] 1904
297. Д. Я. Айзману. 21 ноября [4 декабря] 1904
298. К. П. Пятницкому. 5 или 6 [18 или 19] декабря 1904
299. А. А. Дивильковскому. Я [24] декабря 1904
300. Е. П. Пешковой. Середина [конец] декабря 1904
301. M. Рейнгардту. Декабрь 1904
302. Е. П. Пешковой. 8 [21] января 1905
303. Е. П. Пешковой. 9 [22] января 1905
304. К. П. Пятницкому. [] [21] января 1905
305. В. И. Анучину. После 9 января 1905
306. К. П. Пятницкому. 17 [30] января 1905
307. К. П. Пятницкому. 20 февраля [5 марта] 1905
308. Е. П. Пешковой. 20 февраля [5 марта] 1905
309. К. П. Пятницкому. 21 февраля [12 марта] 1935
310. Е. П. Пешковой. 27 или 28 февраля [12 или 13 марта] 1905
311. Л. Н. Толстому. 5 [18] марта 1905
312. К. П. Пятницкому. 5 [18] марта 1905
313. Е. П. Пешковой. 12 или 13 [25 или 26] марта 1905
314. H. H. Иорданскому. Между 24 и 26 марта [6 и 8 апреля] 1905
315. К. П. Пятницкому. Март 1905
316. В. В. Стасову. 26 марта [8 апреля] 1905
317. К. П. Пятницкому. 7 или 8 [20 или 21] апреля 1905
318. Е. П. Пешковой. Между 16 и 20 мая [29 мая и 2 июня] 1905
319. Е. П. Пешковой. Между 22 и 29 мая [4 и 11 июня] 1905
320. А. Е. Добровольскому. Конец мая [начало июня] 1905
321. Е. П. Пешковой. 11 [24] июня 1905
322. Д. Я. Айзману. 20 июня [3 июля] 1905
323. Е. П. Пешковой. До 9 [22] июля 1905
324. Е. Н. Чирикову. До 10 [23] июля 1905
325. Е. П. Пешковой. Около 11 [24] июля 1905
326. А. М. Ремизову. 22 июля [4 августа] 1905
327. Е. П. Пешковой. 27 июля [9 августа] 1905
328. М. Г. Сивачеву. Вторая половина июля [начало августа] 1905
329. Е. П. Пешковой. Конец июля [начало августа] 1905
330. С. Т. Семенову. 26 июля [8 августа] 1905
331. Н. С. Канегиссеру. Между 8 и 15 [21 и 28] августа 1905
332. К. П. Пятницкому. 8 или 9 [21 или 22] августа 1905
333. Е. П. Пешковой. 9 [22] августа 1905
334. В. А. Серову. До сентября 1905
335. Е. П. Пешковой. Начало [середина] сентября 1905
336. К. П. Пятницкому. Сентябрь, не позднее 10 [23] 1905
337. К. П. Пятницкому. 20 или 21 сентября [3 или 4 октября] 1905
338. А. С. Серафимовичу. До 22 сентября (5 октября] 1905
339. Ф. И. Шаляпину. Между 14 и 26 сентября [27 сентября и 9 октября] 1905
340. Е. П. Пешковой. 26 сентября [9 октября] 1905
341. Ф. И. Шаляпину. 26 сентября [9 октября] 1905
342. И. П. Ладыжникову. Сентябрь 1905
343. А. А. Дивильковскому. 4 [17] октября 1905
344. Е. П. Пешковой. Между 8 и 11 [21 и 24] октября 1905
345. Ф. И. Шаляпину. Октябрь, после 17 [30] 1905
346. Е. П. Пешковой. 24 октября [6 ноября] 1905
347. К. П. Пятницкому. 1 или 2 [14 или 15] ноября 1905
348. Е. П. Пешковой. 2 или 3 [15 или 16] ноября 1905
349. К. П. Пятницкому. 7 или 8 [20 или 21] ноября 1905
350. К. П. Пятницкому. 9 или 10 [22 или 23] ноября 1905
351. Е. П. Пешковой. 2 [15] декабря 1905
352. К. П. Пятницкому. 8 или 9 [21 или 22] декабря 1905
353. К. П. Пятницкому. 10 [23] декабря 1905
354. И. П. Ладыжникову. Вторая половина декабря 1905 [начало января 1906]
355. А. С. Серафимовичу. Декабрь 1905 [январь 1906]
356. М. Г. Сивачеву. Конец 1905
357. И. П. Ладыжникову. Первая половина [середина] января 1906
358. К. П. Пятницкому. Первая половина [середина] января 1906
359. В. В. Вересаеву. 23 января [5 февраля] 1906
360. К. П. Пятницкому. 24 или 25 января [6 или 7 февраля] 1906
361. Е. П. Пешковой. Конец января [середина февраля] 1906
362. А. Н. Тихонову. 12 [25] февраля 1906
363. В. В. Вересаеву. 19 или 20 февраля [4 или 5 марта] 1906
364. К. П. Пятницкому. 22 февраля [7 марта] 1906
365. Е. П. Пешковой. Около 10 [23] марта 1906
366. М. А. Пешкову. После 10 [23] марта 1906
367. М. А. Пешкову. Около 18 [31] марта 1906
368. И. П. Ладыжникову. Около 19 марта [1 апреля] 1906
369. В. Хэйвуду и Ч. Мойеру. Между 28 и 30 марта [10 и 12 апреля] 1906
370. В редакции нью-йоркских газет. Начало [середина] апреля 1906
371. И. П. Ладыжникову. Середина апреля [начало мая] 1906
372. Л. Б. Красину. Середина апреля [начало мая] 1906
373. К. П. Пятницкому. 18 апреля [1 мая] 1906
374. И. П. Ладыжникову. Не позднее 10 [23] мая 1906
375. К. П. Пятницкому. Не позднее 10 [23] мая 1906
376. А. В. Амфитеатрову. Первая половина [середина] мая 1906
377. Е. П. Пешковой. 15 [28] мая 1906
378. И. П. Ладыжникову. 30 мая [12 июня] 1906
379. К. П. Пятницкому. Конец мая [первая половина июня] 1906
380. И. П. Ладыжникову. Не позднее 6 [19] июня 1906
381. К. П. Пятницкому. Не позднее 9 [22] июня 1906
382. К. П. Пятницкому. 14 [27] июня 1906
383. И. П. Ладыжникову. 14 [27] июня 1906
384. И. П. Ладыжникову. Середина [конец] августа 1906
385. К. П. Пятницкому. Середина [конец] августа 1906
386. Е. П. Пешковой. Середина [конец] августа 1906
387. А. В. Амфитеатрову. Середина [конец] августа 1906
388. А. В. Амфитеатрову. Август, не позднее 24 [сентябрь, не позднее 6] 1906
389. Е. П. Пешковой. Конец августа или начало сентября 1906
390. Е. П. Пешковой. Между 16 и 27 сентября [29 сентября и 10 октября] 1906
391. К. П. Пятницкому. Не позднее 14 [27[ октября 1906
392. К. П. Пятницкому. Не позднее 15 [28] октября 1906
393. И. П. Ладыжникову. Середина [конец] ноября 1906
394. И. П. Ладыжникову. Не ранее 14 [27] ноября 1906
395. Д. Я. Айзману. 24 или 25 ноября [7 или 8 декабря] 1906
396. Е. К. Малиновской. Декабрь 1906
Примечания

1
Л. Н. ТОЛСТОМУ

25 апреля [7 мая] 1889, Москва.

Лев Николаевич!

Я был у Вас в Ясной Поляне и Москве, мне оказали, что Вы хвораете и не можете принять.
Порешил написать Вам письмо. Дело вот в чем: несколько человек, служащих на Г.-Ц. ж. д., — в том числе и пишущий к Вам, — увлеченные идеей самостоятельного, личного труда и жизнью в деревне, порешили заняться хлебопашеством. Но, хотя все мы и получаем жалованье — рублей по 30-ти в месяц, средним числом, — личные наши сбережения ничтожны, и нужно очень долго ждать, когда они возрастут до суммы, необходимой на обзаведение хозяйством.
И вот мы решились прибегнуть к Вашей помощи, у Вас много земли, к[ото]рая, говорят, не обрабатывается. Мы просим Вас дать нам кусок этой земли.
Затем: кроме помощи чисто материальной, мы надеемся на помощь нравственную, на Ваши советы и указания, которые бы облегчили нам успешное достижение цели, а также и на то, что Вы не откажете нам дать книги: ‘Исповедь’, ‘Моя вера’ и прочие, не допущенные в продажу.
Мы надеемся, что, какой бы ни показалась Вам наша попытка — достойной ли Вашего внимания и поддержки или же пустой и сумасбродной, — Вы не откажетесь ответить нам. Это немного отнимет у Вас время. Если Вам угодно ближе познакомиться с нам’ и с тем, что нами сделано к осуществлению нашей попытки, двое или один ив нас могут придти к Вам. Надеемся на Вашу помощь.
От лица всех — нижегородский мещанин

Алексей Максимов
Пешков

Апреля 25-го.

2
Г. И. УСПЕНСКОМУ

Декабрь 1889, Н.-Новгород.

Многоуважаемый
Глеб Иванович!

Не можете л’ сообщить адрес г. Тимощенкова, автора книги ‘Борьба с земельным хищничеством’, или — еще лучше — не известно ли Вам, как велика доза правды в этой книге, т. е. существуют ли Земля и Брага и если существуют, то как и где таковых отыскать.
Весьма возможно, что таким сообщением Вы укажете путь десятку-другом у парней, желающих приложить свои силы к честному и полезному делу.
Обращаюсь к Вам как к человеку, о котором слышал много хорошего и который — я уверен — не откажет в помощи.

Уважающий Вас
Алексей Пешков

Просил бы прислать мне желаемые сообщения по возможности скорее.

3
Г. А. ПЛЕТНЕВУ

14 126] февраля 1892, Тифлис.

…Служу на железной дороге, получаю 43 р. Вчера был обыск. Пускай жалование уменьшили до 35 р. Читаю с учениками института и семинарами. Ничему не учу, но советую понимать друг друга. С рабочими в депо железной дороги читаю и разговариваю. Есть тут один рабочий — Богатырович — хорошая фигура, с ним мы душа в душу живем. Он говорит, что в жизни ничего нет хорошего, а я говорю — есть, только спрятано, чтобы не каждая дрянь руками хватала. Всякие подробности обо мне можешь узнать у В. И. Метлина, Харьков, Управление Харьково-Николаевокой ж. д….

4
В. Г. КОРОЛЕНКО

17 [29] октября 1894, Н.-Новгород.

Уважаемый
Владимир Галактионович!

Я послал в редакцию ‘Р[усского] б[огатства]’ рассказ ‘У моря’. Если Вы найдете свободное время — пожалуйста, посмотрите.
Дела мои плохи — хвораю. Сильно болят нога, и грудь болит. С квартиры гонят за долги. Мне не дадут аванса в редакции?
В ‘Неделе’ нашли мою рукопись и будто бы станут печатать. Простите за беспокойство, кое я причиняю Вам. До свидания!

Ваш А. Пешков

17-го октября,
94.

5
Н. К. МИХАЙЛОВСКОМУ

Ноябрь — декабрь 1894, Н.-Новгород.

Уважаемый Николай Константинович!

Примите мое сердечное спасибо за Ваши указания и советы. Не умея самообольщаться, я совершенно не ожидал, что Вы отнесетесь к моему наброску так внимательно. Горячее спасибо, Николай Констант[инович]! Ваше письмо так подняло мое самочувствие!
Я — как Вы советуете это — попрошу Вл[адимира] Гал[актионовича] помочь мне. Мне думается, что поправки, вносимые Вами в мой набросок, сделать очень легко и что они не особенно изменят его.

С почтением к Вам
Алексей Пешков

6
В. Г. КОРОЛЕНКО

15 [27] марта 1895, Самара.

Марта 15-го 1895 г.

Уважаемый Владимир Галактионович!

Редакция покорно просит Вас дать маленький рассказ для пасхального No. Буде имеете такой рассказ и не прочь дать его ‘Самарской газете’ — пожалуйста, пришлите поскорее!
Наверное, с этим письмом Вы получите No ‘Самарского вестника’ с двумя доносами на нашу газету и с одним на какую-то несчастную проститутку. Издатель ‘С. в.’ — дворянин и предводитель дворянства — Реутовский.
Нехорошо — согласитесь — такой важной роже заниматься пакостями!
На редакцию ходили жаловаться к губернатору городской голова и еще какой-то темный человек из гласных думы, губернатор вызывал Ашешова и Костерина и ругался.
На другой день появились в ‘С. в.’ прилагаемые доносы, и ныне губернатором составляется надлежащая бумага в Главное управление по делам печати.
Хорош?!
Ах, как здесь гадко! Дикая здешняя публика совершенно лишена веры во что-либо порядочное и все сносные в моральном отношении поступки объясняет дурными побуждениями.
Я говорю — ‘сносные’ — ибо не могу иначе охарактеризовать здешнюю порядочность.
Сносная порядочность! За неимением маркитанта служит и блинник.
Объяснение всего гадкими побуждениями носит здесь характер спорта.
Но — газета! Я ею доволен, она не дает спокойных дней здешней публике. Она — колется, как еж. Хорошо! Хотя нужно бы, чтоб она колотила по пустым башкам, как молот.
Вы не ответили на мое письмо — получили ли Вы его? Вам очень некогда?
Простите, что так надоедаю.
Очень жду Вашего ответа и карточки.
И книги. Редакция будет весьма благодарна Вам, если Вы пришлете рассказ для пасхального No. Будьте добры!
Поклон Авдотье Семеновне и пожелания всего лучшего Вам.

А. Пешков

7
В. Г. КОРОЛЕНКО

До 18 [30] марта 1895, Самара.

Уважаемый Владимир Галактионович!

По обыкновению я — с просьбой к Вам.
Ашешов поручил мне просить Вас вот о чем. Будьте так любезны — возьмите на себя труд указать недостатки ‘Самарской газеты’ и нарисуйте то — чем бы Вы ее хотели видеть.
Условия, в которых в данное время стоит газета, настолько благоприятны для нее, что усовершенствование является вполне возможным.
Издат[ель] — любит дело и не жалеет денег.
Цензура — пока очень мягка.
Заведующий редакцией — Ашешов — мне кажется, очень умен и энергичен.
Ваш совет и указания имели бы громадное значение для газеты. Так будьте же добры — ив возможно скором времени — ответьте на это письмо.
Я веду в газете ‘Очерки и наброски’.
Скажите, что Вы думаете о том, как я трактую факт? О самой ценности факта? О тоне? Ашешов говорит — нужно писать живее.
Я стараюсь. Но, очевидно, это не моя специальность, и мне кажется, что порой я впадаю в пошло-зубоскальский тон — а ля {На манер (франц.). — Ред.} ‘Сын своей матери’.
Я очень, очень прошу Вас помочь мне и газете Вашим советом и Вашей критикой.
Жду Вашего ответа. Кланяюсь Авдотье Семеновне и Анненоким. Я позабыл их книги в Нижнем и написал уже, чтобы их передали по принадлежности. Будьте добры — спросите, получены они?
Затем — до свидания.
Желаю Вам всего лучшего.

Ваш А. Пешков

ПР {Повидимому, приписка. — Ред.}. Вы не забыли о Вашем обещании выслать мне карточку и первую книжку Ваших рассказов? Не забудьте, Владимир Галактионович!
А ‘Ошибка’ моя? Вы уже отправили ее?
Господи! Как я Вам надоел, наверное! Но что я поделаю?..
Так ответьте же поскорее на это письмо! Очень важно именно теперь получить от Вас какие-либо указания. Говоря, что Ашешов энергичен и умен, я забыл оказать Вам, что он — молод. В таком серьезном деле — деле крупного общественного значения — молодость едва ли достоинство. Пост Ашешова важен — он дирижер оркестра. Указания со стороны для него— необходимы. Ваше указание более ценно, чем чье-либо другое, Вы провинциал, и Вы хорошо знакомы с провинциальной прессой.
Адрес: Самара,
редакция ‘Самарской газеты’.

8
В. Г. КОРОЛЕНКО

12 [24] апреля 1895, Самара.

Уважаемый
Владимир Галактионович!

Мне кажется, что меня обидели, и я хочу пожаловаться Вам.
Сегодня получил из ‘Русского богатства’ ‘Ошибку’, на полях рукописи, — она не прочитана и на треть. Очевидно, тот, кто ее читал, обладает очень тонким литературным чутьем, если с нескольких страниц признал полную негодность рукописи к печати.
Я не верю в справедливость этого приговора, памятуя Ваш отзыв об ‘Ошибке’ и будучи сам убежден в ее порядочности.
Мне кажется, это — недоразумение.
Вы не можете себе представить, как меня задел и огорчил этот отказ в такой суровой форме.
Неужели рукопись не заслуживает даже и пары слов в объяснение ее недостатков или негодности?
Вы переживали такие горькие казусы? Больно было — не правда ли? Они уже далеко назади у Вас, если так.
Я просил бы Вас — узнайте, пожалуйста, почему рукопись признана негодной? Когда мне возвратили ‘У моря’ — я ни о чем не спрашивал, мне только стало стыдно за то, что я посылал эту вещь.
Спросите их, Вл[адимир] Галак[тионович], пожалуйста.

Ваш А. Пешков

9
В. Г. КОРОЛЕНКО

Около 20 апреля [2 мая] 1895, Самара.

Вы простите меня, дорогой Владимир Галактионович, за мое предыдущее письмо.
Я накачал его сгоряча, крепко задетый возвратом рукописи и находясь в крайне тяжелом настроении духа. Очень болит грудь у меня, и очень тяжело жить здесь. Город мертвый — публика странная. Мне порой кажется, что я переехал не в Самару, а в 30-е года.
Здесь многое напоминает о них.
Что вы скажете, например, о людях серьезных, стоящих у крупного общественного дела и в свободное время занимающихся сочинением стихов на заранее подобранные рифмы?
Этим увлекаются, из-за этого ссорятся.
А как странно здесь смотрят на женщину!
За ней ухаживают — и только. Я ничего не понимаю — почти — в здешних настроениях.
Уж очень здесь вс далеко от ‘современности’.
А как глупо франтят здесь! Очень обидно и больно наблюдать такую жизнь, как здешняя.
Написал бы Вам целую картину, полную картину здешнего дня, да боюсь утомить Baie и боюсь оторвать от Вашего дела.
Не стану лучше.
Извините же меня за то письмо.
Кланяюсь Вам, Вашему семейству и знакомым.
Очень прошу Вас не забыть выслать мне обещанную Вами карточку Вашу и первую книгу.

Уважающий Вас
А. Пешков

ПР. Странное дело вышло у меня с А. А. Дробышевским — дал он мне два письма, я их положил в ящик на М.-Ряз. вокзале, а они, оказывается, не получены адресатами!
Теперь А. А. допекает меня преехидными посланиями, и мне так обидно и стыдно, что просто беда!
Обидно — потому что, право, я не виноват пред А. А., а стыдно — потому что очень уж он не деликатен в отношении ко мне.
Так и царапает по душе меня. До свидания!
Всего хорошего Вам!

10
В. Г. КОРОЛЕНКО

Начало [середина] августа 1895, Самара.

Уважаемый
Владимир Галактионович!

Как Вы, наверное, уже видели, цензор несколько исправил Вашу статью. Издатель просит меня передать Вам его глубокую благодарность, гонорар на-днях высылается.
А, кажется, ‘Самарская газета’ опять накануне инцидента.
Костерин возмущен отъездом Ашешова, оставшегося должным ему более 600 р., и не хочет внять настоятельным просьбам Н[иколая] П[етровича] о немедленном приглашении А. А. Дробышевского в секретари.
Николай же Петрович в в письмах и в телеграммах упорно рекомендует А[лексея] А[лексеевича] и указывает на упадок газеты, говоря, что в ней уже начали помещаться ‘позорные’ корреспонденции. Редактирую газету я,’ и таким образом вина в помещении таких корреспонденции — падает всецело на меня.
Я бы попросил Вас, Вл. Г ал., обратить Ваше внимание на корреспонденцию ив Орока, при сем прилагаемую.
Автор ее, некто Матов, наверное, будет у Вас, — если уже не был, — он просил редакцию объявить его имя аптекарю Тицнеру, который запросил редакцию о нем, готов судиться и надеется на суде разоблачить Тицнера и Ко.
Мне очень жаль, что Н. Пет. поступает со мной не по-товарищески, — право же, я сильно симпатизирую ему, мы расстались друзьями, когда он уезжал, то я взял с него слово, что он укажет мне промахи в газете, затем дважды писал ему в Нижний, прося об этом же, — он не ответил мне ни разу и несколько раз резко заявлял Костерину, что газета ведется неровно и пригласить Дробышев[ского] необходимо скорее.
Нужно бы мне говорить о всем этом, ибо я полагаю, что я ближе к Н. П., чем Костерин, — он человек не нашего поля, — и как ни порядочен, а все-таки в конце концов — купец.
Я, право, не знаю, что мне теперь делать, — Костерин имеет о А. А. очень нелестное мнение как о газетчике.
В этом виноват Н. П., сам отрекомендовавший А. А. как человека ‘вялого’ и ‘тяжелого’ и теперь так настоятельно рекомендующий его. В этом противоречии Кост[ерин], очевидно, подозревает что-то нелестное Для Н. П.
Я же стою в очень трудном и смешном положении.
Редактировать газету я не способен, о чем уже и заявил Кост[ер’ну], но принужден, ибо кроме некому. Работы много, и я очень утомляюсь.
Мои доказательства, что я ближе и лучше Н. П. знаю Дробыш., — в глазах Кост. не имеют веса, он не верит в мое знание людей (в чем он и прав) и, кажется, подозревает и меня в какой-то хитрой механике, якобы подводимой под него мною совместно с Н. П.
Ото всей этой канители у меня заплуталась голова в целой паутине неприятных противоречий, и я теряюсь.
А тут еще К[остерин] настоятельно предлагает мне 125 р. за ‘Очерки’ и ‘Между прочим’ и просит скорейшего ответа.
Мне остается сделать вот что: обратиться к Вам с такой горячей просьбой.
Будьте добреньки, В. Г., дайте Костерину письмом рекомендацию А. А. Др[обышевско]го. Ваш авторитетный голос подействует на него, А. А., несомненно, оправдает Ваш отзыв о нем, и ‘Сам[арская] газ[ета]’ станет на твердую почву.
В интересах ее, по моему мнению, имеющей все задатки для того, чтоб стать лучшей газетой Поволжья, — я попросил бы Вас поспешить с исполнением моей покорной просьбы, буде Вы найдете возможным исполнить ее. Я же, поистине скажу, боюсь этого заведования — это дело, на которое у меня не хватит пороха.
Я даже не умею объясняться с разными господами, вроде ‘советников правления’, вице-губернаторов и пр. ужасных существ.
Цензор вынимает из моих писаний ребра, и получается какая-то густая и нелепая каша из разных плохо связанных мыслью слов.
Я чувствую, что порчусь.
Повторяю мою просьбу, В. Г., и очень прошу Вас, дорогой, поскорее ответить мне.
Кланяюсь Вашей семье и знакомым.
Что, Н[иколай] Петрович] был у Вас?
Ну, как он Вам понравился? Скажите, это очень интересно!
Помните, я писал Вам, что он молод? Не так ли?
А все-таки, знаете, я чувствую себя обиженным ям, и, право, мне будет трудно встретиться с ним, если это должно случиться скоро. До свидания, В. Г. С нетерпением жду ответа.
Искренно уважающий Вас
А. Пешков
Не можете ли Вы кстати сообщить, какова эта Шеррова ‘История всеобщей литературы’, издаваемая в Питере?
И сообщить мне какой-либо источник по истории монголов — кроме Боядур-Хана.

Очень интересны эти монголы.
А. Пеш[ков]

Об обидах моих не говорите Н[иколаю] П[етровичу], пожалуйста. Очень прошу об этом потому, что он не умеет извиняться, а будет оправдываться.

11
В. Г. КОРОЛЕНКО

3 [15] октября 1895, Самара.

Многоуважаемый
Владимир Галактионович!

Позволяю себе обратиться к Вам с такой покорной просьбой:
У Вашего знакомого А. П. Маликова есть под Самарой 48 десятин земли в общем пользовании с некиим Сергеевым. Сам Маликов, как по собранным мною справкам оказалось, землю свою — 24 д[есятины] — не эксплуатирует и никаких доходов с нее не получает.
Не будете ли Вы столь любезны — не предложите ли Маликову сдать эту землю в аренду мне и Дмитрию Сергеевичу Кишкину, одному из членов семейства Позерн, человеку в высокой степени честному и моему хорошему приятелю.
Мы с ‘им давно уже ищем землю под ферму и огороды, и, м. б., г. Маликов облегчил бы до некоторой степени условия аренды ввиду того, что мы оба люди небогатые и страстно [желаем] уйти из жизни города.
За правильность платежа ренты в условленные сроки ручаемся и строго держать свое ручательство — можем.
Будьте же добры, поговорите с г. Маликовым и попросите его — в случае, если бы он пожелал сдать нам свою землю, — изложить условия аренды письмом на мое имя.
Засим мы с Кишкиным приехали бы в Нижний для личных переговоров.
Средства на первоначальные шаги у нас есть и есть кредит.
Очень прошу Вас, добрый Владимир Галактионович, помочь мне в этом деле.
В ожидании Вашего ответа, — с которым просил бы поспешить ввиду конца навигации, — свидетельствую Вам мое искреннее почтение и поздравляю Вас и Вашу супругу с новорожденным.
Поклон от А[лексея] А[лексеевича] и Ю[стиньи] И[вановны].
Она приехала и, конечно, Самарой недовольна.
А знаете, Вл[адимир] Гал[актионович], ребята из ‘Вестника’ пустили про меня по городу весьма поганый слух.
Будто бы в бытность мою летом в Нижнем я, говоря с Вами, подорвал в Ваших глазах кредит их и Чирикове и повысил кредит Ашешова.
Глупо это, но обидно. Им верят люди, мнением которых я дорожу. Слух основан на том, что, когда у Вас был Чириков, — Вы приняли его якобы сухо. В этом-то и виноват я. За кого они Вас-то считают?
И как скверно смотрят на меня.
Я не знаю, как мне опровергнуть этот слух. Обидно мне и больно.
Вообще — вс у меня не ладится.
До свидания, Владимир Галактионович!
От души желаю Вам всего хорошего. И с нетерпением жду ответа от Вас или Маликова.

Ваш А. Пешков

Самара, 3-го октября, 1895.
Фирма Прянишникова предлагает мне издать сборник рассказов. Я отказался. Еще рано, я думаю?
Не знаете ли что о Ромасе? Хотя бы его адрес? Буде знаете, прошу — сообщите.

А. Пешков

12
Н. Ф. АННЕНСКОМУ

Декабрь 1896, Самара.

Уважаемый
Николай Федорович!

Прежде всего — здравствуйте!
Засим прошу Вашего внимания.
Из прилагаемого при сем свидетельства доктора Эрн Вы увидите, что дела мои плохи — и работать я пока не в состоянии. Еле дотянул предподписочное время. Теперь хочу уйти из газеты, — но должен издателю и еще кое-кому в Самаре — и, чтоб расплатиться с долгами, прошу у Литературного фонда субсидию.
Нужно мне — 300 р. на год. Платить начну через два месяца по получении ссуды, т. е. буду платить 10 месяцев по 30 р. Можно это устроить?
Если можно — помогите. Другого исхода я не вижу, а если бы мог сделать что-либо помимо Фонда — предпочел бы это. Еще прошу Вас вот о чем — будьте добры поскорее ответить мне.
Поклон В[ладимиру] Г[алактионовичу], Вашей супруге и племяннице.
Прощайте.

А. Пешков

Переезжаю в Одессу по приглашению Маракуева. Платить буду аккуратно.

13
В. Г. КОРОЛЕНКО

Не ранее 9 [21] декабря 1896, Н.-Новгород.

Уважаемый
Владимир Галактионович!

В случае, если ‘Озорник’ окажется неудачным — не дадите ли Вы мне аванс р[ублей] сто? Если Вы видели Сергея Яковлевича, то, наверное, он сказал Вам, что мне нужно ехать в Крым. Пожалуй, что это необходимо, болезнь прогрессирует, силы быстро падают, и я едва могу работать.
В декабре, тем не менее, я постараюсь кончить один рассказ, я знаю, более удачный по исполнению, чем посылаемый при этом письме.
А если Вы найдете, что и ‘Озорник’ может быть напечатан — дайте мне тоже р[ублей] сто вперед.

С почтением
А. Пешков

14
Н. Ф. АННЕНСКОМУ

Март 1897, Алупка.

Многоуважаемый
Николай Федорович!

Деньги получил — спасибо! Расписку прилагаю. О состоянии моего здоровья могу сказать, что оно расстроено, подробнее — я сильно кашляю, лихоражу, страдаю бессонницей, аппетит плох. Лекарств не принимаю никаких, кроме морфия, ибо три доктора, поставив три диагноза, выписали мне три группы препаратов, взаимно друг друга отрицающих. Жду хорошей погоды, возможности гулять и купаться, чем и надеюсь вылечиться. Если б кто-нибудь из петербургских книготорговцев продал мне Гиббона с рассрочкой платы — это наверняка хорошо бы подействовало на мое здоровье. Засим до свиданья! Кланяюсь Владимиру Галактионовичу и желаю всем доброго здоровья, ибо здоровье — очень ценная вещь, в чем шестой месяц из дня в день и убеждаюсь.

С уважением к Вам
А. Пешков

P. S. {Приписка (лат.). — Ред.} Больше не надо (пособие), ибо это довольно-таки обидно, хотя нужда заставляет меня пособия принимать и тратить. Я считаю себя в долгу у О[бщест]ва на 150 р. Если круто придется — очень круто — я попрошу ссуду — и ежели не скоро умру, так 150 р, непременно выплачу. Честное слово!

А. Пешков

15
Е. П. ПЕШКОВОЙ

12 [24] октября 1897, Мануйловка.

[…]
Поговорим еще вот о чем: получил я письмо от Корчагина с настойчивым предложением издать книгу. Ответил отказом, но обещал зайти к нему, будучи в Москве. Может быть, издавать? Но в эту зиму у меня будут хорошие вещи. ‘Роман’ мне пока нравится. Кончив его, я начну еще одну очень своеобразную вещь. Подождать?
Затем: из твоего письма, по-моему, явствует, что в Каменном тебе нехорошо. Подумай об этом и сообщи мне, удобно ли вообще будет тебе зимовать там? Обо мне не беспокойся — я в припадке работы, и мне теперь все равно — буду писать хоть в печной трубе. Но — что это за обидчивость у вас с Зиной, и неужели нельзя устранить ее? Я мало знаю Зину, но она всегда казалась мне умной.
Письмо с просьбой о деньгах пошло в ‘Н[овое] с[лово]’ только вчера. Ор[ловская] на зло мне очень редко посылает в Галещину. Вчера я ввергнул ее в здоровенный припадок.
Здесь пошел дождь. Тороплюсь кончить — едут. […]

Твой.

16
В. С. МИРОЛЮБОВУ

Конец декабря 1897 или начало января 1898,
Каменное, Тверской губ.

Рад, что Вы сообщили мне о начале Вашего славного дела. Я от В[ладимира] А[лександровича] уже знал, что оно имеет быть.
Разумеется, печатайте ‘Челкаша’, если полагаете, что он подходящ для публики, на которую Вы рассчитываете. И еще я Вам, Виктор Сергеевич, показал бы рассказик ‘Шабры’, напечатанный в октябре в ‘Нижегор[одском] листке’ и рассказ ‘Ефимушка’ (там же, тогда же). Я скоро перееду жить в Нижний и оттуда вышлю Вам эти штуки. Их очень хвалили извозчики, а также и интеллигенция. Напишу Вам о мужицком театре, к[ото]рый я устроил в Малороссии, и вообще буду писать по мере сил и возможности.
Желаю от души успеха делу, а Вам желаю веры в успех его ‘ крепко жму руку.

А. Пешков

Каменное, Тверской.
Если что понадобится от меня — пишите сюда, а о выезде отсюда я своевременно сообщу Вам.

17
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

После 27 февраля [11 марта] 1898, Н.-Новгород.

Почтенный
Сергей Павлович!

Против распределения и цвета обложки — ничего не имею возразить. Но если публика, увидав, что обложка водянистая, сделает по сей причине соответствующее заключение о содержании книжки? А впрочем — предоставляю все на волю Вашу и от души желаю Вам не понести убытка в этом деле.

Жму руку Вашу.
А. Пешков

Тихий пер., д. Карташова.
Огорчен, что не могу написать предисловия, но — не могу. Пробовал, знаете, но все выходит так, точно я кому-то кулаки показываю и на бой вызываю. А то — как будто я согрешил и слезно каюсь. И, чувствуя, что все это неподходяще, — бросил я это дело.

А. П.

18
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

После 16 [28] марта 1898, Н.-Новгород.

Говорят, что в Питере живут люди сердцем черствые, к нуждам ближнего глухие — Вы не пиггерец, должно быть? Очень я тронут Вашей телеграммой, уважаемый Сергей Павлович. Вижу в ней Ваше желание помочь мне и, веря в искренность этого желания, с благодарностью, крепко пожимаю Вам руку.
В то же время я огорчен Вашим сообщением о том, что первого тома Гиббона нет в продаже. Он так важен! Не смею просить Вас поискать эту книгу у букинистов.
Напишу в Москву, нет ли там. Приобрести Гиббона в собственность — давняя мечта моя.
Примите мое сердечное спасибо за Ваши хлопоты по поискам книги. Если можете — вышлите денег, сколько найдете возможным.
Мой адрес: Ильинка, дом Большакова.
Не попадет ли Вам на глаза эта книга у кого-нибудь из частных лиц, готовых продать ее? Я заплатил бы дороже объявленной цены.

Ваш А. Пешков

19
В. С. МИРОЛЮБОВУ

До 15 [27] апреля 1898, Н.-Новгород.

‘Журналу для всех’.

Посылаю маленький набросок в Ваше распоряжение. Заплатите за него — хорошо, не можете — не надо. Прекрасное дело — Ваш журнал. Я постараюсь всячески быть Вам полезным и желаю Вам от души веры в успех дела. Не сообщигге ли, сколько экземпляров идет в Нижний? Буду благодарен. И околько на Сормовскую фабрику?

Готовый к услугам
А. Пешков.

Ильинка, д. Большакова.

20
В. С. МИРОЛЮБОВУ

После 5 [17] апреля 1898, Н.-Новгород.

Я потому не убил Уповающего, что он еще жив, но я, пожалуй, убью его, потому что — все равно он скоро умрет. Вина за подстрекательство к убийству ложится на Вас, так Вы и знайте.
И — вот что, Виктор Сергеевич, — будете деньги мне
платить, вычтите с меня 3 р. — 2 за два экземп[ляра]
журнала в Нижний и 1 р. за экземпляр в Самару,

Александру Александровичу
Смирнову,
нотариусу.

Пожалуйста, высылайте ему. Это думский гласный, член библиотечного комитета, секретарь по постройке народного театра и т. д., — малый на все руки и хороший человек. Он будет очень полезен журналу, которому я желаю друзей, друзей и еще друзей. Стихи при сем прилагаю. Стихи — Смирнова, а хороши ли они, этого я не знаю.
Конец рассказа моего вышлю дня через тр[и]-четыре. Имею в виду одного мальчика, к[ото]рый тоже хочет быть литератором и имеет для этого данные. Первый рассказ его — очень задушевная штука! — пошлю Вам. Денег автору не требуется, ибо у него папашка — миллионщик.
В пасхальном No московской газеты ‘Курьер’ помещен рассказ ‘Бергамот и Гараська’ Леонида Андреева, — вот бы Вы поимели в виду этого Леонида! Хорошая у него душа, у чорта! Я его, к сожалению, не знаю, а то бы тоже к Вам направил. С Потапенкой-то скучновато…

Крепко жму руку.
Пешков

21
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

После 7 [19] апреля 1898, Н.-Новгород.

Спасибо за поздравление, Сергей Павлович, и да будет Вам легко и весело! Увлеченный устройством детского спектакля, я почти забыл, что теперь праздники.
Ехать пока никуда .не собираюсь, да и не на что, ибо ‘Сев[ерный] вест[ник]’ зарезал меня. Я думал, что, получив с него за ‘Вареньку’ некую сумму, летом я буду понемногу проживать ее и, не торопясь, писать одну длинную историю. Увы — писатель предполагает, а издатель располагает…
Ваши деньги. — пожраны кредиторами.
В ‘Сев. вест.’ у меня погибнет р[ублей] 400—500— сумма для меня ой какая большая. Пока я ‘е обращался к Гуревич, да едва ли и обращусь, ибо — кая польза?
Итак — выходят в свет труды пера моего.
Будем посмотреть, что выйдет из этого.
А пока — до свидания!

А. Пешков

22
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

19 или 20 апреля [1 или 2 мая] 1898, Н.-Новгород.

Добрый Сергей Павлович!

Я, конечно, с радостью принимаю Ваше великодушное предложение, ибо оно действительно освобождает меня из очень тяжелой неволи. Сердечно благодарю Вас и судьбу за то, что она именно с Вами меня столкнула. Эти деньги Вы зачтете в уплату за III том.
С грустью замечаю, что по мере того, как фонды мои в публике поднимаются — у меня возникает поганенькое желание пожить без забот о куске, спокойненькой, буржуйкой жизнью, посвятив всю силу и все уменье свое только литературе.
Отношение публики к моим писаниям укрепляет во мне уверенность в том, что я, пожалуй, и в самом деле сумею написать порядочную вещь. Вещь эта, на которую я возлагаю большие надежды,—ибо намерен возбудить ею стыд в людях, — мною уже начата, и зимой я буду ее продолжать. Зиму я обеспечу себе — с Вашей доброй помощью и с помощью ‘Cosmopolis»a, к[ото]рый предлагает мне по 200 р. за лист. Сейчас я пишу для этого журнала, потом напишу еще небольшую штучку для ‘М[ира] б[ожьего]’, и — я свободен для моей большой работы. Пожелайте мне успеха.
Был бы очень рад видеть Вас. Часто я с женой занимаюсь тем, что пытаюсь представить себе — что Вы за человек есть? И если Вы будете в Юркине, а к нам не заедете — обидите нас крепко.
Жму Вашу руку и еще раз — благодарю!

А. Пешков

23
Е. П. ПЕШКОВОЙ

14 или 15 126 или 27] мая 1898, Тифлис.

[…]
Сравнительно — вс обстоит недурно. В Тифлис я приехал третьего дня — а какой сегодня день, не знаю. Приехал ночью, часа в 2, сейчас же меня отправили в Мэтех или Метэх, — тюремный замок на берегу Куры, на высокой скале. Заперли меня в камеру, и я проспал чуть ли не целые сутки, потому что во время переезда по Военно-грузинской дороге не мог уснуть, хотя и был утомлен, — изумительно хороша эта дорога! Но — о красотах — после, будем говорить о деле. О деле, к которому я привлечен, — я не имею права говорить, но вот что.
Меня могут выпустить из тюрьмы на поруки и отправить в Нижний — к тебе под надзор — в том случае, если найдется поручитель. Что такое порука и каковы обязательства, принимаемые на себя поручителем, — спроси у Александра Ивановича Ланина, а также спроси его, не возьмет ли он поручительство на себя? Уверь его, что я не убегу, ибо действительно, Катеринка, ‘от судьбы не уйдешь’, как я убеждаюсь. Вместе с этим я пишу и Марии Сергеевне — быть может, Ланин, ввиду постигших его несчастий, и не возьмет на себя этого дела. Форму поручительства, любезно предложенную мне лицом, производящим дознание по делу, — при сем прилагаю. Похлопочи об этом.
Ну, как поживает Максим? Не говорит ли каких-либо новых слов? Здоров ли? Что нянька? Ушла ли старая, есть ли другая, имеешь ли кухарку и т. д. — изобрази мне все домашние дела обстоятельно и подробно, пиши — в Тифлис, тифлисское губернское жандармское управление, для меня.
Житьишко мое не так уж плохо—сегодня разрешили иметь книги, бумагу, чернила, так что с завтрашнего дня я сажусь за работу. Питаюсь — сносно, здоровье — недурно, настроение — ровное и спокойное, хотя во время допроса немножко взволновался. Увы — человек я, и человек ты знаешь какой.
…Камера у меня большая, 10 и 7 шагов, в ней два окна на Куру и прекрасный вид на азиатскую часть города, разбросанную на крутой горе, очень оригинальную и своей жизнью и физиономией. Я смотрю из окна и наблюдаю, как работают за рекой против меня кожевники, как проводит свой день одна маленькая девочка, ловят рыбу наметкой и так далее. Иногда хочется взять на руки Максима и подбросить его к потолку, но я долго сентиментальным не бываю.
В сущности — знаешь что? и у тюрьмы есть свое достоинство, это — ее режим. Больше писать не стану.
Хлопочи о поруках, будь здорова и спокойна, береги сынишку, и — ты хорошо сделаешь, если, не ожидая меня, переедешь на дачу в Мызу или поедешь к Марии Сергеевне. Я думаю, что и с поруками дело затянется, поэтому в интересах ребенка тебе не следует жить в городе. Поезжай-ка в Самару, Катя. Маме своей ты бы не сообщала о происшествии со мной — скажи, что состояние моего здоровья вдруг ухудшилось и я уехал на Кавказ. Разумеется, она узнает правду, но уже тогда, когда факт будет лишен остроты.
Итак — до свидания, Катя! Пиши подробнее. Да, напиши-ка издателю, пусть он вышлет мои книги для отзыва в Тифлис, газете ‘Кавказ’, — она была ко мне благосклонна. Целую сынишку и тебя.

Алексей

Как поживают птички? Если ты их не выпустила, то выпускай. Я теперь понимаю, до чего неудобно сидеть в клетках, и — хочу быть гуманным. Будь же спокойна, нужно привыкать к несчастиям — их и еще не мало будет у тебя. Помни только, что ничто не бесконечно, все пройдет. Держись крепче!

24
Е. П. ПЕШКОВОЙ

17 [29] мая 1898, Тифлис.

Сегодня получил сразу четыре письма от тебя. Спасибо, но, Катеринка, зачем же писать ежедневно? Как вс на свете, и частописание имеет свою смешную сторону. Не обижайся на это, а лучше пиши не так часто и побольше.
Пожалуйста, не беспокойся обо мне — я живу неплохо, уверяю тебя. Внешние условия, здоровье, самочувствие — все это вполне удовлетворительно — и, право, я живал в условиях неизмеримо худших.
На поруки меня, наверное, выпустят.
Будем говорить серьезно — не правда ли, Катя, утомительно и беспокойно жить со мной? Вспомни все прожитое, подумай и будь уверена, что всякое твое решение, хотя бы оно было и неожиданно для меня и тяжело, — я приму без малейшего протеста. Я нахожу нужным заявить это тебе потому, что мне совестно пред тобой, я чувствую себя виноватым в том, что не даю тебе жить спокойно, легко и радостно. Сознание этой вины — вот самое худшее в моем положении, самое тяжелое и печальное. Но — бросим это.
Буду рассказывать, как живу. Встаю я, должно быть, рано, а может быть, под местной широтой дни вдвое длиннее наших северных дней. Иду мыться, потом пью чай, читаю, пишу, смотрю в окно — до обеда. Обед приносят в полдень. Дают два блюда, — первое — нечто универсальное. В этом ястве соединены все виды круп и овощей, есть в нем мясо, есть перец, иногда есть соль, но никогда нет ни тараканов, ни каких-либо иных насекомых — и именно это последнее и чрезвычайное обстоятельство и является главным достоинством кушанья. Потом дают котлеты — прекрасные котлеты для наказания чревоугодников! Я их ем, ибо я понимаю: смертных затем и сажают в тюрьмы, чтоб они испытывали кое-что неприятное. Еще я покупаю яйца, булки, сыр и — говоря серьезно — в общем питаюсь хорошо. Самочувствие — тоже удовлетворительно, оно даже лучше, чем было в Нижнем за последнее время. Гиббона скоро прочту. Очень жалею, что не взял с собой Плутарха, — и кстати прошу — не давай никому моих книг. Пожалуйста, береги их. Поедешь на дачу, хорошенько уложи их, запри, покрой сверху клеенкой или чем-нибудь непромокаемым и поставь в сухое место. Я должен Гец три рубля за переплеты. Отбери также книги у Ланина. Поведение птиц меня радует — милые существа! Мне будет грустно не найти их по возвращении, особенно я пожалею о снегирях и лазоревках.
Продолжаю описание моего дня. После обеда — повторяю программу утра. Часов в шесть — пью чай. Опять читаю, пишу, смотрю в окно. Ложусь, по обыкновению, поздно. В камере всю ночь, до утра, горит лампа, — это, я думаю, сделано для того, чтоб ключник мог, взглянув в окошечко, устроенное в двери, видеть, не перепиливаю ли я решеток в окнах или не собираюсь ли повеситься. Я не хочу ни того, ни другого, тем более, что решетки чертовски толстые, под окном ходит часовой, а вешаться — не на чем.
Замок стоит на скале, над Курой, и от стены его до края отвесной скалы не более двух аршин расстояния. Кура — грязна, как кухарка, и ревет, как бешеная. Ее течение настолько быстро, что я удивляюсь, как она не разрушит фундаменты домов, которые она омывает, и не подмоет скалу, служащую основанием замка. Она не широка — я из своего окна различаю физиономии на том берегу. Против моих окон — кожевенные заводы, каменные, правильной кубической формы, дома с плоскими, залитыми цементом, крышами. Целыми днями на крышах работают кожевники. Тут же что-то вроде постоялого двора, куда ежедневно туземцы приводят баранов, ишаков, чем-то нагруженных мулов. В реке — иногда ловят рыбу наметкой. Первая линия домов против моих окон стоит в воде, и, постепенно поднимаясь по горе, дома влезают на высоту крыши замка. Они очень оригинальны и грязны, некоторые окрашены в синюю краску — здесь своя эстетика — все они с террасами. На террасах кейфуют восточные человеки, иногда являются фигуры женщин в широких белых покрывалах. Вижу я также ребятишек, но, кроме злого шума Куры и, иногда, заунывной музыки зурны, — ничего не слышу. А должно быть много шума и движения, много своеобычной жизни среди этих неуклюжих домов, в узких улицах, ползущих по горе. Вся эта часть города кажется грудой хлама, выброшенного из мешка и рассыпавшегося по горе от вершины ее до волн реки. Ее могли бы оживить и скрасить церкви, и тут есть две, но местная церковная архитектура — отвратительна. В церквах здесь — я имею в виду только архитектуру — ничего величественного, торжественного, поднимающего дух, к тому же и окрашены они в цвет глины, а не белые, как у нас. Колокола — мелкие, благовест — бледный, почти утопающий в шуме реки и уличной жизни. Красивым в этой части города являются развалины тифлисской крепости. Это очень величественное сооружение, напоминающее немного Херсонес — помнишь? — но более массивное и более прочной кладки. В свое время это укрепление, должно быть, было неприступным и само по себе и по месту устройства. Вот и все, что я вижу из окна. Наблюдаю работу кожевников и жизнь одной девочки, которая целыми днями возится на балконе одного из этих мрачных домов.
Если меня выпустят на поруки и если я отсюда поеду не тем порядком, как ехал сюда, — приобрету снимок с этой части города и с замка. А также —схожу в местный музей, полный интереснейших вещей.
Спасибо тебе за присланную заметку ‘Курьера’ о книжках, но ты не присылай печатных отзывов, а попроси редактора ‘Листка’ — и попроси, пожалуйста, от своего имени — чтоб они откладывали все, что меня коснется, или передавали тебе.
Одобряю твое решение ехать на дачу, очень рад за тебя и Максима. Пожалуйста, тщательнее следи за его запросами по части питания. Можешь, если найдешь нужным, сказать няне спасибо от меня за то, что она не ушла в критический момент, во всяком случае, поклонись ей от меня. Старайся получить деньги с ‘Сев[ерного] вест[ника]’, попроси Поссе помочь тебе в этом, он, я думаю, сумеет через кого-нибудь в Петербурге понудить ‘Вест[ник]’ к уплате. Теперь будет очень жалко потерять такую уйму деньжищ, пусть они заплатят хоть по 75 р. и — да будут прокляты! Больше я никогда не свяжу себя с людьми столь откровенно бесцеремонными, хотя откровенность и хорошее качество. Ну, я думаю, будет писать.
До свидания, Катя! Береги сына, береги его.
Целую тебя.

Алексей

Требуй деньги с ‘Жизни’, с ‘Журнала’, а когда получишь с издателя — вышли мне р. 30—25.
До свидания. Будь здорова, будь покойна и старайся смотреть беде прямо в очи.
Как поживают цветы? Следи, чтоб у пальм земля была всегда сырая, поливай их и сверху и немного на поддонки.
Сегодня воскресенье. Когда ты получишь это письмо?

25
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

11 или 12 [23 или 24] августа 1898, Н.-Новгород.

Уважаемый Сергей Павлович!

Я уже в Нижнем. Пока определенного места жительства не имею и проживаю в редакции ‘Нижегородского листка’, куда, в случае надобности, и пишите.
Говорить об издании III тома, я полагаю, рано еще. Что поместить в него? ‘Варенька’ требует основательной работы, а я сейчас должен писать что-нибудь новое, ибо денег — ни гроша. Затем мне хотелось бы, чтоб весь третий том был заполнен рассказами из быта мелкой интеллигенции. Попробуем, каков я буду в этой сфере.
Пока — до свидания! Сердечное спасибо Вам за простое и доброе отношение ко мне.

Ваш А. Пешков

26
Ф. Д. БАТЮШКОВУ

11 или 12 [23 или 24] августа 1898, Н.-Новгород.

Многоуважаемый
Федор Дмитриевич!

В конце сентября я предложу Вам рассказ в 1 1/2 — 2 листа. Благодарю за доброе ко мне отношение. Я не отвечал на предложения В. А. Поссе не потому, что ждал письма от Вас — как Вы можете подумать, — а лишь потому, что последнее время я выбился из колеи и плохо понимаю, как живу. Недавно, получив письмо от В[ладимира] А[лександровича], хотел было известить Вас о моем безусловном согласии сотрудничать у Вас и — до сего дня не собрался.
Слушайте — дайте мне аванс за лист? А то я сейчас принужден работать в одной из местных газет, что мне до крайности противно. А денег у меня — ни гроша. Выручайте, и я… Ваш покорный слуга. Впрочем, считаю нужным заявить, что дадите Вы денег или нет, — рассказ я, все равно, пришлю Вам.

С почтением
А. Пешков

Мой адрес:
Нижний, Новая улица, дом Ржонсницкой, 9,
Алексею Максимовичу
Пешкову.

27
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

29 августа [10 сентября] 1898, Н.-Новгород.

За деньги и пожелания — благодарю, Сергей Павлович!
После издания книжек напечатана ‘Олесова’, которую я постараюсь основательно исправить, и еще совершенно неприличный рассказ в ‘Жизни’ — ‘Проходимец’. Исправив ‘Олесову’ — пришлю, пришлю, если хотите, и ‘Проходимца’, но у меня нет оттисков этой штуки. Не возьмете ли Вы сами в ‘Жизни’? Вс, что будет выходить в журналах, буду присылать, а уж выбирайте Вы сами. Карточку посылаю, недавно снялся. Может быть, и Вы мне пришлете свою? Доставили бы этим большое удовольствие, — очень хочется видеть хотя бы и тень Вашу.
Не знаете ли, где Поссе? Я ему писал, писал — ни гласа, ни послушания. Здоров ли уж?
Пока до свидания!

Преданный Вам
А. Пешков

Нижний, Новая, 9.

28
Ф. Д. БАТЮШКОВУ

26 или 27 сентября [8 или 9 октября] 1898, Н.-Новгород.

Вот, многоуважаемый Федор Дмитриевич, написал я и посылаю Вам ‘Воздаяние’. Надеюсь, Вы не постеснитесь, найдя эту вещь неудобной для Вас, откровенно сказать мне об этом. Ее заголовок не нравится мне, — м. б., Вы, прочитав, найдете более удобный?
Свидетельствую мое искреннее почтение.

А. Пешков

Новая ул., 9,
Нижний.
P. S. {Приписка (лат.). — Ред.} Вы говорили, что собираетесь писать обо мне, если напишете, пришлите, прошу. Нельзя ли получать Ваш журнал? В счет гонорария…

А. Пешков

29
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

Начало [середина] октября 1898, Н.-Новгород.

Уважаемый
Сергей Павлович!

Через несколько дней я пришлю Вам исправленные мною рассказы для III тома. Сообщите условия Ваши. Предлагают мне издать книгу самому в Москве! Джаншиев и доктор Боков открывают кредит, но мне некогда возиться с такими делами, да я к ним и не приспособлен.
Я, по обыкновению, нуждаюсь в деньгах и очень прошу Вас — поторопитесь ответить мне. Засим я еще буду просить Вас вот о чем: не продаст ли кто-либо в Питере два первые тома Всеобщей исторви литературы Корша и Кирпичникова? (изд. Риккера). 3-й и 4-й я могу купить здесь по очень дешевой цене. Еше необходима мне книга Буасье ‘Падение язычества’ (изд. Солдатенкова). Знаю, что самому Вам некогда возиться с моими просьбами, но, м. б., Вы найдете какого-нибудь человека, коего не затруднит прогулка в магазины на Невский? Дайте ему на Корша 15 р. и на Буасье 5, он меня и утешит.
Жду ответа.
Земно кланяюсь Поссе.

А. Пешков

Мой адрес: Гребешок, Ново-Никольская, No 17.
Прекрасная квартира! Но — дорога!

30
Ф. Д. БАТЮШКОВУ

8 или 9 [20 или 21] октября 1898, Н.-Новгород.

Рад, что моя ‘фантазия’ нравится Вам, уважаемый Федор Дмитриевич…
Я хотел назвать ее ‘Первый рассказ’, можно назвать — ‘Читатель’, ‘Некто’, последнее, быть может, самое лучшее… Назовите Вы, пожалуйста, — в конце концов, это уж не так важно и не стоит многих слов. Прав я или нет — но к той критике, какая есть, — отношусь только с любопытством, в уверенности, что иного отношения она не стоит. Это не дерзость, это скорее всего— грустный факт. Тем больший интерес возбуждает во мне то, что Вы сказали, ибо Вы не профессионал, — если я имею верное представление о Вас. Я буду очень рад, очень благодарен, если Вы дадите мне прочитать то, что написали, хотя с большим удовольствием я услышал бы это из Ваших уст живым словом.
То, что Вы сказали в Вашем письме, возбуждает мой интерес еще более. Я однако думаю, что смысл жизни — в человеке, что ‘истинный шекинах — есть человек’, как говорит Златоуст, верю, что ‘человек есть нечто такое, что должно быть превзойдено’, и верю, верю — будет превзойдено!
А затем — мне следует сказать о себе, что по недостатку образования я лишен веры в себя, а без веры в свои силы — не взлетит высоко дух человека… Вот что.
И — до свидания!
За журнал — спасибо, хотя я еще не получил его.
Прошу извинения за испачканное письмо. Очень прошу.
(Когда пойдет в печать моя ‘фантазия’?

Ваш А. Пешков

Нижний,
Гребешок,
Ново-Никольская.

31
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

После 10 [22 октября] 1898, Н.-Новгород.

Добрый
Сергей Павлович!

Я прошу Вас издать III-й том. Мне неудобно, невыгодно, неловко иметь дело с кем-либо другим. В письме Вашем я чувствую обиду на меня — за что? Не понимаю! Но оно холодно, это Ваше письмо. Я прошу Вас издать книжку на предложенных Вами условиях и, если Вы согласны, — теперь же выслать мне половину денег: без 200 р., ранее мною полученных.
Б[ыть] м[ожет], в третьей книжке будет меньше ‘красот’ — в ней будет больше содержания. При сем посылаю Вам транспорт: ‘Варенька Олесова’, ‘Самоубийство]’, ‘Месть’, ‘Трубочист’, ‘Однажды осенью’. Гвоздем в книжке будет рассказ, к[ото]рый явится в ноябрьской книге ‘Космополиса’. Потом рассказ из ‘М[ира] б[ожьего]’ недурен. Я думаю, что книжка 3-я не будет хуже двух первых, я думаю также, что до поры, пока выйдет 3-я книжка, я успею напечатать еще нечто, и оно должно поднять интерес ко мне. Итак — Вы согласны?

Ваш
А. Пешков

Жду письма Поссе.
Гребешок, Ново-Никольская, No 17.
Разве в предыдущем письме моем я не сообщил Вам, что предложения Джаншиева — Бокова я не принимаю?

32
В. С. МИРОЛЮБОВУ

Первая половина [вторая половина] октября 1898, Н.-Новгород.

Сто рублей Ваши — яко манна небесная и даже вкуснее. То, что Вы предлагаете, — великолепно! Первая вещь, какую я напишу, — Вам, вторая — Вам и т. д.
А в Ялту я не поеду. Почему? Во-первых — я здоров, во-вторых — меня не пустят, ибо дело мое еще не кончено, в-третьих — я работаю и не хочу отвлекаться от работы. В Ялте скверно работать, потому что хочется гулять. Ну ее! Я написал некую штуку, и в ноябрьской книге ‘Cosmopolis»a она появится. Думаю, что мне за нее всыпят в шею по самое покорно благодарю, очень рад этому. Сидел я это время без гроша, и было мне — по сей и другим причинам — неизъяснимо скверно, теперь лучше.
Хорошее письмо написали Вы, и с великим наслаждением посмотрел бы я на Вас, пожал бы руку Вам, поговорил бы. Но, знаете, если все будешь ездить да ездить, — недалеко уедешь. А мне уже 30 лет.
Поэтому — нужно торопиться свершить все, что можешь, в данный тебе срок для жизни. Ялта? Это, в сущности, довольно-таки поганое место на земле. И здоровому человеку в ней скучно, даже гадко.
Дружище! Спасибо Вам за письмо! Изумительно хорошее письмо, ей-богу! До свидания!
А как Ваше здоровье? Сообщите. Предмет очень интересный.

Жму руку Вашу.
А. Пешков

Нижний,
Гребешок, 17.
Говорят — в Ялте Чехов. Если Вы знаете и, видите его — поклонитесь ему от меня. Высоко чту его талант, жду от него потрясающих душу, высокой красоты, могучей силы произведений.

33
В. С. МИРОЛЮБОВУ

12 или 13 [24 или 25] октября 1898, Н.-Новгород.

Получил Вашу телеграмму с приглашением ехать, чувствую, что мое нежелание — вернее, невозможность — ехать в Крым должно быть мотивировано подробно.
Итак: я не еду потому,
что начальство не пустит, т. е. оно, м.-б., и пустило бы, но нужно об этом хлопотать, а мне некогда,
не могу оставить здесь жену и сына, ибо жена моя жить не умеет и без меня ей могут мыши голову отъесть,
пришлось бы мне проживать в Ялте р. 50 в месяц, да жене надо р. 150, ибо с нами живет мой приятель с женой и детьми, а квартира стоит в месяц 33 р. 33 к. Уз, да Дрова и прочее,
ежемесячно я обязан высылать по 30—40 р. некиим людям, и сие — непреложно.
Из всего сего явствует, что мне нужно не ездить, а сидеть, и Вы, сударь мой, меня не смущайте. Получил я сего Дня письмо от Посее, и он сообщает, что в ‘Ж[урнал] Д[ля] в[сех]’ Чехов дал три рассказа, — рад я сему неописуемо. Нисколько обо мне не беспокоясь, Вы присылайте мне почаще письма, оные я буду прилежно нюхать и, впитывая в себя тот воздух, в коем они написаны, буду воображать себя якобы в Крыму.
Если вы почитаете Штрюмпеля и Бенеке, Габриловича и Штангеева, — с последним даже советую поговорить, — то от них узнаете, что лечение легочных болезней воображением — куда превосходнее лечения сыворотками, морским воздухом и прочими докторов пустыми выдумками.
Разговаривая со Штангеевым, сообщите ему, что я все-таки жив, хотя после него еще у многих лечился. Теперь я стою на стезе веры в медицину, ей-богу, она совершенно безвредна для осторожных в обращении с нею больных.
И — о! — как дорого жить в Ялте! Еще дороже ехать в оную из такой отдаленной географии, как нижегородская. По сем еще одно веское слово: зима в Крыму — архиподлая. Слюнявая, туманная, с ветром и всякой вредной телу — а паче душе — гадостью. Зима хороша в России, где она уже наступила, с чем Вас и поздравляю. Вот весна в России очень нехороша, и в марте я могу поехать в Крым. Разбив вдребезги все те доводы, коими Вы станете соблазнять меня ехать, безмятежно умолкаю и сажусь изображать подлость человечьей натуры. До свидания! Жму Вам лапу, да поможет Вам море и воздух, и пусть не трогает Вас исправник.

А. Пешков

Гребешок, 17.

34
С. Я. ЕЛПАТЬЕВСКОМУ

Не ранее 17 [не ранее 29] октября 1898, Н.-Новгород.

Добрый Сергей Яковлевич, я лучше после поеду в Крым, — в феврале, например? Теперь у Вас и ветер, и туманы, и противные курортные люди ходят по улицам, а здесь — холодно, сухо и вообще — здорово! Потом — начал я писать одну штуку, и прерывать работу не хочется, да и вредно будет это для нее, для штуки-то. И еще — о выезде отсюда надо хлопотать у начальства, а оно едва ли меня выпустит куда-либо, потому что — говорят — дело скоро кончится. Есть и еще одна очень веская причина, в силу которой — неудобно мне выехать отсюда сейчас. Здоров я — совершенно. Ежедневно, малыми количествами, пью водку, и очень она мне помогает. Разумеется, Крым место славное, и я с удовольствием поеду, но в феврале лучше ехать, чем сейчас. И денег у меня тогда будет — куча! — а сейчас я делаю долги и ежедневные фельетоны в ‘Листке’.
И потом, знаете, в Крыму этом очень красиво и т. д., но все какое-то выдуманное, праздничное, не настоящее, и чувствуешь там себя ужасно далеко от жизни. Я думаю, что Крым сделан для богатых больше, для людей, которым скучно жить, и для нездоровых. Я не богат, здоров, и жить мне не скучно, оттого я непременно захвораю, как перееду в Крым, и станет мне в нем скучно. Ей-богу, я это серьезно говорю. Знаете — ‘обштановка’ очень много значит для меня, а в Ялте обстановка совершенно не подобающая ничему привычному для меня. Конечно, все это — философия, и Вы — извините меня! Вы хлопотали, а я кочевряжусь, это очень нехорошо с моей стороны, я понимаю. Я не отказываюсь и поеду в феврале, а до той поры, право, не стоит.
Вы, пожалуйста, не сердитесь на меня, Сергей Яковлевич, — чорт знает как глупо выходит у меня все, что я делаю! Теперь я так пишу, будто бы поездкой в Ялту делаю и Вам и богу великое удовольствие, — ведь эдакое свинство! А дело так просто — я не могу ехать сейчас по силе взятых на себя обязательств и непременно поеду в феврале. Вот и все. Крепко, с благодарностью жму Вам руку, сердечное спасибо за хлопоты обо мне. Жена кланяется, она, пожалуй, поедет в оный Крым раньше меня. Ибо ей сие более необходимо, чем мне. Вы Миролюбова видаете? Сообщите ему, чтоб он больше не давал мне денег, ибо редакция ‘Журнала’ прислала уже полсотни, а я послал ей рассказ о чорте и еще пошлю.
Вам — желаю всяческих успехов, здоровья, бодрости Душевной, и, прошу, поклонитесь Розановым, Штангееву и всяким знакомым. До свидания, Сергей Яковлевич! Сердечное спасибо Вам!

А. Пешков

Гребешок, 17.

35
Ф. Д. БАТЮШКОВУ

19 [31] или 20 октября [1 ноября] 1898, Н.-Новгород.

Многоуважаемый
Федор Дмитриевич!

Ваш славный очерк я уже возвратил Вам — спасибо!
А мою фантазию — печатайте. Если меня за нее обругают — пускай их! Я уже достаточно слышал похвал. В сущности, ведь дело не в том, как ко мне отнесутся, а лишь в том — попал ли я туда, куда метил, и, если попал, — насколько силен удар. Удар — слабоват, это я знаю. Я знаю и то, что иным будет приятно бить меня по голове и душе моей же палкой. Это ничего.
Я не пожалею, что напечатал эту вещь, ибо мысли и чувства мои никогда не уравновесятся, никогда не придут к одному знаменателю — нет места богу в душе моей. А также у меня нет ни времени, ни охоты добиваться внутреннего покоя и ясности — аз есмь волна морская, лучи солнца отражающая и поющая о жизни с похвалою и гневом. Я знаю — писатель должен быть пророком и даже Исайей во пророках, — я мал для такой роли. Я самоучка— Вы знаете это? Не подумайте, что я говорю с гордостью, нет — с горечью говорю я это. Я самоучка и связан цепям’ невежества моего, мне нет времени ослабить мои цепи, и нет во мне силы для этого. Замечания Ваши, умные и зоркие, безусловно, принимаю, присылайте корректуру, я исправлю то, что Вы указали. Крепко жму Вашу руку за письмо Ваше, очень дорогое мне.
Хотел бы я услышать Ваше мнение о моем языке. Мне он кажется здесь — грубым, там — бледным и всегда недостаточно простым, даже вычурным. В частности — что бы Вы сказали о языке ‘фантазии’?
А также скажите просто — не надоедаю л’ я Вам моими просьбами, вопросами?
Итак — печатайте.
Если же кто-либо насмеется надо мной за эту вещь — буду возражать ему во всю силу сердца и ума моего, и полагаю, что сумею нанести противнику хорошие, глубокие раны.
До свидания!

Искренно уважающий Вас
А. Пешков

Нижний, Гребешок, 17.
Лессинга я не читал и теории его не знаю.

36
Ф. Д. БАТЮШКОВУ

Конец октября [середина ноября] 1898, Н.-Новгород.

Возвращаю корректуру, уважаемый Федор Дмитриевич.
Будут корректировать еще?
Я уже отвечал Вам на Ваши вопросы. Добавляю: нападок я не боюсь, боюсь лишь одного — показаться неискренним, наивным, боюсь, что этот рас-сказ не вызовет столько внимания, сколько нужно его для жизни. Но если этот не вызовет, я напишу другой, хотя бы меня били по голове молотками.
До свидания!

А. Пешков

Гребешок, 17.
Одобрению Вл. Соловьева — рад.
Федор Дмитриевич! Вы — член Литературного фонда? Пожалуйста, похлопочите о выдаче мне ссуды, ссуды, а не пособия. Назад тому с месяц я получил пособие в 100 р. Я возвращу его, когда выйдет III-й том, я не люблю пособий. Мне нужно в долг получить 100 р.
Я пишу об этом же еще В. А. Поссе.

А. Пешков

И еще: у Цинзерлинга объявлено о продаже книги К. Дюпреля ‘Загадочность человеческого существа’.
Пожалуйста, вышлите мне эту книгу! Очень прошу. У меня нет сейчас рубля, но я заплачу. Я читал этого автора ‘Философию мистики’, и хотя она неоригинальна, — у Шопенгауэра в ‘Духовидении’ та же тема разработана глубже и короче, — все-таки я хочу ‘меть и эту книгу. Вышлите!

А. П.

37
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

27 или 28 октября [8 или 9 ноября] 1898, Н.-Новгород.

Дорогой
Сергей Павлович!

Вчера получил от Вас деньги и письмо. Теперь я должен Вам 400 р. Остальные деньги не высылайте, доколе я Вас не попрошу об этом. В моих руках деньги становятся слишком скользкими, и я не умею удерживать их у себя.
Предшествовавшее Ваше письмо показалось мне сухим и полным раздражения против меня. Но раз Вас мучает лихорадка — дело становится понятным. Я, признаюсь, подумал другое нечто — ибо мне известно, что некий гусь, подписывающий письма ко мне ‘тоже Amer’, поставил себе целью солить мне везде, где можно. Я не знаю, кто он, но это человек очень злой и очень не глупый. Жалею, что не могу послать Вам одно его письмо, где довольно курьезно характеризованы питерские люди. ‘Amer’ — это по-русски ‘горький’? Очевидно, он живет в Питере, знает его жизнь, да и меня тоже знает, как видится. Но черт с ним, я лишь потому о нем говорю, что считал его причиной того тона, который сквозит на протяжении Вашего письма.
А об издании третьего тома заявляю категорически: предоставляю это дело на Ваше усмотрение. Издавайте, когда хотите. Волькенштейн ничего мне не пишет, хотя я послал ему, по его просьбе, разрешение на издание ‘Тоски’. Каково поживает В. А. и что он думает делать с моим чортом? Крепко жму руку Вашу и очень прошу Вас верить в мою искренность. Человек прямой, я никогда не скрываю пред людьми того, что о них думаю.
До свидания!
Очень хочется побывать в Петерб., но не пустят меня в оный город! Очень жаль, право! А теперь вот и деньги есть.
Всего хорошего и доброго здоровья желаю Вам.

А. Пешков

38
А. П. ЧЕХОВУ

Между 24 октября и 7 ноября [5 и 19 ноября] 1898, Н.-Новгород.

В. С. Миролюбив сообщил мне, что Вы выразили желание получить мои книжки. Посылаю их я, пользуясь случаем, хочу что-то написать Вам, Антон Павлович.
Собственно говоря — я хотел бы объясниться Вам в искреннейшей горячей любви, кою безответно питаю к Вам со времен младых ногтей моих, я хотел бы выразить мой восторг пред удивительным талантом Вашим, тоскливым и за душу хватающим, трагическим и нежным, всегда таким красивым, тонким. Эх, чорт возьми, — жму руку Вашу, — руку художника и сердечного, грустного человека, должно быть, — да?
Дай боже жизни Вам во славу русской литературы, дай боже Вам здоровья и терпения — бодрости духа дай Вам боже!
Сколько дивных минут прожил я над Вашими книгами, сколько раз плакал над ними и злился, как волк в капкане, и грустно смеялся подолгу.
Вы, может быть, тоже посмеетесь над моим письмом, ибо — чувствую, пишу ерунду, бессвязное и восторженное что-то, ко это, видите ли, потому все так глупо, что исходит от сердца, а все исходящее от сердца — увы!— глупо, даже если оно и велико, — Вы сами знаете это.
Еще раз жму руку Вашу. Ваш талант — дух чистый и ясный, но опутанный узами земли — подлыми узами будничной жизни, — и потому он тоскует. Пусть его рыдает — зов к небу и в рыданиях ясно слышен.

А. Пешков

Может, захотите написать мне? Прямо — Нижний, Пешкову, а то — ‘Нижегородский листок’.

39
В. С. МИРОЛЮБОВУ

Начало [середина] ноября 1898, Н.-Новгород.

Положим, что я — ‘многоуважаемый’, а Вы, надо думать, — неумный.
И люди, Вас окружающие, очевидно, мало Вами занимаются, чорт бы их за это побрал. Если верхушки тронуты и кровь идет — стало быть, надо торчать в Ялте, а не в проклятый, гнилой Ваш Питер ехать. Изумительно, до какой степени мало и плохо ценит себя этот русский человек, даже и в том случае, если он стоит у дела и если все дело на нем воздвигается. Вот очевидный и неоспоримый признак нашей малокультурности. Как странно слышать такую дикую фразу: ‘Я совсем бы вылечился, да надо ехать в болото’. Неужели без Вас не найдется в этом болоте чертей, способных временно заменить Вас? Вот Вы приедете и расхвораетесь как следует, а потом от этого произойдет непоправимый урон делу. Мне говорили, что вдохновителем и главной энергией журнала являетесь Вы, — судя по Вашим письмам, так оно и должно быть. Вы хоть бы уж ради журнала-то поторчали еще в Крыму сколько следует!
Ужасно скверное это Ваше письмо, и очень оно меня взволновало. Я знаю, что такое верхушки, — пять лет тому назад я поднимал 12 пудов, а теперь, когда у меня тоже верхушки, — 2 чуть-чуть могу поднять. Собственно говоря — Вас следует хорошенько ругнуть, ибо очень уж это нелепо Ваше решение уехать из Ялты. Я все-таки надеюсь, что шубу Вы не получили и пока еще сидите в Ялте, как и следует. Слушайте — посидите еще немножко?! А потом я приеду? Ей-богу, нам нужно беречь себя, ибо — по совести говоря — ведь мы все-таки способные люди, и совсем уж не так много способных людей, чтоб нам не беречь себя, — не правда ли? Ведь Ваш журнал — это, я Вам скажу, — такое хорошее дело! И у него будущее прекрасное, если около него будут здоровые, бодрые, порядочные люди. Как много я имею сказать по поводу журнала! Вот что, дорогой синьор, — Москва от Нижнего так близко, махните сюда на денек-два? Поговорили бы, посмотрели б друг на друга. Ей-богу? Денег нет? Но у меня теперь есть — сегодня еще 50 р. прислали из ‘Журнала’, — телеграфируйте, я и вышлю. Времени нет? Да ведь всего двое, суток. Неужели, чорт, в этом Вашем дурацком Петербурге так-таки уж и некому заменить Вас? Подумайте!

А. Пешков

Послал Чехову книжки и объяснение в любви.
Сообразил, что, наверное, Вы уже удрали из Ялты, и шлю письмо в Москву.

40
В. С. МИРОЛЮБОВУ

Начало [середина] ноября 1898, Н.-Новгород.

Написал Вам в Москву, но думаю, что, м. б., письмо застанет Вас и в Ялте.
Вы полагаете, что хорошо сделаете, отправившись с кровохарканьем в гнилое болото Ваше. Это, дяденька, совсем по-детски, это бравада, недостойная серьезного человека, это чорт знает что — но, во всяком случае, это неумный поступок.
У журнала четверо редакторов, говорит Поссе. Неужто же не могут трое заменить Вас? Не может быть, не поверю я, чтоб Ваше присутствие было необходимо настолько, чтоб Вам нужно ехать с риском расплевать все легкие. Ну, ладно, ну, поедете Вы в этот чортов город, — разумеется, болезнь разовьется в нем, и тогда Вы покаетесь. Впрочем — дело не в покаянии, а в том, что верхушки не так просто вылечить, и в том, наконец, что журнал может лишиться Вашей энергии. А журнал есть дело всероссийское, и роль его до такой степени может быть важна, что мы пока даже не в состоянии представить ее себе. Это, можно сказать, дело историческое. Уже ради его Вам следует отнестись к себе серьезнее, чем Вы относитесь. Ведь этот Ваш отъезд из Ялты — мальчишеская выходка, не больше. И потом — что ж Вы думаете — Петербург возвратит Вам Ваш голос, который украшал Вашу жизнь? Чорта с два!
А Поссе говорил, что Вы серьезный человек — туда же! Но — бросим это! Пожалуйста, поживите еще несколько времени в Ялте! Хоть до той поры, пока прекратится кровохарканье. Прекратится — Вы и поезжайте, а в дороге оно у Вас возобновится с новой силой. Чорт знает что! Какие мы нелепые люди, и как Вы огорчили меня Вашим совершенно диким письмом. Нужно беречь себя — поймите это! Пожалуйста, подождите в Ялте хоть до поры, пока зима укрепится на своей позиции. И чего смотрит Елпатьевский и все другие! Удивительно, ей-богу! Но — Вы все-таки еще недельки две поживите, — ведь это не лишнее, не так ли? Надо же понимать необходимость, чорт возьми!

41
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

После 2 [14] ноября 1898, Н.-Новгород.

По поводу предложения сотрудничать в ‘Ж[изни]’ я уже ответил В[ладимиру] А[лександровичу], что Вы, Сергей Павлович, вероятно, уже знаете. О ‘Жур[нале] для вс[ех]’ сожалею, мало сказать — сожалею, прямо-таки поражен Вашим сообщением. Очень несчастливый я человек — славные планы были у меня относительно этого издания, — планы, которых в другом месте я не выполню. Чорт бы драл эту жизнь, в которой все порядочное так быстро умирает.
‘Чорта’ Вы хотите взять себе? Дело доброе, но я, право, не думаю, что такая штука будет на своем месте в первой книжке нового журнала. Не будет ли она для журнала слишком плохой рекомендацией? Впрочем, дело Ваше, полагаю — Вы хорошо знаете, что делаете.
Тем не менее к первой книжке я попытаюсь написать что-нибудь иное, тоже маленькое, но серьезное. Вы дурно делаете, что хвалите меня за всякие пустяки, — попомнили бы Вы, что человек — слаб и нравиться он любит. Простите за мораль, но, ей-богу, совестно слушать похвалы, которых не стоишь.
Не окажете ли чего-либо по поводу статей Михайловского, особенно по поводу второй? Очень бы интересно знать мнение публики о этих статьях. Ну, пока до свидания! Поклон Поссе. Пусть он на меня не сердится, ибо это, ей-богу, бесполезно, и я его очень уважаю, в конце концов.

Ваш А. Пешков

Полевая, 20.

42
В. С. МИРОЛЮБОВУ

Первая половина [середина] ноября 1898, Н.-Новгород.

Дорогой дяденька!

Сейчас читал Вашу телеграмму и — впал в уныние. В чем дело?
Если Вы взбудоражены ‘Жизнью’, то мои с ней дела ‘Журнала’ не коснутся. Они стоят так: ‘Жизнь’ говорит: мы будем платить Вам 100 р. в месяц, а Вы пишите и печатайте только у нас, мы даем за лист 150 р. и вычитаем из них 100 жалованья.
Я им ответил: хорошо, но я буду еще писать в ‘Журнал’ и без этого принять Ваши условия не могу. Мне решительно все равно, где печатать, но в ‘Журнале’ я буду печатать на каких угодно условиях и до поры, пока мое присутствие в нем не окажется лишним, о чем окажете мне Вы.
Понятно это? Ну, вот.
Вы изобразите мне письмом, кто это разорил Вас на такую длинную телеграмму. Я нездоров и не выхожу. Такая идиотская осень в этом году!
Очень хочу иметь Вашу карточку, подумайте об этом. Кто знает, когда мы увидимся и увидимся ли? Затем, через неделю пришлю Вам рассказик — не особенно хороший, может быть, даже плохой. В последнем случае прошу с ним не стесняться.

Ваш
Горький

Нижний, Полевая, 20.
Жму лапку.
Пришлите карточку-то.

43
А. П. ЧЕХОВУ

Между 20 и 30 ноября [2 и 12 декабря] 1898, Н.-Новгород.

Многоуважаемый
Антон Павлович!

Сердечное Вам спасибо за отклик на мое письмо и за обещание написать мне еще. Очень жду письма от Вас, очень хотел бы услышать Ваше мнение о моих рассказах.
На-днях смотрел ‘Дядю Ваяю’, смотрел и — плакал, как баба, хотя я человек далеко не нервный, пришел домой оглушенный, измятый Вашей пьесой, написал Вам длинное письмо и — порвал его. Не окажешь хорошо и ясно того, что вызывает эта пьеса в душе, но я чувствовал, глядя на ее героев: как будто меня перепиливают тупой пилой. Ходят зубцы ее прямо по сердцу, и сердце сжимается под ними, стонет, рвется. Для меня — это страшная вещь, Ваш ‘Дядя Ваня’ — это совершенно новый вид драматического искусства, молот, которым Вы бьете по пустым башкам публики. Все-таки она непобедима в своем туподушии и плохо понимает Вас и в ‘Чайке’ и в ‘Дяде’. Будете Вы еще писать драмы? Удивительно Выэто делаете!
В последнем акте ‘Вани’, когда доктор, после долгой паузы, говорит о жаре в Африке, — я задрожал от восхищения пред Вашим талантом и от страха за людей, за нашу бесцветную, нищенскую жизнь. Как Вы здорово ударили тут по душе и как метко! Огромный талант у Вас. Но, слушайте, чего Вы думаете добиться такими ударами? Воскреснет ли человек от этого? Жалкие мы люди — это верно, ‘нудные’ люди, хмурые, отвратительные люди, и нужно быть извергом добродетели, чтоб любить, жалеть, помогать жить дрянным мешкам с кишками, каковы мы. И тем не менее все-таки жалко людей. Я вот человек далеко не добродетельный, а ревел при виде Вани и других иже с ним, хотя очень это глупо реветь, и еще глупее говорить об этом. Мне, знаете, кажется, что в этой пьесе Вы к людям — холоднее чорта. Вы равнодушны к ним, как снег, как вьюга. Простите, я, может быть, ошибаюсь, во всяком случае я говорю лишь о моем личном впечатлении. Мне, видите ли, после Вашей пьесы сделалось страшно и тоскливо. Так чувствовал я себя однажды в детстве: был у меня в саду угол, где сам я, своими руками, насадил цветы, и они хорошо росли там. Но однажды пришел я поливать их и вижу: клумба разрыта, цветы уничтожены и лежит на их смятых стеблях наша свинья, — больная свинья, которой воротами равбило заднюю ногу. А день был ясный, и проклятое солнце с особенным усердием и равнодушием освещало гибель и развалины части моего сердца.
Вот какое дело. Не обижайтесь на меня, если я что-нибудь неладно сказал. Я человек очень нелепый и грубый, а душа у меня неизлечимо больна. Как, впрочем, и следует быть душе человека думающего.
Крепко жму Вашу руку, желаю Вам доброго здоровья и страсти к работе. Как ни много хвалят Вас — все-таки Вас недостаточно ценят и, кажется, плохо понимают. Не желал бы я лично служить доказательством последнего.

А. Пешков

Полевая, 20. Нижний.
Напишите мне, пожалуйста, как Вы сами смотрите на ‘Ваню’? И, — если я надоедаю Вам всем этим, — скажите прямо. А то, пожалуй, я и еще напишу Вам.

44
В. Г. КОРОЛЕНКО

Конец ноября [начало декабря] 1898, Н.-Новгород.

Вчера послал Вам мои книжки, уважаемый Владимир Галактионович. Когда-то Вы, давая мне одну из Ваших, сказали при этом: ‘Вот и Вы мне дадите свои, когда они будут’. Они есть, но нет у меня уверенности в том, что они нужны. Поверьте, говоря так, я не рисуюсь — зачем мне это? Я знаю, кого я хуже, знаю, кого лучше, и вообще у меня, быть может, меньше скромности, чем следовало бы. Я хочу только сказать, что с той поры, как я прочитал все, что написано мною, мне стало как-то неловко, не то скучно, не то обидно, не то жалко чего-то. Вы, м. б., поймете, что это за чувство, — очень оно неприятно и лишает бодрости.
Я назвал себя учеником Вашим, — скажите по душе — Вам не неприятно это? Я думаю — мое бродяжничество по различным журналам произвело на Вас далеко не лестное для меня впечатление. Я не знаю, как Вы теперь ко мне относитесь, но все-таки — Вы были моим учителем и много сделали хорошего для меня, этого я не забыл и не забуду. Крепко жму Вам руку и, в конце концов, думаю, что я служу тому же богу, что и Вы.
Когда я узнал, что Н[иколай] К[онстантинович] написал обо мне, — у меня сердце кнуло. ‘Вот оно — возмездие’, — подумал я. Оказывается, что и он видит во мне нечто заслуживающее внимания и даже одобрения. Знаете — это хорошо, но мало понятно мне. Я думал, он строже отнесется ко мне.
Переживаю я теперь очень неважные дни, тяжелые, нехорошие думы давят сердце. Обидела меня судьба моя тем, что во-время не дала мне возможности учиться, а теперь отнимает у меня время, нужное для этого.
Простите за кислое письмо, ей-богу, — очень неладно на душе у меня.
Желаю Вам всего хорошего — здоровья, бодрости духа, вдохновения. Кланяюсь супруге Вашей и Николаю Федоровичу и Николаю Константиновичу.
До свидания!

Ваш А. Пешков

Хотелось бы мне сказать Н. К. что-то очень хорошее, да не умею. Сказать — спасибо? А зачем оно ему? Да и мне не это нужно.

А. П.

Нижний.

45
В. С. МИРОЛЮБОВУ

Конец ноября или начало декабря [середина декабря] 1898, Н.-Новгород.

Дружище Вы мой хороший! Отвяжитесь от меня с Ялтой, Сан-Ремо и прочими злачными местами. Никуда я до весны не поеду, весной же — хоть к чорту на рога и вместе с Вами. Идет? Вы, кстати, знаете языки италийские и иные, а я из иностранных знал мордовский, да и тот забыл. Итак — весной мы с Вами поедем в Индию и на Шпицберген, а то — еще дальше от шума жизни, напр., в село Мазу, Макарьев[ского] уез[да], здешней губер[нии]. И, когда мы приедем в Мазу, — комары там съедят нас сразу и т. д. Но — будем говорить о деле.
Рассказ Вам я скоро напишу, и вообще относительно моего участия в журнале не беспокойтесь,, я знаю его цену, понимаю его смысл и значение. Затем: никакого жалованья мне не нужно — Вы и так дорого платите. Этого мне достаточно, а 25 р. — употребите в иное место.
Вот что: здесь, в Нижнем, есть удивительное учреждение — Общество любителей физики и астрономии. Душой его является Сергей Васильев Щербаков, очень хороший человек и очень знающий. Спросите о нем у Поссе. Вот этого Щербакова Вы и должны привлечь к делу по части писания популярных статей по астрономии, физике, метеорологии и т. д. Это прекрасный популяризатор. Я послал Поссе отчет о деятельности О-ва физиков и астрономов за десять лет и единственный в России астрономический календарь, издаваемый этим Обществом. Из отчета Вы увидите, сколько работает Щербаков, а как он работает — смотрите рецензии в ‘Рус[ской] шк[оле]’, ‘Науч[ном] обоз[рении]’, ‘Нов[ом] вр[емени]’ о ‘Сборнике в помощь самообразованию’. Вот он, я думаю, мог бы быть для журнала полезным. Я говорил с ним по этому поводу, и он сказал, что хорошо бы из ряда статей по астрономии создать курс астрономии для среднего читателя, курс физики и т. д. Подумайте над этим, ей-богу, дело славное.
Поссе понравился мне, очень понравился, хороший парень. Он же сказал мне, что Вы — зело больной человек и что Вам необходимо лечиться усердно, долго и что Вы истреплете себе все нервы, оставаясь в Питере, и раньше времени испортите жизнь. Если все это так — Вы нехорошо поступаете. У какого прекрасного дела стоите Вы и так мало цените себя.

Жму руку.
А. Пешков

46
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

11 или 12 [23 или 24] декабря 1898, Н.-Новгород.

Многоуважаемый Сергей Павлович!

Пожалуйста, пришлите мне денег, остатки за III том, и еще вот что: среди рассказов, посланных мною Вам для III тома, есть один, озаглавленный ‘Однажды осенью’. Возвратите его мне, так как он автобиографического характера, я должен буду, изменив, включить его в то, над чем работаю теперь для ‘Жизни’.
Что с Чеховым? Пойдет он к Вам? Как бы это хорошо, если б пошел!
Поссе чертовски понравился мне и всем, кто его здесь видел. Славная фигура! И очень мне нравится в нем больше всего — жизнедеятельность, которая так и бьет из него, как ключ из горы.
Ваше здоровье?
Жму руку.

А. Пешков

Полевая, 20.

47
В. С. МИРОЛЮБОВУ

Середина [конец] декабря 1898, Н.-Новгород.

Виктор Сергеевич!

Посылаю рассказ. Хотите ли до весны — на февраль — март — иметь еще один? Скажите раньше.
Очень прошу Вас — пришлите мне 100 р. Праздники!
Как Ваше здоровье и как живет журнал? Растет ли подписка? Вышла ли декабрьская книга?
Спешу работать. Крепко жму Вам руку. Очень прошу прислать деньги к празднику.

Ваш
А. Пешков

Полевая, 20.

48
В. С. МИРОЛЮБОВУ

22 декабря 1898 [3 января 1899], Н.-Новгород.

Дорогой
Виктор Сергеевич!

Извиняюсь пред Вами за неудачный рассказ и очень огорчен тем, что расстроил им Вас. Я написал его сразу и отдал переписать жене, не читая, теперь, прочитав его, вижу, что действительно он груб, но не силен. Не знаю, успею ли я написать другой к январской книжке, но мне очень хочется этого, и я сегодня же примусь за него. Будьте уверены, что если не поспею к январю, то все-таки пришлю рассказ на праздниках. Поверьте — очень огорчен Вашим письмом.
Денег я еще не получил — сегодня 22-е, — но благодарю Вас за исполнение моей просьбы. Во всяком случае — прошу располагать моими силами по Вашему усмотрению.
А рассказ пришлите мне, если хотите. Поздравляю Вас с праздником. А что, Вы не имеете возможности вырваться на денек из Питера? Приехали бы сюда?! Так хочется повидать Вас.

А. Пешков

Полевая, 20.

49
А. П. ЧЕХОВУ

После 6 [18] декабря 1898, Н.-Новгород.

Славно Вы написали мне, Антон Павлович, и метко, верно сказано Вами насчет вычурных слов. Никак я не могу изгнать их из своего лексикона, и еще этому мешает моя боязнь быть грубым. А потом — всегда я тороплюсь куда-то, плохо отделываю свои вещи, самое же худшее — я живу исключительно на литературный заработок. Больше ничего не умею делать.
Я самоучка, мне 30 лет. Не думаю, что я буду лучше, чем есть, и — дай бог удержаться на той ступени, куда я шагнул, это не высоко, но — будет с меня. И вообще я фигура мало интересная.
Другое дело Вы — талант разительно сильный. Ваше заявление о том, что Вам не хочется писать для театра, заставляет меня сказать Вам несколько слов о том, как понимающая Вас публика относится к Вашим пьесам. Говорят, напр., что ‘Дядя Ваня’ и ‘Чайка’ — новый род драматического искусства, в котором реализм возвышается до одухотворенного и глубоко продуманного символа. Я нахожу, что это очень, верно говорят. Слушая Вашу пьесу, думал я о жизни, принесенной в жертву идолу, о вторжении красоты в нищенскую жизнь людей и о многом другом, коренном и важном. Другие драмы не отвлекают человека от реальностей до философских обобщений — Ваши делают это. Но — простите! — это я говорю лишние слова. Не будете Вы писать драм, будете писать рассказы, я и жизнь от этого не проигрываем. В русской литературе еще не было новеллиста, подобного Вам, а теперь Вы у нас самая ценная и крупная фигура. Хорош Мопассан, и очень я его люблю — Вас больше его. Я вообще не знаю, как сказать Вам о моем преклонении пред Вами, не нахожу слов, и — верьте! — я искренен. Вы — могучий талант. Желаю Вам здравствовать. А что, получили Вы приглашение писать в ‘Жизнь’? Вот славно было бы, если б Вы согласились на их условия! Соглашайтесь! В этом журнале есть очень симпатичная фигура — В. А. Поссе, он пригласил меня, и я пошел.
Короленко я знаю, остальные, право, не интересны.
В Петербург жить — не поеду. Я не люблю больших городов и до литературы был бродягой. А в Петербурге я живо издохну, ибо у меня маленькая чахоточка. Жму руку.

А. Пешков

Полевая, 20.

50
В. С. МИРОЛЮБОВУ

Конец декабря 1898 [начало января 1899], Н.-Новгород.

С Новым годом!

Сейчас написал Поссе, что нехорошо отказываться работать для Вашего прекрасного дела. Я уверен, что он, П[оссе], напишет, что нужно, и впредь писать будет.
Я, пожалуй, не угобжусь прислать рассказ для январской, а относительно февраля Вы уж не беспокойтесь. Вы получите от меня рассказ в начале января и другой в начале февраля.
Не нервничайте, дяденька, это ни к чему. Надо беречь себя ради прекраснейшего дела, коим Вы прекрасно руководите. Берегите себя и верьте в то, что нет таких тупо-душных, которым ‘Ж[урнал]’ не был бы дорог.
Не беспокойтесь! И поверьте в то, что я — всячески к услугам Вашим готов и [в] Вас бодро верю.
С Новым годом!
Пусть и на душе Вашей будет ново и светло. Я, дяденька, тоже скривился и внешне и внутренно, но — терплю. И у меня на душе черно, как в печной трубе, — да ведь что же поделаешь? ‘Человек рождается на страдание, как искры, чтоб устремляться вверх’. Это говорил старик Иов. Хороший старик! Поймите — ‘как искры, чтоб устремляться вверх’!
До свидания!
Может, скоро увидимся, ибо скоро, кажется, меня освободят из-под надзора, и я буду тогда иметь право ездить по земле в разные стороны.

Приеду к Вам тогда.
А. Пешков

51
А. П. ЧЕХОВУ

29 или SO декабря 1898 [10 или 11 января 1899], Н.-Новгород.

Получил от Поссе письмо, он извещает меня, что Вы будете сотрудничать в ‘Жизни’.
Дорогой Антон Павлович — для ‘Жизни’ Вы туз козырей, а для меня Ваше согласие — всем праздникам праздник! Рад я — дьявольски!
Ну, Вы, конечно, знаете о триумфе ‘Чайки’. Вчера некто, прекрасно знающий театр, знакомый со всеми нашими корифеями сцены, человек, которому уже под 60 лет, — очень тонкий знаток и человек со вкусом — рассказывал мне со слезами от волнения: ‘Почти сорок лет хожу в театр и многое видел! Но никогда еще не видал такой удивительной еретически-гениальной веши, как ‘Чайка’. Это не один голос — Вы знаете. Не видал я ‘Чайку’ на сцене, но читал, — она написана могучей рукой! А Вы не хотите писать для театра?! Надо писать, ей-богу! Вы простите, что я так размашисто пишу, мне, право, ужасно хорошо и весело, и очень я Вас люблю, видите ли. Рад за успех ‘Чайки’, за ‘Жизнь’, за! себя, что вот могу писать Вам, и за Вас, что Вы — есть.
Желаю же Вам здоровья, бодрости духа, веры в себя, и — да здравствует жизнь! Не так ли?
С праздником, если не наступил еще Новый год. Крепко жму руку Вашу, талантливую Вашу руку.

А. Пешков

Полевая, 20.

52
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

5 или 6 [17 или 18] января 1899, Н.-Новгород.

Дорогой Сергей Павлович!

Я опоздал поздравить Вас с Новым годом, но — ‘не моя в том вина’. Новый год принес мне очень неважные новинки: приехала мать жены и привезла с собой рожистое воспаление. Это прилипчивая болезнь, и мы все в большом смущении. Захворал — и очень тяжело — мальчик, сын моего товарища, да еще откуда-то явился к нам стригущий лишай и — свирепствует. Квартира у меня хотя и большая, но в ней нас с прислугой 8 взрослых и трое детей. Тесновато и довольно опасно ввиду обилия болезней.
Все время работаю, как медведь. Думаю, что все сии обстоятельства оправдывают мою невольную небрежность по отношению к славной традиции — поздравлять друг друга с Новым годом. Я поздравляю Вас пять дней спустя после его наступления, — от этого мое желание Вам всего доброго отнюдь не теряет ни силы, ни искренности. Крепко жму руку Вашу. Понравился мне доклад Витте. Умный он парень! И как смело залез в чужое министерство и дело! Хотя эта экскурсия в область Горемыкина — в горемычную область! — и не имеет в себе ничего особенного, но, ей-богу, нравится мне. А что говорят в Питере по сему поводу?
К делу! В ноябрьской книге ‘Космополиса’ напечатан мой небольшой рассказец. Я потерял книжку, а оттисков мне не дали. Может быть, у Вас есть сей журнал? Рассказ назван мною ‘Читатель’ — и мне хотелось бы, чтоб Вы прочитали его. В январ[ском] ‘Мир[е] бож[ьем]’ — мой набросок ‘Каин’, оттисков тоже не имею.
К великому моему сожалению, повесть для ‘Жизни’, над которой я теперь сижу, извивается у меня, как змея. Нужно мне было написать ее на 5 листах, но я не сумею сделать этого без ущерба для темы. Это мне обидно. Но уже теперь я могу побожиться, что в этой повести будут недурные картинки. Я едва ли успею прислать начало — детство героя — к февральской. Скажите, пожалуйста, об этом Поссе. И еще — нельзя ли в февральской дать побольше Вересаева? Всеобщее мнение — это интересная тема и хорошо написано. Я говорю — это очень здорово написано. Дробить такую вещь на малые кусочки — грешно. Если Вы этого Вер[есаева] знаете, скажите ему от меня что-нибудь хорошее, — а? Пожалуйста! Еще: что В[ладимир] А[лександрович] молчит? Нужен чорт для февральской? У меня уже есть недурной чорт.

До свидания!
А. Пешков

53
А. П. ЧЕХОВУ

Между 6 и 15 [18 и 27] января 1899, Н.-Новгород.

Хорошо мне! В славном Вашем письме чертовски много содержания, и лестного и грустного для меня. Чую в нем облик Вашей души, он мне кажется суровым и увеличивает мое искреннее преклонение пред Вами. Желаю Вам здоровья и бодрости духа.
Неутешительно, но верно то, что Вы говорите о ‘Жизни’, Чирикове ‘ ‘Кирилке’, да, это так: ‘Жизнь’ пока не серьезна, Чириков — наивен, о ‘Кирилке’ можно Сказать, что он совсем не заслуживает никакого разговора. По поводу Верес[аева] — не согласен. Не считаю я этого автора человеком духовно богатым и сильным, но после его ‘Без дороги’ — Андрей Иванович, кажется, лучшее, что он дал до сей поры. Тем не менее для ‘Жизни’ этого мало. Дайте Вы, Антон Павлович, что-нибудь ей! Очень прошу Вас об этом, ибо ‘Жизнь’ эта весьма мне дорога. Почему? Потому, видите ли, что есть в ней один знакомый мне человек, В. А. Поссе, большая энергия, которая может быть очень плодотворной для жизни нашей, бедной всем хорошим. Нужно поддержать его на первых порах, нужно дать ему разыграться во всю силу души. Помимо этого, — для меня главного, — ‘Жизнь’ имеет тенденцию слить народничество и марксизм в одно гармоничное целое. Такова, по крайней мере вначале, была ее задача. Теперь марксисты, которые обещали участвовать в ней, провели Поссе за нос и основали свой журнал ‘Начало’. Я всех этих дел не понимаю. Скажу откровенно, что не лестно думаю я о питерских журналистах, думаю, что все эти их партии — дело маложизненное, в котором бьется гораздо больше личного самолюбия не очень талантливых людей, чем душ, воспламененных желанием строить новую, свободную для человека жизнь на обломках старой, тесной. Мне, знаете, иногда хочется крикнуть на них эдаким здоровым криком возмущенного их мелочностью сердца. Вон я какой грозный. Но — дайте теперь же в ‘Жизнь’ что-нибудь Ваше, она принимает какие угодно условия от Вас. Подумайте — вдруг по толчку Вашему и дружным усилиям других возникнет журнал, на самом деле интересный и серьезный? Это будет славно!.. Если это будет. А теперь — Вы простите! — буду говорить о себе, по поводу Вашего письма. Мне, видите ли, нужно говорить о себе почему-то, и хоть я не думаю, что Вам нужно об этом слушать, — все-таки буду говорить.
Вы сказали, что я неверно понял Ваши слова о грубости, — пускай! Пусть я буду изящен и талантлив, и — пусть меня чорт возьмет! В свое изящество и талантливость я не поверю даже и тогда, если Вы еще раз скажете мне об этом, и два, и десять раз. Вы сказали, что я умен — тут я смеялся. Мне от этого стало и весело и горько. Я — глуп, как паровоз. С десяти лет я стою на своих ногах, мне некогда было учиться, я все жрал жизнь и работал, а жизнь нагревала меня ударами своих кулаков и, питая меня всем хорошим и дурным, наконец — нагрела, привела в движение, и вот я — лечу. Но рельс подо мной нет, я свежо чувствую и не слабо, думать же — не умею, — впереди ждет меня крушение. Уподобление, ей-богу, недурное! Момент, когда я зароюсь носом в землю — еще не близок, да если б он хоть завтра наступил, мне все равно, я ничего не боюсь и ни на что не жалуюсь. Но бывают минуты, когда мне .становится жалко себя — такая минута сейчас вот наступила, — и я говорю о себе кому-нибудь, кого я люблю. Такого сорта разговор я называю омовением души слезами молчания, потому, видите ли, что хоть и много говоришь, но — глупо говоришь и никогда не скажешь того, чем душа плачет. Вам говорю — помимо того, что люблю Вас, еще и потому, что знаю, — Вы есть человек, которому достаточно одного слова, для того чтоб создать образ, и фразы, чтоб сотворить рассказ, дивный рассказ, который ввертывается в глубь и суть жизни, как бур в землю. Если мы встретимся — я не посмею сказать Вам о Вас ни слова, ибо не сумею сказать так, как хочу, а теперь, издали, мне легко воздать Вам должное. У Вас же — нет причин и права отказываться от дани, которую приносит Вам человек, плененный мощью Вашего таланта. Я — фантазер по природе моей, и было время, когда я представлял Вас себе стоящим высоко над жизнью. Лицо у Вас бесстрастно, как лицо судьи, и в огромных глазах отражается вс, вся земля, и лужи на ней, и солнце, сверкающее в лужах, и души людские.
Потом я увидал Ваш портрет, это был какой-то снимок с фотографии. Я смотрел на него долго и ничего не понял. Ну, ладно, будет. Верьте мне. Я могу сочинить, но лгать не умею и никогда никому не льщу. А если Вы так мощно волнуете душу мою — не я виноват в этом, и — почему не сказать мне Вам самому о том, как много Вы значите Для меня?
Вот что, Антон Павлович, будьте добры, пришлите мне Ваш портрет и одну ив Ваших книжек. Для меня это будет хорошо.
Пожалуйста!
Крепко жму Вам руку, здоровья Вам! здоровья и бодрости духа и желания работать больше.

А. Пешков

Нижний, Полевая, 20.

54
А. П. ЧЕХОВУ

Январь, после 21 [февраль, после 2], 1899, Н.-Новгород.

Спасибо, Антон Павлович, за карточку.
Вот Вам моя, с присовокуплением Максимки, моего сына, философского человека, полутора лет от роду. Это самая лучшая штука в моей жизни. Есть ли у Вас такие штучки? Рад за Вас, если есть.
И еще спасибо Вам за обещание прислать мне Ваши книги — только не забудьте, пожалуйста, сделать это.
Прекрасная мысль пришла Вам в голову — издать полное собрание Ваших рассказов. Это хорошо тем, что заставит критику объясниться с публикой и изменить Вашу оценку.
Я — больше читатель, чем писатель, и знаю, что хотя читают Вас так много, как, кажется, еще никого не читали— говорю об обилии изданий, — но понимают Вас все же плохо.
Было некогда брошено в публику авторитетное слово о Чехове, который ‘с холодной кровью пописывает’, и наша публика, которая всегда ленива думать и не могла сама установить правильного к Вам отношения, — приняла это слово на веру и очень была рада, что ей подсказали взгляд на Вас. Поэтому она недостаточно внимательно читает Ваши рассказы и, воздавая должное их внешности, — мало понимает их сердце и его голос.
Выйдет полное собрание — и вызовет иную оценку Ваших работ. И я, грешный, тоже буду писать о Вас, — так буду писать, как Леметр это делает, — буду говорить о впечатлении, об языке Вашем, об артистической внешности каждой Вашей вещи и о ее смысле, как я его чувствую. Ничего не имеете против?
Легочный процесс у меня есть, но пустяковый и с ним можно в Нижнем жить. Поехать и увидать Вас — это хорошо бы, но есть цела’ куча обстоятельств, не позволяющих мне сделать это.
Тороплюсь на почту.
Желаю Вам доброго здоровья.

Ваш А. Пешков

Полевая, 20.

55
В. С. МИРОЛЮБОВУ

После 23 января [после 4 февраля] 1899, Н.-Новгород.

Дорогой Виктор Сергеевич!

Щербакову сообщил письмо, уговорил его ‘стараться’ и т. д. Мой рассказишко? Видите, в чем дело: кто он, Финоген, я не знаю. Это портрет моего приятеля Гришки Шишлина, портрет точный, ибо именно такую неопределенную фигуру пока представляет собой Гришка. Думаю, что скоро он должен определиться так или иначе, ибо вот они тут затеяли одно дело и в деле этом Григорий объявит себя вполне. Тогда и я его дорисую. Была у меня другая тема, но ее я не успел бы обработать. Теперь я хочу изобразить для журнала маленький рассказик из босяцкой жизни и скоро его обстрою. Репин — это художник? Поклонитесь ему от меня, его искреннего поклонника, влюбленного в него по уши. Скажите ему, что он — высокой важности человек, дай ему боже здоровья и сил! Яркий он цветок на бедной почве нашей родины! А впрочем — все это он знает, и, надо думать, уж надоели ему такие речи.
В Сицилию? Далеко… Швейцария? Это тоже далеко… И потом — кабы в этих местах по-русски говорили! Лучше вот что: приезжайте сюда, и поедем вниз по Волге до Камы, а из Камы — на Урал, а с Урала — в Самарканд? Здорово?
Первая книжка — прелесть! Но — да не поставят мне это в осуждение — Стан[юкович] с Баран[цевичем] могли бы и лучше написать, — не так ли?
Я — чувствую себя виноватым за Финогена. Что Вы выкинули рифму — это ничего, но — факт, он именно так читает мудрые слова. Когда я прочитал ему мой рассказ, он сказал:
— Ишь — ты… не дурак, мужик-то. Такие есть, точно… есть такие!
Это, матушка моя, для меня золотые слова, и хоть бы критика на кол меня посадила — плевать! Настоящий-то читатель — Гришка.
С порошками спать — вредно. Уезжайте-ка скорее куда-нибудь, сделайте милость. Я — кашляю. Но это — пустяк дело. Берегите себя — дело, дело хорошее в руках у Вас! Прилагаю мужицкий отзыв о ‘Журнале’, может, Вы не знаете?

А. Пешков

Потерял! Смотрите ‘Вятскую газету’, No 3-й? Щербакову надо сообщить о сроке представления статей: к какому числу они должны быть представляемы? Писать ему:

Нижний,
Сергею Васильевичу Щербакову,
председателю Общества любителей физики и астрономии.

56
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

До 9 [21] февраля 1899, Н.-Новгород.

Многоуважаемый
Сергей Павлович!

Какая-то фигура испрашивает разрешения издавать мои рассказы на языке германцев. Я ничего не имею против этого — хоть на индусском! Но боюсь, что, если сам напишу ей, — выйдет непременно какая-нибудь чепуха. Будьте великодушны, скажите немке несколько теплых слов от меня и дайте ей какое там требуется разрешение.
Как Вы поживаете? Давно уже не имею вестей от Вас. Писал Вам раз или два. ‘Жизни’ нашей, ходят слухи, круто живется? Очень тревожит судьба ее меня и лиц, ей сочувствующих. Жаль и беднягу Вл[адимира], который, боюсь, заработается до чертей.
Я — тоже поскрипываю, — весна идет!
Всего хорошего Вам!
Так напишите фигуре-то!
Крепко жму руку.

А. Пешков

Полевая, 20.

57
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

12 [24] февраля 1899, Н.-Новгород.

Отношение к ‘Жизни’ со стороны ‘Начала’ и разных его прихвостней — возмущает и волнует меня до бешенства. Вы хотите цензора бить — о, полноте! Цензор — понятен: он выполняет возложенную на него обязанность затыкать все те дыры, из которых в жизнь из ‘Жизни’ может упасть луч света. Он, может быть, делает это не столько по приказу начальства, сколько по искреннему убеждению в пользе и правоте своего дела, — и, с моей точки зрения, эта искренность оправдывает его. Но люди, расточающие по адресу нашего журнала злобу и ложь, вспоенную завистью, люди ‘интеллигентные’ — чем можно оправдать их отношение к ‘Жизни’? Что может уменьшить гнусность их сплетен, лжи и всякой скверны? Они не скупятся на это. Они присылают сюда знакомым своим письма с инсинуациями по адресу ‘Жизни’, рассказывают, что они не имеют, не могут иметь ничего общего с таким ‘пустым и неопределенным журнальчиком’.
Вот их — я стал бы бить! Как они мерзки! Они приглашали меня к себе, — Калмыкова писала, — и я отвечал им отказом вежливым и, может быть, недостаточно определенным, ибо и я, как Вы, думаю: дай бог здоровья и долголетия ‘Началу’! Но, продолжая уважать дело, я близок к ненависти, я презираю лиц, начавших его. Что за торговые ухватки, что за лавочничество! И как гнусна, мелка, плохо выдумана их сплетня. Но — чорт с ними!
Меня глубоко радует Ваша уверенность в том, что ‘Жизнь’ победит и что успех — за ней. Это поднимает мое настроение, сильно упавшее за последние дни. Побаиваюсь я, что Владимир надорвется в работе, попридержите его! За последние дни я глотнул от щедрот жизни много всякой гадости и настроен довольно дико. Боюсь, не отозвалось бы это на ‘Фоме’. Эта повесть — доставляет мне немало хороших минут и очень много страха и сомнений, — она должна быть широкой, содержательной картиной современности, и в то же время на фоне ее Должен бешено биться энергичный, здоровый человек, ищущий дела по силам, ищущий простора своей энергии. Ему тесно, жизнь давит его, он видит, что героям в ней нет места, их сваливают с ног мелочи, как Геркулеса, побеждавшего гидр, свалила бы с ног туча комаров. Выйдет ли у меня это достаточно ярко и понятно? Скажите мне, как Вам нравится начало, не растянуто ли оно, не скучно ли, что о нем говорит публика, не жалуются ли на обилие монологов у Игната?
Сегодня 12-е, а еще все нет 1-й февральской книги. Уже вчера должна бы выйти вторая. Это мучает меня и очень неблагоприятно вообще для дела. Публика — не желает знать препятствий, лежащих на дороге честного журнала. Начинают говорить, что ‘Жизнь’ — предприятие просто несолидное, лишенное средств. Я разубеждаю — и хотя у меня в руках такой мощный аргумент, как 500 р. за лист Чехову, — разубедишь ли всех?
О делах наших имею сказать вот что: нельзя ли, Сергей Павлович, подождать до времени, пока я окончу повесть? Книжки нуждаются в очень тщательном просмотре, мне хотелось бы кое-что урезать в них, выбросить. Теперь я не могу этим заняться, ибо, параллельно с работой над ‘Фомой’, составляю план другой повести — ‘Карьера Мишки Вягина’. Это тоже история скупце, но о купце уже типическом, о мелком, умном, энергичном жулике, который из посудников на пароходе достигает до поста городского головы. Фома — не типичен как купец, как представитель класса, он только здоровый человек, который хочет свободной жизни, которому тесно в рамках современности. Необходимо рядом с ним поставить другую фигуру, чтоб не нарушать правды жизни. Если можно подождать с I и II томом месяца два — пожалуйста, подождем, дорогой Сергей Павлович! Относительно третьего тома. В него войдет ‘Варенька’, ‘Читатель’, ‘Каин’. Больше я ничего не могу рекомендовать. Да, еще ‘Дружки’. Что Вы скажете о ‘Моем спутнике’ — годится это? Я очень прошу Вас решить вопрос о III томе с Владимиром, он гораздо лучше, чем я, может посоветовать Вам что-нибудь. Очень прошу вот о чем: непременно пришлите мне корректуру ‘Вареньки’, я эту вещь сокращу. Относительно условий издания — тоже посоветуйтесь с Поссе: в таких делах я решительно ничего не понимаю. Вам, б[ыть] м[ожет], неприятно, что я отказываюсь от переговоров о деньгах, но, ей-богу, дорогой Сергей Павлович, — мне все равно, сколько бы я ни получил денег, истрачу я их без всякого толка и удовольствия, хоть 100 000. Поверьте мне вот в чем: Вы для меня — не издатель, не коммерсант, а товарищ по духу и по делу. Это одно. Другое: Вам и Влад[имиру] лучше известна денежная сторона дела, и с ним Вы можете до чего-нибудь дотолковаться скорее, чем со мной — ибо: что я понимаю? Так, пожалуйста, Вы уж сами обработайте это, и вообще со мной о таких делах совершенно бесполезно беседовать. Извините, что я все взваливаю на Вас. А что — немка ответили Вы? Кстати — обратилась ко мне еще одна немка за разрешением издать книгу на франц[узском] языке, но сын мой утопил ее письмо в неприличной посуде, и я теперь не знаю — как тут быть? Имя ее и адрес я забыл, т. е. знаю, что зовут ее Бланш, кажется, а живет она в Париже, на какой-то премудрой рю. Чорт бы ее взял! Невежливо не ответить ей — но куда же отвечать?
А что — нельзя Вам уехать из туманного и сырого Питера куда-нибудь в место светлое и сухое? Смотрите — лихорадка замает Вас! Я знаком с ней — дьявольски пылкая особа. Засим: чем Вы от нее лечитесь? Не хотите ли попробовать одно средство, от которого я — по совету одной татарки-кумысницы — встал на ноги: трижды в день — утром, натощак, перед обедом — часа в 2—3— и на ночь — по стакану черного пива вместе с ложкой рыбьего жира. У Вас есть прекрасное черное пиво Калинкина. Ложка жира, запитая стаканом пива, не особенно неприятна. Рецепт — странный, но, уверяю Вас, чертовски хорошо действует. Рыбий жир вообще имеет свойство понижать температуру, в подтверждение этого могу сослаться на специальную литературу.
Затем: купите мне Корша и Кирпичникова все четыре тома и поставьте деньги в счет. Все равно я истрачу их чорт знает на что, а это высокоценные книги, и цена их никогда не упадет, думаю. Купите, пока они еще есть в продаже у Вольфа.
Это не затрудняет Вас? Пойдете гулять, зайдите и — готово. А пока — до свидания! Всего Вам хорошего и здоровья — прежде всего.
Очень прошу — всеми силами стремитесь выходить в сроки. Когда теперь выйдет 2-я? И еще — критико-библиографический отдел положительно необходим. Будет ли Слово-Глаголь писать ‘Провинциальную жизнь’?
Передайте Поссе: пусть обратит внимание на Силантьева, рекомендуемого мною в качестве корреспондента из Владимирской губернии. На-днях пришлю статью некоего Скворцова о фабричных школах: эта статья предназначалась для ‘Образования’, где напечатано ее начало, обратившее на себя внимание прессы.
Пришел сын и смазывает пальцами все, что я пишу. Сидит на руках, кричит: ‘Задам!’ — и всячески мешает мне.
Жму крепко руку Вашу.

А. Пешков

Полевая, 20.

58
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО К А. С. СУВОРИНУ

26 февраля [10 марта] 1899, Н.-Новгород.

Прочитав ‘Маленькие письма’ А. Суворина в 8257 — 9 NoNo ‘Нов[ого] вр[емени]’ от 21—23-го февр[аля], я задумался над ними…
А потом взял с полки моего книжного шкафа первую книжку ‘Очерков и картинок Незнакомца (А. Суворина)’, раскрыл ее на стр. 8-й и прочитал жирным шрифтом напечатанный вопрос:

Продаемся ли мы?

Ниже этого вопроса напечатано четверостишие из А. Толстого:
И много Понтийских Пилатов,
И много лукавых Иуд
Христа своего распинают,
Отчизну свою продают…
‘Да, — подумал я, — и в наше время, верным и усердным холопом которого является газета Суворина, — много Иуд… И все больше их день ото дня, все смелее раздаются их голоса…’
Вышеприведенный вопрос и четверостишие взяты мною из фельетона А. Суворина ‘Продажные журналисты’, — фельетона, написанного с полным знанием дела. Написан был этот фельетон лет двадцать пять тому назад…
Недурно писал в то время А. Суворин, до того недурно, что я даже и сейчас его словами рад изобразить те думы, которые вызвали у меня его же ‘Маленькие письма’.
‘…Зачем так не откровенны эти руководители общественного мнения? Зачем открыто не махнут они рукой на честность и другие нравственные батареи, разбить которые так легко… Будь с виду честен и подл внутри. Вот краткая программа для успеха’.
Так говорил А. Суворин в то время, когда он был незнакомцем. Теперь он — известное лицо. Он давно уже сумел осуществить ‘краткую программу для успеха’, нажил большую газету, но в ней не пишет так прямо и остро, как некогда писал… Бесцветна и скучна его речь в наши дни. И хотя порой звучат в ней слезы — это лисьи слезы, слезы старой, умудренной жизнью лисы…
Когда-то Вы, г. Суворин, написали письмо Каткову, — прекрасное письмо! Умели Вы, А. С, во время оно играть роль честного человека, с огнем писали Вы…
‘Но вот огонь Ваш стал погасать, чувство притупилось, талант разрушился… появилось фразерство, ходульное, водянистое…’ {‘Очерки и картинки Незнакомца (А. Суворина)’. Книга вторая. Стр. 265.} Это Вы, А. С., говорили Каткову 18-го января 1870 г. Двадцать девять лет прошло с той поры, и Вы все это время писали, писали… Но лучше цитируемого письма ничего не написано Вами…
‘Вам принадлежит груда пасквилей самых бесстыдных и нахальных, причем Вы не останавливались ни пред чем: ни пред заслугами, ни пред возрастом, ни пред несчастием. Ваши пасквили преследовали не только живых людей и живые идеи, но мертвые идеи и умиравших людей…’
Читаешь это, Алексей Сергеевич, и удивляешься: как будто Вы провидели, что Ваша газета затравит Надсона…
‘Вы не останавливали пасквильных словоизвержений своих даже и тогда, когда мало-мальски развитое нравственное чувство рекомендовало стыдливость’.
А это, Алексей Сергеевич, как будто Вы по поводу Ваших писем сами себе говорите из дали прошлого голосом Вашей совести…
Славно Вы написали Каткову… Но прошли те времена… ‘Краткая программа для успеха’ приведена в исполнение, и ныне сам его сиятельство князь Мещерский простирает Вам дружески свою многопишущую длань и, простирая, говорит:
— Пора нам идти рука об руку, Суворин… Я стал либерален, Вы консервативны…
Вы, Алексей Сергеевич, не ответили князю на его предложение союза… Неужели потому не ответили, что Вам стыдно стало? Вы, может быть, свое письмо к другому князю, Трубецкому, вспомнили? И это письмо — тоже славное письмо… Вообще — хорошо Вы встарину письма писали… А в наши дни недурно Вам письма пишут.
Вот, например, письмо Ашкинази, которое Вы почему-то отказались напечатать:
Милостивый государь! Если русские законы о печати предоставляют мне право требовать от Вас, чтобы Вы напечатали в издаваемой Вами газете ответ на клевету, позорящую мою писательскую деятельность [‘Новое вр.’, No 8234], то требую отпечатания нижеследующего заявления:
1) В течение своей писательской деятельности как в России, так и во Франции, ни в моих романах (‘Les Terroristes’, ‘La Chasse aux juifs’ и др.), ни в моих публицистических очерках (‘La France et l’Allemagne juge par la Russie’, ‘La Terre dans le roman russe’, ‘Tourguneff inconnu’ и проч.) я не написал ни одной строки, которая могла бы кому-либо дать повод обвинить меня не только в ненависти, но даже и в легком равнодушии к русскому народу.
2) По армянскому вопросу мне не пришлось ничего писать, хотя, конечно, все мои симпатии были и будут на стороне несчастных армян, а не их зверских истребителей. По этому делу я только обменялся письмами с покойным великим английским старцем, письмо Гладстона ко мне, по армянскому вопросу, было напечатано в ‘Temps’ и, кажется, приведено в Вашей газете, правда, в искаженном виде.
3) В то самое время, когда я, по Вашему навету, интриговал будто бы против России, я, на деле, первый в Европе, сейчас же по получении телеграммы о знаменитом рескрипте государя, предложил на базельском конгрессе сионистов выразить ‘великому русскому народу и его государю’ благодарность за его христианский почин ввести в европейскую политику принцип братолюбия и вечного мира, а Ваши добрые друзья, французские антисемиты и патриотарды, в ответ на русское предложение имели дерзость написать, что, прежде чем провозглашать мир, Россия обязана вернуть Франции миллионы франков, которые она будто бы похитила у своей союзницы.
4) Ваши инсинуации не только ложны, но прямо смешны, как инсинуации антидрейфусаров, которых Вы так любите.
‘Отчего Делин поехал в Женеву?’ — спрашиваете Вы. Если дозволено Вам и Вашим сотрудникам ехать в Женеву, то тем более оснований у меня ехать туда, так как я женат на женевке и у. нас в этом городе много родных и друзей.
5) Не мое отношение к делу Дрейфуса позорно, а Ваше. Сошлюсь на человека, которого Вы любите и уважаете, если Вы только можете кого любить и уважать. Сошлюсь на чуткого художника А. П. Чехова. Он был во Франции во время процесса Золя. Спросите его, что он думает о виновности Дрейфуса и о гнусных проделках защитников Эстергази. Спросите его, что он думает о Вашем отношении к этому делу и к еврейскому вопросу вообще. Не поздоровится ни Вам, ни ‘Нов. вр.’ от его мнения.
6) В заключение я предложу Вам, г. Суворин, еще следующее: отдадим мы наш спор на суд великого писателя русской земли Л. Н. Толстого. Вы ему расскажете всю Вашу жизнь, а я мою, и он скажет, кто из нас больше любит русский народ:. Вы ли, издатель большой русской газеты, не перестающий сеять в русских умах человеконенавистничество, антисемитизм, англофобию, ненависть к финляндцам, армянам и презрение к добру… или я, сотрудник русских и французских газет, никогда не написавший ни одной строчки против истинно христианского принципа братолюбия, правды и умиротворения?

С почтением —
М. Ашкинази-Делин

Я совсем не думаю, что на старости лет приятно получить такое письмо… тем с большим удовольствием я привожу его здесь… Не чувствуете ли Вы, старый журналист, что пришла для Вас пора возмездия за все, что Вы и Ваши бойкие молодцы печатали на страницах ‘Нового времени’?
Как справедлива жизнь!

М. Горький

59
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

Февраль 1899, Н.-Новгород.

Уважаемый Сергей Павлович!

Михаил Филиппов Волькенштейн обратился ко мне с предложением издать ‘для народа’ ‘Тоску’ и еще какие-то рассказы из изданных Вами. Как Вы на это смотрите? Будьте любезны, известите о сем Волькенштейна — Бассейная, 39, — ибо я сомневаюсь в моем праве отвечать по этому поводу без Вашего ведома.

Жму руку Вашу.
А. Пешков

Когда увижу Вас?

60
И. А. БУНИНУ

Не позднее февраля 1899, Н.-Новгород.

Дорогой и славный
Иван Алексеевич!

Пишу уже второе письмо Вам. Получил Вашу книжку. Сердечное спасибо!
Читал и читаю стихи. Хорошие стихи, ей-богу! Свежие, звучные, в них есть что-то детски-чистое и есть огромное чутье природы. Моим приятелям, людям строгим в суждениях о поэзии и поэтах, Ваши стихи тоже очень по душе, и я очень рад, что могу сказать Вам это.
Весел мирный проселочный путь,
Хороши вы, степные дороги!..
Это просто и красиво, а главное — это искренно и верно!
И хутора, и тополя
Плывут, скрываясь за полями!..
Миленький мой, это и есть самая чистая поэзия.
…а белые березы
Роняют тихий дождь своих алмазных слез
И улыбаются сквозь слезы.
Так оно и бывает — красиво, проста, музыкально!
Крепко жму Вам руку и доволен, и рад, что видел Вас. Мог бы написать много по поводу стихов и прозы, да некогда. Работаю, как каторжник. Спина трещит, и чувствую, как растет на ней горб величиной с Везувий.
А жене Вашей — поклон.

А. Пешков

Нижний, Полевая, 20.

61
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

Февраль 1899, Н.-Новгород.

Не понимаю ничего!
Получил два Ваши письма сразу. Никогда не давал разрешения Поповой, но дал какому-то Филиппу Волькенштейну, писем которого не мог найти и о котором, в свое время, сообщал Вам. Сообщал также и о том, что дал разрешение ему, а Вы, помнится, отвечали мне что-то о Семенове. Но разве Волькен — Семенов не одна фирма? Ведь он был у Вас, этот Волк, спрашивая у Вас разрешение? Найду его письма и перешлю Вам.
Пускайте ‘Чорта’, хотя это печально. Ничего не успел написать, ибо запутался в одну историю, поглощающую все мое время.
Приезду Поссе ужасно рад.
Ответьте мне по поводу путаницы с Семеновым или Вол. или Поповым.

Ваш А. Пешков

62
Е. П. ПЕШКОВОЙ

22 марта [3 апреля] 1899, Ялта.

Живу. Чехов — человек на редкость. Добрый, мягкий, вдумчивый. Публика страшно любит его и надоедает ему. Знакомых у него здесь — конца нет. Говорить с ним в высокой степени приятно, и давно уже я не говорил с таким удовольствием, с каким говорю с ним.
Явился Мир[олюбов]. Ходит по набережной и лает на меня за то, что я снял квартиру не по его вкусу. Кажется, я завтра перееду к художнику Ярцеву. Дом его стоит на бугре Дарсана и изображен на картинке сего письма.
Я работаю. Встаю в восемь, от 9 до 12 — пишу, от 12 До 2 — гуляю, в два обед, после обеда до шести — гуляю, читаю, разговариваю, в шесть — пью чай и снова работаю.
Сейчас получил твое письмо —очень милое. Жаль, что в нем мало сказано о Максимке. Мне скучно без него и боязно, что он захворает. Пожалуйста, пиши, как и что он ест, не скучает ли без Зины. Вчера, гуляя, я нашел маленький мяч, привезу ему. Чехов говорит, что не видал еще ребенка с такими глазками.
Полиция жмет меня. Я не могу выехать даже в Ливадию, хотя это очень нужно мне. Обязали посещать участок.
Как живет Катерина?
Васильевой не отвечай. Ответь ‘Курьеру’ — Ашешову — я ничего не имею против помещения в сборнике рассказа.
Сегодня обедаю у Ярцева, завтра с Мир[олюбовым] — у Чехова. Чехов ругается за то, что мне мало платит ‘Жизнь’, говорит, что меньше 250 мне не нужно брать. ‘Неделя’ платит ему 500, а Маркс за каждый напечатанный лист дает еще 200. Так не платили даже Толстому. Но Чехов стоит и большего. Вчера я прочитал ‘Мою жизнь’. Роскошь!

До свидания!
Алексей

63
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Апрель, до 8 [20], 1899, Ялта.

Спасибо, Катеринка, за письмо […]
Не нужно беспокоиться обо мне — я устроился во всех отношениях прекрасно. И здоровье мое, как оказывается по словам докторов, — идет быстро и безостановочно на поправку. Каверны в легких, бывшие два года тому назад, — зарубцевались, чем Алексин очень удивлен. Он говорит, что, когда я уезжал из Алупки, у него было убеждение, что больше он уже не встретит меня, — очень плохо было в легких. А теперь — нечего бояться, если так пойдет, как шло до сей поры, я года через два буду совершенно здоров.
Относительно денег ты сама напишешь Поссе, когда найдешь это нужным. Я приеду к пасхе, наверное, в субботу. Мы поедем вместе с Чеховым. Он очень определенно высказывает большую симпатию ко мне, очень много говорит мне таких вещей, каких другим не скажет, я уверен. Меня крайне трогает его доверие ко мне, и вообще я сильно рад, очень доволен тем, что он, которого я считаю талантом огромным и оригинальным, писателем из тех, что делают эпохи в истории литературы и в настроениях общества, — он видит во мне нечто, с чем считается. Это не только лестно мне, это крайне хорошо, ибо способно заставить меня относиться к самому себе строже, требовательнее. Он замечательно славно смеется — совсем по-детски. Видимся мы ежедневно.
‘Фому’ моего (на апрель) цензура изувечила страшно. Я получил корректуру и взбесился до белого каления. Но чорт с ними! Чем сильнее будут бить по камню, тем больше искр он даст. Я не из слабеньких, и булавочными уколами меня не убьют.
Сегодня я был у Рихтера, он расспрашивал про тебя. Он был сильно болен и изменился. Меня отвели к нему. Вообще мне очень мешают работать, и с этой стороны мое житие здесь бесполезная трата времени. Но я крайне доволен тем, что, помимо Чехова, узнал Ярцева и Средина, — вот славные семьи! И какие у обоих жены! Надежда Николаевна с ними составила бы прекрасное трио.
Но мне за всем этим скучно без тебя и Макса.
Скучно без Щербакова — без Нижнего вообще…
Есть много предложений остаться здесь на вечное жительство, построить дом и т. д. Говорят, что это можно сделать и без денег. Но жить здесь даже и при наличности! хороших людей — невыносимо скучно, мне кажется, хотя, быть может, это кажется лишь потому, что нет Максима и тебя.
Вот я приеду — мы с тобой поговорим об этом основательно.
Ведь тебе хочется жить здесь, а мне, в конце концов, пожалуй, все равно, где ни жить. Вопрос о проведений сюда ж[елезной] д[ороги] решен. Это повысит цены на квартиры и понизит на продукты пищевые и вообще на товары.
Кажется, я — пойду в Каноссу, т. е. к Льву Толстому. Чехов очень убеждает сделать это, говоря, что я увижу нечто неожиданно огромное.
Ну, скажу я тебе, какую большую драму написал Тимковский! Какая глубокая вещь!
Я написал ему письмо по этому поводу, и он, кажется, поедет сюда.
Одобряю за помощь Володьке. А относительно Катерины — сокрушен. Впрочем, для меня не новость такое отношение к делу. Хорошо бы, если б до моего приезда, т. е. до пасхи, она ушла к мужу.
Морское дно? Давать уроки на таком расстоянии трудно. Неужели картинка в книге Павлова недостаточно ясна? Возьмите лоскутков и проволоки и сочиняйте фигуры по картинке. Возьмите картон и книжку по ихтиологии с рисунками рыб и вырезывайте из картона оных рыб. Вырежьте краба, спрута, чорта — ей-богу, это крайне просто!
Тут за мной ухаживают барыни — я попробую утилизировать их пустое время. Но, хотя и ухаживают — ты не беспокойся, ибо самой сносной из них лет за сорок, а самая молодая — харя и глупа, как лягушка.
Господи! Сколько на земле всякой сволочи, совершенно не нужной никому, совершенно ни на что не способной, тупой, скучающей от пустоты своей, жадной на все новое, глупо жадной.
А впрочем — до свидания!
Опиши мне как-нибудь Максимкин день, час за часом — хоть завтрашний — с утра до вечера. Я напишу рассказ: ‘День моего сына’.
Целую тебя и его. Кланяюсь. О матери ни слова — почему?

Алексей

64
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

22 или 23 апреля [4 или 5 мая] 1899, Н.-Новгород.

Добрый Сергей Павлович!

Поздравляю с праздником.
Посылаю ‘Однажды осенью’, — кажется, это можно напечатать, вещичка колоритная. Владимир Александров говорил мне, что Вы готовите третий том к печати, — пожалуйста, пришлите список вещей, которые войдут в него. Я не помню, что именно послал Вам для него, кажется, там есть ‘Самоубийство’, — это не надо помещать — пустая вещь. Поместите чертей и — очень прошу — постарайтесь восстановить в цензуре начало второго ‘Чорта’. Поссе говорит, что это можно. Пришлите корректуру ‘Вареньки’ и ‘Кирилки’.
Второе издание первых книжек я готовлю Вам. Ну — и достаточно о делах. ‘Жизнь’ меня радует. Я извиняюсь пред Вами и редакцией за мое письмо по поводу письма к Суворину, — знаете, издали ужасно трудно верно судить о происходящем. Но тем не менее редакция должна была поставить дату — 26-е февраля — под письмом, выходящим 29-го марта. Дело прошлое, впрочем. Впредь буду осторожнее…
Земно кланяюсь Вам. Всего доброго!

А. Пешков

65
А. П. ЧЕХОВУ

23 апреля [5 мая] 1899, Н.-Новгород.

Христос воскресе!
Дорогой Антон Павлович!
Выехал я из Ялты — после некоторой возни с начальством — и в субботу в 6.40 вечера был в Москве. Московский адрес Ваш я потерял, встретил Корш на вокзале — забыл ее спросить. Помню — Дмитровка и — только. Шлялся по Москве, был в Кремле у заутрени, был на Воробьевых горах и вечером уехал в Нижний. Ехал в одном поезде с Поссе и еще одним знакомым, всю ночь не спал, настроение было — отвратительное… Выхожу в _Нижнем на вокзал — смотрю, идет жена с Поссе и Жуковским. Даже зло взяло, когда узнал, что мы ехали все в одном вагоне и не видали друг друга. Не надеюсь, что это письмо найдет Вас. Но все-таки говорю: рад я, что встретился с Вами, страшно рад! Вы, кажется, первый свободный и ничему не поклоняющийся человек, которого я видел. Как это хорошо, что Вы умеете считать литературу первым и главным делом жизни. Я же, чувствуя, что это хорошо, не способен, должно быть, жить, как Вы — слишком много у меня иных симпатий и антипатий. Я этим огорчен, но не могу помочь себе.
Я очень прошу Вас не забывать обо мне. Будем говорить прямо — мне хочется, чтобы порой Вы указали мне мои недостатки, дали совет, вообще — отнеслись бы ко мне, как к товарищу, которого нужно учить.
Еще в Ялте я хотел сказать Вам об этом, — просить Вас, — но мне говорить труднее, чем писать. Я все-таки говорил это намеками, и, быть может, Вы уже поняли меня тогда еще.
Напишите драму, Антон Павлович. Ей-богу, это всем нужно. Кстати — о драме, о другой. В Москве я ночевал у Тимковского, Это образованный и, кажется, умный человек, настроение у него — мрачное, он любит философствовать и изучал философию. Посмотрев на него и послушав его речей, я пожалел о том, что Вы не прочитали драму его до конца. Я очень хотел бы слышать, что Вы сказали б о ее ‘идее’.
А Поссе все просит Вас дать что-нибудь для ‘Жизни’. Говоря по совести — мне тоже хотелось бы этого. Поссе очень любит Вас и гордился бы Вашим участием в журнале. Читали Вы статью Соловьева о Вас? Мне она не нравится там, где он о Вас говорит, а вообще — бойкая статья и даже веселая. Но, однако, когда же явится настоящая критика? В конце концов, статья Соловьева поддерживает и укрепляет мое намерение писать о Вас не потому, что я ‘настоящую критику’ создать способен, а потому, что могу глубже взять, чем Соловьев.
А предварительно я напишу порядочный рассказ и посвящу его Вам. Вы ничего не имеете против этого? Скажите.
До свидания! Желаю Вам всего доброго. Не худо было бы, если б Вы скорее уехали в Крым, а то, наверное, и в Москве у Вас погода столь же гадка, как здесь.
Крепко жму руку.

Ваш А. Пешков

66
А. П. ЧЕХОВУ

28 апреля [10 мая] 1899, Н.-Новгород.

В том, что оба мы одновременно написали друг другу, есть что-то славное. И письмо Ваше тоже славное.
Ну, знаете, вот уж не думал я, что Лев Николаевич так отнесется ко мне! Хорошо Вы сделали, что поговорили с ним о Горьком и сказали это Горькому. Давно хотел я знать, как смотрит на меня. Толстой, и боялся знать это, теперь узнал и проглотил еще каплю меда. В бочку дегтя, выпитого мной, таких капель только две попало — его да Ваша. Больше ‘ не надо мне. Мне хочется, чтоб Вы прочитали статью Волынского о Вас в последней книге ‘Сев[ерного] вес[тника]’ — за окт[ябрь], ноя[брь], де'[абрь]. Мне понравилось, несмотря на вздутый — по обыкновению — язык. Потом еще о Вас написал Франко, галициец, в своей газете — говорят, удивительно задушевно написано. Мне пришлют газету, — хотите — перешлю Вам.
А приехать в Москву — не могу. Начальство, узнав, что я ночевал в Москве, поднимает из-за этого историю, хотя, наверное, ничего не выйдет, ибо дело, к которому я привлечен, скоро кончится. В худшем случае меня пошлют года на два в Вологду или Вятку, вероятнее — никуда не пошлют. Невозможность до четверга устроить приезд в Москву и злит и обижает меня до бешенства и до слез. Вы не поверите, как это гнусно — жить под надзором. К вам приходит полицейский, он сидит у вас и тоже смущен своей подлой обязанностью, и ему тяжело, как и вам. Он имеет право спрашивать о всем, о чем хочет — кто это у Вас был? Откуда он, куда, зачем? Но он не спрашивает ничего, ибо уверен, что вы солжете ему, и эта его уверенность возмущает вас, оскорбляет. Но будет об этом.
Мне даже подумать больно о том, как, приехав в Москву, я пошел бы с Вами смотреть ‘Чайку’. Ни за что бы я не сел в театре рядом с Вами! Вы так именно и сделайте — гоните прочь от себя всех, сидите один и смотрите — непременно один. И — дорогой мой Антон Павлович! — напишите мне потом о Вашем впечатлении от пьесы, пожалуйста, напишите! Это ничего, что она Ваша, пишите — понравится она Вам на сцене и что, какое место, нравится более всего? Очень прошу! И, как играли, расскажите. Мне почему-то кажется, что Вы будете смотреть на ‘Чайку’, как на чужую, — и она сильно тронет Вас за сердце.
Потом, Ант. Павлович, — не вздумаете ли Вы приехать в Нижний? Как здесь красиво теперь, как мощно разлилась река! Приезжайте! У меня большая квартира, и Вы остановились бы у нас. Моя жена — маленький, простенький и миленький человечек — страшно любит Вас, и, когда я рассказал ей, что Вы одиноки, — ей это показалось несправедливостью и обидой, так что у нее даже слезы сверкнули за Вас. Приезжайте, мы встретим Вас — как родного. Я буду надеяться. И привезите мне часы — это нехорошо, что я напоминаю, но пусть будет нехорошо! Только выгравируйте на крышке Ваше имя — для чего это? Так, хочется почему-то.

67
А. П. ЧЕХОВУ

29 апреля [11 мая] 1899, Н.-Новгород.

Мне думается, я понимаю то, что Вы переживаете, читая письма из Петербурга. Мне, знаете, все больше жаль старика — он, кажется, совершенно растерялся. А ведь у него есть возможность загладить — нет, — даже искупить все свои вольные и невольные ошибки. Это можно бы сделать с его талантом и уменьем писать — стоит только быть искренним, широко искренним, по-русски, во всю силу души! Мы все любим каяться и любим слушать покаяние — пусть бы он крикнул — ну, да! я виноват! Я виноват — каюсь! Но вы ли судьи мне? Вам ли кидать грязью в меня? Пред собой самим громко каюсь, но не пред вами, рабы праведности! Вы — души презренные, людишки трусливые и не ошибались лишь потому, что всю жизнь в страхе дрожите, даже пред возможностью ошибки. Завоевав себе маленькое место в жизни, крошечную трибуну, — вы на ней — истуканы добродетели, но не врачи и судьи пороков.
Я бы так сделал, ей-богу! Я бы сердце себе разорвал без жалости, но кровь моего сердца горела бы на щеках многих и многих людей. Позорными пятнами горела бы — ибо я не пощадил бы.
Нигде нет стольких раскаявшихся разбойников и злодеев, как в нашей стране, — пусть старик вспомнит это.
Мне очень хотелось бы что-нибудь сказать Вам такое, что облегчило бы Ваше положение по отношению к нему, и дорого бы я дал за возможность сказать это — но ничего не умею. Что тут окажешь? Вы видите в нем больше, чем все, Вам он, м[ожет] б[ыть], даже дорог. Наверное, Вам больно за него — но простите! Может, это и жестоко — оставьте его, если можете. Оставьте его самому себе — Вам беречь себя надо. Это все-таки — гнилое дерево, чем можете Вы помочь ему? Только добрым словом можно помочь таким людям, как он, но если ради доброго слова приходится насиловать себя — лучше молчать. Простите, говорю. Я, кажется, написал не то, что думал, и не так, как надо. Очень хочется, чтоб все это скорее кончилось для Вас.
Здесь публика возмущена смертью студента Ливена, к[ото]рый сжег себя в тюрьме. Я знал его, знаю его мать, старушку.
Хоронили здесь этого Ливена с помпой и демонстративно, огромная толпа шла за гробом и пела всю дорогу. Умница наш губернатор ничему не помешал, и все кончилось прекрасно. Возмущение разрядилось в пространство. Но мать хочет жаловаться царю. И в этом ей помогают.
Крепко жму руку Вашу.
Может быть, Вы приедете?

А. Пешков

Стал читать рассказы Бунина. Порой у него совсем недурно выходит, но замечаете ли Вы, что он подражает Вам? ‘Фантазер’, по-моему, написан под прямым влиянием Вашим, но это нехорошо выходит. Вам и Мопассану нельзя подражать. Но у этого Бунина очень тонкое чутье природы и наблюдательность есть. Хороши стихи у него — наивные, детские и должны очень нравиться детям.

А.П.

68
А. П. ЧЕХОВУ

12 или 13 [24 или 25] мая 1899, Н.-Новгород..

Драму прочитал и отправил ее Юст. Спасибо Вам за заботу о моей голове! Хорошо Вы это делаете.
Смел швед! Никогда я не видал аристократизма холопов, столь ярко изображенного. В технике пьесы вижу недостатки, рассказы Юлии и лакея о своих семьях считаю лишними, — но это пустяки! Суть пьесы поразила меня, и сила автора вызвала во мне зависть и удивление к нему, жалость к себе и много грустных дум о нашей литературе.
Удивляюсь Вам! Что общего нашли Вы у меня со Стриндбергом? Швед этот — прямо’ потомок тех норманнов, что на всем протяжении истории всюду являлись творцами чего-то сильного, красивого, оригинального. В гнусную эпоху крестовых походов они умели создать в Сицилии истинно рыцарское государство, и оно во мраке времени было светочем человечности, благородства души, наверное, самым лучшим, что в ту пору было. Стриндберг — это тот же Рагнар Кожаные Штаны, который в доброе старое время так любил служить ‘обедню на копьях’ скоттам и пиктам. Это большой человек, сердце у него смелое, голова ясная, он не прячет своей ненависти, не скрывает любви. И скотам наших дней от него, я думаю, ночей не спится. Большой души человек. Что общего у меня с ним может быть? Не унижая себя говорю, а говорю с болью в сердце, ибо — разве не хочется мне быть самим собой и не иметь в душе заслонок, не пускающих на волю смелых дум моих?
Ницше где-то сказал: ‘Все писатели всегда лакеи какой-нибудь морали’. Стриндберг — не лакей. Я — лакей и служу у барыни, которой не верю, не уважаю ее. Да и знаю ли я ее? Пожалуй — нет. Видите, какое дело-то. Очень тяжело и грустно мне, Антон Павлович. А так как и Вам не весело живется — не буду говорить об этих тяжелых оковах души.
30 апреля в Тифлисе ставили ‘Дядю Ваню’. Один приятель нанизал мне письмо о своем впечатлении. Ставили два раза кряду, и он был оба раза. Жалею, что не могу послать Вам его письма, но скажу, что он, должно быть, был страшно тронут. Прилагаю им же присланный и им обруганный отзыв ‘Кавказа’. Мелко, по-моему, плавает этот рецензент и плохо понял, очень уж внешне. М[ожет] б[ыть], Вам все-таки интересно.
Антон Павлович! Прочитайте Гедберга в ‘Начале’. Право, это Вам должно доставить удовольствие.
Жаль, что ‘Чайку’ видели Вы в плохом исполнении, хотя я посмотрел бы и в плохом. Напишите мне, сколько времени проживете в Лопасне и когда в Крым? Скажу попу, чтоб пришел к Вам. А книжку его пришлю. Он зовет меня в Крым. Не еду. Никуда не поеду, буду жить все лето в Нижнем. Жена с ребенком уезжает на пароходе по Волге, приедет — отправится в Каму, до Перми. Буду жить один и работать. ‘Уединение — мать мудрости’, — говорит один герой Гедберга. А другой прибавляет — ‘И безумия’. Я — за первого. Мне очень хотелось бы быть совершенно одиноким, более одиноким, чем Вы. Семья — это хорошо, но еще лучше поступаете Вы, до сей поры не имея ее.
Нельзя ли попросить переводчицу отдать ‘Графиню’ в ‘Жизнь’? Я бы очень хотел видеть ее напечатанной именно в этом журнале.
‘Это утешение, что другие не лучше, чем мы сами’, — говорит Жан. О, холопище гнуснейший! Как он метко очертил этими словами подлую душу свою!
И опять я спрашиваю себя и Вас — почему нет у нас ни Стриндберга, ни Гедберга, ни Ибсена, ни Гауптмана?
Почему? Неужели, как говорят иные, образование, наша средняя школа, убивает индивидуальность, обезличивает человека, выедает ив него душу?
Но я утомляю Вас моими длинными письмами.
До свидания! Желаю Вам всего доброго, хорошего настроения желаю, охоты работать.
Крепко жму руку.

А. Пешков

69
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

После 9 [21] мая 1899, Н.-Новгород.

Добрый
Сергей Павлович!

200 за 3-й получил. Спасибо! Почему это? На предложенные условия относительно 1—2 согласен. Пришлю книжки в июне.
‘Мой спутник’ — забраковали Вы? Ничего не имею против. Я бракую — ‘Финогена’. Это лишнее, выкиньте его. В нем ни вкуса, ни цвета, ни запаха.
‘Проходимец’ — тоже сомнительная вещь. Его можно поместить только так: начало, средину — приход в деревню и разговор с хохлами — выкинуть, — и потом конец — рассказ проходимца. И озаглавить это ‘Рассказ проходимца’. Это будет оригинально — читатель и не разберет, кто тут проходимец — автор ли сам или герой его? ‘Читателя’, пожалуйста, поставьте в конец книжки.
Прилагаю маленький рассказик ‘Сон’. На место ‘Финогена’ можно водворить ‘Ваську’ — возьмите у Владимира. Хотя и ‘Васька’ тоже… Лучше ничего не берите.
‘Вареньку’ не получил для корректуры. Она уехала в Ялту — а все, что туда для меня поехало, не туда попало… Как же быть с ‘Варварой’-то? Мне очень хотелось бы просмотреть ее. Тоже и ‘Кирилку’ — нельзя ли и его прислать?
Усердно прошу восстановить начало у второго чорта, оторванное цензурой. Влад[имир] говорил, что она позволяет это.
А относительно пакостей и мерзостей, о коих Вы сообщаете, я написал кое-что, но не знаю, как удобнее переслать и на чье имя? Спросите Влад[имира], он знает, о чем идет речь, и, может быть, что-нибудь посоветует. Если будет оказия в Питер — пошлю с оказией.
Пока — крепко жму руку Вашу. Желаю всего хорошего.

А. Пешков

70
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

30 или 31 мая [11 или 12 июня] 1899, Н.-Новгород.

Дорогой Сергей Павлович!

За дружеское, славное письмо — примите мое сердечное, горячее спасибо. Крепко жму руку Вашу и крайне огорчен, что не был с Вами. Увы — я, если б мог поехать в Питер, наверное, и то бы не поехал, ибо устал, работаю, как вол, и людей, людей ходит ко мне — куча! Устал чертовски.
И ‘Вареньку’ и первые тома Вы скоро получите — через неделю, не более, я думаю. Мне нужно только послать ‘Фому’ к июню, а это я сделаю, наверно, послезавтра.
Относительно ‘Спутника’ — валяйте его в III-й! IV том — ‘Фома’ и ‘Человек с дудочкой’, — есть у меня такой тихенький и грустный рассказишко. Повторить Вам, что хочу в 3-й?
‘Варенька’, ‘Артем’, ‘Дружки’, ‘Однажды осенью’, ‘Кирилка’ — пришлите корректуру, — ‘Черти’, 2 рядом, ‘Мой спутник’, ‘Читатель’, а чтоб было ровно 10 — закатите еще один маленький.
Нет ли у Вас крошечного рассказишки ‘Красота’ или ‘На пароходе’? Запустите его, Христа ради! Если он озаглавлен не ‘Красота’, то озаглавьте именно ‘Красота’. Он очень важен мне как некий гвоздь. А ‘Проходимца’ будете помещать — поместите его рядом со ‘Спутником’ и только начало да конец, без середины. Хотел бы я иметь его корректуру. Возможно — пришлите. Я не задержу. До свидания!
Спасибо Вам.

А. Пешков

71
М. З. БАСАРГИНОЙ

3 [15] июня 1899, Н.-Новгород.

Я все помню, Мария Захаровна.
Хорошее — не забывается, не так уж много его в жизни, чтоб можно было забывать. Да и прошло с той поры, как мы виделись, всего лишь десять лет. И хоть за это время я прожил тридцать, — Вас помню все-таки. И очень ярко.
Сердечное спасибо Вам за память. Хотелось бы увидеть Вас, узнать, как Вы живете, как жили. Осенью я буду в Петербурге и к Вам приду — можно? А до той поры — сделайте мне милость! — пришлите Вашу карточку! Пожалуйста, снимитесь и пришлите. Я Вам отвечу тем же.
Прекрасно сделали Вы, что написали. Таким хорошим, ласковым вздохом из дали прошлого явилось для меня письмо Ваше, хотя оно и кратко, как вздох.
До свидания!

А. Пешков

72
А. П. ЧЕХОВУ

3 июня [15 июня] 1899, Н.-Новгород.

Спасибо, доктор Чехов! Великолепная карточка. Как живете, как здоровье? Скоро ли в Ялту, где, должно быть, адски жарко теперь. Если жары не любите — приезжайте сюда — у нас вчера уже снежок выпал. Надо думать, что скоро поедем на санях. Не поверите — до такой степени мерзка весна здесь, точно наша нижегородская природа с ума сошла или пьяна.
Приехал Тимковский, сидит и загибает драму. Работает он здорово, аккуратен во всем, как немец. Любит рассуждать от философии, любопытен, как человек эдакий увесистый, хотя и маленький. Скучноват, как просто человек. И зачем люди так много мудрствуют и так мало, плохо, не умеючи живут?
Настроение у меня пакостное, устал я — страшно, и вообще чего-то не ладно живется мне. ‘Фома’ мой становится для меня крокодилом каким-то. Я даже во сне его видел прошлый раз: лежит в грязи, щелкает зубами и свирепо говорит: ‘Что ты со мной, дьявол, делаешь?’ А что я делаю? Испорчу ему вид.
А Вам жму крепко руку. Спасибо за память.

Ваш А. Пешков

73
В. С. МИРОЛЮБОВУ

Между 10 и 23 июня [22 июня и 5 июля] 1899, Н.-Новгород.

Спасибо за память. Телом я здоров. Живу в Нижнем, лето буду жить с Тимковским в Васильсурском. На-днях переберемся туда. У меня болен сынишка. Много работаю. Порчу ‘Фому’. Очень зол.
Журнал Ваш выходит поздно и рассылается ужасно неаккуратно. Жалуются.
Стихи Петрова в печати производят лучшее впечатление, чем писанные. Вы, по-моему, хорошо сделали, напечатав их, это очень поддержит Петрова. У него есть талант, но ему отвратительно живется, и он начал пить водку. Впрочем, от этого он еще лучше стал писать, в доказательство чего и прилагаю два его стиха. Один послал в ‘Жизнь’, может, напечатают, ибо печатают худшие. Славная фигура этот Петров. Он приезжал недавно ко мне, пил водку, и мы пели песни. Талантливый он, и хорошее у него сердце.
Пока — я решительно ничего не могу написать для Вас. Простите.
До свидания.

А. Пешков

74
В. С. МИРОЛЮБОВУ

Между 10 и 23 июня [22 июня и 5 июля] 1899, Н.-Новгород.

Кабы Вы, дядя, приехали — было бы это чрезвычайно приятно. Мы с Тимк[овским] сняли в Васильсурском две дачи — на одной бабы, а в другой — мы, мужи. И дача от дачи далеко. Приезжайте, а? Я пока сижу в Нижнем, на крыльце, ибо в квартире маляры работают, а в Василь меня начальство не пускает. Послал телеграмму в Питер, да ответа нет еще. Жить на крыльце неудобно.
Пью водку с малярами — хороший они народище.
Напишу вскоре длинно. О Тим[ковском] сказано справедливо. Приезжайте!

А. Пешков

75
А. П. ЧЕХОВУ

Между 22 и 25 июня [4 и 7 июля] 1899, Н.-Новгород.

А я был уверен, что Вы купаетесь в море! Нехорошее это занятие для человека с Вашими легкими сидеть в затхлом городе Москве, имея возможность гулять по морским берегам. Я тоже сижу в городе, но невольно, ибо начальство не пускает меня на дачу, к семье, несмотря на все мои о сем ходатайства в надлежащих сферах. Квартиру у меня красят, и я поэтому изгнан из нее на крыльцо, где и проживаю. Жарко и тесно мне! По вечерам пью водку с малярами и пою с ними песни. Приятно поют костромичи, и пение их изгоняет из сердца моего беспутного обильные слезы, а вместе с ними — хандру.
Объяснение Ваше духовного недомогания моего — математически верно. Ибо — если околодочного надзирателя сразу произвести в частные пристава — неловко будет околодочному. Пожелает он распорядиться сообразно с новым неожиданным т, быть может, незаслуженно пожалованным чином, а способности-то у него — не повысились в уровень с обязанностями частного. Жаль его, несчастного!
В Петербург жить — не поеду. Там солнце бывает три раза в году, а женщины все читают экономические книжки и всякое подобие женское утратили — без солнца и женщин живых человеку жить невозможно. А вот с будущей весны двину я путешествовать по России пешком — это меня сразу освежит.
Рад я, что попова книжка понравилась Вам. Был бы еще более рад, если 6, при встрече, он сам понравился Вам, во что верю. Он — лучше своей книжки неизмеримо. Знаете, очень приятно и вкусно видеть искренно верующего человека. Редки люди с живым богом в душе. А поп — такой. Милый, ясный попик!
Он в Крыму теперь, в двух верстах от Алушты, забыл, на чьей даче. Напишу ему, что Вы в начале июля тоже там будете. Очень хочется, чтоб Вы встретились и полюбили друг друга, ей-богу.
Марья Водовозова вчера была у меня. Противная баба. Сказала, между прочим, что Средин скоро умрет. Похвалила Альтшуллера и, как кошка, нафыркала на всех остальных ялтинцев. Обучает студентиков марксизму. Нет, как нехорошо все это и какая она жалкая, при всем своем великолепии в экономических книжках.
Рассказы Ваши еще не прочитал. За письмо — спасибо Вам. Хорошо для меня, что я узнал Вас. Крепко жму руку.
Поезжайте скорее из Москвы куда-нибудь!
А что Ваши книги — скоро выйдут? И как — отдельным изданием или — как и Тургенев и проч. — в приложении к ‘Ниве’?
Всего доброго!

А. Пешков

76
M. З. БАСАРГИНОЙ

Июнь 1899, Н.-Новгород.

Как я живу? Да так же, как и всегда жил, Мария Захаровна, — беспокойно. За десять лет я обошел и объехал почти всю Россию и даже теперь, женатый, не могу сидеть долго на одном месте. Скоро — в августе — будет три года, как я уже женат, имею сына, коему в июле минет 2 года. И за это время я жил в Самаре, Нижнем, Ялте, Твери, Тифлисе, снова в Самаре и Нижнем, снова в Ялте, откуда приехал лишь на пасхе. С той поры сижу здесь. Осенью поеду в Смоленск я Петербург. С год тому назад уехал было на кладбище, ибо у меня легонькая чахотка разыгралась, и я едва устоял на ногах.
Что я делаю? Пишу. Вы читали мои рассказы? Осенью они выйдут вторым изданием, и я пришлю Вам их. В литературе мне очень повезло — я выступил с первым рассказом в 95 году и уже издаю второе издание. Переведен на несколько иностранных языков. Зарабатываю много денег — тысячи четыре, пять в год — и никогда не имею ни гроша, и всегда — в долгах.
Живется мне в общем нелегко и невесело. Работаю много, устаю, здоровье надорвано. ‘Образованную’ и ‘культурную’ публику — терпеть не могу, вожу компанию больше всего со своим братом, простяком, — с мастеровщиной, с ломовыми извозчиками, с босяками и т. д. Это — простой, искренний, хороший люд, и я люблю быть среди него. Разумеется — пью водку. Так-то.
Нелеп я все так же, как й раньше, и так же глуп.
Будете писать Вашим — поклонитесь Зах[ару] Ефим[овичу]. Я виноват пред ним—когда-то заставил его пережить неприятные минуты. Я знаю это, но — надо мне простить. Я люблю Зах. Еф., — это недюжинный человек и хорошее сердце. Поклонитесь от меня всем Вашим — я никого не забыл из них.
Прошлое — лучше настоящего, хотя, быть может, это только потому, что мне уже 30 лет, я много работал, высоко влез и — устал. А впрочем — я все-таки еще живой человек и порой — умею быть веселым. Ни на что не жалуюсь, люблю посмеяться над собой и — не вздыхаю с грустью. Ба! О чем жалеть?
Я пришлю Вам карточку, как только мне сделают. Очень прошу Вашу.
И — до свидания, пока!
Крепко жму руку Вашу. Хорошо встретить старого друга, особенно когда он еще так молод, как Вы.

А. Пешков

77
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

Июнь 1899, Н.-Новгород.

Добрый мой Сергей Павлович!

Нет более скучного занятия, чем исправление своих грехов! И как это трудно! Сидел, сидел и — очень скверное впечатление получил от всей этой канители.
Пожалуйста — выбросьте ‘Чижа’, — он режет ухо. Порекомендуйте корректору отнестись повнимательнее к моей мазне. А вместо ‘Чижа’, чтобы публику не обижать, — суньте что-нибудь, если найдется: ‘Красоту’, ‘Девочку’ или малюсенький рассказик о проститутке, коя писала письма к воображаемому любовнику. Вообще же — поступайте по желанию и вдохновению Вашему вкупе со Владимиром Поссе.
Сей самый Владимир обещал мне выслать Мутера — о чем прошу ему напомнить. Просил я его также о ‘Всеобщей истории литературы’ Корша, и сие — напомните при встрече.
А с ‘Фомой’ я — сорвался с пути истинного. О-хо-хо! Придется всю эту махинищу перестроить с начала До конца, и это мне будет дорого стоить! Поторопился я и — растянул. Горе! Очень злит меня сия вещь.
‘Фома’, корректура, начальство прижимает, голодающие заездили — страшно устал! У нас в Нижегородской — цынга и маленький тифик. Нужно очень много денег — и нам, и в Казань, и в Сарапул, и чорт знает куда, и кому их не нужно! Собираю, посылаю, встречаю, направляю, провожаю. Получаю ужасно жалостные письма. Нет ли где денег для голодающих? Направьте несколько ко мне или пошлите в Новопоселенную Сосновку, Тетюшского уезда, Бураковской. Ей нужно всех скорее и больше. Бедная барышня едва живой поехала туда и — воротится ли?
Жму руку.

А. Пешков

78
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

Вторая половина июня-1899, Н.-Новгород.

Посылаю, добрейший, ‘Кирилку’ и ‘Проходимца’. К сожалению, сего последнего исправить невозможно так, как мне того хотелось бы. Печатайте его — каков есть, или замените ‘Васькой’. Я, разумеется, ничего не могу иметь против включения ‘Васьки’ в сборник, буде это возможно.
‘Красавицу’ — не помещайте, согласен. ‘Семага’ у Вас? А я его искал. Да, его можно сунуть в книжку, кажется.
А как, по-Вашему, — книжка 3-я уступает первым двум? Она явится переходом к новой форме литературного бытия моего, и, как таковой, ей можно быть бледной и нерешительной.
‘Фома’? Я его испортил. В июньской книге он отвратителен. Женщины — не удаются. Много совершенно лишнего, и я не знаю, куда девать нужное, необходимое. Я его буду зимой переписывать с начала до конца и, думаю, исправлю, поскольку это возможно. К пасхе, согласно Вашему желанию, Вы его издадите, если захочется.
^Вы издадите его вместе с рассказом ‘Дачники’, который я дам в ‘Жизнь’ на ноябрь — декабрь. (‘Фома’, наверное, будет кончен в августе или сентябре.) К январской книге надо дать что-нибудь фантастическое по поводу конца века. Надо посмешить публику, не правда ли? От этого она больше полюбит журнал, о ее отношении к которому я ничего не знаю. Как встречен пушкинский No? Как вообще подписка? Что говорят о ‘Жизни’ читатели? Что порицают, что хвалят?
Все это интересно и — неизвестно мне.
Крепко жму руку.
Всего доброго!

А. Пешков

79
А. П. ЧЕХОВУ

Между 28 июня и 14 июля [10 и 26 июля], Васильсурск.

Вы меня неверно поняли. Подозревать Вас в ехидстве — я не мог и не подозревал. Вас-то? Не думаю, чтоб Вы умели ехидничать, я же не умею подозревать. Льстить я тоже не умею. Я Вас, батюшка, люблю, люблю очень, горячо, любил, когда еще не знал, узнав — люблю еще больше. Мне дорого каждое Ваше слово, и Вашим отношением ко мне — горжусь, будучи уверен, что оно — лучшая мне похвала и самый ценный подарок от судьбы. Вот какие дела-то! А Вы подозреваете меня в ехидстве по Вашему адресу. Бросьте!
Я не доволен собой, потому что знаю — мог бы писать лучше. Фома все-таки ерунда. Это мне обидно.
В Кучук к Вам приеду, если осенью кончится надзор надо мной. Живу- в городе Васильсурске, Нижегор. губ. Если б Вы знали, как чудесно здесь! Большая красота — широко, свободно, дышится легко, погода стоит прохладная. Загляните на денек? Воды в Волге еще много, и проехали бы Вы прекрасно.
Места у нас — тоже много. Дали бы Вам отдельную комнату, ни детей, ни собак — тишина и покой!
Живет со мной Тимковский. Тяжеленько с ним — пессимист он великий и мелочной человек. Почему-то все вообще пессимисты очень любят холить и лелеять себя и в этом занятии бывают зело неприятны. На-днях приедет Миролюбов. Потом — Поссе.
А кабы Вы приехали — это было б всего лучше.
Извините меня — я направил к Вам в Москву некую Клавдию Грос, ‘падшую’ девицу. Я еще не знал, делая это, что Вы по Тверскому гуляете и с оными ‘падшими’ беседуете. Сюжет она высоко интересный, и я думаю, что, направив к Вам ее, — поступил не дурно. Она привезет Вам историю своей жизни, написанную ею. Она — приличная, на языках говорит и вообще девица — славная, хотя и проститутка. Думаю, что Вам она более на пользу, чем мне.
А пока — крепко жму руку Вам.
Всего доброго!
Уезжайте поскорее из Москвы.

А. Пешков

80
Л. В. СРЕДИНУ

2 [14] июля 1899, Васильсурск.

Дорогой Леонид Валентинович!

Ярцев прислал мне славное письмо, очень порадовавшее и меня, и Ник[олая] Иван[овича], и Грузинского. Он, Г[ригорий] Ф[едорович], сообщает, что Вы с ним думаете дернуть к нам в Василь. Ей-богу, это доброе дело! Вы поезжайте из Ялты морем на Ростов, с Ростова, Доном, до Калача, от Калача до Волжской 90 верст в вагоне — а в Царицыне берите билет до Василя, на Зевеке — всего удобнее. Отсюда, из Василя, Ник. Иван, проводит вас до Ялты, это решено.
Здесь мы приготовим вам чистенький деревянный домик, если вы по получении сего письма телеграфируете — едем. Телеграфируйте — Васильсурск, Пешкову, — также и из Царицына или откуда-нибудь с дороги, на каком пароходе едете.
Мы ждем вас, уверенные, что эта прогулка пойдет вам на пользу. Места здесь — красивы очень, сухо, тихо, хорошее молоко, ягоды и — люди, которые вас очень любят, очень ценят.
Скажите Грише Федорычу, что у нас на даче есть беседка крытая, стоит она на самом высоком пункте города, и вид из нее на две реки, воложку, Заволжье и за-сурье — бесподобный! А вокруг беседки — березы, да какие! На вершинах их ангелы отдыхают, когда в раю жарко и скучно. Впрочем, там всегда скучно. Зовите его, тащите, ей-богу, он обогатится здесь. С нетерпением и наслаждением жду вас.
Живем мы пока в таком числе: Ник. Ив., его сестра, я, жена, сын, теща — безвредная теща! Грузинский сегодня уехал в Москву. На-днях приедет Миролюбов ненадолго, потом Поссе. Но если вы приедете — это всего лучше. Я больше не пишу, с жадностью ожидая телеграммы о выезде. Жму руку Г. Ф., его супруге, Мане, целую его детей. Ваших увижу. Софье Петровне — нижайшее! С какой радостью встречу ее!
А потом — м. б., вместе с Н. И. и я в Ялту — провожать вас.
Ну, до свидания! Целую вас и жду.

А. Пешков

81
Г. Ф. ЯРЦЕВУ

2 [14] июля 1899, Васильсурск.

Дядя Гриша! Красок бери с собой по полупуду, не меньше. Полотна — версты. Картины здесь сами на полотно полезут, мы же будем в чушки играть!
Вразуми тебя господи скорее окончить колебания твои. Волга ждет. Она обижена — на Енисей чорт носил художника, а ее, матушку, обошел! Нехорошо!
Обнимаю.
Поклоны. Благодарность Мане и супруге за побуждение писать ко мне.

А. Пешков

82
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

14 или 15 [26 или 27] августа 1899, Н.-Новгород.

Письмо и деньги получил, спасибо, Сергей Павлович! ‘Посредник’ спрашивает, можно ли издать ‘Дружков’ за копейку для народа? Я ответил — можно. Прав? Крепко жму руку.
Сырости не боюсь. Здесь тоже, знаете, дьявольски скверная погода.
До свидания.

А. Пешков

83
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

21 или 22 августа [2 или 3 сентября] 1899, Н.-Новгород.

Дорогой Сергей Павлович!

Я думаю — ничего, что рассказ появится и тут и там. Ужасно неловко отказывать, ей-богу! А ‘Посреднику’ тем более.
Вы опасаетесь за второй том? А что там?
Прочитал я на-днях статью Протопопова в ‘Р[усской] м[ысли]’. Курьезный у него вкус! Хвалит стихи в ‘Чиже’.
Ежели Вы поедете в Нижний в сентябре, то в Петербург я Вам попутчик. Но — чем скорее Вы приедете — тем лучше. Жду.

А. Пешков

84
А. П. ЧЕХОВУ

Август, до 23 [до 4 сентября], 1899, Н.-Новгород.

Дорогой
Антон Павлович.

‘Жизнь’ узнала откуда-то, что Вы пишете роман, и просит Вас отдать ей оный. Я тоже прошу Вас — горячо прошу! — если Вы никому еще не обещали романа — пожалуйста, отдайте его ‘Жизни’. Вот бы ловко было! Здорово поддержали б Вы этот журнал. В средствах ‘Жизнь’ не стесняется — считаю нужным сказать. И если Вы ничего против журнала не имеете — пожалуйста, телеграфируйте, что отдаете ему. Можно?
Переехал я из Василя в Нижний, где занимаюсь изучением ярмарочных кабаков. Кашляю. Видел на-днях Гиляровского, — ну, фигура! Понравился он мне, хотя в нем есть много крикливого хвастовства. Видел Короленко вчера — сильно испортил его Петербург! В конце сентября я — к Вам в Ялту ненадолго.
Очень прошу Вас, Антон Павлович, насчет ‘Жизни’. А еще прошу — пожалуйста, почитайте ‘Фому’. Я приеду и кое о чем спрошу Вас по поводу его, — можно?
Тимковский прожил со мной все лето. Знаете — во всем, что Вы сказали о нем, Вы убийственно правы. Я ненавижу Тимковского, очень жалею его, и — удивляюсь, как это Среди’ и Ярцев, люди довольно чуткие, признали живую душу в человеке, сплошь пропитанном кислым самолюбием?!
Как здоровье?
Крепко жму руку.
Жду ответа насчет ‘Жизни’.

Ваш А. Пешков

85
А. П. ЧЕХОВУ

26 или 28 августа [7 или 9 сентября] 1899, Н.-Новгород.

Дорогой Антон Павлович!

Сейчас прочитал в ‘Жизни’ статью Соловьева о Вас. Недоволен, хотя по адресу Михайловского он дельно говорит. Недурно о ‘Дяде Ване’, но все это не то, что надо. Затем Соловьев не прав там, где говорит о Вашем счастье. В общем — он легковесен.
Антон Павлович! Разрешите мне посвятить Вам ‘Фому’ в отдельном издании? Если это будет Вам приятно — разрешите, пожалуйста. Не будет — так и скажите — не надо. Я не самолюбив, и Ваш отказ отнюдь не обидит меня. Ответьте поскорее, очень прошу. Говоря по совести — сорвался с Фомой. Но вышло так, как я хотел в одном: Фомой я загородил Маякина, и цензура не тронула его. А сам Фома — тускл. И много лишнего в этой повести. Видно, ничего не напишу я так стройно и красиво, как ‘Старуху Изергиль’ написал.
Гиляровский прислал мне книжку стиков, и мне странно было видеть, что она такая тоненькая. Стихи хуже автора. Он пишет мне и так славно, чорт! В Москве зайду к нему и напьюсь с ним вплоть до райских видений. В Москву хочу попасть так, чтоб увидать ‘Чайку’ или ‘Дядю Ваню’. Написал Гиляровок[ому], который должен все знать и все уметь, чтоб он мне устроил все это — известил бы, когда будет поставлено то или другое, и достал бы место.
Еду в Питер в сентябре, везу больную тещу в клинику и одного мальчика к Штиглицу. Сам — здорово кашляю. ‘Фому’ дописал и очень рад.
Если увидите Средина или Ярцева, кланяйтесь. Кстати — обругайте их. Что они, точно мертвые? Думаю, что в Ялту попаду в конце сентября, если кашель не усилится и не погонят меня раньше. В глубине души я — за кашель, ибо в Питер ехать не хочется. Хоть Вы и хвалите его, но я все-таки скверно о нем думаю. Небо там страдает водянкой, люди — самомнением, а литераторы и тем и другим вместе. Сколько там литераторов? Я думаю — тысяч 50. Остальные люди — или министры, или чухонцы. Все женщины — врачи, курсистки и вообще — ученые. Когда петербургскую женщину укусит муха — то она, муха, тотчас же умирает от скуки. Все это — страшно мне.
А видеть Вас очень хочется. И потом нужно поговорить с Вами по поводу одного дела. Всячески нужно в Ялту. Здесь с 20-го июля наступила осень, льют дожди, дует ветер, грязно, холодно. Скучно! На-днях я развлекался тем, что ходил к одной хорошенькой барыне. Она — дантистка. Она мне зубы рвала, а я ей ручки целовал. Ужасно ловко целовать ручки у дантисток! Вы попробуйте-ка! Но — это дорого стоит: она и зубы повырывает, да еще деньгами поцелуй возьмет. Я лишился трех зубов и больше не могу.
До свидания!
Как здоровье? Отвечайте скорее.

А. Пешков

86
В. С. МИРОЛЮБОВУ

29 августа [10 сентября] 1899, Н.-Новгород.

Я обещаний своих не забываю. Рассказ, а может — Два, — пришлю к половине сентября или привезу сам.
Баронессу — и всех других, кому нужен, — ублаготворю. Усы? И насчет усов озабочусь.
Дороватовский еще не был, хотя сегодня 29-е. ‘Фому’ будет издавать ‘Жизнь’ — это уже устроено.
Да, я обещаний своих, не забываю. А вот ты, Виктор Сергеевич, забывчив стал. Я письмо писал тебе не ради слов, а по душе, и надо бы мне на него ответить. Следовало хоть бы за 3 копейки написать: ‘Отвечать на письмо не буду. В. Мвролюбов’. Так-то. Говорю не из самолюбия, а потому, что полагаю — мы друг для друга не только с одной стороны писатель, с другой — издатель. Или, может, только? Тогда и говорить не о чем, я в дружбу насильно не лезу. Ну, и будет об этом.
Виктор Сергеевич! Скажи, стихи Петрова — пойдут? Пришлю или привезу один его рассказик, строк в 300, из быта певчих. Хорошо! Просто, задушевно и — здорово! Талантливый он парень. Вот увидишь, как он запоет!
При сем прилагаю 5 стихов Аргунина. Стихи, право, не плохие. И должны бы понравиться тебе. ‘Хочется нежно любить’ — как это просто! И ‘Июльский день’ хорош. Дядя! смотри, у тебя худшие стихи печатаются.
Еду с Беляевым и тещей, кою нужно уложить в клинику. Думаю, что к 15-му сентября напишу для журнала все, что нужно, и сейчас же двину к вам.

До свидания!
Крепко жму руку.
А. Пешков

Да! Виктор Сергеевич! Пожалуйста, вышли бесплатно журнал твой:
Самара, Обществу книгопечатников.

87
А. П. ЧЕХОВУ

После 6 [18] сентября 1899, Н.-Новгород.

Вчера начал собираться к Вам в Ялту, как вдруг явились из-за Урала некакие люди, и я остаюсь здесь на неопределенное время. Не могу сказать, что доволен этим.
Спасибо, Антон Павлович, за советы! Ценю их глубоко и воспользуюсь им’ непременно. Великолепно Вы относитесь ко мне, ей-богу! Приеду — и наговорю Вам — не знаю чего, но — от всей души. Спасибо!
Не писал Вам потому, что был занят разными делами до чортиков и все время злился, как старая ведьма. Настроение — мррачное. Спина болит, грудь тоже, голова помогает им в этом.
После 25-го должен ехать в Питер и Смоленск. Это тоже — испытание! Нужно написать для Миролюбова какую-нибудь штуку, а я — ничего не могу. Боюсь Мир., и он мне даже во сне снится. Стоит, будто бы, длинный, голова его даже до облак досягает, и оттуда гудит укоризненный бас:
‘Большим журналом закабалился… ‘Для всех’… Эх!’
Ужасно!
С горя и от скверного настроения начал пить водку и даже писать стихи. Думаю, что должность писателя не так уж сладкая должность. Особенно утруждают барыни — придут и начнут всячески Вас щупать: ‘Вы — феминист?’ ‘Вы верите в существование высшей силы?’ ‘Зачем Вы пьете коньяк?’
Что им скажешь? Скучно!
Из Питера махну к Вам и, стало быть, буду у Вас в начале октября.

Ваш А. Пешков

88
Е. П. ПЕШКОВОЙ

18 [30] октября 1899, Петербург.

Вчера видел Лавина и получил твое, очень хорошее, письмо.
Был у твоих, видел тетю Женю, очень она нравится мне, вс больше.
Был в заседании В[ольно]-Эк[ономического] общества до 6 часов, в 7 поехал на студенческую вечерку памяти Черныш[евского], а в 10 — на ужин у Давыдовой. Вот как Живу.
Сейчас отправляюсь к Половой, где встречу Каррика и Батюшкова, вечером — у Гуревич. Завтра обед у Батюшкова, с Ольденбургом и Майковым.
Вся эта канитель страшно взвинчивает нервы. И люди все ярче рисуются в своем настоящем свете. Противные люди! Сколько сражений я выдержал здесь, сколько экзаменов! Экзаменуют меня все, и все спрашивают, объяснения моей ненависти к интеллигенции. Это надоедает и дополняет мою ненависть. Да, ты права.
Несомненно, Петербург изменил меня. Ко многому я теперь отношусь определеннее, многое — навсегда потеряно мной. Но ты — ничего не теряешь от этого […] Это не слова. Впрочем — увидишь.
Сейчас послал твоим 3 билета на 21-е. Мне, говорят, готовится встреча со свистом. Это меня радует. Врагов иметь — приятней, чем друзей, и враг никогда не лишний. Вчера я основательно оборвал студентов на вечеринке и недурно говорил на ужине у Давыдовой. Все покраснели и опустили головы […] Славно говорить в глаза людям правду, особенно когда люди-то — дрянь, как здесь. Я видел вчера, как Гиппиус целовалась с Давыдовой. До чего это противно! Они обе терпеть не могут друг друга, обе рассказывают друг о друге изумительные мерзости. Сколько здесь лжи, сколько хитрости!
Однако — до 25-го!
Еду 23 отсюда, в М[оскве] не остановлюсь.
Целую Максима.

Твой Алексей

89
А. П. ЧЕХОВУ

Около 19 [31] октября 1899, Петербург.

Дорогой Антон Павлович!

Петербург — противный город. В нем, по-моему, ужасно легко сделаться мизантропом. Мерзкое место.
Я здесь уже около трех недель. Отупел и страшно обозлился, хотя встречен был ужасно лестно. Именно — ужасно. Разумеется, натворил здесь массу нетактичностей и нелепостей. Так, например, на ужине, в присутствии 60-ти знаменитых русских людей, занимающихся от люльки спасением России., я сказал о себе, — в ответ на комплимент, — что цену себе я знаю, знаю, что я — на безрыбье рак, на безлюдье — Фома. Это не понравилось никому, и даже мне не очень нравится. Действуя в таком духе, успел я приобрести весьма приятную нелюбовь ко мне со стороны разных лиц. Публики видел я — несчетное количество. И все знаменитой. Вследствие этого стало мне ужасно тошно, и я очень каюсь, что приехал сюда. Право же, еще одной иллюзией стало меньше. Очень мне жаль здешних людей — такие они все несчастные, одинокие и так все испорчены завистью друг к другу — беда!
Отсюда еду в Самару, из Самары в Смоленск, а потом — к Вам. Впрочем, не знаю, когда к Вам, ибо у жены заболели глаза, и я, быть может, повезу ее к Адамюку в Казань.
Дорогой Антон Павлович! Дайте ‘Жизни’ рассказ! Очень прошу Вас об этом. Дайте, коли будет, поддержите этот, право, недурной журнал. Он более других нуждается в Вашем сотрудничестве.
Затем — кланяюсь Вам и желаю доброго здоровья, хорошего настроения. Последнего — мне пожелайте.
Крепко жму Вам руку.
Сердечно, искренно любящий Вас

А. Пешков

90
А. Ф. КОНИ

Начало [середина] ноября 1899, H .-Новгород.

Глубокоуважаемый
Анатолий Федорович!

Позволяю себе обратиться к Вам с большой и важной для нас, нижегородцев, просьбой. Существует у нас ‘О-в’ поощрения высшего образования’, кое и просит Вас убедительно и покорно — не приедете ли Вы в Нижний прочитать о Гаазе?
О-во это очень деятельно и имело кое-какие средства, но весенние волнения в университетах совершенно истощили его кассу, и теперь оно почти лишилось возможности служить своей благой цели. И вот теперь решили мы устроить ряд чтений.
22-го приедет Сеченов прочитать что-нибудь в пользу Общества. Затем меня просили обратиться к Вам, чтоб узнать, можете ли Вы помочь нам, провинциалам.
Памятуя Ваш отзыв о провинции, я надеюсь, что Вы — если будет возможно для Вас — приедете к нам. Помимо целей Общества, за которое я ходатайствую, я имею в виду еще следующее, быть может более важное, соображение: о Гаазе нужно читать всюду, о нем всем нужно знать, ибо это более святой, чем Феодосии Черниговский. Мы, провинциалы, по силе того ‘некогда’, о котором Вы говорили, часто не успеваем хорошенько разобраться в том, кто истинно свят — Феодор или Феодосии, — и чтим идолов, не зная бога. ‘Некогда’ — огромная сила, как Вы знаете, и это темная сила, — ослепляя людей, она мешает им видеть горе ближнего и живое дело помощи ему. А Ваше слово о Гаазе — есть свет кроткий и ласковый, как сияние евангелия. Вы простите меня, Анатолий Федорович, за то, что я так пространно разговорился. Вы и без моих слов поймете, как нужно, по нашим дням, как необходимо говорить о Гаазе живым, в плоть и кровь облеченным словом, исходящим из уст такого человека, как Вы.
Вы поймете и то, что я не льщу Вам, говоря так о Вас, — зачем бы я льстил? Я просто пользуюсь случаем сказать Вам, что глубоко уважаю Вас и вижу — с радостью — человека там, где обыкновенно — нет людей.
Простите — может быть, это грубо. Но я давно Вас знаю, читал Вас и всегда удивлялся Вам, слушая рассказы о Вас. От всего сердца желаю Вам здоровья и бодрости духа. Благодарю за то, что Вы дали мне возможность увидеть Вас. Жду ответа на просьбу мою. В случае Вашего согласия, О-во пригласит Вас официальным порядком от своего имени, а теперь оно не решилось беспокоить Вас.
Очень прошу, Анатолий Федорович, — буде есть у Вас возможность — приезжайте! Как это хорошо будет для всех нас!
Крепко жму руку Вашу и свидетельствую искреннее почтение.

А. Пешков

Нижний, Полевая, 20.
Алексей Максимович Пешков.

91
Л. В. СРЕДИНУ

15 [27] ноября 1899, Н.-Новгород.

Дорогой и любимый и уважаемый!

Я виновен, но заслуживаю снисхождения. Изложу дело по форме.
Кончив ‘Фому’, я должен был сейчас же ехать в Питер. Мне этого не хотелось, и я очень жалею, что был там. Это — самый скверный город на земле, он населен самыми лживыми и двоедушными людьми. Я пробыл с ними только месяц, но прожил — год. Они мне противны и жалки. Расскажу о них при свидании, и Вы увидите, что я прав.
Ну-с, из Питера я уехал 23 октября. 25-го был в Нижнем и 26-го поехал в Самару, ибо мне сообщили, что любимый мною человек, Мария Сергеевна Позерн — умирает. 29-го был в Самаре, 3-го уехал оттуда, страшно усталый. 10-го сестра моей жены, жена моего приятеля Адама Богдановича, заболела воспалением почек. Третьего дня она, находясь в беспамятстве, родила. В данный момент она все еще не пришла в себя и, наверное, сегодня вечером или завтра — умрет, говорят доктора. Ребенок у нас, жена моя сходит с ума. Я то и дело езжу в больницу и смотрю дома за сыном. Все мы растерялись.
Если больная наша умрет завтра — завтра же я должен буду ехать в Москву, в клинику Боброва, где 17-го Бобров будет делать операцию Коле Ланину. У него ангиома, рецидив, и он согласился на операцию лишь при условии, если я с ним поеду. Вот какие дела у меня. При этом —сам я нездоров и устал.
Не писал из Питера — виновен. Я вертелся там, как волчок, скандалил, ругался и измаялся до чортиков. Чехову я писал деловое письмо по просьбе редакции ‘Жизни’.
Тимковского я не люблю. Он мне, с некоторых пор, положительно не нравится, что, разумеется, отнюдь Не может мешать ему жить. Когда кончатся все эти трагедии — я верю, что они кончатся ж, — я еду к Вам. До той поры — до свидания! Я очень люблю Вас и С. П. и ребят. По приезде в Крым я остановлюсь — думаю — у Гутьяр или Гурлянд, в водяной бане. Посылаю Вам и дяде Грише по III-му тому. Скоро пришлю ‘Фому’. Как рад был бы видеть Вас! Поклон верхнему этажу и Чехову. Всего, всего хорошего и доброго всем вам здоровья.

Ваш Алексей Пешков

Леонид Валентинович! Напишите поподробнее о здоровье Вашем, кланяйтесь Алексину, шлю я ему на Вас III том.

92
И. Е. РЕПИНУ

23 ноября [5 декабря] 1899, Н.-Новгород.

Сердечное спасибо за фотографию, глубокоуважаемый Илья Ефимович! Мне крайне дорого Ваше внимание, и Ваша отзывчивость на мою просьбу глубоко тронула меня.
С удовольствием отвечаю на Ваши вопросы. ‘Читателя’ я написал года четыре тому назад. ‘Читатель’ — это я, человек, в беседе с самим собою, литератором. Я, человек, недоволен собою, писателем, ибо я слишком много читал и книги ограбили мою душу. От чтения я утратил огромное количество оригинального, своего, того, что от природы свойственно мне. Ставши писателем, я начинаю убеждаться, что не свободен в мыслях моих, — как и многие другие, — что я оперирую порой над фактами и мыслями, которые вчитал в себя из чужих книг, а не пережил непосредственно сам, своим сердцем. Это очень обидно. И это нехорошо, разумеется. Достойно ли человека отраженным светом светить? Недостойно. Я думаю, что каждый должен быть свободен в думах и чувствах своих и говорить лишь от себя и за себя, на себя же и принимая ответственность за все сказанное. Нехорошо ведь, когда человека спрашивают: как вы дошли до той или иной мысли? — а он отвечал бы: я вычитал ее у того-то. Современная же наша литература вся кажется мне вычитанной, кое-что есть в ней оригинально русского, исключительно русскому духу присущего, кроме бытовых черт. Я же верю в национальность характера и считаю, например, Тюлина у Короленко выражением национального русского характера. Тюлин на Ветлуге — это тот же Минин в истории. Явимся, сделал подвиг и — исчез, пропал, уснул. Я не люблю современной нашей литературы еще и за ее пессимизм. Жизнь не так плоха, какой ее любят изображать в книгах, она ярче. И человек в жизни — лучше, чем в книге, даже и талантливой. Он — сложнее. По-моему, писатели обижают человека. Разумеется, и я тоже обижаю. Что делать? Стал профессионалом. Это плохо, но, должно быть, неизбежно.
‘Проходимец’ — живое лицо, ваш, петербургский, житель. Это одно из моих бесчисленных приключений. Написан в 97 году. ‘Мой спутник’ — тоже приключение, плохо изображенное. Это жаль — хорошая тема. Большой писатель мог бы сделать из нее классическую вещь. ‘Однажды осенью’ — тоже живое дело. Написано в 95 году. ‘Дружки’ — в 98. То, что должно бы звучать во всех этих вещах, есть только чувство возмущения и обиды за человека. Я не знаю ничего лучше, сложнее, интереснее человека. Он — все. Он создал даже бога. Искусство же есть только одно из высоких проявлений его творческого духа, и поэтому оно лишь часть человека. Я уверен, что человек способен бесконечно совершенствоваться, и вся его деятельность — вместе с ним тоже будет развиваться, — вместе с ним из века в век. Верю в бесконечность жизни, а жизнь понимаю как движение к совершенствованию духа. Но вижу также, что развитие человека с некоторой поры идет криво — развивается ум наш и игнорируются чувства. Думаю, что это вредно для нас. Нужно, чтобы интеллект и инстинкт слились в гармонии стройной, и тогда, мне кажется, все мы и все, что окружает нас, будем ярче, светлее, радостнее. Верю, что это возможно.
Людей умных, но не умеющих чувствовать, не люблю. Они все — злые, и злые низко. Равно не люблю людей — проповедников морали, тех, что считают себя призванными судить всех и вся. В них всегда вижу самомнение фарисея и готов зло смеяться над ними.
Что же сам я после всего этого? Не знаю. Всякий раз, когда я ставлю пред собою этот вопрос, мне делается хорошо. Ибо я вижу, что никуда не принадлежу пока, ни к одной из наших ‘партий’. Рад этому, ибо — это свобода. А человеку очень нужна свобода, и в свободе думать по-своему он нуждается более, чем в свободе передвижения. Никому не подчиняться — это счастье, не правда ли? Быть хозяином своей души и не принимать в нее чужого, нахально сорящего там свое, — это хорошо?
Таким свободным и счастливым я и Вас считаю. И у меня есть свои к тому резоны: когда я посмотрю на умирающего царевича, убитого Грозным, и потом на этих запорожцев, заливающихся здоровым хохотом, на Николая, готового лечь за человека костьми, и на проводника-татарина с его самодовольной, животно-красивой рожей, мне все это — талантливое, большое, яркое и истинное, — вс это говорит мне: вот искусство! Вот как оно широко должно брать жизнь! Бог создает соловья и паука, слона и блоху, и — всюду он великий творец, и во всем он художник, везде его любовь к жизни, везде — напряженное стремление создать вещь как можно лучше, умнее и ярче. Человек во всей деятельности своей, — а в искусстве всего больше, — должен быть художествен, т. е. красив и силен, как бог.
Ну, Вы простите меня за это, может быть, неясное и, во всяком случае, очень длинное письмо. Желаю Вам доброго здоровья, И. Е., и охоты — горячей охоты работать.
Сердцем Ваш

А. Пешков

23 ноября 1899, Н.-Новгород.

93
А. Ф. КОНИ

После 25 ноября [после 7 декабря] 1899, Н.-Новгород.

Многоуважаемый
Анатолий Федорович!

Я не отвечал Вам на Ваше хорошее письмо, потому что за это время у меня в семье случилось несчастие — умерла сестра моей жены. Теперь мы все несколько пришли в себя, и я спешу выразить Вам мою горячую, сердечную благодарность за Ваше, хотя и условное, согласие приехать к нам. Вы не можете себе представить, как важно для Нижнего, — а впрочем, и для всякого другого провинциального города, — видеть таких людей, как Сеченов, Вы и т. д. Именно видеть важно.
При виде 70-летнего труженика науки в наши сердца, — сердца маленьких провинциальных деятелей культуры, — вливается что-то бодрое, славное — в то же время становится стыдно за минуты малодушия, которые переживаешь порой. Сеченова встретили здесь горячо и радушно. Его лекция дала свыше 700 р. чистого дохода. Но это, конечно, не много ввиду того положения, в каком находятся теперь студенты Московского, напр., университета.
Приезжайте и Вы, дорогой Анатолий Федорович, когда Вам можно будет, приезжайте помочь нашему делу, повидаться с нами, побеседовать. Уверяю Вас, что здесь Вы отдохнете душой, ибо встретите много людей, которые знают, любят и уважают Вас.
Желаю Вам всего хорошего, от души желаю бодрости, столь необходимой Вам на Вашем опасном и важном посту.
Доброго здоровья!
И позвольте крепко пожать Вашу руку.

А. Пешков

Нижний, Полевая, 20.

94
А. П. ЧЕХОВУ

29 или 30 ноября [11 или 12 декабря] 1899, Н.-Новгород.

Дорогой и уважаемый Антон Павлович!

Не писал я это время по причине очень простой — на меня, как на Макара шишки, одна за другой сыпались разного калибра неприятности, и под влиянием их у меня образовалось настроение злое, нелюдимое. Мне хотелось со всеми ругаться, что я с немалым успехом и выполнял. Поездка в Питер — это какой-то эпилептический припадок или кошмар, — во всяком случае нечто до такой степени неожиданно тяжелое, неприятное, грустное, и жалкое, и смешное, что я и теперь еще не могу хорошенько переварить все, что впитал в себя там. А на другой день по приезде из Питера я с женой должен был ехать в Самару и три дня провел в пути, ожидая по приезде увидать человека, к которому ехал и которого очень люблю, — в гробу, на столе. К счастью, этого не случилось, хотя может случиться завтра. Воротился в Нижний — захворала сестра жены и, прохворав три дня, — умерла. Это уж — трагедия, по характерам моих домашних. В то время, как я хлопотал с похоронами, — в Моокве, в клинике Боброва, делали операцию в правом боку одному товарищу, очень дорогому мне, и я дрожал за него. Все это еще не улеглось, как вчера у меня дома разыгралась нелепейшая мелодрама. Жила у нас одна проститутка, которую я ‘спасал’ и автобиографию напечатал в ‘Северном] курьере’ за 13—15-е ноября.
Жила и — ничего. Возилась с младенцем сестры жены, которому 12 дней от роду и к[ото]рый немолчно пищит целые дни. Женщина она работящая, хорошая, ‘о истеричка. И вдруг — оказывается, она распускает слухи, что живет не только у меня, но и со мной. Я это узнаю и произвожу маленький допрос, который меня убеждает в том, что источник сплетни действительно она. Ну, что с ней делать? Жалкая она. Жена моя, разумеется, взволновалась, мать ее — тоже. Канитель! Ладно, что еще жена у меня молодчина. Ну, а пришлось все-таки спасаемую-то выставить за дверь. Это — история из тех, что только со мной могут случаться. Очень я устал от всего этого. А тут ‘ декабрю в ‘Жизнь’ рассказ надо, и 2-го мне необходимо ехать в Смоленск.
Ужасно хочется повидать Вас. Я ворочусь в Нижний 8-го, к тому времени напишите, не будете ли на рождестве в Москве? Я бы приехал.
Сердечное Вам спасибо за то, что поддержали ‘Жизнь’. Это так хорошо! Думаю я, что журнал сей выправится и будет славным. Поссе — это парень, которого можно очень любить. ‘Фома’ скоро выйдет. Вам, наверное, редакция вышлет сейчас же по выходе. Ну, желаю Вам доброго здоровья и хорошего настроения! Славное дело затеяли Вы! Наверное, мне удастся немножко помочь Вам. Будьте же здоровы!
Если можете — пишите почаще, а то мне очень трудно жить во всей этой мрачной и мутной суете.
Крепко жму руку Вашу.

А. Пешков

95
Л. В. СРЕДИНУ

9 или 10 [21 или 22] декабря 1899, Н.-Новгород.

Хотя в башке у меня черти в чушки играют, хотя у меня ревматизм отвинчивает ноги, а селезенка поет Лазаря, хотя я сегодня приехал из Смоленска, не спал три ночи кряду, — но — жив бог и жива душа моя!
Как живете? Прокляните Ярцева за то, что он не известил меня, когда был в Москве. Я же — по гроб не забуду ему этого!
Дорогой Леонид Валентинович! Ужасно захотелось написать Вам, хоть немножко. И ужасно хочется видеть Вас, чтоб приобщиться Вашей славной души. Дяденька! Сколько я за это время людей видел! Самолучших людей! И среди них нашел четыре души, все же остальные суть только футляры разных теорий, только оболочки для слов. Видел я всю литературу, всю! Видел однажды, как 64 литератора ели суп. О, никогда не смотрите, как литераторы едят суп! Ибо сие столь же противно, как противно было бы смотреть на старую раскрашенную бабу, коя стала б раздеваться пред Вами догола.
Очень я отравился впечатлениями. И нездоров. В горло мне чорт перцу насыпал, вследствие чего я скриплю и кашляю, как старые дрожки. Получили Вы мою книжку? Окажите мне что-нибудь о ‘Читателе’. Скоро выйдет ‘Фома’. Пришлю. Проезжая через Москву — Ник[олая] Иван[овича] не видел. Видел Филитиса, хотел видеть M. H. Ер[молову], но меня не приняли У нее, ибо я был 6-го — день, когда все адвокаты, рекомые Николаями, бывают именинники. Послал ей мои книжки и почему-то думаю, что она не получила их. Пишете Вы ей? Поклонитесь от меня, спросите о книгах. Чехова увидите — тоже поклон. Деньги ему на санаторию собираю. Как бы я увидал всех вас! Но сие — невозможно. Ибо должен я разным местам и лицам до 4000 р. и сию сумму должен отработать. Недавно, глубоко подумав над Деяниями моими, пришел я ко крепкому убеждению, что я — не литератор, а просто — неоплатный должник. Я занял у жизни огромную сумму впечатлений, а у людей кучу денег. Излагая впечатления на бумаге, я продаю оные и плачу людям деньги, оставляя жизнь моим кредитором навсегда! Навсегда! Проценты — растут… Уф! Будьте великодушны — обругайте меня. Напишите мне несколько теплых слов. Я все-таки думаю, что за зиму измотаюсь до необходимости ехать к Вам. И тогда — приеду с разрешения жены и даже с ней, сыном, тещей, с живым младенцем мертвой матеря — со всей семьей моей — в трех вагонах сразу.
Крепко жму Вашу руку и всем кланяюсь.

А. Пешков

96
Ф. Д. БАТЮШКОВУ

9 или 10 [21 или 22] декабря 1899, Н.-Новгород.

Многоуважаемый
Федор Дмитриевич!

Скажите этому Рош, что он может переводить и печатать мои рассказы, где ему угодно ныне и присно, я во веки веков. А если можно, если это г. Рош не затруднит, — пусть он мне пришлет то место, где будет напечатан ‘Зазубрина’ с рисунком Ильи Ефимовича. ‘Зазубрина’, разумеется, мне не интересен, но на рисунок Репина я посмотрел бы с наслаждением. Итак — коли можно, то пусть Рош пришлет мне оный рисунок. И да благословит его, Дениса, бог!
После Петербурга я уже успел приять в себя впечатления самарские, московские и смоленские. И — однако — как все сии ни разнообразны, как они ни тяжелы—тем не менее я Питер помню. Он так и остается в памяти моей городом одиноких людей, людей, загнанных жизнью в хлевушки самомнения, в темные уголки человеконенавистничества. Сколько сплетен слышал я там! Сколь много восприял всяческой мерзости! Сколько осторожной и хитрой клеветы живет в Питере под маской благородного негодования!
Нет — у нас проще! У нас всякий предмет имеет свой запах, и нос моей души сразу понимает, что чем пахнет. У нас грубее. Превосходно написал Вл[адимир] Гал[актионович] ‘О сложности жизни’, это лучшая его публицистика. Очень хорошо!
И — ах, если б некто, смелый сердцем, хватил по публике статьей о сложности жизни внутренней, жизни души! Вот что нужно — как Вы думаете?
Низко кланяюсь Вам, крепко жму Вашу руку.

Ваш А. Пешков

Дорогой Федор Дмитриевич! Прилагаю сию бумажку.
Порадейте! Дело божие, дело хорошее! Всякое даяние — благо, 5 рублей соберете и то — подай сюда!

Ваш А. П.

97
А. П. ЧЕХОВУ

13 [25] декабря 1899, Н.-Новгород.

Дорогой Антон Павлович!

Присланную Вами бумажку я напечатал в ‘Листке’ и затем разослал оный по знакомым в Питер, Москву, Самару, Смоленск. Здесь в ‘Листок’ плохо дают, до сей поры дали только 35 р. Но я сам пойду по некоторым из местных богачей и немножко сорву с них. Боюсь, что поступил неловко, напечатав в местной газете выдержку из Вашего письма о смерти Епифанова. Простите, коли так. Я рассчитывал, что этот звук щипнет людей за сердце, но, кажется, ошибся.
Как Вы живете, как здоровье?
Когда же Маркс выпустит в свет Ваши книги? Говорят, что суворинские издания уже разошлись и в магазинах отказывают требующим Ваши книги.
Был недавно в Москве и узнал там, что Вольф скупил мои книжки. Не понимаю, хорошо это или дурно. Я продал своя 3 т. по 4000 = 12 000 за 1800 р.— скажите, это хорошо или дешево? Говорят, что дешево. Но мне не верится в это, ибо оба издателя люди, кажется, хорошие.
Сегодня был у меня Телешов — какой он здоровый! Креме этого впечатления, я ничего не вынес из встречи с ним. Завидую его здоровью, ибо мое — трещит по всем швам.
Простите за вопрос: но не находили ли Вы, бывая в Питере, что тамошние литераторы очень зависимы от публики, что они побаиваются ее, что они, пожалуй, слишком любят популярность и главным образом на почве этой любви ненавидят друг друга?
Я все не могу еще развязаться с питерскими впечатлениями. Они были какими-то сырыми, липкими и как бы облепили мне душу. Вы можете себе представить душу одетой в сырую, тяжелую, грязную тряпку? Из таких тряпок, которыми подтирают грязь на полу? Это бывает однако. Что Вы пишете и скоро ли кончите? Я скоро начну еще одну большую ахинею. Буду изображать в ней мужика — образованного, архитектора, жулика, умницу, с благородными идеями, жадного к жизни, конечно. И скоро пришлю Вам фотографию всей моей фамилии.
Какой у меня сын славный, Антон Павлович! Кабы Вы приехали посмотреть на него! А может, случится, что Вы увидите его и другим путем, ибо весьма вероятно, что зимою я принужден уже буду ехать в Ялту.
Пока — до свидания!
Всего доброго! Деньги присылать, какие есть?

А. Пешков

98
Л. В. СРЕДИНУ

5 [17] января 1900, Н.-Новгород.

5 декабря 1900.

С Новым годом!

Вчера скачал с шеи елку на 500 ребятишек и спешу написать Вам хоть немножко, хотя эта елка взбудоражила меня весьма неважно. Вы только представьте себе 500 детей, одетых в ‘папины’ да в ‘мамины’ одежки, уродливых, грязных, порочных, с ногами, искривленными рахитом, крошечных, но уже старчески опытных. Ошеломленные длинным рядом столов с подарками и видом елки, роскошно украшенной, горящей электрическими огнями, — эти несчастные дети кружились по зале густым, пестрым потоком и все покашливали, покашливали эдак особенно, грустно и жалобно, как изможденные старики. Ходили — молча, степенно, а глаза у них были жадные, строгие, серьезные такие глаза. Нехорошо, знаете. Но — на будущий год закачу елку на тысячу, а то на полторы. Ибо — когда этим несчастным раздали подарки — по пирогу, мешку гостинцев в 1 1/2 ф., по сапогам, рубахе, платью, кофте, шапке, платку, — Вы знаете — многие ив ‘их заревели от радости, иные куда-то бросились бежать, прижимая к себе подарки, другие, усевшись на пол, тотчас же принялись есть. Эх, чорт! Устрою здесь общество попечения о бедных детях, когда кончим с возникающим о[бщество]м дешевых квартир для рабочих. Вижу, как Леонид Средин — морщится. Милый Вы мой человек! Литература? Для кого — литература? Чорт бы ее взял — литературу, вкупе с литератором и с обычным ее читателем и почитателем — ибо я ‘пописываю’, он — ‘почитывает’ — ну-с, и что же? Читали и мы, вс читали — Толстого и Достоевского, Щедрина и Успенского и еще многое, и — кая польза? Одно наслаждение. Я однако люблю литературу и даже — жить без нее не могу, яко барышня без конфект. И писать литературу тоже люблю, — горячо люблю. Когда, меня объемлет полоса страсти к литературе — я отдыхаю в любви к ней от жизни. Но когда я подумаю о людях, которые читают, и о тех, которые не читают, — мне делается неловко, неудобно жить. Вы только сообразите, что из пятисот вчерашних мальцов, быть может, всего один будет читать. Да, не больше. Ибо остальные издохнут преждевременно от кори, тифа, скарлатины, дифтерии, холеры, поноса — от голода, холода, грязи, те же, что будут живы, — будут пьяницы и воры, по примеру родителей своих, или — вьючные животные, по тому же примеру. Понимать это — неприятно, горько, тоскливо.
Я однако не пессимист. Я люблю жизнь, страстно влюблен в нее и буду иметь честь доказать ей это. Она меня — тоже любит и балует, что уже доказала мне. Я все получаю письма от читателя, — хорошие письма. Как и Вы, читатель пишет:
А пиши, пиши, пиши,
Для души пиши-пиши…
И под звук сей колыбельной песни я пишу, для его удовольствия. Но в то же время и для своего. Пишу я, знаете, и мысленно обращаюсь к читателю:
‘Милостивый государь! Вы читаете и хвалите… весьма вам за сие благодарен. Но, государь мой, — что же дальше? Какие же жизненные эмоции я пробуждаю в вашей душе, столь похожей на затертую тряпицу, какие вы подвиги на пользу жизни думаете совершить под влиянием сих моих писаний? Какая польза жизни от этой канители? Государь мой! Что, кроме приятного забвения скучного времени вашего, протекающего медленно и однообразно по руслу мелочей и средь брегов всякой пошлости, — что именно дал и даю я вам?’
Молчит читатель, ибо — не слышит вопроса, и я молчу…
Милый Вы мой человек, хороший Вы мой человек — свинство и самообольщение все это! Глупая забава вся эта ‘литературная деятельность’ — пустое, безответное дело. И для кого, вот главное? Для кого? Ведь пятьсот ребят — это лишь одна капля в море нечитающих. Вы меня понимаете? В дополнение рекомендую мой пасквиль, напечатанный в No 1 ‘Север[ного] курьера’ под заголовком ‘Пузыри’. Это — скверный, торопливо написанный, но искренний шум моего сердца. Вам не нравится мой второй чорт? А мне — нравится — ибо он многих обидел. Мне страшно хотелось бы уметь обижать людей.
Был в XVII веке ‘комический поэт’ и забияка Сирано де-Бержерак (см. Ростана пьесу и Историю франц. литер, за это время), и этот Сирано сказал однажды:
Не выношу я лжи, и мне сказать приятно:
‘Сегодня я нашел себе еще врага’.
Хорошо бы иметь читателей-врагов, как Вы думаете? А еще хорошо бы родиться с солнцем в крови. Вот этот Сирано, — гасконец он был, — имел много солнца в крови. И он пел:
Дорогу, дорогу гасконцам!
Мы юга родного сыны,
Мы все под полуденным солнцем
И с солнцем в крови рождены…
Видите, как это красиво и сильно? Но — я, кажется, тоску на Вас нагнал? Простите! Я оттого так возопит, что очень уж мне жить хочется! Ненасытно хочется жить. Но однако что же такое — жить? Я думаю, что это занятие приятное, вроде танца — неутомимого и бешеного танца. Нужно так танцевать, чтоб всем кругом было весело, и для этого нужно чаще наступать ногой на всякую гадость жизни, на пошлость, чтобы она пищала и чтоб из нее сок брызгал. Но это, кажется, только картинно, а не исполнимо. Как будешь плясать, когда поясница болит?
Перехожу к Н. И. На мои отношения к людям жена моя не может влиять, она слишком молода для этого. Ей действительно Н. И. не понравился, ибо он ужасно медленно играет в крокет и был слишком требователен к ней как хозяйке дома. Это, положим, и мне не понравилось, — нельзя же кричать на старуху-тещу, как на прислугу в гостинице. Но — это пустяки. Серьезно вот что: у Н. И. самолюбие переросло его талант. Он прескверно окружен в Москве, все эти его близкие друзья избаловали его. Затем— он пессимист, а я таковых не люблю, особенно ежели они о своем здоровье излишне заботятся. Затем — он всегда у нас говорил так, точно для него решено — все и все — понятно. Не выношу такого отношения к жизни! Есть и еще многое, свидетельствующее о том, что мы с ним — совсем из разных опер и едва ли друг другу понравимся. И то, что он не отзывался обо мне дурно или сурово, — тоже говорит отнюдь не в его пользу, ибо я — не должен был понравиться ему, если он человек чуткий.
Мне очень неприятно писать Вам так о нем, но иначе я не могу. Скоро я буду в Москве и увижу его непременно. Прошлый раз я не мог успеть зайти к нему, что было бы очень нужно для меня и очень приятно мне. В нем есть крупные достоинства. За них я всегда буду уважать его, а вот полюбить — никогда не полюблю. Сходиться же близко нужно и можно лишь с теми, кого любишь, в противном случае близость — ложь. Ну, а теперь — как Вы живете? Как поживает супружница, — которой низко и искреннейше кланяюсь, — дети? Что Ярцев? Не написал ли он одно болотце темного цвета с удивительно живым отблеском луны на черной воде? Хорошее болотце! Напомните ему, что этюд он обещал мне. И если он того своего обещания не исполнит, я, прибыв в Ялту, дачу его великолепную взорву динамитом на воздух. Честное слово!
Как я живу? Без денег. А их надо — бочку. Даже — две бочки. Ибо сын сестры жены — умершей — у нас, жена — нездорова, прислуга у нас — рота, печей пять. Хорошо, что еще дров не на что купить, а то мы разорились бы на одну топку. Холодно у нас — до чортиков. Отопляем квартиру народом. Соберем человек двадцать, они надышат, ну и — тепло. Недавно продал за 2000 р. 3-е издание, но деньги, к сожалению, не мне попали. Я бы им свернул голову. Живо.
До свидания!
Не сердитесь на мя, ибо аз — устал, как собака. Не сердитесь за глупое письмо это.

А. Пешков

99
А. П. ЧЕХОВУ

После 5 [17] января 1900, Н.-Новгород.

С Новым годом!

Живу я — нелепо, как всегда, чувствую себя отчаянно взвинченным, в Ялту поеду в конце марта, в апреле, если ‘е захвораю раньше. Ужасно хочется жить как-нибудь иначе — ярче, скорее, — главное — скорее. Недавно видел на сцене ‘Дядю Ваню’ — изумительно хорошо сыграно было! (Я, впрочем, не знаток игры, и всегда, когда мне нравится пьеса — ее играют дивно хорошо.) Однако — этот ‘Дядя’ имеет в самом себе силу заставлять и дурных актеров хорошо играть. Это — факт. Ибо — есть пьесы, которые никак нельзя испортить игрой, и есть пьесы, которые от хорошей игры — портятся. Недавно я видел ‘Власть тьмы’ в Малом театре. Раньше я смеялся, слушая эту вещь, и она мне даже нравилась немножко, а теперь — я нахожу ее противной, карикатурной и уж никогда не пойду смотреть ее. Сему обязан — игре хороших артистов, беспощадно оттенивших в ней все грубое, нелепое. То же и в музыке: элегию Эрнста и плохой скрипач хорошо сыграет, а у виртуоза какая-нибудь дрянненькая пьеска — станет прямо-таки гадкой. Читал ‘Даму’ Вашу. Знаете, что Вы делаете? Убиваете реализм. И убьете Вы его скоро — насмерть, надолго. Эта форма отжила свое время — факт! Дальше Вас — никто не может идти по сей стезе, никто не может писать так просто о таких простых вещах, как Вы это умеете. После самого незначительного Вашего рассказа — все кажется грубым, написанным не пером, а точно поленом. И — главное — все кажется не простым, т. е. не правдивым. Это — верно. (В Москве есть студент, Георгий Чулков, — знаете, он весьма удачно подражает Вам, и, ей-богу, пожалуй, он — талантливый малый.) Да, так вот, — реализм Вы укокошите. Я этому чрезвычайно рад. Будет уж! Ну его к чорту!
Право же — настало время нужды в героическом: все хотят возбуждающего, яркого, такого, знаете, чтобы не было похоже на жизнь, а было выше ее, лучше, красивее. Обязательно нужно, чтобы теперешняя литература немножко начала прикрашивать жизнь, и, как только она это начнет, — жизнь прикрасится, т. е. люди заживут быстрее, ярче. А теперь — Вы посмотрите-ка, какие у них дрянные глаза — скучные, мутные, замороженные.
Огромное Вы делаете дело Вашими маленькими рассказиками — возбуждая в людях отвращение к этой сонной, полумертвой жизни—чорт бы ее побрал! На меня эта Ваша ‘дама’ подействовала так, что мне сейчас же захотелось изменить жене, страдать, ругаться и прочее в этом духе. Но — жеие я не изменил — не с кем, только вдребезги разругался с нею и с мужем ее сестры, моим закадычным приятелем. Вы, чай, такого эффекта не ожидали? А я не шучу, — так это и было. И не с одним мною бывает так — не смейтесь. Рассказы Ваши — изящно ограненные флаконы со всем’ запахами жизни в них, и — уж поверьте! — чуткий нос всегда поймает среди них тот тонкий, едкий и здоровый запах ‘настоящего’, действительно ценного и нужного, который всегда есть во всяком Вашем флаконе. Ну, будет, однако, а то Вы подумаете, что я это комплименты говорю.
Насчет отдельной книжки моих хороших рассказов — это Вы великолепно удумали. Я устрою это, хотя решительно не согласен с тем, что ‘Спутник’ — хороший рассказ. Так ли нужно было написать на эту тему! А все-таки Вы мне, пожалуйста, перечислите те рассказы, которые один другого стоят. Ну — ‘В степи’, ‘Изергиль’, ‘На плотах’, ‘Спутник’ — а потом? ‘Челкаш’? Хорошо. ‘Мальва’?
Вы относитесь ко мне очень курьезно, т. е. не курьезно, а как-то удивительно нелепо. Т. е. это не Вы, должно быть, а я к Вам. Престранное впечатление производят на меня Ваши письма — не теперь, когда я ужасно развинтился, а вообще. Очень я их люблю и прочее в том же духе. Вы простите за всю эту канитель, но дело, видите ли, в том, что всякий раз, когда я пишу Вам, мне хочется наговорить Вам чего-нибудь такого, от чего Вам было бы и весело, и приятно, и вообще легче жилось на этой довольно-таки дрянной земле. За сообщение о Средине — спасибо. Он тоже — чертовски хорошая душа. Только я никак не могу понять, за что он любит Тимковского. Вот задача! Поклонитесь ему, Средину.
Да, говорят, Вы женитесь на какой-то женщине-артистке с иностранной фамилией. Не верю. Но если правда — то я рад. Это хорошо — быть женатым, если женщина не деревянная и не радикалка. Но самое лучшее — дети. Ух, какой у меня сын озорник! И очень умный — вот увидите, весной привезу его. Только научился у меня ругаться и всех ругает, а отучить я его не могу. Очень смешно — но неприятно, — когда маленький двухлетний шарлатан кричит матери во все горло:
‘Сию минуту пошла прочь, анафема!’
Да еще чисто так выговаривает: ан-нафем-ма!
Однако — до свидания! Жму руку. ‘Фома’ мой что-то все не выходит. Читали Вы, как Вас немцы хвалят? А недавно кто-то в Питере написал, что ‘Дядя’ лучше ‘Чайки’. Б[ыть] м[ожет]? Это дело мудреное.
Пишите, пожалуйста.

А. Пешков

100
А. Я. ШАБЛЕНКО

Не ранее 13 [25] января 1900, Н.-Новгород.

Стихи Ваши, Антон Яковлевич, я получил. Спасибо за дюбовь. Так как сам я — цеховой малярного цеха, булочник, молотобоец и т. д., то Вы, наверно, поймете, какой интерес для меня представляет свой брат, рабочий, склонный к писанию стихов и прочее такое. Поэтому позвольте спросить — прозой писать Вы не пробовали? Коли пробовали — пришлите посмотреть, а не пробовали — попробуйте и пришлите. Очень важно, чтобы наш брат заговорил, наконец, громко и на своем языке, свои речи. Кстати уж, в декабрьской книге ‘Жизни’ помещен рассказец ‘Отслужил’ Николаевича. Автор — тоже рабочий — слесарь. Видите? А Лев Толстой очень хвалит его рассказ. Так вот, подумайте-ко да и дерзните, напишите что-нибудь. А пишите короче, сжатее, о самом существенном и так, чтоб все в читателя, как гвоздь в дерево, вонзалось. Написав — несите в ‘Жизнь’ редактору Владимиру Александровичу Поссе, скажите ему, что я прислал. А то прямо мне присылайте. Крепко жму руку.

А. Пешков

101
Ф. Д. БАТЮШКОВУ

После 15 [27] января 1900, Н.-Новгород.

Дорогой
Федор Дмитриевич!

Вы поистине доставили мне огромное удовольствие, прислав дивную картинку Репина. Нравится она мне и всем здесь — чрезвычайно! Как это живо написано, как верно он понял Зазубрину, старика и всех. Хорошо!
Пишу и ему.
Отвечаю Вам. Петербург имеет свои достоинства, говорите Вы? Да, и на болоте цветут лилии, прекрасные, чистые лилии и другие хорошие, красивые цветы. Больше я ничего не знаю о Петербурге, и, разумеется, мнение мое о нем односторонне. То же, что я видел и пережил в нем, — и в воспоминании возбуждает у меня чувство горечи. Поездкой в этот город я ограбил себя, ибо я думал о нем лучше. Вы, Ф[едор] Д[митриевич], как я заметил, живете в условиях лучших, чем другие, — поэтому, быть может, Вы и лучше других, — Вы стоите в стороне от этой склоки людей, алчущих внимания публики, популярности. Но все те, что вращаются в центре круга, именуемого журналистикой, — это несчастные и даже жалкие люди. Жалкие — несмотря на то, что они хитры, злы, умны и умеют ловко бороться за свое место в жизни. Так? Но — у них есть обязанность не только за себя бороться, а и другим очищать путь к свободе, к сознанию. И вот, если я сравниваю — сколько сил тратится ими на борьбу за себя и сколько — на борьбу за других, — мне делается грустно. Я — что бы там ни говорили — небольшой, хотя и искренний писатель, а потом — и это главное — я малограмотный человек, которому надо учиться, надо видеть примерных людей, примерную жизнь. Всю жизнь я шел по грязи, сквозь грязь — и вот пришел… Ну, и что же я скажу? Я могу только рассказать, а сказать — не умею. И научиться мне — не у кого. Живых учителей — нет.
Вы понимаете меня?
До свидания! Спасибо Вам за память, спасибо за доставленное большое удовольствие. При встрече с И[льей] Е[фимовичем] скажите ему, что я благодарю его за себя и за арестантов, в которых он верно увидал — детей. Они, как дети, злы и шалили зло, как дети.

А. Пешков

102
Л. Н. ТОЛСТОМУ

18 или 19 [30 или SI] января 1900, Н.-Новгород.

За все, что Вы сказали мне, — спасибо Вам, сердечное спасибо, Лев Николаевич! Рад я, что видел Вас, и очень горжусь этим. Вообще я знал, что Вы относитесь к людям просто и душевно, но не ожидал, признаться, что именно так хорошо Вы отнесетесь ко мне.
Пожалуйста, дайте мне Вашу карточку, если имеете обыкновение давать таковые. Очень прошу — дайте.
Низко кланяюсь Вам.

М. Горький

Хвораю я, кашляю, грудь болит. Чуть было опять не поехал к Вам, да вот лег.
Адрес мой:
Нижний-Новгород,
Полевая, 20,
А. М. Пешкову.

103
А. П. ЧЕХОВУ

21 или 22 января [2 или 3 февраля] 1900, Н.-Новгород.

Ну, вот и был я у Льва Николаевича. С той поры прошло уже восемь дней, а я все еще не могу оформить впечатления. Он меня поразил сначала своей внешностью: я представлял его не таким — выше ростом, шире костью. А он оказался маленьким старичком и почему-то напомнил мне рассказы о гениальном чудаке — Суворове. А когда он начал говорить — я слушал и изумлялся. Все, что он говорил, было удивительно просто, глубоко и хотя иногда совершенно неверно — по-моему — но ужасно хорошо. Главное же — просто очень. В конце, он все-таки — целый оркестр, но в нем не все трубы играют согласно. И это тоже очень хорошо, ибо — это очень человечно, т. е. свойственно человеку. В сущности — ужасно глупо называть человека гением. Совершенно непонятно, что такое — гений? Гораздо проще и яснее говорить — Лев Толстой, — это и кратко и совершенно оригинально, т. е. решительно ни на что не похоже и притом — как-то сильно, особенно сильно. Видеть Льва Николаевича — очень важно и полезно, хотя я отнюдь не считаю его чудом природы. Смотришь на него, и ужасно приятно чувствовать себя тоже человеком, сознавать, что человек может быть Львом Толстым. Вы понимаете? — за человека вообще приятно. Он очень хорошо отнесся ко мне, но это, разумеется, не суть важно. Не важно и то, что он говорил о моих рассказах, а важно как-то все это, все вместе: все сказанное, его манера говорить, сидеть, смотреть на вас. Очень это слитно и могуче-красиво. Я все не верил, что он атеист, хотя и чувствовал это, а теперь, когда я слышал, как он говорит о Христе, и видел его глаза, — слишком умные для верующего, — знаю, что он именно атеист, и глубокий. Ведь это так?
Просидел я у него более трех часов, а потом попал в театр к третьему акту ‘Дяди Вани’. Опять ‘Дядя Ваня’. Опять. И еще я нарочно поеду смотреть эту пьесу, взяв заранее билет. Я не считаю ее перлом, но вижу в ней больше, содержания, чем другие видят, — содержание в ней огромное, символистическое, и по форме она вещь совершенно оригинальная, бесподобная вещь. Жаль, что Вишневский не понимает дядю, но зато другие — один восторг! Впрочем, Астров у Станиславского немножко не такой, каким ему следует быть. Однако все они — играют дивно! Малый театр поразительно груб по сравнению с этой труппой. Какие они все умные, интеллигентные люди, сколько у них художественного чутья! Кнмппер — дивная артистка, прелестная женщина и большая умница. Как у нее хороши сцены с Соней. И Соня — тоже прекрасно играла. Все, даже слуга — Григорьев, — были великолепны, все прекрасно и тонко знали,что они делают, и — ей-богу, даже ошибочное представление Вишневского о дяде Ване можно простить ему за игру. Вообще этот театр произвел на меня впечатление солидного, серьезного дела, большого дела. И как это идет к нему, что нет музыки, не поднимается занавес, а раздвигается. Я, знаете, даже представить себе не мог такой игры и обстановки. Хорошо! Мне даже жаль, что я живу не в Москве, — так бы все и ходил в этот чудесный театр. Видел Вашего брата, он стоял и хлопал. Никогда не хлопаю артистам — это обидно для ник, т. е. должно быть обидно.
А что, видели Вы ‘Сирано де-Бержерак’ на сцене? Я недавно видел и пришел в восторг от пьесы.
Дорогу свободным гасконцам!
Мы южного неба сыны,
Мы все под полуденным солнцем
И с солнцем в крови рождены!
Мне страшно нравится это ‘солнце в крови’. Вот как надо жить — как Сирано. И не надо — как дядя Ваня и все другие, иже с ним.
Однако — я утомил Вас, наверное? До свидания!
У меня — плеврит. Кашляю во всю мочь и не сплю ночей от боли в баку. Весной непременно поеду в Ялту лечиться.
Крепко жму руку. Поклонитесь Средину, если увидите, a он пускай поклонится Ярцеву и Алексину.

Ваш А. Пешков

104
А. П. ЧЕХОВУ

11 или 12 [23 или 24] февраля 1900, Н.-Новгород.

Читали Вы статью Жуковского о Вас в ‘СПбург[ских] ведом[остях]’, No 34 от 4-го февраля? Мне нравится эта статья, я давно ее знаю и безусловно согласен с тем, что ‘самосознание — паразит чувства’. Согрешил и я заметкой по поводу ‘Оврага’, но ее у меня испортил сначала редактор, а потом цензор. Знаете — ‘В овраге’ — удивительно хорошо вышло. Это будет одна из лучших Ваших вещей. И Вы все лучше пишете, все сильнее, все красивее. Уж как хотите, — не сказать Вам этого — не могу.
В Индию я не поеду, хотя очень бы это хорошо. И за границу не поеду. А вот пешечком по России собираюсь с одним приятелем. С конца апреля думаем двинуть себя в южные страны, на Дунай пойдем, к Черному морю и т. д. В Нижнем меня ничто не держит, я одинаково нелепо везде могу устроиться. Поэтому и живу в Нижнем. Впрочем, недавно чуть-чуть не переехал на жительство в Чернигов. Почему? Знакомых там нет ни души.
Мне ужасно нравится, что Вы в письмах ко мне — ‘как протопоп’, ‘читаете наставления’, — я уже говорил Вам, что это очень хорошо. Вы относитесь ко мне лучше всех ‘собратий по перу’ — это факт.
Ужасно я удивился, когда прочитал, что Толстой нашел в ‘Дяде Ване’ какой-то ‘нравственный недочет’. Думаю, что Энгельгардт что-то спутал. Сейчас эту пиесу здесь репетируют любители. Очень хороша будет Соня, и весьма недурен Астров. Пишете Вы еще что-нибудь?
Знаете — ужасно неприятно читать в Ваших письмах, что Вы скучаете. Вам это, видите ли, совершенно не подобает и решительно не нужно. Вы пишете: ‘мне уже 40 лет’. Вам только еще 40 лет! А между тем, какую уйму Вы написали и как написали. Вот оно что! Это ужасно трагично, что все русские люди ценят себя ниже действительной стоимости. Вы тоже, кажется, очень повинны в этом. ‘Фому’ Вам вышлет ‘Жизнь’, она хочет переплести его как-то особенно, слышал я. А Вы, Антон Павлович, пришлите мне Ваш первый том. Пожалуйста! Там, судя по отзывам, есть масса рассказов, коих я не читал.
Сейчас отправил в Питер на утверждение ‘Устав Нижегород. о-ва любителей художеств’. Устраиваем ‘О-во дешевых квартир’. Все это — заплаты на трещину души, желающей жить. До свидания Вам!
Крепко жму руку и желаю написать драму.

А. Пешков

105
А. П. ЧЕХОВУ

12 или 13 [24 или 25] февраля 1900, Н.-Новгород.

Сегодня Толстой прислал мне письмо, в котором говорит: ‘Как хорош рассказ Чехова в ‘Жизни’. Я чрезвычайно рад ему’.
Знаете, эта чрезвычайная радость, вызванная рассказом Вашим, ужасно мне нравится. Я так и представляю старика — тычет он пальцем в колыбельную песню Липы и, может быть, со слезами на глазах, — очень вероятно, что со слезами, я, будучи у него, видел это, — говорит что-нибудь эдакое глубокое и милое. Обязательно пойду к нему, когда поеду к Вам. А поеду я к Вам, когда кончу повесть для ‘Жизни’.
Кстати — огромное и горячее спасибо Вам за ‘Жизнь’. Ее хоть и замалчивают, но Ваш рассказ свое дело сделает. Вы здорово поддержали ее, и какой вещью! Это, знаете, чертовски хорошо с Вашей стороны.
Как ликует этот чудачина Поссе. С него дерут десять шкур, его все рвут, щиплют, кусают. Его ужасно не любят в Питере — верный знак, что человек хороший. В сущности — что ему редакторство? 200 р. в месяц? Он мог бы заработать вдвое больше. Честолюбие? Совершенно отсутствует. Ему, видите, хочется создать хороший журнал, литературный журнал. Я очень сочувствую этому, мне тоже этого хочется. Мне, признаться сказать, порой довольно-таки тяжко приходится от ‘Жизни’, да ладно. А вдруг действительно удастся создать журнал, да и хороший, чуткий? Надежды очень питают, хотя я и не юноша. Я, знаете, и еще буду просить Вас за ‘Жизнь’, не оставьте вниманием! Дайте и еще рассказ, пожалуйста, дайте! Но, бога ради, не думайте, что я материально заинтересован в успехе ‘Жизни’. Нет, я получаю 150 р. за лист и — все. Был у меня пай, но я от него отказался, ну их к чорту! Это был какой-то дурацкий пай, мне его подарили ‘за трудолюбие’ в виде поощрения. Но я поссорился с двумя ив пайщиков и возвратил им подарок.
Пишу повесть довольно нелепую.
Кончу — поеду в Ялту ненадолго. И Поссе поедет со мной. Вот Вы увидите, какой он славный. И тоже нелепый. У него ужасно смешной нос и тонкий, бабий голос. Он вообще похож на Юлию Пастрану. Но это ничего. Есть у меня к Вам просьба: не можете ли Вы указать статей о Вас до 94-го года? Газетных статей? Я посылал в ‘бюро газетных справок’ — отказали. Говорят, что дают только современные, из текущей жизни. А мне крайне нужно. Не знает ли Иван Павлович или Ваша сестра? Пожалуйста, если можно, спросите их.
Крепко жму Вам руку и желаю от души всего доброго и славного.

А. Пешков

106
Л. Н. ТОЛСТОМУ

14 или 15 [26 или 27] февраля 1900, Н.-Новгород.

Спасибо, Лев Николаевич, за портрет и за добрые, славные Ваши слова про меня. Не знаю я, лучше ли я своих книг, но знаю, что каждый писатель должен быть выше и лучше того, что он пишет. Потому что — что книга? Даже и великая книга только мертвая, черная тень слова и намек на истину, а человек — вместилище бога живаго, бога же я понимаю как неукротимое стремление к совершенствованию, к истине и справедливости. А потому — и плохой человек лучше хорошей книга. Ведь так?
Глубоко верю, что лучше человека ничего нет на земле, и даже, переворачивая Демснкритову фразу на свой лад, говорю: существует только человек, все же прочее есть мнение. Всегда был, есть и буду человекопоклонником, только выражать это надлежаще сильно не умею.
Ужасно хочется мне попасть к Вам еще разок, и очень огорчен, что не могу теперь же сделать этого. Кашляю, голова болит, работаю на всех парах, — пишу повесть о мудрствующих лукаво, каковых не люблю. Они есть самый низкий сорт людей, по-моему. Но, чтобы не утомлять Вас, брошу писать. Низко кланяюсь Вам и крепко жму руку Вашу. Кланяюсь и семейству. Желаю доброго здоровья!

А. Пешков

107
А. М. КАЛЮЖНОМУ

2 [15] июня 1900, Мцхет.

С какой радостью увижу я Вас, Александр Мефодиевич!
А пока представляю Вам моего приятеля, доктора Леонида Валентиновича Средина, и очень прошу Вашей ласки для него.
Мы не видались с Вам’ почти 9 лет, но я прекрасно помню все пережитое с Вами и никогда не забывал, что именно Вы первый толкнули меня на тот путь, которым я теперь иду.
До свидания, до завтра!

Максимыч

108
А. П. ЧЕХОВУ

Начало [середина] июня 1900, Мануйловка.

Захотелось написать Вам несколько слов. Я уже в Мануйловке, и адрес мой таков:
Почтовая станция Хорошки, Кобелякского уезда, Полтавской губернии, в село Мануйловку.
Хорошо в этой Мануйловке, очень хорошо. Тихо, мирно, немножко грустно. И немножко неловко, странно видеть кучи людей, которые совсем не говорят о литературе, театре и о всем ‘прекрасном и высоком’, до чего им совсем нет дела. Все-таки хохлы — славный народ,— мягкий, вежливый, я очень их люблю. Устроишись мы недурно. Среди огромного, старого парка стоят красный каменный дом, в нем семь крошечных нелепых комнат с узкими и низенькими дверями, а в этих комнатах — мы. А рядом с нами, на большой липе, живет семейство сычей. В пруде — лягушки, — а у малорусских лягушек такие мелодичные голоса. Неподалеку от нас церковь, сторож на колокольне бьет часы. Собаки лают. Настоящая украинская луна смотрит в окно. Думается о боге и еще о чем-то таинственном и хорошем. Хочется сидеть неподвижно и только думать.
Приезжайте-ка сюда. Мы поместим Вас в школе, в том же парке, неподалеку от нас. Комната у Вас будет большая, никто не помешает Вам. Тихо будет. Я начал купаться в милой реке Пеле, где ходят огромные щуки. Красивая река. Отсюда, из деревни, при лунном свете и под жалостное пенье лягушек ялтинское бытие кажется мне еще более отвратительным, выдуманным, ненужным. С завтрашнего дня — работаю.
Вам желаю того же и доброго здоровья желаю и всего хорошего. Крепко жму руку и — до свидания, пока.
Напишите, едете ли в Париж, и, пожалуйста, высылайте мне корректуры, как обещали. Ну, до свидания, Антон Павлович! Поклон Вашей маме и сестре. Жена тоже кланяется Вам, просит напомнить о каком-то Вашем портрете, обещанном ей, просит передать ее поклоны Вашей семье.

А. Пешков

109
А. П. ЧЕХОВУ

9 [22] июля 1900, Мануйловка.

Дорогой Антон Павлович!

Поедемте в Китай? Как-то раз, в Ялте, Вы сказали, что поехали бы. Поедемте! Мне ужасно хочется попасть туда, и я думаю предложить себя кому-нибудь в корреспонденты. Жена не очень охотно отпускает меня одного, но говорит, что была бы совершенно спокойна за меня, если б и Вы ехали. Едемте, дорогой Антон Павлович! Там — интересно, здесь — серо.
Жду ответа, скорого ответа.

Ваш Горький

Хорошки, Кобелякского уезда, Полтавской губ., в Маиуйловку.

110
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

25 или 26 июля [7 или 8 августа] 1900, Мануйловка.

Мне давно хотелось оказать Вам, Константин Петрович, что я очень доволен, очень рад тому, что именно с Вами — ‘Знанием’ — устроился по изданию моих книжек. Пользуюсь случаем поблагодарить от всей души лично Вас за дружеское отношение ко мне, за хороший тон Ваших славных писем и за это деликатное, даже щепетильное внимание ко мне. Крепко жму Вам руку. Хорошее дело требует хороших отношений от тех, кто его делает, и хорошие отношения участников — лучший залог успеха в деле. Я твердо уверен, что я и Вы сойдемся еще ближе и что все мы будем товарищами и по духу, по отношению к жизни. Ну, хорошо, довольно об этом. Я надеюсь осенью увидеть Вас, и тогда поговорим.
Американец? Дело в том, что я не умею написать разрешения на перевод, да и не нахожу его нужным. Ведь переводят же без разрешений. ‘Нью-Йорк Геральд’ перепер ‘Фому’, как мне писал некто Гольденберг, старый мой знакомый, бостонский житель. Но, если Вам не во труд — составьте текст разрешения, а я подпишу. Автобиография моя — моя неприятность. Меня коробит, когда я читаю о ней или слышу про нее. Это свинство, сочиненное г. Городецким, которого следовало бы выдрать за уши, чтоб он не печатал впредь частных писем. Автобиография мне нужна как материал для одной повести, и больше того, что, к сожалению, напечатано, я ничего не могу добавить.
Будьте добры, — раз это возможно, — переплести в хорошие черные переплеты 4 мои книжки и выслать их в Ялту Антону Павловичу. У меня всегда есть желание делать что-нибудь приятное для этого великолепного человека. Какой благородный человек, если б Вы знали! Ужасно его люблю.
Живу на лоне природы и нагуливаю себе на зиму здоровья. Много уже нагулял. Сочиняю драму, коя будет ни к чорту не годна. Наплевать, говоря по-русски. А вот скоро я начну писать повесть — это дело другое. Она мне давно уже спать не дает, а теперь я ее обмозговал. Рад. Но приняться — страшно. Замысловатая штука! Надо так ее написать, чтобы всякий человек — порядочный, разумеется, — прочитал и заиграл радугой: же, какой я человек, хороший, сильный, смелый.
Какая вообще задача у литературы, у искусства? Запечатлевать в красках, в словах, в звуках, в формах то, что есть в человеке наилучшего, красивого, честного = благородного. Так ведь? В частности, моя задача — пробуждать в человеке гордость самим собой, говорить ему о том, что он в жизни — самое лучшее, самое значительное, самое дорогое, святое и что кроме его — нет ничего достойного внимания. Мир — плод его творчества, бог — частица его сердца и разума. Надо говорить по совести — для сей задачи — мало я сделал… если еще сделал что-нибудь. Знаете, — недавно я прочитал весь свой первый том и ‘Фому’. Сколько там ерунды! Сколько лишнего, плохонького, дрянненького, нищенского! Даже тошно стало мне. Да-с, это я говорю не рисуясь, поверьте. Знаете, что надо написать? Две повести: одну о человеке, который шел сверху вниз и внизу, в грязи, нашел — бога!— другую о человеке, к[ото]рый шел снизу вверх и тоже нашел — бога! И бог сей бысть един и тот же! Вот в чем дело. Хотя бог — это еще не все. Выше его — любовь к нему. Стремление к любви, или любовь стремления, — как это сказать? Впрочем — будет философии.
До свидания!
Кланяюсь всем товарищам Вашим. Пожалуйста, передайте мою глубочайшую благодарность заведующему Вашей конторой за его любезность ко мне.

Ваш А. Пешков

Хорошки, Полтав[ской], Кобелякского, в Мануйловку.

111
А. Д. ГРИНЕВЕЦКОЙ

24 августа [6 сентября] 1900, Мануйловка.

Милостивая государыня,
многоуважаемая, искренно чтимая,
а говоря проще — добрая и славная
Александра Дмитриевна!

Прочитав в расчудесной газете Вашей, что в первых числах сентября М. Горький имеет вернуться в Нижний, я возымел желание подтвердить сие важное сообщение, — репутация ‘Н. л.’ дорога мне, и я не хочу, чтоб его упрекали в распространении ложных известий. А посему — задержите отправку газеты в Хорошки. Вот скромная цель сего пышного послания. Неправда, что горы рождают мышей, мыши рождаются у нас в комнате, в нижней части шкафа, и устраивают себе жилища в ботинках моей жены. По ночам, когда я пишу повести, они пищат от наслаждения при мысли, что со временем будут их грызть. Вы можете сообщить в ‘Листке’, что М. Горький начал писать: а) три повести, б) роман в двух частях, в) дрраму, г) статью о музыке (народной и оперной, д) курс астрономии.
Сообщите также, что, возвратившись в Нижний, я буду принимать у себя во всякое время дня <и ночи людей, которые пожелают дать мне в долг денег.
Гонорар, который следует уплатить Адаму Егорову за сообщение о моем приезде, — отдайте мне. Он уже достаточно получил за воду из Волги, Камы и Белой. Какой водопроводчик, скажите!
В данный момент — лают собаки, ибо — ночь. Какие в Малороссии ночи! Удивительно! Настоящие украинские. Но обо всем этом я расскажу Вам со временем.
До свидания!
Вашему супругу — поклон. Большой поклон…
А знаете что? Прескучно в Малороссии! Особенно, когда ‘тиха украинская ночь’, а собаки так и лают, так и лают, словно критики. Не говорите никому, что в Малороссии скучно. Не поверят, да еще будут ругаться. Окажут — это оригинальничанье. Я забыл еще сказать, что здесь чертовски холодно. Но об этом я скажу при свидании.

А. Пешков

112
А. П. ЧЕХОВУ

Между 15 и 31 августа [28 августа и 13 сентября] 1900, Мануйловка.

Сим извещаю Вас, дорогой Антон Павлович, что драма М. Горького, довезенная им, в поте лица, до третьего акта, благополучно скончалась. Ее разорвало со скуки и от обилия ремарок. Разорвав ее в мелкие клочочки, я вздохнул от удовольствия и в данное время сочиняю из нее повесть.
Говоря серьезно — мне очень неприятна эта неудача. И не столько сама по себе, сколько при мысли о том, с какой рожей я встречу Алексеева и Данченко. Пред Вами я — оправдаюсь, т. е. драму все-таки напишу. Непременно! Это, знаете, очень любопытно как дисциплина, очень учит дорожить словами. Хочется оказать: ‘Он с усмешкой посмотрел на шкаф’, — а нельзя! Сначала я чувствовал себя так, как будто кто-то неотступно торчит за моей спиной и готов крикнуть — ‘не смей!’
Думаю, что это письмо не застанет Вас в Ялте. Но надеюсь, что его перешлют Вам. Через несколько дней я уезжаю отсюда в Нижний и буду в Москве. Если Вы там, я Вас найду. Но если Вы где-то в ином месте, — напишите, пожалуйста, в Нижний, когда. Вы будете в Москве? Я буду там около 20-го сентября, непременно. Приеду уже из Нижнего. Очень хочется увидать Вас.
В Нижний пишите на ‘Нижегор[одский] листок’.
Я очень поздоровел здесь. Жена Вам кланяется.
Крепко жму руку. Желаю всего доброго.

А. Пешков

113
Л. В. СРЕДИНУ

Между 26 и 30 августа [8 и 12 сентября] 1900, Мануйловка.

Что бы Вам, дядя, написать хоть разок маленькую записочку о здоровье Вашем, настроении и прочем, что Вас касается, — мне интересно. Уж коли теперь захотите совершить это, так адресуйте в губернский город Нижний на Волге. Письма с адресом в Н.-Новгород едут в Новгород и даже в Новгород-Северск.
Мы здоровы. Я недавно порвал три акта драмы и написал пять глав повести. Вот будет повесть! Действующих яиц — 173. Действие продолжается 22 года. Каждому году посвящаю 10 глав. Писать, так уж писать!
А Алексин рассердился на меня за письмо? Если — да, жаль. И чего он не ехал в Китай? Если только объявят настоящую войну — я еду. Обязательно! Я этой войне придаю огромное значение. Меня бы нисколько не удивило, если б она затянулась лет на 30 и завершилась общей трепкой всей Европе. Эх, зачем я не китаец! Я бы Вам показал цивилизацию! Я бы общипал с Вас культуру-то! Я бы…
Сидим мы здесь лишь потому, что у нас нет ни сантима. А холодно! Украинская ночь никогда не бывает тиха, — не забудьте написать это на полях Вашего Пушкина, — потому что потомки Мазепы не кормят своих собак.
Затем я кланяюсь Софье Петровне, Ярцевым, Ал. Ник. и Толе и Зине. Толе напоминаю одно его обещание. Представляю себе, в каком затруднительном положении очутится этот мальчик! Он так много надавал обещаний… Решен вопрос о его поездке на Волгу?
Прощевайте!
Крепко жму руку.

А. Пешков

Где Антон Павлович?
А если Мария Николаевна у Вас — поклон ей низкий.

А. П.

114 В. В. ВЕРЕСАЕВУ

12 или 13 [25 или 26] сентября 1900, Н.-Новгород.

Викентий Викентьевич!

Уезжая в прошлом году из Питера, я увез с собой Только три глубоких и ценных впечатления — одно из них я получил от знакомства с Вами, другое дал Струве, третье — Михайловский.
Искренно уважаю Вас. И хотя знаю мало, но всей душою чувствую душу Вашу — прямую, свято-честную, смелую.
Все это Вас ровно ни к чему не обязывет, и мне решительно все равно, как бы Вы ко мне ни относились. Я пишу это потому, что Поссе сказал мне, будто б в разговоре с ним Вы выразили сомнение в моих к Вам отношениях, будто бы кто-то оказал Вам, что я сержусь на Вас или что-то в этом роде.
Врут. Ничего подобного.
Поверьте мне, что я этим письмом отнюдь не лезу в дружбу к Вам, а просто и искренно хочу засвидетельствовать мое глубокое уважение к Вам — человеку, мою любовь к Вам — писателю.
Владимир сообщил мне, что Вы уходите из ‘Жизни’ и не дадите ей ‘Записок врача’. Меня это огорчает, мне жаль журнала, жаль Поссе, который положил в него много души и силы, но я думаю, что Вы поступаете — хорошо. Я и Поссе советую уйти. Где много хозяев — там мало толку и много пустяков, разногласий и всякой чепухи. Уйдет Поссе — я уйду. Но пока он там — я буду с ним, хотя бы 10 Соловьевых танцовали пьяный танец. Мне человек важен, важнее всех его верований и убеждений.
Думаю, что Вам понятно мое отношение к ‘Жизни’ и терпимость к Соловьеву и т. д.
Крепко жму руку Вашу

А. Пешков

115
В. Ф. БОЦЯНОВСКОМУ

14 или 15 [27 или 28] сентября 1900, Н.-Новгород.

Уважаемый
Владимир Феофилович!

Я не считаю себя вправе делать какие-либо поправки к Вашему труду и не могу позволить себе этого.
Поздно говорить об этом, но мне — крайне неприятно, что мое частное письмо попало в печать благодаря неделикатности лица, которому оно было адресовано, и выдается многими за мою автобиографию.
Если Вас интересуют данные биографического характера — Вы можете почерпнуть их в таких рассказах, как ‘Мой спутник’, ‘Однажды осенью’, ‘Дело с застежками’ и т. д.
По справедливому замечанию г. Меньшикова, моя биография мешает правильному отношению ко мне.
В конце концов дело не в том, кто я, а — чего я хочу.
Я попросил бы Вас не присылать мне корректуру Вашей книжки, ибо я завален всякого рода работой и едва ли найду время прочитать корректуру, не задержав ее долго, что, как полагаю, не в интересах Ваших.
Всего доброго!

А. Пешков

116
А. П. ЧЕХОВУ

Между 11 и 15 [24 и 28] сентября 1900, Н.-Новгород.

Барынино письмо прочитал внимательно, — храбрая барыня и ловко меня распатронила! А впрочем — ну ее к мужу!
Газеты зря кричат. Драму я не написал и не пишу пока. Пишу повесть и скоро ее кончу, а как только кончу, — начну драму. Начну сначала и в новом роде. Неуспеха — не боюсь, был хвален со всех сторон, и хоть силен был звон, а я не оглушен. Прекрасно чувствую, что окоро начнут лаять столь же неосновательно и громко, как и хвалили.
Но все это — неинтересно, дорогой и уважаемый Антон Павлович. А вот ‘Снегурочка’ — это событие! Огромное событие — поверьте! Я хоть и плохо понимаю, но почти всегда безошибочно чувствую красивое и важное в области искусства. Чудно, великолепно ставят художники эту пьесу, изумительно хорошо! Я был на репетиции без костюмов и декораций, но ушел из Романовской залы очарованный и обрадованный до слез.
Как играют Москвин, Качалов, Грибунин, Ол[ьга] Леон[ардовна], Савицкая! Все хороши, один другого лучше, и — ей-богу — они как ангелы, посланные с неба рассказывать людям глубины красоты и поэзии.
20-го еду в Москву на первое представление, еду во что бы то ни стало. Я нездоров, уже в Москве схватил плеврит сухой в правом легком. Но это пустяки. Вам, по-моему, не следует ехать в Москву, — захвораете. Но ради ‘Снегурочки’ — стоит поехать хоть на северный полюс, право. И если б Вы приехали к 20-му, — то-то хорошо было б!
Будучи в Москве, был я у Марии Павловны, был и у Книпперов. Понравились мне все они — ужасно! Дядя-офицер — такая прелесть! просто восторг, ей-богу. И мать тоже, ‘студент. Ночевал также у артиста Асафа Тихомирова — милейший парень! Видел писательницу Крандиевскую — хороша. Скромная, о себе много не думает, видимо, хорошая мать, дети — славные, держится просто, Вас любит до безумия и хорошо понимает. Жаль ее — она глуховата немного, и, говоря с ней, приходится кричать. Должно быть, ей ужасно обидно быть глухой. Хорошая бабочка. Сижу я на репетиции в театре, вдруг являются Поссе, Пятницкий, Бунин и Сулержицкий. Пошли в трактир и имели огромнейший разговор про Вас. Знаете — Бунин умница. Он очень топко чувствует все красивое, и когда он искренен — то великолепен. Жаль, что барская неврастения портит его. Если этот человек не напишет вещей талантливых, он напишет вещи тонкие и умные.
Вся эта публика в восторге от ‘Снегурочки’. Поссе и Пятницкий приедут из Питера к 20-му. Это — законно. Видели бы Вы, как хорош бобыль — Москвин, царь — Качалов и Лель — Ольга Леонардовна! Она будет иметь дьявольский успех — это факт! Его разделят с нею и все. другие, но она — ошарашит публику пением, кроме красивой и умной игры. Музыка в ‘Снегурочке’ — колоритна до умопомрачения, даром что ее кривой Гречанинов писал. Милый он человек! Любит народную песню, знает ее и прекрасно чувствует.
Художественный театр — это так же хорошо и значительно, как Третьяковская галерея, Василий Блаженный и все самое лучшее в Москве. Не любить его — невозможно, не работать для него — преступление, ей-богу!
Я, знаете, преисполнен какой-то радостью от ‘Снегурочки’ и хотя видел в Москве вещи ужасно грустные, но уехал из нее — точно в живой воде выкупался. Видел я, например, женщину редкой духовной и телесной красоты, Давно я ее знаю — дивная женщина! И вот она уже девятый месяц лежит в постели полумертвая и полуумная от того, что жизнь — грязна, лжива и нет в ней места для хороших людей. Женщина эта заболела от того, что огромная масса других женщин сносит легко, — от несоответствия мечты с действительностью. Жалко мне ее так —что если б надо было убить человека для ее здоровья и счастья — я бы и убил.
Больше писать не буду, ибо хочется ругаться и стало грустно. Жена кланяется Вам и благодарит за портрет.
Будьте здоровы! Крепко жму руку. Просить Вас приехать в М[оскву] к 20-му — не смею. Но хочется мне этого — ужасно. Нет, уж поезжайте за границу. Пьесу кончили?
Купил Ваш 2-й том. Сколько там нового для меня! Если б Вы высылали мне корректуры следующих томов! Это облегчило бы мне мою задачу:
Всего доброго!..

Ваш А. Пешков

117
А. П. ЧЕХОВУ

Между 1 и 7 [14 и 20] октября 1900, Н.-Новгород.

Дорогой Антон Павлович!

Я только что воротился из Москвы, где бегал целую неделю, наслаждаясь лицезрением всяческих диковин, вроде ‘Снегурочки’ и Васнецова, ‘Смерти Грозного’ и Шаляпина, Мамонтова Саввы и Крандиевской. Очень устал, обалдел и — рад, что воротился в свой Нижний. ‘Снегурочкой’ — очарован. Ол[ьга] Леон[ардовна] — идеальный Лель. Недурна в этой роли и Андреева, но Ол[ьга] Леон[ардовна] — восторг! Милая, солнечная, сказочная и — как она хорошо поет! Музыка в ‘Снегурке’ до слез хороша — простая, наивная, настоящая русская. Господи, как все это было славно! Как сон, как сказка! Великолепен царь Берендей — Качалов, молодой парень, обладающий редкостным голосом по красоте и гибкости. Хороши обе Снегурки — и Лилина и Мундт. Ох, я много мог бы написать о этом славном театре, в котором даже плотники любят искусство больше и бескорыстнее, чем многие из русских ‘известных литераторов’. Для меня театр, Васнецов и сумасшедшая семья Книппер — дали ужасно много радости, но я боюсь, что Вам, мой хороший, любимый Вы мой человек, от моей радости будет еще грустнее в этой чортовой пустынной и тесной Ялте. А хотелось бы мне, чтоб и Вас жизнь осыпала целой кучей искр радости. Уезжайте куда-нибудь!
Хорошо побывать в Мос[кве], но быть в ней неделю — утомительно. Видел я Мамонтова — оригинальная фигура! Мне совсем не кажется, что он жулик по существу своему, а просто он слишком любит красивое и в любви своей — увлекся. Впрочем — разве можно любить красивое — слишком? Искусство — как бог, ему мало всей любви, какая есть в сердце человека, ему — божеские почести. И когда я вижу Морозова за кулисам’ театра, в пыли и в трепете за успех пьесы, — я ему готов простить все его фабрики, — в чем он, впрочем, не нуждается,— я его люблю, ибо он — бескорыстно любит искусство, что я почти осязаю в его мужицкой, купеческой, стяжательной душе.
Васнецов — кланяется Вам. Все больше я люблю и уважаю этого огромного поэта. Его Баян — грандиозная вещь. А сколько у него еще живых, красивых, мощных сюжетов для картин! Желаю ему бессмертия.
Крандиевская. Простая, милая женщина, глухая. Любит Вас — безумно и хорошо понимает. Славная баба, совсем не похожая на ‘интеллигентку’. Говоря с ней, приходится кричать, но это ничего, — она тоже многое любит, и со страстью. А мне это дорого. Шаляпин — простой парень, большущий, неуклюжий, с грубым умным лицом. В каждом суждении его чувствуется артист. Но я провел с ним полчаса, не больше.
Очень мне понравился в этот приезд умница Данченко. Я прямо рад, что знаком с ним. Я рассказал ему мою пьесу, и он сразу, двумя-тремя замечаниямў, меткими, верными, привел мою пьесу в себя. Все исправил, переставил, и я удивился сам, как все вышло ловко и стройно. Вот молодчина!
У Книппер я обедал с женой. Анна Ивановна пела вместе с дочерью а одна — хорошо! Тут же была мать Средина — прекрасная старуха. Удивительно, что все хорошие старухи, которых я знаю, обладают безобразными физиономиями. Хорошо у Книппер — просто и чертовски весело.
В неделю эту я пережил чорт знает как много! Я поехал в М[оскву] под таким впечатлением: за два дня до отъезда вхожу в квартиру Чешихина-Ветринского — может, знаете его книги о Грановском и сороковых годах?— вхожу и — вижу: на пороге его квартиры лежит брат его жены, 17-летний мальчик, а голова у него сорвана и вдребезги разбита, так что на шее висит одна нижняя челюсть. Неподалеку лежит часть лба и кусок щеки, а между ними — открытый глаз. На потолке, стенах — мозг и кровь. В руках мальчика — двустволка. Он выстрелил себе в рот из обоих стволов дробью. От любви и от недостатка правды в жизни.
В тот же день получил телеграмму ив Мос[квы]: ‘Зина скончалась’. Зина — это чудная женщина, мать четверых детей, дочь той барыни Позерн, которой я посвятил одну свою книжку. Это был человек кристально чистой души. Она однажды увидала, как ее муж расстегивал кофточку на груди швейки, жившей в их доме, и, увидав это, — упала на пол. С этой ночи она прохворала девять месяцев и 7 дней. Все время она лежала в постели, и ее перекладывали на простынях. У ней было воспаление всей нервной системы, что-то произошло с ганглиями — это возможно? Болело у нее все — кости, кожа, мускулы, ногти, волосы. За семь минут до смерти она сказала: ‘Я скоро умру — слава богу! Не говорите детям о том, что я умерла, в продолжение года, умоляю вас’. И умерла. Я ее любил. Пять лет тому назад я думал, что без нее не сумею жить. А теперь — по приезде в Москву, — я проводил ее тело от Смоленского рынка до Курского вокзала и — поехал в театр смотреть ‘Снегурочку’. Это — кощунство, это безобразно. Я — какое-то жадное животное, или я туп и черств? Теперь, когда я рассказываю это Вам, — мне совестно, но вообще я об этом даже не думаю. И то, что я не думаю, — возмущает меня. Теперь…
Третьего дня, проснувшись рано утром, я увидал, что на моей постели сидит девушка в ночном костюме. Она спрашивает меня — верую ли я в бога? Я думал, это во сне, и говорил с нею о боге и многом другом. Потом она встала и ушла в другие комнаты, и вдруг там раздался дикий вой тещи, жены, кормилицы. Оказалось, что девушка — не сон. Это сошла с ума сестра нашего соседа по квартире, учителя Ильинского. Теперь у нас все испуганы и держат дверь на запоре, хотя больную уже увезли в больницу. Но из моей памяти ее никто не увезет.
Вы видите, что я живу жизнью фантастической, нелепой. У меня мутится в голове, и я завидую Вашему покою. К Вам, мне кажется, жизнь относится как к святыне, она не трогает Вас в Вашем уединении, она знает Вашу тихую любовь к людям и не желает нарушать ее, грубо вторгаясь к Вам. Может быть, все это не так. Может быть, она не щадит Вас, задевая Ваше наиболее чуткое. Я завидую Вам потому, что мне начинает казаться — не слишком ли много заботится жизнь о том, чтоб насытить меня впечатлениями? Порою, знаете, в голове у меня вертится все, все путается, ‘ я чувствую себя не особенно ладно.
А еще я чувствую, что люди глупы. Им нужен бог, чтобы жить было легче. А они отвергают его и смеются над теми, которые утверждают. Соловьев! Я теперь читаю его. Какой умный и тонкий! Читаю Аннунцио — красиво! Но непонятно. Нужен бог, Антон Павлович, как Вы думаете? Но оставим это. И Вы простите меня за это грубое, бессвязное письмо, которое ворвется к Вам потоком мутной воды, как я представляю. Простите. Я груб, как бык.
Книгу Данилина завтра же куплю, прочитаю и расскажу Вам впечатление. Спокойно расскажу. В Москве познакомился я с Брюсовым. Очень он понравился мне, — скромный, умный, искренний. Книгоиздательство ‘Скорпион’ — Брюсов и прочие декаденты — затевают издать альманах. Просят у меня рассказ. Я — дам. Непременно. Будут ругать меня, потому и дам. А то слишком уж много популярности. Кстати — как прав Меньшиков, указав в своей статье на то, что я обязан популярностью — большой ее дозой — тому, что в печати появилась моя автобиография. И прав, упрекая меня в романтизме, хотя не прав, говоря, что романтизм почерпнут мной у интеллигенции. Какой у нее романтизм! Чорт бы ее взял.
В ‘Неделю’ не пойду, некогда. Меньшикова не люблю за Вяземского и за Жеденова. Он — злой, этот Меньшиков. И он напрасно толстовит, не идет это к нему — и, думается мне, только мешает развернуться его недюжинному, страстному таланту.
Пишу повесть, скоро кончу. Сейчас же принимаюсь за драму, которую хочется посвятить Данченко. А Вы как, Антон Павлович? Написали что-нибудь? Поссе показывал мне Вашу телеграмму, в которой Вы извещаете его, что в октябре пришлете ему что-то. Поссе рад, как ребенок. Я тоже рад. Корректур Марксова издания Вы мне не присылаете, хотя и обещали. Ну, хорошо. Все равно, теперь мне некогда было бы писать статью. Но летом я заберусь куда-нибудь в глушь, все прочитаю и буду писать с наслаждением, с радостью. А хорошо работать! Вот я пишу и — очень доволен, хотя повесть-то длинна и скучна будет. Очень смущен тем, что никак не могу дать ей название.
Однако — пора дать Вам отдохнуть. До свидания!
Дай бог Вам счастья — уезжайте куда-нибудь. Крепко обнимаю Вас,

А. Пешков

Канатная, д. Лемке.

118
А. П. ЧЕХОВУ

11 или 12 [24 или 25] октября 1900, Н.-Новгород.

Был в Москве, но книжку Данилова нигде не нашел. Может, Вы мне пришлете, а я Вам возвращу ее, прочитав?
Был в Ясной Поляне. Увез оттуда огромную кучу впечатлений, в коих и по сей день разобраться не могу. Господи! Какая сволочь окружает Льва Николаевича! Я провел там целый день с утра до вечера и все присматривался к этим пошлым, лживым людям. Один из них — директор банка. Он не курил, не ел мяса, сожалел о том, что он не готтентот, а культурный человек и европеец, и, говоря о разврате в обществе, с ужасом хватался за голову. А я смотрел на него, и мне почему-то казалось, что он пьяница, обжора и бывает у Омона. Мы вместе с ним поехали ночью на станцию, дорогой он с наслаждением запалил папиросу и начал препошло посмеиваться над вегетарианцами. С ним была дочь его — девушка лет 17, красивая и, должно быть, очень чистая. На станции, в ожидания поезда, повинуясь неотвязному убеждению моему в его лживости, я заговорил об Омоне и — поймал вора! Да, он бывает в кабаках и даже спасал девицу из омонок, даже дал ей якобы 900 крон ради спасения ее. Врет, мерзавец! Не для спасения дал! Как скверно, фальшиво он рассказывал об этом! И все при дочери, при девушке. Другой был тут, какой-то полуидиот из купцов, тоже жалкий и мерзкий. Как они держатся! Лакей Льва — лучше их, у лакеев больше чувства собственного достоинства. А эти люди — прирожденные рабы, они ползают на брюхе, умиляются, готовы целовать ноги, лизать пятки графа. И —все это фальшиво, не нужно им. Зачем они тут? Все равно как скорпионы и сколопендры, они выползают на солнце, но те, хотя и гадкие, сидят смирно, а эти извиваются, шумят. Гадкое впечатление.
Очень понравилась мне графиня. Раньше она мне не нравилась, но теперь я вижу в ней человека сильного, искреннего, вижу в ней — мать, верного стража интересов детей своих. Она много рассказывала мне о своей жизни, — не легкая жизнь, надо говорить правду! Нравится мне и то, что она говорит: ‘Я не выношу толстовцев, они омерзительны мне своей фальшью и лживостью’. Говоря так, она не боится, что толстовцы, сидящие тут же, услышат ее слова, и это увеличивает вес и ценность ее слов.
Не понравился мне Лев Львович. Глупый он и надутый. Маленькая кометочка, не имеющая своего пути и еще более ничтожная в свете того солнца, около которого беспутно копошится. Статьи Льва Николаевича ‘Рабство нашего времени’, ‘В чем корень зла?’ и ‘Не убий’ — произвели на меня впечатление наивных сочинений гимназиста. Так все это плохо, так ненужно, однообразно и тяжело, и так не идет к нему. Но когда он, Л[ев] Н[иколаевич], начал говорить о Мамине — это было черт знает как хорошо, ярко, верно, сильно! И когда он начал передавать содержание ‘Отца Сергия’ — это было Удивительно сильно, и я слушал рассказ, ошеломленный и красотой изложения, и простотой, и идеей. И смотрел на старика, как на водопад, как на стихийную творческую силищу. Изумительно велик этот человек, и поражает он живучестью своего духа, так поражает, что думаешь — подобный ему — невозможен. Но — и жесток он! В одном месте рассказа, где он с холодной яростью бога повалил в грязь своего Сергия, предварительно измучив его, — я чуть не заревел от жалости. Лев Толстой людей не любит, нет. Он судит их только, и судит жестоко, очень уж страшно. Не нравится мне его суждение о боге. Какой это бог? Это частица графа Льва Толстого, а не бог, тот бог, без которого жить людям нельзя. Говорит он, Л[ев] Н[иколаевич], про себя: ‘Я анархист’. Отчасти — да. Но? разрушая одни правила, он строит другие, столь же суровые для людей, столь же тяжелые, — это не анархизм, а губернаторство какое-то. Но все сие покрывает ‘Отец Сергий’.
Говорилось о Вас отечески-нежным тоном. Хорошо он о Вас говорит. Поругал меня за ‘Мужика’ — тоже хорошо. В Москве слышал я, что Вы скоро там будете. Когда именно?
Слышал от многих людей, что 39-е представление ‘Дяди Вани’ прошло поразительно хорошо. Говорят, Вишневский играл без крика и шума и так, что Лужский в сцене с ним побледнел со страха, а потом заплакал от радости. И плакала публика и актеры. Мне, наконец, хочется переехать в Москву ради этого театра. Ну, до свидания!
Крепко жму руку. Поклонитесь ялтинцам. Пришлите Данилова.

Ваш А. Пешков

119
С. А. ТОЛСТОЙ

11 или 12 [24 или 25] октября 1900, Н.-Новгород.

Многоуважаемая
София Андреевна!

Простите, что беспокою Вас! Когда я был у Вас с Поссе, то оставил в прихожей на вешалке рукопись товарища моего. Будьте добры выслать ее заказной бандеролью в Петербург журналу ‘Жизнь’, Знаменская, 20.
Мне очень стыдно за мою рассеянность и за то, что принужден тревожить Вас, и без того охваченную заботами. Позвольте мне от сердца сказать Вам горячее спасибо за любезность и доброту, с которой Вы относитесь ко мне, и за все то простое, хорошее, что я встретил у Вас. Уж поверьте, что я-то могу ценить все это:
Желаю Вам от души здоровья и бодрости духа.
Земно кланяюсь Льву Николаевичу и очень прошу Вас напомнить ему относительно ‘Воскресения’. Кланяюсь и Льву Львовичу и дочери Вашей, имя которой забыл, — простите!
С нетерпением жду снимка — вот буду благодарен Вам! По совести скажу — видеть себя на карточке рядом со Львом русской литературы — мне невыразимо радостно. Горжусь этим — ужасно! Знаю, что Вам обязан честью этой. Еще раз — кланяюсь Вам, кланяюсь Льву Николаевичу, крепко жму Вашу руку.
Всего доброго, София Андреевна!

М. Горький

Пешков. Нижний,
Канатная, д. Лемке.

120
В. Ф. БОЦЯНОВСКОМУ

5 [18] ноября 1900, Н.-Новгород.

Владимир Феофилович!

Книга Ваша — нравится мне, ибо в ней есть любовь. Вы, очевидно, очень любите литературу, это сверкает всюду в Вашем очерке.
А относительно себя самого в Вашем изображении я ничего не умею сказать. Думаю однако, что обо мне еще рано писать серьезно и рано возводить меня в величину. Я, кажется, из тех, которые никуда не приходят, а вс толыко идут. Недавно какая-то дама написала мне, что произведениями моими я причиняю зло, а добру не способен отдать честь. Ишь ведь она какая, дама-то! И на что бы ей именно у меня добру учиться?
Меньшиков не возбуждает особенного моего внимания к себе, но он — мой враг по сердцу (ибо кротость мудрых — не уважаю), а врага очень хорошо говорят правду.
Ну, дай Вам боже всего доброго. За любовное отношение -ко мне спасибо. Желаю успеха Вашей книге. Напишете о Чехове — пожалуйста, пришлите мне. Да кстати напомните, чтоб я прислал Вам свои книги, они скоро выйдут вторым изданием.
Портрет — ужасно смешной. Я похож на жаворонка из булочной, знаете, что в марте пекут?
Жму руку.

А. Пешков

121
В РЕДАКЦИЮ [ГАЗЕТЫ] ‘СЕВЕРНЫЙ КУРЬЕР’

Между 10 и 18 ноября [23 ноября и 1 декабря] 1900, Н.-Новгород.

М[илостивый] г[осударь], г[осподин] редактор!

Пожалуйста, напечатайте нижеследующее:
Кто-то из публики напечатал на-днях в ‘Новом времени’ заметку о разговора моем с лицами, находившимися в коридоре Художественно-общедоступного театра в Москве. Автор заметки говорит, что он присутствовал при этом лично, но я думаю, что это неправда, или он не слышал, потому что слова мои он приводит в совершенно искаженной передаче московской газеты ‘Новости дня’.
Говоря с публикой, я не употреблял грубых выражений: ‘глазеете’, ‘смотрите мне в рот’, не говорил, что мне мешают пить чай с А. П. Чеховым, которого в это время тут не было, ибо он сидел за кулисами.
Я сказал вот что: ‘Мне, господа, лестно ваше внимание, спасибо! Но я не понимаю его. Я не Венера Медицейская, не пожар, не балерина, не утопленник, что интересного во внешности человека, который пишет рассказы? Вот я напишу пьесу — шлепайте, сколько вам угодно. И как профессионалу-писателю мне обидно, что вы, слушая полную огромного значения пьесу Чехова, в антрактах занимаетесь пустяками’. Сказав так, я извинился, хотя этого не надо было делать. Этим письмом я только протестую против искажения моих слов, но не извиняюсь. А газетчиков, раздувших это пустяковое происшествие, я от души спрашиваю: ‘Неужели вам, господа, не стыдно заниматься подобными пустяками?’

М. Горький

122
H. Д. ТЕЛЕШОВУ

19 или 20 ноября [2 или 3 декабря] 1900, Н.-Новгород.

Спасибо, голубчик Ник[олай] Дмит[риевич]!
Но Вы напрасно утруждали себя — чорт с ними! Пусть пишут, ругаются и т. д., я тоже буду писать и ругаться. От этого, кроме пользы для всех, — ничего не воспоследует.
Как Вы поживаете? Как здоровье супруги? Где Иван Алексеев? Видите ли Андреева? Хочется мне, чтоб Вы поближе к себе привлекли его — славный он, по-моему, и — талантливый.
Черкните парочку строчек, а я — крепко жму Вашу славную, дружескую лапу.

А. Пешков

123
В. Я. БРЮСОВУ

26 ноября [9 декабря] 1900, Н.-Новгород.

Что Вы читали мою заметку о Ваших стихах, мне, признаться, это неприятно. Заметка — глупая, говоря по совести. А Вы — лучше Ваших стихов пока. Мне искренно хочется, чтоб было наоборот, ибо наоборот — выгоднее для искусства.
Сообщите-ка мне последний срок для альманаха.
Я не договорил — Вы производите чрезвычайно крепкое впечатление. Есть что-то в Вас — уверенное, здоровое. Думаете, я это как бы извиняюсь пред Вами за отзыв о стихах? Нет — я хочу сказать, что, представляя себе Вас, — ждал от стихов большего. Теперь — извините.
Чорт знает отчего, но с некоторого времени я начал говорить с людьми тоном старшего дворника.
Думаю, что моя реляция о писателе, к[ото]рый зазнался, не понравится Вам, она плохо написана — раз, и написана на социальный мотив — два.
Крепко жму руку.

А. Пешков

124
В. С. МИРОЛЮБОВУ

Ноябрь 1900, Н.-Новгород.

Рассказ пришлю дня через два, три. Он уже написан. Он — как бы предисловие к дальнейшим. Вместе с ним возвращу переделанный рассказ Петрова. Петров — растет, дай ему боже всего доброго! Голову даю на отсечение, из него выйдет крупная сила, или я — осл. Посылаю три стихотворения. Автор — из простых, бывший солдатишко. Прекрасно владеет стихом, но как-то туманен. Если которые-нибудь стихи пойдут — дай ему, Виктор Сергеевич, к[опеек] по 15.
Сколько будет рассказов в моей серии — не знаю. Следующий — ‘Жестянщик Нюшка’ — дам вскорости, м. б., до января. Потом — ‘Веселый почтальон Силуя-нов’. И т. д.
Каково живется?
Петрову за рассказ сейчас же вышли деньжат. Даже вот что, вышли, если можешь, теперь и запиши мне. Ему не столько деньги нужны, сколько нужно знать, что не один я ценю его. В деле его воскресения из пьяниц ты должен мне помочь, равно как и Владимир. А Владимира чем больше знаю я — тем более люблю и уважаю.
Советую и тебе, Вик. Сергеев., держаться ближе к нему, очень советую. На дурное в людях можно и не обращать внимания, а хорошее надо высоко ценить, ибо хорошего-то не очень много. Работаю, как каторжанин. Изучаю Пролог ‘ библию во всю мочь. Купи-ка, брат, себе Пролог! Вот журнальчик — хорош! Вс в нем есть, вс.
Обнимаю.

А. Пешков

125
В. С. МИРОЛЮБОВУ

Ноябрь 1900, Н.-Новгород.

Святки и всю зиму проживу в Нижнем.
Посланные мною стихи Былинского верни мне. Он, мерзавец, уже напечатал их в ‘Волгаре’. Человек он дрянной.
Передал ли Владимир хороший рассказ ‘Клинический случай’?
Следующий свой рассказ пришлю в декабре, наверно. Петров скоро пришлет.
Пока до свидания!
Жена у меня все прихварывает. Беспокойно.

А. Пешков

126
Н. Д. ТЕЛЕШОВУ

4 или 5 [17 или 18] декабря 1900, Н.-Новгород.

Николай Дмитриевич
— спасайте!

Ибо — погибаю!
Успех прошлогодней моей елки, устроенной на 500 ребятишек из трущоб, увлек меня — ив сем году я затеял елку на 1000! Увы — широко шагнул! Отступать же — поздно!
Прошу, молю, кричу — помогите оборванным, голодным детям — жителям трущоб! Николай Дмитриевич, пожалуйста, собирайте все, что дадут: два аршина ситцу и пятачок, пол-аршина бумазеи и старые сапоги, фунт конфект и шапку — вс берем! Вс!
Уверен в Вашей доброте, надеюсь на Вашу энергию. Кланяюсь супруге, Ивану Алексеевичу] и всем знакомым.
Как бы только затея моя не проникла в газеты! Ох, господи!
Крепко жму руку!
Пожалуйста!
Болен, никуда не выхожу. Завтра умру. Хороните без певчих, венков — не надо, лучше пришлите пять фунтов лаврового листу на елку бедным детям.

Ваш А. Пешков,

живущ в Нижнем,
Канатная, д. Лемке.

127
В. С. МИРОЛЮБОВУ

Начало [середина] декабря 1900, Н.-Новгород.

Длинный и хороший человек!

Посылаю рассказ Петрова, славный рассказ. Свой пришлю к январской книге, — верь не верь — пришлю. Ибо помню речь у Телешова, справедливую и верную речь. Скоро закончу мою повесть и начну — не знаю, что еще: ‘Нашу улицу’ или что-то другое, чему названья нет и что очень грустно.
Дорогой дядя! Жизни мне мало для работы, вот что. Охота — смертная, а время нет. Сижу теперь по 8, по 10 часов в день, — мало!
Спасибо за Петрова, хорошо заплатили ему. Он живет у меня, работает, как вол, не пьет, серьезен. Хороший, честный и талантливый парень. Одинокий, бедняга. Верую, что из него выйдет нечто хотя и не крупное, м. б., но хорошее, цельное.
Жму руку, желаю бодрости духа.

Ваш А. Пешков

128
Н. Д. ТЕЛЕШОВУ

14 или 15 [27 или 28] декабря 1900, Н.-Новгород.

Николай Дмитриевич, дорогой мой!

Местное ‘О-во защиты женщин’ задумало издать литературный сборник. Пожалуйста, помогите! Дайте рассказик, прошу убедительно, горячо прошу. Еще прошу Чирикова, Андреева, Бунина, женщин-писательниц, Поссе, Соловьева и Безобразова.
Сообщите мне адрес сего последнего, я должен поблагодарить его за присланную книгу и буду просить. Передайте Ивану Алексеевичу мою убедительную просьбу помочь, чем может. На отдельном листочке и ему записочка приложена.
Что Вы не пишете? Я просил Вас помочь моей елке — получили Вы письмо? Как живете? Не вздумаете ли на праздниках прокатиться сюда? Вот бы здорово! Едет Андреев, и, м. б., приедет Поосе. Как нравится ноябрьская книга ‘Жизни’? Скиталец?
Черкните пару слов и, пожалуйста, пришлите рассказик.
Пожалуйста, голубчик.
Цензура обеспечена.
Крепко жму Вашу славную лапу.

А. Пешков

Супруге поклон!

129
Н. Д. ТЕЛЕШОВУ

21 или 22 декабря 1900 [3 или 4 января 1901], Н.-Новгород.

Ну, знаете, Ваша жена рисует пером — великолепно! Ее снимок хорош, как гравюра! Тонко, изящно! Передайте ей мое сердечное спасибо за этот действительно славный подарок мне. Пожмите ей крепко, крепко руку.
За деньги, за книги —спасибо Вам, дружище! Вы подарили 50 штук штанов из чортовой кожи, было бы Вам известно. Нет ли у Вас еще ‘Елки Митрича’ в отдельном издании? Эту вещь здесь часто читают на публичных чтениях, ребятишки ее очень любят и были бы рады получить в подарок. Вы меня простите, голубчик, и не церемоньтесь со мной, как не церемонюсь я с Вами, приставая к Вам с ножом к горлу. Есть и можете дать — дайте, нет — суда кет.
‘За все, за все благодарю тебя’ — за Безобразова, за обещание принять участие в сборнике и помочь осуществлению оного.
Зовите Белоусова, которого сердечно, горячо благодарю за книжки и за доброе отношение ко мне. Зовите Махалова, Семенова, Голоушева, очень поможете мне, дорогой дружище. Вы правы — сборник будет вещью великолепной, увидите. Сами пишите о чертях, о ведьмах, о чем угодно, пишите хорошо, красиво и мягко, как всегда.
Обращаю внимание на стихи Скитальца в декабрьской книге ‘Жизни’. Стих — груб, но настроение — ценное.
Куда же писать Безобразову, коли он уехал в Киев? Напишу в Москву.
В сборник вовлеку еще Вересаева, т. е. попробую вовлечь.
Буня, чорт, не написал мне.
А что приехать Вы не можете, жалею о том, сильно жалею!
Эх, голубчик, Ник. Дмитр., приезжайте? Миров приедет, а? Поссе? Андреев? Скиталец?
Жене — низко кланяюсь! Спасибо ей, спасибо!
А. Пешков Мужик? Дорогой мой, у меня на эту тему такие есть шедевры! Некогда воспользоваться! Недавно здесь в коренной купецкой семье разыгралась драмочка — прелесть! Вам бы, сэр, надо эту сферу тронуть.

А. П.

130
К. С. СТАНИСЛАВСКОМУ

Декабрь 1900, Н.-Новгород.

Дорогой
Константин Сергеевич!

Я к Вам — с просьбой о помощи. Вот в чем дело: ‘по примеру прежних лет’ затеял я в этом году елку на 1000 человек детей самого несчастного качества, т. е. для трущобных жителей в возрасте от 6 до 12 лет, и лишь для тех, которые в школах не учатся и ни в каких елках не участвуют. Самый обор! И, кажется, я провалился. В прошлом году елка у меня была на 500, и пожертвований хватило, а в этом — увы! По сей печальной причине прошу и умоляю Вас — походатайствуйте пред С. Т. Морозовым о помощи нам, нижегородам. Не может ли он, милостивец, дать нам тряпочек для подарков на штанишки и рубашонки детям? ‘Всякое даяние благо’, даже и кредитная бумага. Постарайтесь, дорогой Константин Сергеевич, а то мы будем поставлены в смешную необходимость дать голодным и голым детям — по конфетке только. Умоляю.
Хвораю. Огорчен невозможностью ехать в Москву и видеть еще раз ‘Штокмана’ и ‘Когда мы…’ Наши были на ‘Мертвых’ и приехали в восторге. Рассказывают чудеса. Ах, чорт возьми мою голову!
Плету потихоньку четырехэтажный драматический чулок со стихами, но не в стихах. Не говорите об этом газетчикам, — чтоб им онеметь, чтоб у них руки отсохли. Чувствую, что одна сцена мне удалась — благодаря тому, что в ней главным действующим лицом является солнце. Когда кончу? Сие известно господу.
Кланяюсь Вам низко и повторяю мою просьбу — посодействуйте, чем возможно. Вс берем, даже деньги! Коленкор, ситец, бумазею, сапоги, рукавицы, шапки — вс!
Низко, уважительно кланяюсь Марии Петровне и желаю ей всего, всего доброго и здоровья, здоровья — как и Вам.

А. Пешков

Кланяюсь всем.
Может, мне самому надо написать Савве Тимофеевичу? Я не знаю его адреса! Извиняюсь пред ним и прошу его, очень прошу!

131
К. С. СТАНИСЛАВСКОМУ

Конец декабря 1900 [начало января 1901], Н.-Новгород.

Благодарю Вас, Константин Сергеевич, от всей души благодарю!
Славная выйдет елка, знаете! В этом году мы, кажется, с ног до головы оденем тысячу ребят. С. Т. — послал благодарственное писание. Экий душа-человек! Как он нас поддержал здорово!
Ваше сообщение о нищей — чудная вещь! Вот алмаз, который следует отшлифовать. И я этим займусь, ей-богу! Эта вещь и извозчик — прелесть! Вам — удивляюсь! Талантливый Вы человечище — да, но и сердце у Вас — зеркало! Как Вы ловко хватаете из жизни ее улыбки, грустные и добрые улыбки ее сурового лица!
О пьесе — не спрашивайте. Пока я ее не напишу до точки, ее все равно что нет. Мне очень хочется написать хорошо, хочется написать с радостью. Вам всем — Вашему театру — мало дано радости. Мне хочется солнышка пустить на сцену, веселого солнышка, русского эдакого, — не очень яркого, но любящего все, все обнимающего. Эх, кабы удалось!
Ну — встречайте праздники с праздником в хорошей Вашей душе!
Супруге — поклон низкий, и всем Вашим сродникам по крови и искусству — привет мой сердечный!

А. Пешков

Коли и артисты на елку соберут — ух! славно будет!

132
В. С. МИРОЛЮБОВУ

Конец декабря 1900 [начало января 1901], Н.-Новгород.

Петров выражает желание переработать начало рассказа, — надо прислать ему. Псевдони м — ни в каком случае изменять нельзя, об этом усиленно прошу. Это очень важно для меня, Петрову — безразлично. Для всех — тоже безразлично. Пускай кто хочет — смеется, потом я попытаюсь заставить задуматься над такой штукой, как Скиталец, — не Петров, а вообще скиталец. Руку жму, и больше некогда писать.

А. Пешков

133
А. Я. ШАБЛЕНКО

Конец 1900 — начало 1901.

Мне очень приятно сказать Вам, что прозой Вы можете писать лучше, чем стихами. Стихом Вы не владеете пока. Но в прозе Вы обнаружили и наблюдательность и много сердца. Много сердца — лучшее средство хорошо писать! Я очень рад, что я, рабочий, могу сказать Вам, рабочему, — пишите! Пишите кратко, просто, как Вы видели, как чувствовали. Пишите, как страдает наш брат, как трудно ему найти дорогу к свету, как он хочет счастья, радости, хорошей жизни и как принужден падать в грязь. Пишите! А чтобы выходило хорошо, т. е. сильно, — воображайте, что пишете не для друзей, а для врагов, для людей, сердца которых в броне бесстыдства и черствого себялюбия и нахального цинизма. Публика — это большая скотина, это наш враг. Бейте ее в рожу, в сердце, по башке, бейте крепкими, твердыми словами! Пусть ей будет больно, пусть ей будет беспокойно! Крепко жму Вашу руку.
Я испортил Вашу рукопись, но Вы простите мне это. Кое-где я сделал разные замечания. Отнюдь не следует Вам принимать их как нечто неопровержимое, — они только мое мнение. Но рукопись нужно исправить. В ней есть ненужные длинноты. Озаглавьте ее ‘Руки’ — это очень хорошо, по-моему. Поработайте над нею еще. Пишите короче и тщательно выбирайте слова.
У меня не учитесь писать — я плохой пример! Учитесь у Чехова, вот писатель, у которого нет лишних слов! Как я был бы рад, если бы Вам удалось написать из быта рабочих что-нибудь сильное, оригинальное! Как это нужно для жизни. Исправив рукопись — пришлите ее мне, а я попытаюсь напечатать в ‘Жизни’. Пожалуйста, не обижайтесь за порчу ее.

До свидания, товарищ!
А. Пешков

134
В. Я. БРЮСОВУ

12 [25] января 1901, Н.-Новгород.

Ну, я Вас огорошу.
Рассказа для альманаха еще не написал и когда напишу — не ведаю!
Ряд событий, неожиданных и очень нелепых, совершенно выбил меня из колеи, и я не токмо [не] работал за это время, но не знаю даже, когда, наконец, приду в себя.
Все, что я начинал писать для Вас, — противно плохо и, кроме усталости, ничего мне не давало.
Извиняться перед Вами и в этом случае было бы глупо. До поста я не войду в колею, в пост уеду в Питер. Ваш первый альманах выйдет без меня. Искренно говорю — мне это обидно. Почему? А — извините за откровенность — потому, что вы в литературе — отверженные и [вы]ходить с вами мне приличествует. Да и публику это разозлило бы. А хорошо злить публику. Вы говорили ‘О писателе, к[ото]рый зазнался’ — эта плохая и грубая штука написана для сборника в пользу голодающих евреев. Простите!

Ваш А. Пешков

Скверно, что Вы говорите о моей славе, хорошо зная ее цену. Скверно и то, что Вас похвалил И. Ясинский. Сволочь, этот И. Ясинский.
Крепко жму руку.

А. П.

135
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

22 или 23 января [4 или 5 февраля] 1901, Н.-Новгород.

Дорогой и уважаемый Константин Петрович!
Расписку в 5000 р. получил, получил копию основного договора и копию с договора о моем вступлении. Спасибо Вам за хлопоты. Счета по первому изданию не присылайте, в феврале я буду в Питере и возьму их.
Новый век я встретил превосходно, в большой компании живых духом, здоровых телом, бодро настроенных людей. Они — верная порука за то, что новый век — воистину будет веком духовного обновления. Вера — вот могучая сила, а они — веруют и в незыблемость идеала, и в свои силы твердо идти к нему. Все они погибнут в дороге, едва ли кому из них улыбнется счастье, многие испытают великие мучения, — множество погибнет людей, но еще больше родит их земля, и — в конце концов — одолеет красота, справедливость, победят лучшие стремления человека.
Вам, в туманном Вашем городе,, не видно, как быстро жизнь идет влеред, не видать, как растет человек и крепнет дух его и возвышается чувство собственного достоинства в нем. Здесь — это яснее. И как я рад, что живу здесь, а что Вы там — жаль.
Жалко мне и Барятинского. Я видел его раз, он произвел на меня хорошее впечатление, он показался мне дворянином в лучшем смысле этого слова — т. е. очень благородным и честным человеком. Жалко, жалко его. Но — на войне должны быть убитые, ничего не поделаешь. Для меня лично всего грустнее в этой истории то, что князь не нашел своевременной поддержки со стороны хороших людей и погиб — одиноко, — погиб, предварительно утратив веру в силу доброго на земле. Думаю, что и еще многие погибнут от этой причины. А корни этой причины вижу в недостатке уважения к человеку, в сухом, узко книжном отношении к жизни, в партийном сектантстве.
Публика здесь страшно возмущена одним из ваших мировых судей, тем, который судил Д. В. Сироткина, нашего купца, избитого дворниками у вас. Кто этот мировой? Ну, фигура!.. Сироткин — очень порядочный малый, один из депутатов, подававших царю петицию от 49 000 сектантов, петицию о восстановлении ‘закона 5-го мая 1883 г.’, очень важного для сектантов, ибо он расширяет агитацию и пропаганду вероучения. Закон этот восстановят. Цена — миллион. Знаете, — недорого.
Киевские события встречены здесь — интеллигентной публикой — холодновато, обсуждаются осторожно, нерешительно. Но в среде трудящихся людей они вызвали живой интерес и внимание. Факт — новый, указывающий на некоторое, очень важное, изменение в настроении. Раньше, еще недавно, эта публика не интересовалась ничем, кроме взаимоотношений капитала и труда. Увы, ортодоксия!
Бедная Марья Ивановна! Не успеет она уверовать во что-нибудь, как эта вера оказывается мертвой!
Живя здесь, становясь лицом к лицу с действительной, невыдуманной жизнью, и злишься, и смеешься, когда читаешь журнальные и газетные ламентации премудрых питерских берендеев, вроде П. Б. Струве и всех иных ортодоксальных и не ортодоксальных любителей добродетели.
Однако я расписался немножко больше, чем следует. Чувствую и — умолкаю. Когда приедет Владимир, ска-Жите ему, что письма его я получил, но ответить — не нашел времени. Извиняюсь, но только из вежливости, ибо ни в чем не виноват.
Крепко жму Вам руку и с величайшим нетерпением жду встречи. Без комплиментов.

Ваш А. Пешков

136
Н. Д. ТЕЛЕШОВУ

4 или 5 [17 или 18] февраля 1901, Н.-Новгород.

Дорогой Николай Дмитриевич!

В Москве — проездом в Питер — буду в конце первой недели. Попаду ли к Вам — не знаю, ибо могу пробыть два дня и должен быть в это время в Мытищах, на вагоностроительном заводе. В Питере проболтаюсь недели две, а оттуда — Ваш гость.
Милый и хороший человек! Надо заступиться за киевских студентов! Надо сочинить петицию об отмене временных правил. Умоляю — хлопочите! Некоторые города — уже начали.
Обнимаю.

А. Пешков

137
В. Я. БРЮСОВУ

4 или 5 [17 или 18] февраля 1901, Н.-Новгород.

С благодарностью извещаю, что получил прекрасную книжку стихов Бунина, коего считаю первым поэтом наших дней.
Знаю, что делаю нечто непростительное, отказываясь от участия в ‘Сев[ерных] цветах’, и не могу даже просить извинения у Вас, и не оправдываюсь. Но, пожалуй, объясню, в чем дело, — времени у меня написать что-либо сносное и раньше не было и теперь нет, теперь — особенно. Вы, Брюсов, наверное, и по ‘Троим’ видите, что писать я — не могу. Настроение у меня — как у злого пса, избитого, посаженного на цепь. Если Вас, сударь, интересуют не одни Ассаргадоновы надписи да Клеопатры и прочие старые вещи, если Вы любите человека — Вы меня, надо думать, поймете.
Я, видите ли, чувствую, что отдавать студентов в солдаты — мерзость, наглое преступление против свободы личности, идиотская мера обожравшихся властью прохвостов.
У меня кипит сердце, и я бы был рад плюнуть им в нахальные рожи человеконенавистников, кои будут читать Ваши ‘Сев[ерные] цветы’ и их похваливать, как и меня хвалят.
Это возмутительно и противно до невыразимой злобы на все — на ‘цветы’ ‘Скорпионов’ и даже на Бунина, которого люблю, но не понимаю — как талант свой, красивый, как матовое серебро, он не отточит в нож и не ткнет им куда надо?
Вы мне страшно нравитесь, я не знаю Вас, но в лице Вашем есть что-то крепкое, твердое, какая-то глубокая мысль и вера.
Вы, мне кажется, могли бы хорошо заступиться за угнетаемого человека, вот что.
Бальмонт! Вам нравится его демонизм в книге сатурналий? Мне — противно. Все это выдумал он, все это он напустил на себя. ‘Людишки — мошки’. Врет он. Людишки — несчастны не менее его, и — что, если они более его заслуживают внимания и уважения?
Крепко жму Вам руку.

А. П.

138
Е. П. ПЕШКОВОЙ

19 февраля [4 марта] 1901, Петербурге.

19-го.
Сейчас пришел с Невского.
Была демонстрация студентов и публики, сначала народу собралось т[ысячи] 3, потом — целая лава. Движение на улице прекратилось, публика пошла до Каз[анского] собора, пели песни, говорили речи и т. д. Явилась полиция, и началось усмирение строптивых.
Рассказывать — скучно. Приеду — расскажу. К либералам на обед нас не пустили. Пойду сегодня в Союз.
Милая Катя, не скучай, а если скучно, приезжай сюда. Это будет хорошо и мне приятно. Максима обнимаю.

Алексей

139
Е. П. ПЕШКОВОЙ

23 февраля [8 марта] 1901, Петербург.

Вчера вечером был в театре, все тебе кланяются, жалеют, что ты не приехала. Заходил ненадолго и пьесу — ‘Одинокие’ — не смотрел.
Пресса здесь ведет себя по отношению к театру гнусно, возмутительно. Яворская, Томская и другие бабенки дают рецензентам тон, и в газетах являются отчеты грубые, пристрастные. А публика каждый вечер устраивает овации артистам, кричит: ‘Спасибо вам’ и т. д.
Вчера в театре была Тина ди Лоренцо — у нее нет публики — ходила за кулисы и восторженно расхваливала всех.
‘Жизнь’ устраивает обед в воскресенье на третьей неделе, будут Томазо Сальвини, Тина, Коммиссаржевская, Савина и еще разные фигуры.
Приезжай! С Максимом. Посмотришь — воротимся вместе.
Напиши о здоровье своем.

Ал.

140
Е. П. ПЕШКОВОЙ

24 февраля [9 марта] 1901, Петербург.

С народными книжками — ужасная канитель, которая задержит меня здесь числа до 5-го. Нет иллюстраторов. Еду в понедельник к Репину просить его. Он написал огромную картину ‘Искушение Христа в пустыне’ — плохо написал. Сатана — огненно-красный, толстый, Христос плохонький, в манере Ге.
Вчера в Художественном с треском и громом прошел ‘Штокман’. Что было — после 4-го акта! ‘Жизнь’ поднесла огромный венок с красной лентой, оваций — без счета, всей массой публики. Удивительно грандиозное зрелище!
Дурак Ашешов обратился ко мне с просьбой написать предисловие к его рассказу, я его протурил. Очень обиделся.
Настроение у меня скверное — я зол и со всеми ругаюсь. Ужасно хочется уехать отсюда.
Говорят, что в Харькове 19 была огромная уличная демонстрация, войско стреляло, двое убитых. В Одессе — тоже. Здесь тихо, скучно, хотя погода все еще великолепная.
Я целые дни занят, никуда не хожу, кроме редакции, и в театре был всего два раза. Пойду еще на ‘Геншеля’ и ‘Три сестры’. Завтра — еду к Бенуа.
Яров[ицкому] скажи, что я сам привезу вс.
Пиши о твоем здоровье и всем прочем.
Максиму поклон.

Ал.

Второе издание уже разошлось, печатают третье.

141
Е. П. ПЕШКОВОЙ

27 февраля [12 марта] 1901, Петербург.

Сейчас была тетка Зоя, — терпеть ее не могу. Она купила под городом участок земли и желает строить дом. Кланяется. Я к ним не пойду. Я никуда не хожу, некогда.
Вчера обсудили народные издания. Первой серией выходят 12 книг, от 3 до 20 к., с рисунком в красках на обложке, виньеткой в конце и рисунками в тексте. В 12 книгах 62 рисунка, стоить они будут около 5000 р. Сейчас еду к Репину, который берет на себя редактуру иллюстраций. Рисунки печатаю за границей, и книжки будут такие, что все издатели полопаются от злости.
Петров живет у Пятницкого, я очень мало вижу его.
В субботу в Союзе он провозгласил анафему, о чем говорит весь литературный Питер.
Завтра в дом Суворина будут бросать чернильницами. Художественный театр — пресса травит, особенно Суворин, ‘сам’ владелец театра, а Союз писателей и публика устраивают театру обед у Контана в воскресенье.
В ‘Штокмане’ — страшный успех. Второе представление прошло с треском, как говорит Поссе.
Мы здесь затеваем газету в 2—3 рубля. Аресты — каждый день. Взят Арабажин, бывший редактор ‘Северного курьера’.
Возвращаюсь домой, как только покончу с изданием, но — когда? Вероятно, в понедельник.

Алексей

142
Е. П. ПЕШКОВОЙ

2 [15] марта 1901, Петербург.

Какой это идиот выдумал послать Суворину адрес от ‘нижегородцев’? Опозорили город! На юбилее арестовано 83 человека из публики, гостям свистали, когда они выходили из дома. Литераторов и порядочных людей у Суворина не было. И вдруг — ‘нижегородцы’. Подлость! И еще ‘Контрабандистов’ будут ставить.
Скажи ты в редакции, чтобы ‘Листок’ излаял всех этих пошляков. Начальство здесь трусит, город объявлен на военном положении. Два полка солдат не раздеваются по ночам. Московская история у всех на устах, и все ждут чего-то. Настроение — нервное, бодрое. 4-го здесь, наверное, будет то же, что в Москве.
До свидания. Не беспокойся,

А.

143
Е. П. ПЕШКОВОЙ

4 [17] марта 1901, Петербург.

Сейчас — 5 ч. вечера, — пришел с демонстрации у Каз[анского] собора. Началось с 12 ч. дня, продолжается до сего часа. Толпа — огромная, тысяч в 12—15. Демонстрантов — 2—3 т[ысячи], остальные — сочувствующая публика. Рассказывать — не могу, очень взволнован. Били нагайками в соборе и на паперти, говорят — двое убиты. Избитых — множество с той и другой стороны.
Скоро увидимся, милая Катя.
Не беспокойся, ради бога.

Твой Алек[сей]

144
Е. П. ПЕШКОВОЙ

5 [18] марта 1901, Петербург.

Вчера у Каз[анского] собора побили — не очень сильно — Анненского и Пешехонова, арестовали Струве к Тугана. Всех взято в участки свыше 1000. Убитых, говорят, 13. Один убит в самом соборе.
Страшное возбуждение в обществе. По поводу события 4-го числа 43 литератора составили удивительно хорошее письмо, пришлю копию.
Обо мне не беспокойся.

Твой Ал.

145
А. П. ЧЕХОВУ

Между 21 и 28 марта [3 и 10 апреля] 1901, Н.-Новгород.

Я давно собирался написать Вам, дорогой и любимый Антон Павлович, да теперь, видите ли, такое у меня настроение, что я решительно не могу сосредоточиться на чем-либо. Каждый день напряженно ждешь чего-нибудь нового, каждый день слышишь невероятные разговоры и сообщения, нервы все время туго натянуты, и каждый день видишь десяток, а то и больше, людей, столь же возбужденных, как и сам ты.
Вчера наш губернатор привез из Питера несколько точных известий: Вяземский выслан, против 43-х и 39-ти литераторов, подписавших письмо, осуждающее действия полиции 4-го марта, предполагается возбудить дело о подстрекательстве к сопротивлению властям, в войсках гвардии сильное недовольство последними распоряжениями, а особенно участием отряда лейб-гвардии казаков в бою 4-го. Существует закон, кой запрещает войскам подчиняться команде лиц, к составу войск не принадлежащих, — Вы, наверное, читали циркуляры Драгомирова, часто напоминающего войскам своего округа о существовании этого закона. А четвертого казаками командовал Клейгельс. Исееву товарищи предложили выйти из полка. Вообще, надо сказать по совести, офицерство ведет себя очень добропорядочно. При допросе арестованных за 4-е число их спрашивали, главным образом, о том, какую роль в драке играл Вяземский и кто те два офицера, которые обнажили шашки в защиту публики и дрались с казаками. Одного из этих офицеров я видел в момент, когда он прорвался сквозь цепь жандармов. Он весь был облит кровью, а лицо у него было буквально изувечено нагайками. О другом очевидцы говорят, что он бил по башкам казаков обухом шашки и кричал: ‘Бейте их, они пьяные! они не имеют права бить нас, мы публика!’ Какой-то артиллерист-офицер на моих глазах сшиб жандарма с коня ударом шашки (не обнаженной). Во все время свалки офицерство вытаскивало женщин из-под лошадей, вырывало арестованных из рук полиции и вообще держалось прекрасно. То же и в Москве, где офицера почти извинялись пред публикой, загнанной в манеж, указывая на то, что они-де обязаны повиноваться распоряжениям полиции, вследствие приказа командующего войсками, а не по воинскому уставу. Роль Вяземского такова: в то время, когда Н. Ф. Анненский бросился на защиту избиваемого Пешехонова, Вяземский тоже бросился за ним и закричал Клейгельсу, чтобы он прекратил это безобразие. А когда избитый Анненский подошел к нему, Вяз[емский] подвел его к Клейгельсу и наговорил последнему резкостей, громко упрекая в зверстве, превышении власти и т. д. Туган и Струве из тюрьмы выпущены. Арестованных из Питера высылают. На пасхе в П[етербурге] ждут новых беспорядков. Того же ожидают в Киеве, Екатеринославе, Харькове, Риге и Рязани, где публика, вкупе с высланными студентами, устроила уже скандал во время молебна о здравии Победоносцева. У нас тоже возможны беспорядки. Здесь до 70 человек иногородних студентов, полуголодных, битых, возбужденных и возбуждающих публику. Очень прошу Вас, дорогой А[нтон] П[авлович], пособирайте деньжат для голодающих студиозов, ибо здесь источники иссякают. Теперь в Ялте съезд, собрать сотню-другую, я думаю, можно. В Москве и Питере собрано много, туда посылать бесполезно.
Сейчас получил письмо из Владимира. Земцам, подписавшим телеграмму Анненскому, предложено удалиться с занимаемых ими должностей. Говорят, что то же будет и с нашими. Нам, нижегородам, должно еще влететь за посланную нами телеграмму с выражением сочувствия Союзу, эта телеграмма к передаче адресату не была разрешена, о чем меня известили официальным путем. Несмотря на репрессии и благодаря им — оппозиционное настроение сильно растет.
Следственное производство по делу о 4-м мар[та] установило точные цифры избитых: мужчин 62, женщин 34, убито — 4: технолог Стеллинг, медик Анненский, курсистка и старуха задавлена лошадьми. Полиции, жандармов и казаков ранено 54. Это за время минут 30—40, не больше! Судите же сами, какая горячая была схватка! Я вовеки не забуду этой битвы! Дрались — дико, зверски, как та, так и другая сторона. Женщин хватали за волосы и хлестали нагайками, одной моей знакомой курсистке набили спину, как подушку, досиня, другой проломили голову, еще одной — выбили глаз. Но хотя рыло и в крови, а еще неизвестно, чья взяла.
Ну, пока — до свиданья! Очень хотел бы видеть Вас. Крепко жму руку. Пожалуйста, похлопочите насчет денег. Кланяйтесь знакомым. Наши староверы послали парю петицию о веротерпимости, подписав ее в числе 49 473 человек. Начальство очень ищет инициатора и сочинителя. Вообще у начальства хлопот — много. Надеюсь — будет еще больше. Жизнь приняла характер напряженный, жуткий. Кажется, что где-то около тебя, в сумраке событий, притаился огромный черный зверь и ждет, и соображает — кого пожрать. А студентики — милые люди, славные люди! Лучшие люди в эти дни, ибо бесстрашно идут, дабы победить или погибнуть. Погибнут или победят — неважно, важна драка, ибо драка — жизнь. Хорошо живется!
Ну, до свидания, до свидания, дорогой мой Антон Павлович, дай Вам боже здоровья, охоты работать, счастья, ибо — никогда не поздно быть счастливым. Всего, всего доброго, хороший Вы человек.
А ‘Три сестры’ идут — изумительно! Лучше ‘Дяди Вани’. Музыка, не игра. Об этом напишу после, когда немного приду в себя.

А. Пешков

146
Е. П. ПЕШКОВОЙ

18 или 19 апреля [1 или 2 мая] 1901, Н.-Новгород.

Дорогая Катя!

Пожалуйста, пришли мне:
круглый, стол и стул,
теплые сапоги,
папиросы,
бумаги несколько дестей, ручку, перьев и чернил.
Гребенку.
Гиббона 2-й и 3-й томы,
Шлоссера 1—3.
Я устроил себе добычу молока ежедневно, а ты похлопочи, чтобы мне носили откуда-нибудь обед.
Будь здорова, поцелуй сына, не беспокойся, пожалуйста, береги себя. Маме поклон.

Алексей

Как медведь в железной клетке,
Дрыхнет в башне No 3-й
Государственный преступник
Алексей Максимов Пешков.
Спит и — видит: собралися
Триста семь клопов на сходку
И усердно рассуждают,
Как бы Пешкова сожрать.

147
Е. П. ПЕШКОВОЙ

29 апреля [12 мая] 1901, Н.-Новгород.

Сегодня воскресенье: это явствует из того, что в тюремной церкви целый день венчали каких-то людей. Был сегодня в бане.
Начальник тюрьмы сообщил мне, что ты хочешь просить, чтоб ко мне пропустили Максима. Знаешь что: мне не нравится эта затея, я, в свою очередь, убедительно прошу тебя не делать этого и вообще — ни о чем не просить.
Мне достаточно знать, что Максим здоров, ты — тоже.
Я буду очень доволен, если ты через день станешь сообщать мне об этом письмами. Даю тебе честное слово, что я здоров, почти не кашляю и даже поправляюсь. Ты, наверное, хлопочешь относительно свиданий со мной? Если так — пожалуйста, оставь и это, ибо, по всей вероятности, в данный момент такие хлопоты бесполезны, а когда свидания по закону явятся допустимыми, их дадут и без особенных хлопот. Мне бы очень не хотелось думать, что ты беспокоишься и что, пожалуй, страдает твое чувство собственного достоинства.
Вспомни, пожалуйста, о том, как меня возили в Тифлис, — это было хуже настоящего, — не правда ли? Но в ту пору твое здоровье было в лучшем положении, а теперь — как раз наоборот,— мне лучше, тебе хуже, т. е. опаснее. Я горячо прошу тебя, Катя, не волноваться, не суетиться, нераздувать этой истории до размеров драмы и помнить всегда, каждый час, что всякое раздражение твое — необходимо отзовется на ребенке и на родах. Ты уж, пожалуйста, вникни во все это и постарайся быть покойной!
Максима — с мамой — нужно чаще выпускать на волю, пускай целый день гуляет. Как живет Сашка? Поправляется?
Я думаю работать здесь, но еще не начал. Жаль, что отобрали пьесу, я бы ее и писал теперь.
Знаешь, здесь сидит какой-то уголовный: высокий, кудрявый парень — великолепный бас! Мягкий, сочный, нежный. Поет он почти каждый вечер и так поет, что, я думаю, Петров от зависти все усы себе уже выдергал.
На обед ты мне посылаешь ужасно много, и много лишнего. Во всем нужен стиль, Катя, и варенье в тюрьме столь же неуместно, как был бы неуместен розовый ангелочек на картине Васнецова. Варенье, видишь ли, мешает полноте впечатлений, нарушая их целостность. Ну, до свидания!
Пишу при свете электрической лампы на потолке, свет — слабый, устают глаза. Где-то у меня были очки, спроси их у мамы и пришли, прошу.
Крепко жму руку.

Алексей

Буду писать через день, постараюсь быть аккуратным.

148
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Начало [середина] мая 1901, Н.-Новгород.

А знаешь — довольно-таки мудрая штука — писать письма из тюрьмы! И не потому, что не о чем писать, а потому, что никак не сообразишь, о чем можно писать? Вот если бы допускалась возможность разговаривать с уголовными! Но — увы! — для того, чтобы иметь право общения с ними, нужно самому совершить по меньшей мере кражу со взломом, а здесь сие недоступно. Положение — круглое.
А среди уголовных есть преинтересные физии. Глядя на них, я готов сказать, что прав Достоевский, а не Мельшин {В отношении Достоевского и Мельшина-Якубовича к миру ‘уголовных’ серьезное разноречие: первый изображает ‘преступников’ людьми преимущественно грамотными и талантливыми, второй же — через 50 лет — видит их в большинстве без- или малограмотными и ‘вырожденцами’, дегенератами.}.
Но — нужно проверить сие, а — как?
Перехожу к разлетайке. Она коротка немного, эта разлетайка, но — ничего! Получил от Ланина {Книги, посланные мне А. И. Лениным, учебники гражданского и уголовного права, ‘Уложение о наказаниях’ и т. д. Ланину хотелось видеть меня ‘частным поверенным’.} книги и даже пробовал оные читать! Очень поучительно, но чрезвычайно скучно. Ужасно много законов в России! Чуть ли не больше, чем преступников.
Начитавшись ‘Улож[ения] о наказаниях’, лег спать и во сне видел разные страшные статьи. Все они — длинные, сухие — вроде старых дев, — и все с хвостиками, а некоторые даже с двумя. Все — без глаз. Сидят будто бы предо мной твердо, как изваяния, и скалят на меня черные зубы. Не то весело смеются, не то — злорадно торжествуют.
Ну, идет поверка {‘Поверка’ — это обычная тюремная церемония.}, нужно отдать письмо. Надеюсь, ты здорова? Сын? Мать? И все сродники?
Крепко жму руку.
Испеки мне драчену. Большущую!
Приехала Софья Федоровна? {Софья Федоровна Витютнева — жена известного народовольца Витютнева, акушерка-фельдшерица.}
До свидания.

Алексей

Пришли блузу или синюю рубаху, ту, что недавно сшила.
Хочешь, нечто вроде двустишия? Получи:
Сквозь железную решетку с неба грустно смотрят звезды… Ах, в России даже звезды светят людям сквозь решетки!
Поверка. Принесли твое сердитое, раздраженное письмо. Ф-фу!
Голубчик — не волнуйся, не раздражайся, не шуми. Давай докторов хоть дюжину, я смиренно и безропотно предоставляю себя им на всестороннее рассмотрение и исследование под микроскопом, телескопом — как тебе угодно! Только не сердись, только не раздражайся! И не ругай Покровского: {Покровский — полицейский врач.} если он и не важный доктор, зато хороший театрал, как говорят. Душа моя! В каждом человеке есть свои достоинства, нужно помнить это. Нужно быть кроткой {Уроки ‘кроткости’ были необходимы Е. П., она была накануне родов, и раздражаться ей было вредно.}. Кротости можно выучиться у меня, ей-богу! Я — яко голубь и ничего не возьму за обучение. Софью Федор[овну] целую в уста и благодарю ее, и подарю ей золотые часы с автографом. Милая она баба!

149
Л. Н. ТОЛСТОМУ

22 мая [4 июня] 1901, Н.-Новгород.

Спасибо Вам, Лев Николаевич, за хлопоты обо мне. Из тюрьмы меня выпустили под домашний арест, что очень хорошо — ввиду близких родов у жены. Просидел я всего лишь месяц и, кажется, без ущерба для здоровья, Да и на здоровье жены вся эта канитель не очень сильно отозвалась, так что — все обстоит благополучно. Следствие еще продолжается, но закончится оно пустяками Для меня, — наверное, только выгонят из Нижнего и отдадут под надзор.
Еще раз — спасибо Вам! Прошу прощения, что вся эта канитель коснулась Вас. Низко кланяюсь С. А. и всему Вашему семейству. Быть ‘под домашним арестом’ — ужасно смешно! В кухне — полицейский сидит, на крыльце — другой, на улице — еще. Гулять можно только в сопровождении полицейского и лишь около дома, а на людные улицы — не пускают. Полицейским тоже смешно караулить человека, который не только не намерен бежать из города, но и по своей-то воле уехать из него — не хочет. Ну, всего хорошего Вам, здоровья, бодрости, покоя! Крепко жму руку Вашу.

А. Пешков

150
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

24 или 25 мая [6 или 7 июня] 1901, Н.-Новгород.

Дорогой Константин Петрович!

Сижу под домашним арестом и чувствую себя слепым и глухим. Ничего не знаю, а необходимо знать многое. Не ухитритесь ли сообщить мне все, что знаете о Поссе и ‘Жизни’? Письмо можно прислать и не почтой, а с оказией за мой счет. Состояние духа вследствие неопределенности положения — напряженное, нервы натянуты до крайности.
Будьте добры, напишите. Вчерашняя телеграмма о приостановке ‘Жизни’ взбесила до чортиков.
Всего доброго!

Ваш А. Пеш[ков]

Мне необходимо знать, насколько в данный момент выяснились вопросы:
1) об утверждении нового редактора ‘Жизни’?
2) о возможности для Поссе остаться в Питере или где-нибудь поблизости от него?
3) о том, куда он, Поссе, намерен ехать, если в Питере его не оставят?
Так как и меня, вероятно, из Нижнего турнут, — я еду в Воронеж. Домашний арест еще не кончился, и когда именно кончится — неведомо. Здоровье пока сносно, хотя доктора советуют поездку за границу для лечения продолжительного. Мне не очень хочется ехать так далеко, но, пожалуй, придется, ибо все же я перхаю, как овца.
Ответьте, как смотрит Влад[имир] на мой возможный отъезд и не думает ли он, что это отразится на делах ‘Жизни’.
Всем — всего хорошего.

А. Пешков

151
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

31 мая или 1 июня [13 или 14 июня] 1901, Н.-Новгород.

Дорогой Константин Петрович!

Вы очень обрадовали меня и жену Вашим согласием крестить дочь. Приезжайте после 10-го июня, выбрав для себя наиболее удобное время, а о дне, когда будете, сообщите нам телеграммой.
Роды благополучны, жена здорова.
Из письма Владимира] я узнал, что Вы не получили телеграммы о выходе моем из тюрьмы, а также, очевидно, не получили и моих писем. Не удивляюсь. Я получаю письма и телеграммы оптом из жандарм[ского] прав[ления] по несколько штук сразу и все заботливо распечатанные. Мои письма тоже, очевидно, перехватывают. Не знаю, насколько это законно, во всяком случае — мерзко.
Я все еще нахожусь под домашним арестом, но пока мирюсь с этой нелепой и смешной мерой. Петров — сидит, и это мучает меня.
Когда поедете к нам, будьте любезны привезти возможно точные справки о положении ‘Жизни’.
Пока — до свидания!
Жена просит передать Вам ее поклон и спасибо. Вы очень понравились ей, чему я искренно рад.
Крепко жму Вашу руку.

А. Пешков

152
А. П. ЧЕХОВУ

27 июня [10 июля] 1901, Н.-Новгород.

Дорогой Антон Павлович!

Письмо Ваше от 18-го получил только сегодня, 27-го. Всю корреспонденцию я получаю через жандармское правление распечатанной и прочитанной, письма и телеграммы задерживают дней по пяти. Будете писать — пишите на имя жены, пожалуйста. Мои письма тоже пропадают в огромном большинстве, так что я не надеюсь, дойдет ли до Вас и это. По поводу предложения [А. Ф.] Маркса — решительно отказываюсь иметь с ним дело, какие бы условия он ни предложил. Мало того: Средин сказал мне кое-что о тех условиях, на которых Вы продали Марксу свои книги, и я предлагаю Вам вот что — пошлите-ка Вы этого жулика Маркса ко всем чертям. Пятницкий, директор ‘Знания’, говорит, что Маркс, печатая Ваши книги по 40 000 в одно издание, давно уже покрыл сумму, выплаченную Вам. Это грабеж, Антон Павлович! И не того же ради Вы силу Вашу растрачиваете, чтобы этот немец плодами ее пользовался. А посему я от лица ‘Знания’ и за себя предлагаю Вам вот что: контракт с Марксом нарушьте, деньги, сколько взяли у него, отдайте назад и даже с лихвой, коли нужно. Мы Вам достанем, сколько хотите. Затем отдайте Ваши книги печатать нам, т. е. входите в ‘Знание’ товарищем и издавайте сами. Вы получаете всю прибыль и не несете никаких хлопот по изданию, оставаясь в то же время полным хозяином Ваших книг. ‘Знание’ ставит на них только свою фирму и рассылает с ними свои каталоги — вот та польза — и огромная, — которую оно получает от издания Ваших книг под своей фирмой. Вы остаетесь, говорю, полноправным хозяином, и, повторяю, вся прибыль — Ваша. Вы могли бы удешевить книги, издавая их в большем, против Маркса, количестве. Вас теперь читают в деревнях, читает городская беднота, и 1.75 за книгу для этого читателя дорого. Голубчик — бросьте к чорту немца! Ей-богу, он Вас грабит! Бесстыдно обворовывает! Подумайте: я за одно издание 17 000 получил, уверяю Вас!
‘Знание’ может прямо гарантировать Вам известный, определенный Вами, годовой доход, хоть в 25 000. Подумайте над этим, дорогой Антон Павлович! А как бы это славно было: Вы, я, Пятницкий и Поссе. Но — будет об этом.
Вот что, Антон Павлович, — давайте издадим альманах. У Вас, говорит Средин, есть готовый рассказ, да я напишу, да Бунин, Андреев, Вересаев, Телешов, Чириков и еще кто-нибудь. Гонорар — кто какой получает — включим в цену сборника, а прибыль разделим поровну, т. е. если прибыли будет 2000, а листов в сборнике — 10, по 200 р. за лист. Написавши 2 л. = 400 р., написавши 7г л. = 100 р. да еще обычный гонорар Ваш 700, мой 200 и т. д. Альманах издает ‘Знание’ в кредит, издание — хорошее, поместим снимки с хороших картин, напечатанные за границей. Как Вы думаете насчет этого?
У меня живет Средин с женой, а дом конопатят, и целый день у нас — адский шум. Но это не мешает нам жить. Средин приобрел около 5 ф. веса, я чувствую себя очень сносно. У жены побаливает печень, дочь — орет, Максимка — озорничает, а пьеса — пока не подвигается вперед. Завтра, вероятно, приедет Алексин, собирается заехать Нестеров, был Н. К. Михайловский. Разнообразно и душеполезно.
Приятель мой, Петров-Скиталец, автор страшных стихов, все еще сидит в тюрьме, это камень на сердце моем. Познакомился с одним из жандармов — славный парень, а жена его — представьте-ка! — в некоем роде воспитанница моя, — я водился с ней, когда она была девочкой лет 4—7. Теперь — поразительно красива, умница, добрая и очень тяготится дрянной службой мужа.
Дорогой и любимый мой, будьте добры, отнеситесь серьезно к тому, что писал я Вам о Марксе и ‘Знании’. Поверьте, что все это отнюдь не фантазии мои, а солидное дело. Осуществить его легко, если немец не связал Вас договором по рукам и ногам. Согласитесь: зачем Вам обогащать его? Вы на большие деньги могли бы затеять какое-нибудь большое, хорошее дело, от которого сотням и тысячам будет польза, а не одному этому михрютке жадному. Жду ответа. А относительно договора — рекомендую показать его Пятницкому, а не адвокату.
Ольге Леонардовне — целую милые ее лапы и желаю счастья, множество счастья! равно и Вам. Жена просит кланяться. Меня гонят в Швейцарию. Крепко жму Вашу руку, чудесный Вы человек. Пишите на жену.

А. Пешков

Средины просят поклониться Вам.

153
Л. H. ТОЛСТОМУ

13 [25] июля 1901, Н.-Новгород.

От нижегородцев.

Лев Николаевич!

Обрадованные благополучным исходом болезни твоей, шлем тебе, великий человек, горячие пожелания еще много лет здравствовать ради торжества правды на земле и так же неутомимо обличать ложь, лицемерие и злобу могучим словом твоим.

154
А. П. ЧЕХОВУ

Между 27 июля и 1 августа [9 и 14 августа] 1901, Н.-Новгород.

Славный мой Антон Павлович — 75 т. найдем, это ерунда, было бы у Вас желание не дать немцу грабить Вас. А грабит он — омерзительно. Я уже написал директору-распорядителю ‘Знания’ Пятницкому, чтоб он действовал в смысле добывания денег. Думаю, что лично Вам не придется иметь с Марксом дела по уничтожению условия, — Вы просто выдадите Пятницкому доверенность, а он возвратит Вам условие Маркса, и тогда Вы снова будете полным хозяином крови и плоти Вашей.
С каким бы я наслаждением оторвал пустую башку Сергеенко, втянувшего Вас в эту историю! А также нашлепал бы и Маркса по лысине.
Антон Павлович, не найдете ли Вы возможным послать Константину Петровичу Пятницкому — Невский, 92, контора книгоиздательства ‘Знание’ — копию Вашего условия с Марксом? Или не хотите ли, чтоб Пятницкий и я приехали к Вам? Если последнее Вам улыбается — телеграфируйте мне и ему или только мне, — приедем.
Немедленно по получении Вашей телеграммы подам министру прошение об отпуске и тотчас же еду к Вам.
Ольге Леонардовне — лобызаю лапы, а жена ее целует, Вам же крепко жмет руку.
Мы здесь живем в тучах дыма, в густых, тяжелых тучах, которые украли у нас солнце, воздух, дали — вс! Но чувствуем себя превосходно, хотя кашляем сколько угодно.
Обнимаю Вас, жду ответа.

Ваш Максимыч

155
В. Г. КОРОЛЕНКО

Лето 1901, Н.-Новгород.

Многоуважаемый
Владимир Галактионович!

Не будете ли Вы добры помочь Антону Феликсовичу Войткевичу в приискании какой-либо работы? Он служил у нас в земстве заведующим дорожным отделом, но весною был арестован и после трех месяцев тюрьмы потерял право жительства в Нижнем. Человек очень трудоспособный и хороший.
Кланяюсь Вам и семейству Вашему.

А. Пешков

156
В. А. ПОССЕ

После 10 [23] августа 1901, Н.-Новгород,

Дорогой друг!

Я несколько раз начинал отвечать тебе на твои письма, но — не мог и решил совсем не отвечать. Лишь один пункт твоего письма необходимо требует ответа.
Ты пишешь: ‘Ты, может быть, дружен с воображаемым мной, а не с действительным’. Я дружен — и люблю в тебе живую, пылкую душу, я дружен с человеком, который способен увлекаться и увлекать, чуткий, нежный, немножко разбитый — он великолепно улавливает живые звуки грядущей, новой жизни и горячо умеет передать их людям. Люблю в тебе бойца, организатора, умницу и думаю, что все эти качества я осязал в тебе. Тем обиднее и нелепее было мне слышать твой возглас: ‘Без религии нельзя жить!’ Без какой? Вот Струве и Бердяев и иже с ними пытаются создать религию. Жалкие люди! Они унюхали, что в жизни, в действительной жизни — в сердцах людей — родился практический идеализм, идеализм здоровых существ, почувствовавших себя людьми в истинном смысле слова, и вот, чтоб не отстать от жизни, П. Б. Струве подводит под готовое здание мещански прекраснодушный фундамент, в виде идеализма, занятого у Фихте. На кой чорт мне этот кисло-сладкий киселек, когда я могу самого Фихте снабдить идеализмом, сидящим в крови моей, в мозгу, в душе? Я не знаю Фихте, чорт бы его драл, но я никуда назад не хочу идти, ни даже к Платону! Я хочу, чтобы мое настроение было моей философией, т. е. тем руководящим, что они хотят назвать религией. Жизнь мне нравится, жить я люблю, я чувствую удовольствие жить — понимаешь? Объясни мне это, и — вот появится новая философия, и не нужен Фихте. На кой чорт тебе какая-то религия, если ты не чувствуешь себя в силе создать свою? И как можешь ты принять что-то чужое, раз ты сам — и бог, и Кант, и источник всякой мудрости и пакости?
Существует только человек, все же прочее есть мнение. Ты говоришь, что ‘сознательное существо — недоразумение природы’. Пускай, но оно существует, стало быть, оно есть реальный факт, и — только оно сознает, стало быть, оно вольно творить себе жизнь по желанию своему, бога же по образу и подобию своему создал человек? И жизнь создаст, как пожелает. Что ты скис — не удивляюсь. Я бы, может быть, удавился, покинув Россию. А утрату ‘Жизни’ я пережил молча и все сожаления гордо отвергал. И ежели у меня умрет сын, — что люблю всего больше, — тоже буду молчать и тоже пошлю ко всем чертям всех сожалеющих. Нет, я не хочу доставлять удовольствия мещанам, а сожаление есть их удовольствие.
Ты читаешь и, м. б., сердишься: ‘Он меня учит!’ Я тебя уговариваю только. Ты мне дорог, ибо ты в глазах моих — величина, нужный жизни человек, ты — огонь и многое не только осветить и согреть, но — сжечь можешь. Тебя ударили — ты ослаб, а должен бы был рассердиться, ибо последнее больше идет к тебе и ценнее. Мне твое письмо — как нож было, я не ожидал, что ты так взвоешь от боли, без гордости. Ты скажешь: ‘Я писал товарищу!’ А ты и от товарища скрой свои раны, как я не раз скрывал от тебя. Ранами надо гордиться перед смертью, не раньше.
Письмо вышло нескладное. Не хотел я отвечать, а ответил как-то невольно. Жалею. Не надо бы. Ну, и до свидания пока. Скоро еще напишу.
Пиши на жену. Она очень кланяется тебе.
Что же будешь переводить: Гейне или Фихте? Ей-богу, лучше первого! Хотя, повторяю, второго я не знаю иначе, как по истории философ[ских] систем, и — увы! — хотя бы его 10 раз перевели — не узнаю! Неохота. Ей-богу, брат, в немецких книжках философия далеко не первого сорта, первого сорта философия в русской жизни.
Работаешь ли ты над своей книгой?
Пиши, друг, но не кричи. Буду аккуратно отвечать.

Твой А. Пешков

157
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

13 [26] сентября 1901, Н.-Новгород.

Знаете что, дорогой друг? Если б Горький были Вы, а я К. Пятницкий, я бы проклял Вас, изругал, избил и, чтоб никогда более не канителиться с Вами, уехал бы по гроб жизни в Австралию. Серьезно. Дело в том, что я чувствую себя глубоко виноватым пред Вами, чувствую, что прямо-таки мешаю Вам жить и работать благодаря своей образцовой глупости. Я клянусь Вам страшными клятвами, что после свидания с Вами не давал никому разрешений, но сколько их вообще дал я и кому именно дал — не знаю, не помню. Феофанов! О Феофанов! ‘О Катилина! Мерзавец! Когда же, чорт тебя побери, перестанешь ты, кислый чорт, злоупотреблять моим терпением?’ Прилагаю фотографию Феофанова и — чтобы умилостивить Вас — мою вкупе с Шаляпиным. На телеграмму его я ответил: ‘Право издания ‘Троих’ продано мною фирме Кассирер’.
Ух! Теперь он, наверное, пришлет еще только одно письмо, в котором излает меня вдребезги, а больше уж не будет писать мне ни на трех, ни на четырех листах почтовой бумаги большого формата.
Голубчик, К[онстантин] П[етрович]! Я, ей-богу, не буду больше никогда и никому давать разрешений, поверьте. Говорю серьезно.
Я за это время был поглощен Шаляпиным, а теперь на всех парах пишу драму. Шаляпин — это нечто огромное, изумительное и — русское. Безоружный, малограмотный сапожник и токарь, он сквозь терния всяких унижений взошел на вершину горы, весь окурен славой и — остался простецким, душевным парнем. Это — великолепно! Славная фигура! Он дал здесь концерт в пользу народного театра, мы получили с концерта прибыли около 2500 р., и я уж растратил из этой суммы р[ублей] 600. Скверно! Но я вывернусь, ничего.
Вообще я здорово въехал в долги, ибо время стоит — ужасное. Вчера, наприм., является женщина. Маленькая, тумбообразная, некрасивая, пожилая — удивительно симпатичная. Рассказывает: сельская учительница в Рязанской губернии, она ухитрилась влюбиться в сорокалетнего мужика-бобыля, научила его грамоте и т. д. Ее выгнали, потому что — явился ребенок. И вот она явилась сюда с мужем, который может занять только место дворника или сторожа, с крестьянской девушкой, которая поехала с ней ‘по душе, потому что барыня-то больно уж хороша’. Все трое они — удивительно курьезный народ! Голодные, оборванные, веселые, они твердо уверены, что жизнь им улыбнется, и ‘все пойдет как по маслу, потому — мы не робим, а работать можем вс, что хошь!’ Она, учительница-то, с гимназическим образованием, занималась переводами с французского языка, знает конторское дело и похожа на чугунную бабу, которой сваи бьют. Вообще — жить на этой земле — удивительно интересно! То же говорит и Шаляпин. Он будет хлопотать о допущении меня в Москву, в октябре, куда мне надо быть, чтобы поставить пьесу.
Милый Кон[стантин] Петр[ович]! Я непременно буду просить и умолять Вас приехать в Москву, послушать пьесу в чтении. Мне ужасно хочется, чтобы послушали Вы и Скирмунт, тоже человечек славный, солидный, рабочий. Да, забыл сказать: какого Вы мнения о доме? Напишите, пожалуйста, стоит или не стоит?
Поссе — чудак. Я писал ему дважды в Берлин, одно письмо явно перехвачено здесь на почте, а другое он должен был получить. Но прислал — не ответ мне, а кислое письмо жене моей, — которая очень кланяется Вам, — и в этом письме чуть-чуть не ругает меня за измену ему. Эдакое нелепое чудовище! А мне, скажу по совести, не нравится его неустойчивость: то он рад переводить Гейне, то вдруг — Фихте… Боюсь, что ни того, ни другого не переведет. И, признаться сказать, я плохо понимаю, зачем Бердяевым, Струве, а ныне и Поссе потребовалось поучать русскую публику старинному теоретическому и мещанскому идеализму Фихте, когда у этой российской публики уже родился практически-демократический идеализм существ, кои чувствуют близость чего-то нового, светлого, оживляющего — близость начала новой жизни в новом веке?
Ох, скупо Вы пишете! Как дела с Шекспиром? Я здоров, как бычья жила. Растягиваюсь по очень большому масштабу, но не трещу и — не бойтесь! — не лопну. Чувствую, что в эту зиму здорово поработаю. А печатать нигде ничего не хочется.
Ну — до свидания! Очень крепко обнимаю Вас, очень люблю и прошу простить за безалаберность.

А. Пеш[ков]

158
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

14 [27] сентября 1901, Н.-Новгород.

Дорогой друг Константин Петрович!

Вчера наш виц неофициально известил меня, что им получено предписание департамента полиции, коим мне запрещается жить в Нижнем и рекомендуется выслать меня в один из уездов губернии Нижегородской. Завтра, 15-го, мне это объявят официально, причем я буду просить — и мне дадут — месяц отсрочки для устройства дел. В то же время виц говорит, что, если я буду проситься, то меня, м. б., пустят в Крым. Крым — это скверность, но — лучше Балахны, Арзамаса, Сергача и т. д., и я — за Крым. Я, наконец, за Пермь, если не пустят в Крым.
Виц же рекомендует мне написать частное письмо князю Святополку с просьбой выхлопотать мне разрешение на оный самый Крым. Меня коробит, но я, пожалуй, напишу, ибо — дети. А они как раз начинают хворать. Сообщая Вам, милостивый государь, все сие к сведению Вашему, уверен, что Вы пришлете мне денег. Я теперь так полагаю, что бог создал сначала рубль, а потом уже все остальное. И это остальное — люди, лошади, комары, губернаторы, — рубля ради только и существует. Но — довольно философии! Будем делать живое дело! Живое дело в данный моментище — пьеса и укладка вещей в ящики, устройство в Канавине библиотеки и еще что-то. Все это я живо окручу. Но, государь мой! — сколько денег пропадет у меня в долгах благодаря этой ссылке, или высылке, или посылке! Ибо — чувствую! — что никто мне, лицу преступному, долгов платить не будет.
Получили Вы карточку жены, мою и множество разных писем? Сообщите сие. И примите уверени[е] в глубочайшем почтении Вашего беспокойного

А. Пешк[ова]

Жена-то Вам кланяется!

159
Ф. И. ШАЛЯПИНУ

14 или 15 [27 или 28] сентября 1901, Н.-Новгород.

Дорогой мой, мой славный Федор!

Спасибо за телеграммы! Пожми крепко руку барона.
Прости, я должен обратиться к тебе с просьбой. Писательница Вербицкая просит меня уговорить тебя, Шаляпина, дать концерт в пользу московских учащихся женщин. Есть общество помощи учащимся женщинам в Москве, оно содержит два общежития д. я курсисток, три столовых, и требуется ему на это до 6000 р. в год, а средств, кроме членских взносов — нет. Да еще это общество выдает пособия по 5 р. в месяц двумстам курсисткам, причем прошений о пособиях ежегодно поступает до 500.
Голубчик, если ты можешь — помоги им!
Кстати: вчера я получил бумагу из департамента полиции. Жить в Нижнем мне запрещают, и я вскоре должен выехать в какой-нибудь уездный город Нижегородской] губернии). Вот-те и в Москву поехал!
Хочу всячески хлопотать о том, чтоб меня пустили в Крым. Зимой в уездном городе издохнешь от холода и всяких неудобств. А для детей это тоже неудобно.
Вот похлопочи-ка, чтобы мне разрешили в Крым-то ехать!
Я хочу попросить письмом князя Святополка-Мирского об этом. Насчет возможности дать концерт будь добр извести в Москве Вербицкую. Ее адрес: Гранатный переулок, д. Риттих, г-же А. Вербицкой.
Общество предлагает тебе за концерт 500 р. Ну, голубчик мой, до свидания! Когда-то увидимся?
Крепко жму руку.

А. Пешков

Все наши кланяются тебе, желают доброго здоровья и всего хорошего!

160
А. П. ЧЕХОВУ

Не ранее 15 [28] сентября 1901, Н.-Новгород.

Дорогой Антон Павлович!

Департамент полиции предписал мне немедленно выехать из Нижнего в один из уездных городов губернии по моему выбору. Срока, на который высылают меня, — не назначено, а потому — и еще по некоторым соображениям — я могу, кажется безошибочно, быть уверенным, что весной меня отправят года на два в Вятку или Архангельск. Сие обстоятельство жить мне не мешает, ничуть меня не беспокоит, и вообще — чорт с ними!
Но пока, до весны, я предпочел бы пожить в Крыму, а не в Сергаче или в Лукоянове, и с этой целью подал просьбу — разрешить мне поездку в Крым. Так что — может быть, скоро увидимся.
Драму пишу во всю мочь и чувствую, что она не выходит у меня. Дал слово Немировичу прислать ему в конце сентября и хочу слово сдержать.
Пока — до свидания! Ольге Леонардовне — поклон! Если видите Льва Николаевича — передайте ему мое сердечное пожелание здоровья!

Ваш А. Пешков

Пишите, пожалуйста, на жену, а то мои письма все еще просматриваются жандармами и задерживаются. Останусь здесь, наверное, до октября, чтобы успеть распродать вещи и собраться в путь.

А. П.

161
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

20 или 21 сентября [3 или 4 октября] 1901, Н.-Новгород.

No 1

Мой попечитель!

Насчет дома — со мной уже прошло. Это был маленький припадок чувства собственности, а теперь я не хотел бы даже, чтоб мне подарили дом.
Отвечаю на два Ваших письма, одновременно полученные женой. Вам я пишу теперь — почти каждый день — Вы получаете письма? Думаю, что — да. Но, чтобы знать, куда они деваются, с настоящего письма буду нумеровать мою переписку. Если Вы получите все NoNo до, скажем, пятого, а потом получите 7-й No — я буду знать, кто получил 6-й.
Нужно держать корреспонденцию в порядке… Многоточие.
О деньгах. Ох, я знаю, что трачу очень много денег! Но было бы хуже, если б я, имея их, не тратил. Ведь так? Ну, конечно. А время стоит — очень нуждающееся в деньгах. Вот у нас ‘статистический бунт’. Один статистик, Дивильковский, замечательно хороший и даровитый человек, остается без заработка, с беременной женой в Ардатове, откуда ему нужно ехать в Питер, 350 р. Он, Див[ильковский], придет к Вам просить переводов — переводит какие-то науки у Ермолаевой — Вы, пожалуйста, обратите на него внимание. Разгром в гимназии. Исключено 2 без права поступления, 8 — с правом. Одному, сироте, нужно ехать в Томск, другому — в Бронницы, 80 р. Ученик технического училища, исключенный из оного за любовь к правде, едет в Гренобль учиться электротехнике, 100 р. Все сии события происходят в течение месяца. Право же, мы очень немного тратим на себя, как говорит Катеринка. Но все же р[ублей] 250, я думаю.
Пожалуйста, — очень прошу! — высылайте Израилевич аккуратно, а то она испугается.
Сегодня был у меня неувядаемый Гарин, завтра будет неувядаемый Анненский. Завтра же мне, наконец, официально объявят о выезде из Нижнего.
Дня через три, четыре кончу драму, выпишу сюда Немировича[-Данченко] и прочитаю ему. Как бы мне хотелось, чтоб при этом присутствовали Вы, мой славный, мой добрый друг. Но я не смею просить Вас о приезде сюда на денек, хотя знаю, что Вам необходимо бы оторваться от работы хоть на день. Вы, ей-богу, так много работаете, что, я боюсь, не замечаете, — не имеете времени заметить, — как интересна жизнь и какое это удовольствие жить на земле, хотя Вольтер и назвал ее сумасшедшим домом солнечной системы. И — знаете — быть может, именно потому интересно, что сумасшедший дом.
Знаете, — я раньше говорил — терпеть не могу здравомыслящих людей! Теперь я прибавляю — кроме Константина Пятницкого, которого и люблю и уважаю. И знаете, почему так говорю?
Плохо я верю в Ваше здравомыслие, ей-богу, плохо! Вы ловко притворяетесь, но Вы — тоже безумец. Это — факт.
Обнимаю Вас крепко.

А. Пешков

А может, Вы приедете на драму? Предупредите тогда телеграммой.
Урра! Петров сбежал из Самары, и я вижу его пред собой. И гусли с ним, и рожа его чудная с ним! Проклятый человек! Его за это мировой судья засадит на две недели. Но — молодец. Я о нем соскучился. Он — обо мне!
Кланяется Вам, хохочет, чудит!

А. П.

162
А. П. ЧЕХОВУ

25 или 26 сентября [8 или 9 октября] 1901, Н.-Новгород.

Дорогой мой Антон Павлович!

Если б я раньше знал, что Вы в Москве! Я попросил бы Вас, не можете ли Вы приехать сюда, на денек? Ужасно хочется видеть Вас, и к тому же драму я кончил, хотелось бы, чтоб Вы послушали ее. В пятницу ко мне хотел приехать Немирович, если б и Вы могли!
Ну, драма вышла крикливой, суетливой, и, кажется, пустой, скучной. Очень не нравится она мне. Непременно зимой же буду писать другую. А эта не удастся — десять напишу, но добьюсь, чего хочу! Чтобы стройно и красиво было, как музыка.
Очень захватила меня эта форма письма. Сколько злился я, сколько порвал бумаги. И хоть ясно вижу теперь, что все это — зря, однако буду писать еще. Конца ‘Троих’ — не имею. Разгром ‘Жизни’ был так свиреп, что не осталось даже листочков, и я должен был просить типографию, в которой печатался журнал, чтобы мне прислали хоть один оттиск. Прислали — цензурный, весь в помарках. Я отправил его ‘Знанию’.
‘Трое’ уже напечатаны, в октябре поступят в продажу. Напишу, чтобы немедля прислали Вам.
Я подал прошение м[инистру] в[нутренних] д[ел], чтобы он отпустил меня в Ялту, до весны. И вместе с тем заявил местным властям, что до получения от министра ответа — из Нижнего я никуда не поеду и что, если им угодно — пусть отправляют этапным порядком в Арзамас. Пока что — вняли и не трогают.
Думаю однако, что если министр в Ялту не пустит, то они стесняться не станут, и я пройдусь до Арзамаса пешком. Ничего не имею против.
Хворает у меня жена, и очень это беспокоит меня, но в общем — живу недурно, последнее время много работал, в конце августа канителился с Шаляпиным. Очень он понравился мне — простой, искренний, славный парень!
Как Вы здоровы? Поглядел бы на Вас! Очень хочется.
Питаю надежду, что скоро увидимся в Ялте. Если б Вы заглянули сюда! И зову Вас, и — боюсь звать. Ибо, во-первых — дорога утомит Вас, пожалуй, а во-вторых — противное впечатление должна произвести на Вас обстановка, в которой я живу. Шумно, бестолково. А все-таки, может, приедете с Немировичем? Обрадовали бы — страшно!
Крепко жму руку Вашу, славный Вы человек.

А. Пешк[ов]

163
А. А. ГУСЕВУ

Сентябрь 1901, Н.-Новгород.

Уважаемый
Александр Александрович!

Не будете ли Вы так добры и великодушны, не поможете ли в деле приискания какой-либо работы подателю сего, Леопольду Израилевичу, исключенному из нашей гимназии за историю, происшедшую здесь весной?
Пожалуйста, помогите! Этот юноша, сидя в тюрьме, великолепно держал себя с начальством на допросах и вообще — очень симпатичен. Готов к услугам

М. Горький

164
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

1 или 2 [14 или 15] октября 1901, Н.-Новгород.

No 3

Дорогой мой Константин Петрович!

Не пустят в Крым — не надо! Чорт их всех возьми вместе с Крымом. Я и в Арзамасе расчудесно проживу на страх врагам! А жену и все прочее пошлю в Крым. Мать жены и больной мой племяш едут туда через два дня. Катерина с Максимом провожают их до Москвы, в Москве Катя проживет дня 2—3—7—10, — сколько захочет! — а я буду сидеть дома и писать пьесу.
Хороший Вы мой! Крым, Арзамас, Святополк, жена, дети — все это пустяки! Важно же вот что: я — Ваш Алешка — с честью выдержал предварительное испытание на чин драматурга! (Берегись, Вильям Шекспир!) Говорю — с честью, — не стыдясь — ибо уполномочен моим экзаминатором сказать больше. Вл. Немирович-Данченко клятвенно уверял меня, что пьеса — удалась и что сим делом заниматься я способен. Я ему верю. Он — прямой, искренний человек, не очень талантливый, но весьма и весьма умный и — со вкусом. К тому же он дал мне честное слово, что, если пьеса окажется хуже, т. е. ниже меня — беллетриста, он прямо скажет мне: ‘Не ставьте! не годится!’ А сейчас он говорит, что я превысил его ожидания и т. д. Вы знаете — три дня я его ждал и чувствовал себя мальчишкой, волновался, боялся и вообще дурацки вел себя. А когда начал читать пьесу, то делал огромные усилия для того, чтоб скрыть от Нем[ировича]-Данченко то смешное обстоятельство, что у меня дрожал голос и тряслись руки. Но — сошло! Тем не менее, я по совести скажу, — пьеса мне не нравится. Очень не нравится! В ней нет поэзии, вот что! В ней много шума, беспокойства, много нерва, но — нет огня. Я однако не буду ее трогать — чорт с ней! Я написал ее в 18 дней и больше не дам ей ни одного часа, ибо — овчинка не стоит выделки. К чорту!
Завтра я начну другую пьесу. Ее я назову ‘Жид’. Эту — я напишу! Я ее здорово напишу, клянусь Вам! Пари — она Вам понравится. Она будет поэтична, в ней будет страсть, в ней будет герой с идеалом, — Вы понимаете? Семит — значит — раскаленный темперамент! — семит, верующий в возможность счастья для своего забитого народа, семит, карающий, как Илия! Ей-богу, это будет хорошо! Егова, если он еще существует, будет доволен мной! А героиня — дочь прачки — демократка! — была на курсах, жена присяжного поверенного, презирающая ту жизнь, которой она живет! Вокруг этих лиц — целое общество провинциального города! Земец, купец, журналист, товар[ищ] прокурора, земский начальник, доктор… Вы понимаете? — вс сволочь! все мещане!
Я охвачен некиим пламенем! Хочу работать, хочу — страстно. И что мне министры, прокуроры, приговоры? Это ерунда! Это ничему не мешает! Голубчик Вы мой, я Вас обнимаю, ибо полн желания обнять весь мир.
Чорт бы драл! Мне однако жалко Феофанова! Как он поживает? Как Вы с ним обошлись? Милый друг, хороший Вы мой друг! Я чувствую себя виноватым пред Вами, и это очень грустно мне и очень тяжело!
Слежу за успехом Андреева и — ликую! Кому ни дашь книжку, все хвалят и хвалят хорошо, толково. Вообще — прекрасная штука — жизнь! Я все больше проникаюсь этим убеждением.
И — вот что! — вскорости я пришлю Вам NoNo 254—5 ‘Орловского вестника’ с докладом М. А. Стаховича съезду миссионеров о свободе совести. Знаете — хорошо все-таки родиться дворянином! Да, да! Не удивляйтесь! Посмотрите на Стаховича: он, в его политической карьере, не раз качался из стороны в сторону, не однажды говорил глупости, и, м. б., не раз был пошл. Но вот он — как рыцарь сказки! — выступил один на один против чудовища религиозной нетерпимости, и — Вы посмотрите! — какими сильными, какими меткими ударами осыпал он его! Как это смело, как красиво, как рыцарски открыто!
И когда слышишь такую речь — радостной и гордой надеждой загорается сердце, ибо — жив человек! Как это славно — услышать в лесу недоумения, в робкой тишине холопства — сильный и смелый голос человека, поющего во всю грудь о свободе, о свободе!
Ну, я, кажется, запалил в Вас чем-то вроде пылающей головни! Не чихайте, если дыма понюхаете! А между прочим — доброго здоровья!

А. Пеш[ков]

Драма моя поехала в Питер
держать государственный экзамен.

165
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

12 или 13 [25 или 26] октября 1901, Н.-Новгород.

No 4
Приехал Ланин и сообщил мне, что видел Вас в добром здоровье. Это мне очень приятно. Я давным-давно не получал от Вас никаких вестей, на что очень обращаю Ваше внимание, ибо, м. б., это случилось не по Вашей вине. Пишу Вам четвертое письмо — а Вы сколько получили?
Пьесу я пришлю Вам, как только Немирович[-Данченко] пришлет ее мне. Дело в том, что я отдал ему черновик, он же должен был прислать мне экземпляр, напеча-, тайный на ремингтоне. В настоящий момент пьеса вместе с Немировичем и Чеховым должна быть в Петербурге. Немирович сохранит ее в тайне, это в его интересах.
Очень благодарен за то, что послали в Арзамас книги. Учителя — чрезвычайно рады им. Будьте великодушны, не забывайте высылать с 1-го ноября каждое первое число месяца по 25 р. для Израилевич.
Я пишу пьесу. Вчера была у меня неприятность: явился ко мне вечером полицейский чин Кевдин, разделся, прошел в кабинет, уселся там и начал спрашивать, как меня зовут, где я родился и проч. Сегодня я на него буду писать кляузу, ибо — это нахальство.
Как идет Л. Андреев? Как М. Горький? Затеваю здесь открыть книжный магазин, библиотеку и еще кое-что.
Очень хорошая здесь погода! Солнце, ясно, холодно! Хорошо!
Ужасно хотел бы видеть Вас.

А. Пешков

166
В. А. ПОССЕ

До 14 [27] октября 1901, Н.-Новгород.

Дружище Владимир!

Поездка за границу — дело невыполнимое. Не пустят. Даже в Ялту — не хотят пускать. Из Нижнего мне предложено выехать — до конца следствия — в Арзамас. Я — отказался, послав прошение министру о разрешении ехать в Ялту и частное письмо князю Святополку, в котором указал на бесполезность излишних придирок ко мне. Письмо ему, говорят, не понравилось. Но это уже не касается меня. Придираются ко мне — сильно.
Видеть тебя — мне очень нужно, страшно хочется, с каким бы удовольствием я тебя обнял, славный мой друг. А, видно, придется подождать с этим. Настроение — прекрасное и у меня и вообще. Много и толково работается. Много хорошей литературы. Книжка Андреева — имеет солидный успех. Моя пьеса, по отзывам знатоков театра и сцены, — удалась. Московский — Художественный — очень рад. Но я думаю, что ее не пропустят, хотя Немирович уверенно возражает. Когда я обработаю ее совершенно — пришлю тебе рукопись, только ты не давай никому переводить.
Пишу еще пьесу. Герой — еврей-сионист, героиня — жена присяжного поверенного, бывшая курсистка, дочь прачки. Издаю сборник ‘Рассказы еврейских беллетристов’. Интересная будет вещь! Какие чудесные ребята есть среди писателей-евреев! Талантливые, черти! Видел ты сборник в пользу голодающих евреев — ‘Помощь’? Недурная вещь. Вообще за последнее время я очень сошелся с еврейством, думаю сойтись еще ближе, изучить их и — нечто написать.
Со скрежетом зубовным и скрепя сердце послал в ‘Мир божий’ рассказ Скитальца ‘Сквозь строй’. А. Б. расхвалил его, но я не очень ценю эту вещь. Три месяца тюрьмы подействовали на Скитальца очень благотворно: он стал сразу серьезнее, глубже и — тоньше. Живет в Самаре, пишет в ‘Сам. газ.’ недурные фельетоны. Печатает много неуклюжих, но сильных стихов, написал сказку ‘Газетный лист’ и едва не погубил ею газету. Помнишь — я тебе надоедал со стихотворениями в прозе некоего Корнева? Следи за этим псевдонимом, он будет хорошо писать. Много обещает Яблочков, — помнишь ‘Смерть Мюллера’? Он сухо, но талантливо и светло — вернее, резко — пишет маленькие рассказики и, думаю, скоро напишет большой. Из ‘Курьера’, кажется, выкурили Гольцева и Ермилова за юбилей Сытина. Если не выкурили еще — выкурят. Леонид — хороший воин, О тебе спрашивает Муринов, он живет: Paris, Rue Berthollet, 11. Летом был у меня Берлин — не понравился. Блоха какая-то. Но — был здесь Шаляпин. Этот человек — скромно говоря — гений. Не смейся надо мной, дядя. Это, брат, некое большое чудовище, одаренное страшной, дьявольской силой порабощать толпу. Умный от природы, он в общественном смысле пока еще — младенец, хотя и слишком развит для певца. И это слишком — позволяет ему творить чудеса. Какой он Мефистофель! Какой князь Галицкий! Но — все это не столь важно по сравнению с его концертом. Я просил его петь в пользу нашего народного театра. Он пел ‘Двух гренадеров’, ‘Капрала’, ‘Сижу за решеткой в темнице’, ‘Перед воеводой’ и ‘Блоху’ — песню Мефистофеля. Друг мой — это было нечто необычайное, никогда ничего подобного я не испытывал. Вс — он спел 15 пьес —было покрыто — разумеется — рукоплесканиями, все было великолепно, оригинально… но я чувствовал, что будет что-то еще! И вот — ‘Блоха’! Вышел к рампе огромный парень, во фраке, перчатках, с грубым лицом и маленькими глазами. Помолчал. И вдруг—улыбнулся и — ей-богу! — стал дьяволом во фраке. Запел, негромко так: ‘Жил-был король, когда-то, пря нем блоха жила…’ Спел куплет и — до ужаса тихо — захохотал: ‘Блоха? Ха, ха, ха!’ Потом властно — королевски властно! — крикнул портному: ‘Послушай, ты! чурбан!’ И снова засмеялся дьявол: ‘Блохе — кафтан? Ха-ха! Кафтан? Блохе? Ха, ха!’ И — этого невозможно передать? — с иронией, поражающей, как гром, как проклятие, он ужасающей силы голосом заревел: ‘Король ей сан министра и с ним звезду дает, за нею и другие пошли все блохи в ход’. Снова — смех, тихий, ядовитый смех, от которого мороз по коже подирает. И снова, негромко, убийственно-иронично: ‘И са-амой королеве и фрейлинам ея от блох не стало мо-о-очи, не стало и житья’. Когда он кончил петь — кончил этим смехом дьявола — публика, — театр был битком набит, — публика растерялась. С минуту — я не преувеличиваю? — все сидели молча и неподвижно, точно на них вылили что-то клейкое, густое, тяжелое, что придавило их и — задушило. Мещанские рожи — побледнели, всем было страшно. А он — опять пришел, Шаляпин, и снова начал петь — ‘Блоху’! Ну, брат, ты не можешь себе представить, что это было!
Пока я не услышал его — я не верил в его талант. Ты знаешь — я терпеть не могу оперы, не понимаю музыки. Он не заставил меня измениться в этом отношении, но я пойду его слушать, если даже он целый вечер будет петь только одно ‘Господи, помилуй!’ Уверяю тебя — и эти два слова он так может спеть, что господь — он непременно услышит, если существует, — или сейчас же помилует всех и вся, или превратит землю в пыль, в хлам, — это уж зависит от Шаляпина, от того, что захочет он вложить в два слова.
Лично Шаляпин — простой, милый парень, умница. Все время он сидел у меня, мы много говорили, и я убедился еще раз, что не нужно многому учиться для того, чтоб много понимать. Фрак — прыщ на коже демократа, не более. Если человек проходил по жизни своими ногами, если он своими глазами видел миллионы людей, на которых строится жизнь, если тяжелая лапа жизни хорошо поцарапала ему шкуру — он не испортится, не прокиснет от того, что несколько тысяч мещан улыбнутся ему одобрительно и поднесут венок славы. Он сух — все мокрое, все мягкое выдавлено из него, он сух — и, чуть его души коснется искра идеи, — он вспыхивает огнем желания расплатиться с теми, которые вышвыривали его из вагона среди пустыни, — как это было с Шаляпиным в С[редней] Азии. Он прожил много, — не меньше меня, он видывал виды не хуже, чем я. Огромная, славная фигура! И — свой человек. Ну, ты прости меня, что я так расписался. Пиши почаще, голубчик Владимир. Я посылал тебе четыре письма, а не одно. Но я не удивляюсь. Когда адрес на конверте написан моей рукой — письмо попадает не туда, куда адресовано. Меня травят довольно усердно. Но — меня это мало беспокоит.
Когда идешь к возлюбленной — не чувствуешь укусов комаров. Крепко обнимаю тебя, Владимир! Очень рад, что ты бодр. Что делаешь? Ну, до хорошего свидания!

А. Пешков

167
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

Между 13 и 17 [26 и 30] октября 1901, Н.-Новгород.

Голубчик Константин Петрович!

Я знаю, я — не человек, я — источник неприятностей. Говорю это серьезно. Я чувствую, что, главным образом, талантлив я не столь в литературе, сколько в искусстве раздражать людей.
Вот — Феофанов прислал мне копию Вашего письма к нему, копию его письма к Вам и прилагаемое при сем его письмо ко мне. Он — молодец. Меня ни крошечки не удивит, если он устроит мне года четыре тюремного заключения за покушение ограбить его или пришлет ко мне императора Вильгельма, а сей воинственный человек по поручению Феофанова оттаскает меня за волосы, разует, разденет и отвезет Феофанову, в возмещение понесенных им убытков, все мои одежки. Это возможно, уверяю Вас! Я даже полагаю, что и Вам попадет на орехи. Серьезно. И вообще я верую, что отныне этот суровый герр Феофанов не только рассказы переведет, но и нас с Вами изведет. Даром что — больной.
А теперь — о деньгах. Да, о них.
Будьте Вы любезны — дайте Александру Ивановичу Ланину 500 р. У него — отчаянное положение в этом смысле. Не помочь ему, человеку, который в свое время так много помогал мне, — нельзя. Невозможно.
Засим: как это случилось — не могу рассказать, ибо длинно очень, а я едва сижу за столом от усталости. Ибо — был Бунин Иван, был Андреев Леонид, Алексеевский Аркадий, и я два дня не видел себя. Но дело в том, что с 1-го октября я состою пайщиком газеты ‘Нижегородский] листок’. Мы купили вчетвером — вс хорошие люди — 60 паев в этой газете, и я должен уплатить за это 2000 р. Факт. Деньги Нужны сейчас же. Ей-богу! Я купил 18 п., Гриневицкий 18 п., и еще двое —по 12. Но это значит, что газета — наша. Рекомендую ее. Очень хорошая газета! В ней участвуют лучшие русские беллетристы: Вересаев, Чириков, Бунин, Андреев, Горький и мн. др. Факт! Она вошла в соглашение с пятью поволжскими изданиями — удивительно остроумное соглашение! Скажем: Лев Толстой. Присылает он рассказ в ‘Нижегород[ский] листок’, ‘Нижегород[ский] листок’ его рассказ рассылает еще в пять газет и назначает день для печати. И вот в воскресенье 32-го числа в шести поволжских газетах печатается один и тот же рассказ — оригинальный! — обыватели поражены удивлением, город иллюминован, князь Шаховской — в ужасе, а Лев Толстой получает 18 к. за строчку! Здорово пущено? Мы не глупее Феофанова. Вы подумайте — как это ловко! У газет — превосходная беллетристика, у обывателей — назидательное чтение, у автора — 18 к.! Цена, которой в журнале не дадут, да-с!
Засим: при ‘Нижегор[одском] листке’ открывается книжный магазин. Самойлов — умирает. Купить его дело — мы не успели, и теперь оно пойдет с аукциона, ибо у Самойлова] — нет ни души наследников. ‘Книжный магаз[ин] ‘Ниж[егородского] листка’ — надеется на честь состоять агентом фирм ‘Знание’, ‘Труд’ и ‘Поповой’. ‘Нижегор[одский] лист[ок]’ думает, что фирмы ‘Знание’ и ‘Труд’ будут не в убытке, если о каждой вновь вышедшей их книге появится объявление бесплатное, потому что о всех новых книгах, поступающих в магазин] ‘Ниж[егородского] лист[ка]’, будет сообщаться публике.
Будьте добры, К[онстантин] П[етрович], не откажите помочь нам в этом деле и советом, и кредитом, и отдачей агентуры. И — пришлите 2000 р. Ей-богу!
Засим: Иван Бунин предлагает издать его рассказы у ‘Знания’. Рассказов—31. Прежняя его книжка — ‘На край света’ — разошлась, по его словам. Новая, я полагаю, пойдет быстрее, ибо теперь Бунина знают больше. Его перевод ‘Песни о Гаяавате’ выходит 2-м изданием. С точки зрения литературной — он художник, и не малый — несравненно выше Евгения Николаева, — хотя у Евг[ения] есть лицо, а у Бунина — туман на этом месте. Я — за издание Бунина ‘Знанием’. Но — все ли беллетристы издаются на одинаковых условиях?
Впрочем — это не моя область. А надо мне — 2000.
Какой я стал деловой человек! Нет, дорогой Вы мой К[онстантин] П[етрович]! Я — ужасно рад! Леонид — прекрасная рожа. Какой он накачал рассказ! Ого-го-о! Чехов говорит ему, что через год ему дадут по 500 р. за лист. Я — ничего не говорю. Но — я знаю, что Андреев — это есть настоящий литератор, обладающий не только талантом — как я — но и умом — качеством, коего я от природы лишен. Л. Андреев — это очень много! Вы увидите. А что газета теперь моя и Гриневицкого — это великолепно. Это — очень хорошо! Вы увидите. Я буду в ней немножко писать, и очень многие другие тоже — немножко. А магазин — это питательная ветвь. Нам нужны только шкафы, и — вс! А помещение — бесплатно, ибо оно при редакции. А приказчик — один, ибо торгуют книгами — жена Гриневицкого и ее сестра, обе дело это знающие! И потому — ура!
Дальше — альманах. В нем участвуют: Чириков, Андреев, Бунин, Телешов, я, Чехов, Вересаев, Полнер, Поссе и еще несколько личностей. Он должен выйти в свет в январе. Размер — около 20 л. Цена 1 р. 50. Литературно-художественный и публицистический, с иллюстрациями. Скирмунт предлагает денег на издание. Но — мне это не очень нравится. Я бы желал, чтоб это было делом ‘Знания’.
Боже мой, как хотелось бы видеть Вас и говорить с Вами. Я чувствую, что Вы, читая все это, качаете головой и вообще — не одобряете. А я — не умею говорить серьезно о деле, т. е. — писать серьезно не умею. Мне все кажется, что это не я пишу. А говорить — я могу, и очень убедительно. Иногда, ночью, я начинаю говорить сам с собой и — знаете? — ужасно ловко выходит! Серьезно.
Вы знаете: я напишу цикл драм. Это — факт. Одну — быт интеллигенции. Куча людей без идеалов, и вдруг! — среди них один — с идеалом! Злоба, треск, вой, грохот. Другую — городской, полуинтеллигентный — рабочий — пролетариат. Совершенно нецензурная вещь. Третью — деревня. Эта и удастся и пойдет. Понимаете: сектант-мистик, сектант-рационалист, деревня — косная, деревня — грамотная, мышьяк, снохач, кулак, зверство, тьма, и в ней — огненные искры стремления к новой жизни. Еще одну: босяки. Татарин, еврей, актер, хозяйка ночлежного дома, воры, сыщик, проститутки. Это будет страшно. У меня уже готовы планы, я вижу — лица, фигуры, слышу голоса, речи, мотивы действий — ясны, все ясно! Жаль — у меня две руки и одна голова. В этой голове все путается, в ней — шумит, как на ярмарке, порою все скатывается в один клубок, скипается в одну бесформенную груду, становится мне тогда тошно, досадно, сердце давит мысль о том, что не успеешь, а я хочу успеть. Здоровая, славная штука — жизнь! Вы чувствуете это?
Страшно хочу, чтоб Вы скорее прочитали пьесу и сказали мне о ней откровенно — что это? Она не нравится мне, да! Но я знаю теперь, в чем дело! Я это поймал! Я теперь слажу!
Ужасно, страстно хочется говорить с Вами, видеть Вас! Чорт бы их побрал, все дела Ваши, т. е. — мои! Они Вам — якорь на шее, но Вы не хотите сказать этого мне, Вы слишком великодушны. И это — нехорошо, знаете! Обнимаю Вас, очень!
Пожалуйста, дайте Ал[ександру] Иван[овичу] денег охотно. Он очень чуткий человек.

А. Пе[шков]

168
Ф. И. ШАЛЯПИНУ

Между 13 и 21 октября [26 октября и 8 ноября] 1901, Н.-Новгород.

Славный мой друг!

Спасибо за хлопоты обо мне! Не забудь о карточках для меня.
Пристально слежу — по газетам — за тобой, горжусь и радуюсь. Страшно приятно было читать о твоем триумфе в ‘Псковитянке’ и досадно, что не могу я видеть тебя на сцене в этой роли. Если действительно пустят в Ялту — всеми правдами и неправдами постараюсь остаться хоть на сутки в Москве, чтобы видеть тебя. Очень хочется!
Меня здесь очень прижимает полиция. Но это пустяки вс.
Деньги тебе возвратит Художественный театр, как только цензура пропустит мою пьесу.
Пока — до свидания. О дне выезда из Нижнего сообщу тебе. Можно ли ожидать, что ты в пост будешь в Ялте? Все мои семейные и приятели кланяются тебе низко.

А. Пешков

Сообщи подробности, о письме Святополка.

169
А. П. ЧЕХОВУ

Между 23 и 28 октября [5 и 10 ноября] 1901, Н.-Новгород.

Спасибо за письмо, Антон Павлович!

Я очень обрадовался, когда прочитал его, и особенно ужасно доволен Вашими указаниями! Дело в том, видите ли, что пьеса мне не нравится, совсем не нравится, но до Вашего письма я не понимал — почему? — а только чувствовал, что она — груба и неуклюжа.
А теперь я вижу, что действительно Тетерев слишком много занимает места, Елена — мало, Нил — испорчен резонерством. А хуже всех — старик. Он — ужасно нехорош, так что мне даже стыдно за него.
Но — вскорости я увижу Вас! Мне разрешили жить до апреля в Крыму — кроме Ялты. Выезжаю отсюда около 10-го числа и поселюсь где-нибудь в Алупке или между ею и Ялтой. Буду — потихоньку от начальства — приезжать к Вам, буду — так рад видеть Вас! Я, знаете, устал очень за это время и рад отдохнуть. Затеваю еще пьесу.
Написал Ярцеву письмо с просьбой подыскать мне какую-нибудь квартиру, заканчиваю здесь хвои делишки, распродаю имущество и — еду!
А пока — всего доброго Вам, всего хорошего! Писать не буду больше, потому что голова у меня болит и в ней какая-то путаница.
Крепко жму руку. Поклонитесь всем знакомым.

А. Пешков

170
В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ ‘С.-ПЕТЕРБУРГСКИЕ ВЕДОМОСТИ’

28 или 29 октября [10 или 11 ноября] 1901, Н.-Новгород.

Письмо в редакцию.

Очень прошу напечатать нижеследующее:
1. В 10-й книге журнала ‘Вестник всемирной истории’ помещена заметка без подписи, под заглавием ‘Нашим новым читателям’, а в заметке этой, между прочим, сказано: ‘Мы надеемся дать окончание одного беллетристического произведения…’ и т. д.
Ко мне письменно и лично обращаются бывшие читатели ‘Жизни’ с запросами, не идет ли в этой заметке речь о конце повести моей ‘Трое’.
Я не имею возможности отвечать на письма каждому в отдельности и потому отвечаю печатно: нет, речь идет, очевидно, не о моей повести, — представитель журнала г. Головинский обращался ко мне с предложением дать окончание ‘Троих’ ‘Вестнику всемирной истории’, но я ответил, что не могу исполнить его желание.
2. Я получил также с десяток писем по поводу книжки ‘Максим Горький. Афоризмы и парадоксы’. Авторы писем упрекают меня в том, что я выпускаю на книжный рынок книги, не имеющие никакого литературного значения.
Считаю нужным заявить, что книга, возбудившая вполне справедливое негодование моих корреспондентов, составлена и напечатана без моего ведома лицом, мне неизвестным. Составитель книги приписал мне взгляды и мнения моих героев. Думаю, что на книгах подобного рода должно стоять имя составителя.
3. Жалуются и негодуют также на то, что разные господа переделывают мои рассказы в драмы, а я это разрешаю.
Каюсь: однажды — года полтора тому назад — я разрешил кому-то — забыл, кому именно, — переделать в драму мой рассказ о Фоме Гордееве. Но и в этом случае отклоняю от себя всякую ответственность за достоинства переделки. Обращалось ко мне еще несколько лиц, в том числе г. Евдокимов, но разрешения никому я не давал. Считаю, что, разрешив однажды переделку ‘Фомы Гордеева’ в драму, я тем самым совершил непростительную ошибку, так как полагаю, что подобных переделок не должно быть и что право каждого автора говорить с публикой в той форме, в какой он находит это удобным, должно быть признаваемо неприкосновенным.
Просил бы другие газеты перепечатать это мое объяснение с публикой.

М. Горький

171
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

28 или 29 октября [10 или 11 ноября] 1901, Н.-Новгород.

Вот я сочинил объяснение с публикой, чорт ее возьми! Как Вы, дорогой друг, посмотрите на это?
Меня, знаете, ругают, а мне кажется — незаслуженно. Если Вы, подумав, найдете, что мое письмо в ‘Пет[ербургские] вед[омости]’ уместно, — будьте добры, пошлите его в редакцию.
Приехал А[лександр] И[ванович], рассказал кое-что о Вас, это хорошо. Рассказал он также о А[лександр]е И[вановн]е Поссе, живет, дескать, она плохо, тесно. Это — нехорошо. Не окажется ли возможным помочь ей как-либо? Не будет ли удобно платить ей р(ублей] по 50 в месяц, до возвращения Володьки? Право. А то, знаете, как-то неловко. Он и сам, очевидно, не сладко живет, ибо очень уж хвалебно пишет в ‘Кур[ьере]’ о вегетарианстве. Вегетарианство хорошая штука — для беззубых, а у него, сколько помню, зубов — множество. Думаю, что он увлекается этим делом невольно. Милый Вы мой человек, подумайте об А[лексан]дре Ив[ановн]е. Не следует ли отдать ей те марки, которые обещает прислать Кассирер?
Собираюсь ехать в Крым и с огромным удовольствием продаю свое имущество. Столы, стулья, стулья, стулья! Одних стульев — 23! Столов тоже, кажется, 23. Оставлю только один старинный стол кремонской работы, с мозаикой. Старинные книги — в библиотеку, вещи — в городской музей, у меня не останется ничего, кроме жены и ребят, которых я тоже желал бы поместить в музей. Знаете — писателю не надо иметь семью — это факт. Жаль, что писатель обыкновенно не во-время сознает это, ей-богу, жаль! Вы много работаете, оттого что не женаты, вот что-с!
Перед отъездом отсюда я открою здесь, в Миллионной улице, клуб для босяков, устроенный по моей инициативе хорошим человеком Д. В. Сироткиным. Славное это будет дельце, дяденька!
Провожать меня хотят довольно демонстративно: устраивают обед — что не весьма мне приятно, — подносят издание лубочных картин Ровинского и еще какие-то штуки. Это хорошо, потому что оппозиционно, но это может быть и нехорошо, ибо я во время обеда могу сказать такую штуку, что мои чествователи, пожалуй, подавятся от неожиданности. Попытаюсь однако воздержаться, ибо, хотя не люблю людей, но — жалею их. Тяжело говорить правду, когда она не поднимает человека, а унижает его. Хорошо говорить правду, когда она вызывает ненависть. Лучшее искусство — искусство раздражать людей, и с этой точки зрения — хорошо быть блохой, зубной болью, всем, что, вызывая у человека бессонницу, заставляет его думать.
Знаете — если мое письмо в ‘Петербургские] ведомости]’ будет напечатано, я буду доволен. Я буду рад причинить неприятность г. Головинскому, он такой чистенький! Не люблю чистеньких.
Сто раз я писал Вам о том, что хочется видеть Вас. Вы — почему не отвечаете? Я думаю, что Вы сердитесь на меня.

До свидания.
А. Пеш[ков]

Давайте в наш ‘[Нижегородский] листок’ объявления о вновь выходящих книгах? Ей-богу!
Я написал рассказ, размером большой и по содержанию неважный. Он появится сразу в трех газетах: ‘Ниж[егородском] лист[ке]’, ‘Самар[ской] газ[ете]’ и ‘Курьере’. Конвенция! Я ли не деловой мальчик, чорт меня проглоти?
Посылаю 3 акта драмы, а четвертого еще не имею.
Но, — я спрашивал Вас, — что окажет Кассирер? И как отнесется к этому поступку Феофанов? Что напишет Одарченко?
Жду письма от Вас, хотя знаю, что Вам не только писать, а даже умываться некогда, что Вы прямо с постели уходите в Эрмитаж, Публичную библиотеку и пр. места, где я очень хотел бы быть. Тяжело Вам, должно быть.
Выезжаю 7-го ноября. Хлопочу — остаться в Москве дня 3—4.

172
К. С. СТАНИСЛАВСКОМУ

До 7 [20] ноября 1901, Н.-Новгород.

Уважаемый Константин Сергеевич!

7-го числа ноября я выезжаю из Нижнего в Ялту, 8-го буду в Москве и попытаюсь остаться в ней на недельку, если позволит полиция. Вы не можете ли подействовать на нее в желательном смысле?
Сейчас я занят делами по горло — продаю имущество, заканчиваю здесь все мои дела и вообще целые дни — как в кипятке варюсь. Дать какие-либо указания по поводу пьесы — решительно не могу. Валяйте, как бог на душу положит. За отзыв о пьесе — спасибо.
Было бы очень желательно остаться в Москве и поговорить о пьесе. Но — это зависит от Трепова. Вы можете, в случае разговора с ним, дать мое честное слово ему, что, сколько бы времени я ни прожил в М[оскве], в публичных местах и на улицах меня не увидят. Я буду ходить по улицам ночью, закутавшись в широкий плащ и с маской на лице. В церкви, театры и прочие места — совсем не буду являться.
Крепко жму руку и всем кланяюсь.
А. Пешков

173
A. A. ГУСЕВУ

7 [20] ноября 1901, Н.-Новгород.

А. А. Гусеву.

От Вас я — этого не ожидал.
Мне кажется, Вы дурно, неверно поняли себя.
Подумайте, подумайте! Обидой Вашей на меня ведь Вы себя унижаете! Как Вы не поняли — давно уже — что никогда на Вас я не смотрел как на пешку, что никогда, ничем Вы не дали и не могли мне дать право — презирать? — ненавидеть Вас, как ненавижу я множество людей.
На Вас я всегда смотрел как на личность, как на человека, который медленно, но верно и упрямо работает тому, во что верит, и верит, что работа — не только труд и обязанность, но и удовольствие.
Часто, говоря с Вами, я видел на Вашем лице и в глазах ясную мысль: когда труд — удовольствие, жизнь — хороша.
И Вы, пс правды, такая славная, крупная собака, ищущая свободы, Вы принимаете себе то, что брошено свиньям!
Стыдились бы!
И — не Вы Одинокий, коли так, а — опять-таки — я.
Вы думаете, это я извиняюсь пред Вами? Нет, никогда не извинялся ни пред кем.
Но, если я уважаю кого-либо, я говорю — ты ошибся, подумай. Нет, как Вы могли принять себе то, что — не Вам и оскорбляет Вас?
Вот это мне — обидно, да!
А за письмо Ваше — спасибо!
Оно — великолепно. И я просил бы Вас позволить мне напечатать его в ‘Листке’.

Крепко жму руку.
А. Пешков

174
В. А. ПОССЕ

Ноябрь, после 14 [27], 1901, Олеиз.

Очень рад был получить вести о тебе, скучаю я о твоей милой роже. Ехать лечиться заграницу — считаю преждевременным. Нездоровье мое не особенно сильно, а погода здесь, право, недурная, и я думаю год или даже два подождать с переездом в Италию. Из Нижнего я уехал 7-го ноября с большой помпой. Задавали мне ужины, читали адреса, делали подношения, точно артисту, а в заключение — устроили на вокзале демонстрацию с пением ‘Марсельезы’ и всякой всячины в этом стиле. Полиция была очень смущена и благоразумно бездействовала. Проводив меня, демонстранты с вокзала отправились пешком в город, прошли по всему нижнему базару, по всей Б. Покровке, всю дорогу пели и на площади около думы говорили речи, принятые публикой очень сочувственно. Народу было около 400. По дороге в Москву я узнал, что и в этом городе готовится встреча, а так как я боялся, что подобная штука преградит мне дорогу в город, — в котором мне необходимо было прожить дня три-четыре, —то и слез с поезда на станции Обираловка в расчете, что демонстранты, не дождавшись меня, разойдутся. Поступил глупо, ибо на Рогожской поезд, в котором я ехал из Обир[аловки], был остановлен жандармами, в мой вагон явился ротмистр Петерсон и спросил меня — куда я еду? ‘В Крым’. — ‘Нет, в Москву’. — ‘Т. е. в Крым через Москву’. — ‘Вы не имеете права ехать через Москву’. — ‘Это вздор, другого пути нет’. — ‘Вы не имеете права въезда в Москву’. — ‘Чепуха, у меня маршрут через Москву’. — ‘Я уверяю вас, что не могу допустить посещения вами Москвы’. — ‘Каким образом сделаете вы это?’ Он пожимает плечами и указывает мне на окно вагона. Смотрю — на станции масса полиции, жандармов. ‘Вы арестуете меня?’ — ‘Да’. — ‘Ваши полномочия?’ — ‘Я имею словесное приказание’. — ‘Ну, что ж? Вы, конечно, арестуете меня и без приказания, если вам вздумается, но только будьте добры сообщить вашему начальству, что оно действует неумно, кроме того, что беззаконно’. Тут меня, раба божия, взяли, отвели в толпе жандармов в пустой вагон второго класса, поставили к дверям его по два стража, со мной посадили офицера и — отправили с нарочито составленным поездом в г. Подольск, не завозя в Москву.
Когда меня вели по станционному двору, какие-то люди, видимо, рабочие, кланялись мне, большая толпа народа стояла молча и угрюмо, видимо, недоумевая — что такое творится?
‘Видите,— сказал я жандарму, — как вы содействуете росту моей популярности? Разве это в ваших интересах? Вы поступили бы гораздо умнее, если б дали мне орден или сделали губернатором, это погубило бы меня в глазах публики’. Он засмеялся и сказал: ‘Знаете, я тоже не считаю этого задержания… остроумным’.
Жена в это время была отведена в трактир на Рогожской и там ожидала поезда в Москву. Сидя в трактире, она видела, как на Рогожскую пришла большая толпа демонстрантов с адресом и большим портретом Л. Толстого, предназначенным к подношению мне. Пошумев и узнав, что меня увезли куда-то, они возвратились в Москву, а вслед за тем со всех дворов высыпала масса полиции и последовала за ними. Обошлось, как и в Нижнем, без драк и арестов.
Впрочем, в Нижнем 9-го ноября арестована курсистка Богуш за то, что в театре, во время спектакля, крикнула публике о моем задержании, 11-го в Нижнем, в театре же, была вновь маленькая манифестация. Шла пьеса Гауптмана ‘Перед восходом солнца’. Когда Лот в разговоре с Еленой начал перечислять ‘несправедливости’, с галерки кто-то закричал: ‘Несправедливо выслали Гор[ького]!’ Раздались дружные аплодисменты — чему? Вообще Нижний вел и ведет себя прекрасно. Ну, еду дальше. Везде на вокзалах масса жан[дармов] и пол[иции]. В Харькове — мне предложили не выходить из вагона на вокзал. Я вышел. Вокзал — пуст. Пол[иции] — куча. Пред вокзалом — большая толпа студентов и публики, пол[иция] не пускает ее. Крик, шум, кого-то, говорят, арестовали. Поезд трогается. Час ночи, темно. И вдруг мы с Пятницким, стоя на площадке вагона, слышим над нами, во тьме, могучий, сочный такой, знаешь, боевой рев. Оказывается, что железный мост, перекинутый через станционный двор, весь усыпан публикой, она кричит, махает шапками — это было хорошо, дружище! Мост — высоко над поездом, и крик был такой бурный, дружный, бодрый.
Все сие рассказывается тебе, товарищ, не ради возвеличения Горького в твоих глазах, а во свидетельство настроения, которым все более проникается лучшая часть русской публики. Будируют всюду и при всяком удобной случае, иногда даже смешно будируют. Одни лишь бедняжки либералы чувствуют себя неважно. Скверное у них положение! От ‘эпохи великих реформ’ с каждым днем понемножку отламывается, введение магистрата в Питере и Москве свидетельствует о серьезном намерении начальства окончательно облагодетельствовать Русь, и у либералов — совершенно ускользает почва из-под ног. Охранять им — нечего. Остается одно: или, примиряясь с фактами, отходить направо, или же — не мириться и идти — налево. Быть же либералом уже невозможно, нет средины! Они, несчастные, мечутся из стороны в сторону и говорят о необходимости конституции. (Есть слухи, что будто бы питерское начальство тоже бы не прочь дать плохонькую конституцию, но не видит — кому можно ее дать? И действительно — кроме Стаховича — некому.) В ответ на их мечты и платонические желания им говорят: ‘Валяйте, просите!’ — ‘А вы?’ — ‘А мы — посмотрим, что вам дадут’. — ‘Вы как будто враждебно относитесь к нам?’ — ‘Безразлично, ибо вы — бессильны. А когда вам дадут хоть 1/1000 конституции, — вы схватитесь за этот призрак — станете консерваторами, усилите престиж начальства и — будете нашими врагами’. Они этого не любят, злятся, топорщатся, и все сильнее растет их желание получить конституцию.
Более серьезно, чем либ[ералы], заняты вопросом о ‘ней’ старообрядцы. Пока они предполагают хлопотать об автономной церкви с представителями в синоде. Некто из их числа написал любопытный проект о необходимости учреждения ‘министерства вероисповеданий’ и устранения свят, синода. Вообще в этой области творится очень много любопытного и даже такого, что уже совсем невероятно. Ты, впрочем, знаешь, что Русь-матушка привыкла издавна жить слухами, а не делом.
В Питере гг. Мережковский с женой, Розанов, Меньшиков, Скворцов — известный прохвост из миссионеров православия, редакт{ор] ‘Миссионер[ского] обозрения’ — и наш друг Миролюбов затевают некое религиозное общество. Так как ты тоже однажды писал мне, что ‘без религии жить нельзя’, то я считаю долгом товарища известить тебя о затее сей достопочтенной компании юродивых и жуликов, дабы ты, душечка, понял, кому именно без религии нельзя жить. Очень прошу тебя отметить в сердце твоем тот факт, что по нынешним дням склонность и религии сильно растет и что основателями религиозных о-в являются всегда либо прохвосты и мерзавцы, либо безличные, а то юродивые людишки. В Москве основано теософическое о-во гг. Батюшковым и Философовым. Г. С. Петров сотрудничает в сытинском ‘Русском слове’ под псевдонимом ‘Русский’ и очень восхваляет ‘Русское о-во’, основанное Грингмутом — Комаровым — Сувориным.
А. П. Чехов пишет какую-то большую вещь и говорит мне: ‘Чувствую, что теперь нужно писать не так, не о том, а как-то иначе, о чем-то другом, для кого-то другого, строгого и честного’.
Полагает, что в России ежегодно, потом ежемесячно, потом еженедельно будут драться на улицах и лет через десять — пятнадцать додерутся до конституции. Путь не быстрый, но единственно верный и прямой. Вообще А. П. очень много говорит о конституции, и ты, зная его, разумеется, поймешь, о чем это свидетельствует. Вообще — знамения, вс знамения, всюду знамения. Очень интересное время. Гора — пыжится, топорщится, — посмотрим, какова будет новорожденная мышь. Познакомился с Бальмонтом. Дьявольски интересен и талантлив этот неврастеник! Настраиваю его на демократический лад, ибо — жить здесь скучно.
Я очень проиграл, забравшись сюда, нужно было ехать в Вятку, Вологду, Пермь — куда-нибудь в город. Здесь я пока чувствую себя не у дел, за штатом, что после довольно бурно прожитого лета — утомительно и обидно. Пиши мне на Ялту, доктору Леониду Валентиновичу Средину. Без передачи. Пришли Средину какую-нибудь одну — две — хорошую фотографию Борнемауса, не наклеенную и небольшую. Ты повергнешь его этим в восторг, а мне облегчишь кое-что. Если тебе понадобятся деньги для себя — спроси у Пятницкого. А для других надобностей — я буду хлопотать.
До свидания, товарищ.
Тороплюсь кончить, ибо уезжает она.
Твой друг верный.

175
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

Между 19 и 24 ноября 12 и 7 декабря] 1901, Олеиз.

Олеиз, No 1.

Дорогой дяденька!

Посылаю Вам письмо Голанта, на которое я не отвечал и не отвечу. Рассказа не дам, некогда. Чирикову написал. Редактирую Скитальца. Жить здесь — скучно, а потому приходится работать.
Ну-с, дело с изданием рассказов еврейских беллетристов — налаживается и сильно подвинулось вперед. Только — вот что: переводчики, иллюстраторы и авторы интересуются вопросом о вознаграждении, а это как раз один из тех вопросов, решать которые я не призван. Не согласитесь ли Вы, дорогой, поговорить с В. П. Потемкиным, редактором сборника? Если да, я его пришлю к Вам. Вот, чорт побери, когда сказывается это нелепое запрещение въезда в Москву! Будь я там, мы с Потемкиным все бы выяснили. Мне хочется, чтобы сборник вышел под фирмой ‘Знания’ — что Вы скажете на это?
Художественную часть сборника принимает на себя некто Лилиен, живущий в Берлине и мечтающий о возрождении национального еврейского искусства. Его рисунки к книге ‘Juda’ произвели сенсацию даже среди антисемитов, как мне сообщают. Книгу эту я скоро получу и пришлю Вам посмотреть, если хотите.
План сборника таков:
1. Мое предисловие — несколько скромных ругательств.
2. Краткий очерк изящной еврейской литературы.
3. Рассказы и стихи еврейских авторов, иллюстрированные еврейскими художниками.
Гарно {Хорошо (укр.). — Ред.}?
Миленький дяденька! Очень возможно, что этот сборник будет лучшим моим дельцем, если только я не увязну в технических подробностях, коих — боюсь.
Если Вы, дорогой друг, не откажетесь поговорить с Потемкиным, телеграфируйте Средину, когда можете принять Потемкина, а я телеграфирую ему в Москву, и он тотчас же явится к Вам.
Сборник должен быть не менее 25 листов, — я думаю, — а продаваться не дороже 1 р. 50 к., полагаю. Хорошая бумага, художественная обложка.
О пьесе — ни слуха, ни духа. Пишу [Немировичу-]Данченке, чтоб он выслал мне четвертый акт немедленно. Пришлю тотчас же, как только получу.
Ну, пока до свидания?
Да, вот что: мне стало известно, что Бунин снова явится в компании ‘Скорпионов’, коя затевает еще альманах. Скажу по совести — это меня отнюдь не радует. Я все думаю — следует ли ‘Знанию’ ставить свою марку на произведениях индифферентных людей? Хорошо пахнут ‘Антоновские яблоки’ — да!— но — они пахнут отнюдь не демократично, — не правда ли?
К этому соображению примешивается еще и следующее: когда я напишу ‘К ней’, — Бунин и еще многие другие люди будут очень недовольны мною, хотя я имен их и не упомяну. Возможно даже, что они будут возражать мне, — ибо я намерен наступить им, голубчикам, на хвостики.
Ловко ли. заключать союз, — путем издания рассказов, — а потом — в зубы?
Ах, Бунин! И хочется, и колется, и эстетика болит, и логика не велит!
Скажите Ваше решающее слово, друг мой добрый и умный! Против ‘Гайаваты’ ничего не имею, но рассказы — смущают.
Итак — до свидания!
Сердечное, горячее спасибо Вам за то, что проводили меня до Ялты! Славные дни провел я с Вами.
Кланяются Вам Средины и Григорий Ярцев, обиженный Вами.
Кстати — его спрашивают телеграммой из Питера, не позволит ли он пользоваться снимками с его картин для какого-то издания по ботанике. Спрашивает некий переводчик, фамилия коего на Г — Гейст, Густль, Гинц, что-то в этом роде. Ярцев просил узнать у Вас телеграммой, не тот ли это переводчик, который работает для Вашей книги?

Крепко жму руку.
А. Пешков

176
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

Не позднее 1 [14] декабря 1901, Олеиз.

Дорогой друг!

Я совершенно не понимаю, что могу отвечать авторам прилагаемых писем? Г-жа Можайская прислала 100 р., я их истратил тотчас же, но желал бы ей возвратить, ибо не понимаю — за что она мне платит. За свой труд? Сие — пакостно. Будьте добры, возвратите ей деньги и сообщите, что она женщина — явное дело — неумная. Будкевич? Странная фигура! Живет на архиерейском подворье, зовется — Аполлинария. Я не решаюсь говорить с ней. А что могу сказать г. Семенову?
Засим прилагаю письмо Яворской и письмо Головинского, почитайте. Будучи у меня в Ниж[нем], Голов[инский] сообщил мне, что переделка Евдокимова совершена им, Евдок[имовым], под редакцией кн. Барятинского. Я промолчал. Более ни слова о ‘Фоме [Гордееве]’ не было сказано, — по крайней мере, я не помню никакого разговора по этому поводу. Но если б я дал Гол[овинскому] разрешение,— то, думаю, помнил бы это. Не мог дать. Вообще этот Головинский — что-то евдокимистое.
Сейчас жену вызвали на дачу хозяев, и там Ярцев по телефону передал ей содержание телеграммы из Киева от жены моего старого товарища Николая Захаровича Васильева: ‘Николай сегодня ночью умер, нечаянно отравившись’. Вы не можете представить себе, как это неожиданно и обидно, больно, скверно. Это был редкий, оригинальный парень, страстно влюбленный в свою науку — химию. Я знал его с 16 лет, мы любили друг друга, мы жили душа в душу и — разделенные огромными расстояниями — оба всегда шли нога в ногу. Чудная душа это была. Крепкий, правдивый, суровый человек. Как обухом по голове, оглушила меня эта весть, и хоть я привык к неожиданностям, редко удивляюсь и ничего не боюсь, — но холод в сердце и темно в голове.
Особенно же нехорошо это потому, что я сам давно был убежден в том, что Николай отравится, не однажды говорил это ему, говорил жене своей и его — чорт бы меня побрал! И потом — мне кажется, что это не ‘нечаянно’.
Жена завтра едет в Киев и привезет оттуда сюда жену и троих детей Николая. Чорт побери смерть, науку, политехникумы и всю эту чепуху. Т. е. — я до такой степени зол и раздражен этой смертью — ненужной, нелепой. У Средина старуха-мать умирает и — не может умереть. Ей 82 г., она хочет смерти, зовет ее, ждет, у нее воспаление легких — а она не умирает! А тут — здоровый, умный, славный человек — если действительно нечаянно.
Ну, я не буду больше писать, ибо чувствую, что стал глуп и как-то — смят, скомкан.

А. Пеш[ков]

177
Н. Д. ТЕЛЕШОВУ

1 или 2 [14 или 15] декабря 1901, Олеиз.

Разумеется, милый друг, Николай Дмитриевич, я согласен! С искренним удовольствием отдаю рассказ, и — по совести должен сказать тебе — великолепное ты дело задумал! Честь твоему сердцу, честь уму! Очень хороший ты человек, ей-богу!
Вот что: заголовок рассказа надо изменить так: ‘Преступники’. Хорошо бы в этот сборник ‘Кирилку’ запустить, — как ты полагаешь? Только — боязно, не пропустит цензура для такого сборника.
Засим: проси у Е. Н. Чирикова рассказ ‘Свинья’ и еще что-нибудь, напр., ‘Недород кормов’ или ‘Хлеб везут’. У Андреева — ‘В Сабурове’ или, иначе, ‘Курносый’. Можно ‘Бегемота’, при условии, если Леонид согласится сделать этот рассказ менее сладким.
Нельзя ли привлечь Серафимовича? Не даст ли Бунин ‘Кастрюка’?
А впрочем — действуй, сам понимаешь, что надо.
А — у кого издавать? Мой крепкий совет — валяйте у ‘Знания’. Константин Петров Пятницкий обделал бы все это дешево и хорошо. А главное — фирма. Важно, чтобы это издание не проглотили разные книгорыночные крокодилы, вроде Сытина и К0. Если книжка выйдет у ‘Знания’, я поручусь за то, что она пойдет в деревню через земские склады, а не будет служить источником дохода для тех книжников, которые ныне собираются раздавить земские склады тяжестью своих толстых мошон.
Крепко жму руку, товарищ!
Всем кланяюсь, Шаляпину — тоже. Бывает он у тебя?
Собрались бы вы, ребята, сюда однажды, право!

А. Пешков

178
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

3 или 4 [16 или 17] декабря 1901, Олеиз.

Сейчас прочитал ‘Трое’. Знаете — это хорошая книга, несмотря на длинноты, повторения и множество других недостатков, хорошая книга! Читая ее, я с грустью думал, что, если бы такую книгу я мог прочесть пятнадцать лет тому назад, — это избавило бы меня от многих мучений мысли, столь же тяжелых, сколько излишних.
А теперь я думаю: если б можно было продавать эту книгу по гривеннику!
Знаю, что по поводу ее печать и сытая публика будет говорить о падении таланта, порче языка и т. д. Прекрасно! Очень хорошо, ибо — достаточно сочинять ‘изящную словесность’, столь любезную сердцам скучающих мещан и мещанок. Я думаю, что обязанность порядочного писателя — быть писателем неприятным публике, а высшее искусство — суть искусство раздражать людей.
Получил письмо от Скитальца. Ужасно обрадовался. Стихи его все еще не получил, но скоро получу.
Посылаю письмо Хапгуд, а зачем? Неизвестно.
Головинский осаждает меня письмами, в коих доказывает, что я ‘нравственно обязан’ идти сотрудничать в ‘В[естник] в[семирной] истории’, ибо туда — ‘все’ пошли, а Поссе где-то отозвался о журнале одобрительно. Я к Головинскому не пойду, ибо — ничего хорошего от него не ожидаю. В Москве затевается тоже журнал — ‘Правда’. Дело — в руках прис[яжного] повер[енного] Муравьева. Спрашивали меня, как составить компанию сотрудников. Рекомендовал: Поссе, Сатурина, Коврова, Чирикова, Андреева, Скитальца, Вересаева, Серафимовича, Шестова, Богучарского. Славная компания!
Море шумит. Однообразно оно и глупо. Оно — как вс здесь — занимается пустяками, обтачивает красивые камешки. Вы увидите, что это и бесполезно и не достойно такой силы, как сила моря.
Впечатление смерти Николы, как заноза в сердце. Глупая смерть для такого, как он.
Сейчас получил с почты книги и конверты. Спасибо. Пришлите еще 10 ‘Троих’.
Получил ‘Фому’ нью-йоркского в переводе Бернштейна. Смешно, ибо иллюстрировано. Три иллюстрации: на одной Игнат душит какого-то лысого патера, — видно, это сцена в трактире с дьяконом. На другой — молодой католический патер же в сутане тащит из воды какую-то белую бабу. Видно, Фома и Саша. Игнат — страшен. Третий листок — ‘Бурлаки’ Репина. На кой они чорт понадобились? Недоумеваю.
В ‘Песне о Бур[евестнике]’ — ошибка, очень скверная: вместо ‘поют и пляшут волны к высоте’ напечатано: ‘е высоте’. Странно, — как они туда вскочили?
И надо не ‘пляшут’, а ‘рвутся к высоте’.
Впрочем — я пришлю Вам экземпляр ‘Троих’ с поправками.
Сейчас получил телеграмму от жены: ‘Едем прекрасно’. Ну, и хорошо!

А. Пеш[ков]

179
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

Середина [конец] декабря 1901, Олеиз.

Посылаю 4-й акт. Наконец, получил его — вчера!— после десятка писем с просьбой о высылке.
Ну вот, пошлите его Шольцу. А о времени, когда пьеса будет поставлена, — мне ничего неведомо.
Когда Вы, друже, поедете сюда, я попрошу Вас — привезите экземпляр пьесы, напечатанный на машине. А то у меня нет ее.
Сердечное спасибо за письмо о Головинском. Был у меня на-днях еще один гусь — Арабажин. Это — явный лжец или — лгун, — как лучше? Предлагал мне очень много хорошего и — между прочим — издание газеты под таким заголовком: ‘Газета М. Горького’ — понимаете? — вроде меньшиковских писем к ближним. Цель и направление газеты — травля либералов, а во имя чего? — секрет Арабажина.
По совести сказать, он произвел столь мутное впечатление, что, слушая его, я невольно думал о людях с фамилией на Г. Привозил он также свою переделку ‘Фомы’ и просил у меня письменного разрешения поставить ее. Столь удивительная твердость его характера повергла меня в состояние нравственной каталепсии, и я даже поправил ему одну фразу в его сочинении. Письменного разрешения, однако, не дал, чему — удивляюсь, ей-богу!
Я очень жду Вас. Булгаков, в Киеве, говорил жене, что будто Вы покупаете ‘Науч[ное] обозр[ение]’. Жена — удивилась. Булгаков сообщил, что он будет редактором сего журнала. Жена еще удивилась, и — по простоте души — спросила: ‘А Поссе?’ Булгак[ов] заявил: ‘Я и Поссе — несовместимы в одном журнале’. Это очень скромно и хорошо сказано. И это — верно сказано. Умница он, Булгаков! Сразу видит, что Владимир не может пойти рядом с автором умилительной, трогательной и блестящей маслом лекции ‘о Иване Карамазове как философском типе’.
Л[ев] Н[иколаевич] — поправился. ‘Жиловат — не изорвется!’ Великолепная это фигура! Нам нужно будет жить лет сто, — а может, и больше — доследующего Льва.
Относительно Андреева — я согласен: том первый, цена 1 р. Так! Чириков пишет прекрасные письма и все благодарит меня за то, что отговорил его от 4-го тома. Как с Буниным? Впрочем, на вопросы Вы будете отвечать лично, а потому я вопросов не ставлю.
Крепко жму руку.

А. Пеш[ков]

Жена кланяется, зовет Вас сюда. Все остальные — тоже ждут с уверенностью.

180
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

22 или 23 декабря 1901 [4 или 5 января 1902], Олеиз.

Господин хороший и дорогой друг души моей растрепанной!
Я — в унынии. Но — об этом после, сначала о деле.
1. В повести Скитальца ‘Сквозь строй’ отец, умирая, говорит: ‘Лети, душа!’ Сие — невозможно. Ибо, во-первых, в стихотворении того же Скитальца ‘Колокольчики’ есть восклицание: ‘Эх, лети, душа…’, а во-вторых, в повести Горького ‘Трое’ герой Илья, разбивая башку о стену, кричит: ‘Лети, душа!’ Сей массовый полет душ может вызвать у критиков и читателей основательное убеждение в том, что Горький подражает Скитальцу и наоборот. А так как сие восклицание принадлежит мне, Пешкову, и Скиталец спер его у меня, то дважды употреблять его — в стихах и прозе — Скитальцу не надлежит. А потому пусть умирающий старик скажет: ‘Вот и вс!’, или ‘Ну, кончено!’, или ‘Дошел!’, или… и т. д.
2. Пришлите мне обязательно корректуры стихов Скитальца.
3. Приезжайте, чорт Вас задави!
4. С ужасом и отвращением, но, кажется, я должен буду прочитать всего Горького от строки до строки, все 100 000 000 000 000 листов, написанные им, будь он проклят!
5. Убедительно прошу Вас вложить 15 000 руб. прибыли от третьего издания в мой пай, дабы у меня пай был 20, а то все денежки я промотаю.
6. Стою за издание 40 000 по 1 р. Но если количество издания удешевляет стоимость книги, то я предложил бы издать 50 000 по 1 р. на более дорогой — т. е. крепкой — бумаге.
7. Непременно приезжайте.
8. Потемкин будет у Вас после того, когда кончит переговоры с иллюстратором.
9. Максим захворал.
10. Л. Толстой написал две великолепные штучки и пишет третью, скоро кончит. И по этому поводу Вы должны быть здесь.
11. Чехов нездоров. Кровохарканье, обильное. Вот он, этот Ваш гнилой юг!
12. Я — успешно бездельничаю. За два месяца не написал ни строчки. И за 20 не напишу здесь.
13. Везут с пристани по набережной в Ялте воз сукна в кипах. Усталая лошадь остановилась, к возу подошел старик-нищий, пощупал сукно пальцами, постоял, посмотрел на сукно глазами знатока… И, отойдя в сторону, сказал какому-то равнодушному оборванцу:
— Сукнецо-то дрянное.
— Тебе что? — спросил оборванец.
— Гнилое сукнецо! — повторил старик.
— Не ты носить будешь!
— Это верно… дак я хошь обругаю!
Славный старичина, ей-богу! Но мне почему-то показалось, что он — не нищий, а просто — переодетый критик. Критик — он совсем, как этот нищий: чувствует, что не про него писано, ‘дак хоть’ ругается.
14. Уф! Я — в унынии. Чувствую, что Головинский, съест меня. Сожрет! Эвося, какую он реляцию сочинил!
К Вам зайдет Берлин, будьте добры, покажите ему письмо Головинского, в котором он меня считает ‘нравственно обязанным’ и угрожает, что, если я не пойду к нему, то тем самым выброшу товарищей на улицу. И передайте Берлину прилагаемое письмо.
Пока — до свидания!
Крепко жму руку.

А. Пешков

Вы приедете или нет?
Ей-богу, это очень важно!

181
ШОЛОМУ-АЛЕЙХЕМУ (РАБИНОВИЧУ С. Н.)

Вторая половина декабря 1901 [январь 1902], Олеиз.

Милостивый государь
Соломон Наумович!

В целях ознакомления русской публики с еврейской жаргонной литературой мною, вместе с компанией лиц, издавших, наверное, известный Вам сборник ‘Помощь’, предпринято издание сборника рассказов еврейских авторов. Доход с издания, — если таковой окажется,— будет употреблен в пользу евреев западных губерний.
Прошу Вас об участии в сборнике. Форму участия Вашего, как и вознаграждение за труд, будьте любезны определить сами.
Просил бы ответить на это письмо по адресу: Москва, Петровские линии, 2, О. Б. Гольдовскому.

Свидетельствую мое почтение.
М. Горький

182
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

23 или 30 декабря 1901 [5 или 12 января 1902], Олеиз.

Получил Вашу телеграмму. Как жаль, что Вы не можете приехать на праздники!
Посылаю сказку Скитальца, нахожу, что ее нужно затискать в книжку.
Послал в ‘Курьер’ его новый — очень ценный — очерк ‘Рыцарь’ и хорошее стихотворение. Андреев перешлет это Вам, если Фейгин, по трусости, откажется печатать.
Если Петров будет просить денег — не давайте много. Просит 100 — дайте 25—50. Он получил с ‘М[ира] б[ожьего]’ недавно.
Написал Андрееву о втором издании в том смысле, как Вы писали мне: добавить 5—6 листов, цена 1 р., поставить — том первый. Из рассказов, Вам известных, в книжку ничего не пойдет, — Леонид слишком талантлив, Для того, чтобы мы его баловали. Войдут новые рассказы: ‘Набат’, ‘Бунт на корабле’, ‘Мысль’, ‘Бездна’, ‘Старый студент’. Все это я скоро получу, просмотрю и пришлю Вам.
‘Газетный лист’ Скитальца поставьте после ‘За тюремной стеной’, ‘Рыцаря’ — перед ‘Некрасива песнь моя’.
Что скажете Вы о моем распределении рассказов и стихов Скитальца? Согласны?
Сегодня у меня был Толстой, он снова ходит пешком, пришел из Гаспры версты за две. Очень нахваливал Леонида и меня за первую половину ‘Троих’, а о второй сказал, что ‘это анархизм, злой и жесткий’.
Получил письмо от В[ладимира], сообщает, что в Англии скоро начнет выходить новый Magazine ‘The Life’, что в переводе на русский язык, кажется, будет звучать так: ‘Жизнь’. Не одобряю. Зовет меня лечиться. Нет, пока не поеду. Вы не намерены писать в Англию? Мне советуют скорее продавать право издания рассказов. Опять-таки — нет. Особенно теперь, ввиду предположенного дешевого издания, с которым хорошо бы поторопиться — ибо — все мы ходим под богом.
Здоровье мое — слабо. Есть признаки, кои позволяют мне думать, что чортовы коховские палочки вновь собираются напасть на меня.
Будете писать, сообщите поточнее время, когда я могу Вас увидеть здесь. Это очень важно для меня.
Пока — до свидания!

А. П.

183
А. П. ЧЕХОВУ

Между 28 и 31 декабря 1901 [10 и 13 января 1902], Олеиз.

Дорогой Антон Павлович!

Читали ‘Волшебный фонарь’ Ганейзера в ‘Пет[ербургских] вед[омостях]’ от 25? Удивительно нелепо и пошло, никогда, за всю жизнь не читывал подобной ерунды. Чувствую в ней что-то нехорошее — но не могу понять — что?
Послушайте: Вам с Марьей Павловной нельзя приехать в Олеиз встречать Новый год? Ночуете здесь, устроим Вас хорошо, покойно. Будет у меня Миролюбов петь, Алексин, Магит, Балабан, Гольденвейзер, Средины, Ярцевы и — больше никого.
Приезжайте, если это возможно, закутайтесь хорошенько и валяйте. Если да — сообщите в Олеиз по телефону.
Кланяюсь Вашей маме, а Марии Павловне передайте записочку.

А. Пешков

184
В. С. МИРОЛЮБОВУ

Декабрь 1901, Олеиз.

Спасибо, брат, за присланную книгу и за интересное письмо.
Поведение Мережковского еще один — и, право, лишний! — раз подтверждает мое мнение о нем. Это жулик, это — маленькая, умная бестия. Речами о боге, о Христе он хочет добиться каких-нибудь благ жизни, чего-нибудь для удовлетворения честолюбивой своей душонки. Ты увидишь! Не верь ему, и, если он зажжет себя, облив маслом, — будет гореть и славить бога, — все равно! — не верь! Это он для того сделает, чтобы говорили о нем, чтобы памятник поставили ему. Геростратишко! А помни, что Геростратишке все равно чем прославиться, он не только храм сожжет, он и Христа предаст.
Посмотрел бы я на всех этих искателей бога, с которыми ты возишься! Думаю, что все это — людишки, принявшиеся бога-то искать от стыда пред собой за пустоту своей жизни или от страха перед противоречиями ее. Видят они, что человека все тяжелее давит произвол свиней, упоенных властью, видят, что человек невыносимо страдает около них, совести в них — этой русской, блудливой и трусливой, как воображение онаниста, совести — немного есть, и вот люди, не имея силы и храбрости смело встать на защиту попранного властью человеческого права жить, свободно перестраивая порядки жизни,— люди эти лицемерно уходят в уголок, где спокойно рассуждают о Христе. Кто верует — тот не рассуждает, рассуждает тот, кто хочет прожить поспокойнее, поосторожнее. Рассуждают, душечка, больше из чувства самосохранения, а по нынешним временам рассуждают только одни сукины дети, потому что хорошим-то людям и наедине с самими собой — рассуждать не дозволено.
На тебя среди них я смотрю так: ты — наказание, уготованное им за ложь и лицемерие, в твоей прямой и искренней душе уже теперь должно зреть возмущение против их. Ты не должен и не можешь выносить такие выходки, как выходка Мережковского.
‘Стало быть, нечего и рассуждать’, — сказали тебе он и попы, когда ты признал, что Т[олстой] Христа богом не считает. Ты не умел возразить им. Но — будет час, и, ей-богу, ты скажешь им что-нибудь вроде этого: ‘Сволочи! Да разве в том дело, кто Христос? Что вы виляете трусливыми, собачьими хвостами? Что лжете, лакеи изуверов и насильников? Суть в том — соединимо ли учение Христа — бога или человека,— которого вы любите, по словам вашим, — с тою жизнью, которой живете, с тем порядком, которому вы рабски служите, с тем угнетением человека, которое вы — не споря против него — утверждаете? Где установил ваш Христос, чтоб человек на человеке верхом ездил, а вы везущего, озверевшего от усталости кроткому терпению учили? И для чего Христос вам, если есть полицейский? И для чего вам церковь как дисциплинарное учреждение для воспитания угнетенных, если есть казаки, которые могут избить и перестрелять их, угнетенных-то, в случае, коли они заартачатся’.
Сказав что-нибудь в этом роде, ты дай две-три хороших плюхи наиболее ревностным христианам, вроде Митьки Мережковского, и — уходи к своему огромному делу, которое скорее даст тебе покой душевный, чем разговоры с прелюбодеями и трусами страха жизни ради. Крепко жму руку!

Твой А. Пешков

Ан[тону] Пав[ловичу] сказал. Он — обещает скоро. Я тоже, наверное, подтяну себя поскорости.

185
Б. А. ЛАЗАРЕВСКОМУ

Не ранее 12 [25] ноября — декабрь 1901, Ялта.

Г. Борису Лазаревскому.

Вы спрашиваете — найдется ли такая фирма, которая издала бы Ваши рассказы, как следует?
Как я могу это знать? Никаких отношений с книгоиздательскими фирмами я не имею — кроме ‘Знания’. Но эта фирма не возьмется за издание Ваших рассказов, ибо тем задачам, которые она преследует, Ваши произведения не отвечают.
Стоят ли Ваши рассказы того, чтобы их выкупить у старого издателя?
Не берусь решить этот вопрос, решить его можете только Вы сами. Считаю нужным указать на то, что сами Вы определяете Ваши рассказы, собранные в книжке, как ‘кислые’.
С В. Г. Короленкой я не переписываюсь и писать ему по поводу Вашего рассказа — не буду. Относительно Горбунова — я не понял, что именно нужно мне сделать? Запросить его, почему рассказ Ваш до сей поры не вышел? Удобнее сделать это Вам непосредственно.
Литературный фонд издает только те произведения, доход с которых поступает, по воле автора, в его пользу, т. е. в пользу фонда.
За присланную книжку — спасибо. Рассказы, напечатанные в газете, возвращаю. Я прочитал их и советую Вам от души — не торопитесь выпускать Ваши вещи отдельным изданием. Еще успеете сделать это. Три года газетной работы — не великий искус для человека, который — как Вы говорите — любит литературу.

А. Пешков

186
К. С. СТАНИСЛАВСКОМУ и М. П. ЛИЛИНОЙ

Конец 1901 — начало 1902.

Дорогой Константин Сергеевич!

Ваши ‘наблюдения’ — мне очень ценны, ей-богу! Вы и здесь — тонкий художник. Знаете, когда-нибудь, приехав в Москву, я отниму у Вас. целый день, чтоб поговорить с Вами. Ужасно много в Вашей душе чего-то крепкого, горячо любящего.
Люблю людей, которые любят жизнь! Я часто повторяю это.
Спасибо за ‘наблюдения’. Если Вас не затруднит — набрасывайте и впредь, — можно? А я — искренно благодарить Вас буду за них.
Всего доброго, всего хорошего!

А. Пешков

Письма наши разошлись. Прекрасно, я рад еще раз написать Вам хоть [не]множко.
Мое мнение о Вас, Мария Петровна, такое, что Вы — редкая артистка, и никогда я не видал никого, кто умел бы так изумительно изображать девушек нежных, любящих раз на всю жизнь, девушек чистых и кротких,— так, как это делаете Вы. Вот и все. Думаю, что для такой игры нужно иметь прекрасное сердце.
Хвораем. Кланяемся.
Всего Вам доброго!

А. Пешков

187
М. Г. ЯРЦЕВОЙ

Между 1899 и 1902.

Марья Григорьевна!

Хотя — какая Вы Марья? Да еще и Григорьевна? Просто Вы девчурочка очень хорошей души, но совсем маленькая. Впрочем — дело не в этом. Будем говорить о стихах. Когда я первый раз увидел Ваше лицо — я сказал себе — она пишет стихи, да, и она будет писать хорошие стихи. Не ошибся. Ничуть не удивился, когда Львов дал мне Ваши стихотворения. Видите — какой я жулик? То-то!
Стихи Ваши читал внимательно — насколько мог при головной боли и шуме адском вокруг меня. Должен Вам сказать, что переводы у Вас хуже своих стихов, а в личных Ваших стихах резко чувствуется недостаток знакомства с русским языком и с техникой версификации. Вам необходимо много работать над формой, необходимо обязательно — почему? Потому, что Вы должны писать. У Вас есть то, что зовется искрой божией, есть чувство красоты, есть чуткость зрения и слуха, а главное — хорошая, вдумчивая душа. Нужно писать — понимаете? Нужно много, серьезно работать над собой, над своим образованием. Я очень рекомендую для знакомства с русским языком читать сказки русские, былины, сборники песен, библию, классиков. Читайте Афанасьева, Киреевского, Рыбникова, Киршу Данилова, Аксакова, Тургенева, Чехова. Кое-что покажется Вам скучновато — читайте! Вникайте в прелесть простонародной речи, в строение фразы в песне, сказке, в псалтыре, в песне песней Соломона. Вы увидите тут поразительное богатство образов, меткость сравнений, простоту — чарующую силой, изумительную красоту определений. Вникайте в творчество народное — это здорово, как свежая вода ключей горных, подземных, сладких струй. Держитесь ближе к народному языку, ищите простоты, краткости, здоровой силы, которая создает образ двумя, тремя словами. Опасайтесь интеллигентности. Читая Антона Павловича, наслаждайтесь языком, вникайте в его магическое уменье говорить кратко и сильно — но настроению его не поддавайтесь — боже Вас упаси! Не верь ни одному писателю, если сам хочешь писать,— это закон! Знайте вот что — Вы маленькая девочка, а жизнь — вся пред Вами! Не запоминайте чужих слов — особенно интеллигентных — теперь это кислые, это затхлые, это бескровные слова. Не пишите на чистых страницах Вашего сердца чужими словами — ничего, никогда! Прислушивайтесь к самой себе внимательно, всегда внимательно, дабы безошибочно знать — кто это говорит? Вы, Ярцева, или это сидит уже в Вашей душе Тургенев, Байрон, Чехов, Гейне?.. И ежели это они — вон их гоните. Вон-с! Обязательно. Кто дерзает быть писателем — должен быть всегда и беспредельно искренним. Кто хочет быть писателем — должен найти в себе — себя — непременно! Почему? А потому, видите, что все мы — Вы, я, Ваш отец, Средин, Толька — определенные личности, которых вторично уже не будет. Люди сходны только внешне — и чем глубже каждый понимает себя самого, тем яснее выступают пред другими его самобытные черты. Чуете? Теперь — задача искусства? Оно, по-моему, имеет душой своей стремление воплотить в словах, красках, звуках все то, что есть лучшего в Вашей душе, все то, что самое ценное в человеке,— благородное, гордое, красивое. Оно изображает пошлое и грубое для посмеяния, для уничтожения и делает это, ставя рядом с пошлым — красивое, рядом с низким — благородное, рядом с грубым — нежное. Ваше понимание жизни — столь же ценно для меня, как и понимание Чехова, Шекспира, Шопенгауэра. Так же и Вы относитесь к людям — всех уважайте, но — не соглашайтесь ни с кем. Это — лучше. Берегите, берегите себя от чуждых Вам настроений, раз Вы хотите писать, а не пересказывать чужие слова.
Писать же — Вы можете. Таково мое убеждение. Может быть, оно ошибочно, чорт его знает! Писать Вы можете. Потому-то я и отнесся так строго к Вашим стихам, перечеркав их. Вы можете писать лучше, Вы должны лучше писать, а потому жалеть Вас нечего. Понимаете? Ну, вот. Гражданские темы — оставьте в стороне пока, рано Вам это, рано. Пишите пейзажики, маленькие пейзажики, какие писали Тютчев, Фет или Лермонтов, ‘Ночевала тучка золотая’ — помните? Пишите, как завещал Некрасов — ‘чтобы словам было тесно, мыслям просторно’. Помните у Майкова ‘Весну’? ‘Голубенький, нежный, подснежник цветок’. Восемь строчек — 16 слов и полная картина. Вот Вы и попробуйте. У Вас ‘Боже, когда под лучами заката’ — хорошо сделано! Это можно напечатать в любом журнале, но предварительно Вы там поправьте вторую строфу. Печатать я Вам не советую однако. Погодите, потерпите, успеете. Научитесь хорошенько сначала. Не показывайте Ваших стихов многим,— люди вообще грубоваты,— могут смутить Вас похвалами, гримасами, советами. Слушайте всего больше саму себя и работайте, работайте, работайте! Изучайте язык, форму. И, разумеется, смотрите на людей, на жизнь, на горы, море, цветы, камни, пыль, грязь — на все! Думайте! Думайте! Всего хорошего Вам, всего хорошего!
Отцам, матерям, знакомым — мой полновесный поклон. Работаю, как каторжник. Не учитесь писать так вот, ‘как каторжник’ — это скверно! Вообще избегайте одинаковых слов, звуков, слогов на близком расстоянии.

А. Пешков

188
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

6 или 7 [19 или 20] января 1902, Олеиз.

1902, No 1.
Обещаюсь и клянусь нумеровать письма в этом году. Ибо — боюсь, что Вы их — не все получаете. Будьте добры сообщить вот о чем:
1. Как мы решили насчет Бунина? Издается?
2. Что Скиталец? Вы ни словечка не сообщили мне о правильности или неправильности распределения рассказов. При сем посылаю его новое стихотворение. Если найдете нужным включить его — поместите где-нибудь в начале. ‘Рыцарь’ — вещь характерная, но — уж очень плохо написано. Не лучше ли оставить его в стороне от книжки? По поводу ‘Сквозь строй’ Лев Николаич сказал: ‘Талант, большой талант. Но — жаль! — слишком начитался русских журналов. И от этого его рассказ похож на корзину кухарки, возвращающейся с базара: апельсин лежит рядом с бараниной, лавровый лист с коробкой ваксы. Дичь, овощи, посуда — все перемешано и одно другим пропахло. А — талант! На отца он наврал,— не было у него такого отца’.
Против сего отзыва я возразил заявлением, что, несмотря на огромные труды, потраченные мною в целях поучения Скитальца от разных книг, он, Скиталец, по лености своей и по упрямству лени, труды мои отверг и никогда ни одной книги до конца не мог прочитать, анафема!
Л[ев] Н[иколаевич] хохотал и дразнил меня всячески, и со смехом уверял, что хоть лопни я — а конституции не будет. Я же возражал — будет! Продолжайте лишь Вы Ваше дело, а мы — поможем. Ныне он снова болен, все теми ж перебоями изгоревшего сердца.
3. А что — получили Вы четвертый акт? Сообщите. Пьеса — репетируется. Распределение ролей — прекрасное. Идет — в феврале.
Дурак Амфи[театров] написал в 3 No ‘России’ чорт знает что о ‘Знании’. Читали?
Болванище Ганейзер изобразил меня и Чехова в ‘Пет[ербургских] вед[омостях]’ от 25 или 1-го. Не помню. Глупо, скучно.
В ‘Моск[овских] вед[омостях]’ статья Басаргина о ‘Троих’, озаглавлена — ‘Бесстыдная проповедь цинизма’. Здорово! Доказано, что я — ‘радикально невежествен’.
Видеть Вас здесь—очень нужно. Ибо — во-первых — Чехов желал бы найти путь к разрыву с [А. Ф.] Марксом. Не покажете ли Вы договора кому-либо из хороших адвокатов? Не нарушается ли договор фактом продажи дела? — если факт этот — факт? Графиня Толстая жаждет говорить с Вами об изданиях соч[инений] Л[ьва] Н[иколаевича].
Я — буду говорить о многом. Мне до чортиков жаль Антона Павлова! Деньги он все прожил, писать—не хочется, ибо — противно же работать на Маркса.
Да! Однажды я провозгласил такой догмат: ‘Писатель должен быть жесток’. Нужно прибавить к этому: ‘и умен’.
Здесь — снег. И это так нелепо, так карикатурно и скучно! Снег — на кипарисах! Это похоже на старуху лет семидесяти в подвенечном платье,
4. Что Андреев? Списались Вы с ним по вопросу о втором издании? Мне он не пишет, очевидно, все еще женится. Аванс под второе издание просил?
5. Пошлите в Академию художеств Илье Яковлевичу Гинцбургу, скульптору, 100 р. Это для того, чтобы он выслал мне статуэтку Льва Николаевича]. Пошлите от М. Горького. Пожалуйста, ибо, если Вы этого не сочините,— Л[ев] Н[иколаевич] сам сделает, чего я не хочу по некоторым основательным соображениям. Христа ради!
Когда Вы приедете? До смерти моей или уже после похорон?
Сообщите об этом.

Ваш А. Пеш[ков]

В[ладимиру] письмо послали? Письмо 15 о Голов[инском] получил. Чорт с ним!

189
К. С. СТАНИСЛАВСКОМУ

Начало [середина] января 1902, Олеиз.

Уважаемый Константин Сергеевич!

По словам Антона Павловича — начались репетиции мсей пьесы. Будьте добры принять к сведению мой взгляд на действующих лиц.
Главными фигурами являются — Нил и Поля. Они оба мало говорят — что поделаешь! — больше говорить им нельзя.
Нил — человек спокойно уверенный в своей силе и в свеем праве перестраивать жизнь и все ее порядки по его, Нилову, разумению. А его разумение истекает из здорового, бодрого чувства любви к жизни, недостатки которой вызывают в душе его лишь одно чувство — страстное желание уничтожить их. Он, рабочий человек, знает, что жизнь тяжела, трагична, но все же — лучше ее нет ничего, а она должна и может быть исправлена, перестроена его волей, сообразно его желаниям. Он — всегда спокоен, жесты его округлы, не резки, а грациозны, ибо в каждый из них он влагает силы — по инстинкту, не больше и не меньше того, сколько следует. Раздражаясь, он говорит твердо, отчетливо,— как топором рубит. Его возмущение, его гнев — все в нем здорово, крепко, а не — нервно и резко. Он быстро успокаивается, но никогда — не уступает.
Поля — скромна, проста и способна на всякое геройство без фраз, без рисовки. Полюбит — раз на всю жизнь, поверит — тоже. Говорить — не умеет, немножко конфузится, заикается, но — коли говорит, так уж верит в правду слов своих, готова сказать их всюду, всем и все вынести за них.
Тетерев — хотел быть героем, но — жизнь его одолела, смяла, и он ее ненавидит за это. Считая себя богато одаренным — относится к людям свысока. Из всех окружающих его — уважает только Нила, понимая, что этого — не сломишь. На Шишкина смотрит как на хорошего ребенка — с доброй улыбкой. Мещан — воистину ненавидит, считая их — совершенно справедливо — врагами свободно думающих и чувствующих людей, губителями жизни. Неуклюж, и этим даже рисуется.
Перчихин и Елена — люди родственные. Оба живут не мудрствуя лукаво, умея находить и смысл и наслаждение в самом процессе жизни. Оба — инстинктивно склонны более к хорошему, чем — дурному. Елена любит быть дрожжами, она ясно, весело улыбается, у нее множество живых жестов, она любит, чтобы за ней ухаживали, чтобы жизнь вокруг ее — кипела радостью, пенилась смехом. Любит Петра из жалости, т. е. даже и не любит, но хочет заразить его счастьем жизни, хочет, чтоб он смеялся. Считает делом чести рассмешить, развеселить покойника, если он сопротивляется, готова ради этого лечь с ним рядом в гроб. Курит тоненькие папироски, умеет хорошо одеться, хотя и дешево. Перчихин — слаб. Понимая, что, ежели жизнь всосет его в глубь себя, она сделает с ним все, что захочет, он, с откровенной хитростью, обходит ее краешком и ухмыляется — надул, дескать, что, взяла?
Акул[ина] Иван[овна] — вся в любви к детям и мужу, вся в желании видеть всех окружающих любящими друг друга, кроткими, сытыми. Часто шмыгает носом и все покачивает головой. Суетлива, пугается шума.
Старик — в нелепом, раздражающем душу положении. Жил чорт знает сколько времени, работал не покладая рук, мошенничал для усиления результатов работы и — вдруг видит, что все это зря! Не стоило, пожалуй! Не для кого. Дети — решительно не удались. И жизнь начинает его страшить своим смыслом, которого он не понимает. Говоря, он разрезает воздух ладонью руки, как ножом — поднимет руку к лицу и от носа, не сгибая локтя, движением одной кисти — разрежет воздух. Движения медленны.
Петр — хочет жить спокойно, вне обязанностей к людям, но, чувствуя, что жить так — недостойно человека, ищет оправдания себе, не находит, раздражается. Найдет он нужные оправдания своего отношения к людям или не найдет — все равно! —он будет мещанином, таким же крохобором, как его отец, не столь сильным и работоспособным, как отец, но более умным и хитрым. Елену любит потому, что чувствует в ней смелость, т. е. то, чего в нем нет, и, разумеется, потому еще, что она красива, кажется доступной, а — не дается. В пьесе он — несчастный парнишка, после, в жизни, будет жалким жуликом, дешевеньким адвокатишкой, без таланта, гласным думы, из тех, которые первыми предлагают послать благодарственную телеграмму министру внутренних дел по тому поводу, что господин градской голова благополучно излечился от завалов в кишках. Нервозен.
Татьяна — хочет жить, но не имеет ни силы, ни смелости и убеждает себя, что жизнь — нехороша, жить — не стоит. Понимает, что в сердце Нила хватило бы энергии противостоять напору несчастий и на ее долю, но — увы! Издергала себя до того, что не способна ни к добру, ни ко злу, не может ревновать, не может даже упрекать. Говорит колкости извиняющимся тоном. Очень несчастна. Возбуждает однако не столько жалость и участие к ней, сколько… что-то другое, еще менее ценное.
Шишкин — славный парень. Прямодушная оглобля эдакая. Что думает, то и говорит. Рожа — широкая, здоровая, движения — неуклюжи, стул возьмет — с треском. Ногами задевает за все, кроме потолка. Костюм —не только небрежен, но и в дырочках.
Цветаева — большие, хорошие глаза, резковата. Одета просто. Ловко щелкает пальцами. Задумываясь, сильно хмурит лоб.
Если Нила будете играть Вы, это будет превосходно. Кроме Вас — никого не вижу. Судьбинин еще. Но я его не знаю и не могу судить, каков он может явиться в этой роли.
Засим, очень Вас прошу: попросите гг. артистов, занятых в этой пьесе, сняться в костюмах, по ролям, каждый на отдельной карточке, и снимите декорацию. Все сие — за мой счет, пожалуйста. Мне нужны снимки для иллюстрированного издания пьесы. Очень прошу!
Затеял еще пьесу. Босяцкую. Действующих лиц — человек 20. Очень любопытно — что выйдет.
Крепко жму Вашу руку и руку талантливой супружницы Вашей. А всем остальным — кланяюсь.

А. Пешков

А что — в цензуре пьеса была? Сообщите.
А также — когда думаете ставить? Жена моя собирается на первое представление, так ей это любопытно.
И еще: говорят, в продаже имеется Ваш бронзовый бюст в Штокмане — правда? Обязательно скажите.

А. Пешков

190
В. С. МИРОЛЮБОВУ

Начало [середина] января 1902, Олеиз.

Мой большущий и свирепый человек!

В эту стычку с тобой я искренно и прочно полюбил твою славную, смущенную жизнью, жаждущую бога душу. Хорошо, что мы поругались, мне это помогло понять тебя, Виктор Сергеевич. И я неописуемо рад, что вижу в жизни еще одного человека, на которого можно положиться, который ответит на искреннее — искренно и в большом деле, в трудной борьбе за лучшее в жизни — ни пред чем не спасует, не преклонится, а падет. Доброго здоровья, брат! Я же — дикий человек. Я—едва ли добрый человек,— слишком много били и оскорбляли душу мою, для того чтоб в ней сохранилось хорошее. Я, видишь ли, религиозное чувство, страсть в искании божества — понимаю, ценю, силу этой страсти — знаю. Творчеству ее — обновлением жизни мы будем обязаны, да, это так!
Но по натуре моей мне Исайя ближе Иеремии, мне дорог Никола Мирликийский за пощечину Арию и Христос — за бич, коим он торгашей изгнал из храма. Виктор Сергеич! Дружище — те христиане, что опрокидывали идолов и потом уже шли на костры и в цирки,— ценнее тех, что говорили: ‘не преклонюсь пред бесями!’ — и пассивно шли на смерть, оставляя идолов на пьедесталах. Родной мой! Жизнь — борьба, всегда борьба! Но не с собой, а за себя бороться надо. Нас — душат, нас хотят сделать холопами, мы — уже рабы, нам надо сбросить цепи и для того, чтоб свободно молиться и служить богу нашему. Это простые, железные цепи, и — разве не окованы мы ими? Над нами издеваются враги, кто они и чем сильны? Негодяи и мерзавцы, цинизм и нахальство — их сила. Мы уступаем им — почему? Они бессовестны и тем сильны, мы же избытком совести страдаем, и вот почему над нами властвуют они. Как буду я побеждать страсти мои, если они — одно оружие и должны быть отточены и обострены, ибо ими лишь побеждают?
Я вижу страсть в тебе и — рад! Ты — против себя идешь — мне это больно. Но — все-таки, все-таки — ты живой человек — вот что хорошо! Буду говорить откровенно: уделяй меньше времени себе, своим болям и настроениям, и — ей-богу! — от этого ты будешь более здоров и телесно и душевно. Не останавливайся над собой подолгу,— человек живой души и без дум над путями жизни придет к своему месту и делу, он — не заплутается, ибо душа его, его желание — его вечный маяк. У тебя есть огромное желание, оно ясно тебе, ты христианин больше, чем другие,— зачем тебе особенно долго и много всматриваться в глубь себя? Неизвестно, где хорошее и дурное в человеке,— а что — если дурное заложено в нем ниже, глубже хорошего?
Прости за все это письмо, не мне советовать. Я, впрочем, не советую, а лишь говорю. Я только радость мою и мой страх за тебя высказываю. Очень уж ты ломаешь себя,— думаю, что это для тебя столь же излишне, как и тяжело.
Заключаю тем, что от всей души говорю — как бы ты впредь ни относился ко мне и другим, я все равно навсегда люблю и уважаю Виктора Миролюбова, ибо не часто встречаешь людей искренно верующих,— что я теперь о тебе знаю,— и редки люди благородные и открытые, каков ты есть. До свиданья! Доброго здоровья! Крепко жму руку.

А. Пешков

191
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

Между 7 и 11 [20 и 24] января 1902, Олеиз.

No 2
Я глупо сделал, не оставив себе стихи Скитальца. Будь они у меня,— вероятно, мне удалось бы отшлифовать ‘Алмазы’. Присылайте корректуры, попробую еще. Не удастся — первым поставим ‘Колокол’. Это хорошо звучит. Последнее слово в деле оборудования Скитальцевой книги — за Вами. Должен сказать, что я в стихах — совершенный невежда — как и в грамматике, и как в логике еще. Ямб от хорея я не могу отличить, а об амфибрахии долгое время так полагал, что он — не форма стиха, а допотопное чудище, вроде ихтиозавра.
Вы, посылая корректуры, будьте добры, сделайте мне подробные указания, где и что неладно. А относительно лирики Степановой я держусь такого мнения, что для цельности представления о нем лирику-то всю целиком надо бы к чорту послать. Как Вы полагаете? ‘Дон-Кихот’ в рукописи лучше, чем в печати, ибо цензор несколько переделал его. В рукописи эта вещь названа ‘Рыцарь’. В ней есть идея, но я отнюдь не настаиваю на помещении ее в книжку. Знаю — плохо.
Ваше предположение, что книжка будет иметь успех,— очень радует меня. Очень, очень жажду этого успеха в публике, а если он будет сопровождаться неодобрением критики — я сгорю от восхищения!
Занимаюсь корректурой своих книг. Зело противно! ‘Не гоже псу возвращаться на блевотину свою’. Это сказал Л[ев] Н[иколаевич] единовременно со мною, и сие трогательное единодушие заставило нас обоих здорово хохотать. Но хохотали мы не как авгуры, нет! — а как люди, сами себя устыдившиеся. ‘Читаешь и видишь: сколько лишних слов, страниц, сколько чепухи! — говорит он. — Терпеть не могу читать сочинения Толстого!’ — ‘А я — Горького…’ — сознался искренно Ваш слуга. Многое из писаний моих я вырвал бы с корнем, но — поздно! Ибо, если публика увидит, что книжки стали тощи,— она закричит: ‘Обман! Караул! У соседа — толще!’
А наш общий друг, на Зеленом Эрине живущий, продолжает шпынять в меня раскаленными нетерпением посланиями. Зовет и… к смерти призывает. Он, видимо, вполне уверен, что мы с успехом можем затеять игру в Герцена — Бакунина. Тут есть маленькая ошибочка по существу, но это, конечно, пустяк и — почему не попробовать крепость головы и стены? И, разумеется, ‘плох тот солдат, который’ и т. д. Но — для кого все сие? Дело в том, что в данный момент в империи нашей есть две группы людей, нуждающихся в свободном слове, причем одна — нуждается только в слове, другая же еще и в примере. Первая — велика, разнообразна и ничем не связана во едино целое,— ни даже единством желаний. Она — по обыкновению впереди массы и — как всегда — вне потребностей народа, насущных его потребностей, ею все еще не сознанных. Она — умная. Нр — трусливая. Вот она, видя рост демократии, испугалась сего явления,— в коем для нее не должно бы быть неожиданности,— испугалась за культуру, которую демократ якобы не пощадит в случае победы его,— и ныне проповедует необходимость ‘аристократов духа’, идеализма и прочих штук. Если б Вы знали, как мне противен этот поворот назад, к самоусовершенствованию! Я не оговорился — это назад! Теперь — совершенный человек не нужен, нужен боец, рабочий, мститель. Совершенствоваться мы будем потом, когда сведем счеты. Другая часть интеллигенции ищет бога, за которым желала бы скрыть свою неспособность к жизни, страх пред ее противоречиями и т. д. Большинство — как всегда — ни бе, ни ме, ни кукареку, но, впрочем, вполне готово загрести жар чужими руками и проехать вперед на шее ближнего. Для этой интеллигенции — не стоит затевать ничего на Зеленом Эрине. Другая интеллигенция — только что вылупилась из яичка, находится в периоде отрочества, но уже инстинктивно чувствует, чего ей надо. У этой единство желаний — налицо, даже теперь, при слабом, сравнительно, развитии в ней сознания своих человеческих прав. Ее не приходится толкать вперед, а — надо удерживать, как сие ни обидно. И для нее гораздо важнее примеры, чем слова. Слова — она слышит всякие. Еще вчера ей говорили, что она — самое ценное, самое отрадное и могучее в жизни. Сегодня говорят, что ‘духовные вершины аристократической интеллигенции прошлого заключают в себе более высокие психические черты и в некоторых отношениях они ближе к будущему, чем буржуазно-демократическая интеллигенция] капиталистического века с ее духовной бедностью и антвидеалистическим духом’. Будучи грамотной, демократическая интеллигенция, читая сии строки,— гораздо более приложимые не к ней, а к буржуазной, первой группе,— принимает это догадливое красноречие на свой счет и — обижается. И — вправе обижаться. Но — если б она только обижалась — это еще ничего! А вот что скверно: во вчерашнем учителе она чувствует сегодня врага себе, изменника ее интересам. Для этой интеллигенции — нужны примеры стойкости, нужны доказательства к словам. Для нее, например, будет очень приятно и поучительно, если на ее глазах, на улице, во время драки с полицией, будет, между прочими, убит или искалечен М. Горький, и будет крайне обидно, гнусно и не педагогично, если то же лицо, сидя где-нибудь в заграничной келье под елью, начнет оттуда ‘пущать революцию’ во словесех, хотя бы, скажем примерно, и красноречивых. Вот оно дельце-то какое!
Нет, надо жить дома. Интересно и полезно дома жить.
Кстати, с ‘близостью к будущему духовных вершин аристокр[атической] интеллиг[енции]’ я могу согласиться… с маленькой оговорочкой. Ближе, вы говорите? Очень хорошо! Но — будьте любезны, убедите меня в том, что ‘будущее’ будет строиться именно по старым рецептам, что демократы,— люди, еще не жившие,— обязательно пойдут по издревле рекомендованным путям, что они не в силе выработать свою культуру, свое миропонимание,— прямо противоположное буржуазно-христианскому взгляду на дело жизни… взгляду, которого, кажется, и не существует как непререкаемой аксиомы. Сколько я понимаю — достопочтенные мудрецы, учившие о жизни, учили все более насчет способов, какими можно достичь в жизни сей покоя и уюта, но — не встречал я философов, которые решились бы доказать, что жизнь — радость, музыка, что труд — обязанность, отнюдь не веселая, и что только тогда жизнь хороша, когда труд — удовольствие. Почему-то, знаете, мне, еще со дней юности, казалось да и теперь кажется, что господа зиждители современной культуры всегда тянули, главным образом, одну ноту: трудись-терпи, выше головы не прыгнешь, бога — не познаешь. Очень может быть, что это верно. Но — если не верно? Если я терпеть — не хочу, трудиться буду лишь тогда, когда сумею найти в труде наслаждение, и — прыгну выше головы своей — создам себе развеликолепного бога — покровителя всех и вся, бога — источника радостей и веселия?
Человек — все может!
Простите великодушно! Я разъехался так по милости чорта Миролюбова. Вот богопротивная личность! Сначала я с ним крепко полаялся, а потом мы долгое время философили и дофилософились до того, что едва снова не разругались. В заключение он подарил мне великолепную палку… Очевидно — символический подарок. Думаю, что сей самой палкой о’ молча обязал меня корректировать его поведение. Нелепая фигура! Но — есть в нем достоинства… впрочем, было бы ужасно, если б столь огромное тело содержало в себе одни недостатки.
Перечитав письмо, вижу, что написано оно изумляюще скверно, запутано, шероховато и вообще — пакостно! Нет, видимо, философия не моя специальность! Вы простите за всю эту болтовню. Дело в том, что это место все сильнее болит у меня, все ярче вижу я разлад двух психических величин. Культурник-мещанин, осторожненький, гибкий, желающий купить на грош своего духа пятаков удобств для тела и души, и прямолинейный, героически настроенный демократ, преждевременно изготовивший свой лоб для удара о стену,— не уживаются они! Боюсь — они расходятся все дальше, боюсь, что там, где должно бы родиться уважение и доверие,— рождается ненависть, с одной стороны, боязнь — с другой. Вот в чем дело.
Бывают у меня разные людие, по преимуществу из простых. Бывают Толстые и другие разные. О господи!
Жду Вас, но, кажется,— не дождусь!
Получены телеграммы о деньгах. Спасибо. Но — не переводите на казначейство, ибо я обязан подпиской о невыезде из Олеиза без разрешения исправника, а просить таковое разрешение — довольно противно. Посылайте в Кореиз и на жену.
До свидания!
Все же в глубине души моей живет слабая надежда видеть Вас здесь.

А. Пешков

192
Н. Д. ТЕЛЕШОВУ

13 [26] января 1902, Олеиз.

Милый Николай Дмитриевич!

Забыл я — отвечал тебе на письмо твое о сборнике и Пятницком или — не отвечал? Дело в том, видишь ли, что У меня такая куча всевозможной переписки и такой беспорядок в башке, что я постоянно забываю во-время отвечать на деловые письма и этим часто побуждаю людей думать обо мне чорт знает как плохо. Ну, ладно, это пустяки.
Письмо твое послано мною Пятницкому с приличной случаю припиской. Посему, пожалуйста, подожди решать вопрос о месте издания сборника. ‘Знание’ может издать дешевле — это раз, лучше распространить — это два и три — самое главное! — фирма эта пользуется у публики и на рынке известным доверием. Ты пишешь, что больше к Пятницкому обращаться не сможешь. Ну, зачем же так много самолюбия в столь серьезном деле! Нужно тебе сказать, что Пятницкий один везет огромный воз — все дела ‘Знания’ — и страшно завален работой. Затем — письмо к нему могло и пропасть, последнее время это часто случается с письмами.
Переговоры с Пятницким я начну, а он тебе подробно ответит, если уже не ответил.
Затем — у меня к тебе огромная просьба, удовлетворив которую, ты окажешь мне крайне ценную услугу. Я прошу тебя — войди членом в Московское о-во содействия устройству общеобразовательных развлечений! Войди сам, введи жену — которой кланяюсь,— введи товарищей и вообще постарайся пополнить количество порядочных людей в этом обществе, делающем огромной важности дело. Тащи туда Голоушева, Андреева, Махалова, Белоусова — всех своих! — а жена твоя пусть тащит — своих.
Еще — я очень прошу тебя — познакомься с тов. председателя этого о-ва — Анной Васильевной Погожевой, женщиной очень интересной, умной — душой этого дела. Председатель — Скирмунт, ты его знаешь.
Будь добр — исполни эту просьбу! В о-ве ты нашел бы и для себя прекрасную, захватывающую душу, работу, если б, напр., поставил себе целью организовать литературные вечера в нем. Подумай!
Крепко жму твою руку.
Извини меня за молчание — если до этого письма я не писал тебе ответа на твое.

Твой А. Пешков

Пиши мне:
Кореиз, Таврич. губ.,
Олеиз,— жене.

193
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

13 [26] января 1902, Олеиз.

No 4.
Мудрый дяденька, суровый писатель длинных писем прямыми буквами! Кланяюсь Вам и благодарю Вас искренно, ибо Вы для меня — как отец, мать, как источник всякой практической и разной иной прозорливости и т. д., и, чорт Вас возьми, крепко Вас обнимаю, славная Вы моя душа!
Ай-Петри я не хочу покупать — пока. Это не уйдет от меня, надеюсь.
Я работаю — с увлечением — над сокращением М. Горького. Первый том — сократил немного. Сокращаю — пятый. Прикрашу Пашку, включу в его речи несколько — два-три — кратких стихотворения, а у Ильи и прочих поотнимаю излишек слов.
Нет,— искренно говорю Вам! — трудная это работа — проверка самого себя! Порою — на часок, на два — я даже превращаюсь в черного, как трубочист, пессимиста, и в башке у меня роятся тогда мысли, очень нелестные для М. Горького. Десять лет я печатаюсь, десять лет, сударь Вы мой!
Веду я грустно счет годам, и — дума тяготит мне душу,— что ничего я не разрушу и — ничего я не создам! А впрочем — мы еще посмотрим! И — еще попишем! Я не кокетничаю, нет! Шумит прибой волн морских, в душе рождаются новые мелодии — горит душа костром, перегорит — помрем! — а до той поры кое-что осветим, кое-кого погреем и — нагреем! Ей-богу! ‘На отчаянность пошел Ванька!’
Будьте Вы столь великодушны, ответьте на письмо Телешова к Вам по поводу сборника, затеянного им. Дело это — не дурнее, не вредное. Он, Тел[ешов], прислал мне сердитое письмо по поводу Вашего молчания. Его адрес: Москва, Чистые пруды, д. Тереховой, Никол[ай] Дмитр[иевич] Телешов. Пожалуйста, ответьте, очень прошу. Хотелось бы мне, чтобы этот сборник вышел под фирмой ‘Знания’, но пока я еще не знаю его содержания. Телешов дает хороший свой рассказ из ‘Жур[нала] для всех’, Андреев — ‘Курносого’, я — ‘Преступление’, Чириков — ‘Свинью’ и еще что-то. Еще будут Тимковский, Вересаев, Елпатьевский, кажется, Короленко, б[ыть] м[ожет], Чехов и многие другие.
С еврейским сборником — движется. Получил письмо от Рабиновича — звезды современной литературы на жаргоне, он берется редактировать сборник по 20 р. с листа, а за свои рассказы берет по 40. Это — благородно. Потемкин вступил в переговоры с художником Лилиеном,— оригинальный художничек! 12 листов избранных рассказов — есть уже.
Ну, пока всего Вам хорошего!
Хорошо живет город Нижний-Новгород! Во всю мочь скандалит! 6-го была там вечерка в Коммерческом] клубе. С эстрады кто-то что-то начал говорить, и такое, знаете, светлее, что распорядители вечерки нашли нужным потушить огни,— за ненадобностью. Раньше сего случая двадцать пять человеков погрузились во тьму, но скоро должны будут излезть снова на свет божий. А после этого — еще семеро прихворнули. Обыватели нижегородские жалуются — со смехом — на учащение неожиданных и не особенно приятных визитов и в ночные и в дневные часы. Повально визитируют.
А между тем — все идет своим порядком, и — провинциальная пресса действует — молодцом, чему прилагаю некие доказательства.
Руку жму и обнимаю.

А. П.

При сем прилагаю чудовищно хороший — по-моему — рассказ Леонида.

194
В. А. ПОССЕ

Январь 1902, Олеиз.

Ты, видимо, не получил моих писем или — получив их — плохо читал. Но пререканиями заниматься некогда ни мне, ни тебе, я думаю. Героические слова — тоже не советую говорить,— теперь у нас, ввиду обилия таких слов, они дешевы, а мне слушать их нет надобности, ибо они никогда ни в чем меня не убеждали. Вообще — не горячись, будь попроще, похладнокровнее — эдак-то больше сделаешь. Зачем нам с тобой фейерверки друг перед другом пущать?
Пойми — отсюда я тебе помогать не буду, к тебе поеду лишь тогда, когда окончательно потеряю возможность работать здесь. Вероятно, этого недолго ждать, к сожалению. Мое искреннейшее убеждение можно выразить так: если бы в данный момент некто Горький был убит где-нибудь во время уличной драки — этот факт был бы более полезен для так называемого русского общества, чем если б тот же Горький задумал играть в Герцена даже при условии успешного исполнения этой роли. Ты над этим подумай. И по’а — до поры до времени — оставь меня делать мое дело, а сам делай свое, памятуя твердо, что и твоя и моя дороги — обе к одному Риму ведут.
Возможно, что, когда ты получишь это письмо, Льва Толстого уже не будет в живых. Первый раз еще в России умирает такой великий человек, как Лев Толстой, и умирает он в момент очень высокого подъема духа в русском обществе. Положение его — Л[ьва] Т[олстого] — безнадежно.
Безнадежно и положение русского самодержавия, по словам сведущих лиц. Старик Ключевский, апологет А[лександра] III, на-днях сказал: ‘Поскольку я знаю русскую историю и историю вообще, я безошибочно могу сказать, что мы присутствуем при агонии самодержавия’.
Возможно, что старик ошибается, но не в этом дело.
Приезжал ко мне некто Л. Сказал, что от тебя. Я был с ним откровенен. Ты видишь — я везде откровенен и со всеми. Этот Л. сообщил мне о Свят.-Мирском. Напиши — правда?
Живу я — бойко. Много вижу разных людей из разных мест.
Пиши на жену и на другого доктора — помнишь?
В заключение должен сказать, что всей этой канители с перепиской между нами не было бы в том случае, если б ты немножко раньше поговорил со мной о деле, которое затеял, и на первых порах твоей жизни в Б[орнемаусе] — не присылал бы печальных писем с заявлениями о твоем стремлении воротиться назад. И как я тебя ни люблю, а должен сказать вот что: путаник ты, брат!
До свидания!

А. П.

195
В. В. ВЕРЕСАЕВУ

18 или 19 января [31 января или 1 февраля] 1902, Олеиз.

Мне хочется сказать Вам, дорогой Викентий Викентьевич, кое-что о той радости, которую вызвало у меня начало Вашей новой повести. Славная вещь!
Я прочитал с жадностью и по два раза сцены купанья и прогулки навстречу тучам. Здорово это, весело, бодро, возбуждает желание обнять Вас крепко, и — главное — своевременно это, как раз в пору, как раз Вы пишете о тех, о ком надо писать, для кого надо, и о том, о чем надо. Молодела — боевая, верующая, работающая — наверное, сумеет оценить Вас. Таня у Вас — превосходна! Сергей, Шеметов — все хороши!
Все растет и ширится жизнедеятельное настроение, все более заметно бодрости и веры в людях, и — хорошо живется на сей земле — ей-богу!
Вся задача литературы наших дней — повышать, возбуждать именно это настроение, а уж оно даст плоды, даст! Вы — верите, что даст?
До свидания! Очень хотелось бы повидать Вас!

А. Пешков

Кореиз, Таврич. губ.,
Олеиз, Екатерине Павловне Пешковой.

196
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

24 или 25 января [6 или 7 февраля] 1902, Олеиз.

Вы сказались — бессонные ночи, Вы сказались — душевные муки, Загораются злобою очи, Опускаются сильные руки!
Вы сказалися, жгучие слезы,
Что мочили мое изголовье!
Отлетели заветные грезы,
И сгорело былое здоровье!
Словно женщина — жизнь изменила,
И судьба надо мной насмеялась,
Много сил и надежд в сердце было,
А теперь их — немного осталось!
Все былое — как тень или пепел,
Я — как нива, побитая градом…
Никогда в моем прошлом я не пил
Капли счастья, не сдобренной ядом!
Переполнено сердце отравой,
И душа моя в траур одета,
Но кипит еще бурною лавой
В сердце жажда свободы и света!
Если это стихотворение Вы найдете возможным поместить — поместите No-ом 14. Можно отбросить последние восемь строчек. На место No 8 — ‘К ней’ — можно поставить ‘Пальму’, хотя она — не нравится мне как потому, что напоминает нечто, так и потому, что аналогична с ‘Утром зорька’. А главнее — потому, что нехорошо написана. Все стихи, кроме ‘Алмазов’, возвращаю. Я настроен ужасно дико и нелепо — решительно не могу заниматься упражнениями в версификации. ‘Алмазы’ все же попробую пошлифовать, может быть, удастся.
‘Рыцаря’ — решительно вон! Я перечитал и — устыдился увлечения моего. Нехорошо, грубо. Хотя — какая живая, какая богатая идея изобразить демократа рыцарем на зло Бердяевым, Струве и прочим объятым страхом за целость культуры жиденьким джентльменам.
‘К ней’ — во’. Вы правы — и это плохо. Относительно ‘Ну, товарищи’ — согласен. ‘Газетный лист’ — выше, между рассказами с пением,— хорошо!
Амф[итеатров] — фельетон — пошлость, плоское благерство. Думаю, что сей синьор тиснул эту штуку по такому расчету: была у них в ‘России’ помещена статья по поводу 25-летия служения в чинах Д. Сипяшна. Статья — лакейская. Пожелали — реабилитацию устроить себе в глазах публики. И — вот. Я рад, что Амф[итеатрова] послали в Иркутск, быть может, он там будет серьезнее. Он все же — талант, хотя грубый, для улицы, для мещанина.
Ну — действуйте! Какой Вы славный человек и как умеете, как любите труд!
Когда труд — удовольствие, жизнь — хороша! Я думаю — это верно? Но — не слишком ли Вы трудитесь? Вот вопрос! Ибо — когда труд — обязанность, жизнь — рабство.
До свидания!
Крепко жму руку.
Очень, очень жду Вас!

А. Пе[шков]

197
А. В. АМФИТЕАТРОВУ

24 февраля [9 марта] 1902, Кореиз.

Кореиз, 24 февр. 902.

Александр Валентинович!

С деньгами вышла канитель такого рода: послал я деньги эти в Петербург на Ваше имя, при письме, в котором просил прислать Ваши книги. Кто-то получил письмо и выслал мне книги наложенным платежом, а другой кто-то получил перевод и направил его Вам. Вот и все. Деньги эти Вы кому-нибудь отдайте,— какому-нибудь жигану,— пусть выпьет за Ваше здоровье. И на том разговор о рублях — покончим.
Вы позвольте мне посоветовать Вам — от души, поверьте! — не падайте духом! Такое настроение не гармонирует с большой, крепкой Вашей фигурой, которую знаю по портретам.
Не падайте духом, голубчик! Невозможно, чтобы Вас держали долго в этом Минусинске, уверен, что невозможно это! От недомоганий — можно оправиться, а работать — кто Вам мешает? Пишите книгу о Сибири, о Минусинске, о его — говорят — удивительном музее. Смотрите поспокойнее на Вашу ссылку — право же, беда невелика! И — опять говорю — долго это не продлится, говорю не только по внутреннему убеждению, но и потому, что слышал,— за Вас хлопочут в Питере.
Работайте, пока что, главное — чтобы человек был занят. Соберите в кучу Ваш талант и опыт и хорошим усилием воли пустите себя в дело.
Подумайте: ведь этот кавардак, происходящий в жизни русской наших дней, долго продлиться не может. И тем, что будут отливать на окраины России бунтующую русскую кровь .по каплям — ведь не исчерпают взволнованного моря этой крови. Зря только раздражают людей и этим раздражением — весьма возможно — создадут такую сумятицу взаимного непонимания и ожесточения, что, право же, лучше бы теперь же немножко отпустить вожжи. Не тот только силен, кто прет на рожон, но и тот, кто умеет отклонить удар его в сторону.
Глуп медведь, который сам всаживает в себя рогатину, и — Вы знаете — ненадолго хватает его сил для такого вредного занятия.
Вы, может, думаете: ‘Хорошо тебе, дяденька, рассуждать, сидя на южном-то берегу Крыма’. Нет, знаете, нехорошо. Я вообще терпеть не могу этого места, а теперь, живя в нем поневоле, ненавижу его всеми силами души. Каюсь, что не поехал жить в Арзамас, куда меня посылало начальство. Я — северянин, волгарь, и среди здешней декоративной природы мне — неудобно, как волкодаву в красивой конуре, на цепи. Я не хочу сказать, что поменялся бы с Вами местом жительства — зачем врать? — но искренно предпочитаю Крыму — Вятку. Да и в Ваши нынешние места попасть — не теряю надежды, зная внимание начальства к русскому писателю вообще и к моей персоне в том числе.
Не грустите же, товарищ, а лучше — затейте-ка работу! Единственное утешение для нашего брата — работать!
За все, что Вы писали обо мне,— сердечное спасибо, но, по-совести сказать, взгляд Ваш на меня мне кажется немножко гиперболичным. Вообще — поскольку знаю я Вас, журналиста,— в писаниях Ваших вижу некое преувеличение,— должно быть, физическая величина Ваша влияет на характер творчества. Недавно прочитал три Ваши книжки: ‘Недавние люди’, ‘Святочную’, ‘Столичную бездну’. В последней — очень хорош рассказ о Нелли Раинцевой. Порою — со злобой на Вас — видел, как Вы руками мастера, способного лепить крупные фигуры, создаете безделушки для забавы сытых и праздных мещан. Простите, не время теперь говорить с Вами об этом, но я уж как-то не могу не сказать.
Завтра увижу Чехова и Л[ьва] Н[иколаевича] — скажу им о Вас и всегда буду сердечно рад, если смогу чем-либо быть полезным для Вас.
Ну, не скучайте же, не падайте духом, работайте! Когда выйдет Ваш ‘Зверь’?
Буду ждать. Напишите, если нужно что-либо.
Крепко жму Вашу руку!

А. Пешков

198
Е. К. МАЛИНОВСКОЙ

Февраль или начало марта 1902, Олеиз.

Двойственность моего отношения к людям я мог бы объяснить себе так: вообще — по строю моей души и опыту жизни — я склонен относиться к людям благодушно, ибо — ясно вижу, что бесполезно предъявлять к ним высокие и строгие требования. Затем: у меня выработалось убеждение, что каждый человек, который смело живет по законам своего внутреннего мира и не коверкает себя насильно ради чего-либо, вне его мира существующего,— хотя бы это был бог или другая идея, столь же крупная и требовательная,— такой человек, по моему мнению, вполне заслуживает уважения, и я не. имею права мешать ему жить так, как он хочет… если он сам не мешает мне жить так, как я хочу.
Другая сторона: я имею определенные задачи, крепко верю в возможность их разрешения и кое-что делаю для разрешения их — хотя делаю меньше, чем мог бы. И ко всем людям, вступающим в область моих верований, я отношусь подозрительно, строго, порою — жестко, а часто, вероятно, и несправедливо. Тут я — правоверный мусульманин, для которого люди делятся на иудеев, христиан, буддистов. Или, вернее, я иудей,— ибо я более нетерпим, чем мусульманин. Почему нетерпим? А потому, что я осязаю всем моим существом то, во что верую, и знаю, почему я именно так верую. А почему сей или оный верует так же, как я,— не знаю, не понимаю и — подозреваю искренность всех, идущих в тот храм, в котором горит мое сердце. Лишь тогда я с радостью отказываюсь от подозрений моих, когда вижу, что поступки человека сообразны вере его. Вот и все.
Против Вас лично я не могу ничего иметь, Вы не поняли меня. У Вас, мне кажется, слишком чуткое самолюбие, а это — болезнь души, поверьте мне! Это такая же болезнь души, как повышенная раздражимость кожи — болезнь кожи. Согласитесь — мне ведь нет надобности лгать Вам? Нет, знаете, самолюбие — это не очень важная вещь. Самоуважение — вот что облагораживает человека и дает ему силы. Самолюбие — нечто внешнее, нечто вроде шелковой юбки, самоуважение — это внутреннее, это — как сок, как кровь. Оно — воспитывается, и Вы можете воспитать его в себе. В Вас я вижу что-то хорошее, стойкое, упрямое, и — искренно говорю — считаю Вас недюжинным человеком. Если я ошибаюсь — мое горе. Но я редко ошибаюсь и все-таки уверен, что где бы то ни было — Вы проявите себя, и как бы Вы ни жили — Вы не проживете бесследно, как живут тысячи людей. Неприятная черта в Вас известна мне одна —самолюбие. И сна потому неприятна, что может часто мешать Вам жить, сбивать Вас с толка будет.
Гусев? При всей своей лени, осторожности и — тоже — сильной склонности поддаваться игре своего самолюбия,— он интересная фигура и хороший работник, как мне кажется. Того, на что указал Вересаев своим Токаревым, в нем я мало заметил. Он для меня — любопытный тип умеренного человека, умеренного не из страха, а и по совести. Я понимаю — он герой не моего романа, он скорее враг, чем друг, но порядочный враг лучше плохого друга.
Не писал долго по чисто внешним причинам. Шурка умер, было много разных людей, приехал Андреев. Спасибо Вам за письма, большое спасибо! Иногда я буду подолгу молчать—не обижайтесь, пожалуйста! Я люблю писать тогда, когда ясно вижу пред собою того, кому пишу. Очень просил бы Вас устроить так, чтоб Вигдор-Ч[ики] взяли деньги. Им нужно, едут чорт знает куда! Затем — нужно, чтоб он, тотчас как устроится, сообщил адрес — я достану ему работу. Наши кланяются Вам. Если В. от денег откажутся — передайте молодому человеку. Крепко жму руку.
Карточку пришлю с Богдановичем.

Ваш А. П.

199
Н. Д. ИСТИНСКОМУ

16 [29] марта 1902, Ялта.

Его Превосходительству
господину исправляющему должность
начальника Таврической губернии.

Уведомление о том, что я избран почетным академиком, было получено мною непосредственно от Академии наук,— полагаю, что и с просьбой о возврате этого уведомления Академия должна обратиться непосредственно ко мне, мотивировав просьбу эту точным — на основании Устава об учреждении Отдела изящной словесности — изложением причин, по силе которых Академия считает необходимым просить меня о возврате документа.
Покорно прошу Ваше Превосходительство сообщить Академии это письмо.

А. Пешков

200
В. Г. КОРОЛЕНКО

После 17 [30] марта 1902, Олеиз.

Многоуважаемый Владимир Галактионович!

Относительно сотрудничества в ‘Р[усском] б[огатстве]’ мною дано слово Н. Ф. Анненскому и Н. К. Михайловскому еще весной. Слово это я не выполнил потому лишь, что за все лето и зиму не написал ни строки. Несомненно, что этим летом я напишу что-то и, разумеется, пришлю ‘Р. б.’.
Я был арестован 16-го апреля, при аресте прокурор объявил мне, что я обвиняюсь по 1035-й ст. Ул[ожения] о нак[азаниях] ‘в сочинении, печатании и распространении воззваний, имевших целью возбудить среди рабочих в апреле или мае текущего года противоправительственные волнения’. Это — буквально из постановления об аресте. При обыске у меня ничего не найдено, на допросах — несмотря на мои неоднократные, настоятельные требования — вещественных доказательств вины не было предъявлено. И несмотря на то, что в постановлении об аресте прямо сказано ‘обвиняюсь’,— прокурор Утин в ответ на требование предъявить мне ‘вещественные доказательства’ ответил: ‘Мы не обвиняем вас, а подозреваем’. Противоречие это,— равно, как и отказ предъявить вещественные] доказательства],— отмечено мною в протоколе допроса.
Затем, конечно, предъявлено обвинение по 250-й ст., но факт моего знакомства с лицами, арестованными и привлеченными одновременно со мною по этой же статье,— не установлен. Вот и все.
Допрашивали еще по поводу сходки в соединенном клубе и составления петиции об амнистии студентов, отданных в солдаты. Признал, что сходка была устроена по моей инициативе и что петиция писалась мною. Как то, так и другое — неверно, о чем жанд. упр., оказывается, знает.
Кланяюсь Вам и крепко жму руку.
Прилагаю копию документа, присланного на мое имя от таврического губернатора, и мой ответ.

А. Пешков

201
А. А. ТИХОМИРОВУ

Март 1902, Олеиз.

Милый Асаф Александрович!

Спасибо, горячее спасибо за Ваш подарок! Славные это вещи, я их очень люблю. И хорошо, с большим вкусом сделана папка — пожмите крепко руку тому, кто делал ее, и посоветуйте — как мне не остаться в долгу У Вас и художника.
Засим — вот что: я очень хочу издать пьесу со снимками с артистов в костюмах и гриме, а также со снимком декорации. Голубчик — устройте мне это! Знаете что: мне очень нравились снимки Бурджалова, они, на мой взгляд, более художественно сделаны, чем мог бы сделать их фотограф-специалист, в них больше вкуса.
Так вот — предложите Бурджалову взять на себя эту работу: снять всех артистов поодиночке, затем начальные сцены каждого акта, групповую сцену в третьем акте и еще — что ему понравится. Я с величайшим удовольствием оплатил бы его труд и был бы, кроме того, очень обязан, очень благодарен ему. Книжка будет обычной формы моих книжек, так что сцены хорошо снять во всю величину страницы, а фигуры артистов — в рост — в половину страницы, головы — обычного размера кабинетных карточек.
Если же Бурджалов не согласится — обратитесь к специалисту,— чорт его, специалиста, дери! Вот. Боюсь я только, что обременяю Вас моей просьбой, а Вы, по деликатности, не откажетесь выполнить ее и тем создадите себе всякую скверну. Голубчик — не надо этого! Если некогда Вам — так и скажите!
Что Вы играете Шишкина — я рад. Это славный, прямодушный, до святости честный человечек из тех, которые ломаются, но не гнутся, из тех, что голодают — смеясь, бунтуют против стеснений их — и чужой — личной свободы, храбро подставляя спины под нагайки… до поры, до времени, пока сами, взявшись за ум, не возьмутся за палки, дабы с честью встретить нагайку.
Петра, я думаю, Вы не сыграли бы. Не высокого полета этот Петр. В жизни он будет заместителем своего отца… пост, не внушающий уважения. И — очень вероятно, что Петр будет хуже отца, потому что он умнее его. Не люблю я эдаких.
Шишкин, Поля, Нил, Перчихин, Тетерев и — даже Елена — вот мои любимцы.
В будущей моей пьесе я очень буду просить Вас играть роль спившегося актера-босяка. Это человек, который в первом акте с гордостью говорит: ‘М-мой организм отравлен алкоголем!’ — потому говорит с гордостью, что хоть этим хочет выделить себя из среды серых, погибших людей. Б этой фразе — остатки его чувства человеческого достоинства. Во втором акте — он весело слушает пение одной сирены,— она поет ложь из жалости к людям, она знает, что правда — молот, удары ее эти люди не выдержат, и она хочет все-таки обласкать их, сделать им хоть что-нибудь хорошее, дать хоть каплю меда и — лжет. Актер слушает, смеется, верит, что где-то на свете есть бесплатная лечебница для алкоголиков, что он достигнет ее и вылечится и будет вновь играть в ‘Гамлете’ второго могильщика, и он живет этой надеждой до четвертого акта — до смерти надежды и его души.
Вы, голубчик, это сыграете, я Вам говорю, и Вы так должны сыграть, чтобы вся эта сволочь, которую из деликатности называют публикой,— задрожала от ужаса при виде этой маленькой драмы.
Ах, если б мне можно было попасть на репетиции! Чорт возьми — я был бы полезен Вам, право же!
Однако — кончаю письмо. Крепко жму Вашу руку, очень крепко, потому что очень люблю Вас почему-то. Чорт знает — но в Вас есть славное какое-то, эдакая вкусная начинка!
Ну — до свидания! Сестре — поклон и пожеланья всяких благ. Рындзюнскому — тоже.
И всей труппе — горячий мой товарищеский привет! Желаю всем успеха, самоудовлетворенья — по горло, и — ни капельки самодовольства, братцы!

А. Пешков

202
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

18 или 19 апреля [1 или 2 мая] 1902, Олеиз.

Дорогой друг!

Никаких просьб о разрешении переезда отсюда куда-либо я не буду подавать по такому, вполне ясному, основанию: я имел ‘право’ жить здесь до 15-го апреля, срок этот истек, значит, право жить здесь я утратил и, тем самым, необходимо приобрел право уехать отсюда. В этом праве у меня нет сомнений, и хотя я остаюсь здесь еще на месяц, но уже в интересах семьи, скрепя сердце, с отвращением. Нужно бы справиться о положении моего ‘дела’, т. е. о том, скоро ли оно кончится, а не о возможности для меня уехать отсюда. Вот — нельзя ли узнать что-нибудь по первому вопросу? Из Ниж[него] опять написали, что дело прекращено.
Посылаю Вам — для любопытства — письмо Короленка к Чехову и заявление в Академию. Посылаю также письмо Куперника и еще одно — по поводу полт[авских] и хар[ьковоких] беспорядков. Ваше сообщение о ‘массе’ убитых и раненых не совсем верно. Несколько душ — около 10 — повешено, это, говорят, верно. Усердно порют,— это тоже верно. Имею много сведений с места, и все они сводятся к одному — движение, несмотря на усердие начальства,— растет, подвигаясь на север. Приехали люди из Воронежа,— говорят, что уже и там беспокойно. Большого толка ждать из этого нельзя, но впечатление — подавляющее, и начальство начинает рассуждать удивительно ласково.
Настроение у меня отвратительное. От мысли, что где-то, ‘во глубине России’, темная крестьянская масса голыми руками пытается что-то достать, а ‘лучшие люди’ русской земли пьют вино и рассуждают, что из сего последует,— у меня пылает рожа и сердце больно ноет. Проклятое русское общество во главе с его руководителями фактом своего молчания совершает одно из гнуснейших исторических преступлений — это факт.
И все оно вкупе — провокатор, подстрекатель, не больше. Я за эти слова отвечаю, я их скоро в морды скажу, вслух.
Пока до свидания.

А. Пе[шков]

203
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

8 или 9 [21 или 22] мая 1902, Арзамас.

No 1 — ибо новая эпоха.
Вот я в Арзамасе и очень доволен этим. Славный город. 36 церквей и — ни одной библиотеки. По улицам, мощенным огромными обломками каких-то серых скал, ходят свиньи, полицейские и обыватели, ходят медленно, имея вид существ, совершенно лишенных каких-либо активных намерений.
Уличная жизнь очень развита — обыватели бьют жен свои’ на тротуарах. Представлялся мне один из местных помещиков — интересный парень, по его словам. Говорит, что ‘любит царя, кто б он ни был (?), склонен к дебошам, сорок раз падал с лошади и оттого несколько рассеян, а может быть, и просто глуп’.
Тихо здесь, славно. Окрестности — мне нравятся, широко, гладко. Вообще должен сказать, что, если начальство думало, посылая меня сюда, причинить мне неприятность,— оно ошиблось. Заведу себе на-днях стол, начну работать и накоплю здоровья лет на пять. Квартира хорошая.
Сергей Апол[лонович] выражает желание вступить в товарищи к нам, намерен беседовать с Вами по этому поводу.
Посылаю Вам несколько снимков, которые следует представить гг. иллюстраторам, посылаю также рисунок Репина к ‘Зазубрине’. По миновании надобности в нем, будьте любезны, наклейте его на картон и вставьте в раму за стекло.
Если рамы на этюды готовы — пошлите их мне сюда, пожалуйста.
Читаю Клейна — прекрасная книга! Скажите конторе, чтобы мне выписали ‘Новый журнал иностранной литературы’ и книги Уэллса, изданные этим журналом.
Пишу все о пустяках, не решаясь писать о более серьезном, ибо, хотя здешний почтмейстер и очень любезный человек, но не внушает доверия. И вообще не верю в почтмейстеров не потому, что теряю веру в людей, а потому, что время подлое и начальство препакостно злится, видимо, чувствуя свое бессилие установить в Россия какой-либо порядок. Уж все законы устранили ради торжества порядка, а — все ничего не выходит!
Нижегородский полицмейстер представлялся мне на вокзале — факт! — и просил помочь ему установить в Нижнем порядок — опять факт! Так-таки и вылепил: ‘Честь имею представиться — барон Таубе, местный полицеймейстер… Ал[ексей] Мак[симович]! Я прошу Вас — будьте великодушны, примите зависящие от Вас меры, чтобы при приезде Вашем не повторилось того, что было при отъезде’. Я всемилостивейше засмеялся в его портрет, очень не умный.
1-го мая здесь — т. е. в Ниж[нем] — чего-то ожидали, улицы были запружены полицией конной и пешей, против ‘России’, где жил я, стоял целый почетный караул: частный, помощник, двое околоточных, двое конных полицейских и куча сыщиков. Люди, приходившие ко мне, чуть-чуть не подвергались антропометрическим измерениям. Но — вс напрасно! Никаких событий в городе не произошло. Произошли крупные события в Сормове, заставшие начальство врасплох, как говорят.
Ну, пока до свидания! Если российское начальство не постарается вести себя умнее,— глупость его может вызвать ужасные события, Вы увидите!
Крепко жму руку.

А. Пешк[ов]

204
А. И. ЧЕХОВУ

8 или 9 [21 или 22] мая 1902, Арзамас.

Вот я и в Арзамасе, дорогой друг Антон Павлович! Любуюсь церквами — их здесь 36 штук! — а о жителях слышал, что они меня боятся и будто бы по поводу появления моего говорят так: ‘Вот не было печали, так черти накачали! Пойдут теперь и у нас прокламации с революциями’. Никто ко мне — кроме разных людей низкого звания — не ходит, опасаясь, что визит такой может наложить пятно неблагонадежности, а я этому рад. Живу себе да дрова колю, для гимнастики. Кажется, много буду писать, хотя еще не начинал.
Тихо здесь, спокойно, воздух — хороший, множество садов, в садах поют соловьи и прячутся под кустами шпионы. Соловьи — во всех садах, а шпионы, кажется, только в моем. Сидят во тьме ночной под окнами и стараются усмотреть, как я крамолу пущаю по России, а не видя сего — покряхтывают и пугают домашних моих.
Честь и слава министерству внутренних дел! Как неутомимо оно обращает на меня внимание обывателей русских! В Арзам[асе] публика начала почитывать Горького из таких соображений: ‘Надо почитать его, чорт возьми! А то узнает как-нибудь, что не читали, окажет — ‘невежды’. И покупают книжки, бедные люди! А мне то и наруку. Вообще — здесь очень любопытно жить, давно уж я не видел так много тупых и наивных людей в одном месте. Приезжайте! У нас огромный дом, что-то около 12 комнат, а если найдете, что здесь жарко, пыльно и скучно,— мы Вас отправим в Понетаевокий монастырь — чудное место верстах в 20. Есть там река рыбная, пруды, сады и 700! — монашек. Подумайте — 700! А то поедете в Саровскую пустынь, тоже великолепное место,— бор сосновый там — удивительный! Здесь, у нас в Ар[замасе], есть река Тша, в ней мальчишки с большим успехом ловят окуней, щурят и карасиков. Возьмем мы с Вами лодку, я буду Вас возить по реке, а приедем на рыбное место — я буду книжку читать, а Вы — дожидаться, пока окунь клюнет. Милое житье, ей-богу! Молоко здесь хорошо очень и много дичи. Мы вс дупелей едим да рябчиков. Дешево!
Приезжайте-ка! И заберите тетю Ольгу с собой, она бы роли свои готовила и здоровья нагуливала себе вместе с моей спицеобразной женой.
Зажили бы мы — расчудесно! В саду, под старой липой, повесим гамаки и, лежа в них, в небеса арзамасские молча смотреть будем. И еще многие другие удовольствия изобразим. В случае, если серьезно надумаете ехать сюда,— вышлю в Нижний жену навстречу Вам.
А тете Ольге скажите вот что: о карточке моей для Икскуль писала она, так у меня нет такой карточки. Снимал меня в этом виде алупкинский фотограф, по фамилии Виноградов или Пономарев — не помню. Но их в Алупке двое — узнать можно. Так что самой О. Л. легче достать эту карточку, чем мне, можно даже по телефону все это обработать. Потом — карточку эту привезти сюда, если поедете, а не поедете — так уж прислать. Ну, всего доброго пока. Очень жду ответа. Всего краше будет, если вместо ответа Вы сами поедете сюда. Право же, Вам надо уехать из этого дурацкого места, ведь надоело! А жена просит написать Вам, что и кухарка у нас хорошая — ее приглашают стряпать в монастыри, когда приезжает архиерей. Вот как! Клятвенно уверяю Вас — здесь во всех отношениях лучше, чем у Вас, только моря нет. — Но зато — есть пруды и в них такие лягушки, что диву даешься! Со светлейшего князя Ливена величиной — право!
Кланяйтесь ялтинцам. Всем шлю низкие поклоны и всех желал бы видеть в Арзамасе — не под надзором полиции, впрочем, ибо я — незлобив.
Крепко жму руку.

А. Пешков

А ведь занятно на земле жить, ей-богу! Тете Ольге — доброго здоровья поскорее, а потом — желания ехать сюда. И Вам того же.
Так как я ожидаю некоторых неожиданностей, то — в случае, ежели оные произойдут,— жена своевременно известит Вас об этом.

205
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

12 или 13 [25 или 26] мая 1902, Арзамас.

No 2.
Угроза Ваша засыпать голову мою деловыми письмами — страха во мне не вызывает, нет! Мужественно жду. Арзамас, как я замечаю, город несомненных бездельников, а это впечатление,— хотя, быть может, и ошибочное,— возмущая меня, наполняет мою психику бурной энергией. Провижу в будущем тихоходов-арзамасцев смятенными и быстро бегающими по улицам города с ужасными тайнами на рожах, облеченными в конспирации, ищущими ту точку опоры, с коей они могли бы перевернуть вверх тормашками всю систему жив ‘и своей. А жизнь — медленная и, кажется, не очень веселая. В последнем меня особенно убеждает огромное количество влюбленных и внешний вид их. Как ‘он’, так и ‘они’ имеют столь мало выразительные мордашки и хари, что сразу начинаешь думать: вот люди, которые лишь потому влюбились друг в друга, что больше делать им нечего, кроме как повеситься с тоски на деревьях. Они вешаются друг другу на шеи. Разница — не особенно заметная и, пожалуй, различимая лишь путем осязательным.
С Немировичем[-Данченко] говорил настолько убедительно, насколько мог. Сей корректный муж обещал мне в мае устроить снимки. Теперь — май, а потому я сегодня телеграфирую ему.
Посылаю Вам, для контроля, почтовые расписки на мои посылки и письма. Делаю это того ради, что — как я заметил — начальство, в лестном для меня интересе к моей корреспонденции и, видимо, стремясь собрать как можно больше автографов М. Горького, некоторые мои письма… мягко говоря,— крадет.
Очень рекомендую Вам — никогда ни в каких письмах не отзывайтесь о начальстве без уважения, подобающего ему по заслугам его перед родиной нашей. Ибо, не удовлетворяясь современным состоянием русской литературы, не находя ее отвечающей его, начальства, вкусам, оно, для развлечения, занимается часто чтением частной корреспонденции, и потому всем лицам, имеющим привычку писать письма, никогда не следует употреблять по отношению к начальству таких звучных эпитетов, как сволочь и т. д. Не надо льстить начальству.
Чорт знает что такое! Всякий раз, когда я касаюсь этого предмета, он, невзирая на его очевидную важность,— вызывает у меня какое-то мальчишеское, глупое чувство, полагаю, совершенно не достойное писателя, столь превознесенного, как аз, грешный. Нет во мне солидности, нет! И в начальстве чего-то нет, кроме ума, сердца, чести и прочих человечьих качеств, как известно, давно уже им утраченных.
Вы думаете, я — сержусь? Нет еще.
Жду деловых писем. Почему ушел Зволянский? Неужели оказался слабым? Нет, не ценят в России таланты, даже таланты сыщиков не ценят! А кто по нынешним временам более сыщика нужен стране?

А. Пешков

206
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

15 или 16 [28 или 29) мая 1902, Арзамас.

No 2.
Я окончательно разучился прилично писать письма […] Третье письмо начинаю и — не уверен, что благополучно допишу его до конца, ибо — нестерпимо хочется ругаться.
Посылаю последнюю книжку: чертовски рад, что развязался, наконец, с этой раздражающей канителью, Ну, знаете, какая же противная вещь этот мой ‘Читатель’! Ей-богу, это не я писал, это любезный сердцу моему Иван Иванович Иванов насочинял. И вообще — премного во мне сидит Иван Ивановича, чорт его возьми! Обидно усмотреть в самом себе мещанина, ту язву, которая так возмущает тебя в других.
Кроме ‘Читателя’, очень противное впечатление оставляет первая часть ‘Проходимца’, и совершенно никуда не годятся ‘Товарищи’ и ‘Васька Красный’. С величайшим наслаждением я выдрал бы эти гнилые зубы из моих челюстей.
Но — что же делать? Скажите,— могу я, имею право сделать это, не вызывая у читателя убеждения в том, что я его обкрадываю?
Начинаю вступать в местное общество. Здесь, как и на всех других точках земли, тоже есть хорошие люди. Есть и такие, которые говорят: ‘Вот не было печали, так черти накачали! Приехал, оказывается, этот, Горький-то! Вдруг ему вздумается сделать нам визиты, а? Скомпрометирует…’ Земский начальник Хотяинцев — отец его воспитал Зверева, незаконнорожденного, управляющего по делам печати — предупреждает разных людей, чтобы они меня бежали. А один купец пресерьезно рассказывает, что по случаю моего назначения в Арзамас сюда переводят батальон солдат. И радуется — покупателя будет больше. Хорошо быть купцом — как жизнь ни повернется, все ему, купцу, выгодно!
Интересно мне знать — Вы читаете мои письма или не Вы? Сообщите, чтобы я в случае, если имеются другие читатели,— мог своевременно повысить стиль сообразно их вкусам.
Вместе с этим посылаю письмо в контору, прошу выслать книг, пожалуйста, сделайте это поскорее.
И пришлите лично мне экземпляра два Горького — без ‘Мещан’, три — Скитальца, один — Чирикова. Засим — Вы хотели достать мне Уэвеля ‘Историю индукт[ивных] наук’, и не достанете ли Грове — ‘Соотношение физ[ических] сил’? Этим летом я обязан кое-что прочитать по естествознанию, к чему очень расположен. Нужно мне еще Кирхнера ‘Очерк истории философии’ — я затрудняю Вас всем этим? Увы, такова моя особенность — затруднять всех деловых людей. Жена еще не приехала. Живу я с Верой Николавной, и очень хорошо живу,— тихо, чудесно! Великолепная вещь одиночество! Хотя внутренно — несмотря на мою общительность, часто принимающую форму разнузданности,— я почти всегда одинок, но в данном случае я имею редкую для меня возможность наслаждаться одиночеством внешним.
В Нижнем — ужасные творятся вещи! Страшные дела! Пойманы и посажены в тюрьму отвратительные преступники, политические агитаторы, рррреволюционеры, числом двое, сыновья гравера Свердлова — наконец-то! Теперь — порядок восторжествует и — Россия спасена! Я рад за старика Мещерского и за всех людей, искренно любящих Россию, порядок, ордена и прочие штучки. Преступники изловлены 6-го мая, во время демонстрации, на улице. Раскаялись. Плакали! Старшему из них уже 15 лет, а младшему 13. Третий брат их — 6 годов — еще в тюрьму не посажен. Четвертый сейчас сидит у меня и — хохочет, нераскаянная душа! Этот самый старый — 18 лет.
Ну, до свидания! […] Нет, каково это почтенное русское общество, равнодушно взирающее на иродово избиение младенцев? Своих — его — детей! В ниж[егородской] тюрьме свыше полсотни молодежи. Голодали три дня, протестуя против действий начал[ьства] тюр[ьмы].
Вообще — творится что-то отвратительное. И все, что творится, создает в молодой и юной России — неизбежно создаст! — гнев и месть. Вы увидите, каких людей создадут эти годы и как дорого заплатят за них, со временем, олухи и болваны, ныне исправляющие должности властью облеченных людей.

А. П.

207
А. М. РЕМИЗОВУ

21 мая [3 июня] 1902, Арзамас.

21 мая 1902 года.

Милостивый государь,
Алексей Михайлович!

Произведение Ваше я внимательно прочитал. Не сердитесь — очень оно мне не понравилось. Похоже на истерические вопли, и не думаю, чтобы способствовало оно подъему духа человеческого на должную, для борьбы за жизнь, высоту. А начальству даже удовольствие может доставить: ‘Ишь, мол, как мы тебя прижали! Кричишь?’ Нет, не нравится мне это.
А языком Вы ловко владеете.

Готовый к услугам
А. Пешков

Арзамас, Нижегородский.

208
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

21 или 22 мая [3 или 4 июня] 1902, Арзамас.

No 4.
Будь я князем независимого княжества Арзамасского — я предложил бы Вам портфели министра финансов и иностранных дел в княжестве моем,— вот что пришло мне в голову, когда я прочитал письмо к Смирнову. Собственно говоря, Вы и теперь фактически занимаете оба эти поста, но теперь — сфера действий узка, а тогда — задали бы мы с Вами питерцам и другим народам, Арзамасу враждебным! Нет, серьезно,— письмо оглушительное, и Вы, дядя, аппарат изумительно строгий. Я никогда — ни до, ни после смерти — не хотел бы получить от Вас столь внушительную ноту. И в то же время я — завидую — серьезно говорю! — если б я мог писать так спокойно, ясно и увесисто! Но — сколько времени, столь дорогого Вам, отнимают у Вас мои дела и как мне это неловко, нехорошо!
Я — источник неприятностей для знакомых и друзей моих,— это факт. Это — неприятная для меня и для них правда, которую все чаще и решительнее подтверждают события. Вы посмотрите: у Алексина и у кумы произведены обыски — подумайте, у Сашки Алексина, невинного, яко херувим, у кумы, чистой, как институтка! Серж Скирмунт — арестован, жена Сулера — тоже, да теперь и сам Лев, наверное. Я думаю, что это начальство свирепствует все из-за меня, все ищет оснований для законности изгнания моего из Академии, как будто в России нужны еще какие-нибудь законы, кроме желаний начальства! И чего они миндальничают, и чего канитель разводят! Действовали бы без оснований — как всегда — одним скандалом больше, одним меньше — не все ли равно?
Начал работать. Когда я писал ‘Мещан’, меня арестовали на 3-м акте. Теперь я как раз пишу третий акт. Здесь — хорошо, но — жарко. И если начальство действительно заботится обо мне, оно, наверное, подвинет меня на несколько градусов к северу. В ожидании сего приятного случая остаюсь уважающий и крепко любящий Вас

А. Пешков

Сообщите о получении фотографии, писем и книг. Прилагаю расписки.

209
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

26 или 27 мая [8 или 9 июня] 1902, Арзамас

No 6.
Рассказы Полилова высылаю обратно. Решительно высказываюсь против издания их ‘Знанием’. Он — бездарен, по-моему. В рассказах — нет содержания, нет знания жизни, ума — вообще они ни к чорту не годятся. И мне не нравится история Полилова с театром ‘Фарс’,— если Полилов, судившийся с Горин-Горяиновым, и автор рассказов — одно лицо.
Все книги — получил. Особенное, душевное спасибо за Уэвеля и Грове. А как — этюды? Если рамы готовы к ним — пришлите, пожалуйста, ибо — скучно сидеть в комнате с голыми стенами.
У меня вышло очень неприятное столкновение с местным приставом Даниловым. Он явился ко мне и стал спрашивать, кто у меня в гостях? Я сказал, что, если ему нужно это знать,— пусть он обратится в гостиницу, где остановился гость, а ко мне он не имеет права являться с подобными вопросами.
Тогда сей храбрый муж весьма грубо и нахально объявил мне, что он имеет право входить в мою квартиру во всякое время дня и ночи, что он будет, когда ему понадобится, производить у меня обыски и т. д.
Затем — ушел, а через несколько минут под окнами у меня явился полицейский, который бесцеремонно стал заглядывать в комнаты. Когда гость вышел, полицейский, подойдя к нему, заявил, что его требует к себе пристав. ‘Кого?’ — ‘Вас’. — ‘Как, тебе сказали мою фамилию?’ — ‘Фамилию не сказали мне, а просто — выйдет, говорит, человек, скажи ему, что я его требую’. Ну-с, человек — это некто Мельницкий-Николаевич, автор рассказа ‘Отслужил’ в ‘Жизни’, заехал ко мне проездом из Вятки в Москву — прожил в Арзамасе трое суток, и за все время в гостиницу к нему полиция не являлась и там о нем справок не наводила. Отсюда ясно, что г. пристав хотел именно надо мной поиздеваться. Как-то я пошел с женой гулять, а он, воссев верхом на лошадь,— сопровождал нас. Ежедневно по нескольку раз проезжает и проходит мимо окон и вообще — дает себя знать.
Послал жалобу губернатору, написал в ‘Пет[ербургские] вед[омости]’ и письмо Ухтомскому. Написал Икскуль. Хочу непременно добиться возмездия. Вот какие дела!
Пожалуйста, переведите 300 р. — Новгород, фабричному инспектору Михаилу Александровичу Рубакину. Возможно скорее. Зина Васильева решила ехать за границу, учиться. Она напишет Вам о ее желании получать ежемесячно по 100 р. Устройте это, очень прошу.
Крепко жму руку.

А. Пешков

210
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

29 или 30 мая [11 или 12 июня] 1902, Арзамас.

No 7.
Маевского — возвращаю. На мой взгляд — Вы правы, издаваться ему — рано. Хотя — можно с уверенностью сказать, что писать он может. Только очень уж зелено все. В данном виде его рассказы, по-моему, не могут быть изданы ‘Знанием’. Сутугина — еще не получил, получив — не задержу.
Жарко! В окна смотрит полицейский и создает иллюзию домашнего ареста в коробке, температура которой — 60.
Скоро окончу пьесу. Выходит довольно плохо. Самое трудное — 4-й акт, чорт бы его драл! Сейчас же пишу — другую! Другую — будь я проклят! Жив быть не хочу, а напишу пьесу хорошую!
Здесь тихо, как в болоте. Чувствую, что понемногу начинаю утрачивать дар слова, а физиономия моя худеет и становится похожей на волчью морду. По вечерам — молюсь: боже — не дай Горькому погибнуть в борьбе с приставом Даниловым!
Посылаю Вам переплет ‘Мещан’, мой хороший человече.

А. Пешков

211
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

6 или 7 [19 или 20] июня 1902, Арзамас.

Недоразумение и — смешное.
Никакого обидного для меня смысла в краткости Вашего письма я не усмотрел, а понял эту краткость — как молчаливый совет мне быть сдержаннее в письмах, не ругаться, не писать дерзостей по адресу начальства. Только и всего. Я тоже слишком уважаю Вас для того, чтобы подозревать в каком-либо замалчивании Вашего недовольства мною, моих ошибок, бестактностей и прочего.
‘Прошения’ — не подам. И заявления — не подам. Когда я это сочинял, я имел в виду добиться одного — узнать, каковы мои шансы на скорое освобождение из-под надзора? Затем — я позабыл, что пишу Муравьеву, и незаметно для себя допустил, что мое сочинение приняло характер жалобы. Мур[авьев] же — слишком определенная личность для меня, и жаловаться ему я — не хочу, не должен, не буду. Чорт их всех побери! А относительно надзора — я могу не беспокоиться,— как мне известно стало, у начальства нет желания отменять эту меру. Относительно поместья — тоже отложил попечение. Мне и здесь недурно. Осенью буду проситься на юг, в Симферополь, Херсон, Чернигов или куда-нибудь в этом роде.
Скоро кончу пьесу. На-днях. Приезжайте — прочту! Кончив — пошлю ее Вам, а не в театр. В театр дадите Вы сами, им теперь все равно не нужно, ибо репетиций — до августа — не будет.
Буду писать еще одну. Непременно хочу написать хорошую пьесу!
Приезжайте, если имеете время? Вот будем рады Вам! Серьезно. Сняли огромный дом. Четыре комнаты стоят пустые, ждут гостей.
Сейчас у меня Баранов, тот, что играет Тетерева. От него я узнал, что снимки до сей поры не сделаны. Это… неделикатно, я полагаю? Я просил их, писал, телеграфировал.
Деньги получены. По письму жены — не высылайте, она не знала, что я уже просил Вас.
А этюды?
До свидания!

А. Пешков

Получил сразу четыре письма: 42—5.
Данилов — вот злодей!
Вера Кольберг получила телеграмму, в которой ее извещают, что ее брат — безнадежен, умирает. Она телеграфировала вицу о необходимости ехать в Нижний, пошла к исправнику, заявила ему, что едет, и поехала. Таким образом, губернская власть и местная полиция была предупреждена ею о выезде. Но в Арзамасе, на вокзале, к окну ее вагона подошел Данилов и спросил разрешение на выезд. (Разрешения — нет, но Кольберг отвечает за это пред законом.) Тогда Данилов вслух объявляет Вере: ‘Извольте выйти вон!’
Жалуемся в д[епартамент] п[олиции]. Есть свидетели. Полиция не имеет права насильно воспретить выезд,— но преследует за это по закону,— а в данном случае выезд был еще и разрешен — словесно — помощником] исправника. Каков гусь, этот полицейский?
В моем случае — примите во внимание то, что лицо, заинтересовавшее Данилова, прожило в гостинице трое суток, и за все это время Данилов не справлялся о нем по месту жительства.
Явное издевательство надо мной.
Полицейский под окнами стоит. Данилов мне не встречается, чувствуя, видимо, что этого делать не надо, храня свою морду. Если его отсюда не уберут — изобью, как ни скверно это. Изувечу.

А. Пешков

212
А. П. ЧЕХОВУ

Начало [середина] июня 1902, Арзамас.

Приехал ко мне Баранов и сообщил, что Вы думаете ехать на Волгу. Ко мне от Нижнего семь часов езды по железной дороге, по очень скверной дороге! Но — у нас есть сад, с огромной липой в нем, а под этой липой мы пьем чай, дважды в день. И есть у нас четыре пустых комнаты, назначены они для Вас. Пустые они потому только, что не заняты, а кровати, столы и все, что требуется,— в них есть. Река Тша — хорошая река, и рыбы в ней — сколько Вам угодно! Серьезно! Выкупавшись, я подолгу сижу на берегу и наблюдаю, как в воде гуляют окуни, язи и прочие синьоры. Очень интересно! Окрестности — мне ужасно нравятся: равнина широкая, зеленая, усеянная селами.
Тишина здесь — великолепная! Воздух доброкачественный. Земляники и молока — сколько хотите!
Я уверен, что и Вам и тетеньке Ольге — было бы совсем не вредно прсуществовать здесь с месяц времени и покормиться от благ земли арзамасской. Так что Вы — подумайте! И, подумав, телеграфируйте: едем, мол!
А Баранов этот — глуп. Так глуп, что, право, редко бывают эдакие экземпляры. Порет он мне разную скверную чушь о театре, и хотя я его ежедневно крепко ругаю, доказывая ему, что он и дурак и ничтожество, однако на него сие не действует. Очень вероятно, что мне придется обидеть его.
Повидаться с Вами — очень хочется. Скоро пришлю Вам пьесу, сообщите куда?
Относительно Плеве и забот его обо мне — не верится как-то. Но — поживем — увидим. Здесь воюю с полицией, чем никогда не занимался. Некий полициант Данилов, всего только пристав, захотел показать мне, сколь он сильный человек на земле арзамасской, и вот однажды, нахальнейшим образом, ввалился ко мне в квартиру и стал — не менее нахально — спрашивать, кто у меня в гостях? Здравствуйте! Я говорю ему — что вы, голубчик, излезьте вон от меня, а ежели имена гостей вас интересуют, так ступайте в гостиницу, где гости эти живут, да там о них и справьтесь. Но оный грозный и мудрый представитель власти закричал на меня, что он имеет право входить в обиталище мое во всякое время дня и ночи и даже — захочет — произведет обыск своею властью. Ушел. И, несмотря на то, что гости жили в Арзамасе трое суток — в гостинице, о них так и не справлялся. А недавно удрал штуку еще лучше: Вера Кольберг, живущая у нас по случаю крайне тяжкого положения болезни ее брата, была вызвана телеграммой в Нижний, где у них аптека. Заявила о необходимости ехать исправнику и — поехала. А на вокзале подходит к ней Данилов и говорит: ‘По чьему разрешению едете?’ Она объясняет. Но Данилов кричит: ‘Извольте выйти вон из вагона!’ Вот как упиваются властью в Арзамасе и вот какими пустяками приходится мне заниматься. Жалуюсь крупным властям, знаете, но — пока милости от них не вижу. Под окнами моими гуляет полицейский, а изредка проезжает и САМ Данилов, верхом на коне, при этом он зорко и внимательно всматривается в нутро моей обители, очевидно желая знать — как успешно делаю я революцию, конституцию и прочие несъедобные вещи. Курьезно, но и — возмущает.
Повторяю: приезжайте под надзор Данилова! Здесь все — кроме его — хорошо!
Жена кланяется. Я — тоже.
Крепко жму руку.

А. Пешков

213
Ф. И. ШАЛЯПИНУ

Между 13 и 16 [26 и 29] июня 1902, Арзамас.

Дружище Федор Иванович!

Как поживаешь? Есть слух, что ты приедешь петь на ярмарку — сообщи, пожалуйста, верно ли это? И если приедешь — когда? Если я буду это знать, так ко времени твоего приезда постараюсь испросить у начальства разрешение побывать в Нижнем и послушать тебя, Соловей Будимирович.
Живу — ни шатко, ни валко, ни на сторону. Здоровьишко — потрескивает. Харкаю кровью. Если придется прожить здесь до зимы — слягу, это уж наверное.
Ну, до свидания! Напиши!
Крепко жму руку.

А. Пешков

214
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

Между 15 и 18 июня [28 июня и 1 июля] 1902, Арзамас.

Получите пьесу.
Если она понравится Вам — разрешите посвятить. Скажу — спасибо, если разрешите, насиловать — не стану.
Будьте добры — закажите напечатать на ремингтоне два экземпляра, один — для театра, другой — мне, для поправок. Будете печатать — пришлите корректуру, в ‘Мещанах’ есть ошибки.
Обещал я ‘Русск[ому] богатству’ нечто, и хотя особого желания входить в сей журнал — нет у меня, однако — слово надо бы сдержать. Быть может — предложить им пьесу с условием печатать ее по Вашему указанию, т. е. когда Вы назначите время?
Вот что: купите мне 10 экземпляров книги В[ильгельма] Б[лоса] ‘На рубеже XIX столетия’, перевод Львовича, издание — анонимное. Это книжка — для демократов, пожалуйста, купите! И экземпляров 25 — Мадзини ‘Об обязанностях человека’ (Этико-художественная библиотека). Из многих дыр, ям и щелей империи нашей обращаются ко мне людие разные с просьбами — книг пришли! Пишут ремесленники из Грайворона, жел[езно-]дор[ожные] рабочие из Кутаиса, финны из Улеаборга, административные] ссыльные из Вятс[кой] губер[нии]. Везде хотят читать! И — необходимо всех удовлетворить. А по сему — хорошо бы, если б кто-либо в Питере покупал для меня вновь выходящие хорошие книжки, сразу помногу и — с уступкой. Не имеете ли Вы в виду подобного человека?
Телеграфировал Вам, чтоб узнать, в Питере Вы или нет? Был смущен письмом, в котором Вы пишете ‘приехав домой’ и на котором был штемпель: ‘Москва’.
Напишите насчет пьесы.
Затеваю еще. А что, скоро Вы пришлете этюдики Ярцева в рамах? Очень хочется видеть их.
Приезжайте сюда! Здесь — много земляники, крестных ходов и шпионов.
В самом деле — славно здесь! Красиво.
Жму руку.

А. Пешков

215
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

20 или 21 июня [3 или 4 июля] 1902, Арзамас.

Достопочтенный!

Прошу и умоляю: повелите кому-нибудь купить мне таковых книг:
Милюкова — Очерки по ист[ории] культуры — 3 экземпляра.
Дрейфуса — Мировая и социальная эвол[юция] — 3 ‘
Кирхнера — Очерк по ист[ории] философии — 2 ‘
Беллами — Через 100 лет — 5 ‘
Золя — Углекопы — 5 ‘
Шатриана — Гаспар Фикс — 5 ‘
Горького — (без ‘Мещан’) хоть — 3 ‘
Францоз — Борьба за право — 5 ‘
Иеринг — Борьба за право — 5 ‘
Липперт — История культуры — 3 ‘

Пожалуйста!

Скоро ли выйдет Вундт? Большая нужда есть в этой книге. Книги пошлите по ж[елезной] дор[оге] большой скоростью. Знаете, какая книга настоятельно необходима? Популярная книжка по финансовой науке, в которой изъяснялась бы кратко, но ясно история роста налогов и формы обложения платежной единицы, как прямые, так и косвенные. А еще нужна — книжка по международному праву. И — нечто вроде книги Лохвицкого ‘Обзор современных конституций’ — но более кратко и просто. Ей-богу — много еще книг надо!
Жду письма, по поводу пьесы. Усиленно занят собиранием снимков с босой команды для театра. Эх, если бы эту пьесу сразу выпустить иллюстрированной! Только с этим, дьяволом, театрам — ничего не устроишь.
Начал писать еще пьесу ‘Дачники’. Думаю изображать современную ‘буржуазно-материалистическую интеллигенцию’, как выражается Бердяев. Очень хочется подарить ‘всем сестрам — по серьгам’, в том числе и Бердяеву небольшие.
Чувствую я, что в воздухе носится новое миропонимание, миропонимание демократическое, а уловить его — не могу, не умею. А — носится и зреет.
Вас — обокрали? Т. е. — не Вас, но все равно я доволен. Почему доволен — не понимаю, но доволен.
Еще более доволен книгой Милюкова. Это чрезвычайно нравится мне. Когда, приблизительно, будем читать ее?
Лев Николаевич — окончательно встал на ноги и уже в Ясной Поляне. Гений — сильнее смерти. Пишет статью по земельному вопросу, а? Экая силища, экое изумительное понимание запросов дня!
Мне все более нравится здесь, только вид Данилова немножко отягощает. Здорово следят за мной. И — пренелепо! Ходит какой-нибудь молодец под окнами и ходит. Я сажусь под окном и начинаю в упор рассматривать его лик. Но это не действует. Я — немножко сержусь. Выхожу на улицу.
— Эй, вы! Подите сюда! — Послушно идет. — Вы — шпион?
— Нет!..
— Ну, ступайте! Только скажите — какого чорта вы тут маячите? Смотреть на вас противно!
— Извините… я не буду!
— Так вы не шпион?
— Нет, нет! — И исчезает, и больше уже я не вижу его никогда, никогда!
Патриархальность здешняя граничит с удивительной тупостью. Нередко группа дам в шляпках и со всем’ знаками принадлежности к высоким слоям местного общества — останавливается на дороге, смотрит в окна и рассуждает: ‘Какой худой! Страшный… Сразу видно, что за дело сюда его сослали!’ И т. д. Сначала я — ничего! — терплю. Потом — спрашиваю: ‘Сударыни, вам милостину подать?’ — После этого они уходят.
Местные жители ко мне не ходят, боясь замарать репутацию благонамеренных. И — представьте! — этим страхом заражен и Оболенский,— сын писателя,— податной инспектор. Жаль старика Оболенского! Есть здесь очень интересный поп и — сапожник. Сей последний — кривой на один глаз, занимается астрономией, берет уроки математики у профессора Костерина, живущего здесь, и — мечтает о телескопе. Есть и другие сапожники, более земноводные и не менее интересные. Хотелось бы мне подарить сапожнику-астроному какое-нибудь солидное сочинение по астрономии. Клейн, Юнг, Чемберс, Фламмарион — все это читано им. Не порекомендуете ли что-либо? Обладая страстью к дележке своими знаниями, сей господин поглощает книги, как огонь. Покупать — не может, он одиночка-кустарь, многосемеен и беден.
Ну — до свидания!
Мне все кажется, что Вы приедете сюда. Уж очень здесь земляники много!

А. Пеш[ков]

216
Н. Д. ТЕЛЕШОВУ

21 или 22 июня [4 или 5 июля] 1902, Арзамас.

Дорогой Николай Дмитриевич!

Из объявления в ‘Курьере’ я узнал, что сборник вышел, и хочу просить Вас выслать мне 5 экземпляров.
260
Книги эти потребны мне для библиотек моих, а посему — если можно — не берите с меня денег или устройте скидку.
Как живете? Я — довольно сносно. Город Арзамас — тихий город и не мешает работать. Очень красивы окрестности. Хожу в лес по грибы и по ягоды. Снимаю за 35 р. целый дом. Население в нем на 90% — поднадзорное, что крайне волнует местное начальство, не привыкшее, очевидно, к таковому обилию неблагонадежных.
Напишите! Не слыхать ли чего о председателе О-ва разумных развлечений?
Крепко жму руку.

А. Пешков

217
В. И. НЕМИРОВИЧУ-ДАНЧЕНКО

22 или 23 июня [5 или 6 июля] 1902, Арзамас.

Уважаемый Владимир Иванович!

Пьесу я кончил и несколько дней тому назад послал в Питер, ‘Знанию’, которое перешлет ее за границу для перевода. Вам вышлют экземпляр, напечатанный на ремингтоне, но — куда выслать? Больше-Янисель? Сообщите.
Я Вам дважды телеграфировал и раз — писал на Москву, но, видимо, Вы не получили телеграмм и письма. Андреев сообщил мне, что Вы намерены ехать сюда, в Арзамас,— ждал.
Для пьесы у меня есть несколько снимков с натуры, достану еще несколько и вышлю Вам. Снимков ночлежки — нет, только типы, если б я жил в Нижнем, то мне ночлежку срисовали бы, снимать — нельзя, в ночлежках нет света. В Екатеринославе — ничего подходящего Вы не найдете, я знаю, так что — не беспокойтесь. Ночлежку нужно снять в Москве, Нижнем, вообще в Велико-россии. Я, может быть, достану снимки.
Живу — очень недурно. Много работаю. Городишко красивый и очень смешной, дикий, что меня весьма занимает. Приставили ко мне несколько шпионов, иные — дошлые — заходят поговорить ‘по душе’, другие прогуливаются под окнами. Я их подзываю и расспрашиваю: ‘Шпион?’ — ‘Нет!’ — ‘Врешь, шпион!’ — ‘Ей-богу, нет!’ — ‘А давно служишь по этой части?’ — ‘Нет, недавно поступит’. — ‘Ну, ступай’. Принимают меня здесь за фальшивого монетчика, и, когда я дам нищему серебряную монету, полицейский, стоящий против окон, отбирает ее у нищего и пробует зубом.
Полиция здесь — глупа и нахальна. Одного пристава принужден был выгнать вон из квартиры. Вообще — занятно.
Ну — до свидания!
Поклон супруге.

А. Пешков

218
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

23 или 24 июня [6 или 7 июля] 1902, Арзамас.

Дорогой друг!

Пожалуйста — переведите 500 р[ублей]: Новгород, фабричному инспектору Михаилу Александровичу Рубакину. Поскорее!
Немирович[-Данченко] пристает, просит пьесу. Какой… чудак! Когда я просил его о снимках — он молчал, как рыба, а теперь — беспокоится, торопит.
Преглупо и ужасно претенциозно написал Брюсов о Художественном театре в ‘Мире искусства’.
Получил переводы Перского. Жду от Вас письма с отзывом о пьесе и с ответом относительно разрешения посвятить ее Вам. Признаюсь — мне очень хочется этого, но — как уже сказал — не настаиваю, уважая Вашу удивительную щепетильность, доходящую до ригоризма. Здоровая это черта у Вас, и я Вам завидую, вспоминая дело с этюдом Ярцева.
Пришлите нам денег, чорт побери!
Знаете — это решительно все равно: и в маленьком городе можно истратить много денег. Факт.
Ваша крестница, кажется, изберет себе карьеру дамы-клоуна, у нее несомненная способность и желание смешить людей.
Познакомился я с одним попом. Хороший, редкий поп! Нечто вроде арзамасского Моисея, ибо тоже занимается водопроводным делом. Только Моисей мог сразу — ударом палки по камню — добыть воды, а мой поп двадцать лет бьет по башкам местных купцов и — все еще пока без результата. Крепкие башки, как видите. Славно бы такими башками арзамасские улицы мостить, а то здесь мостят таким мягким известковым камнем, что в сухую погоду дает белую едкую пыль.
Здесь — нет воды. Жители бедные пьют некую рыжую жижицу из оврага ‘Сороки’, жижица сия образуется от стока вешних вод и разной дряни с усадебных мест, она прескверно пахнет и даже на глаз представляет собою бульон с микробами. Жители богатые имеют бочки, лошадей и возят воду из ключа в нескольких верстах от города. В кассе города есть 35 000 р., пожертвованные некиим благодетелем на водопровод или на устройство общества взаимного страхования. Купцы — желают страховании, а водопровода не хотят, ибо — воды нигде нет, вода же реки Тши — отравлена кожевниками так искусно, что ее даже скотина не пьет.
Является поп. Воды нет? Идет в лес за четыре версты от города, роет, копает и — находит прекрасную ключевую воду в количестве 30 000 ведер в сутки, чего на 10 000 населения достаточно в такой мере, что даже черного кобеля можно вымыть добела. Ну — и рассердились же купцы на попа! Двадцать лет тормозят ему дело. А попик старенький, умненький и эдакой — железненький,— гнется, а не ломается! Славная фигура! Не имея никоего представления ни о геологии, ни о гидротехнике, он все это изучил, расковырял уйму земли, добыл воду, убил кучу своих денег и — не умрет, пока не напоит арзамасцев хорошей водой.
Как приятно встретить среди сонных, трусливых баранов к жадных, тупых волков — упругую человечью энергию, неуклонное стремление к цели сквозь трясину всякой глупости, пошлости и жадности! Сидел он, поп, у меня сегодня, читали мы с ним книжку Мадзини, восторгался поп и говорил мне, подмигивая: ‘А? Человек-то? Что есть лучше человека? Ничего нет, государь мой! Так и знайте — ничего нет! И другим поведайте — нет ничего, что было бы лучше человека в мире сем!’
Кривой сапожник придерживается такого же мнения. Боюсь, что они и меня обратят в свою веру. Вещь — возможная, как полагаете?
Ну — всего доброго, всего хорошего! Бодрости духа желаю Вам и всем хорошим людям. Мне хочется ходить по улицам, и по торжищам, и в храмы и — кричать людишкам: ‘Будьте тверды! Имейте мужество сопротивляться! Будьте тверды!’

Ей-богу!

А. Пеш[ков]

219
СМОЛЕНСКОМУ ОБЩЕСТВУ КНИГОПЕЧАТНИКОВ

25 или 26 июня [8 и 9 июля] 1902, Арзамас.

Благодарю вас, господа! По совести окажу — быть удостоенным выбора в члены общества рабочих людей считаю великой честью для себя. По мере возможности постараюсь быть полезным вам. Желаю от души всего вам доброго.

М. Горький

220
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

14 или 15 [27 или 28] июля 1902, Арзамас.

Я был уверен, что Вы хвораете,— так оно и есть. Это видно ив писем, хотя Вы и молчите. Жить летом в Петербурге, безвыездно, да еще так работать, как Вы,— это занятие едва ли безвредное и даже, пожалуй, похожее на медленное самоубийство. Крайне обрадован Вашим обещанием приехать сюда. С каким я Вас попом познакомлю!
Леонид выразил твердое намерение вступить товарищем в ‘Знание’ — помогите ему в этом, поскорее. Он говорит, чтоб я внес за него пай,— разумеется, я согласен.
Ваше отношение к вопросу о посвящении пьесы Вам позволяет мне выпустить ее из печати с посвящением. Вам это безразлично, я знаю, мне же — очень важно. Во всяком месте — Арзамас это или ‘Знание’ — мне хочется как можно глубже пустить корни, путем посвящения пьесы Вам я тоже пускаю корни, ибо уверен, что кое-кого это посвящение сделает скромнее. Хотя бы О. Попову или Фальборка.
За Ваш отзыв о пьесе — сердечное спасибо, это очень ценно для меня. Хотя Вы все же относитесь ко мне пристрастно. В пьесе много лишних людей и нет некоторых — необходимых — мыслей, а речь Сатина о человеке-правде бледна. Однако — кроме Сатина — ее некому сказать, и лучше, ярче оказать — он не может. Уже и так эта речь чуждо звучит его языку. Но — ни черта не поделаешь!
Присланный Вами экземпляр — исправив — я пошлю Немировичу[-Данченко], для окончательной отделки Вы привезите мне еще один. Осенью, во время репетиции, Леонид сделает снимки с актеров и декорации. Посылаю театру кучу фотографий и рисунки декорации. Позадержу все это,— может — Вы приедете. Мне хотелось бы, чтоб Вы посмотрели все это.
Крепко жму руку. Очень я беспокоился за Вас, да и теперь боюсь, что Вы ляжете в постель.

А. Пеш[ков]

300 и 500 по двум записям подтверждаю — уплатите.
Не знаете — контора послала книги в Балаганск? И мне Сореля.
Крепко жму руку.

А. Пешков

221
А. П. ЧЕХОВУ

Между 17 и 25 июля [30 июля и 7 августа] 1902 Арзамас.

Дорогой друг Антон Павлович!

Прочитав пьесу, пожалуйста, возвратите мне ее поскорее, ибо я еще должен кое-что поправить.
Очень хочется быть на репетициях, прошу Вл[адимира] Ив[ановича] и Кон[стантина] Сер[геевича] похлопотать об этом у моск[овского] ген[ерал]-губернатора.
Очень кланяюсь Ольге Леонардовне и крайне опечален ее болезнью. Я так рассчитываю на нее, хорошо бы, если б она взялась играть Василису!
Прочитав, Вы сообщите,— кроме того, как найдете пьесу,— и о том, кому бы, по Вашему мнению,— кого играть.
Крепко жму руку!

А. Пешков

У меня Алексин.
Славный это парень, как жаль, что Вы мало знаете его! Хорошая душа!
Вот что: сапожник из села Борисполя, Полтавской губернии, просит Вас прислать ему книжку Вашу, в которой напечатан рассказ ‘Хамелеон’. Он, сидя в вагоне, слышал, как публика, читавшая этот рассказ и другие,— хвалила Ваши произведения, и вот, не зная Вашего адреса, написал мне, чтобы я попросил Вас послать ему книжку и Ваш портрет. Бедный он, большая семья. Пошлите ему, а?
Книжки, данные Вами мне, я отдал Татариновой переплести и до сей поры не могу получить, несмотря на письма, телеграммы и прочее.
Чорт знает что такое!

А. П.

222
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

24 или 25 июля [6 или 7 августа] 1902, Арзамас.

Дорогой друг!

Посылаю пьесу, больше ничего делать с ней не буду, хотя, когда начнете печатать,— пришлите корректуры. Надоела она мне порядочно, и за чтение ее я принялся с большой неохотой, тем более, что здесь был Алексин, пел, озорничал и — говорит — ежедневно посылал Вам телеграммы от моего имени. Если он действительно делал это — написанному в телеграммах не верьте. Славный он зверь, этот Алексин, ей-богу! Вчера он, жена с Максимом и Тихомиров, артист Художественного театра, уехали кататься по Волге, до Самары.
Тихомиров — режиссер. Он дал мне слово, что в сентябре пришлет снимки для ‘Мещан’, а на генеральной ‘Ночлежки’ сделает все снимки для нее. Он, несомненно, сделает это, парень серьезный.
Длинное письмо Ваше прочитал, и мне сделалось стыдно. Тревожил я Вас из уверенности — не рассеянной Вашим письмом — что Вы нездоровы. Несмотря на то, что Вы не жалуетесь,— бытие Ваше все-таки довольно каторжный характер имеет.
Первого августа сюда приедет Скиталец. Говорят, что сей муж отчаянно пьет и допился даже до трясения рук.
‘Мысль’ я советую Леониду не издавать отдельно, не следует торопиться ему. У него почти готов новый, преинтересный рассказ ‘Бунт на корабле’ и еще ‘Сила воли’. Хороший он малый, очень любопытный анархист, но — напрасно женился. Его супруга напоминает мне актинию, прикрепившуюся к камню, она — очень любопытна, но едва ли нужна. Ужасно много пустяков и мелочей вносят в жизнь женщины, и — право — писатель не должен иметь семьи.
Накопилось у меня до чорта всяких вопросов к Вам, но писать о них не буду до личного свидания.
А меня опять начали лечить, чорт возьми! Мышьяк, молоко, диета, прогулки и всякая чепуха. Учусь играть на пианино, дабы научиться играть на фисгармонии, уверен, что научусь. Сие мне необходимо, ибо я задумал одноактную пьесу ‘Человек’. Действующие лица — Человек, Природа, Чорт, Ангел. Это — требует музыки, ибо должно быть написано стихами.
Закатываю пьесу ‘Дачники’, действующих лиц — 32 человека, целый губернский город в лице его интеллигенции!.
Пока — все идет прекрасно, везде все идет прекрасно! Скоро, говорят, Вы дадите нам конституцию? Я бы просил не спешить с этим.
До свидания!

А. Пешков

223
А. П. ЧЕХОВУ

Между 1 и 8 [14 и 21] августа 1902, Арзамас.

За четвертый акт — не боюсь. И — ничего не боюсь, вот как! В отчаянность пришел.
Ах, если б меня пустили в Москву!
До чортиков хочется видеть Вас и быть на репетиции Вашей пьесы. И своей. И видеть всех людей,— людей, которые ходят быстро, не носят галстухов, от которых глаза слепнут, и говорят о чем-нибудь еще, кроме солонины, поведения докторовой жены, игры в 66 или в 666. Надоело мне здесь. В голове у меня звонят 36 колоколен, а грудь — хрипит, как немазаная телега. Аппетит — отвратительный. Пью мышьяк.
Жду Немировича, кой хотел приехать числа 10-го. Не знаете ли, где Шаляпин? Хоть бы он мне денег взаем дал, я бы выпросился у губернатора на ярмарку и кутнул бы во славу божию и в честь древнего города Нижнего. Теперь я — не пью, кроме молока, никаких противных жидкостей.
Если меня отсюда осенью не выпустят, я влюблюсь в горничную податного инспектора, что живет против нас, увлеку ее на самую высокую ив городских колоколен и — брошусь вниз оттуда, вместе с ней, конечно. Это будет — трагическая смерть М. Горького. Или — здесь есть дама, которая ходит в конфедератке, с хлыстом в руке и собакой на цепи, при встрече с ‘поднадзорным’ она делает страшно презрительное лицо и отвертывается в сторону. Так вот, я возьму эту даму за левую ногу и выкупаю ее в вонючем пруде ‘Сороке’, а потом заставлю съесть годовой экземпляр ‘Московских ведомостей’ — без объявлений казенных, уж бог с ней! Всякую тварь жалеть надобно. Это будет ‘зверский поступок М. Горького’. Вообще — я ‘дам пищу газетам’, если меня отсюда не уберут.
Дождь идет, чорт его дери! Собаки воют, вороны каркают, петухи поют, колокола звонят, а людей — нет! По улицам ходят одни попы и ищут — кого бы похоронить, хоть за 30 к.? Горничная податного инспектора — единственная интересная женщина на все 10 000 жителей, но она, чертовка, с таким усердием служит Амуру, что ее, наверное, поклонники разорвут на кусочки или Венера оторвет ей нос.
Недавно рядом со мной повесился сапожник. Ходил я смотреть на него. Висит и показывает публике язык, дескать — что? Я вот улизнул от вас, а вы нуте-ка! поживите-ка! А его квартирная хозяйка — плачет, он ей одиннадцать рублей с пятиалтынным не отдал.
Ух, скучно! Точно зимой в воде, так и щиплет со всех сторон, так и давит. Супружнице земно кланяюсь. Василису — она? Я — рад. Очень я этого желал.
Ну, до свидания!
Крепко жму руку.
Спасибо Вам.

А. Пешков

224
Н. Д. ТЕЛЕШОВУ

20 или 21 сентября [3 или 4 октября] 1902, Н.-Новгород.

Дорогой Николай Дмитриевич!

‘Знание’ прислало мне твои рассказы с просьбой высказаться по вопросу об издании их ‘Знанием’. Я внимательно прочитал обе книжки и — имея в виду интересы твои и читателя — предложит бы тебе следующее:
исправь рассказы ‘Нужда’ и ‘Против обычая’. Они оба написаны сухо, тускло — так, как теперь ты уже не пишешь.
Сократи — где можно — ‘Маленький роман’. Хорошенько прочитавши эту вещь, ты сам убедишься, что она длинновата. Затем: введи напечатанный в ‘Ж[урнале] д[ля] в[сех]’ рассказ, названный, кажется, ‘Хлеб-соль’. Это хорошая вещь, несправедливо забытая тобой.
Рассказы следует распределить так, на мой взгляд:
1. Песнь о трех юношах.
2. Домой!
3. Нужда.
4. Елка.
5. Против обычая.
6. Сухая беда (тоже прочитай).
7. Счастливец.
8. Сумерки.
9. Хлеб-соль.
10. Роман.
11. Дуэль.
Получится интересная книжка.
Работай скорее, чтобы к январю, а то и раньше, можно было выпустить ее.
Пока — до свидания! Скоро буду в Москве, о чем извещу тебя.
Кланяюсь супруге.

А. Пешков

225
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

24 сентября [7 октября] 1902, Н.-Новгород.

Дорогой товарищ — Ваш портрет без ретуши — огромный — великолепен!
Посылаю письмо Елеонского. Прочитайте его — оно очень характерно рисует [А. Ф.] Маркса.
Да и вообще… странный парень Елеонский! Что он торгуется? Посылаю и мой ответ ему в черновике. Затем — попросите С[емена] П[авловича] послать книги в Мир, Минской губернии.
Я — ужасно обрадован сегодня! Возвратился из Якутской области хохол, тот, с которым я торговал яблоками. Это, знаете, чудесный человек, редкой крепости машина!
Узнав, где он,— поеду к нему. Одиннадцать лет не видал, не переписывался.
Ну — пока — всего доброго!

А. Пеш[ков]

226
В. Г. КОРОЛЕНКО

Октябрь 1902, Москва.

Уважаемый Владимир Галактионович!

Не мне убеждать Вас в том, что отказ группы московских защитников от защиты в Валках имеет огромное общественно-воспитательное значение.
Из рассказа Малянтовича Вы увидите, что и наши власти смотрят на этот отказ так же, т. е. что он смущает и обескураживает начальство, все выше поднимая волну общественного протеста против беззакония.
За себя и от лица московских адвокатов я убедительно прошу Вас, В. Г., повлиять на Н. П. Карабчевского и всех несогласных с умной тактикой -москвичей в том смысле, чтобы Караб[чевский] и другие приняли эту тактику.

Искренно уважающий Вас
А. Пешков

227
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

16 [29] октября 1902, Н.-Новгород.

Посылаю рассказы Телешова, остальные пришлет — если уже не прислал — он сам.
Из рассказов Брусянина я ‘прочел с удовольствием’ — и то не особенным — лишь один, ‘В лесной глуши’, остальные — очень слабы и, по-моему, лишены и общественного значения и художественного интереса.
Читаю Мамина. Сильно смущает меня его последняя вещь ‘Любовь куклы’ — смотрите ‘Рус[окое] бог[атство]’. Не нравится мне его отношение к монастырю и монахам, едва ли правильное. Не поговорите ли Вы с ним об издании не ‘полного собрания сочинений’, а усеченного? Право — ему выгоднее не издавать некоторых вещей, хотя талант его — всюду крупен и ярок. Интересный он писатель, но — скудно в нем социальное чувство.
Теперь — Елеонский. Надоел! Торгуется он — отвратительно! Прислал сюда! Протопопову длинное и неуклюжее письмо по поводу моего замечания о необходимости сократить ‘Неизреченный свет’. Ссылается на авторитет Короленко и просит Протопопова убедить меня отказаться от сокращения ‘Неизреч[енного] света’. Спрашивает — через Прот[опопова]: 1. Нужно ли ему бросить место, когда будет издана книга? 2. Станет ли известно, кто ее написал, т. е. узнает ли начальство, что книгу написал смотритель духовного училища Мидовский? 3. Какой гонорар?
Первый вопрос — по-моему — глуп. Второй — противен. Писатель, который не смеет сказать: ‘Это я написал’,— и скрывается за угол из боязни начальства,— какой же это писатель? Прислал он рассказ ‘Огорчение’ в корректуре из ‘Р[усокой] м[ысли]’. Плохой рассказ.
Я положительно не знаю, что делать с этой странной натурой. Его стремления я формулирую так: напечатать книжку потоньше, назначить цену повыше, взять гонорария побольше. Меня тошнит от этого. И мне очень хотелось бы отказаться от продолжения переговоров с ним, но, кажется, это уже поздно.
Рассказы Серафимовича еще не готовы.
Бертенсону я написал вразумительно — скопировавши Ваше письмо. Получил от него благодарность. Гитри он сообщил.
Посылаю два письма из Праги.
Был в Москве на репетиции ‘Мещан’. Пьеса поразительно скучна, вот что я Вам окажу. Длинна, скучна и нелепа. Ну, пока до скорого свидания!

Ваш А. Пешков

228
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

Между 18 и 21 октября [31 октября и 8 ноября] 1902, Н.-Новгород.

Читая Мамина и удивляясь его таланту — пришел к мысли, совершенно правильной, кажется: Мамин для публики — старый знакомый, определенная — по ее мнению — физиономия, приятный писатель, который пишет ярко и лишен сознательного намерения сердить мещан. ‘Знание’ не ответственно перед публикой за него ввиду сих его качеств, публике известных. ‘Знание’ может ограничивать и усекать Елеонского, Серафимовича, Телешова, даже Андреева, если сей перепрыгивает через шлагбаум разума, оно может поставить известные требования Чирикову, но — едва ли удобно это по отношению к Мамину. По сей причине — в переговорах с ним об издании, хотя и следует посоветовать ему некоторых вещей не печатать,— однако настаивать — невозможно. Длинно и, кажется, невразумительно изложено.
В книгах, присланных Вами, не хватает: ‘Черты из жизни Пепко’, ‘Приваловские миллионы’ и — еще чего-то, не помню. Не присылайте, приеду — посмотрим. Очень хороши его сибирские и уральские вещи, но плохи ‘Падающие звезды’ и др. Если у Вас имеется время, начните переговоры с Дмитр[ием] Наркисовичем. Издание должно быть скромно и, по возможности, дешево. Можно ли продавать отдельными томами — как Вы полагаете?
Одолевает меня Прага. Разного рода чехи пишут странные письма, курьеза ради прилагаю одно. Прислали они перевод ‘Мещан’ — очень смешно!
Книжный ‘Музей’ просит повысить цифру комиссии до 1000 р. Я считал бы нужным удовлетворить их, хорошие люди.
Ну, пока до свидания!

А. Пешков

229
А. С. СЕРАФИМОВИЧУ

До 24 октября [до 6 ноября] 1902, Н.-Новгород.

Александр Серафимович!

Пятницкому о деньгах я написал, и, как только Ваши отношения со Звонаревым будут выяснены,— Вы получите деньги. Посылаю рассказы Ваши с просьбой просмотреть их. ‘Преступление’ — длинновато, его можно сократить без ущерба для ясности содержания. ‘Степные люди’ — несколько неудачно начаты,— начните их с описания жизни казаков в степи, и Вы увидите, что рассказ выиграет в стройности. Прочитайте и ‘Бурю’. Сделав все это, пошлите рассказы ‘Знанию’.
Пока до свиданья!

Ваш А. Пешков

230
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

24 октября [6 ноября} 1902, Н.-Новгород.

При сем — письмо Серафимовича.
У него набралось 15 рассказов, из них, по-моему, должна выйти довольно интересная, книжка. Рассказы я все прочитал, автор сделал нужные сокращения и поправки, на-днях Вы получите от него весь материал: Около половины рассказов появятся в отдельном издании первый раз. Из его письма явствует, что со Звонаревым он заканчивает отношения. По сим причинам я стою за выдачу ему денег. Он — крайне стеснен, и это давит его, мешая работать. Думается, что от него мы можем ждать больше, чем от тошнотворного Елеонского, от которого писем не имею.
На-днях мне прислал письмо Метцль — контора объявлений — с предложением сотрудничества в какой-то немецкой газете. Письмо я потерял, как звать газету — забыл и Метцлю не ответил, в чем виновным себя не признаю. Получил сердитое письмо от Потемкина — Гольдовского. Сии Аяксы довольно строго вызывают меня на объяснения по поводу сборника. Убоялся и назначил время свидания. Если не забуду придти, так поругаюсь с ними.
Ах, как часто и с каким удовольствием я здесь ругаюсь! Вс с адвокатами. Продолжу сие занятие до 28-го или [2]9-го, затем в Москву, куда уже уехала жена, и потом в ноябре приеду к Вам и целые три недели буду недвижно лежать. Ибо — устал.
Мамина — прочитал почти всего. Хороший, интересный писатель. Его необходимо издать дешево, хотя он, господь с ним, совсем не общественный человек.
Принимаюсь за Крестовскую.
Всего Вам прекрасного! Дай бог, чтобы к Вам не приходили адвокаты с самолюбиями.

А. Пешков

231
А. М. ХРАБРОВУ

31 октября [13 ноября] 1902, Н.-Новгород.

Дорогой Александр Михайлович!

По делу Вашему с К. и X. Вы обратитесь к присяжному поверенному Аполлинарию Викентьевичу Яворовскому. Он возьмется за это дело серьезно, в чем ему поможет и Ал. И. Ланин. Я говорил с ними, поговорю сегодня еще. Сегодня я уезжаю в Москву и Питер, где буду хлопотать о Вас,— на всякий случай.
Сормовский процесс кончился, 6 человек во главе со знаменосцем Заломовым осуждены на поселение, 7 — оправданы. Сегодня кончится процесс нижегородский, ожидают более строгих приговоров. Моисеев и Синева произнесли на суде речи., которыми, наверное, обеспечили себе каторгу. Говорят, речи произвели огромное впечатление и были оказаны блестяще.
Я приеду в Нижний около 20-го числа.
Всего хорошего Вам и бодрости духа.

А. Пешков

232
А. С. СЕРАФИМОВИЧУ

Начало ноября 1902, Москва.

Г. Серафимович,

простите — забыл Ваше имя и отчество. Обращаюсь с просьбой, не будете ли Вы любезны зайти сегодня ко мне до 7 ч. вечера: Гранатный переулок, д. 22, квартира Скирмунта. Очень обяжете.

А. Пешков

233
Ф. Д. БАТЮШКОВУ

До 10 [23] декабря 1902, Н.-Новгород.

Уважаемый
Федор Дмитриевич!

Лев Львович Толстой прислал мне длинное и лицемерное письмо, в котором упрекает меня в том, что я будто бы повлиял на Вас и Ангела Ивановича в смысле враждебном Льву Львовичу и что-де результатом моего влияния был Ваш отказ напечатать его повесть.
Я ответил на письмо его так:
‘М. г. Лев Львович!
Тот факт, что Вы нашли возможным печатать Ваш роман в журнале, где по поводу ‘Воскресения’ Вашего великого отца писали гнусности,— навсегда поселил во мне отрицательное к Вам — как человеку — отношение. Я читал Ваш роман — и позволяю себе отрицать в Вас присутствие литературного таланта.
В этом смысле я действительно высказался перед гг. Батюшковым и Богдановичем, но — полагаю — Вы ошибаетесь, приписывая отказ напечатать Вашу повесть моему на них влиянию. Этого не может быть, ибо гг. Батюшков и Богданович — люди вполне независимые в своих взглядах и едва ли могут быть доступны чьему-либо влиянию. Думая иначе, Вы — боюсь — незаслуженно обижаете их.

А. Пешков’

Сообщаю Вам, уважаемый Ф[едор] Д[митриевич], об этом, дабы своевременно оградить Вас от возможных по поводу столкновения моего с Л[ьвом] Л[ьвовичем] — кривотолков.
Всего доброго!
Поклон Ангелу Ивановичу, его супруге и Куприным.

А. Пешков

Если о Вы захотели ознакомиться с письмом Л. Л. — Вы найдете это письмо у К. П. Пятницкого.
Затем покорно попрошу Вас сказать В. Я. Богучарскому, чтобы полученную на его имя редакцией ‘М[ира] б[ожьего]’ посылку он передал г. Миклашевскому.

А. Пешков

234
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

16 [29] декабря 1902, Москва.

Иллюстрацию посылаю обратно. Это — к Гофману, а не к Горькому.
Сейчас пришел с генеральной. Настя, Барон, Сатин, Бубнов, Лука, городовой — прекрасно. Остальные не очень прекрасно.
Очень тяжелая пьеса. Всего доброго! Бунин задержал ‘Манфреда’, которого Фед[ор] Иван[ович] читал первый раз хорошо, а второй — изумительно.
Ну, что же? Простим Бунину. Устал.

А. П.

Датчанину написал европейское письмо и надеюсь, что он, прочтя его,— лопнет от удовольствия. Просил передать академику мою высочайшую спасибу.

А. Пешков, цеховой.

235
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

20 или 21 декабря 1902 [2 или 3 января 1903], Москва.

Дорогой друг — сердечное спасибо за телеграмму. Успех пьесы — исключительный, я ничего подобного не ожидал. И — знаете — кроме этого удивительного театра — нигде эта пьеса не будет иметь успеха. Вл[адимир] Иван[ович] Немирович[-Данченко] — так хорошо растолковал пьесу, так разработал ее — что не пропадает ни одного слова. Игра — поразительна! Москвин, Лужский, Качалов, Станиславский, Книппер, Грибунин — совершили что-то удивительное. Я только на первом спектакле увидел и понял удивляющий прыжок, который сделали все эти люди, привыкшие изображать типы Чехова и Ибсена. Какое-то отрешение от самих себя. Второй спектакль по гармоничности исполнения был еще ярче. Публика — ревет, хохочет. Представьте — несмотря на множество покойников в пьесе — все четыре акта в театре — хохот.
Москвин играет публикой, как мячом. Он говорит: ‘Ах ты, сволочь!’ — она ржет! — ‘Подлец ты!’ — ржет еще сильнее, и вдруг — ‘удавился!’ В театре — как в пустыне. Рожи вытягиваются, и — мне говорили несколько раз: ‘Не смеяться — невозможно, но Вы бьете за смех слишком больно. Это несправедливо, если Вы сами же вызываете его’. Качалов — изумительно хорош. Сатин в четвертом акте — великолепен, как дьявол. Лужский — тоже. И так — кого ни возьмешь. Чудесные артисты!
Завтра уезжаю в Нижний. Посылаю письмо из Берлина. Фотографии Вы получите через два дня, я не решаюсь послать их прямо в театр, ибо полагаю, что, может быть, нужно, чтоб Шольц передал их.
Ну, до свидания!
Возьмите ‘Новости дня’ от воскресенья, там есть снимки с ‘Дна’.
Ну, всего хорошего.

А. П.

От жены — всякие пожелания.

236
А. Л. ВИШНЕВСКОМУ

1902, конец года.

Татарину — Вишневскому. Пускай всякий закун верх тармашками.

237
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

25 декабря 1902 [7 января 1903], Н.-Новгород.

25-е декабря.
Скиталец — женится. Это — факт. Я — посаженый отец. Берет девицу, у которой 104 000 приданого. По сей, вполне уважительной, причине запишите ему в счет 100 р., взятые им у меня в Москве.
Засим: переведите 200 р. в г. Минск, дом О-ва сельского хозяйства, Ольге Юльевне Каминской.
Чириков — волнуется. Целые, говорит, четыре месяца книг нет,— что такое? Я его успокаивал, но безуспешно. И Серафимович волнуется.
Ответьте мне телеграммой — могу ли напечатать часть 4-го акта ‘Дна’ в ‘Нижегор[одском] листке’? Очень просят. Если можно — телеграфируйте ‘Листку’: ‘Можно’, нет — ‘Нет’.
С полным спокойствием духа, и даже с наслаждением имею удовольствие сообщить Вам, что в течение 6-и дней пребывания моего в Москве я растратил 804 и 1525 р. Здорово! Даже Савва Морозов красноречиво покачал головой и выразил сомнение в том, что знакомство со мною полезно ему. После первого представления был ужин в Эрмитаже, на 75 человек. Ужинало все ‘Дно’ и ‘Мещане’ с учениками. Был изумительный пляс и безумное веселие. Выпили. И я выпил. Успех ‘Дна’ приподнял всех на высоту полной потери разума. Все — и старые и малые — яко обалдели.
Тем не менее — ни публика, ни рецензята — пьесу не раскусили. Хвалить — хвалят, а понимать не хотят. Я теперь соображаю — кто виноват? Талант Москвина — Луки или же неуменье автора? И мне — не очень весело.
До свидания! Когда поедете в Москву смотреть ‘Дно’ — известите нижеподписавшегося.

А. Пешков

Нет ли каких-нибудь лишних марок или рублей, я очень нуждаюсь. Ей-богу!
Жена — иногда бывает дьявольски умна. Так, напр., она сейчас рекомендовала мне написать Вам следующее: ‘Приезжайте сюда встретить Новый год!’ Блестящая мысль! Приезжайте? Обрадуете нас — серьезно!

238
Ф. И. ШАЛЯПИНУ

30 или 31 декабря 1902 [12 или 13 января 1903], Москва.

Милый друг Федор Иванович! Я был бы очень рад и счастлив встретить Новый год! Пожалуйста, приезжай, разумеется, с Иолой Игн[атьевной] в театр к художникам. Все они очень просят тебя. Пока что — крепко (извиняю) обнимаю. Извиняю — ни при чем, это я не знаю, как попало! Так ответь, дорогой, и проси Иолу Игнатьевну.

Твой
Алексей

239
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

Не позднее 7 [20] февраля 1903, Н.-Новгород.

Получил 25 штук ‘Дна’, и уже — нет ни одного экземпляра,— вс растащили. В Москве ‘Дно’ продавалось на улицах мальчишками от Клюкина еще 1-го числа, в каждый экземпляр был вложен каталог изданий Клюкина. Жена спросила одного мальчика, много ли о’ продал? — 250 штук. Продавали по 70 и 65 к. Скирмунт — бесился, ругался и жаловался. Говорил, что нигде в московских магазинах книги нет, и доискивался причин, почему Клюкин получил раньше других?
Лонгфелло — прелесть! Получил также Юшкевича, Куприна, Телешова. Пришлите мне еще Юшкевича 25, Куприна и Телешова по 15, Серафимовича — тоже 25.
Здесь — не все обстоит благополучно, и потому я очень нуждаюсь в деньгах. Жена продолжает прихварывать. На-днях приедет ко мне художник Орлов и будет здесь заканчивать свою картину ‘Молебен в казенной винной лавке’. Вещица — интересная. Скиталец телеграфировал, что 9-го женится, зовет меня и жену на свадьбу. Но мы — не приедем. Жене — совершенно невозможно, ей прописан покой, массаж, мышьяк, диета и еще куча всякой всячины. А у меня такая масса рукописей, что я на стол без ужаса смотреть не могу. Поздравьте от меня Степана и пожелайте ему скорейшего развода с женой.
Жду ‘Пир’. Пока — до свидания!
Может быть, на масленице увидимся.

А. Пешков

240
В. С. МИРОЛЮБОВУ

14 или 15 [27 или 28] февраля 1903, Н.-Новгород.

Кто дал Вам право помещать в журнале снимок с портрета моего, данного мною Вам как частному лицу, а не как издателю?
Вы поступили неделикатно и глупо, сударь мой, и я прошу Вас отныне не считать меня в числе знакомых Ваших.

А. Пешков

241
H. Д. ТЕЛЕШОВУ

19 или 20 февраля [3 или 4 марта] 1903, Н.-Новгород.

Спасибо, милый Николай Митрич, за книгу, желаю ей солидного успеха, я пусть этот успех возбудит у тебя желание работать на пользу родной стороны и нового читателя ее.
Великое, брат, явление — этот ‘новый’ читатель, поглощающий книги действительно как пищу духовную, а не как приправу к скучной и серой жизни.
Поклонись Александру Серафимовичу и сообщи мне его адрес, а то он тоже прислал мне книжку и письмо, а адреса своего не сообщил, и я не знаю, куда ему ответить.
Посылаю тебе ‘Дно’.
(Кланяюсь жене твоей и желаю тебе всего, всего доброго, а главное бодрости духа и желания писать.

Твой
А. Пешков

242
А. С. СЕРАФИМОВИЧУ

24 или 25 февраля [9 или 10 марта] 1903, Н.-Новгород.

Александр Серафимович!

Сердечное спасибо Вам за Вашу славную книжку. Всей душой желаю ей успеха у лучшего читателя наших дней — у простого, трудящегося народа, и — верю, что у него она найдет достойный прием.
А Вам меня благодарить — не за что. Я добиваюсь лишь одного — хороших книг для хороших, здоровых людей, которым принадлежит будущее.
Всего доброго!

А. Пешков

243
H. Д. ТЕЛЕШОВУ

8 или 9 [21 или 22] марта 1903, Ялта.

Дружище Николай Дмитриевич!

Продолжая наш московский разговор о сборнике, сообщаю:
Ан[тон] Пав[лов’ч] даст рассказ для этого сборника, если выбор будет достаточно литературен.
Мое мнение таково: не нужно гнаться за объемом и строго выбрать участников. Если сборник составится из работ:
Чехова,
Андреева,
Куприна,
Юшкевича,
Телешова,
Горького,
Скитальца,
Серафимовича,
Бунина и Чирикова и, если все эти лица постараются написать хорошие, крупные вещ’,— это будет литературным событием.
Состав второго сборника можно будет расширить, пригласив еще новых участников.
Ну, пока всего доброго.

А. Пешков

244
А. К. ШОЛЬЦУ

До 18 апреля [до 1 мая] 1903, Ялта.

Уважаемый г. Шольц!

Я очень сожалею о том, что мне не удалось встретиться с Вами. Если б я знал, что Вы в России и собираетесь ехать в Нижний — я дождался бы Вас дома, отложив поездку в Ялту. Я уверен, что для Вас было бы крайне интересно и полезно побывать в России провинциальной, где я познакомил бы Вас с людьми, которых считаю самыми лучшими и ценными в России. Это — помимо того удовольствия, которое Вы доставили бы своим приездом лично мне.
Относительно портрета моего и моей семьи я сделал распоряжение, чтобы Дмитриев послал Вам несколько снимков на выбор для воспроизведения в журналах. Если он еще не прислал — телеграфируйте ему, он пришлет.
Мне очень хотелось бы побывать в Берлине ‘ вообще в Германии, но — нет времен’. Отложу это до поры, пока не напишу еще пьесу. Есть и еще очень важные причины, не позволяющие мне переехать границу своей страны.
Я был бы очень благодарен Вам, если б Вы сообщили мне — как относится к моей пьесе рабочий класс, мнение которого для меня ценнее всех других мнений, взятых вместе. Хотелось бы также видеть снимки с пьесы, помещенные в журналах. Если это Вас не затруднит — пришлите!
Я — готов к услугам Вашим, и если Вам понадобятся какие-либо справки по вопросам русской литературы — обращайтесь ко мне без стеснения.
Крепко жму руку Вашу.

М. Горький

245
М. РЕЙНГАРДТУ

7 [14] августа 1903, Н.-Новгород.

Господину Максу Рейнгардту.

Посылаю Вам, im. г., и артистам Вашим мои портреты. Извиняюсь,— я должен был сделать это раньше, но — не успел. Посылаю также альбом снимков с пьесы ‘На дне’ в исполнении артистов Московского Художественного театра. Делаю это из горячего желания выразить чем-либо Вам и труппе Вашей мою благодарность за исполнение Вами моей пьесы, а также для того, чтоб показать Вам, как близко Вы и труппа Ваша подошли в изображении типов и сцен моей пьесы к русской действительности.
Позвольте поблагодарить Вас и Ваших товарищей от всей души за внимательное отношение к моей пьесе.
Ничто не объединяет людей так глубоко, как искусство, так да здравствует же искусство и те, что служат ему, не страшась изображать суровую правду жизни такой, какова она есть!
Крепко жму Вашу руку и руки артистов Ваших. Очень жалею, что не знаю немецкого языка, и стыжусь моего незнания. Если б я умел говорить по-немецки, я бы сумел свободнее и проще выразить Вам мою искреннюю благодарность.
Всего доброго Вам и хорошего успеха от души желает

М. Горький

Н.-Новгород. Август, 1-е. 1903.

246
Е. Н. ЧИРИКОВУ

Август 1903.

Дружище Евгений Николаевич!

Думаю, что из намеченного тобою материала ты должен слепить крепкую, отчетливую вещь. Я, кажется, представляю себе содержание ее и не имею сомнения в том, что это будет и важно и интересно. Не называй эту штуку ни драмой, ни комедией — пьеса, мол, а там уж — сами разберут. Я — не драматург, а зритель,— пожалуй, это лучше,— и, как зритель, очень советую: в уста каждого эпизодического лица влагай две-три таких фразы, чтоб они сели мне в ухо. Это очень оживляет действие. А главным персонам — тоже давай какие-нибудь фразы, вроде ‘русский талантливый человек не может быть чистеньким’, как сказано в ‘Дяде Ване’. Равняя себя с дядей Ваней, ты этим больно уж высоко его ставишь, что, конечно, и сам знаешь. Что тебе в Минске дурно — это хорошо, было бы дурно, если б тебе хорошо было в Минске. Я не играю словами,— не сердись, это нечаянно вышло, мысль-то верная. Я — всей душой за то, чтоб тебе уехать из Свинска. Это необходимо, обязательно. Хлопочи о переводе в Москву, хлопочи серьезно, во всю мочь. Не могу ли быть полезным? Я знаком с Желябужским,— он тоже что-то по контрольной части — не хочешь ли, поеду к нему?
Окажи. Я тебе не токмо советую переводиться в Москву — прошу о том. В ней ты и заживешь шире и работать будешь больше,— уж это несомненно. Дороже жить? Хватит!
‘Литераторские дети среднего писателя — несчастные дети’. Не знаю. Но люди, видавшие нужду, лучше людей, с оной незнакомых, это факт. И нужда совсем не обязательна. Здесь обращаюсь к сердцу Вал[ентины] Егор[овны] и Анны Михай[ловны] — они это поймут, обе поймут — не на печке жили. О женщинах: когда) о них говорят, я вспоминаю стихи Леопарди сестре Паолине:
О женщины! Что б сделать Вы могли
Для родины, когда бы Вы хотели!..
…Но что Вы в нас будили в наши дни?
На чье чело венки Вы возложили?..
…Нам не поднять и меч тот боевой,
С которым деды в битву выходили…
Кто виноват в беде страны родной,
Скажите мне, о женщины, не Вы ли?..
О женщины! Кто низко пред судьбой
Колени гнет трусливо и послушно,
Кто в дни беды страны своей родной
Молчит, как раб, в тревоге малодушной,
Кто в те ряды, где блещет сталь мечей,
С своим мечом придти и стать не смеет —
Тот, женщины, любить Вас не умеет,
О, матери бесславных сыновей!..
Видишь — я много вижу в женщине силы, ибо с Леопарди — согласен. Нахожу, что лучше его никто не сказал женщинам правду. Я вообще — ругаюсь от любви. Женщина — сила, огромная, стихийная. Она может из нашего брата столь же просто сделать честных людей, как и подлецов творит.
Теперь вот что: об Обществе распространения грамоты и происшествии со Скворцом — лучше не пиши, а то, пожалуй, Общество [?] прихлопнут. Есть основания ждать этого. Пожалуйста, погоди. Тебя обнимаю, прочим кланяюсь.

А. Пешков

247
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

8 [21] сентября 1903, Н.-Новгород.

Знали бы Вы, как обидно, что Вас не было на концерте! Концерт был таков, что, наверное, у сотни людей воспоминание о нем будет одним из лучших воспоминаний жизни. Я не преувеличиваю. Пел Федор — как молодой бог, встречали его так, что даже и он, привыкший к триумфам, был взволнован. Уезжая — вчера, 7-го — заплакал даже и сказал: ‘Я у тебя — приобщаюсь какой-то особенной жизни, переживаю настроения, очищающие душу… а теперь вот опять Москва… купцы, карты, скука…’ Мне стало жалко его.
Вспоминали не однажды про Вас, дорогой друг.
Посылаю газеты с отчетами о концерте, весьма слабо передающими то, что было. Прошу не высылать более денег Софье Израилевич, и не обращайте внимания на сестру ее, если она начнет приставать к Вам с просьбами о заработке. В конце концов — это барышни, которые не пропадут и без нашей помощи.
Всего доброго! Сижу за пьесой Чирикова, к[ото]рая мне все больше нравигся. Явимся мы к Вам числа 15-го.
Крепко жму руку.

А. Пеш[ков]

248
Е. П. ПЕШКОВОЙ

27 сентября [10 октября] 1903, Н.-Новгород.

Очень рад, что квартира хорошая и ребята здоровы. Позаботься, пожалуйста, о себе. Было бы крайне интересно и желательно видеть тебя здоровой и спокойной, хотя мало верится в возможность быть спокойным человеку, который имеет дело с таким чудовищем, как я. Но все же ты постарайся. Обращай больше внимания на себя и совсем не обращай на меня. Если же мало внимания будешь обращать в ту или другую сторону — ни чорта не выйдет, моя радость. Здесь — во-первых, снег, во вторых, скандалы.
Борис, Чернышев какой-то, некто из музея книжного и еще человек пять были выданы шпионом. Шпиона — убили. Арестовано еще человек с двадцать. Но вс какие-то незнакомые фамилии. Развелось же однако у нас этих людей, которые так любят, чтоб их время от времени сажали в тюрьмы. В общем — все прекрасно. А. В. здоров и все добрые знакомые тоже. Вчера в Сор[мове] на танцовальном вечере в клубе кто-то выпалил из револ[ьвера] в пристава Высоцкого. Не попал,. Публика очень хохотала над испугом пристава. Жестокие нравы.
Нар[одный] дом. Мы его не хотим сдавать Басманову, а думаем образовать паевую компанию, составить труппу и — ставить пьесы. Мы — это я, Чириков, Малиновски[е], Михельсон, Нейгардт,— думаем пригласить в пайщики Шаляпина, Мороз[ова], Алексеева, Панину. Артистов, полагаю, найдет Тихомиров и Андреева. Возможно, что мне придется ехать в Москву хлопотать по сему делу. Поеду или с Еленою, или с ее Павлом.
Л. Андреев прислал длинное письмо, очень хорошо написано. Нужно что-то делать для него, это очевидно. Я — рад. Он — талантлив, как сатана. Но — должен будет извиниться перед Ал[ексиным] и Мал[иновским].
Получил я славные стихи, в которых очень сильно и образно меня ругают за пристрастие к евреям. ‘Подлая морда’ и т. д.
Газету тебе выписал.
Ну — работаю ли я? Нет. Некогда. Целый день ходят люди, а к вечеру я устаю. Вероятно, зимой я уеду куда-нибудь — на Иматру, в Арзамас ‘— где нет людей и можно работать.
До свидания! Целую.
Доктору скажи, что я его люблю, очень люблю, но писать мне некогда.
Ты получила письмо из Питера? Янина в Москве теперь должна быть. Мать — напишет. Береги себя.

Алексей

249
А. П. ЧЕХОВУ

1 или 2 [14 или 15] октября 1903, Н.-Новгород.

Дорогой Антон Павлович!

Вы — помните? — обещали дать рассказ для сборника ‘Знание’? Это дело — дело издания сборника — идет к концу. Андреев, Бунин, Вересаев, Чириков, Гусев написали, я — скоро напишу. Очень бы хотелось, чтобы Вы приняли участие. Можно ли надеяться? Срок — конец октября. Будьте добры ответить.
Здесь — снег. Хорошо! Ездят на санях. Как Ваше здоровье? Что — кончили ‘Виш[невый] сад’?
Крепко жму руку.

А. Пешков

250
Е. П. ПЕШКОВОЙ

8 [21] октября 1903, Н.-Новгород.

Не помню — писал ли я тебе о новой затее — организовать т[оварищест]во для эксплуатации Народ[ного] дома как общедоступного театра. Это — идет. Ездил я в Москву, собрал около 5 т. денег и — представь! — Тихомиров Асаф идет к нам в режиссеры, а вместе с ним несколько учеников и учениц Худ[ожественного] театра.
В субботу Тих[омиров] будет уже здесь. Предполагается составить ядро труппы из опытных артистов, затем — любители. Пай — 100 р. Я беру 5. Ты — тоже. Малин[овская] Ел[ена] — тоже. Федор тоже. Морозов — 20. Тихомир[ов] — 5. Андр[ей] Алек[сеевич] Желябужск[ий] — 3. Лельков — 2. Станиславский — 5. М. Ф. Андреева, Чириков, Андреев Леон[ид], Вишняков, Чегодаева, Михельсон — по одному паю. Ожидаем — Ганецкую, Хлудову, Панину. Вот какие дела.
Был у Л. Андр[еева] — чуть не разревелся. Он страшно похудел, похорошел, серьезно лечится, все время не пил. Рассказ его — великолепен. Большая и глубокая вещь. В Москве были мы — т. е. я и Ма[линовские] — три дня. Видели ‘Цезаря’. Я весьма советую тебе остановиться в М[оскве] на обратном пути и посмотреть. Изумительная постановка, великолепен Качалов — Цезарь, и — толпа. Недурен Антон[ий] — Вишневский. А в общем — длинно и тяжко. Видел два акта ‘Дна’. Играли — небрежно. Видимо, пьеса надоела им.
Янина учится массажу […]
Академия присудила Бунину премию Пушкина за перевод ‘Гайаваты’. 15-го сюда явится Якубов. Ну — новости все, кажется.
С чего ты вздумала, что я нездоров? Я очень здоров и вообще — недурно настроен. С завтрашнего дня начну работать. Будь здорова и ты.
‘Нижегородский] листок’, кажется, окончательно погибает. Сегодня было собрание пайщиков — Гриневицкий объявил дефицит — 7700, а по омете ожидали 1700. Горинов отказывается вносить деньги. И, вероятно, все откажутся.
Скажи Максиму, что к его приезду я куплю ему чижа, щегленка и снегиря.
Ты получаешь мои письма? Это — третье.
Всего доброго!

Алексей

Доктору — поклонище. Обнял бы его, да он очень толстый.

251
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

20 октября [2 ноября] 1903, Н.-Новгород.

Дорогой друг, посылаю Вам моего ‘Человека’ и очень прошу Вас внимательно, не однажды, прочитать его. Затем сообщите мне, как это звучит и где я наврал.
На неровности ритма — не обращайте внимания, если они не очень уж резко режут слух. У меня не было намерения писать ритмической прозой, вышло это неожиданно, будучи, видимо, вызвано самим сюжетом.
Гладких и слащавых стихов — я не хочу и языка править не стану.
А вот — что тут лишнее и чего не хватает? Вообще — посмотрите. Потом возвратите рукопись вместе с теми примечаниями и указаниями, которые найдете нужным сделать.
Очень меня эта вещь смущает. Как всегда — я, кажется, испортил хорошую тему.
Продолжать я буду — о мещанине, который идет — в отдалении — за Человеком и воздвигает сзади его всякую мерзость, которой потом присваивает имя всяческих законов и т. д.
Тут уже другой язык, конечно.
Ну — Чехов согласен, как я телеграфировал Вам. Хорошо ли это — увидим. Думаю, недурно. Относительно [А. Ф.] Маркса я ему напишу. А вот куда отчислим 10% прибыли, кои имеют придать сборнику необходимый для Чехова филантропический вид? Если б в пользу общежития для детей учащих в Нижегородской губернии!
То-то бы радость мне! И — этому учительскому о-ву.
Здесь — Якубов. Растет мальчик, ничего.
В Народном доме мы устраиваем театр: мы — С. Морозов, Шаляпин, Станиславский, Тихомиров, я с женой, Малиновский и прочая — даже Бунин и Андреев.
Тихомиров — взял из театра отпуск на год и будет режиссером. Он же взял 5 паев. Пай — по 100 р.
10 человек артистов — ученики Художест[венного] театра, остальное — любители.
Дело уже наладилось, денег набрали 10 000. Нужно еще т. 5. Поеду сегодня в Москву и — наберу. Так-то.
Между прочим — пишу. Очень охотно. Задумал одну канитель, вероятно, в декабре или в январе заберусь на Иматру или — к Вам, а то здесь — нет времени для этого дела, все-таки полезного и — несомненно — приятного.
В половине ноября буду у Вас — обработаем сборник. Тогда — вздохнем.
Весьма недурно — и даже очень — написал Чириков рассказ ‘На поруки’.
Сборничек будет чистенький, кажется.
Ну, крепко жму Вашу руку и очень хочу попасть поскорее в тихую Вашу обитель.
Всего доброго!

А. Пешков

252
А. П. ЧЕХОВУ

Около 20 октября [около 2 ноября] 1903, Н.-Новгород.

Дорогой Антон Павлович!

Ольга Леонардовна, вероятно, уже написала Вам, что сборник будет благотворительный — 10% прибыли мы отчислим в пользу Нижегородского общества взаимопомощи учащих на постройку общежития для детей учителей.
Это отчисление в счет гонорара авторам не входит.
Я очень рад, что Ваша пьеса выйдет в нашем сборнике,— очень рад!
В ноябре — около половины — буду в Москве, значит — увижу Вас. Это тоже хорошо.
Ну, а пока — всего хорошего Вам и здоровья!

Ваш А. Пешков

253
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

21 или 22 октября [3 или 4 ноября] 1903, Москва.

Слушал пьесу Чехова — в чтении она не производит впечатления крупной вещи. Нового — ни слова. Вс — настроения, идеи — если можно говорить о них — лица,— все это уже было в его пьесах. Конечно — красиво, и — разумеется — со сцены повеет на публику зеленой тоской. А — о чем тоска — не знаю.
Сообщил Ольге Леонардовне, чтобы А[нтон] П[авлович] не смущался [А. Ф.] Марксом и что мы сделаем сборник благотворительным, путем отчисления 10% прибыли на какое-либо дело. Что это отчисление не уменьшит его гонорара. Так?
Написал и ему тоже.
‘Человека’ переделаю сверху донизу, знаю как. Третью часть — вон. Вашего отзыва еще не знаю. Завтра еду в Нижний.
Кланяется Вам Мария Федоровна и Сергей Аполлонович, приехавший сюда на 1 1/2 месяца. Похудел, глаза стали ярче, но — ничего. Полагает, что ему позволят жить в Лодейном Поле. Крепко жму руку.

А. Пешков

254
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

26 октября [8 ноября] 1903, Н.-Новгород.

Дорогой друг,

с нетерпением жду Вашего отзыва о ‘Человеке’. Переделал его иначе — но, кажется, стало еще хуже. Вещь, однако, нужная, и напечатать ее — придется. Отвечайте, прошу.
Найденов желает поместить в нашем сборнике ‘No 13-й’. Вещь — славная, но уже была напечатана в приложении к какой-то театральной газете. Объем — менее листа. Вы ее на-днях получите от автора, пожалуйста, прочитайте.
Чириков тоже ждет ответа по поводу своего рассказа. Вообще мы не стесняемся обременять Вас своими просьбами, в чем, отчасти, виноваты Вы сами.
Посылаю очень интересный документ, полученный мною сегодня, 26-го октября, в день одиннадцатой годовщины моего писательства.
Пишет — Шакро, ‘Мой спутник’. Сохраните это письмо — оно все же подтверждает тот факт, что я не очень много вру.
Да. Когда от Вас долго нет писем — мне как-то неловко. Очень я привязан к Вам и очень люблю Вас…
Настроен я — лирически, должно быть, потому, что болит голова, идет снег и проч.
Сейчас был Чириков — набросали мы с ним план пьесы ‘Спасители’ или что-то в этом роде. Члены о-ва попечения о погибших женщинах ‘спасают’ проститутку.
С Андреевым тоже буду писать пьесу ‘Астроном’. Леонид вдохновился Клейном и хочет изображать человека, живущего жизнью всей вселенной среди нищенски серой обыденщины. За это его треснут в 4-м акте телескопом по башке.
Планов — много, времени — нет!
Крепко жму руку.

А. Пешков

255
В. И. АНУЧИНУ

4 [17] ноября 1903, Н.-Новгород.

Уважаемый Василий Иванович!

Прочитал Ваш рассказ ‘Уважили’. Хорошая, сильно написанная вещь. По сравнению с прежними Вашими работами Вы сделали большой, очень большой шаг вперед. Радуюсь и за Вас и за читателей.
Сибирские темы, только не берите их слишком уж узко, это богатейший источник, он может освежить нашу литературу, а тут затхлостью попахивает. Я вообще думаю, что Сибири пора выходить на широкую дорогу. Крепостного права вы не знали, от царя жили далеко, страна просторная и богатая, политическая ссылка вам не мало дала. Ну-тко, сибиряк’, двигайте вперед!
От души желаю дальнейших успехов, жму руку.

А. Пешков

4 ноября 1903 г.

256
Н. Д. ТЕЛЕШОВУ

23 ноября [6 декабря] 1903.

Николай Дмитрия — рассказ недурен, дорогой мой, и, конечно, идет. Никаких сокращений не потребуется.
Всего доброго! На пути отсюда — непременно буду на Среде.

А. Пешков

257
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

12 или 13 [25 или 26] декабря 1903, Москва.

Рассказики Бунина читал, и очень они мне нравятся, особенно второй.
Говорил с ним о переводе Байрона — это ему улыбается, особенно ‘Дон-Жуан’. В январе, кончив ‘Каина’, он будет в Питере.
Письма получил. В Нижн[ий] еду только в понедельник, во вторник, 16-го, у нас первый спектакль.
Пожалуйста, вставьте в ‘Человека’ после слов: ‘Мое оружье — Мысль’ —
а твердая уверенность в свободе Мысли, в ее бессмертии и вечном росте творчества ее — неисчерпаемый источник моей силы.
Затем —
Мысль для меня есть вечный и единственно неложный маяк во мраке жизни, огонь во тьме ее позорных заблуждений, я вижу, что все ярче он горит, все глубже освещает бездны тайн, и я иду в лучах бессмертной [Мысли], вослед за ней, все — выше! и — вперед!
Вот так. Ничего?
Вам кланяются М[ария] Ф[едоровна] и С[кирмунт]. Он скоро будет у Вас. Кланяется Вересаев, Леонид. Спасибо за посылку куртки, но — не машины! Крепко жму руку.

А. Пеш[ков]

258
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

20 декабря 1903 [2 января 1904], Н.-Новгород.

20-го декабря 1903.
Дорогой мой друг — посылаю выписку книг для ссыльных Архангельска, они давно уже просили меня о книгах, но я все забывал. Очень прошу послать им скорее.
Если Вы возьмете на себя труд сказать Гарину, что для него было б лучше не печатать рассказа ‘Чужие’ — совсем, нигде,— скажите, нет — пришлите мне его адрес.
А увидите Сорина — сообщите, что копия ‘Тайной вечери’ была послана сырой, это ее несколько испортило. Нехорошо.
Круковской предлагает нам одновременно две вещи: издать составленные им сказки для детей и купить журнал ‘Товарищ’. Категорически отказался — так?
Вчера со мной случилось нечто странное и очень глупое: в одиннадцатом часу вечера, гуляя на Откосе, я встретил некоего неизвестного мне субъекта. Он спросил меня: ‘Вы Горький?’ — и, получив ответ, ткнул меня ножом в левую сторону груди, настолько сильно, что я упал на колени.
Нож прорезал мое великолепное пальто, тужурку, разбил мой хорошенький каповый портсигар и остановился в нем, не коснувшись кожи. Господин ударил еще раз и чуть-чуть оцарапал мне бок, совсем немножко, как булавкой. Вступил я с ним в соревнование, во время коего он разрезал мне левую перчатку и оцарапал лоб. Затем мы разошлись, каждый в свою сторону, и оба, как я думаю, не на свое место.
Все это вышло так глупо, что я даже не взволновался, только потом уже, идя домой, вдруг сильно вспотел.
Случай этот имеет некоторые специфические особенности, о них неудобно говорить в письме, и вообще об этом случае — не нужно говорить. Я уже сделал в этом направлении соответствующие шаги, т. е. сказал, чтоб не болтали, не писали в газетах и т. д. Вас прошу тоже не рассказывать многим и даже — никому, сообщаю же Вам лишь потому, чтоб Вы не тревожились напрасно, если услышите об этом помимо меня.
Разумеется, я не пытался и не намерен ставить себя под охрану тех законов, которые не уважаю, и полиции, с которой у меня совершенно определенные отношения.
Ну, пока все. Будьте здоровы!
Время от времени читайте Мадача, о чем прошу усиленно.
Крепко жму руку.
Пришлите экземпляров по 10 моих книг, Скитальца и других.
Еще раз — будьте здоровы и не тревожьтесь обо мне.

А. Пешков

Я спрашивал господина, за что он хочет меня заколоть, но ответ получил невразумительный, не понял. Убегая, он грозил мне: ‘Не уйдешь!’ с упоминанием матери. Был он очень неловок, хотя и силен, и очень торопился, хотя спешить ему, мне кажется, было некуда. Народа вокруг — ни души.

259
В. И. АНУЧИНУ

27 декабря 1903 [9 января 1904], Н.-Новгород.

Уважаемый Василий Иванович!

Давайте Вашу руку! Хотя я и вышел из детского возраста, но все-таки с пребольшим удовольствием прочитал Вашу детскую повесть ‘По горам и лесам’. Прекрасно! Представляю, как будут зачитываться ребята.
Писать для ребят чрезвычайно трудно, и вся наша детская ‘литература’ никуда не годится, сплошная патока. Я почему-то совсем не ожидал, что Вы умеете говорить с ребятами. Извините, но не ожидал! Вы мне другим человеком представлялись. Но это очень хороший признак, если писатель умеет быть интересным для ребят, они ведь очень тонкие ценители, их фразою не обманешь. Обязательно напишите вторую часть похождений,— материалов у Вас, видимо, премного.
Ваша тема для трагедии, конечно, хороша. Огромнее социальное значение, но как быть? Ведь цензура подло Вас обкарнает, живого места не оставит. А потом, откровенно говоря, меня смущает Ваша порывистость — рассказы, повесть для детей, социальная трагедия, научные работы! Искать себя нужно, это несомненно, но не слишком ли Вы разбрасываетесь? Пишите лучше большую повесть или роман — я не сомневаюсь в успехе, но драматическое произведение требует особого умения, специального подхода. Извините за непрошенный совет, но я бы отложил трагедию, и особенно на такую страшную тему, до лучших времен, до которых мы с Вами, надеюсь, доживем.
Хотя чертовски интересно. Выходит, что Вы, сибиряки, опередили и стрельцов и Пугачева — исконные бунтовщики! А все-таки лучше отложите, подробно поговорим при личном свидании.
Крепко жму руку.

А. Пешков

27 дек[абря] 1903 г.

260
А. И. КУПРИНУ

Декабрь 1903, Н.-Новгород.

Дорогой Александр Иванович!

О[бщест]во, на бланке которого пишу Вам, предполагает строить общежитие для учащихся женщин. В пользу фонда, потребного на это дело, о[бщест]во задумало издать литературный сборник.
К участию в сборнике приглашены и дали уже свое согласие В. Г. Короленко, Л. Андреев, Бунин, я, предполагается пригласить А. П. Чехова, хлопочут о привлечении Л. Н. Толстого, написано Вересаеву, Юшкевичу, Яблоновскому и другим.
Мне поручили просить Вас, что я и делаю с подобающим сему случаю лицом и чувством. Дайте рассказец!
Срок—апрель 1904.
Сборник издает ‘Знание’.
Будьте добреньки, передайте мою покорную просьбу о том же г. Арцыбашеву, имени коего, к сожалению, не знаю.
Затем крепко жму руку.

А. Пешков

261
А. П. ЧЕХОВУ

Декабрь 1903, Н.-Новгород.

Посылаю Вам, дорогой Антон Павлович, письмо, полученное мною для Вас.
Пишет очень курьезный и интересный парень, если Вы пошлете ему парочку Ваших книг — это приведет его в неистовый восторг.
Я так и не успел зайти к Вам в Москве, каюсь и извиняюсь, но было так некогда, столько разных поручений лежало на мне в этот приезд, что, право, я не имел ни куска свободного времени.
В январе вновь явлюсь и уже — на сей раз — ‘для разгулки времени’.
Пойду на шаляпинский бенефис, на выставку союза художников — вообще буду вести жизнь рассеянную. Устал я, как старик, и не совсем здоров, болит башка, и грудь болит. А тут еще надо работать, на что нет времени.
Все мечтаю нанять лодку, уехать на средину океана и, сидя там в одиночестве,— удить ершей.
Не люблю рыбной ловли, но — что поделаешь?
Крепко жму руку.

А. Пешков

Да,— к Вам у меня покорная просьба:
к Вам обратится Московское о-во помощи учащимся женщинам с просьбой дать рассказец в сборник, издаваемый этим о-м для построения общежития.
Присоединяю и мою покорную просьбу — дайте что-нибудь! Дело хорошее, и сборник будет интересный. Напечатаем у ‘Знания’ тысяч 30—40.
Затем желаю Вам всей душой бодрости духа и доброго здоровья.

А. П.

262
Н. Г. ГАРИНУ-МИХАЙЛОВСКОМУ

Декабрь 1903, Н.-Новгород.

Уважаемый Николай Георгиевич!

Действительно,— как Вы и предполагали,— рассказ Ваш несколько не гармонирует с общим тоном нашего сборника.
Поместив его в этом сборнике, мы оказали бы Вам плохую услугу, потому что публика судила бы о Вас по произведению, не характерному для Вашего таланта,— не нужно давать ей эту возможность.
Но я просил бы Вас дать рассказ этот для другого, благотворительного сборника — в пользу учащихся женщин. В нем участвуют: Андреев, Бунин, Вересаев, Елпатьевский, я, приглашен В. Г. Короленко, А. П. Чехов и т. д. Издавать его будет ‘Знание’ же, здесь, в Петербурге. Выйдет осенью 1904.
Если Вы ничего не имеете против — будьте любезны, сообщите мне или председателю ‘Общества помощи учащимся женщинам в Москве’ Ваше решение.
Адрес: Москва, Его Превосх[одительству] Андрею Алексеевичу Желябужскому, Спиридоновка, Георгиевский переулок, д. Долгова.
Всего доброго Вам! Крепко жму руку.

А. Пешков

263
А. С. СЕРАФИМОВИЧУ

Не позднее 4 [17] января 1904, Н.-Новгород.

Уважаемый
Александр Серафимович!

Письмо дамы — послал Пятницкому с просьбой сообщить мне, говорил он по поводу Ваших рассказов с немцами или же нет?
Рассказ Ваш прочитал, нашел недурным и тоже возвращаю. Будьте добры, обратите внимание на язык, поправьте, немножко сожмите его и — переписав или напечатавши на ремингтоне, пошлите в Питер.
В таком виде наборщики страшно наврут, и никакими корректурами не исправишь.
Действуйте в таком расчете, чтобы рассказ Ваш попал в Питер числа 15-го января.
Крепко жму руку.

А. Пеш[ков]

264
И. А. БЕЛОУСОВУ

15 или 16 [28 или 29] января 1904, Москва.

Дорогой Иван Алексеевич!

Не придете ли поговорить по поводу ‘Кобзаря’ 17-го числа между 12-ю и 2-мя? Очень буду благодарен!

А. Пешков

‘Княжий двор’ — у Спаса, No 30-й.

265
Е. П. ПЕШКОВОЙ

28 января [10 февраля] 1904, Москва.

Я писал тебе, что пальто и книги нужно выслать в ‘Знание’ — о каком адресе ты спрашиваешь?
Мой экземпляр ‘Евреев’ у В. А. Десницкого, возьми.
Возьми в ящике шкафа ‘Искушение пустынника’ и пошли ‘Донской речи’, посылкой ценной.
Пожалуйста, скорей вышли книги! Еду — завтра.
Здесь патриотизм цветет только в газетах, на улицах и в обществе — насмешки. Война — не популярна. В земском собрании князь Трубецкой предложил послать государю телеграмму с выражением верноподданничеоких чувств и — был дружно освистан за это. Какая бестактность — это предложение — выражать чувство привязанности к престолу после тверского разгрома.
Очень рекомендую, следи за газетами, особенно с половины февраля. Хотя они и лгут, но не всю правду скроешь.
На бирже — паника. Люди сходят с ума. В сберегательные кассы народ идет сотнями и вынимает свои вклады.
Вот те и патриотизм!
Жму руку.

А.

266
Е. П. ПЕШКОВОЙ

30 января [12 февраля] 1904, Петербург.

Похоронили Михайловского — скучно и благополучно. Разве после того, как мы — я, Пятницкий — ушли с Волкова,— ‘молодежь наскандалила. Речей было немного — бесцветные, стихотворений два — тоже. Дорогой на кладбище пели ‘Вставай, поднимайся’ почти все время, но полиция не мешала, и это бросили, пели уже только ‘Вечную память’.
В Финляндии — неблагополучно, послали туда войска, говорят, там — резня. Японцы бьют и в лоб и по лбу: утопили крейсер ‘Варяг’ с 500 команды, взорвали ‘Корейца’, взяли транспорт с 2000 наших солдатиков. Я видел ряд телеграмм, не пропущенных цензурой,— плохи наши дела!
Завтра уезжаю в Сестрорецк.
Пожалуйста, пришли мне бюст Вольтера, а то скучно на столе будет. Будешь посылать — хорошенько упакуй, чтоб не сломался. Папирос в Москве я не получил,— просил, чтобы дослали сюда.
Когда получишь деньги от Морозовой — положи их в банк, пусть дадут процент — в этом деле всякая копейка дорога.
Ну, пока до свидания. Кланяюсь.

Алексей

267
Е. Л. ПЕШКОВОЙ

4 [17] февраля 1904, Сестрорецк.

Пожалуйста, ответь мне:
получена ли тобою картина ‘Смерть Нерона’ и что за портрет вместе с нею? Есть у тебя какие-нибудь объяснения по поводу этого портрета?
Два — т. е. три — письма твои получил сегодня здесь, в Сестр[орецке]. Сегодня посылаю тебе второе письмо, знай.
Передай письмо Меланин Павловне. Ее проект никуда не годен. Это — наивно. Убедительно прошу тебя — встань впереди этого дела, т. е. детского дома, действуй во всем от своего имени, оставляя меня в стороне. Деньги, которые я буду высылать тебе для этой цели, клади в банк, посоветовавшись с Гориновым, как удобнее это сделать, т. е. как больше получить процентов. Ни в каком случае не покупай на них государ[ственных] бумаг или каких-нибудь акций. Затем — мне нужно бы знать проект дома, вернее — возможную его стоимость.
‘Подобных вещей’ не присылай мне, к чорту. Можешь с уверенностью говорить, что первые же ‘успехи русского оружия’ — вызовут решительное нападение на оппозиционные партии, без различия их направлений. ‘В России есть 10—15 тысяч бунтовщиков, возбуждающих русское о[бщест]во против порядка в стране. Если их сразу выслать куда-нибудь на окраину — страна успокоится, ручаюсь’. Ты видишь, как просто рассуждают крупные администраторы, заведующие внутренней политикой страны. Предполагается создать что-то вроде ‘конгрегационного лагеря’, как, помнишь, создавали англичане для буров.
Мое положение — обостряется, и возможно, что я куда-нибудь поеду на север. Но — ты не беспокойся, это еще вилами на воде писано. Прими к сведению, что время теперь — весьма опасное и внешняя война обострит внутреннюю.
Барыкин просит у меня 200 р. Не могу.
Против меня затеян поход с трех сторон: ‘Новый путь’ — Философов и Гиппиус клянутся уничтожить Горького, ‘Новое время’ ставит своей ближайшей задачей доказать, как 2X2, вред моего существования, о том же усиленно будет заботиться ‘Русский вестник’. Ты почитай 1-ю книгу этого журнала — удивительно просто доносят в нем.
Ну, ладно, до свидания!
В пятницу или субботу я уеду отсюда в Варш[аву] дня на четыре, знай это и не смущайся, если не буду отвечать на письма.

А.

Студенты, участвовавшие в манифестации перед Зим[ним] дворцом,— члены ‘Русского собрания’ и о[бщест]ва ‘Денница’, состоящего под покровительством принца Ольденбургского. О[бщест]во это преследует цели нравственного самоусовершенствования.
В Харькове студенты — те самые, что поднесли ‘Рус[скому] собранию’ икону. Это достоверно известно. Здесь манифестации — промысел, недурно оплачиваемый заинтересованными людьми.

268
В. И. АНУЧИНУ

7 [20] февраля 1904, Сестрорецк.

Уважаемый Василий Иванович!

Очень благодарен. Получил Ваши легенды и словарь. Спасибо. Вы так богаты фольклорным материалом, что я Вам завидую. Писатель, не обладающий знаниями фольклора,— плохой писатель. В народном творчестве сокрыты беспредельные богатства, и добросовестный писатель должен ими овладеть. Только тут можно изучить родной язык, а он у нас богат и славен.
Ваша обработка народных сказаний и легенд — хорошее начинание. Одно только замечание — не слишком ли Вы архаизировали язык? Цель-то мне понятна, но надо считаться и с читателем. Может быть, в повторном издании Вы снимете некоторые архаизмы? Что касается областного словаря, то это целое сокровище. Вы прекрасно сделали, что собрали его. Кстати, относительно сибирского областничества. Не можете ли Вы указать мне, были ли Ядринцев, Потанин, Наумов и др. основоположниками движения, или они имели предшественников?
Является ли областничество только культурным движением, или оно имеет и более острый характер? Кто такой Щукин и где можно достать его труды?
Ваши сведения о масонской ложе в Сибири оказались правильными, не будете ли добры сообщить подробности или, еще лучше, напишите статью о сибирских масонах. А?
Боюсь, что пожеланий слишком много, но, кроме Вас, не к кому обратиться, а источники освободительного движения нужно раскопать во что бы то ни стало, чтоб лучше понимать настоящее в подходах к будущему. В оценке деятельности Н. К. Михайловского я совершенно согласен с Вами, но тут нужен большой (не в письме) разговор.
Что сейчас пишете? Не роман ли?
Спасибо за присылку архитектурных снимков. Интересны деревянные церковки и башни.
Желаю всего лучшего.

А. Пешков

7 февраля 1904 г.

269
Е. П. ПЕШКОВОЙ

25 или 26 февраля [9 или 10 марта] 1904, Сестрорецк.

Прошу тебя — возьми из стола тетрадку моих стихов, вырви оттуда листы, на которых написано стихотворение
На страницы Вашего альбома
Я смотрел в смущении немом…
— и со всеми поправками пришли мне заказным письмом.
Пожалуйста, скорее — мне нужно это для пьесы. Я ее кончил и — начинаю всю писать сначала, с первой до последней строки. Теперь в ней куча стихов.
Много крупных планов: хочется написать в таком же роде, как ‘Человек’,— ‘Женщина’, ‘Истина’, ‘Ложь’.
Вместе с пьесой пишу рассказ ‘Сильный’ и т. д….
Наступает весна — береги детей.
Новых пайщиков найдем, не робь.
Скажи Аппаку, чтобы мне прислали т[ысячу] — две папирос. Адресовать прямо сюда, здесь есть отделение почты.
Предупреждаю — не переписывай стихов, а пришли подлинники.
Приговор Гершуни, Мельникову, Григорьеву — смертная казнь, Вейс — 4 года каторги, Ремянниковой — 4 мес[яца] тюрьмы.
Анненский — на пять лет в Ревель, Чарнолусский — на 5 л[ет] [в] Архангельск. Война!
Я здоров. Немножко есть нервы, но это пустяки. Растянул сухожилия на левой ноге, прыгая из вагона, и нога ноет, как флюгер на крыше во время ветра, но и это ерунда.
Главное — много работается и голова — несмотря на всякие скверны в душе — горит ясно.
Ну, до свидания! Я крепко жму тебе руку и очень тебя прошу — будь бодра, не скучай.
[…] Еще раз жму руку.
Пришли стихи. И папирос.

А.

270
Е. П. ПЕШКОВОЙ

3 [16] марта 1904, Петербург.

Часть твоих писем, адресованных в Сестр[орецк], прочитал — печально! Очень мне жаль Вениамина, особенно теперь, когда всех серых решено, как говорят, судить военным судом и судом сословным.
Приезжал ко мне некто Николай Александрович Фролов, он знал Вениамина] — это высокий парень из Печор. Впечатление — очень скверное, советую относиться к ‘ему осторожно. Затем: в Ниж[ний], быть может, скоро явится Анна Даниловна Фрезе, она же Александра Павловна Эйхгольм. Называет себя курсисткой Бестужевских курсов. Рыжая, с бородавкой на верхней губе, красивые голубые глаза, очень живые и прямо никогда не смотрят. Придет — гони ее вон. Возможно, что будет действовать от моего имени,— предупреди, чтобы ее вытуривали отовсюду в шею.
Подробностей о процессе не знаю. Помилование Григорьева — факт, ходит слух о замене другим смертной казни каторгой. Здесь очень беспокоится молодежь,— учебные заведения закрыты.
Видел Якубова […] Видел Савву — плохо он говорит о театральном деле, видимо, наша публика вообще не способна работать дружно и уважая друг друга. Умрет этот театр, кажется мне.
Елене передай вложенную записку. Сообщи В[асилию] А[лексеевичу], что какой-то Заломов просит меня известить его, что он — Зал[омов] — благополучно уехал за границу.
Ну, пьесу я буду переделывать всю. Очень тороплюсь, потому что на пасхе нужно сдать ее театру, так что я буду читать ее здесь, когда художники приедут сюда. Тебе вышлю экземпляр, а сам едва ли поеду в Н[ижний] — находя это не нужным и тяжелым путешествием для тебя.
Вот уже пятый день торчу в Питере, уеду в Сестрорецк, вероятно, завтра. Масса дела. Скоро у нас выйдет ‘Фауст’, две книги Гарина — ‘Корейские сказки’ и ‘По Маньчжурии’,— сборник статей Каутского, книга Елпатьевского, Найденова. Сборник — в цензуре. Надежд — мало, ибо строгости большие по случаю войны.
Кон[стантин] Петр[ович] очень кланяется, я жму руку. Напишу, как только приеду в Сестрорецк. Жму руки.

Алексей

271
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Между 16 и 21 марта [29 марта и 3 апреля] 1904, Петербург.

Я уже по объявлению в ‘Листке’ почувствовал, что ‘Япония’ — дело рук Мукосеева. Умно, хорошо, т. е. я не о содержании, а об издании.
Из второй книги ‘Правды’ вырезано 7 статей — вот почему она вышла в марте.
‘Срединное царство’ — старая книга, теперь она уже мало ценна. Факты — интересны, но выводы — сомнительны. Ж. Симон сам был ‘срединный’ человечек и о Китае знает весьма мало.
Об япошках нет ничего хорошего у нас,— это тупое жулье — патриоты-издатели — выпускают на рынок только вещи явно недоброжелательные Японии, а объективного — ни страницы.
Книга Дюмолара солидна, скучна и — пристрастна в дурную сторону. Очень уж эти европейцы высокого мнения о себе…
Сегодня и вчера у меня вс гости — военные люди, по преимуществу. По вопросу о войне — они держатся куда умнее и серьезнее обывателей наших, хотя бы и либералов. Хорош народ, серьезный.
Приезжали два мужичка из Тамбовской губернии с просьбой ‘научить их писать газету для крестьянства, но только чтобы в ней все правда была’. Вот ты и поди, какие лакомки! Я сам бы почитал с наслаждением газету-правду.
Весной, как оказывается, я поеду в Пензу, Тамбов, Самару, Астр[ахань], Баку, Одессу — едва не вокруг света. И в Н[ижнем] буду.
А за поздравления спасибо!
Но — почему по двум адресам посылаешь телеграммы?
Береги деньги — денег в России нет, скоро во всей стране останется копеек 16, а все остальное — в Маньчжурию пойдет.
Ну, до свидания!
Соколову — не удовлетворяй. 300 р. я ей дать не могу.
Немирович — был, читал я ему отрывки из пьесы, он очень хвалит, но я ему не верю. Длинно и скучно.
Крепко жму руку.

А.

Жулики, европейцы-то. Дерут кожу с живого человека за то, что у него кожа желтая, дерут и, пока он молчит, они его хвалят, ишь какой культурный! Начал он брыкаться — ругают: зверь, азиат. Сволочь!
Возмутительно отношение газет, очевидно, ругань стала их родным языком.
Хорошо стал писать Амфитеатров. Должно быть, поездка за Урал — весьма полезная вещь для ума и сердца.
В среду я уезжаю дня на три — писем не будет — не беспокойся.

272
Е. П. ПЕШКОВОЙ

28 марта [10 апреля] 1904, Петербург.

Получил рубашку — спасибо. К[онстантин] П[етрович] подарил мне чудесные столовые дорожные часы, я ему — Толстого и себя.
Вчера читал ему три акта пьесы — очень понравилась. Но — странная вещь! — женщины у меня вышли — отчаянными ненавистницами мужчин, а мужчины — прохвостами! Я этого не добивался.
На пасхе кончу четвертый акт, если не помешают некоторые обстоятельства.
Ночью сегодня мы с К. П. ходили по улицам, были у Казан[ского] собора, у Исаакия. Противный город! Даже и этот лучший праздник, праздник возрождения природы, он встречает сухо, скучно, по-чиновнически. Отбывают повинность все — и жители, и жандармы, и попы. Жму руку, кланяюсь — ибо визитеры пришли.

А.

273
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Середина [конец] июня 1904, Куоккала.

‘Дачники’ — пока остаются в стороне, у меня нет охоты переделывать их. Но ты не говори Шольцу об этом — возможно все-таки, что я, до августа, кончу с ними.
Повесть будет иметь характер дневника или записок: в ней я хотел бы изобразить психологию современного интеллигента, человека демократического происхождения, постепенно отравляемого мещанством.
Дивильковский умирает в Архангельске — как мне его жаль! Талантливый он парень.
Писать, право, не о чем — внешних впечатлений нет, живется очень однообразно, ем, гуляю, играю в городки, читаю, пишу. Есть кое-что- интереснее — но неудобное для сообщения в письмах.
Целуй детей, будь здорова. Крепко жму руку.

А.

274
Е. П. ПЕШКОВОЙ

7 [20] июля 1904, Петербург.

Смерть Чехова очень подавила и огорчила меня. Кажется, что я никогда еще не чувствовал ни одной смерти так глубоко, как чувствую эту. Жалко, обидно, тяжело. Я давно был уверен в том, что А[нтон] П[авлович] — не жилец на этом свете, но не ожидал, что его смерть так тяжело ляжет на душу. Жалко и литературу нашу, она лишилась первоклассного художника и вдумчивого писателя, который еще мог бы много раз ударить по сердцам. Хорошо, удивительно хорошо то, что история с ‘Вишневым садом’ не легла все-таки тенью на отношения А[нтона] П[авловича] к ‘Знанию’ — за это уж я всей душой благодарю Константина] Петровича]. Его уму и такту я обязан тем, что он сдержал меня от резкой выходки по адресу Маркса,— выходки, которая, вероятно, задела бы и А[нтона] П[авловича]. В последнем письме Пятницкому Чехов выражает уверенность, что вся эта история не нарушит добрых отношений между ним и нами. Он готов был начать процесс с Марксом.
Завтра еду в Москву на похороны. Газеты полны заметками о Чехове — в большинстве случаев — тупоумно, холодно и пошло. Скверно умирать для писателя — всякая тля и плесень литературная тотчас же начинает чертить узоры на лице покойника.
Ну, а как ты живешь в Эмсе? Получила мое заказное письмо? Я получил только одно твое, маленькое, написанное тотчас по приезде. В письмах Пят[ницкому] ты сокрушаешься о том, что много выходит денег. Какой это вздор, друг мой! Во-первых,— совсем не много, если ты вспомнишь, что вас четыре человека, а во-вторых,— деньги есть и стесняться не для чего. Перед отъездом ты скажи, чтобы тебе выслали побольше, р. 1000, что ли, и купи хороший подарок маме, да и вообще купи что понравится из художественных и домашних вещей.
Как Максим? Что ж он, хрюшка, не пишет? Как вообще влияет на него заграничное житье?
Напиши. В Москве пробуду дня 4—5, потом еду в Гельсингфорс.
Жду писем твоих и крепко жму руку. От всей души желаю тебе, друг мой, здоровья, хорошего настроения. До свидания!

А.

275
Е. П. ПЕШКОВОЙ

11 или 12 [24 или 25] июля 1904, Петербург.

Вот и похоронили мы Антона Чехова, дорогой мой друг. Я так подавлен этими похоронами, что едва ли. сумею толково написать тебе о них,— хожу, разговариваю, даже смеюсь, а на душе — гадко, кажется мне, что я весь вымазан какой-то липкой, скверно пахучей грязью, толстым слоем облепившей и мозг и сердце.
Этот чудный человек, этот прекрасный художник, всю свою жизнь боровшийся с пошлостью, всюду находя ее, всюду освещая ее гнилые пятна мягким, укоризненным светом, подобным свету луны, Антон Павлович, которого коробило все пошлое и вульгарное, был привезен в вагоне ‘для перевозки свежих устриц’ и похоронен рядом с могилой вдовы казака Ольги Кукареткиной. Это — мелочи, дружище, да, но, когда я вспоминаю вагон и Кукареткину,— у меня сжимается сердце, и я готов выть, реветь, драться от негодования, от злобы. Ему — все равно, хоть в корзине для грязного белья вези его тело, но нам, русскому обществу, я не могу простить вагон ‘для устриц’. В этом вагоне — именно та пошлость русской жизни, та некультурность ее, которая всегда так возмущала покойного. Петербург — не встретил его праха так, как бы следовало,— меня это не задевает. Я предпочел бы на похоронах такого писателя, как Антон Чехов, видеть десяток искренно любивших его людей — я видел толпу ‘публики’, ее было, м. б., 3—5 тысяч, и — вся она для меня слилась в одну густую, жирную тучу торжествующей пошлости.
От Ник[олаевского] вокзала до Худ[ожественного] театра я шел в толпе и слышал, как говорили обо мне, о том, что я похудел, не похож на портреты, что у меня смешное пальто, шляпа обрызгана грязью, что я напрасно ношу сапоги, говорили, что грязно, душно, что Шаляпин похож на пастора и стал некрасив, когда остриг волосы, говорили обо всем — собирались в трактиры, ко знакомым — и никто ни слова о Чехове. Ни слова, уверяю тебя. Подавляющее равнодушие, какая-то незыблемая, каменная пошлость и — даже улыбки. Когда я стоял около театра во время панихиды, кто-то сзади меня вспомнил о рассказе ‘Оратор’ — помнишь — человек говорит над гробом речь о покойнике, а, оказывается, покойник жив, стоит рядом с ним. Это единственное, что вспомнили.
Над могилой ждали речей. Их почти не было. Публика начала строптиво требовать, чтобы говорил Горький. Везде, где я и Шаляпин являлись, мы оба становились сейчас же предметом упорного рассматривания и ощупывания. И снова — ни звука о Чехове. Что это за публика была? Я не знаю. Влезали на деревья и — смеялись, ломали кресты и ругались из-за мест, громко спрашивали: ‘Которая жена? А сестра? Посмотрите — плачут!’ — ‘А вы знаете — ведь после него ни гроша не осталось, все идет Марксу’. — ‘Бедная Книппер!’ — ‘Ну, что же ее жалеть, ведь она получает в театре 10 000’ — и т. д.
Все это лезло в уши насильно, назойливо, нахально. Не хотелось слышать, хотелось какого-то красивого, искреннего, грустного слова, и никто не сказал его. Было нестерпимо грустно. Шаляпин — заплакал и стал ругаться: ‘И для этой сволочи он жил, и для нее он работал, учил, упрекал. Я его увел с кладбища. И когда мы садились на лошадь, нас окружила толпа, улыбалась и смотрела на нас. Кто-то — один на тысячи! — крикнул: ‘Господа, уйдите же! Это неприлично!’ — они, конечно, не ушли.
Прости меня — письмо бессвязно, едва ли ты поймешь из него мое настроение, очень тоскливое и злое. Я буду писать о похоронах статью ‘Чудовище’ — она объяснит тебе, в чем дело. Мы думаем издать книгу памяти Антона Павловича, пока это еще секрет. В этой книге напишут только я, Куприн, Бунин и Андреев.
Ну — очень кланяются тебе Шаляпин, Алексин и Елиз[авета] Ив[ановна].
Федор купил-таки имение, дурачина. За Алексина я очень рад — кажется, ему хорошо с Ел[изаветой] Ив[ановной]. Но — о всех их я напишу тебе потом, сейчас не могу. Скажу только, что Федор очень тронул меня своим отношением к тебе, тоже и Сашка. Славные это ребята, право. Собираются писать тебе. Федор едет петь в Кисловодск, Алексин по Волге — туда же. Я еду в Старую Руссу, недели на три, буду брать соленые ванны.
Пиши так: Старая Русса, Ерзовская улица, дом Новикова.
Алексин говорил о том, чтоб ты зиму жила в Ялте, я. буду там в октябре, но об этом — потом.
Целую Максима. Жму руки.

А.

276
И. А. БУНИНУ

Середина июля [конец июля] 1904.

Спасибо за письмо, дорогой товарищ!

А я думал, Вы не получили моего, и написал Вам еще. Андреев даст рассказ и небольшую статью об Ант[оне] Пав[ловиче]. Куприн доканчивает повесть, начал было писать воспоминания и — сразу же впал в полемический тон. Бросил, нужно подождать. То же случилось и со мной,— впечатления похорон еще не улеглись, и пишется больше о людях, оскорбивших Чехова своим присутствием над его могилой, чем о нем, о его светлой душе, полной любви, нежности, грусти, о его уме — тонком и остром.
Мне страшно понравился Куприн,— на похоронах это был единственный человек, который молча чувствовал горе и боль потери. В его чувстве было целомудрие искренности. Славная душа!
Милый мой друг — нам, четверым, надо чаще встречаться друг с другом, право, надо! Давайте устроим осенью съезд в Москве. (Извиняюсь за пачкотню.) А пока — пишите, я знаю, у Вас выйдет хорошо: Вы любили, Вы знали Ан[тона] Пав[ловича].. Дайте стихов и, прозы и воспоминаний.
Крепко жму Вашу руку, желаю бодрости духа, здоровья!

Ваш
А. Пешков.

277
Е. П. ПЕШКОВОЙ

15 или 16 [28 или 29] июля 1904, Старая Русса.

Как уже писал тебе — я видел в Москве Алексина, Шаляпина, Долгополова. Алексин очень понравился мне — он так хорошо относится к Ел[изавете] Иван[овне] и она к нему. Постарел он несколько, но, кажется, стал здоровее и меньше пьет.
Очень кланялся тебе и убеждал меня в том, что тебе необходимо прожить зиму в Ялте. Я с ним согласен — тебе нужно изгнать из себя всякие признаки болезни. Осматривал меня и тоже нашел, что в октябре я должен поехать в Ялту. Поеду. Шаляпин — растолстел и очень много говорит о себе. Признак — дурной, это нужно предоставить другим. Славная он душа все же, хотя успехи его портят.
Когда ехал сюда, в Руссу,— встретил царя. Он возвращался из Руссы, бледный, с заплаканными глазами. Очень жалок был.
Здесь он смотрел войска, отправляющиеся на войну,— и ревел, как говорят, навзрыд. Войск отправляют страшно много.
Здесь по улицам толпами ходят бабы и просят милостину: ‘Мужа на войну отправили, осталась одна с детьми, умираем с голода’. Это уж несколько излишне для великой державы, как ты думаешь?
Вообще — призыв запасных солдат оставляет такое впечатление, как будто страну посетила чума: всюду плач и рыдание, на вокзалах женщины падают в обморок.
А по ‘Новому вр[емени]’, ‘солдаты рвутся в бой’. При этом у них такие лица, как будто их заживо хоронят.
Завтра начну брать ванны из рассола, 10 штук, до 26-го, значил-, обязательно проживу здесь. Городишко скверный, но это хорошо, ничто не развлекает, и сидишь дома.
Получил два твои письма на К[онстантина] П[етровича] и письмо Максима.
Благодарю его за труд.
Нижегородские новости тебе сообщат помимо меня, так что больше писать пока не буду. Очень прошу тебя: относись к себе серьезно, лечись упорно и будь здорова. Поцелуй ребят.
Адрес повторяю: до 27-го — Старая Русса, Ерзовская ул., д. Новикова.
Крепко жму руку.

А.

278
Е. П. ПЕШКОВОЙ

19 или 20 июля [1 или 2 августа] 1904, Старая Русса.

Ноги у меня не болят и ничего не болит, но уж коли попал в Руссу, где лечатся от ревматизма,— почему и мне не полечиться, если я к нему имею склонность?
Ты уже знаешь наши новости — смерть Плеве? Сегодня получено сведение с Дальнего Востока — убит генерал Келлер, тот самый, что, будучи екатеринославским губернатором, перестрелял рабочих. Говорят, очень способный вояка был.
Все знакомые — живы и здоровы, новостей, особенно важных, нет, интересы общества сгущаются около войны, книг читают мало, газет — много, и, судя по ‘Новому времени’,— Витте будет премьер-министром.
Русса — скверный городишко, рассеянный на плоскости, ее прорезывают две реки: Полисья и Порусса, в ней соленое озеро и целебные соленые же источники.
Грязно, пыльно, скучно. 26-го буду здесь читать в пользу вдов и сирот солдатиков, ушедших на войну.
Какой это ужас — отправление на войну запасных! На Новгородской губернии это отразилось особенно ужасно: в то время как в других мобилизируются несколько уездов — здесь вся губерния.
Рев, сто’, вой — ежедневно.
Люди сходят с ума, вешаются, топятся — чорт знает что! И на войне тоже сильно заболевают психически — то и дело оттуда доставляют сумасшедших, что объясняется климатом Маньчжурии и артиллерийским громом.
Что ты ничего не пишешь о твоем здоровье? Написала бы. Поверь, что это интересно для меня.
Пишу. Плохо пишу, надо добавить.
Крепко жму руки. Целуй ребят.

А.

279
Е. П. ПЕШКОВОЙ

25 июля [7 августа] 1904, Старая Русса.

Подробностей смерти Плеве не знаю, но убит, кроме его, только кучер, остальные только ранены, причем тяжело — один военный, остальные, человек 5,— легко. Ты, вероятно, знаешь все это из газет.
Максимовы письма отправил, пишет он не без юмора, но достаточно скверно для своих лет. Старик ведь уж! Письмо твое получил только сегодня, 25-го, значит — книги опоздали. Пришлет их К[онстантин] П[етрович]. Проживу здесь числа до 10-го, мне нужно взять еще 5 ванн, но я бы это бросил, если б не хотелось кончить одну небольшую работу до отъезда отсюда.
Неужели ты будешь жить в Женеве? Шумно там, я думаю. Когда возвращаешься в Россию? Напиши, чтобы я мог сообразить, как встретиться с тобой, если ты ничего не имеешь против.
Тянут меня по всем направлениям с пьесой, а мне заниматься ей некогда.
Скиталец написал недурные стихи на смерть Чехова, Гусев тоже, они читали их в Ялте на вечере, и, говорят, был скандал с полицией.
‘Новое время’ — как ты видишь, если читаешь его,— выдумывает конституцию, конечно, скверную, но очень упорно.
Вообще мы, как всегда, ‘накануне реформ’. На сей раз — реформы, несомненно, будут, и, несомненно,— либеральные, и — это столь же несомненно — в грош ценой. ‘Гражданин’ Мещерский написал Суворину, что он — т. е. Мещерский — ’32 года неустанно боролся с тиранией и ратовал за свободу’ — вот ты и понимай их! Такая вс сволочь! Такая трусливая дрянь! Все это — результаты общего испуга, вызванного смертью Плеве, публика говорит, что ‘возрождаются 70-е годы’,— конечно, та публика, которая боится.
Интересное время. А война — все неудачна для нас, каждый день приносит трагические подробности о наших потерях, о трудностях для армии бороться по уши в маньчжурской грязи, об неустанном отступлении.
Гарин — пишет очень интересно и порядочно, Немирович — вообще патриотически врет, но порою сообщает такие штучки, что сразу видно — плохо у нас все, что только можно себе представить. И уход за ранеными, и обоз, и командование. Швейцарских агентов из армии выгнали за ‘невоздержанность языка’ — о чем, не стесняясь, и пишут.
Очень опасаются войны с Англией, которая, под шумок, уже пробралась в Лхассу и села на шею далай-ламы. Это нам будет дорого стоить впоследствии, очень дорого! Ибо теперь в руках Англии — духовный глава всех монгольских племен, в том числе и наших бурят. […]
Пока — до свидания.
Жму руку.

Ал.

280
В. В. ВЕРЕСАЕВУ

Конец июля — первая половина августа 1904, Старая Русса.

Дорогой Викентий Викентьевич!

Я понимаю, что Вам теперь не время, но все же прошу Вас: пришлите на ‘Знание’ Ваше заявление о выходе из ‘Ж[урнала] д[ля] в[сех]’ в самой краткой и общей форме — ‘по причине резкой перемены в направлении’ и т. д. Это — необходимо, иначе Миролюбов не поверит нам, т. е. факту Вашей солидарности со мной в этом случае.
Очень грустно и больно, дорогой и уважаемый товарищ, за Вас. Эта идиотская, несчастная, постыдная война — какой-то дикий кошмар, и Ваше участие в ней — обидно, тяжело. И — боязно за Вас — за Ваши нервы, за жизнь. Есть и хорошая сторона в Вашем присутствии там — события будут иметь трезвого, честного свидетеля, но — я все же хотел бы, чтоб этот свидетель был — не Вы.
Крепко жму Вашу руку, дорогой товарищ. Стыдно жить в России, стыдно и тяжело, как тяжело и стыдно бывать в грязных кабаках, где полуумные, полудикие люди бьют друг друга по рожам, орут и всячески искажают свой человеческий образ.
Недавно я наблюдал проезд нашего царя по Новгородской губернии,— какая глупая, циничная комедия и в то же время — какое отсутствие мужества, какая животная трусливость!
На полях работали разодетые парадно крестьяне, по линии всюду солдаты, и — никого не пускают на станцию. Наш поезд часа два ожидал на одной станции поезд царя, нас заперли, закрыли окна, окружили солдатами и строго приказали ‘окон не открывать!’. Я видел его все же — маленький, несчастный, подавленный, с заплаканными глазами.
А сцены на вокзалах при отправлении запасных — это что-то прямо невероятное? На Новг[о]р[одскую] губ[ернию] мобилизация легла очень тяжело,— мобилизированы все уезды. И какой же стон, рев, плач, ругань стоит в воздухе! Сколько возмущения — искреннего, тяжелого ‘ — бессильного. Много самоубийств, много психических заболеваний, особенно среди женщин. Скверное, тяжелое время, требующее массы энергии со стороны тех людей, кои озабочены ростом сознания в массе. Когда Вы отправитесь? Не будете ли в Москве? Может быть, я увидел бы Вас. Там же хотел бы видеть Вас один мой товарищ, электротехник.
Ну, крепко жму Вашу руку! Поедете через Самару? Я буду там в августе, числа 15-го.
До свидания! Всей душой желаю бодрости духа, крепко обнимаю Вас.

А. Пешков

281
И. Е. РЕПИНУ

17 [30] августа 1904, Куоккала.

Спасибо Вам, дорогой Илья Ефимович! Кланяюсь В. В. Стасову. Не премину быть у Вас в среду в 3 ч., а пока — жму Вашу руку.

А. Пешков

282
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Конец августа [сентябрь] 1904, Петербург.

Жалко девочку и еще более жалко тебя — зря убила лето. Здесь Шаляпин, он говорит, что у его девчонки — та же самая история, резали ее уже четыре раза. В сентябре у него явится новый ребенок,— мне это противно, ибо очевидно, что у старшей девочки — туберкулез, tо всегда высокая, желудок — плох. Игорь умер от истощения — к чему же дети при таких условиях?
Поет он попрежнему, как бог, играет, как величайший артист. Ты, вероятно, встретишь его в Ялте, куда он отправляет ребят. Я все же не советую тебе торопиться с отъездом из Швейцарии,— дети скучают — это не причина, с ними можно сладить, а тебе полезнее пожить вне России,— в этой несчастной стране — прескверно. Бьют нас — как идиотов, само собой разумеется, что это не создает хорошего настроения и утром берешься за газеты с очень скверным чувством в душе. Все — нервны, устали получать пощечины за глупость, все злы, спорят, ругаются и т. д. Манифест произвел сильное пополнение в рядах оппозиции, возвращается масса ссыльных,— зима, значит, будет интересная. В этой области, то есть в делах борьбы с правительством,— летнее затишье. Ходит куча слухов: будто Сазонова, убившего Плеве, увезли из Креста люди, явившиеся в жандармских мундирах. По этому делу арестовано четверо, в том числе Сикорский. Он тоже имел бомбу, но, когда Сазонов бросил свою, Сикорский взял лодочника, поехал по Неве и бросил свой снаряд в воду. Лодочник видел это и отвез парня в участок. Снаряд нашли.
На место Бобрикова назначен харьковский Оболенский. Он недавно произнес в Гельсингфорсе примирительную речь. Финляндцы — в восторге. Уезжая из Питера, Оболенский приглашал знакомых на бал, где, по его словам, будут представители финской оппозиции. Вообще в воздухе носится туча новых веяний. В министры внутренних дел прочат московского Булыгина,— помощник генерал-губернатора, свирепый юдофоб, дурак, члена государственного совета Платонова — старый чиновник, человек без лица, сделает все, что прикажут.
Но всего вероятнее, что мин[истерство] внут[ренних] дел будет разделено на три отдельных части. Говорят и о Витте как премьер-министре.
Моя пьеса пойдет у Коммиссаржевской, сегодня я ее читаю режиссерам. Театр Коммиссаржевской — дело новое, солидное и, кажется, будет хорошо поставлено. Режиссеров четверо: Попов — друг Станиславского, начинавший с ним Худож[ественный] театр, Тихомиров, Бравич и Петровский от Корша […]
В четверг я поеду в Гельсингфорс дня на три, оттуда — прожив дня два в Питере — в Москву, Нижний, Ялту. Где мы с тобой встретимся? Хорошо бы в Нижнем. Но — повторяю — не торопись. Не верю я в то, что ты поправилась,— где уж тут! Снимаю с Пятницким квартиру в том доме, где помещалась ‘Жизнь’.
Алешку — жалко. Не хотел бы я, чтоб Максим перестал быть русским. […] В конце концов, мы — лучше европейцев, потому что моложе их и можем что-то сделать, если только наше идиотское правительство не навяжет нам долголетнюю войну с монголами,— войну, которая нас низведет на степень какой-нибудь Болгарии. Я очень зол, но ты не обращай внимания на это,— злюсь на то, что наше ‘культурное общество’ — все еще не может отказаться от взгляда на Россию как на вотчину семейства гг. Романовых.
Отступая из горящего Ляояна, мы не успели вывезти оттуда своих раненых, и они зажарились там — это вчера говорили военные. Вообще — на войне творится что-то ужасающее. Ко мне приходят раненые, возвратившиеся оттуда, и рассказывают такие вещи, точно молоткам’ по голове бьют.
Ну, до свидания, пока!
Скоро увидимся.

А.

Федор кланяется.
Пятницкий — тоже. Поцелуй ребят.

283
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

10 или 11 [23 или 24] сентября 1904, Ялта.

Дорогой друг —
посылаю книгу Соловьева.

Это положительно хорошая вещь, истинно демократическая, это первая попытка дерзкой мысли пролетария осветить рост идеи свободы в России. Конечно — задача крупнее авторских сил, кое-где это особенно. ясно бросается в глаза, много длиннот, повторений, есть и недосказанное, ‘о — как опыт, как первый удар, как веха на пути развития демократической мысли — это ценно, нужно, хорошо. Он — молодчина, Соловьев-то! Передайте ему мою записочку.
Жалко, что, вероятно, цензуре все это совсем не понравится. Много печатать этой книги — нельзя, повторяю, но издать ее — необходимо.
Ну-с — был у меня один знакомый из-за рубежа и сообщил мне, что Поссе — Куклин издали книгу, в которой обвиняют меня в обмане, измене и т. д. за то, что я не эмигрировал для издания ‘Жизни’ за границей. Говорят, будто бы, весьма гнусно, намекая при этом на каких-то капиталистов, с коими якобы Горький вкупе пакостничает.
За себя — я не обижен, к свинству привык, не удивляюсь, ко лжи — тоже привык, но — других-то не надо бы трогать! Скверно это.
Теперь я буду читать Никонова, потом — Елеонского, с которым, вероятно, придется много возиться.
Посылаю письмо Юшкевича, спрячьте. Жалуется он, просит не писать суровых писем.
Превосходная здесь погода — солнце, жара. Обидно, что Вас нет.
Кланяются Вам здешние люди. Очень хорошо, мило, ласково живут доктор и Е[лизавета] И[вановна]. Не пьет он ничего. И даже мне красного вина не дает.
Жму руку.
[…]
Ну, всего доброго!

А. П.

284
С. Н. ЕЛЕОНСКОМУ

13 или 14 [26 или 27] сентября 1904, Ялта.

Сергей Николаевич —

я прочитал все Ваши рассказы и убедительно рекомендую Вам — подождите выпускать вторую книжку, ибо она будет много хуже первой, а Вы, конечно, понимаете, как это было бы невыгодно для Вас. Чтобы не показаться Вам голословным — рассмотрим несколько рассказов.
‘Яблоки’. Длинно, скучно, бессодержательно. Этот анекдот можно изобразить на одном печатном листе, Вы написали почти шесть. Бессвязно, тускло написана эта вещь, она не оставит в памяти читателя ничего, кроме раздражения против автора, который так много отнял времени и что дал? Обращаю Ваше внимание на отметки в рукописи, и — скажу прямо — Вам не следовало бы печатать такой плохой рассказ.
‘Андрей Пареный’. Для меня — это идеализация собачьей, рабьей психологии, идеализация, идущая вразрез с основным и великим течением современности, которое выражается в стремлении человека к свободе от всяческой кабалы,— кабалы государства, общества, семьи, предрассудков, предубеждений и т. д. Неужели Вам не ясно, что изображать человека рабом и любоваться его склонностью к подчинению — в наше время значит оскорблять человека?
Затем: Андрей в ‘Яблоках’ и в рассказе его имени — два разные лица. В ‘Яблоках’ Ваш герой больше человек, но — написан он аляповато, и никто Вам не поверит, что он так благороден и умен.
‘Онуча’ — Вы сами написали на оттиске, что этот рассказ слаб и напоминает Златовратского по тону и нуждается в переделке. Нет, не тратьте времени, не переделывайте его, а просто — бросьте. Забудьте, что Вы написали эту штуку, полную слащавого сентиментализма и — простите! — не содержащую в себе ни одной ноты жизненной правды.
Для кого и для чего Вы пишете? Вам надо крепко подумать над этим вопросом. Вам нужно понять, что самый лучший, ценный и — в то же время — самый внимательный и строгий читатель наших дней — это грамотный рабочий, грамотный мужик-демократ. Этот читатель ищет в книге прежде всего ответов на свои социальные и моральные недоумения, его основное стремление — к свободе, в самом широком смысле этого слова, смутно сознавая многое, чувствуя, что его давит ложь нашей жизни,— он хочет ясно понять всю эту ложь и сбросить ее с себя.
Что Вы даете этому читателю?
В большинстве Ваших рассказов содержание — анекдотическое, освещаете жизнь Вы очень неопределенным светом, язык у Вас, местами, возмутительно плох. А нужно, чтобы язык был прост, ясен, точен — тогда он красив и понятен, тогда все, что Вы скажете этим языком, прозвучит сильно и ясно. Все Ваши рассказы — страшно растянуты, раздражающе длинны. Я не однажды указывал Вам на это, и — повторяю — Вы должны избавляться от этого серьезного недостатка. Порой Вы хотите писать ‘с юмором’, но очевидно, что это не Ваш тон,— везде, где Вы впадаете в него, у Вас все выходит скучно, грубо, неловко.
Лучшим — сравнительно — рассказом является ‘Под опекой’ — но это нужно сократить наполовину. Сделайте — и серьезность содержания его выиграет вдвое. Тоже и ‘Подвохи’. И все вообще Вам нужно сокращать, сокращать! Займитесь этим, и так Вы можете научиться писать кратко, ясно, сильно.
‘Купальня’ — это корреспонденция и — не из важных. Нельзя брать действительность так узко, как Вы взяли в этом рассказе. Нужна верность не фактам, а — психологии фактов.
‘Хрустальное яблоко’ — вещь до смешного наивная. Вам надо отрешиться от сентиментализма, он никому не нужен.
Недурно, местами, написана ‘Старая церковь’, но — осторожнее с церковью! Это опасная тема. Не забывайте, что, хотя в ней и проливали слезы освобожденные рабы,— сама она относилась к вопросу о рабстве совершенно равнодушно. Нужно помнить, что на вопрос Николая I-го Филарету — ‘нужно ли освобождать крестьян?’ — тот ответил: ‘Для церкви — безразлично, крепостной или свободен крестьянин, нужно только, чтобы он молился’. Надо помнить, что церковь — политическое установление.
Еще раз — все Ваши рассказы надо сократить, переделать, а ‘Яблоки’, ‘Хрустальное яблоко’, ‘А. Пареного’, ‘Купальню’, ‘Онучу’ — выбросить вон, сжечь их, забыть.
Несуразно написанный рассказ ‘Разъехались’ тоже нельзя печатать так, как он написан. ‘Подвохи’ — сократить наполовину.
Книжку решительно не советую выпускать, если Вы не хотите, чтобы над Вами глумились, чтобы читатель забраковал Вас.
Простите за резкость — правда всегда невкусна, но она всегда необходима, а в литературе — тем более, ибо литература есть область правды. Вам нужно много а упорно работать и над самообразованием и над языком, чтобы после Чехова не писать ‘песен с гвоздем’. Всего доброго!

А. Пешков

285
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

18 или 19 сентября [1 или 2 октября] 1904, Ялта.

Новости:
приходила Марья Водовозова и сообщила следующее: идеалисты — Булгаков, Бердяев, Франк и Ко — входят в ‘Новый путь’ — устраняя из него гг. Философова, Крайнего = З. Гиппиус и Ко. Сие дело наладил г. Георгий Чулков. Раньше предполагалось, что гг. идеалисты сгруппируются в ‘Вопросах жизни’ — журнале, которого еще нет, но разрешение на который уже имеется у Лосского, друга Жуковского. Но — с Лосоким почему-то расстроилось.
Теперь: Марья говорит, что позитивисты должны тоже мобилизироваться, купив ‘Вопросы жизни’. При этом она рассчитывает на группу ‘Знания’,— у нее недурной вкус! Едет в Питер устраивать дело. Я ее одобряю и даже сказал, что, ежели дело будет поставлено серьезно,— буду сотрудничать в ‘Вопросах жизни’. Но — не верю в ее деловитость и не думаю, что выйдет толк из этой затеи.
А в первом случае — я тоже имею свои сомнения: мне кажется, что гг. идеалисты не вышибут гг. мистиков из ‘Нового пути’, а — сольются с ними, как я предрекал некогда.
З. Гиппиус написала хорошенькие стишки:
Я не храбрый — но не робкий!
Едут тесные коробки,
Переполнены людьми.
Цензура усмотрела, что коробки — вагоны, в которых солдат на войну везут, и — запретила стихи.
Пока что — Вы о новых журнальных предприятиях не говорите никому, а ежели услышите что-нибудь новенькое в этой области — сообщите мне.
Пока — всего доброго!

286
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

21 или 22 сентября [4 или 5 октября] 1904, Ялта.

…Дорогой друг —

ничего не поделаешь! Клянусь Вам — это мой последний долг, если не считать 200 р., которые я занял у доктора. Срок платежа,— как Вы видите,— 13-го октября, 13-го! Должно быть, это действительно скверное число… Придет — а м. б., уже приходил — к Вам юноша Толузаков, это ординарец Ренненкампфа, раненый, выздоровевший и вновь уезжающий на войну. Он был свидетелем манифестации перед Зимним дворцом, и это толкнуло его поехать на войну добровольцем. Он уезжал в Маньчжурию и дрался там с иллюзией, что он борется ‘за родину’, за какие-то ее интересы, ‘пролил кровь’, вернулся на родину, а она ему сурово, устами самых разнообразных людей, заявила, что у нее в Маньчжурии — нет интересов, что война эта — глупая трагедия своеволия, что, наконец, лучшие люди родины смотрят на армию, как на тормоз преуспеяния страны. Услышав это, он почувствовал себя смертельно раненным в сердце и ныне возвращается на войну уже без -иллюзий, идет на нее, как на самоубийство.
Хорошая тема для рассказа? Не правда ли? Но в действительности юноша будет корреспондировать в ‘Новое время’, что не мешает ему быть очень милым и наивным существом.
Дайте ему книг, если он еще не взял их.
Ну — и все. А 570 р. — заплатите. Их можно послать —
Нижний-Новгород,
Владимиру Адриановичу Горинову,

Большая Печорка, свой дом.

Шельму Лагерлеф прочитаю, но печатать ее мы не будем. Лучше напечатаем Даниловского.
Жму руку.
[…]

А. П.

Пошлите книжки рабочим в Одессу.
А Федоров написал чепуху.
Андреев — чудак! Он не согласился подписать мое и Верес[аева] заявление о выходе из журнала, а написал Мир[олюбову] письмо, смысл которого такой:
‘Дорогой друг В. С!
Для Вас гораздо выгоднее бросить приближение к ‘Новому пути’ и возвратиться на старый.

Ваш Л. Андреев’.

Ни звука о том, что, может быть, Вы, Вик[тор] Сер[геевич], как личность, вполне искренно тянетесь к богу, но, как дирижер оркестра, Вы все же развращаете людей, слушающих Вашу музыку, и, стремясь к небу, попадаете на православную колокольню, как метко говорит Ев. Соловьев.
Письмо прислано мне на просмотр. Буду убеждать Леонида порвать его.
Ох, как скучно все это!
И какой дьявольский ветер дует здесь вот уже вторую неделю!

А. П.

287
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Середина октября 1904, Петербург.

Н. Иорданский известил меня, что комиссия по устройству библиотеки при секции гигиены открывает свои действия. Я послал им 250 р., т. е. за 10 паев. Пошли и ты р[ублей] 125, потом я тебе пришлю эти деньги — ладно?
Пожалуйста, напиши Шаляпину о деньгах для Самуила, я в Москве, вероятно, не увижу его, да мне, признаться, и надоело уже говорить по десять раз об одном и том же.
Куприн очень мило написал о Чехове,— кажется, сборник будет весьма интересен.
В прекрасной нашей квартире великолепные лампы и — полное отсутствие мебели, комнаты пустые, точно головы либералов.
Свят[ополк]-Мирский, посетив цензурный комитет, сказал Звереву: ‘Вы прекрасно обставлены, но я не понимаю — зачем вы существуете?’
Зверев в недоумении: как понять? Слаба цензура или она вовсе не нужна?
Я тоже не понимаю.
Все литераторы, высланные Плеве лично,— будут возвращены в первобытное состояние. Вероятно, откроют Союз писателей. В ‘Праве’ — последние три номера — смотри статьи Гессена, Трубецкого, Петрункевича, это резче, чем в ‘Освобождении’. В ‘Хозяине’ превосходная статья Мертваго о холопстве нашей прессы, превосходная!
Если трудно тебе достать эти номера — попроси Себряк[ова]. Кстати сообщи, что я получил деньги.
Вообще здесь — беснование. Все преисполнены красных и розовых надежд. Оптимизм — совершенно детский. Все повертываются круто в левую сторону. Даже бывший товарищ министра Зиновьев говорит, что ‘наше самодержавие прогнило’. Но — это лает побитая собака.
Предрекаю: если под Мукденом мы победим — вс тотчас же повернется вправо. Держу пари.
А как тебе нравится подвиг Балтийской эскадры? Мне кажется, что наши моряки или сошли с ума от страха пред японцами, или же были вдребезги пьяны.
Англия возмущена и грозит войной. Это было бы очень эффектно теперь, когда в Балтийском море остались одни финские пароходики.
До свидания. Пиши. Жму руку.

А. Пешков

Получил 3 письма. Перешли мне телеграмму Миклашевского, адресованную на Елпатьевского.

288
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Конец октября [середина ноября] 1904, Москва.

Ездим мы, друг мой, по разным городам и ночи напролет вс говорим о ‘НЕЙ’,— о той, за которую старый Гольцев одеколон из мыльницы пил.
Какой она должна быть — вот вопрос.
Люди пожилые и благоразумные убежденно доказывают, что она должна явиться к нам ‘какой-нибудь’, ‘хоть куцей’, только бы пришла! И вместо того, чтобы обсуждать требования, они обсуждают уступки.
Неблагоразумные люди — среди которых тоже есть пожилые — говорят так: созвание Учредительного собрания путем всеобщей подачи голосов.
Чтобы тебе было понятнее, в чем дело, пущусь в подробности:
6-го ноября в Питере состоится разрешенный правительством съезд председателей губернских и уездных земских управ в количестве 75 человек: 34 губернских и остальные — уездные. Правительство обращается к ним с вопросом: что делать?
Ты знаешь А. А. Савельева и, конечно, можешь понять, как он будет отвечать на такой вопрос. Знаешь Кильвейна.
Чтобы создать за спинами этих ‘представителей желаний русского народа’ определенное общественное мнение, которое не позволило бы им проявить пред лицом правительства хамство, лакейство и прочие черты из глубин психологии русского обывателя, чтобы понудить их предъявить к правительству определенные и серьезные требования коренных реформ общественного и государственного строя — чтобы сделать это общественное мнение, в данные дни всюду собираются кружки разных ‘честных людей, искренно желающих блага своей стране’, и — говорят.
Говорят на тему, какова должна быть ‘она’?
В конечном результате разговоров все принципиально s соглашаются на одном и том же пункте: 75 человек, имеющих представить собою ‘волю нации’,— не могут и не должны ее представлять. Они должны отказаться от этой чести, признать себя не способными, не уполномоченными нацией вступать в торг с правительством и требовать полного представительства народа, т. е. сознания Учредительного собрания путем всеобщей подачи голосов.
Соглашаясь в этом пункте принципиально, далее радикалы и либералы расходятся: радикалы говорят, если правительство не согласится на предложение 75-и, 75 — должны распустить себя, ибо — они не имеют нравственного права вступать в соглашение с правительством от лица нации, которая их не знает, не выбирала и не возлагала на них такой важной исторической функции. После сего начинаются уличные события, имеющие целью, с одной стороны, показать правительству, что с ним не шутят, а с другой — потребовать от него уступок в смысле всяких свобод.
Либералы — не согласны: они говорят, что правительство, разумеется, не согласится на всеобщую подачу голосов и нужно предъявить ему ‘минимум требований’. Этот минимум: свобода печати, вероисповеданий, восстановление земских учреждений по уставу 1864 г., бессословная волость. И — вс.
Радикалы начинают ругаться, ‘Сволочи! — говорят они либералам,— да разве вы не понимаете, что продаете страну за три копейки?’
И вводят дополнения: свобода личности = отмена всяких обязательных постановлений и произволов, расширение представительства в земстве = введение образовательного ценза, реорганизация городских дум на принципе самого широкого представительства, свобода петиций: тысяча человек, подписавших данное заявление, имеет право подать его в надлежащее установление и требовать от него рассмотрения своих представлений, амнистия политических преступников.
Вот — суть спора. Одолевают — радикалы. В общем настроение очень повышенное, и только заматерелые в либерализме старички не поддаются усилиям радикалов приподнять их чувство собственного достоинства и гражданское мужество.
Завтра еду на берега Невы для разговора об этом предмете, потом на берега Дайны и Вислы, а м. б., Немана.
Жизнь — кипит! Мне жаль, мой друг, что ты — мать и у тебя дети, искренно жаль.
Я постараюсь кое-что прислать тебе, советую прочитать мое письмо знакомым ‘ вообще,— поскольку ты можешь,— будировать и будировать в пользу ‘ее’ — по возможности стройной, широкой и интересной.
А пока — до свидания!
Жму обе твои лапы и прошу не сердиться, если я не часто нишу,— есть некогда, не токмо писать!
Всего доброго! Всего хорошего! Бодрости духа!

А.

Здесь Иван Пав[лович] — я тебе писал? И Скярмунт здесь — удастся, кажется, устроить так, чтобы он здесь и остался.

289
Е. П. ПЕШКОВОЙ

2 или 3 [15 или 16] ноября 1904, Петербург.

Слухи об отставке Мирского — вздор, распускаемый партией бюрократов, и правой либералов с целью понизить настроение общества и левой. Здесь эти слухи действуют как раз в обратную сторону, т. е. — повышают температуру. Органом правой либеральной — она же ‘отцы’ — будет ‘Сын отечества’, органом левой — ‘дети’ — ‘Наша жизнь’. Я писал тебе о восстановлении тверского земства. В январе первое собрание, это факт уже. ‘Протокол’ ты должна уже получить. Его начало характеризует взгляды левой, средина — правой, конец — минимум требований левой.
Я только сегодня прибыл сюда из разных мест. Дела творятся — ‘сурьезные’. В Двинске была битва русского войска с запасными, победили войска и были за сие громогласно прокляты пьяным дьяконом с крыши. В Москве запасных расстреляли на Рязанском вокзале, есть убитые, много раненых. В Риге оправданного Фридмана несли на руках из суда по улицам, кстати — разбили полицейский участок. Была стрельба ив револьверов и прочие эффекты, но вреда от сего не было, только стекла пострадали. Поведение запасных всех изумляет — откуда сие? А полиция усердно рекомендует им ‘бить евреев’, находя, что это занятие — наиболее мирное по нашим дням.
Евреев — бьют, богатых с особенным удовольствием, но — очень достается и русским, а всего более — полиции и жандармам.
Здесь я пробуду долго, ибо — 6-го заседают, 10-го тоже, 21-го я читаю публично и проч. Яровицкого — вышлю, Каминской денег послал 100 р. — ты это дело оставь и Алексину скажи, чтобы он в него не мешался. Будет, больше не могу. А 75 р. с Алексина взяла? Сообщи куме, что Сергей Ив[анович] — в Париже, вчера я от него имел сведения. […] Янина — арестована в Берлине как анархистка и, значит, подлежит выдаче в Россию. Ее родственники — скандализованы, но — не арестом, а тем, что арестована она была рано утром в квартире своего жениха. ‘Очень рано утром’, как сказано в ‘Берлинер Тагеблат’.
Что ты не пишешь о Самуиле? Какой он? Как живете? Пишет ли он стихи и пр.? Из нижегор[одского] казен[ного] здания около Нар[одного] дома вылез Тихомиров, просит найти ему и Вениамину защитника. И[ван] Пав[лович] — обалдел на воле, и это очень смешно. Растерялся и ничему не верит, но это скоро пройдет. Скирмунт — освобожден из-под опеки, будет жить в Питере, ищет квартиру.
Получил изображение семейства негров, одно посылаю тебе, другое — себе. Некогда! Пришли Протопопов, нижегороды.
Всего доброго!

А. Пешков

290
Е. П. ПЕШКОВОЙ

3 или 4 [16 или 17] ноября 1904, Петербург.

Сейчас воротился с некоего заседания, и — вот новости.
Третьего дня С[вятополк]-Мирский вызвал А. Стаховича и сказал: ‘С грустью извещаю вас о том, что съезд земцев, высочайше разрешенный на 6-е, ныне высочайше же отменяется’. — ‘Это почему же?’ — ‘Такова воля его!’ Тогда явились к Мир[скому] бояре Шипов, Львов и Петрункевич и заявили, что они все-таки ‘съедутся’. — ‘Где?’ — ‘Здесь, в Петербурге’. — ‘Гг.! но это же едва ли удобно ввиду его нежелания… Вы подождите, я спрошу, м. б., он сделает высочайшее повеление’. Вчера Мир[ский] сообщил, что нет, он не уступает, ибо ‘мистически настроен за самодержавие’.
(Ты видишь — с легкой руки Мережковского мистицизм входит в моду.) ‘Мы все-таки устроим съезд!’ — заявили бояре. ‘Где?’ — ‘Здесь’. — ‘Неудобно!’ — ‘Тогда — в Москве’. — ‘Это еще более неудобно, ибо походит на какое-то отложение Москвы’. — ‘Тогда — здесь’. — ‘Да вы поезжайте… ну, хоть в Нижний!’ — ‘Нет, далеко! Мы уж лучше здесь устроимся…’
На том и решили — съезд будет в Питере, 6-го. Разговор я передал буквально, как слышал от первых лиц. Газетам отдано распоряжение — не печатать ничего о съезде, а также и об отмене его. Рекомендую — следи за ‘Правом’, в 44 номере см. статьи Трубецкого и Бернштама, Володьки. 5-го выйдет ‘Наша жизнь’ — ты ее получишь. В сущности — дело обстоит лучше, чем можно было ожидать: ведь неизвестно, что именно сказали бы земцы с высочайшего соизволения и что они будут говорить теперь, когда им так съездили по мордам,— это видно из того, что правые сильно подаются налево. И, несмотря на всю эту игру втемную,— Мирский крепко сидит на своем месте, именно потому сидит, что каждый день говорит — ‘уйду!’ — и кому надо знают, что он может уйти. Гнать его — не намерены,— зачем же при всех сих затруднениях еще и Неккера создавать?
В трех уездах Харьк[овской] губер[нии] вчера начались крестьянские ‘беспорядки’. Настроение здесь — бодрое. Много смеются, а когда русский человек смеется, это — хорошо.
В литературе — новый рассказ Андреева в ‘Правде’ и новая выходка Немировича. Взял он у Найденова ‘Авдотьину жизнь’ и уговорил его не печатать ее в ‘Знании’, а потом рекомендовал Найденову написать новый четвертый акт. Сейчас Найденов переслал мне письмо Немир[овича] к нему и свое письмо ко мне. Ругается. ‘Худ[ожественный] театр пользуется уважением литераторов, но пора уже поколебать мнение о нем как авторитете в литературе. Это предприятие одряхлело, стало чисто промышленным’, и т. д. Я — рад. Ибо у меня есть план.
Ну, до свидания. Кланяюсь всем и прочее такое.
Жизнь становится очень забавной. Приятно видеть, как седовласые, тучные люди юношески орут и суетятся, несмотря на то, что звание князей, графов и прочее — должно бы обязывать их к солидности и прочим благонравным качествам.
Жму руку.
Кланяюсь детям. Целую.

А.

291
Е. П. ПЕШКОВОЙ

10 [23] ноября 1904, Петербург.

Внимательно просмотрев книгу Гаспари, которую я посылаю тебе с этим письмом, ты найдешь в ней подтверждение всего, что я раньше сообщал тебе. Теперь — земцы считают, что их роль закончена, а им доказывают, что они только начали играть свою роль, что они должны продолжать ее на зем[ских] собраниях и т. д.
Завтра — похороны Бунакова, вероятно, будет серьезная демонстрация серьезных людей.
У меня первое предст[авление] ‘Дачников’ — сейчас, чорт бы их побрал! Играют — плохо, пьеса не понята. Бегу в театр.
Вчера в Мих[айловском] театре некто из первого ряда кресел, при выходе на сцену Балетта, осыпанной бриллиантами, сказал, обращаясь к публике: ‘Гг.! вот где наш флот! На каждом пальце этой женщины — броненосец!’ Поднялся шум, полиция хотела вывести патриота вон,— но публика зааплодировала ему, вмешалась и — ‘патриот’ остался в театре, а великий князь Алексей — уехал домой.
Этого же князя прошлый раз освистали на Морской, когда он ехал от Балетта.
Жму руку. Некогда.

А.

292
Е. П. ПЕШКОВОЙ

12 или 13 [25 или 26] ноября 1904, Петербург.

Хотел послать тебе статьи о ‘Дачниках’, да очень уж некогда мне собрать их. Рекомендую ‘Свет’, ‘Петербург[ские] ведомости» ‘Новости’, ‘Русь’ ‘ ‘Петербург[скую] газету’ от 12-го — в последней чудесное интервью с Мережковским.
Желаешь знать, как я отношусь к этому гвалту?
Первый спектакль — лучший день моей жизни, вот что я окажу тебе, друг мой! Никогда я не испытывал и едва ли испытаю когда-нибудь в такой мере и с такой глубиной свою силу, свое значение в жизни, как в тот момент, когда после третьего акта стоял у самой рампы, весь охваченный буйной радостью, не наклоняя головы пред ‘публикой’, готовый на все безумия — если б только кто-нибудь шикнул мне.
Поняли и — не шикнули. Только одни аплодисменты и уходящий из зала ‘Мир искусства’. Было что-то дьявольски хорошее во мне и вне меня, у самой рампы публика орала неистовыми голосами нелепые слова, горели щеки, блестели глаза, кто-то рыдал и ругался, махали платками, а я смотрел на них, искал врагов, а видел только рабов и нескольких друзей. ‘Товарищ!’ — ‘Спасибо!’ — ‘Ура! Долой мещанство!’ Удивительно хорошо все это было. Чувствовал я себя укротителем зверей, и рожа у меня, должно быть, была зело озорниковатая. Потом говорили, что этот момент — лучший момент спектакля.
Скандал, т. е. шиканье,— свиста не было, его не могло и быть, ибо партер не свищет, свист — дело демократических ‘верхов’, на спектакле же была преимущественно ‘аристократия’,— скандал, я говорю, начала ложа ‘Мира искусства’ и именно — Мережковский, как самый откровенный, горячий и смелый из компании. Это. видел Далин-Линев, сидевший около самой ложи. Затем — Философов, Дягилев, Даманская, Венгерова, Сергеев-Ценский, Крандиевская, Юрий Беляев и т. д. К ним, по словам ‘доброжелателей’, присоединились сыщики, коих была тьма. Шипели четыре ложи, как говорят, повторяю — когда я вышел к рампе — шипенья уже не было. Меня очень удивил Потапенко, оказавший в лицо мистикам из ‘Мира’: ‘Только в России возможна такая гнусность, господа… только в России возможно (шипеть на человека?) шикать человеку, каждое слово которого — правда, правда! Стыдитесь!’ Сказал он это громко в фойэ.
Группа каких-то военных закричала Дягилеву и Философову: ‘Пошляки! Во’ из театра!’
Какой-то господин, по словам одного знакомого, кричал в ложу шикавших: ‘Что… (следует нецензурное слово), пробрало вас?’ — Говорят, его вывели.
Конст[антин] Петр[ович] сказал Даманской ‘комплимент’, по его словам, а по-моему, он обругал ее.
Вообще ‘было дело под Полтавой’!
Какие-то мужчины и дамы подбегали ко мне за кулисами, что-то говорили, плакали, жали руки и — прочее в этом духе. Четвертый акт прошел нелепо — все время аплодировали, прерывая артистов. В конце акта — общие вызовы. Из театра — едва ушел. Второй спектакль, по словам Тихом[ирова], прошел лучше в смысле исполнения, и после третьего акта — плакали. Вызывали автора. Ну, будет об этом!
Здесь Антон из Нижнего, помнишь? И еще куча знакомых. На 15 или 20-е будет объявлена мобилизация — 35 000 человек призывают. Возможны крупные события. Сегодня в Юрид[ическом] обществе был назначен доклад Гессена на тему ‘О свободе слова’ — не состоялся, ввиду обилия публики. Не только зал, вмещающий около 1000 чел., был набит до такой степени, что мужчины падали в обморок, но даже на улице собралась толпа обывателей тысячи в 4… Несмотря на очень любезное отношение публики ко мне, я не мог пробраться ко крыльцу и возвратился вспять. Гессен и Анненский отложили доклад ‘до приискания более обширного помещения’.
О похоронах Бунакова я писал? Веселенькие похороны!
Обыватель — перерождается, вот самое важное!
Прочитай стихи в ‘Руси’ о либералах — это голос обывателя, а не радикала. К ‘Нашей жизни’ отношение удивительно трогательное! В контору нельзя попасть, ибо на лестнице и на панели стоят сплошной массой люди, жаждующие жизни. В день запрещения розницы подписка сразу поднялась на 1263, на другой день на 3489, провинция подписывается по телеграфу. Ходский махает руками и уверен, что его сошлют в Сибирь. Газету, вероятно, закроют, но тотчас же выйдет ‘Сын отечества’ — обновленный — и ‘Слово’. Святополк скоро, кажется, получит титул ‘Окаянного’, судя по его отношению к ‘Н. жизни’,— малый, видимо, устрашился и уступает давлениям. Говорят, что, когда он заявил Николаю о требованиях конституции, Николай удивился: ‘Разве я не самый ограниченный монарх на свете?’
Севастопольские события здесь подробно известны и вызывают большое удовольствие. Есть и еще события в этом же роде, ты их, вероятно, знаешь.
Лично я — устал, как собака, и не имею времени даже голову вымыть, волосы от грязи слиплись в какую-то массу. Писать можно о многом, но — чертовски некогда! Человек из Риги, которого ты так не любишь, лежит в больнице вот уже пятый день, что мне очень тяжело. Извини, что написал об этом, но — в несчастии и японцы и русские одинаково достойны сострадания. Написал, чтобы объяснить тебе мое положение, мой ‘недосуг’.
Поцелуй Максима, Катю, кланяйся доктору, крепко жму твои руки, милый мой друг, спасибо за письма. Ты права — жизнь прекрасна! И чем больше вводишь ее в себя, чем глубже погружаешь себя в нее — тем она прекраснее!
Еще раз жму руки.

А.

Забыл сказать, что, кроме Коммис[саржевской] и Бравича,— все играли плохо, а М[ария] Львовна была толста, смешна и пошла.

293
В. В. СТАСОВУ

14 [27] ноября 1904, Петербург.

Глубокоуважаемый
Владимир Васильевич!

К. П. Пятницкий передал мне о Вашем желании повидаться со мной — это и мое сильное желание. Может быть, Вы устроили бы так: сообщите мне, когда у Вас будет свободный вечер, и я приду.
И большого Федора зовите — хорошо? Крепко жму Вашу руку.

А. Пешков

Знаменская, 20.

294
Е. П. ПЕШКОВОЙ

14 [27] ноября 1904, Петербург.

‘Царь принимал Шилова, Львова, Петрункевича, Родзянко и благодарил их за доверие к нему’ — вот новость, о которой говорит сегодня Петербург. Получается что-то странное: съезд не разрешен и — состоялся, съезд выработал постановления, ограничивающие самодержавие, и — получил от самодержавна благодарность за доверие к нему.
Съезд не был признан законносостоявшимся, а теперь, после приема депутации от него,— он признан таковым? Потапенко в ‘Руси’ называет современное положение дел ‘смешением языков’, и это очень верно. Кстати, читай ‘Русь’ от воскресенья, т. е. сегодня — интересно о ‘Дачниках’. Потапенко чуть не по именам называет ‘искусников’.
Предполагается съезд городских голов, всероссийский, конечно. Здесь и в Москве — ряд банкетов, возможны организации политических клубов. Сегодня на Невском немножко покричали народные поговорки. Вообще — настроение веселое. Если бюрократия поскорости не соберется с силами — дело ее будет проиграно непоправимо. Есть признаки, что она собирается, но в то же время ‘Нашей жизни’ разрешена розничная продажа. Вообще — понять что-либо затруднительно, ясно лишь одно — у всех сильно кружатся головы и редко кто сознает свою позицию и обязанности. Из тюрем выпускают подследственных, в Таганке — голодовка, требуют освобождения, им оно обещано, а в то же время вчера в Лесном были аресты. Такая сумятица событий вызывает сумятицу мыслей даже у наиболее крепких голов. Хорошо ведут себя только те люди, которые знают, что самое главное — масса, ее интересы, ее сознание, ее сила.
Ты получила ‘Шарлотту’? Веселенькая книжка. На-днях К[онстантин] П[етрович] — который кланяется тебе — пошлет корректуру Найденова. Сегодня получен новый рассказ Андреева о войне — ‘Красный смех’. Еще не успел прочитать, но, кажется, великолепно. Прекрасную повесть написал Куприн. Вообще — все идет как нельзя более интересно, живо, мило. Кланяйся старому чорту Алексину, который потому только скептик, что лентяй, мало думает. А впрочем — он много работает, починяя разрушенные организмы,— консервативная работа! Когда мой организм начнет разрушаться,— явлюсь к нему, Алексину, пить красное вино. А пока — еще поживем!
Крепко жму руку твою, дружище.
Все собираюсь послать Максимке книг и все не могу найти время. Окажи Маршаку, был Герцовский, его удается устроить здесь. Стасов — захворал. Чтобы ты имела представление более ясное об этом ребенке 81 года, об этом эстетике из эстетиков, для которого существует только красивое,— посылаю тебе его письмо. Прочитав — возврати, я очень ценю этот смешной документик. — Здесь Шаляпин. Поет. Ему рукоплещут, он толстеет и много говорит о деньгах — признак дрянной.
Если ‘Шарлотта’ нравится — могу прислать штук 100. У меня ее было 4000.
Ну, ладно, до свидания! Будь здорова, цени себя и людей цени, если они того заслуживают. Всего, всего доброго!

А.

А слух о приеме царем земцев, конечно, не верен. Принят был один Львов, но разговор с ним шел о Дал[ьнем] Востоке.
О съезде Святополк еще не докладывал. Завтра выйдет газета ‘Слово’ — очень либеральная и весьма сомнительная.
18-го — ‘Сын отечества’, тоже либеральная] и, несомненно, порядочная.

295
В. В. СТАСОВУ

Между 14 и 16 [27 и 29] ноября 1904, Петербург.

Дорогой и уважаемый
Владимир Васильевич!

На 20-е число назначен банкет юристов — мне необходимо быть на нем! Простите меня, но я не могу быть у Вас в этот день, о чем и спешу известить. Извиняюсь,— надеюсь, Вы поймете, как важно для меня побывать на этом банкете, где я надеюсь встретить и Вас.
Письма в редакцию передал, но — напечатают ли? Не знаю.
Крепко жму руку Вашу.

А. Пешков

296
Е. П. ПЕШКОВОЙ

19 ноября [2 декабря] 1904, Петербург.

Держи пари: через четыре месяца будет объявлена конституция — не проиграешь.
Вчера вышел ‘Сын отечества’ — первый номер солиднее и лучше ‘Нашей жизни’. Я тебе его выпишу.
Конституция будет неважная, но она будет, это факт. Теперь нужно во всю силу стараться сделать ее наиболее демократичной. Завтра — банкет юристов на 600 ч., вчера у нас было заседание — Сав[ва], я, Скир[мунт], Иван Пав[лович], Конст[антин] Петров[ич], Бен[уа], Миклаш[евский] — мы тоже затеваем газету. Об этом — молчок.
Завтра приедет на банкет Леонид.
Посылаю книги Максиму. Подробнее писать — не могу пока. Корректуры Найденова вышлю, вероятно, завтра. Скиталец написал хороший рассказ. ‘Дачники’ идут с треском, но играют все-таки плохо. […]
Зинаиде газету сама выписывай, мне почему-то не хочется, да и некогда, так некогда, если б ты знала! Я стал худ, как макарона, но крепок, как стальной прут.
Жить — можно, Катерина, и легко жить — ежели меньше обращать внимания на себя. До свидания. Жму руки.

А.

297
Д. Я. АЙЗМАНУ

21 ноября [4 декабря] 1904, Петербург,

Давид Яковлевич — не сочтите мои слева за желание учить Вас, поверьте, что мною руководит только желание видеть Ваш рассказ лучшим, чем он есть.
Он очень нравится мне, хочется напечатать его в сборнике и хочется видеть его более сильным, ярким. Думается мне, что в нем есть некоторая несоразмерность частей: спор Сони с братом, трижды возникая, несколько утомляет — ведь вообще нужно избегать слов, действуя более образами. Часть спора Вы могли бы изложить непосредственно от автора — ‘она говорила ему о’ и т. д. Смысл рассказа я вижу в сцене Розенфельда с женой,— она мне страшно нравится — именно отношение Роз[енфельда] к детям нравится. Розен[фельд]—герой рассказа, и это — воистину! — герой! Не мало ли Вы дали ему слов в конце?
Прекрасны Ваши описания города. Вот — именно образами! всегда больше возьмешь, чем словами, как бы они ни были красивы!
Порою — язык у Вас не ладен. Напр., в начале: ‘Именно ленивая’. Это — лишнее. Вы не говорите этого от себя, а покажите. На мой взгляд — Вы и показали, что возня была ленива.
Еще кое-где — фраза не музыкальна, шероховата, много шипящих и свистящих слогов, что придает языку некрасивый тон. Это легко исправить.
Простите за чисто личное замечание: органически не выношу слов ‘еврейчик’ и ‘жид’. Для меня это — хуже матерщины!
В конце концов все мои заботы сводятся к одному: сократите споры сестры и брата — отнюдь не жертвуя содержанием споров! — ведите их в описательном тоне, а не диалогом, прибавьте две, три ярких черты в описании города, и — глубоко верю — рассказ очень выиграет!
И еще раз повторяю — не думайте про меня худо, не поучаю я, а говорю так потому, что люблю литературу, которая людям служит, и всегда горячо хочу видеть ее более сильной, яркой, смелой!
Крепко жму руку!
Завтра уеду в Ригу.
Адрес: Первая выгонная дамба, 2,5. Пробуду там до 5-го декабря — захотите написать, может быть?

А. Пешков

298
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

5 или 6 [18 или 19] декабря 1904, Рига.

Рассказ Андреева не очень великолепен, но давайте напечатаем его во втором сборнике. Вслед за ним — пустим мой.
Пользуясь тем, что теперь будут набирать ‘Вора’, я задержу свой рассказ, и Вы его получите в четверг утром из рук кондуктора, которому надо будет заплатить, а сколько — Вы увидите.
Надеясь скоро видеть Вас,— больше писать не стану. Да и некогда.
Всего доброго!
Предлагают книгу о Кабэ. Это интересно, никто у нас ничего о нем не знает, да и книгу предлагает человек, которому трудно отказать. Даже — нельзя.
Жму руку.

А.

299
А. А. ДИВИЛЬКОВСКОМУ

11 [24] декабря 1904, Рига.

11-е декабря, Рига.
А я, между прочим, захворал, из Питера улепетнул, думал ехать в Гомель на процесс и, попав в крепкие объятия инфлюэнци[и] с осложнениями, застрял здесь.
Одиннадцать дней прошло со времени Вашего письма, и Вы уже знаете, что начальство делает все усилия изменить погоду, находя весну ‘преждевременной’. Попытки более или менее нелепые, смешные, и, конечно, они только повышали бы настроение общества, если бы хозяевами момента были не либералы, а другое, более энергичное племя. Но либералы — трусят. Хорошо ведет себя московское купечество во главе с С. М[амонтовым?] и часть Питерской думы во главе со Шнитниковым, который, как Вы, вероятно, уже знаете, внес в думу предложение о возбуждении судебного преследования против питерского градоначальника за 6-е декабря. Охрана организует контрманифестации, начали с Тамбова. Ника, милуша, сердится и попрежнему мистически настроен в пользу самодержавия. В общем же, невзирая ни на что со стороны начальства, настроение повышается, и, если окраины — Кавказ, Финляндия, Прибалтийский край — во-время мобилизируются, начальству придется туго. Всего хуже — Прибалтийский, — вот уж именно край! Такая непоколебимо идиотская лойяльность у этих чортовых немцев — прямо беда! Но латыши — великолепный народ во всех отношениях. Лежа здесь, сочиняю стихи:
Поутру штору подымая,
Я вижу — под моим окном
Стремглав летит вагон трамвая,
Солидно мчатся немцы в нем…
О, если бы я был вагоном
Или хотя бы немцем в оном!
Умчался б я туда, где нет
Ни либералов, ни газет!
Человек я терпеливый, и Вы сами можете понять, каково мне, ежели я стихи сочинять начал да еще вон какие!
Числа 17-го буду в Питере и оттуда пошлю Вам денег. ‘Дачники’ шли со скандалом, я — доволен. Пьеса неважная, но, куда метил, я попал.
А прислать ее не мог по двум причинам — было некогда и — не было времени. Третья — забыл. Пришлю! Скирмунта воротили из Лодейного Поля, но где он теперь, я не знаю. Видел его однажды в Питере, о рукописи не говорил, ибо — ох какое время! Даже язык высунуть от усталости и то некогда.
Новому Максиму — привет! И всем старым, и супруге, и Вам.
Жму руку.

А. П.

300
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Середина [конец] декабря 1904, Петербург.

Посылаю книгу Юшкевича, она еще не пропущена цензурой, а потому — побереги ее, когда будешь разрезать. Начиная с 41-й стр. — она забавна.
Уговоримся: на праздниках я отсюда удеру, ибо уверен, что до них успею растрясти себя вполне достаточно.
5-го января — возвращусь сюда, и, если бы ты нашла удобным быть здесь в это время,— вышло бы чудесно.
Проживу здесь с 5-го- не знаю сколько, дней 10, не меньше во всяком случае. Удобно тебе так? Неудобно — сообщи, я как-нибудь изменю все это, хотя мне обязательно между пятым и 10 — читать здесь, а между }5—20 — в Риге. Почему я так много читаю? Денег нет.
Вы все, в провинции, жаждете новостей, конечно? Надо бы самим делать их, а то — что же все от столиц ожидать? Питер — ‘напрягся, изнемог, истек и ослабел’, хотя ‘Наши дни’ все же тянут высокую ноту. Не без осторожности, впрочем. ‘Наша жизнь’ — во всех отношениях стала ‘коротка’,— Ходский сам скис со страху и всю газету квасит. Как всюду, и здесь необходимо изменение образа правления — проще — нужно Ходскому дать в шею.
Я собрал очень много интересных фактов из истории демонстрации на Невском. Чудацкая была демонстрация, между прочим. Били зверски, особенно старались шпионы и полиция, а вот дворники, несмотря на то, что были напоены водкой,— держались бессмысленно и странно,— как большинство русских людей в опасные моменты, впрочем. Некоторые из них прятали избиваемых, другие били ‘для виду’,— бьют и шопотом советуют:
— Да кричите же, барышня! Кричите, господин, а то полиция увидит, что мы нарочно…
Некоторые спрашивали:
— Господа! вы евреи?
— Нет.
— А как же нам сказали, что вы евреи и хотите Зимний дворец ограбить?
И т. д. в этом роде.
Демонстр[ация] была дрянная, но все же дули настолько жестко, что в глазах обывателя она приняла размеры события грандиозного. Общее впечатление — ни одна дем[онстрация] до сей поры не действовала ка обывательскую башку так внушительно. Убитых, кажется, нет, но избитых и раненых — достаточно, за сотню.
В М[оскве] убито 8, умирают от ран 4, избито — много, около 200. Сим публика обязана буквам с и р, ибо эти буквы довольно неостроумно заранее бумажками предупредили: ‘Будем демонстрировать, а ежели вы нас за это бить будете, так мы тогда Трепова и Сергея — казним смертию’. Какое розоватое болванство. А вообще Москва — ведет себя похвально, и очень в ней купец зашевелился.
Броненосец ‘Орел’, говорят, ткнулся на камни и — сидит. В Мукдене повесили четырех сестер милосердия за чтение солдатам вредных книг. В этом направлении событий много, но все они — маленькие. Конечно, и то — подай сюда, но в общем — серо и безлюдно, что, впрочем, отнюдь не мешает развиваться необоримой логике жизни. В социологии есть что-то общее с химией — смешиваются разнородные элементы и получается новое что-то…
Вообще — интересно. Всего глупее и ближе к своей природе люди бывают во время катастроф,— например, пожар удивительно хорошо освещает глубины человечьего нутра.
Но — бросим философию, коей так усердно занимается ‘Новый путь’. Лично я живу — торопливо. Много пишу, буду писать еще больше. Понимаю и чувствую, что Максиму и Кате нужно что-то купить к празднику,— а что? И не хватает воображения..
Помоги мне в этом.
А пока — до свидания, друг мой!
Крепко жму руку и полагаю, что вся суть жизни в том, чтобы побольше чего-то наделать и — кончено!
Ну, всего доброго!

А.

А отвечай скорее по вопросу, когда приедешь.

301
М. РЕЙНГАРДТУ

Декабрь 1904, Петербург или Рига.

Уважаемый г. Рейнгардт!

Через несколько дней Константин Петрович Пятницкий пришлет Вам мою пьесу — ‘Дачники’.
Не думаю, что она понравится Вам и заинтересует немецкую публику: это слишком наше, чисто русское ‘семейное дело’, и меня не удивит, если пьеса покажется Вам скучной и пустой.
Но все же для того, чтобы облегчить Вам понимание жизни, которую я пытался воспроизвести в пьесе, окажу несколько слов.
Я хотел изобразить ту часть русской интеллигенции, которая вышла из демократических слоев я, достигнув известной высоты социального положения, потеряла связь с народом, родным ей по кров’, забыла о его интересах, о необходимости расширить жизнь для него и — не нашла себе духовного родства в буржуазном и бюрократическом обществе, к которому она примыкает чисто механически, пока еще не сливаясь с ним в одно целое, как с классом, имеющим свои задачи, свой взгляд на жизнь.
Литература воспитала в ней презрение к мещанству, и это презрение — чисто головное, теоретическое — пока мешает ей духовно сродниться с чиновником и купцом, для которых, как для волка — лес <и для быка -- пастбище, вся страна является только местом, где можно есть.
Эта интеллигенция стоит одиноко между народом и буржуазией, без влияния на жизнь, без сил, она чувствует страх пред жизнью, полная раздвоения, она хочет жить интересно, красиво и — спокойно, тихо, она ищет только возможности оправдать себя за позорное бездействие, за измену своему родному слою — демократии.
Быстро вырождающееся буржуазное общество бросается в мистику, в детерминизм — всюду, где можно спрятаться от суровой действительности, которая говорит людям: или вы должны перестроить жизнь, или я вас изуродую, раздавлю.
И многие из интеллигенции идут за мещанами в темные углы мистической или иной философии, все равно — куда, лишь бы спрятаться.
Вот — драма, как я ее понимаю. Ключом к ней является, на мой взгляд, монолог Марьи Львовны в IV акте.
Посылаю дуэт Рубинштейна, который поют в IV акте.
Мои знакомые, видевшие ‘На дне’ в Вашем театре,— восторженно отзываются об игре артистов и тонком понимании, проявленном Вами в постановке этой пьесы.
Желаю Вам успеха и всего доброго!

М. Горький

302
Е. П. ПЕШКОВОЙ

8 [211 января 1905, Петербург.

Очень прошу тебя — не уезжай сюда, раньше чем Максим не оправится!
Здесь — разыгрывается общая забастовка, бастуют все заводы, порт, типографии,— кроме ‘Вед[омостей] полиции’, сегодня не вышло ни одной газеты. Завтра в 2 ч. рабочие идут к Зимнему дворцу говорить с царем, что из этого будет,— если не будет бойни,— трудно сказать.
Завтра или послезавтра я уеду, ворочусь сюда числа 17-го. Сейчас еду в депутации литераторов и ученых к Витте уговаривать его, дабы отложить возможную бойню завтра.
Очень хочу видеть тебя, Максима, но в то же время ты понимаешь — видишь, что творится?
И некогда мне, как гончей собаке на охоте. Жму руки.

А.

303
Е. П. ПЕШКОВОЙ

9 [22] января 1905, Петербург.

Ты прочитаешь удивительные вещи, но — верь им, это факты.
Сегодня с утра, одновременно с одиннадцати мест, рабочие Петербурга в количестве около 150 т. двинулись к Зимнему дворцу для представления государю своих требований общественных реформ.
С Путиловского завода члены основанного под Зубатова ‘О[бщест]ва русских рабочих’ — шли с церковными хоругвями, с портретами царя и царицы, их вел священник Гапон с крестом в руке.
У Нарвской заставы войска встретили их девятью залпами,— в больнице раненых 93 ч., сколько убитых — неизвестно, сколько развезено по квартирам — тоже неизвестно. После первых залпов некоторые из рабочих крикнули было: ‘Не бойся, холостые!’ — но люди, с десяток, уже валялись на земле. Тогда легли и передние ряды, а задние, дрогнув, начали расходиться. По ним и по лежащим, когда они пытались встать и уйти,— дали еще шесть залпов.
Гапон каким-то чудом остался жив, лежит у меня и спит. Он теперь говорит, что царя больше нет, нет бога и церкви, в этом смысле он говорил только сейчас в одном собрании публично и — так же пишет. Это человек страшной власти среди путил[овских] рабочих, у него под рукой свыше 10 т[ысяч] людей, верующих в него, как в святого. Он и сам веровал до сего дня — но его веру расстреляли. Его будущее — у него в будущем несколько дней жизни только, ибо его ищут,— рисуется мне страшно интересным и значительным — он поворотит рабочих на настоящую дорогу.
С Петербургской стороны вели рабочих наши земляки — Ольга и Антон — у Троицкого моста их расстреляли без предупреждения,— два залпа, упало человек 60, лично я видел 14 раненых — 5 женщин в этом числе — и 3-х убитых.
Продолжаю описание: Зимний дворец и площадь пред ним были оцеплены войсками, их не хватало, вывели на улицу даже морской экипаж, выписали из Пскова полк. Вокруг войск и дворца собралось до 60 т. рабочих и публики, сначала все шло мирно, затем кавалерия обнажила шашки и начала рубить. Стреляли даже на Невском. На моих глазах кто-то из толпы, разбегавшейся от конницы, упал,— конный солдат с седла выстрелил в него. Рубили на Полицейском мосту — вообще сражение было грандиознее многих маньчжурских и — гораздо удачнее. Сейчас по отделам насчитали до 600 ран[еных] и убит[ых] — это только вне Питера, на заставах. Преувеличение в этом едва ли есть, говорю как очевидец бойни.
Рабочие проявляли сегодня много героизма, но это пока еще героизм жертв. Они становились под ружья, раскрывали груди и кричали: ‘Пали! Все равно — жить нельзя!’ В них палили. Бастует вс, кроме конок, булочных и электрической станции, которая охраняется войсками. Но вся Петербургская сторона во мраке — перерезаны провода. Настроение — растет, престиж царя здесь убит — вот значение дня.
Ты поймешь это и поверишь, когда узнаешь подробности, я, видишь ли, не могу писать связно, ибо очень утомился за день. В свисте пуль нет ничего грустного, но — трагичны и подавляют раненые женщины.
Избиение — предумышленное и затеяно в грандиозных размерах. Надо тебе сказать, что 8-го вечером мы— Арсеньев, Семевский, Анненский, я, Кедрин — гласный думы, Пешехонов, Мякотин и представитель от рабочих пытались добиться аудиенции у Святополка с целью требовать от него, чтоб он распорядился не выводить на улицы войска и свободно допустил рабочих на Дворцовую площадь. Нам сказал’, что его нет дома, направили к его товарищу, Рыдзевскому. Это — деревянный идол и неуч — какой-то невменяемый человек. От него мы ездили к Витте, часа полтора — без толку, конечно — говорили с ним, убеждая влиять ‘а Святополка, он говорил нам, что он, Витте, бессилен, ничего не может сделать, затем по телефону просил Святополка принять нас, тот отказался. Но мы считаем, что выполнили возложенную на нас задачу,— довели до сведения министров о мирном характере манифестации, о необходимости допустить их до царя и — убрать войска. Об этом за подписями мы объявим к сведению всей Европы и России.
Итак — началась русская революция, мой друг, с чем тебя искренно и серьезно поздравляю. Убитые — да не смущают — история перекрашивается в новые цвета только кровью. Завтра ждем событий более ярких и героизма борцов, хотя, конечно, с голыми руками — немного сделаешь.
Вот буквальная копия письма Гапона к рабочим:
‘Родные товарищи рабочие!
Итак — царя нет! Между им и народом легла неповинная крсвь наших друзей. Да здравствует же начало народной борьбы за свободу! Благословляю вас всех. Сегодня же буду у вас. Сейчас занят делом.

Отец Георгий’

Прилагаю его письмо к Святоп[олку].
Очень жалею, что не могу приложить письма к царю — с извещением, что вот рабочие и он идут к нему с просьбой принять их,— и программы требований Гапона, составленной под редакцией с[оциал]-д[емократов]. Требования те же, что у земцев, но, конечно, более демократические.
За меня — не беспокойся. Около 20-го увидимся. Береги себя и Максима, прошу тебя! И сделай из него смелого, честного человека.
Послезавтра, т. е. 11-го, я должен буду съездить в Ригу — опасно больна мой друг М[ария] Ф[едоровна] — перитонит. Это грозит смертью, как телеграфируют доктор и Савва. Но теперь все личные горести и неудачи — не могут уже иметь значения, ибо — мы живем во дни пробуждения России.
Береги Максима, повторяю, и береги себя, прошу.
Ну — и будь здорова, пока. Крепко жму твою руку, друг мой.
Сообщи письмо В[асилию] А[лексеевичу] — скажи ему, что будущий историк наступившей революции начнет свою работу, вероятно, такой фразой: ‘Первый день русской революции — был днем морального краха русской интеллигенции’,— вот мое впечатление от ее поступков и речей.

А.

304
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

11 [24] января 1905, Рига.

Дорогой друг — сейчас был у больной, страшно изменилась, но ей лучше. Подробности сообщит Вам Канегиссер, который передаст это письмо.
Пошлите 2 тысячи Герману Красину: Москва, Правление Ярославской ж. д.
Здесь завтра начнется общая забастовка.
Жму руку, если ухудшений не будет, завтра выеду.

Алексей

305
В. И. АНУЧИНУ

После 9 января 1905.

Мой дорогой Василий Иванович!

Сейчас из ‘Биржвки’ узнал, что подлые опричники Вас тяжело избили и изувечили. Мое сердце с Вами. Я верю, что здесь начало конца кровавого царя. Грядут события, которые вознаградят Вас за ссылки и муки. Привет от друзей. Всегда Ваш

А. Пешков

306
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

17 [30] января 1905, Петропавловская крепость.

Дорогой мой друг —

сердечное, горячее спасибо Вам за добрую весть о здоровье Марус’! Признаюсь — эти дни я испытал нечто до сей поры еще неизведанное мной,— так боялся за нее и такие страхи рисовались воображению — оказать стыдно! Включительно до гроба, убранного цветами, и церковного пения. Сегодня, 17-го, вместе с Вашей запиской, получил телеграмму от доктора! Кнорре ив Риги, он сообщает, что сегодня же вечером Марусю перевозят в Петербург, в больницу Канегиссера. Теперь я — спокоен, ибо на Канегиссера очень надеюсь. […] Целую Максима, передайте ему ‘Шарик-странник’ — он стоит за шкафом у меня в комнате — и книги под конторкой.
Очень прошу Вас купить мне:
Иностранцева, — Геологию, 1-й т.,
Лункевича — Биологию,
Гааке — Происхождение животного царства,
Ферворна — Общую физиологию,
Келлера — Жизнь моря
и Туссена — Самоучитель французского и немецкого языков.
Направить это нужно через жандарм[ское] управление.
Обеспеченный такими славными книгами и добрыми вестями о здоровье Маруси, я заживу — великолепно, чего от всей души желаю и Вам, дорогой и уважаемый мой друг.
Крепко жму руку.

А. Пешков

Прилагаемое письмо Вы потрудитесь передать Марии Федоровне, в больницу Канегиссера.

307
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

20 февраля [5 марта] 1905, Бильдерлингсгоф.

Дорогой мой друг — из всего, что рассказал мне m-r Лонг и рассказывает Маруся, я вывожу, что мне необходимо расшаркаться пред Европой, та’ горячо отозвавшейся на факт моего ареста. Но та же Маруся говорит, чтобы я до свидания с Вами ничего не предпринимал в этом направлении, и я вижу, что она права, ибо мне и ей неизвестны степени сочувствия отдельных стран. Посему — я откладываю все это до встречи с Вами, а то может выйти так, что поблагодаришь Буренина и покажешь фигу Брандесу. Посылаю письмо для Амфитеатрова, надеясь, что оно доедет до него.
Здесь — хорошо. Сосны, море, тишина. Удивительная любезность и внимание хозяйки пансиона — она встретила нас, как родных, сейчас же выписала мне все рижские и питерские газеты и заявила, что, если явится полиция,— она швырнет ее вой. Такое же отношение мы встретили и в Риге, в гостинице. Здесь с нас берут за комнаты — 3 — кофе утром, завтрак в 12 ч. из 3-х блюд, чай в 3, обед из 3-х блюд в 6 ч. и молоко в 9 ч. — по 2 р. в сутки с персоны! Много гуляем.
Если Вы имеете какие-либо вести об Леониде, отце и вообще москвичах,— передайте на словах или письмом, а то — очень беспокойно. Газетные слухи о 19-м весьма нас взволновали: посланы телеграммы, письма — ответов нет. Нет ли возможности достать ‘Освобож[дение]’ за январь? Очень бы недурно заявить в бюро газетных вырезок, чтоб присылали все, что будет напечатано о сборниках и лично обо мне.
Как насчет ‘Детей солнца’? Были Вы, говорили? У меня сердце дрожит за судьбу этой штук’, мне все кажется, что ее уничтожат, не потому, что найдут вредной, а так, назло. Здесь, повторяю, хорошо, только — уединенно, и время течет не быстро. Несколько раз в день невольно мысль останавливается на вопросе — а как в Питере? Что там? Как живете Вы? Что Ек[атерина] Пав[ловна] и Макс[им]?
Уже пора бы получить ответы на мои письма к Вам и к ней. Бедняга она, ей даже не удалось толком поговорить со мной. И еще я боюсь, что сынишка нездоров,— на вокзале он был такой скучный и горячий.
Хочется видеть четвертый и учительский сборники — они, вероятно, уже вышли? Вы видите по письму, что в голове у меня — сумятица, не смейтесь!— это естественно. Я много пережил за это время, много людей встало предо мной в новом свете, в душе — такое большое, крепкое уважение к ним. […] В то же время — боюсь за Леонида,— тюрьма — это, пожалуй, ему не по недугу. Есть опасения за отца — по нашим, междоусобным временам долго ли череп человеку расколоть?
Пожалуйста, попросите Вл[адимира] Ал[ександровича].. купить мне браунинг, сей инструмент иметь необходимо, как я вижу. Здесь так пустынно, мы ходим по лесу одни и далеко. ‘Все может быть’,— как говорит маляр у Чехова. Очень хочется видеть Вас и мне и М[арии] Ф[едоровне].
Когда собирался писать Вам, мне казалось, что нужно писать очень много, а начал и — все растерял. Очень досадно.
Кланяюсь. Крепко жму руку.

А. П.

Деньги М[арии] Ф[едоровны] можно тратить, она просит об этом, если затруднения в делах ‘Зн[ания]’ имеют денежный характер. Из 3000 моих — 2000 вон, как уплаченные в Москву, а остальную 1000 тоже можно тратить.
Сегодня получена Ваша телеграмма — очень грустно, что Вы не можете приехать. Вчера Савва дал телегр[амму]: ‘Нездоров, несколько дней пробуду Москве’ — мы думаем, что у него домашний арест. Пришлите, пожалуйста, книг! Сборники! Затем — в столе у меня был план пьесы ‘Варвары’, написанный на листиках почтовой бумаги,— мне бы тоже нужно его, если цел и Вы можете найти — пришлите!
Напишите или попросите Ек[атерину] Пав[ловну] написать о том, что в Питере творится, о чем говорят и т. д.
Жму руку.

А. Пеш[ков]

Записка для Ек[атерины] Пав[ловны].

308
Е. П. ПЕШКОВОЙ

20 февраля [5 марта], 1905, Майоренгоф.

Пожалуйста, дорогой друг, поищи последние номера ‘Освобож[дения]’ и — по возможности — подробно напиши, что творится в Питере. Узнай через жену Гарина, что творится в Москве с Леонид[ом] и пр. Было ли что-либо 19-го? Цел ли Савва? И т. д. Все передать подателю.
Затем: узнавай о суде — будет он или нет? Мне, в сущности, необходимо быть в Питере, Кон[стантин] Петр[ович], конечно, будет против этого, но не можешь ли ты при помощи корреспондентов и другими способами возбудить вопрос о незаконности моего удаления из Питера?
Жить у Христа за пазухой в эти дни — стыдно и тяжело, хотя и здесь жизнь кипит, но масштаб не тот, главное же — нет сведений, достаточно точных, все слухи.
В Риге лежат письма для меня, надеюсь, есть и твое. Теперь пиши: Майоренгоф, Риго-Туккумской, Эдинбург, пансион Кевич.
Не пишу, необходимо немедля отправлять посыльного. Крепко жму руку, целую Максима.
Очень хочется видеть тебя и его. Пока — всего доброго, мой друг.

А.

309
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

27 февраля [12 марта] 1905, Майоренгоф.

Дорогой друг —

об уклонении от суда не может быть речи, напротив — необходимо, чтоб меня судили. Если же они решат кончить эту неумную историю административным порядком — я немедленно возобновлю ее, но уже в более широком масштабе, более ярком свете и — добьюсь суда для себя = позора для семейства гг. Романовых и иже с ними. Если же будет суд и я буду осужден — это даст мне превосходное основание объяснить Европе, почему именно я ‘революционер’ и каковы мотивы моего ‘преступления против существующего порядка’ избиения ,мирных и безоружных жителей России, включая и детей.
А будучи оправдан, я публично спрошу почтенное семейство, за что именно меня держали месяц в крепости? Вот мой маленький план.
Вы правы — необходимо составить общее обращение к Европе и, как Вы указали, направить его в первоисточник апитации — ‘Berliner Tageblatt’ — с просьбой передать во все комитеты, агитировавшие за мое освобождение. Проект такого обращения прилагаю.
В Крым я думаю съездить, но сделаю это, когда буду иметь более точные сведения о процессе. Нужно поправить легкие, на всякий случай, и посмотреть на сына, который Вам, вероятно, успел солидно надоесть. Нужно это и для Маруси, которая хотя и поправляется здесь, но все же, по-моему, должна бы подышать морем. Она упряма, как Никола Романов, но она умница, и я надеюсь убедить ее.
Прошу Вас послать —
100 р. — в Нижний-Новгород, Михаилу Дмитриевичу Галонену, Напольно-Монастырская улица, д. Веселова.
100 р. — Нижний-Новгород, реальное училище, ученику М. Хиддекель.
Прочитал вчера ‘Детей солнца’ — Марусе, Захару и Липе, но они — критики, вроде Буренина, только наоборот. А Вам за то, что Вы так скоро выручили рукопись из пасти адовой,— низкий поклон и глубокая благодарность. Страшно рад и сейчас же сажусь за отделку.
Переписки у меня накопилось — воз. И все нужно благодарить, а благодарности я — представьте себе! — не чувствую в таком количестве, в каком она нужна бы.
За присланные журналы и книжки, изданные ‘Джалитой’,— спасибо! — а все другие книги лишние. Но — ничего! — найдем им место.
Здесь — превосходно. Иногда в наш пансион приезжают некие личности, но хозяйка находит их подозрительными и не пускает на жительство. Вообще отношение к нам — превосходное. В Ригу — боюсь ехать, ибо возможен скандалище.
Приятно Ваше обещание ‘скоро увидимся’, но ныне представления о скорости столь спутаны, и хотелось бы поэтому более точности.
Крепко жму Вашу руку, жду и желаю всего, всего доброго!
Захватите с собой патроны для браунинга, если они у Вас, т. е. если я их передавал Вам.
Сегодня ходили по морю, яко по суху, и стреляли в Марусину муфту. Дано было 14 выстрелов, но все остались живы, раненых— нет и муфта цела.
Вот как надо обращаться с оружием!
Пишите — Майоренгоф, Риго-Туккум,— это лучше.
Еще раз — до свидания!
Обнимаю.

А. Пеш[ков]

Пришлите 3-й том Шелли!
Выпущен Леонид — я рад! За Скитальца хлопочут.

310
Е. П. ПЕШКОВОЙ

27 или 28 февраля [12 или 13 марта] 1905, Майоренгоф.

Ехать в Ригу, мой друг, мне было нельзя, ибо там и по сей день беспокойно,— ведь в Риге с публикой обращались не менее серьезно, чем в Питере, до сей поры похоронено около 300 и, как говорят сведущие люди, свыше 400 раненых лежат в больницах, на квартирах и в тюрьмах. В силу этого — настроение в городе приподнято, одни хотят мстить, другие ожидают возмездия, все настороже. Принимаются экстраординарные меры к изъятию из жизни вредных личностей, так, напр., на-днях в квартиру моих знакомых явились ‘неизвестные лица’ — остальное смотри по газетной заметке, прилагаемой при сем. Подобного рода поступки невольно заставляют меня быть осторожным, ибо было бы глупо представить собой цель для выстрелов каких-то прохвостов. Это — первое. А второе — по обыкновению — некогда. Являются какие-то испанцы, финляндцы, латыши и прочих племен люди, отнимая у меня кучу времени, страшно нужного мне. Необходимо написать Европе общую благодарность, еще более необходимо видеть кучу нужных людей и, наконец, заняться отделкой ‘Детей солнца’. Нужно торопиться, ибо впереди суд и очень вероятная тюрьма. Хотя — чорт их знает все-таки, решатся ли они судить меня. Буду всячески заботиться об этом.
Здесь — славно. Лес, море, покрытое льдом, тишина и прекрасное отношение хозяйки. Работается охотно, а это самое главное. Немецкий поэт Блюменфельдт — или — таль? — напечатал стихи ‘Письмо Мак. Горького’, в них он от моего имени объясняет ‘миру’, что я был очень доволен, когда по воле Трепова сидел в тюрьме, ибо это лишило меня на время страдания видеть убийства на улицах и прочие безобразия, коими самодержец всероссийский пытается укрепить свою прогнившую власть.
Прохвост Витте рекомендует меня иностранным корреспондентам как одного из главных деятелей ‘смуты’. ‘Смуты’ — каково? Они вс еще полагают, что это смута, а не начало новой русской истории. Изумительная глупость иди нахальство. А Куропаткина — бьют, эскадру возвращают, Суворин — плачет, старая гнусная проститутка, и зовет всех на Восток, где, дескать, решается истинная судьба России. Вот сволочь, рабья душа! Он гораздо вреднее Мещерского, Грингмута и Ко, ибо умнее их всех вместе. Вероятно, я скоро наступлю ему на язык.
Вчера не успел дописать письма и боюсь, что оно не застанет тебя в Москве. Ну, тебе перешлют его. Получил телеграмму от Леонида Андреева, очень рад, что его выпустили, а то боялся за его здоровье. А что Скиталец?
Не знаю, ему, вероятно, снова придется испытать в чужом пиру похмелье — смешная судьба!
Мне очень хочется, чтобы ты поскорее отвезла Максима в Ялту, а то эта жизнь измотает ему нервы. Да и тебе совсем не полезно жить так. Я просил бы тебя обратить серьезное внимание на эти головные боли, которые, видимо, сильно мучают тебя. Пойми — теперь всем честным людям России нужно быть крепкими и здоровыми,— это важно, необходимо!
Ну, когда я приеду в Ялту? Сейчас не могу сообразить, вот на-днях увижу Леонтия и тогда буду знать. Мне хочется в Ялту, значит, я — буду там. Поеду через Питер. Жду еще милого К[онстантина] П[етровича]… Пока же — крепко жму твою руку и желаю всего доброго! Береги себя!
Хорошо написал мне Максим, но было бы великолепно, если бы он сам сочинил письмо. Поцелуй его и Катю, кланяйся доктору и скажи ему, что теперь стыдно быть скептиком. Кланяйся маме и вообще всем. Я, разумеется, здоров.
Всего хорошего, бодрости духа, мой друг.

А.

Зайди к Фанни Татариновой и дай ей адрес Леонида Андреева — Москва, Грузины, Средне-Тишинский, дом Шустова. Скажи, что книги я прошу отправить все по этому адресу, а счет — за работу — на мое имя в ‘Знание’. Благодарю за присланные издания. С книгами прошу поторопиться. Это,— я уже говорил тебе,— наш общий подарок К. П.
Ну, ладно.

А.

В этой проклятой суете и хаосе потерял твое письмо’ вот посылаю письмо мое в Ялту. Ты извини меня — живешь точно в пекле, и слава аллаху, что хоть голову не теряешь. Право!

311
Л. Н. ТОЛСТОМУ

5 (18) марта 1905, Эдинбург.

Письмо графу Л. Н. Толстому.

Граф Лев Николаевич!

Обаяние Вашего имени велико, все грамотные люди мира прислушиваются к Вашим словам, и, вероятно, многие верят в их правоту, но то, что Вы сказали миру по поводу событий, происходящих ныне в России, побуждает меня возразить Вам.
Мне кажется, что Вы плохо подумали над тем, о чем спросили Вас иностранцы, Вы слишком поспешили оттолкнуть от себя то, что чуждо Вашему внутреннему миру, что мешает Вам сосредоточиваться в самом себе, Ваши слова могут ввести в заблуждение как. иностранцев, так и русских, желающих дать себе ясный отчет в значении событий, которые переживает наша страна, и вот что я хочу сказать Вам, граф.
Я уверенно заявляю лично Вам и тем, кто способен принять Ваши слова на веру, что Вы уже не знаете, чем теперь живут простые рабочие люди нашей родины, Вы не знаете их духовного мира, Вы не можете говорить о желаниях их—Вы утратили это право с той поры, когда перестали прислушиваться к голосу народа.
Это так, граф — я много раз лично видел, как Вы нетерпимо и раздраженно отталкивали от себя мнения приходивших к Вам мужиков и рабочих — истинных представителей смелой и юной мысли народа, если эти мнения не гармонировали с идеями, в плен которым Вы отдали Вашу когда-то свободную душу.
Вы давно уже,— я это знаю,— не хотите слушать того, о чем говорят и думают представители народа, которые бывают иногда у Вас и речи которых только раздражают Вас, и Вы несправедливо присва[ива]ете себе теперь роль выразителя народных желаний.
Почерпнув когда-то Вашу философию у мужиков Сютаева и Бондарева, Вы слишком поторопились заключить, что эта пассивная философия свойственна всему русскому народу, а не есть только отрыжка крепостного права, и Вы ошиблись, граф,— есть еще миллионы мужиков — они просто голодны, они живут как дикари, у них нет определенных желаний, и есть сотни тысяч других мужиков, которых Вы не знаете, ибо, повторяю, не хотели слушать голос их сердца и ума.
Вы давно остановились на высоте Вашей идеи о спасительности личного совершенствования — они ушли далеко вперед по пути к сознанию своих человеческих прав, Вы потеряли их из виду, Вы не понимаете их, и у Вас нет права говорить о том, кто является их представителями, но — это не Вы, граф!
Вы назвали несвоевременной и неразумной деятельность тех людей, которым невыносимо больно видеть русский народ голодным, бесправным, придавленным тяжестью насилий над ним, видеть, как он, невежественный и запуганный, способен идти за рюмку водки бить и убивать всех, на кого ему укажут, даже детей.
Это ошибка, граф. Вы назвали неразумной работу людей, которые хотят видеть в России такой порядок, при котором весь народ мог бы свободно и открыто говорить о потребностях своего духа, мог бы смело думать и сознательно веровать, не боясь, что за это изобьют, бросят в тюрьму, пошлют в Сибирь и на каторгу, как это было с духоборами, павловскими сектантами и тысячами других русских людей, изгнанных из России, изувеченных, перебитых нашим командующим классом, озверевшим от напряжения сохранить свою власть над страной.
Это несправедливо, граф.
Граф Лев Николаевич! Заслуженное Вами имя величайшего из современных художников слова не дает Вам права быть несправедливым к людям, которые бескорыстно и искренно любят свой народ и работают для него не менее, чем Вы.
Более, чем Вы, ибо однажды Вы сказали, что Вам для полного счастья хотелось бы пострадать за свои идеи,— люди, которых Вы так легкомысленно и несправедливо осудили, много страдали и страдают, Вы это знаете.
Эти безвестные, скромные люди страдают молча и мужественно, они сотнями и тысячами гибнут в борьбе за освобождение своего народа из позора рабства духовного — Ваше право не соглашаться с ними, но у Вас нет права не уважать их, граф!
Вы не правы, когда говорите, что крестьянину нужна только земля, здесь Вы противоречите евангелию, которое считаете одним из источников чистой мудрости. ‘Не о хлебе едином жив будет человек’,— сказано там, и Вы ведь сами знаете, что русский народ, помимо обладания землей, хочет еще свободно мыслить и веровать, и Вы знаете, что за это его. ссылают в Сибирь, гонят вон из России […].
В тяжелые дни, когда на земле Вашей родины льется кровь, и, добиваясь права жить не по-скотски, а по-человечески, гибнут сотни и тысячи славных, честных людей, Вы, слова которого так чутко слушает весь мир, Вы находите возможным только повторить еще один лишний раз основную мысль Вашей философии: ‘Нравственное совершенствование отдельных личностей — вот задача и смысл жизни для всех людей’.
Но подумайте, Лев Николаевич, возможно ли человеку заниматься нравственным совершенствованием своей личности в дни, когда на улицах городов расстреливают мужчин и женщин и, расстреляв, некоторое время еще не позволяют убрать раненых?
,Кто может философствовать на тему о своем отношении к миру, видя, как полиция избивает детей, заподозренных ею в намерении низвергнуть существующий государственный строй?
И можно ли думать о мире и покое своей души в стране, где живут люди, которых можно нанимать за плату по 50 коп. в день для избиения интеллигенции, самой бескорыстной и чистой по своим побуждениям части русского народа?
(Как победить в душе чувства гнева и мести, зная, что вот,— в стране, где ты живешь,— лгуны и холопы натравливают одну семью людей на другую и вызывают кровавую бойню в городе, для того, чтобы уничтожить в этой бойне тех людей, которые уже сознали свое человеческое достоинство и требуют признания за ними человеческих прав?
В бессмысленной войне, непонятной и ненужной для народа, разоряющей страну, гибнут десятки тысяч людей, напоенный сообщениями о страданиях солдат, газетный лист кажется красным и влажным от человеческой крови, воображение рисует поля, покрытые трупами мужиков, насильно одетых в солдатские шинели…
Согласитесь, граф, что человек, который во дни несчастий своей страны способен заниматься совершенствованием своей личности, произвел бы на всех, кому дороги идеалы правды, красоты и свободы,— отвратительное впечатление бессердечного фарисея и ханжи.
Наконец, граф, обращая к Вам все те осуждения, которыми Вы, с высоты Вашей мировой славы, бросили в лучших русских людей, я позволю себе назвать Ваше письмо в ‘Times’ не только несправедливым и неразумным, но также и вредным.
Да, оно вредно. Я уже вижу, с каким удовольствием скалят свои зубы те хищники и паразиты нашей страны, которые, охраняя интересы тупой и грубой силы, угнетающей наш народ, защищают бесправие, разжигают ненависть в людях, нагло насилуя правду, проповедуют скверную ложь и всячески развращают измученное событиями, растерявшееся русское общество.
Но их средства защиты своих холопских позиций с каждым днем все иссякают, им все труднее лгать, против них суровая правда жизни, и вот — теперь они будут рады Вашему письму.
И несколько дней они будут повторять Ваши слова, они схватятся за них, как утопающие за солому, и кинут в лицо честных и мужественных людей России тяжелые и обидные, ликующие и злорадные слова:
— Лев Толстой не с вами!

М. Горький

5-го марта 1905.
Эдинбург.

312 К. П. ПЯТНИЦКОМУ

5 [18] марта 1905, Эдинбург.

Дорогой друг —

пожалуйста, передайте прилагаемое письмо к Толстому в ‘Сын отечества’ и скажите им, что, если они желают и могут напечатать его в своей газете,— пусть печатают, но пускай спишут текст и пошлют подлинник, подписанный мною, графу, в Ясную Поляну. Если ‘Сын’ не решится, может быть, ‘Русь’ или ‘Новости’ совершат гражданский подвиг сей?
Сильно рассердил меня старый ханжа своей болтовней, и ‘Avanti’ прав, по-моему, когда говорит, что ‘Лев Толстой в старости утратил одну великую особенность гения — не говорить о том, чего не понимаешь’.
Знаю, что дом Ваш снова стал лазаретом и что у Шуры 40 tо — увы Вам!
Телеграфируйте, получили ли мое письмо к иностранцам и годится ли оное? Если же будете писать, сообщите — где Е[катерина] П[авловна]? Я потерял ее московский адрес, по которому хотел написать ей, и написал в Ялту, а она, м. б., в Москве вли Нижнем и сердится на меня за невнимание, чего я не хочу.
Я хочу жить со всем’ в мире и любви — ибо такая хорошая погода здесь, так много солнца, так хочется удрать отсюда в Питер или Москву!
Над пьесой я не работал, потому что голова забита газетами, разгромом под Мукденом, слухами о сумасшествии полководца Куропаткина, о назначении Трепова минист[ром] внутр[енних] дел, Стесселя — московским градоначальником,— но кому предполагается сдать Москву — этого я не понимаю.
Газеты приходят сюда через день, но вс паршивые, вроде ‘Нового времени’. Этот раненый ‘ли раздавленный спрут, умирая, затемняет все окружающее своей вонючей жидкостью, и хотя сие интересно наблюдать, но все же хочется чего-нибудь почище, хотя бы ‘Русь’.
Купите, пожалуйста, книжку Бруно Кенига ‘Черные кабинеты в Европе’, издание Прокоповича, т. е. ‘Книжного дела’ — это насчет перлюстрации.
А сборник No 4-й сел в цензуре — так я понял? Прискорбно, но утешаешься тем, что, когда Трепов будет министром,— будет хуже. Это из-за ‘Тюрьмы’ или ‘Страны отцов’? Или совокупно?
Ух, жестоко хочется видеть Вас! И, кажется, это мне удастся не позднее 9-го числа, ибо в сей день М[ария]едет в Питер по случаю рождения дщери своей Екатерины, кое совершилось назад тому множество лет 10-го марта. Она меня не берет с собой, но я думаю, что возьмет, если заплакать.
Здесь жить становится трудно — наезжают различные люди, из которых некоторые привозят с собой фотографические аппараты. Приехал писатель Тихонов и грозит прочитать свою пьесу. Был некий епископ англиканской церкви, и я ему говорил разные штучки о бытии сектантов в нашей стране. Он остался очень доволен.
Учимся палить. Браунинг пробивает на расстоянии 25 шагов две стенки купальни и третью другой, отстоящей от первой шагов на 16. Крепко. Ходим по льду и падаем. У меня болит левое легкое и мускул шеи с левой стороны.
Говорят — надо ехать в Крым. Ну, и поеду. А читать здесь нечего. Журналы возвратите М[арии], если я не приеду с ней.
Жму руку.

А.

Вы как поступили относительно 1000 р., по поводу коей я посылал Вам записку и потом телеграмму? Вообще, я хотел бы получить от Вас письмо.

313
Е. П. ПЕШКОВОЙ

12 или 13 [25 или 26] марта 1905, Рига.

Из телеграммы моей ты уже знаешь, что судить меня будут 29-го апреля, защищает Грузенберг, будем апеллировать в сенат и вообще извлечем из этого дела все возможные выгоды, т. е. — постараемся устроить большой шум.
Я думал выехать еще 12-го, но, увы, не мог, и теперь принужден отложить свой отъезд дня на 3—4, хотя мне очень было бы приятно провести день именин в Ялте.
Здесь творятся дела в высокой степени значительные — всюду крестьянские беспорядки.
Латыши, эсты, литовцы — удивительно интересный и разумный народ,— нужно видеть, что они делают, чтобы поверить, как они серьезно и стойко добиваются своей цели.
Задерживает меня, кроме всего прочего,— Захар, человек мне совершенно необходимый,— он простудился и схватил плевропневмонию. Боюсь — умрет. То держится на 40. Это во всех отношениях скверно. И жалко мне его — до чортиков. Он — славный парень, и я ему очень многим обязан.
Все же думаю, что скоро поеду, захватив с собою и больного. Дня на два остановлюсь в Москве, откуда телеграфирую.
Вчера отсюда уехал Пятницкий, и я здесь один живу, если не считать больного Захария и Липу. По-немецки мы все — ни звука и объясняемся пальцами, гримасами, нечленораздельными звуками. Бывает так, что просишь вилку, а дают молоко, которое они называют — мильх, чорт их побери!
Написал было ругательское письмо Льву Николаевичу и едва не напечатал, но, когда его начала лягать всякая сволочь,— отложил это в сторону.
Ну, пока до свидания! Скоро увидимся. Поцелуй молодежь. Что они — еще не бунтуют? Гвоздевич их не колотит?
Кланяюсь.

А.

314
Н. Н. ИОРДАНСКОМУ

Между 24 и 26 марта [6 и 8 апреля] 1905, Москва.

Уважаемый
Николай Николаевич!

Указанные Вами журналы будут на-днях высланы, книги тоже вышлю, как только получу списки Ваши.
Сборник — готов, он — не скучен, события последнего времени несколько задержали его выход, но 23-го он уже сдан в цензуру, значит — 30-го судьба его будет решена. Как? Это трудно сказать теперь, ибо Бельгард — невежда и глупец.
Меня продержали месяц в Петр[о]-Павло[вской] крепости и собираются судить, чего мне очень хочется, но на что имею мало надежд, ибо начальство, вероятно, убоится шума и покончит со мной обычным административным порядком. Но этим оно дела не решит, ибо в таком случае я немедленно снова устроюсь так, что попаду под суд.
Из Питера — выслали, но пишите на ‘Знание’, внутри конверт — мне. Жму руку.

А. Пеш[ков]

Сообщите Ваш точный адрес.

315
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

Март 1905.

Ночью сегодня, Константин Петрович, предполагаются повальные обыски. Предупреждаю Вас на тот случай, чтоб Вы приняли соответствующие меры. Особенно соблазняют, конечно, мелкие ценные вещи.

А. Пешков

316
В. В. СТАСОВУ

26 марта [8 апреля] 190а, Москва.

Дорогой, уважаемый Владимир Васильевич! Так хочется повидаться с Вами, пожать Вам руку и поблагодарить от всего сердца за доброе Ваше отношение ко мне!
Сделаю все это на пасхе, когда — уверен — буду у Вас, а завтра еду в Крым ‘поддерживать’ себя. Жму руку, желаю здоровья.

А. Пешков

317
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

7 или 8 [20 или 21] апреля 1906, Ялта.

Дорогой друг — пьеса Юшкевича очень плоха — это мнение всех нас: Андреева, мое, М[арии] Ф[едоровны], Елпатьевского и т. д. ‘Царь-Голод’ — громко и пышно для этой пьесы. В ней автор не сумел изобразить голод как огромное бедствие, искажающее душу и тело человека,— голод — источник преступлений и разврата, голод — двигатель инстинктов, страшный, возмущающий и возмутительный.
Написана пьеса грубо, скверным, по обыкновению, языком, с допущениями невероятностей и утрирован, вроде желания нищей поесть ребячьего мяса. Глупо это. Автор — кое-где — очень талантлив, но в общем — надулся, как индюк, и производит своим бормотаньем очень не лестное для него впечатление.
В сценическом отношении — пьеса тоже не годится, она скучна, однообразна, длинна, не говоря уже о том, что едва ли какой-либо театр найдет артистов на роли двухмесячного дитяти и юных — слишком юных! — братьев его.
Мира — нечто эскизное, неясное, Нахома — что-то вроде митральезы, извергающей из жерла своего сотни нелепых слов.
Нет, эта пьеса — и не пьеса и не литература, а просто — материал для повести.
Следует ли мне написать все это автору?
Приехал сюда Бунин. Сейчас сидел у меня некий полковник и ругал правительство за то, что оно в междоусобных битвах на улицах с рабочими деморализует армию. Очень интересно говорил. И — доказательно.
Погода здесь — холодная и ветреная. Завтра Леонид уезжает в Москву. Он желает получить за ‘Красный смех’ по 800 р. — как Вы предлагали ему.
О Шиллере еще не написал.
Скоро пришлю.

Жму руку.
А.

318
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Между 16 и 20 мая [29 мая и 2 июня] 1905, Петербург.

Смерть Саввы тяжело ударила меня. Жалко этого человека — славный он был и умник большой и — вообще — ценный человек. Затравили его, как медведя, маленькие, злые и жадные собаки.
В этой смерти — есть нечто таинственное. В первых числах мая были известия, что Савва чувствует себя лучше, и все наиболее важные дела в Москве были отложены до его возвращения, которое ожидалось в конце мая.
Вместо этого — газетное сообщение о смерти. Умер он еще 13-го, как это точно известно теперь, а в Москву дали знать только 15-го. Мне почему-то думается, что он застрелился. Во всяком, случае есть что-то темное в этой истории. […]
Приехал Андреев в пока живет здесь. Завтра уезжает в Райвола. Был у меня Вас[илий] Алексеевич,— очень доволен своим путешествием и вообще делами. Вчера был Михаил Иванов с Липой, сегодня его судят. Вероятно, зачтут предварительное и выпустят на волю.
Пьесу мою я отдал в Художественный театр.. Случилось сие неожиданно для меня,— в Москве явились ко мне Качалов, Москвин, Муратова, Станиславский и начали говорить, что, мол, я гублю театр, что он, Станиславск[ий], готов стать на колени и т. д. Это было тяжело и хоть нисколько не гарантировало меня от притязаний Немировича, но я им уступил, поставив некоторые условия, ограничивающие власть Немировича. Про тебя говорят, что ты страдаешь припадками сердца,— это что такое? Отчего? Мне думается — от переутомления. Отдохни, уезжай из Ялты, прошу тебя!
А то, ей-богу, ты умрешь в этой обстановке или сойдешь с ума от суеты.
У меня нелепое настроение — жду чего-то трагического. Уж очень часто за последнее время умирают близкие люди, и это настраивает не очень весело.
Я прошу тебя — устройся так, чтоб отдохнуть летом! Это необходимо и ребятишкам, Если мой голос имеет какое-нибудь значение — послушай меня!
Я писал…………
Повторяю мою просьбу, адресуя ее к тебе…………
Кланяюсь Максиму, милому человеку, и толстой Катеринке.
Жму твою руку. Желаю здоровья и бодрости духа.

А.

Будешь писать — сообщи, получила ли книги, от кого и какие?
Зайди к Фанни и скажи, что я прошу послать книги по адресу ‘Знания’, а не Андреева, которого в Москве летом не будет.
Ну — всего доброго!
Поеду в Москву ка похороны.

А.

319
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Между 22 и 29 мая [4 и 11 июня] 1905, Куоккала.

Сегодня К[онстантин] П[етрович] привез твое письмо, я рад ему и его тону рад, но — твое сердце очень беспокоит меня.
Тебе необходимо отдохнуть, пойми! Порядочных людей на земле очень мало — наши дни резко подчеркивают это — нужно беречь себя, мой друг.
Усердно рекомендую тебе — уезжай на лето за границу! Даже — прошу.
Сообрази: с назначением г. Трепова диктатором всякие проскрипционные списки, вроде составленного у вас в Ялте ‘л’ поданного в Петербурге,— приобретают серьезное значение. Что стоят 30, 300, 3000 человек в России? И сотни тысяч жизней — ничто в сравнении с желанием циников и идиотов удержать власть над страной в своих руках. Вероятно, новый Аракчеев не будет стесняться — я думаю, что вскоре начнутся ссылки, аресты и сугубая травля ‘интеллигенции’ — сиречь — крамольников,— всеми способами. Не надо закрывать глаз — гг. Треповым и Ко есть на кого опереться. Пока еще — есть. Разумеется — дни их сочтены,— это тоже ясное дело,— разумеется — все деяния их — только материал для будущего обвинительного акта, который предъявит к ним страна,— это так, но — нужно поберечь себя для дней более решительного значения, чем наши дни,— и — предоставим пока правительству своими руками затягивать петлю на своей же шее,— оно так усердно и умело делает это! Я вижу — агонию и верю в близость смерти, я, разумеется, ничего не боюсь, я только рассчитываю: был 48-й год,— недурно! Но 89-й — лучше. Теперь наши ‘командующие классы’ пропустил’ время для повторения 48-го года и волей-неволей — вызывают к жизни 89-й. Вот смысл происходящего, как я его понимаю.
Затем — я твердо уверен, что работа больного человека —каким считаю тебя — не может быть очень значительна. Не обижайся! Нужно лечиться, нужно поехать куда-нибудь вон из России — где невозможно отдохнуть. Пожалуйста — уезжай! Из Ялты тебя, вероятно, вышлют, а может, и побьют.
Обрати внимание и на положение детей — слишком много говорят при них о драках, жестокостях, полиции, обысках, убийствах — это едва ли может воспитать в них ту внутреннюю гармонию, тот гуманный объективизм, который делает человека — Человеком.
Я боюсь за тебя и за них. Это сильно мешает мне быть достаточно зорким, настороженным и готовиться к событиям — возможным в очень близком будущем. Сообрази все это, мой друг, и — поезжай!
Новости: в Павловске сильно побили Новикова, умерла от страха пред ружьями солдат одна дама, трое раненных — шашками. Впрочем, ты, вероятно, это знаешь. На 29-е кем-то назначается демонстрация — или манифестация? — на Сенатской площади. Что-то таинственное. Безымянные, никем не подписанные приглашения распространяются по преимуществу среди артельщиков, мелких торгашей, швейцаров и т. д…. Должно быть — работа г. Трепова. Затем: недавно у одних знакомых был в гостях Коковцов, министр финансов. Говорит: ‘Скоро мне предложат уйти. Требуют, чтоб я достал денег на продолжение войны, я говорю: ‘Невозможно!’ — ‘Сделайте займы’. — ‘Ни внешний, ‘и внутренний — невозможен’. — ‘Увеличьте налоги’. — ‘Еще более невозможно’. Меня не слушают. Не слушал меня и Витте, когда мы настаивали в Царском на необходимости прекратить войну. Удивляюсь терпению страны! Но все же думаю, что месяца через два вспыхнет революция’.
Он, конечно, торопится. ‘Господа — уехали на дачи’, а рабочие пока еще — с голыми руками. Но — характерен этот министр, предрекающий наступление революции за чайным столом, чувствующий себя бессильным, оскорбляемым и — остающийся сидеть на своем глупом и обидном месте.
Вижу много людей разного звания. Вс — хорошие люди, и вс хлопочут, высуня языки. И вижу, что мало людей. Дело М. И. Лебедева отложено до сентября. Заключение — как с гуся вода. Много читал, стал умнее, тверже, симпатичнее.
Друг мой — поезжай за границу, прошу тебя! Вылечись от печени, вероятно, болезнь сердца развивается на этой почве в связи с переутомлением.
Кланяйся Максиму, Катернике, поцелуй их. Люблю я этих людей. Очень. Береги их, мне кажется, из них должны бы вырасти славные люди. Читала письмо Каляева к матери? Хорошо, великолепно, хотя и мучительно быть матерью героя!
Жму твои рук’. Скоро получишь книги, по 25 экз. ‘Крестьянин и рабочий’, ‘Фома Мюнцер’.
Всего доброго!
Береги себя!

А.

320
А. Е. ДОБРОВОЛЬСКОМУ

Конец мая [начало июня] 1905, Куоккала.

Г. Андрею Добровольскому.

Я прочитал Ваш рассказ с большим трудом,— так он тяжел и скучен!
Язык у Вас — очень плох, Вам нужно много и упорно работать над ним, читайте хороших мастеров стиля, читайте Чехова. Нужно писать просто, ясно, так, ‘чтобы словам было тесно, мыслям — просторно’. Не употребляйте чужих слов, вроде ‘элемент’, ‘авторитет’, ‘система’, ‘объект’ и т. д.,— русский язык достаточно богат.
Тема Вашего рассказа — фальшива, необыкновенный Даниил — выдуман Вами, и — плохо выдуман. Таких людей — можно радоваться — нет. Вы, очевидно, хотели сделать из Вашего кузнеца ‘героя’ — вышло что-то смешное, жалкое,— глуповато-расслабленное,— совершенно неестественная фигура, без плоти и крови! Должно быть.
Вы не мало читали, но — мало думали и не умеете наблюдать действительность, окружающую Вас.
Содержанием литературы являются трагические противоречия действительности, а не выдумки, вроде Вашего кузнеца.
Литература — серьезное, боевое дело. А Вы написали какой-то трактат — удивительно скучный и далекий от жизни, полный жалоб, бессилия и — дурных, тяжелых оборотов речи.
Знаете что? Бросьте-ка писать. Это не Ваше дело, как видно. Вы совершенно лишены способности изображать людей живыми, а это — главное. И у Вас — нет материала, если Вы считаете нужным выдумывать. Жизнь богаче и трагичнее всяких выдумок.
По крайней мере — не пишите года два-три и все время изучайте классиков, смотрите, как писали Тургенев, Чехов, как пишет повести и рассказы Толстой. Читайте Пушкина, Лермонтова, Некрасова, новых поэтов, напр[имер] — Бальмонта, он—декадент, но великолепно знает язык. Язык — это оружие литератора, как ружье — солдата. Чем лучше оружие — тем сильнее воин,— это так понятно!
В голове у Вас, видимо, много есть, но все это — спутано, скомкано, и во всем Вам нужно разобраться.
Из писем Ваших видно, что Вы совсем не плохо думаете о себе,— это вредно. Вам рано считать себя законченным человеком, рано! Нужно учиться, нужно работать над собой, а не предполагать, ничего не видя, что Вы — уже мыслитель. Нужно уметь оценить свои силы точно. Вы их преувеличиваете, это несомненно.
Да, плохой рассказ Вы написали и написали удивительно плохо! Мне приходится в год прочитывать сотни полторы рукописей, и — давно уже я не читал столь надуманной и скучной штуки, как Ваша.
Серьезно советую — не пишите! Учитесь. И — не книги учат, главным образом, а сама жизнь. Учитесь наблюдать, понимать людей. И — учитесь оправдывать их, тогда только Вы будете уметь обвинить человека так, что уже никто его не оправдает.
Не сердитесь за резкий отзыв — правда всегда неприятна на вкус.
Литература — большое и важное дело, она строится на правде, и во всем, что касается ее, требует правды!
Книг и денег вышлю на-днях. Рукопись посылаю посылкой без цены.

А. Пешков

321
Е. П. ПЕШКОВОЙ

11 [24] июня 1905, Куоккала.

Сейчас К[онстантин] П[етрович] привез письмо от тебя и приехал Маршак с Герцовским. Маршак рассказал мне о некоторых впечатлениях, пережитых тобою на Дарсане. Я рад тому, что ты всеми способами стараешься возможно больше знать и видеть, но — не очень торопись и поберегай себя. Жизнь — длинна, и с каждым месяцем вперед она будет все интереснее, ты так еще молода и можешь быть человеком очень ценным, ценным в такой степени, о которой ты теперь — может быть — и не мечтаешь.
Вообще я — сторонник сохранения, то есть экономии человеческой энергии, ибо не знаю ничего, что было бы так ценно и чего было бы так мало у нас.
‘Тюрьму’ я не могу дать для издания никому — извини меня и извинись за меня. Есть очень важные причины для отказа. Первую — неудобно изъяснять, вторая — мои рассказы, в числе 21, уже поданы в цензуру для народных изданий от ‘Знания’, и все они должны быть изданы именно ‘Знанием’.
Как сердце Максима? Маршак говорит — лучше, но мне хотелось бы услышать что-нибудь от тебя. Твое здоровье тоже неважно? И настроение,— судя по тону письма?
Мой друг — жизнь дьявольски сложная вещь — а впрочем, ‘при зубной боли и философия не помогает’, как говорит одно лицо. Оставим философию.
Ты получаешь мои письма? Иногда надо бы тебе отвечать на них.
Знаешь — я очень люблю ребят, не подозревал, что у меня так много будет дум о них и боязни за [н]их и за тебя. Это ничего не изменяет, но — тем хуже для меня.
Пишу ‘Варваров’ и очень охвачен этой вещью.
Вообще — я должен написать хорошую пьесу, без чего не умру. На-днях здесь влетели меньшевики, самые лучшие.
У меня бывает сормовец — какой это дивный парнюга! Бывает Иван Павлов — тоже прекрасный парень. Ну — и вообще бывает столько, что свободен я лишь ночью.
Жму руку и — бодрости духа, мой друг!

А.

Посылаю книгу ‘Песни о свободе’ — подчеркнутое синим карандашом интереснее других.
На-днях у меня была Садовская и Гарин. В. А. сказала, что ты скоро будешь в Москве — знай я это раньше, мы могли бы -встретиться, ибо я скоро должен буду ехать в Екатеринбург.
Что дети? Напиши. До сей поры имею от тебя только одно письмо.
Максим не писал.
До свидания, пока.
Страшная жара здесь. Работается лениво. Вижу много народа.
Жму руку.

А.

322
Д. Я. АЙЗМАНУ

20 июня [3 июля] 1905, Куоккала.

Дорогой Давид Яковлевич!

Рассказ Ваш — не понравился мне. Собственно — ‘гнева’ в нем нет. Написан он слишком длинно, эту тему, мне думается, следовало бы обработать короче — она от этого станет рельефнее, ярче.
Обратите внимание — местами Вы впадаете в тон Леонида Андреева. Зачем Вам? Есть у Вас свое — его Вы и развивайте.
Не сообщите л’ Вы мне подробности о действиях ‘Потемкина’ и об условиях, при которых его отправили в Севастополь?
Много перебито народа?
Очень прошу —напишите все, что знаете.
М[ария] Ф[едоровна] — кланяется.

Жму руку.
А. Пешков

323
Е. П. ПЕШКОВОЙ

До 9 [22] июля 1905, Куоккала.

Мне необходимо ехать в Екатерин[бург], но я и на это не имею времени.
Летом я отсюда, кажется, никуда не поеду, ибо здесь снова заваривается весьма крутая каша. К тому же у меня бесчисленное количество личных дел — с Мархлевским, Шольцем и — устройство нового представительства моего за границей.
9-го, в полугодовой день январ[ских] событий, ожидают волнений.
Вчера получил сведение, что офицеры Литовского полка, расположенного в Варшаве, обратились к высшему начальству с заявлением о невыносимом положении, в которое поставили их, офицеров, события последнего времени.
Их ненавидят в обществе, не принимают нигде, порядочные люди перестали подавать им руки, их считают наемниками, защищающими тиранию, а не честными людьми, исполняющими свой долг.
Они видят во многих требованиях общества законные основания и считают необходимым удовлетворение этих требований,— только тогда и возможно будет прекращение уличных драк и убийств.
Начальство сообщило об этом инциденте в Питер, оттуда был получен приказ: расстрелять зачинщиков. Таковых нашлось 11 человек. Расстреливать их наряжена была рота Литовского же полка. Но, когда скомандовали — ‘пли!’ — солдаты опустили ружья. Вызвали казаков, с каждого из них взята была присяга, что он будет стрелять. Но в момент, когда казаки ожидали команды,— солдаты Литовского полка дали по ним залп и уложили всех их — 24 человека!
Офицера пока живы.
В связи с бунтом матросов в Либаве и военным в Люблине — это многозначительно.
Ну, будет, некогда[…] Не еду я потому, что некогда, хотя отдохнуть мне нужно, очень устал!
Жму руку.

А.

324
Е. Н. ЧИРИКОВУ

До 10 [23] июля 1905, Куоккала.

Дорогой мой
Евгений Николаевич!

Затеваем газету в Петербурге и очень рассчитываем на тебя. Будь добр — не отказывайся. Компания: Рожков, Румянцев, Богданов, Степанов, Базаров, Иорданский, Луначарский и т. д. Затем: Гусев, Леонид, Куприн, я, ты и т. д. Дело на мази, с половины августа будем печатать.
Затевается юмористический журнал ‘Жупел’ — художники: Бакст, Щербов, Билибин, Гржебин, Браз и т. д. Леонид, ты, я, Гусев, Скиталец, Яблоновский из ‘Сына отечества’. В литературный отдел никто не вмешивается, конечно.
Нужно бы видеть тебя, поговорить и прочее, познакомиться с художниками и т. д.
Напиши: кому, на каких условиях и в каком количестве ты продал ‘Танино счастье’? Нам хочется издать этот рассказ в серии народных книг, которая осенью выходит, и я очень прошу тебя — ответь скорее.
Недавно один мой знакомый, только что вернувшийся из Америки, говорил мне, что Орленев делает хорошие дела с ‘Евреями’ и даже снял театр на весь сезон. Слух этот подтвердил мне Асаф Тихомиров: Орленев зовет его в Америку на 4 1/2 тысячи долларов. Ловко?,
Буде ты захотел бы приехать, сообщи — места много, никого не стеснишь, и тебе никто мешать не будет. Здесь Скиталец, Андреев, Елпат[ьевский], Куприн. Сей, впрочем, на-днях едет на Кавказ, ему охота поступить командиром на ‘Потемкина’. Ну, до свидания! Кланяйся В[алентине] Е[горовне].
Жму руку.

А. Пеш[ков]

Мой друг — сейчас узнал, что собрание художников и литераторов будет у меня 10-го июля.
Приедут: Билибин, Щербов, Бенуа, Сомов и друг., финны — Галлен, Ернефельт, Эдельфельт и т. д. Не можешь ли приехать? Прошу.

325
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Около 11 [24] июля 1905, Куоккала.

… очень крупные и не весьма интересные. То же, что крупно и интересно, для письма, как всегда, неудобно.
Вот наш царь поехал встречу Вильгельму в Гельсингфорс,— дело идет о призвании варяга для внедрения порядка в нашей стране. Но варяг — не глуп, он, вероятно, спросит за хлопоты много, и цари едва ли сойдутся в цене по делу о продаже народной свободы..
Испакостились, испортились все до того, что даже Меньшиков это заметил.
Жму руку.

А. П.

‘Песни Свободы’ я послал по старому адресу, штук 10, кажется.
Ты имеешь издания ‘Молота’ и ‘Буревестника’? Купи и почитай — славные вс книжки.

А.

326
A. M. РЕМИЗОВУ

22 июля [4 августа] 1905, Петербург.

Г[осподину] А. Ремизову.

Ответить на вопрос Ваш — не могу, пока. Нужно знать книгу, чтобы издавать ее.
Пока что — Ваш ‘Пруд’ — как Ваш почерк — нечто искусственное, вычурное и манерное.
Порою — прямо противно читать,— так это грубо, нездорово, уродливо и — намеренно уродливо, вот что хуже всего.
А Вы, видимо, талантливый человек, и, право, жаль, что входите в литературу, точно в цирк — с фокусами, а не как на трибуну — с упреком, местью.
Ведь обработай Вы Ваш великолепный материал в эпически спокойном тоне — все бы люди вздрогнули от ужаса, стыда и негодования.
Но Вы предпочитаете баловаться, как гимназист, который бьет мух библией.
Извините за непрошенный и дерзкий — м. б. — отзыв, но красоту я люблю и силу люблю,— мне обидно, когда: человек со вкусом делает бураки из бересты и фольги, будучи способен создать крупное и важное.
Всего доброго!

А. Пешков

427
Е. П. ПЕШКОВОЙ

27 июля [9 августа] 1905, Куоккала.

О событиях в Нижнем получил письмо от Елены и Хиддекеля. Страшновато… Но то ли еще должно быть!
Здесь на Путиловском форменный голод, голод — индийский. Ребятишки умирают десятками. Женщины иссохли от слез, но — рабочие, несмотря на все это,— держатся крепко. И если стачка продлится еще неделю — они выиграют. 30-го устраиваю концерт в Териоках, думаю, это даст тысячи 2 1/2 — каплю в море.
В рабочей массе растет возбуждение. Поп хлопочет об организации союза рабочих и крестьян,— по слухам, это что-то явно нелепое и, вероятно, нежизнеспособное, как все союзы рабочих, возникающие за последнее время. Союз Архангельского — провалился, организатора именуют провокатором. Освобожденцы — без успеха. В чести — крайние и прежде всего — седые.
На 30-е ждем манифеста о представительстве и амнистии.
Пока — до свидания. Некогда, как всегда.
Кланяюсь ребятам.

А.

328
М. Г. СИВАЧЕВУ

Вторая половина июля [начало августа] 1905, Куоккала.

Мне очень приятно сказать Вам, что последний Ваш рассказ намного лучше — проще, яснее,— чем первые, хотя и в нем есть преувеличения, ходульность, фальшь.
Люди — пестры, нет только черных сплошь и нет сплошь белых. Хорошее и дурное спутано в них — это надо знать и помнить.
А если Вы непременно хотите написать идеально хорошего человека — его надо так хорошо выдумать, чтобы в нем читатель чувствовал и плоть и кровь и верил бы Вам — есть такой человек!
Но, чтобы хорошо выдумывать — нужно много знать, видеть, чувствовать, нужно уметь из маленьких кусочков реального создать большое идеальное так, чтоб никто не заметил, что и где Вами спаяно, склепано и оклеено.
И нужно верить в людей, в то, что они растут, становятся все лучше.
Храните мои письма, со временем, когда Вы вырастете,— во что я верю,— Вы, может быть, хорошо посмеетесь над ними.
А теперь вот что:
прилагаемое письмо Вы отнесете по адресу, постарайтесь увидеть доктора лично, добейтесь от него определенного ответа,— попросите его ответить мне на письмо — это будет лучше — и приезжайте ко мне.
Вам необходимо вылечиться, и это нужно устроить.
Пока до свидания.

А. Пешков

329
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Конец июля [начало августа] 1905, Куоккала.

Крайне жалки те оптимисты, сиречь идиоты, которые решаются унизить себя, вступая в борьбу за эту Думу, куда будут усилиями администрации слиты все помои, сброшены все объедки и огарки русской земли. Неужели они, эти мудрецы, не видят, что им туда, во-первых, не попасть, а во-вторых,— там нечего делать?
Вероятно, кончится этот поход в Думу тем, что у избирательных урн черная сотня будет дуть ‘интеллигенцию’ по морде. Милюков — очень умный человек, а все очень умные люди — циники, это известно. Он, я всегда говорил это, будет играть огромную роль, да. Но похвалят ли его за эту игру лучшие люди страны? Вопрос. Я его заранее решаю отрицательно.
По вопросу о Думе даже в благочестивом ‘Рус[ском] богатстве’ — раскол. Корол[енко] и Аннен[окий] — за Думу, Мякотин, Пешехонов — за бойкот.
А на Кавказе татары объявили ‘газават’. Смотри, как бы в Крыму резать не стали.
В письме к кавказцам, которое они не успели напечатать,— я указывал, что усилия администрации края перебить татарами армян кончатся общим восстанием татар против России как таковой,— это так просто было предвидеть!
То же самое будет и с черной сотней — она набьет руку на головах ‘крамольников’ и будет бить патриотов.
Противно все это.
Живу — трудно сказать как, ибо сам этого не замечаю. Время летит страшно быстро. Устал и с удовольствием поеду к вам.
А пока — лягу спать, ибо уже скоро 4 часа.
Жму руку.

А.

330
С. Т. СЕМЕНОВУ

26 июля [8 августа] 1905, Куоккала.

Сергей Терентьевич!

Желание у Вас было доброе, но рассказ вышел плохой, ибо — в том, что Вы хотели осветить рассказом,— Вы сами, думается мне, недостаточно ясно разобрались.
‘Культурный человек не может понять рабочего,— говорите Вы,— они — чужие друг другу и даже — враги’.
Но это не вся правда. Вы много читали Толстого, но плохо знаете историю, как это видно. Вот Вы сами совершенно не понимаете этого ‘культурного’ человека — можно ли Вас винить за то?
Нельзя, по справедливости. А Вы — вините. ‘Культурные’ люди разные бывают, те тысячи людей, которые пошли в ссылку, в тюрьмы и на виселицы,— тоже были ‘культурные’ люди, они пошли на смерть и муки за дело освобождения народа из цепей рабства духовного, они делали это великое дело бескорыстно, и о них мы с Вами не имеем права забывать, ибо добро забывают только тупые люди, животные.
Плохой рассказ написали Вы, он способен только вражду вызвать в людях к ‘образованным’, а об этом так много и успешно заботится полиция, что литература может и не делать этого.
Я бы советовал Вам сжечь рукопись,— вот мое отношение к рассказу.
Посылаю его Вам бандеролью.

А. Пешков

331
Н. С. КАНЕГИССЕРУ

Между 8 и 15 [21 и 28] августа 1905, Москва.

Дорогой Николай Самойлович!

Мы — в Москве и пробудем в ней, вероятно, числа до 17-го, ибо — такая уйма всяческого дела накопилась — ужас!
Участвовать в спектакле не можем,— да Вы с ним, кажется, опоздали?
В пользу путиловцев мы оба уже читали в Териоках и дали им более 2000 р.
Здоровы оба, и оба кланяемся всем добрым знакомым. Здесь — серо и скучно, но настроение — хорошее.
Жму руку.

А. Пешков

Ник. Сам.!

Обременю Вас просьбой: помните моего протеже, рабочего Михаила Сивачева — ревматика, для которого Вы устраивали дешевые ванны? Будьте добры спросить его — получил ли он деньги от меня, 50 р.? Если нет — дайте ему эту сумму, очень прошу! Я потерял его адрес и не знаю — послал ему деньги или нет? Забыл!

332
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

8 или 9 [21 или 22] августа 1905, Москва.

Дорогой друг —

будьте добры, вклейте в пьесу следующую поправку на странице 47-й во втором акте, где Протасов и Вагин выходят из комнаты и Протасов говорит:
‘Человек все еще не умеет использовать энергию, рассеянную в природе’.
Эту фразу — вон.
А на ее место нужно приклеить вот это:
Протасов (Вагину). Понимаешь — когда волокно химически обработанного дерева можно будет прясть — тогда мы с тобой будем носить дубовые жилеты, березовые сюртуки…
Вагин. Брось ты свои деревянные фантазии… Скучно!
Протасов. Эх, ты… ты сам скучный… Лиза, налей мне чаю!
Прилагаемый листок будьте любезны передать Ивану Павловичу, если он не уехал.
Всего доброго, и очень желаю Вам отдохнуть. Крепко жму руку. Горячо люблю Вас.

А. Пе[шков]

Вчера в Питер уехал Федор. Он в очень угнетенном состоянии духа — помогите ему, если можно и охота есть,— разобраться в недоумениях. И, кстати, напомните, чтоб он передал Вам денег для меня.
Маруся кланяется. Ушла искать квартиру. Она будет играть Лизу, Елену — Германова, Книппер — Меланью, Фиму — жена Качалова, Лушу — Лилина, Протасова — Станиславский, Чепурного — Качалов, Вагина — Леонидов, Назара — Москвин или Шадрин, Мишу — он же или Лось и т. д.
Недурно. Лучше — не выходит.

А.

333
Е. П. ПЕШКОВОЙ

9 [22] августа 1905, Москва.

Вчера прочитал и отдал Художественному] театру пьесу. Дня через три поеду, вероятно, в Тавасгуст. Пишу лишь для того, чтобы знала — жив и здоров, а вообще писать до безумия некогда!
‘Конституция’ — это мелкое жульничество бездарных людей — не производит ни здесь, ни в Питере никакого, сколько-нибудь определенного, впечатления. Масса, в большинстве — ничего не понимает, некоторые говорят: ‘Ишь, как господа-то приуныли, когда народу права даны!’ Но говоря так — сами радости не обнаруживают. И вообще — нет ни радости, ни разочарования. Это странно, но это так, и это совершенно определенно подчеркивает ничтожность события.
В Аквариуме у Омона 6-го вечером хулиганы и проститутки, изображая патриотический восторг, пели ‘Боже царя храни’. Увы, самодержавие!
Крестьянский съезд прошел великолепно. Нечто неожиданное и оглушительное по результатам, впечатление — поразительной силы, полупроснувшегося сознания, сразу же ставшего на верный путь.
Да, Россия просыпается,— вот факт, значение которого сейчас нельзя учесть ни одному пророку.
Пиши на ‘Знание’, я скоро буду там. Дело мое все в том же неопределенном положении. Грузенберг в Берлине […]
Пятницкий очень устал и нездоров.
Жму руку. Целую ребят. Милому Максиму пришлю кучу открыток смешных, чтобы он писал мне письма, а что прислать Кате?
Приеду — не знаю еще когда, в конце сентября, в начале октября.

А.

334
В. А. СЕРОВУ

До сентября 1905, Москва.

Уважаемый
Валентин Александрович!

Извините, что, будучи почти незнаком с Вами, обращаюсь к Вам с докукой. Про этого мальчика говорят, что у него-де огромные способности к скульптуре. Он хотел бы поступить в Вашу школу живописи и ваяния. Что и как можно сделать для него? Я просил бы Вас, не может ли кто-либо из преподающих скульптуру посмотреть работы мальчика. Устройте это, очень прошу! И если у мальчугана действительно есть нечто, я бы платил за его ученье.

Всего доброго!
А. Пешков

335
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Начало [середина] сентября 1905, Петербург.

По вопросу о ‘Крестьян[ском] союзе’ ничего в печати нет, кроме устных рассказов участников, но ко времени моего приезда в Крым, вероятно, будут и печатные данные. Привезу.
Вчера, на Знаменской офицер обидел солдата — моментально собралась толпа, с воина сорвали погоны, накидали ему пощечин, кстати ударили и даму, бывшую с ним, он убежал в магазин, двери за ним заперли, тогда толпа принялась громить магазин. Вероятно, офицера убили бы, первые отряды полиции ничего не могли сделать, явились казаки, солдаты. Толпа вела себя удивительно просто и открыто,— говорили и кричали вс что надо прямо в лица полицейских, и вообще было обнаружено очень много сознательной силы и даже — такта. Между этой толпой и народом 9-го января —резкая разница, вот оно значение 9-го января! В Питере подготовляется патриотический погром — все, кому нужно, получили письма с угрозой убить и т. д. Письма очень грамотно составлены и хорошо напечатаны. Можно подумать, что сочинял их барон Стюарт […], ныне ярый член ‘Русского собрания’. Ты его помнишь? Студент. Но я уверен, что в Питере — погром почти невозможен, здесь очень много сознания. Иное дело — Москва, где все это ведется совершенно открыто и пропаганда войны с революцией имеет несомненный успех.
В здании государств[енного] коннозаводства Шарапов и Хомяков еженедельно устраивают собрания в несколько сот человек, на них присутствуют дворники, мелкие лавочники, ломовые, хулиганы, агенты охранки и т. д….
20-го июня в Питере на улице арестован какой-то Мартын, а почему сие важно? Не знаю. Если увидишь высокого одессита, кланяйся. Умер финский художник Эдельфельт, я был с ним знаком, великолепный художник и чудный человек. Кстати — посылаю две его открытки. Катюшке буду посылать. Ты можешь себе представить Николая Второго в одной группе с Репиным ‘ли Серовым на фотографии? У меня есть фотография Цорна, Эдельфельта и короля Швеции Оскара за одним столом.
К[онстантин] П[етрович] — очень устал, похудел, поседел. Я его привезу с собой, раньше ему нельзя. Проживу здесь до конца сентября. Очень интересно.
Пока всего доброго. Жму руку.
Кланяюсь ребятам.

А.

336
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

Сентябрь, не позднее 10 [23], 1905, Москва.

Дорогой друг!

Посылаю 9 стихотворений Бунина для 8-го сборника. Хорошие стихи.
Рассказ Телешова у меня, но его еще нужно переделать, вышлю на-днях.
Юшкевича ‘Голод’ — куда? В 8-й? Это будет удобно, если там же пойдет андреевский рассказ.
Тогда ‘Варвары’ в 9-й.
Бунин переводит Флобера ‘Искушение св. Антония’ — это листов 10 наших.
У Телешова написан еще один рассказ. У меня будет статья листа в два ‘О трагическом’.
Куприн еще есть. Рассказ Юшкевича.
Очевидно, в этом году мы свободно можем издать 4 сборника.
Пока — всего доброго! Слышал, что Вы не очень здоровы. У меня тоже плеврит в средней доле правого легкого. Сижу с мушкой. Противно, но не унываю.

Жму руку.
А. Пешк[ов]

337
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

20 или 21 сентября [3 или 4 октября] 1905, Москва.

Дорогой мой друг,

Вы очень обрадовали меня хорошей вестью,— признаться, я не рассчитывал, что пьеса пройдет без ‘поправок’ со стороны цензуры. После первого посещения Вами Бельгарда я написал и послал ему небольшое письмо — он говорил Вам о нем? Я только указал на то, что за последнее время ‘высшая власть’ в такой мере опошлила, загрязнила и изнасиловала народ и страну в глазах Европы, что усиливать всю эту работу еще такими неумными выходками, как запрещение моей пьесы,— излишне. Письмо было краткое, и ничего обидного для Бельгарда в нем не было.
А вот — вырезка из ‘Нов[ого] врем[ени]’ — в нем есть нечто обидное. Буде к вам придет Румянцев — передайте эту прелесть ему.
Чорт бы его побрал, Гарина!
Андреев написал своего ‘Губернатора’ — озаглавив его ‘Бог отмщения’. Вышло длинно, не очень сильно и вообще — не удалось, что он, к великому удовольствию моему, ‘ сам понял. Печатать эту вещь, не надо как по первой — указанной — причине, так и по нецензурности, коя не искупается содержанием — т. е. рассказ плох пока, и рисковать — не стоит. Но все же — какой это талант, Леонид! — есть места большой силы, дьявольски глубокие по настроению. Написал он еще рассказ ‘Христиане’ и. отдал его Миролюбову. У Миролюбова — не пройдет, в этом я уверен. Во-первых, не понравится самому Виктору, во-вторых — цензуре. Суть рассказа: проститутка отказывается принять на суде присягу, потому что она — ‘проститутка, значит, не христианка’. Судьи, защитник, адвокат Волжский ив ‘Вопр[осов] жизни’ и всякие другие ‘христиане’ убеждают ее в противном, а она — стоит на своем. Вот и вс. Написано — в форме репортерского отчета, не по-андреевски. По-моему — это усиливает впечатление.
‘Дети [солнца]’ идут 5-го, но, может быть, Вы хотите попасть на генералку? Мне это было бы очень приятно, кстати я прочитал бы Вам ‘Варваров’. Подумайте! Это 26-го. Остановитесь Вы у нас, для чего есть комната.
Завтра, после двухнедельного заключения, я впервые выезжаю. Рад. Первый плеврит с эксудатом прошел легко, без повышения tо и без понижения настроения. Пишет меня Серов — вот приятный и крупный Человек! Куда до него Репину! Бывает Шаляпин. 23-го он поет Фарлафа — у нас есть ложа — да будет Вам завидно. У него еще ничего не родилось, но ждет — двух. Это много, по-моему.
Сейчас была дама Шура,— только что пришла, села обедать, вдруг приезжают и говорят, что у Леонида умерла сестра. Была у него сестра, болевшая той болезнью, которой Золя наградил одного из своих героев — мальчика в ‘Докторе Паскале’. У нее вдруг без всякой видимой причины начинала течь кровь — из носа, глаз и т. д. Лежала в клинике. Вот интересный образчик вырождения.
Здесь книгоиздательство ‘Колокол’ предполагает выпускать сборники публицистические, зовут меня в участники. Я думаю — это дело ‘Знания’.
Худож[ественный] театр в такой степени обрадован Вашим успехом с пьесой, что готов был послать Вам коллективную благодарность. Возятся они с пьесой до одичания — Маруся уходит в 12, является в 5, уходит [в] 7 и снова приходит, желто-зеленая и злющая, в 12 ночи. Это — изо дня в день. Станиславский не утерпел и ввел еще одно действующее лицо — лошадь во 2-м акте. Протестую!
Если вышли ‘Вопросы жизни’ и ‘Весы’ — пришлите мне!
Затем — крепко жму руку. Почему-то уверен, что мы скоро увидимся, чего очень хочется.
Маруся — кланяется и целует крепко.

А.

338
А. С. СЕРАФИМОВИЧУ

До 22 сентября [5 октября] 1905, Москва.

Дорогой Александр Серафимович!

Вы написали славную картинку, она, несомненно, произведет большое впечатление, и еще большее, если Вы несколько исправите ее.
Портной — слишком груб, он ослабляет рассказ, темнит ясное отношение автора к предмету. Исправьте его, это просто сделать — укажите, подчеркните ярче его искренность, его муки — боль человека, который не находит старых слов для новых мыслей и не владеет новыми.
Есть кое-где небрежности, местами — излишня грубость. И были бы очень уместны еще два-три лирических штриха в конце. Новый человек родился — это хорошо, и в этом много смысла.
Рукопись при сем посылаю и скоро жду ее обратно.
Жму руку, кланяюсь.

А. Пешков

339
Ф. И. ШАЛЯПИНУ

Между 14 и 26 сентября [27 сентября и 9 октября] 1905, Москва.

Дорогой Федор Иванович!

Как быть с потребительским обществом? Будь добр, ответь определенно, когда именно ты можешь дать денег? Положение — критическое, деньги нужны дозарезу. Ответь!
А я все еще болен. Жму руку.

А. Пешков

340
Е. П. ПЕШКОВОЙ

26 сентября [9 октября] 1905, Москва.

Был Маслов, он будет теперь редактором экономического отдела в ‘Правде’, я тоже буду сотрудничать в ней.
Приехала Зина, сейчас у меня сидит! Алешка — смешной — удивительно.
Здесь, видимо, разгорится всеобщая забастовка. Настроение высокое. Вчера было сражение на Тверской: пекари Филиппова стреляли из окон третьего и четвертого этажа, казаки и полиция — в окна из-за своих лошадей. На дворе ‘Московского листка’ ранено около 40 человек полицейских, убито семеро наборщиков, нападавших на типографию, ранен редактор ‘Листка’. Убит жандармский ротмистр, драгун-офицер, несколько казаков и солдат,— много полицейских и жандармов. Потери рабочих — меньше, ибо они действуют огнестрельным оружием и камнями, а войска — холодным только. Стреляют — редко и — не залпами, а по отдельно намеченным лицам, главным образом — по ораторам. Всюду на улицах митинги. Сейчас митинг у манежа,— из моего окна можно видеть народ. А в манеже — драгуны и казаки. У храма Спаса — тоже. Войска очень возбуждены ‘потерями’ — т. е. убитыми в их рядах. Возможна бойня, вроде питерской в январе.
Толпа здесь держится иначе — активнее, чем в Питере — нападает первая. Чем это объяснить? Уроками января?
Вчера был на генеральной первых трех актов ‘Детей солнца’. Поставлено отвратительно. Играют — пакостно. Пьеса вся искажена и, вероятно, со скандалом провалится. Прекрасно играют Книппер и Муратова, недурно Литовцева и Андреева.
1-го еду в Питер, 5-го или 7-го — в Ялту.
До свидания!
Очень некогда.

А.

341
Ф. И. ШАЛЯПИНУ

26 сентября [9 октября] 1905, Москва.

Дорогой мой Федор — снова пишу тебе о деньгах для Сормова. Прекращение платежей — это ерунда, но есть протестованные векселя. Вот и вс.
Будь добр, реши сегодня этот надоевший тебе — я знаю! — вопрос.
Жду ответа!

А. Пешков

А что у Серова? Не знаешь?
Сообщи его адрес, будь добр!

342
И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

Сентябрь 1905, Москва [?]

Дорогой товарищ!

Женева, так Женева, ни я, ни К[онстантин] П[етрович] ничего не имеем против. 5 — в течение 2-х месяцев вышлю, 2 т[ысячи] — в конце сентября, 1 — в половине октября, 2 — в конце. Туго мне придется! ‘Demos’ — хорошо!

Жму руку.
А. Пеш[ков]

343
A. A. ДИВИЛЬКОВСКОМУ

4 [17] октября 1905, Москва.

Дорогой товарищ!

Посылаю сто, а больше пока не могу.
Сегодня приехал из Питера. Бывать я там, как оказывается, не могу не только потому, что Трепов этого не хочет, но и по силе климатических условий — схватил здоровеннейший грипп. А так как у меня только что кончился вполне приличный плеврит, то сие довольно пакостно, и, когда Вас будут судить, я буду в Крыму.
В Питере узнал, что служащий в конторе ‘Знания’, отправляя мне накопившуюся почту, потерял — в числе прочего — Вашу рукопись и заказное письмо из Архангельска, очевидно тоже Ваше. Что рукопись Ваша, о том надпись на бандероли гласила, как он говорит. Так Вы мне его извините, а рукопись пришлите, ведь черняк цел у Вас?
Вероятно, с 1-го ноября будет выползать наша газета ‘Новая жизнь’. Так что имейте сие в виду.
Если ворочусь из Крыма до ноября — приеду в Питер видеть Вас.
Затем — кланяюсь.
Бастуют здесь. Дерутся с полицией. Очень недурно.

344
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Между 8 и 11 [21 и 24] октября 1905, Москва.

Выезжаю отсюда или 12-го, или же после 17-го, ибо 17-го идут ‘Дети’. Приеду, вероятно, вместе с Себряковым, Шаляпиным и Пятницким. М. б., и Серов тоже.
Делов — куча. Погода — адская. Из дома не выхожу. Грипп. Всюду — колебание почвы, волнения, содрогания. Жизнь носит нелепый характер — какой-то какофонии. Напоминает сравнение из ‘Мещан’. ‘Сидишь в огромном оркестре, и все тысячи музыкантов настраивают свои инструменты. Оглохнуть — легко, понять трудно, наслаждаться — совсем нельзя’.
До свидания. О дне выезда телеграфирую. Целуй детей.

А.

Бастуют все дороги. Начала Казанская и Виндавская. Поезда в Москву — не пускают, из Москвы — уходят, но останавливаются бастующими на станциях.
Курская тоже встала. Будет велия драка!..

345
Ф. И. ШАЛЯПИНУ

Октябрь, после 17 [после 30], 1905, Москва.

Милый Федор!

Приходи завтра вечером?
Меня охраняет кавказская боевая дружина — 8 человек — славные такие парни. Им очень хочется посмотреть на тебя. Мне — тоже. Приходи!

Алексей

346
Е. П. ПЕШКОВОЙ

24 октября [6 ноября] 1905, Москва.

Описывать, что здесь творится,— не буду, читай газеты. Но газетные ужасы нужно немного сокращать, ибо газеты — мещане пишут, а это народ трусливый, быстро поддающийся панике и прежде всего и во что бы то на стало — желающий порядка.
Студентов — бьют, избиениями руководит охранное отделение и полиция, но ‘черная сотня’ очень плохо разбирает, кого надо бить, и происходит масса недоразумений — бьют думцев, прилично одетых людей и, наконец,— шпионов. Вчера — 23-го, казаки уже начали бить и ‘черную сотню’ — до сей поры работали дружно, вместе, а вчера в двух местах избили ‘патриотов’. Есть и убитые. Сейчас охрана раздала адреса лиц, только что выпущенных из тюрем, и разных — ‘революционеров’, предполагается устроить погромы по квартирам. В общем — все в нервах, и, вероятно, осуществится милиция, ибо очень уж боятся ‘черной сотни’ разные ‘люди с положением’.
Я было твердо решил ехать к вам, но дело в том, что могут убить дорогой или в Ялте, а потому пока отложил поездку. Здесь все же меньше шансов быть убитым. На-днях поеду в Питер — выпускать первый номер нашей газеты. Мой плеврит благополучно протек, теперь я здоров, но — устал, и очень.
Хоронили мы здесь Баумана — читала? Это, мой друг, было нечто изумительное, подавляющее, великолепное. Ничего подобного в России никогда не было. Люди, видевшие похороны Достоевского, Александра III, Чайковского,— с изумлением говорят, что все это просто нельзя сравнивать ни по красоте и величию, ни по порядку, который охранялся боевыми дружинами.
Писать мне трудно — не знаю, о чем писать, давно не писал, не знаю, до какой степени ты в курсе дела, и — все-таки не надеюсь на почту.
Заговор бюрократии против общества и народа, вызвавший все эти реки крови, кучи трупов, кажется, окончательно убьет ее. Либералы и крайние после 17-го разъединились было, но при виде этой штуки — снова заключат союз.
Американцы — Морган и Ко — уехали из Питера, не дав ни копейки денег. Сказали, что дадут лишь тогда, когда страна будет спокойна.
В высших слоях — разброд. Всех губернаторов, организовавших погромы,— под суд. В пехотных войсках — аресты. Тюрьмы набивают офицерами и солдатами. Здесь поарестованы почти все военные знакомые, человек свыше 50. Воины, шедшие за гробом Баумана, тоже под арестом. Вскорости, вероятно, и вообще начнутся аресты всех, заявивших о себе за последние дни. ‘Черная сотня’ приговорила к смерти жену Баумана и Алексинского, агитатора с.-д.
Но все это, конечно, пустяки в сравнении с тем шагом, который сделало рабочее движение. Шаг — огромный. И — вот где истинная победа, а не в том, что вырван какой-то дрянненький манифестик. Он имеет свою цену, но ее не нужно преувеличивать.
Рабочему русскому слава!
Во имя родного народа
Он всем возвестил, что свобода —
Людское, священное право!
Рабочему русскому слава!
О, рабочий, ты вырвал испуганный крик
У тирана, чьи дни сочтены.
Задрожал этот рабий монарший язык
Под напором народной волны.
Он бормочет, лопочет, но дни сочтены:
Все осветит сиянье Весны!
Еще снова и снова нахлынут на нас
Роковые потемки Зимы.
Но уж красные зори наметили час,
Колыхнулись все полчища тьмы:
Будем тверды, не сложим оружия мы
До свержения царской чумы! (Повторить первую строфу.)
Угадай, кто сей поэт? А вот еще.
Негодяи черной сотни,
Словно псы из подворотни,
Сзади лают и кусают,
Сзади подло нападают.
Но — постой!
Смелый строй
Их сметет своей волной.
Эти царские ищейки
Побегут в свои лазейки,
Даст им залп наш револьверный
Царским псам урок примерный!
Черный рой,
Прочь! Долой
Пред дружиной боевой!
Это уже поют на улицах. Ну, жму руку. Когда увидимся — пока не знаю. Увидать — хочется, и, как только будет поспокойнее, я приеду.
Максиму и Кате — поцелуи. Пускай Максим напишет. У него так славно это выходит.

А.

347
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

1 или 2 [14 или 15] ноября 1905, Москва.

Дорогой друг —

посылаю Вам это странное письмо, полученное мной сегодня.
Как Вы живете, как дела? Скоро ли выйдет сборник?
У меня есть некоторый материал для 8-го или 9-го тома. Все жду Вас, но если Вы не скоро будете — вышлю. Я все еще не выхожу из дома и ношу компрессы. Меня ‘охраняет’ отряд кавказской боевой дружины — 8 человек.
О создании погрома здесь очень мечтают, но едва ли гг. вдохновители черной сотни получат удовольствие.
М[ария] Ф[едоровна] ежедневно играет и репетирует. Устает. Ей очень странно, что никто из Петербурга не пишет. Сегодня явился Тихонов. Всего доброго и жму руку.

А. Пеш[ков]

348
Е. П. ПЕШКОВОЙ

2 или 3 [15 или 16] ноября 1905, Москва.

Письма я тебе посылал, но, видимо, он’ почему-то не получены. Приехал Тих[онов]. Рассказал о вас — недурно живете!
Ехать сюда ты подождала бы. Во-первых — сквернейшая погода, во-вторых — непрерывная революция.
В Питере началась уже вторая всеобщая забастовка, завтра, вероятно, здесь начнут. Требования: отмена суда и казни за Кронштадт, отмена военного положения в Польше и всюду. Если забастовка не пройдет — начнется реакция и резня. Здесь организуется понемногу ‘черная сотня’, м. б., возможен будет погром по квартирам. У меня сидит отряд кавказской боевой дружины — 8 человек — вс превосходные парни! Они уже трижды дрались и всегда успешно — у Технического училища их отряд в 25 человек разогнал толпу тысяч в 5, причем они убили 14, ранили около 40… Вс гурийцы. Видишь — я очень хорошо охраняюсь.
А жить здесь с ребятами — скверно. Время такое нервное. Мне все же придется ехать в Ялту хоть на 2—3 недели. Но — когда? Не представляю. Почта пришла — нужно кончать.
Целую детей.

А.

349
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

7 или 8 [20 или 21] ноября 1905, Москва.

Дорогой друг — писал и телеграфировал Вам — ответа нет.
Будьте добры сообщить — хотя бы телеграммой — справлялись Вы насчет залога у жандармов? Я приехал бы в Питер сам, но все еще не выхожу из дома и ношу компресс.
Мне хотелось бы также знать, когда выйдет сборник,— масса людей обращается за пьесой, а я не знаю, что сказать.
Андреев написал пьесу ‘К звездам’. Очень плохо. У меня все еще сидит охрана. Скучновато и смешно.

А. П.

350
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

9 или 10 [22 или 23] ноября 1905, Москва.

Оттиски пьесы получил.
Было очень тревожно не иметь от Вас писем,— в это сумбурное время в голову лезут иногда весьма нелепые мысли.
Вероятно, к 21-му я буду в Питере — нужно выпускать ‘Жупел’ и видеть Вас.
Я все еще ношу компрессы и не выхожу из дома.
Пишу, но более читаю газеты. Пошлость вообще не удивляет меня, но все же тяжело! Как все бездарны — Вы видите? А эти бывшие люди Милюковы, Струве и К0?
А Скирмунт — скуповат и довольно противно.
Скоро надеюсь видеть Вас, дорогой мой друг.

А. Пешков

Как, однако, поступить с Морозовой? Написать ли ей мне или — Вы напишете? Сделать это надо бы! Будьте добры, пошлите эти 326 р. по счету.

351
Е. П. ПЕШКОВОЙ

2 [15] декабря 1905, Петербург.

Получил здесь твое письмо, привезенное в Москву Верой.
Очень рад. Вчера послал тебе телеграмму. Я ведь тоже писал тебе, но — разве можно рассчитывать на правильность корреспонденции, когда вся жизнь ходит кверху ногами? Живу здесь, приехал на объединительный съезд с.-д…. 6-го декабря ждем погрома со стороны гвардии и черной сотни — какое милое соединение! Потомки декабристов и Минина.
Работы у меня, как у дьявола, это само собой разумеется. Ждем ареста и закрытия наших газет за манифест, выпущенный сегодня.
Посылаю его вырезку, если хочешь. Он напечатан во всех газетах. Дурново сочиняет заговоры против революции. Безнадежно глупо наше почтенное правительство.
Теперь я здоров, а то был плеврит с водой стаканов пять. Напишу потом, а теперь некогда. Ты лучше не вози сюда детей — перебьют их. И тебя, конечно. Будь уверена, что контрреволюцию попытаются устроить, хотя это безнадежная авантюра. Сегодня во всех газетах опубликован тайный циркуляр Дурново, коим предлагается губернаторам арестовать всех революционеров. Занятие дельное, как видишь.
Вообще же настроение масс отнюдь не пада[ет], а все растет.
Ну, пока до свидания. Увидеть тебя и детей хочу, но ехать сюда — не советую. Уж если хочется жить ближе к жизни — поезжай в Финляндию, Выборг, сними там квартиру и живи. Это недурно. И здорово. Финляндия — прекрасная страна. Будем видаться. Подумай. Но мой взгляд — лучше не двигайся до весны.
Всего доброго! Жму руку!

А.

352
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

8 или 9 [21 или 22] декабря 1905, Москва.

Дорогой друг —

возвратите Вейнбергу рассказ Боборыкина, приложив мое письмо к Вам: это выведет Вас из неловкости отказывать двум старикам в их желании.
Рассказ — плох, к тому же — как всегда у Боборыкина — списан с натуры, без особенных отступлений от правды факта. С таким своеобразным пониманием реализма автору давно бы пора уже нарваться на глупейший скандал, кажется, только российское отсутствие чувства собственного достоинства спасало его от естественного возмездия со стороны невольных натурщиков.
Ну-с, приехали мы сюда, а здесь полная и всеобщая забастовка. Удивительно дружно встали здесь все рабочие, мастеровые и прислуга. Введена чрезвычайная охрана, а что она значит — никому не известно и как проявляется — не видно. Ездят по улицам пушки, конница страховидная, а пехоты не видно, столкновений нет пока. В отношениях войска к публике замечается некое юмористическое добродушие. ‘Чего же вы — стрелять в нас хотите?’ — спрашивают солдаты, усмехаясь. — ‘А вы?’ — ‘Нам неохота’. — ‘Ну, и хорошо’. — ‘А вы чего бунтуете?’ — ‘Мы — смирно…’ — ‘А может, кто из вас в казармы к нам ночью придет поговорить, а?’ — ‘Насчет чего?’ — ‘Вообще… что делается и к чему…’
Такой разговор происходил вчера при разгоне митинга в Строгановском училище. Кончилось тем, что нашлись охотники ночевать в казармах и с успехом провели там время.
Митинг в ‘Аквариуме’, где было народу тысяч до 8, тоже разогнали, причем отбирали оружие. Публика, не желая оного отдавать, толпой свыше тысячи человек перелезла через забор и, спрятавшись в Комиссаровском училище, просидела там до 9 ч. утра, забаррикадировав все двери и окна. Ее не тронули. Вообще — пока никаких чрезвычайностей не происходит, если не считать мелких стычек, возможных и не при таком возбуждении, какое царит здесь на улицах.
Черными ручьями всюду течет народище и распевает песни. На Страстной разгонят — у Думы поют, у Думы разгонят — против окон Дубасова поют. Разгоняют нагайками, но лениво. Вчера отряд боевой дружины какой-то провокатор навел на казацкую засаду, казаки прицелились, дружинники тоже. Постояв друг против друга в полной боевой готовности несколько секунд, враждующие стороны мирно разошлись. Вообще — пока еще настроение не боевое, что, мне кажется, зависит, главным образом, от миролюбивого отношения солдат.
Но их уже начинают провоцировать: распускают среди их слухи, что кое-где в солдат уже стреляли, есть убитые, раненые. Это неверно, конечно. Неверно был освещен в газетах и факт ареста отряда боевой дружины. Дело было так: семеро из еврейского отряда были окружены полицией, и она, как это установлено самими же властями, опрашивавшими раненых полицейских,— первая начала палить. Дружинники отвечали. 9 полицейских убито, 3 — тяжело ранено, 7 — легко. Дружинников убито двое, четверо — избиты и изранены так, что, вероятно, не встанут, один скрылся.
Оказалось, что полиция обращается с оружием хуже дружинников. Так, например, один из раненых полицейских начал колотить дружинника по голове ручкой заряженного револьвера, револьвер разрядился в лицо полицейскому. За неделю здесь ранено и убито полиции 53 человека. Теперь они ходят группами. Что-то разыграется здесь и, видимо, довольно грандиозное.
С первой же оказией пришлите мне мой паспорт, переданный Вам Павловым, который должен был быть у Вас на другой день после нашего отъезда. Несмотря на все происходящее, человеку необходимо иметь паспорт, как говорит старший дворник.
Знаете что? Если Вы где-либо увидите полку, удобную для того, чтобы поставить на нее подаренные Вами книги, ‘Искру’ и прочие большие тома, Вы ее купите для меня. А то жалко книг.
Затем желаю Вам всего доброго! Как хотелось бы мне, чтобы Вы отдохнули немного от всей этой суеты!
Жму Вашу руку, друг мой, и еще раз — всего доброго!

А.

Пожалуйста, пошлите Скитальцу письмо и рукопись. Рассказ очень недурен, но сильно эсероват. Социалисты-революционеры возликуют — это вода на их мельницу.
Знаете, это очень грустно, что у Скитальца бывает Волынский и Степан читает его сочинения.
Разобраться в этом хламе слов он не может, но голову себе засорит, пожалуй.
Очень бы хотелось, чтоб Вы однажды при Скитальце насыпали Волынскому сколько следует.
Рассказ Скитальца нужно бы поместить после пьесы Чирикова — как Вы думаете?
Будьте добры еще послать рассказ ‘Четыре’ по адресу: Пушкинская, 13, 9, Анатолию Каменскому. И письмо туда же.
Жму руку.

А.

У Страстного,— сейчас оттуда пришла Липа,— строили баррикады, было сражение. Есть убитые и раненые,— сколько? — неизвестно. Но, видимо, много. Вся площадь залита кровью. Пожарные смывают ее.

353
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

10 [23] декабря 1905, Москва.

Дорогой друг, спешу набросать Вам несколько слов — сейчас пришел с улицы. У Сандунов[ских] бань, у Никол[аевского] вокзала, на Смоленском рынке, в (Кудрине — идет бой. Хороший бой! Гремят пушки — это началось вчера с 2-х часов дня, продолжалось всю ночь и непрерывно гудит весь день сегодня. Действует артиллерия конной гвардии — казаков нет на улицах, караулы держит пехота, но она пока не дерется почему-то и ее очень мало.
Здесь стоит целый корпус,— а на улицах только драгуны. Их три полка — это трусы. Превосходно бегают от боевых дружин. Сейчас на Плющихе. Их били на Страстной, на Плющихе, у Земляного вала.
Кавказцы — 13 человек — сейчас в Охотном разогнали человек сорок драгун — офицер убит, солдат 4 убито, 7 тяжело ранено. Действуют кое-где бомбами. Большой успех! На улицах всюду разоружают жандармов, полицию. Сейчас разоружили отряд в 20 человек, загнав его в тупик.
Рабочие ведут себя изумительно! Судите сами: на Садовой-Каретной за ночь возведено 8 баррикад, великолепные проволочные заграждения — артиллерия действовала шрапнелью. Баррикады за ночь были устроены на Бронных, на Неглинном, Садовой, Смоленском, в районе Грузин — 20 баррикад! Видимо, войска не хватает, артиллерия скачет с места на место. Пулеметов тоже или мало, или нет прислуги — вообще поведение защитников — непонятно! Хотя бьют — без пощады! Есть слухи о волнениях в войске, некоторые патрули отдавали оружие — факт. Гимназия Фидлера разбита артиллерией — одиннадцать выстрелов совершенно разрушили фасад. Вообще — эти дни дадут много изувеченных зданий — палят картечью без всякого соображения, страдают много дома и мало люди. Вообще — несмотря на пушки, пулеметы и прочие штуки — убитых, раненых пока еще немного. Вчера было около 300, сегодня, вероятно, раза в 4 больше. Но и войска несут потери — местами большие. У Фидлера убито публики 7, ранено 11, солдат — 25, офицеров — 3, было брошено две бомбы. Действовал Самогитский полк. Драгуны терпят больше всех. Публика настроена удивительно! Ей-богу — ничего подобного не ожидал! Деловито, серьезно — в деле — при стычках с конниками и постройке баррикад, весело и шутливо в безделье. Превосходное настроение!
Сейчас получил сведение: у Никол[аевского] вокзала площадь усеяна трупами, там действуют 5 пушек, 2 пулемета, но рабочие дружины все же ухитряются наносить войскам урон. По всем сведениям, дружины терпят мало,—
400
больше зеваки, любопытные, которых десятки тысяч. Все сразу как-то привыкли к выстрелам, ранам, трупам. Чуть начинается перестрелка — тотчас же отовсюду валит публика, беззаботно, весело. Бросают в драгун чем попало все, кому не лень. Шашками драгуны перестали бить — опасно, их расстреливают очень успешно. Бьют, спешиваясь с лошадей, из винтовок. Вообще — ‘дет бой по всей Москве! В окнах стекла гудят. Что делается в районах, на фабриках — не знаю, но отовсюду — звуки выстрелов. Победит, разумеется, начальство, но — это не надолго, и какой оно превосходный дает урок публике! И не дешево это будет стоить ему. Мимо наших окон сегодня провезли троих раненых офицеров, одного убитого.
Что-то скажут солдаты? Вот вопрос!
Друг мой, крепко целую Вас!
Маруся здорова, кланяется, очень занята.
Вообще у нас — суета сует.

А.

354
И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

Вторая половина декабря 1905 [начало января 1906], Петербург.

Дорогой Иван Павлович!
Согласие на третейский суд мною уже дано. Я совещался по этому поводу с Никитичем и Ильичом, и они должны были известить Вас об этом. Разумеется, необходимо в данном случае принять все меры, дабы не давать в руки буржуа каких-либо козырей.
Было решено повидаться мне с Парвусом лично или Ильичу — но до сей поры не нашлось времени для этого. Мы хотели потребовать от него немедленной передачи нам всех прав, которыми он пользуется по договору со мною еще и до сей поры.
Политическая карьера Пар[вуса] здесь, по словам его товарищей из меньшинства,— кончена. Он вел себя во многих случаях, как дубина. Противно видеть его демагогом а ля Гапон.
Недавно приехал из Москвы. Великую моральную победу одержали там революционеры — вот мое впечатление. Обыватель — неузнаваем…
Жму руку Вашу. Желаю всяческих успехов.

А. Пешков

355
А. С. СЕРАФИМОВИЧУ

Декабрь 1905 [январь 1906].

Дорогой мой Александр Серафимович!

‘Мать’, по-моему, очень слаба, особенно с 8-й страницы и далее. Хочется видеть этот глубокий по смыслу рассказ написанным более просто. Не перестроите ли Вы его? Голубчик — попробуйте! ‘Письмо’ — Вы правы — нужно написать от автора, будет трагичнее и лучше, сильнее. Кошка — лишняя, уверяю Вас! Девочка не могла писать о кошке рядом с этим ужасом — ужасом, поколебавшим ее любовь. Вообще она у Вас — не девочка, не ребенок. Этот рассказ — большей, Вы его смяли, жалко! Возьмите хотя бы только одну сцену — с начала 3-й страницы, когда евреи прячутся,— какой трагизм! Вообще мне кажется, что по замыслу из трех этот — лучший, самый глубокий. А по исполнению — ‘Похоронный марш’. Славно написано, ярко и сильно.
Дорогой мой — не сердитесь на меня за то, что суюсь в Ваше дело! Так хочется видеть события изображенными достойно их значению, и так верю я, что Вы можете сделать это, можете!
Два рассказа посылаю обратно Вам, в надежде, что Вы их перестроите.
И крепко жму руку Вашу.
‘Мать’ — слишком риторична,— ведите этот рассказ более от себя, и он выйдет. Люди думают бессвязно и едва ли — словами, больше образами. А она — словами думает. Ну, всего доброго Вам!

А. Пеш[ков]

Не стесняйтесь временем, работайте, но, конечно, чем скорее пришлете, тем лучше.

А. П.

356
M. Г. СИВАЧЕВУ

Конец 1905.

Г[осподину] М. Сивачеву.

Рассказ ‘Товарищи’ показался мне сухим и бледным, психология героев Ваших — наивной и жестоко мещанской. ‘Бунт’ написан немного лучше, кажется, но опять-таки конец рассказа вызвал у меня вопрос: понимает ли сам автор общие причины того ужаса, который он изображает?
И еще — общее соображение,— где же те рабочие, которые однажды дружным натиском своей энергии заставили дать русскому обществу известную реформу, где та сила, которая сразу поставила русского рабочего впереди его европейских товарищей на пути к социальной борьбе?
Вы почему-то обходите тот тип рабочего, который наиболее ярко освещает душу нового человека, революционера-пролетария. Поэтому в Ваших работах нет той коллективной психология, которая в наши дни должна быть наиболее интересна и близка всякому мыслящему человеку.
Мне поэтому Ваши рассказы кажутся лишенными жизненного значения. ‘Жалость’ я уже читал раньше, мое мнение о ней Вы знаете.
Попробуйте писать маленькие рассказы, взяв за образец форму Чехова, может быть, это удастся Вам.

А. Пешков

357
И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

Первая половина [середина] января 1906, Финляндия.

Дорогой товарищ!

Посылаю Вам две бумажки, которые — м. б. — пригодятся Вам. Я понимаю, как важно скорее объединить все дела по изданиям и постановке пьес в Ваших руках, но не умею сделать этого, а спросить К[онстантина] П[етровича] — тоже не могу, ибо он в Питере, я в Финляндии, и он дьявольски занят хлопотами по изданиям брошюр, которых теперь переведено и написано несколько десятков. Не знаю, писал ли Вам П. П. Румянцев, чтобы Вы подобрали и выслали сюда с оказией — всю наиболее ценную партийную литературу. Он, П. П., хотел с этой целью командировать в Германию специального человека, но нам показалось, что это лишний расход и трата времени. Хорошо бы поскорее соединить все в Ваших руках и получить с Вас деньжат, в которых все теперь очень нуждаются.
В Питере — разгром. Ребята большею частью сидят, некоторые убрались сюда, к финнам, реакция торжествует, но — сие торжество не может быть продолжительным. С Думой — слабо, избиратели совсем не торопятся заявить о себе, лишь партия правового порядка да 17-го Октября стараются найти точку опоры и сесть в Думу на 57-рублевые кресла представителей народа. Сядут они в лужу, как видно.
То, что случилось за ноябрь, декабрь, неизмеримо важно, как я верю. Вероятно, партия и сама не ожидала, что ее влияние так широко, а силы так велики, хотя и не организованы. Окраины ведут себя геройски, центры пока принуждены вновь убраться под пол, но это не может длиться долго. Весна, судя по всему, явится временем серьезной схватки, общей схватки всех сил партии с остатками врага, расшатанного, обалдевшего и утомленного. Буржуазия наша более бессильна, чем я ожидал, более бездарна, и роль ее пока все еще ничтожна. Не вижу, откуда она может почерпнуть силу для руководства жизнью страны.
На-днях вышлю Вам небольшой рассказик, Вы его напечатайте в партийных газетах и — если можно — не берите с них гонорара. Пусть это будет Вашим ответом за их любезную помощь Вам, хорошо?
Недавно рабочие с[оциал]-д[емократы] Америки прислали ко мне корреспондента, он интервьюировал меня по вопросу о современных событиях и попросил написать статью на эту тему. Статью я послал им — и очень пожалел, что не дал Вам ее копию.
Моя точка зрения, грубо выраженная, такова: буржуазия в России некультурна, не способна к политическому строительству, идейно бессильна, единственным культурным течением, способным спасти страну от анархии, являются республиканские стремления революционного пролетариата и интеллигенции, анархию в стране вызывает и развивает правительство, стремящееся во что бы то ни стало воскресить старый самодержавный режим. В этой форме, я думаю, статья должна обратить на себя внимание буржуа и несколько изменить их взгляды на ход дел в России, на роль Витте и т. д. Говорить о социализме — пугать их, а испуганные социальной революцией, они могут дать денег на борьбу с ней. В этом же смысле я думаю вскорости написать статью в форме письма к Вам, а Вы ее напечатайте в Германии, Франции и Англии — хорошо?
Ну, пока всего доброго! Да будет наступивший год для Вас годом полного внутреннего удовлетворения, да вызовет он у Вас еще и еще более широкие желания, надежды и даст Вам сил осуществить их!
Жму руку. Кланяюсь товарищу Абрамову. Об аресте Дейча знаете? А в Москве арестован некий фабрикант мебели Шмит. С ним обращались крайне жестоко. Сожгли его фабрику, потом привели его на пожарище, расстреляли пред его глазами троих из рабочих и стали готовиться расстрелять его самого. Бедняга не вытерпел пытки и сознался во всех грехах своих.

А. Пеш[ков]

358
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

Первая половина [середина] января 1906, Иматра.

Дорогой Константин Петрович!

Будьте добры, пошлите — в Гельсингфорс, Владимиру Мартыновичу Смирнову, Елизаветинская, 19 — 750 рублей, за мой счет. Эти деньги идут на оплату перевода целого ряда статей о Финляндии, написанных такими людьми, как Шауман, магистр-проф. Миккола, Игльстрем, секретарь с[оциал]-д[емократической] р[абочей] п[артии] финляндской, и целый ряд других лиц.
Это составит один из сборников, о которых мы с Вами говорили. Составляется — армянский, грузинский, еврейский и т. д.
Ко времени, когда все эти материалы будут готовы,— я буду в России или около.

А. Пешков

359
В. В. ВЕРЕСАЕВУ

23 января [5 февраля} 1906, Гельсингфорс.

Викентий Викентьезич, дорогой мой, позирую и писать сам не могу, сижу в Финляндии, в Гельсингфорсе, вряд ли скоро уеду отсюда, а если и удалюсь от прекрасных здешних мест, то не в П[етербург]. Подробнее сейчас написать неудобно.
Очень рад, что Вы вернулись, рад, что, судя по письму Вашему, вернулись Вы в бодром настроении, рад, что будете писать, жму крепко и сердечно Вашу руку.
Сборники выходят и, надеюсь, будут выходить.
Рукописи посылайте — это великолепно, а обо всех материальных подробностях пишите Пятницкому.
Сборников выйти имеет бесчисленное количество, а Ваше участие в них— и приятно, и лестно, и необходимо нам ввиду широкого распространения сборников.
Хотелось бы очень повидать Вас, Вы пережили и увидели так много нового, значительного, интересного, хотелось бы рассказать Вам многое, да вот — сижу здесь, хотелось бы просто повидать Вас…
Еще раз крепко жму Вашу руку, всего доброго.

360
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

24 или 25 января [6 или 7 февраля] 1905, Финляндия.

Дорогой друг — из письма Б. Зайцева Вы увидите, что перевод Флобера начат им и он просит прислать денег за исполненную работу. Полистную плату он определит сам, о чем я писал ему, а пока пошлите р[ублей] 200. Адрес его в письме.
Вячеслав Иванов предложил перевод ‘Саламбо’. Несмотря на существование скверного суворинского издания, нам нужно взять эту книгу — она пойдет широко благодаря фабуле и внешней красоте. Перевод будет сделан с любовью, в этом я не сомневаюсь. Иванов зайдет поговорить с Вами о подробностях.
Видеть Вас — очень хочется и даже необходимо. Если б Вы приехали сюда!
Буде поедете — захватите с собой папиросы мои и оттиски романа Сологуба, присланные для меня на-днях.
Затем: мною получено здесь 4963 финских марки для передачи в пользу пострадавших от забастовки почтово-телеграфных чиновников. Деньги эти собраны финляндцами, служащими на почте и телеграфе. Я их оставлю у себя, а Вас попрошу передать в бюро почтово-телегр[афного] союза эту сумму русскими деньгами и получить с бюро расписку. Если успеете сделать это до отъезда сюда — хорошо, нет — все равно. Нам нужно торопиться с отъездом дальше, а потому Ваш приезд сюда имеет очень важное значение.
Пока — всего доброго!
Маруся кланяется.

А.

361
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Конец января [середина февраля] 1906, Финляндия.

Начальство обнаруживает явное желание изловить меня,— к чему дал повод некий московский фабрикант и что ты, вероятно, уже знаешь из газет. Желания сидеть в тюрьме у меня нет, а потому я отправляюсь за рубеж. Сейчас сижу в одном укромном месте, а на-днях уже двинусь по морю в Швецию.
Еду — надолго, ранее конституции не вернусь, ибо еду с определенной целью, коя воспретит мне въезд в Россию вплоть до лучших времен.
Захочешь написать мне — об этом я тебя усиленно прошу, потому что, вероятно, буду сильно тосковать о родине и детях и вообще обо всем,— пиши пока: Берлин, Людвигкирхштрассе, 1, Ивану Павловичу Ладыжникову. Потом я скажу адрес. Еду я в Германию, Францию, Англию и Америку. Хочу устроить так, чтобы иностранцы давали деньги мне, а не правительству нашему, обалдевшему от страха.
Если ты будешь весной за границей — мы увидимся, если же нет… ну, на нет и суда нет. Увидимся ли вообще — не знаю. За все хорошее, что ты мне дала, прими мое искреннее спасибо. О том, где я и что со мной, всегда можешь узнать у Ладыжникова,— думаю, что мои письма до тебя не будут доходить. Все же я найду способ давать вести о себе.
Еду не очень охотно.
В Гельсингфорсе пережил совершенно сказочный день. Красная гвардия устроила мне праздник, какого я не видал и не увижу больше никогда. Сначала пели серенаду пред моим окном, играла музыка, потом меня несли на руках в зал, где местные рабочие устроили концерт для меня. В концерте и я принимал участие. Говорил с эстрады речь и, когда закончил ее словами: ‘Элякен Суомэн тюявэста!’ — что значит: ‘Да здравствует финский рабочий народ!’ — три тысячи человек встали, как один, и запели ‘Ворт лянд’ — ‘Наш край’ — финский народный гимн. Впечатление потрясающее. Масса людей плакали. Потом толпа тысяч в десять проводила меня в помещение местной с.-д. партии, и там меня трижды обнесли вокруг зала в кресле на руках. Все было — как в сказке, и вся страна, точно древняя сказка,— сильная, красивая, изумительно оригинальная.
Здесь есть архитектор Сааринен,— я, кажется, говорил тебе о нем? — это гений. Я видел его проект здания для Конгресса мира в Гааге,— вот вещь! Ничего подобного до сей поры не строили на земле. Его дом — чудо красоты, а оригинальность стиля — чисто сказочная. Аксель Галлен — тоже великий художник, да и вообще эта маленькая страна — есть страна великих людей.
Какие здесь леса, озера, граниты! Как все печально и сильно.
Ко об этом ты, со временем, сама будешь иметь представление, и, м. б., оно будет инее, чем у меня. Во всяком случае здесь нужно побывать, это ты знай.
Ну, а затем крепко жму твою руку, друг мой.
Газетам не верь — кровотечения у меня не было, и вообще я здоров, только кашляю сильно.
За рубежом — поправлюсь.
Еще раз — всего доброго!
Буду очень благодарен за каждое письмо.
Будь же здорова. Береги себя и ребят. Поцелуй их. Пришлю им что-нибудь из-за границы. Кланяйся всем. Об отъезде моем молчи пока. До свидания!

А.

А для того, чтоб излечить Максима от нервозности, приезжай-ка ты сюда. Здесь спокойно, немного грустно, очень тихо. Все так сосредоточенно, глубоко. Только живи за Выборгом, где-либо около Гельсингфорса. Говорят здесь по-шведски, это почти немецкий язык. Очень хорошая демократическая страна. Дети здесь удивительно самостоятельны, крепки и хороши. Устроить тебя поможет Пятницкий, а то попроси его, чтоб он сказал некоему Виктору-Герману. Холодов нет, климат ровный, мягкий. Если эту милую страну не испортит русское правительство — ее ждет великое будущее. Серьезно — приезжай-ка сюда! Ты увидишь, как это хорошо. А главное, я думаю, что в России жить с детьми нельзя, если не хочешь, чтобы они сошли с ума. В здешних хвойных лесах, на здешних озерах этого бояться нечего. И если финны устоят против реакции — у них будет чудно. Но уже Петербург косится на них, и, б. м., в близком будущем здесь тоже польется кровь. Это будет более гнусно, чем где-либо в ином месте.
Подумай и — катай сюда. Прекрасно и дешево устроишься где-нибудь в лесу, на берегу озера.
Превосходно устроишь ребят и себя.

А.

362
A. H. ТИХОНОВУ

12 [25] февраля 1905, Финляндия.

Дорогой А. Н. — сейчас садимся на лошадей и едем. Когда увидимся? Хочется сказать Вам пару слов от души,— Вам, вероятно, трудно живется,— чтобы жилось легче, обращайте меньше внимания на слабости людей, на их дурное, ищите в них хорошее. Это славная позиция, она делает человека гордым. Жму Вашу руку. Очень люблю Вас и верю, что Вы не зря проживете жизнь Вашу.
До свидания, товарищ!

А. Пешков

363
В. В. ВЕРЕСАЕВУ

19 или 20 февраля [4 или 5 марта] 1906, Берлин.

Дорогой Викентий Викентьевич!

Перский сказал мне, что Вы передали ему для перевода на французский язык Вашу рукопись.
Позвольте Вам изъяснить следующее: у нас здесь есть свое книгоиздательство для Германии, Франции и Англии. Издаются книги Скитальца, мои, Чирикова, Юшкевича, Андреева и др. Дело еще молодое, но уже ходко пошло, ибо интерес к русской литературе все растет. Книгоиздатели — товарищи, народ дельный и солидный. Дело находится под контролем ЦК.
Дайте нам Вашу вещь! Вы получите за это гонорар, какого Вам не даст Перский, Вы можете быть уверены, что Ваша работа будет хорошо переведена и широко разойдется за границей.
Подробно Вам напишет Иван Павлович Ладыжников, которому Вы, если согласны, и пришлите Вашу рукопись.
Его адрес: Берлин, Людвигкирхштрассе, 1, ‘Bhnen-und Buchverlag russischer Autoren’.
Всего Вам доброго! Когда-то увидимся?
Жму руку.

А. Пеш!ков]

Мой адрес пока на Ладыжникова, т. е. на ‘Ферлаг’.

364
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

22 февраля [7 марта] 1906, Берлин.

Дорогой друг!

Необходимо, чтоб Вы прислали от имени ‘Знания’ Каесиреру и ‘Kleines Theater»у заявление о том, чтобы причитающиеся ‘Знанию’ деньги были переданы через И. П. Ладыжникова.
На основании одного из параграфов договора Вашего с театром и Кассирером это заявление нужно сделать. Когда пошлете заявление — будьте добры сообщить Ладыжникову об этом, чтоб он пошел и получил деньги. А то пришлите. заявление прямо И[вану] П[авловичу], хотя лучше, если пошлете театру и Касс[иреру].
Будьте добры, пошлите на Verlag все мои книги, Андреева, Скитальца, Юшкевича, Куприна в 2 экземплярах]. Стоимость поставьте в счет Verlag’a.
Полученные с театра и Кассир[ера] деньги будут немедленно переведены Вам полностью. Право на дальнейшие получения следовало бы передать здешним представителям, дабы не путаться каждый раз.
В субботу выступаю, как уже извещал, в немецком театре. Сегодня иду в ‘Klein’ смотреть ‘Детей солнца’ — сбор в мою пользу.
Здесь Трепов, командированный из Питера ‘для изучения парламентской формы правления’. Поздравляю! Хорошенький парламент ожидает нас!! Пруссия похожа на Россию не только по созвучию, но и еще кое-чем. А впрочем — полицейские здесь не только не дерутся, но и не грубят. Василий Федоров ездит один на автомобиле по Тиргартену и не боится. Наш Коля не решился бы на это, а?
Жму руку. Буду сидеть пока около города и писать.
Кланяюсь.

А.

365
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Около 10 [23] марта 1905, Берлин.

Вот уже три недели я в Берлине, толку от этого мало, и на-днях я переберусь отсюда в Швейцарию на несколько дней, отдохну и — прямо за океан. Европу — на закуску. Пруссия — скверная страна, судя по ее либералам, домам, улицам,— хотя мои впечатления весьма ничтожны. Бываю лишь у Бебеля, Каутского, Либкнехта, дважды публично читал. Три вышеназванные личности вс более и более восхищают меня — чудесные люди! Завтра увижу Гауптмана. Приникаю десятки журналистов. Пишу письма о России, которые появятся во всех больших газетах Европы и Америки. Учусь говорить по-французски. Занят — как чорт.
Вот что: весной на юге предполагается забастовка, и ты можешь быть отрезана от России. К тому же новый жанд[армский] начальник в Ялте, может быть, пожелает показать свое служебное рвение и привлечет тебя к какой-нибудь политике. Очень я боюсь этого и очень не хочу, чтобы тебя сунули в тюрьму. Избеги ты участи сей, хотя и уготованной всякому приличному человеку, но все же скучной и излишней для познания жизни! Уезжай! Уезжай за границы отечества любезного, и благо ти будет.
В Ам[ерике] пробуду я месяца два, м. б., и более. Если, возвратясь, я увижу детей и тебя — это будет для меня очень приятно. Но — прошу — поселись где-либо в месте тихом и скучном, дабы не трепать нервы свои и ребят. Выпиши себе книг, газет и — живи. Учи Максима языку какому-нибудь, для чего найми язычницу, а сама не занимайся, дабы не раздражаться.
Очень хочу послать открыток ребятам, но и это трудно сделать, хотя сие есть, кажется, единственная форма моего к ним внимания.
Занят я, занят — по горло! Иногда — возмущаюсь: неужели до смерти так будет? Но это — в моменты неудач, вообще же — ничего.
Ну, пока до свидания! Целую всех и т. д.
Кандидату в Думу — почтение! О Ярцеве говорю, конечно. Интересно, как-то они, эти милые люди, будут надувать народ русский?
Грубо, вероятно. Опыта у них нет. Вот здесь надувают — замечательно! Артистически.
Жму руку. Письмо пойдет на К[онстантина] П[етровича], ибо сомневаюсь в твоем бытии в Ялте.
Всего, всего доброго!

А.

366
М. А. ПЕШКОВУ

После 10 [23] марта 1906, Берлин.

Милый ты мой сын! Я очень хочу видеть тебя, да вот — нельзя вс!
Ты еще не знаешь, что такое ‘долг перед родиной’,— это, брат, не шутка. Спроси маму — что я делаю, и ты поймешь, почему я не могу теперь видеть тебя, славный ты мой!

Алексей

367
М. А. ПЕШКОВУ

Около 18 [31] марта 1906, Глион, Швейцария.

В этом замке сидел один честный человек. Видишь, как хорошо быть честным,— дают бесплатно квартиру. И красивую, не правда ли?
Будь здоров, милый!

А.

368
И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

Около 19 марта [1 апреля] 1906, Глион.

Дорогой Иван Павлович!

Податель Ив. Орестович Янсон, мой товарищ — бывший редактор газеты латышской ‘Deenas Lapa’. Он напишет книгу о революционном движении в Прибалтийском крае,— как непосредственный участник и человек серьезный, талантливый, он должен написать хорошо. Я дам к этой книге предисловие.
Пусть ‘Verlag’ возьмет ее для издания на немецком языке, и предложите автору перевести ее на русский. То и другое издание оплачиваю я. Гонорар автору — включите в цену книги. Доход — ‘Ферлаг»у, убыток мой.
Очень рекомендую Вам Янсона — прекрасный это парень! Приласкайте его, прошу.

Ваш А. Пешков

369
ВИЛЬЯМУ ХЭЙВУДУ и ЧАРЛЬЗУ МОЙЕРУ — РУКОВОДИТЕЛЯМ ЗАПАДНОЙ ФЕДЕРАЦИИ РУДОКОПОВ

Между 28 и 30 марта [10 и 12 апреля] 1906, Нью-Йорк.

Привет вам, братья-социалисты! Мужайтесь! День справедливости и освобождения угнетенных всего мира близок. Навсегда братски Ваш

М. Горький

Отель Бельклер.

370
В РЕДАКЦИИ НЬЮ-ЙОРКСКИХ ГАЗЕТ

Начало [середина] апреля 1906, Нью-Йорк.

Я думаю, что эта некрасивая выходка против меня не могла исходить от американцев, мое уважение к ним не позволяет мне заподозрить их в недостатке такта по отношению к женщине. Полагаю, что эта грязь инспирирована кем-либо из друзей русского правительства.
Моя жена — это моя жена, жена М. Горького. И она, и я — мы оба считаем ниже своего достоинства вступать в какие-либо объяснения по этому поводу. Каждый, разумеется, имеет право говорить и думать о нас все, что ему угодно, а за нами остается наше человеческое право — игнорировать сплетни.

371
И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

Середина апреля [начало мая] 1906, Нью-Йорк.

Дорогой Иван Павлович!

Посылаю рукопись моего реферата об антисемитизме,— если найдете интересным — издайте брошюру. Я, кажется, продам его для издания здесь на еврейском и английском языке за 5000 дол., а Вы катайте на русском, немецком, французском — повторяю,— если найдете достаточно интересным.
Прилагаемое письмо имеет как бы характер отчета, и его следует возможно скорее отправить в Россию, ЦК — Никитичу.
Из него Вы ознакомитесь с нашей — здесь — жизнью.
А мне писать — некогда.
Анатоль Франс прислал письмо хорошее, но пустое. Мое письмо к нему не напечатано, не знаете?
Жму руку Вам и К[атерине] И[вановне].
А Р[оман] П[етрович] напрасно обижается — сказать ему то, что я сказал, я имел право. А он,— если он товарищ не на словах,— должен был объяснить мне, в чем дело. Партийная дисциплина для всех одинакова. Если я подчиняюсь ей — почему же не подчиниться и Абрамову, хотя бы он был гений? С письмом все-таки вышло опоздание. Вы объяснили его. Мог бы это сделать и Р. П., если Вы хворали.
А как теперь Ваше здоровье?
Напишите!
Нью-Йорк —
Штатен Айланд Staten Island
M-r Джон Мартэн — D. Martin.

Жму руку. Все кланяемся.
А.

Пожалуйста, И. П., прилагаемое письмо на имя Ек[атерины] Пав[ловны] переложите в другой конверт, пошлите в Ялту на имя доктора Александра Николаевича Алексина, дача Ширяева, для Е. П. Пешковой.

372
Л. Б. КРАСИНУ

Середина апреля [начало мая] 1906, Нью-Йорк.

…Теперь, когда дело налаживается, могу дать нечто вроде отчета.
Встретили меня здесь очень торжественно и шумно, в течение 48 часов весь Нью-Йорк был наполнен различными статьями обо мне и цели моего приезда. Застал я здесь Чайковского и Шидловского,— первый — Вы знаете кто, второй — был антрепренером ‘бабушки’ и с той поры околачивается здесь. Сии два господина попросили меня дать им немедленно свидание. Дал. Заявили, что они тут устроили ‘комитет знаменитых американцев для помощи русской революции’ — понимай — с.-р’ам. (В компании с ними я нашел эста Сибуля, того, который был делегатом из Нарвы на конференции в декабре. Малый — мягкий и болезненный. Чайковский, пользуясь этим, затуркал его.) Предложили мне ‘работать’ вместе, а для дележки заработанных денег выбрать американца. Я отказался наотрез. В тот же день познакомился с ‘комитетом’, в него входил М. Твэн и несколько крупных капиталистов. Фактическим распорядителем среди них являлся Чайковский. Партия с.-р. в их глазах была всем, а с.-д. — не существовали. Ка митингах он говорит о с.-д. все, что угодно, кроме правды. Скверно говорит. Положение дел было таково, что мне оставалось только соединиться с ними, дабы везти их на своей шее. Но здесь случилась одна ошибка, которую — я не знаю, кто сделал. Заочно благодарю его.
Газета ‘Уорлд’ поместила статью, в коей доказывала, что я, во-первых,— двоеженец, во-вторых — анархист. Напечатала портрет моей первой жены с детьми, брошенной мною на произвол судьбы и умирающей с голода. Факт — позорный. Все шарахнулись в сторону от меня. Из трех отелей выгнали. Я поместился у одного американца-литератора и ждал — что будет? Мои спутники раскисли. В газетах начали говорить о необходимости выслать меня из Америки. Однако лучшие и наиболее влиятельные газеты — ‘Трибун’, ‘Таймс’, ‘Н.-Й.-Геральд’ — молчали. Тоже и ‘Америкен’, куда я порядился написать 15 статей о России. Надо жить. Нас — четверо, а здесь считают на доллары. Предпочтение, данное мной ‘Америкену’, раздражило другие газеты, и они начали лягаться.
Явился Чайковский и спросил, ‘е хочу ли я теперь работать вместе? Мне не захотелось. ‘Комитет’ развалился. Причины сего были таковы — как говорят его члены: 1-е — американец — моралист, он не даст денег двоеженцу. 2-е — в русском посольстве, помимо двоеженства, есть еще кое-что против меня. Так, напр[имер], известно, что я и М[ария] Ф[едоровна] украли 15 000 000 у С. Морозова и убили этого бедняка. 3-е — Чайковский вел и ведет себя в комитете по отношению ко мне так, что американцам стало ясно: в России есть партии, а между ними — раздор. Американцы желали бы помочь революции, но они не хотят помогать партиям. Поэтому — все кончено.
Итак — комитет погиб. Чайковский предложил мне объявить себя социалистом и выступать на митингах рабочих с ним вместе. Но он уже окончательно надоел мне. В то время я начал составлять свой комитет. Бунд, узнав, что дело идет успешно, выписал из России Максима. Сей зверь весьма раздут здешними газетами, и когда он приехал, то быстро погиб, ибо оказался несколько глуп. Проникнуть в среду буржуазии уже стало трудно — вдруг окажется, что у всех русских революционеров по две жены? А посему Чайковский и Максим навалились на русских рабочих и евреев. И я. Первый митинг дал 1200 дол[ларов] чистого. Потом стали присылать чеки для меня. Второй держу 4-го в Провидансе, 6-го — Бостон, до 12-го — 3 мит[инга] в Филадельфии, 12-го в Нью-Йорке — взяли самый большой зал, на 10 т[ысяч] человек. Потом еду в Чикаго и т. д. Очень помешало Сан-Франциско и крах одного банка, занявшие внимание газет дня на три.
В комитет мой входят: проф. Гиддингс, автор социологии — переведенной на русский язык, проф. Мартэн, очень популярный во всех классах социалист-фабианец, некий финансист, фамилию коего выговорить я не могу, глава синдиката пневматических фабрик и прочие люди разных рангов, числом до 50. Стараются они весьма, и толк от них будет большой, но для этого мне нужно остаться здесь до осени и говорить по-английски. Первое я, конечно, сделаю, второе — попробую. Пока же стараюсь занять у комитета т[ысяч] 50 дол. и послать Вам. Осенью покроем их. Сделаю первую посылку скоро, не всей суммой сразу.
Комитет основывается на долгое время. Он примет титул ‘Друзья русского народа’, казначеем назначаем один из крупнейших банков. Деньги идут в мое личное распоряжение, под расписки мои. Я должен буду впоследствии указать то учреждение, которому передам деньги и которое выдаст расписку в получении. Лучшие люди комитета знают, каково будет это учреждение, но это их не пугает, хотя они тоже… ‘моралисты’. А Чайковский хочет уезжать отсюда. До сего дня он пожал 8 т[ысяч] долларов. О ‘Максиме’ — не слышно, а когда он говорит, то говорит обо мне разные пакости. Мне и еще кое-кому думается, что он — не тот Максим, который делал революцию в Риге. Здесь, знаете, до такой степени Америка, что никто и ничем не стесняется. Даже здешние социал-демократы — народ очень строгий — того и гляди проглотят вместе с сапогами. Те же, которые получше,— не американцы,— ничего не умеют делать. Сейчас все социалисты, с Моррисом Хилквитом во главе, требуют, чтобы я всюду выступал как социалист, непременно!
Я спрашиваю их: ‘А буржуа денег давать будут?’ — ‘Нет, говорят, не будут’. — ‘Так я не выступлю лучше’. — ‘А мы вас в газетах наших ругать будем’. — ‘Тогда буржуа еще больше мне дадут, ибо им ясно будет, что я не социалист, а жаждущий политической революции и больше ничего. Ругань же вашу — претерплю. То ли я терпел!’ Хохочут и говорят, что я становлюсь американцем.
В конце концов я убежден, что достану много денег — вот главное.
А Вас прошу — пожалуйста, извещайте Вы меня о том, что делается в России! Просто беда, я — как слепой! Некоторые ценные американцы отказались от участия в комитете только потому, что собирается какая-то Дума. Я им, чертям, должен изъяснять, что это не Дума, а — дрянь. А газеты мне присылают через час по чайной ложке! А журналов я не имею. Что делается в партии — не знаю.
Мне, например, надо книг о Сибири. Быть может, ознакомившись с ее жизнью, я продам ее американцам. Дайте книгу или статью о ввозе товаров в Приморскую, Приамурскую и Уссурийскую облает’! Ей-богу, надо!
Герман кланяется, М[ария] Ф[едоровна] тоже. Попало ей — здорово!
Пишите: Нью-Йорк, Staten Island — Статен Айланд. M-r Джон Мартэн (J. Martin), для и т. д.
Ну, всего доброго! Крепко жму руку.
Возвращусь — ‘уда? — в декабре, январе.

А.

373
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

18 апреля [1 мая] 1906, Нью-Йорк.

Вы спрашиваете, дорогой друг мой, когда мы вернемся в Европу. Я уже писал Вам — не скоро, во всяком случае не раньше ноября, я думаю. Чтобы из этой поездки вышел толк, мне необходимо прожить здесь до осени.
Летом уеду в горы, буду работать там. Вот — не хотите ли сюда приехать? Нам дают в полное распоряжение целый дом в горах, и жили бы мы тут, яко у Христа за пазухой. Подумайте! Ей-богу — Вам надо сделать усилие и сдвинуть себя с места. Америка! Это не всякому удается видеть. Интересно здесь — изумительно. И чертовски красиво, чего я не ожидал. Дня три тому назад мы ездили на автомобиле вокруг Нью-Йорка — я Вам скажу, такая милая, сильная красота на берегах Гудсона! Просто даже трогательно. А автомобили здесь летают так, что надо голову руками держать — ветер оторвет.
Мне, попрежнему, ставят палки в колеса, но я уже немножко привык к этому и сам тоже подставляю ногу, где — вижу — можно. Когда мы встретимся, Вы увидите одного американского жулика — это буду я.
Пишу. Читаю рефераты. Учусь говорить по-английски. Это столь же трудно, как зубами гвозди вытаскивать. Каждое слово нужно запоминать отдельно: эти крепкие законники говорят на языке анархистов — никаких правил!
Читал в русских газетах, как ругают американцев из-за меня. Тронут — до пят. Написал в ‘XX век’ письмо, в котором нежно намекаю доброжелателям, что они несколько не туда попали.
Будьте добры, пошлите мне III-й том Шелли (Staten Island, M-r Джон Martin, N.-Y.).
Очень здесь хочется читать английских поэтов. Пришлете? Ну, кланяйтесь всем. Может, приедете? Право же, это было бы чудесно! Сколько здесь оригинального, если б Вы знали!
Теперь — спать. М[ария] Ф[едоровна] — на митинге, а я готовлюсь на другой — завтра. Крепко жму руку и желаю Вам приехать в Америку.
Не проиграете время!

А.

374
И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

Не позднее 10 [23] мая 1906, Нью-Йорк.

Уважаемый Иван Павлович!

Посылаю Вам начало моей книги, которая должна носить название ‘Мои интервью’.
‘Прекрасная Франция’, как вещь, имеющая характер злободневный, должна быть, на мой взгляд, издана отдельной брошюрой немедленно. Если Вы не найдете этого возможным — продайте ее газетам теперь же. Она может иметь некоторое практическое значение.
Следующие интервью будут с Миллиардером, Николаем II, Мертвецом, Грешником, Прометеем, Агасфером, с самим собой и т. д. — не более десяти.
Вторые экземпляры пошлите, пожалуйста, в Россию по адресу:
Петербург, К. П. Пятницкому, по адресу ‘Знания’. Заказное с обратной распиской.
Я телеграфировал Вам, прося выслать газеты. Ответа нет, газет — тоже. Это ставит меня в идиотское положение.
Помня Ваши обещания высылать мне газеты аккуратно, позволю себе напомнить Вам об этом еще раз.
Из России тоже ничего не присылают и не пишут.
Я не рассчитывал на такое свинское отношение ко мне, когда ехал сюда, и попрошу Вас передать, при случае, в Россию, что подобное отношение мешает мне исполнить дело, в котором заинтересована партия, с успехом.
Если у Вас есть новости о жизни партии в России — прошу — пришлите!
Адрес: New-York. Staten Island. Grymes Hill, by M-r John Martin — без передачи мне!
Прилагаемое письмо будьте добры послать К.. П. Пятницкому.

А. Пешков

Послезавтра вышлю деньги.

375
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

Не позднее 10 [23] мая 1906, Нью-Йорк.

Дорогой друг —

писал Вам — ответа нет.
Никто нам не пишет! Это очень трогательно, но с этим еще можно мириться. Хуже всего, что не присылают ни газет, ни журналов, что ставит меня в дурацкое положение.
Америка верует в Думу, это сильно отражается на моих делах. Не имея газет, я могу говорить лишь теоретически — это здесь не высоко ценят. Газеты дали бы факты.
Просить берлинцев об аккуратной высылке — устал. Эта публика тоже молчит в ответ на все мои письма.
Вместе с этим письмом посылаю им начало моей книга ‘Мои интервью’. Пока посылаю две главы:
1. ‘Король, который высоко держит свое знамя’,
2. ‘Прекрасная Франция’.
Прошу их немедленно^ отправить Вам вторые экземпляры.
А Вас прошу, похлопочите, чтоб ‘Прекрасная Франция’ была напечатана в какой-либо порядочной газете sa приличный гонорар. Вещь эта имеет, как Вы увидите, характер злободневный.
Таких штук я напишу 10, Вы будете получать рукописи из Берлина. Если существует журнал ‘Адская почта’, где сотрудничают Билибин и Гржебин, передайте ‘Францию’ им и в этом случае о вознаграждении, т. е. о гонораре, не говорите.
Адрес Билибина — Мытнинская набер., No 11 (одиннадцать).
На-днях Вам вышлют из Берлина ‘Город Желтого Дьявола’ (Нью-Йорк). Это листа полтора печатных. Можно отдать в ‘Образование’. Вещь —не имеющая художественной ценности. Печатать раньше августа — нельзя, продана здесь. За нее меня американцы будут бить.
Писать о них не стану, некогда […]
Всего доброго!
В здешних газетах сообщили, что московская прокуратура возбудила против меня обвинение в участии в Московском восстании. Верно это?
Ну, я буду очень тронут, если мне пришлют газет, книг и сообщат новости о России. Не надеюсь на это, а все-таки…
Адрес:
Америка, New-York, Staten Island, Grymes Hill, M-r John Martin.
Не нужно прибавлять для меня — здесь существует российского государя посольство.
Жму руку.
Сообщите адрес Ек[атерине] Пав[ловне], она тоже ничего не пишет. А интересно узнать что-нибудь о Максиме и т. д.

376
А. В. АМФИТЕАТРОВУ

Первая половина [середина] мая 1906, Нью-Йорк.

Дорогой Александр Валентинович!

Ряд причин побуждает меня отказаться от предложения приехать в Париж. 19-го мой митинг в Филадельфии, 21-го — Бостон и Нью-Йорк и т. д. Мои дела здесь несколько медленнее двигаются, чем я думал, что понуждает меня прожить здесь до поры, пока не выгонит полиция или я не уеду, сделав свое дело в лучшем виде. Ехать же теперь во Францию — сомнительное удовольствие и едва ли большая польза. Видимо, у француза не только денежная единица, но и душа — мелка. К. тому же я написал некое ‘Интервью с Францией’, и у меня нет надежды, что после того, как оно явится в печати, мое лицо будет приятно для французов. Я теперь пишу ‘Книгу интервью’. В ней — мои беседы с Василием Федоровичем, немецким, с Францией, Николаем II, с миллиардеров, Прометеем, Агасфером, мертвецом, профессиональным грешником и прочими любопытными субъектами. Америка — это страна, в которой хочется иметь четыре головы и 32 руки, чтобы работать, работать, работать! Чувствуешь себя бомбой, которая постоянно разрывается, но так, что содержимое вылетает, а оболочка — цела. Ей-богу — это чудесная страна для человека, который может и хочет работать!
Жму Вашу руку. Жду Вашего журнала — он вышел? Поклон супруге.
Мой адрес: N.-Y., Staten Island. M-r Джон Мартэн (J. Martin), для Grymes Hill.

377
Е. П. ПЕШКОВОЙ

15 [28] мая 1906, Филадельфия.

28 мая 1906.
Вот в каких отелях я живу! Иначе — нельзя. Социалистов здесь не уважают. И в отеле средней руки — не найдешь себе места. Необходимо импонировать платой за номер — здесь все измеряется деньгами, все прощается за деньги, все продается за них. Удивительная страна, я тебе скажу! Все охвачены прямо болезненной страстью к золоту и, порой, в этом уродстве, отвратительны, часто — жалки и смешны. Я здесь с моим секретарем, очень милым парнем. Сегодня у меня митинг в Большой опере. После митинга — в Бостон. Там — два.
Потом уеду в Адирондак отдыхать и работать до осени. Буду писать роман. Написал книгу ‘Мои интервью’. Это небольшие, сатирического характера, беседы с Вильгельмом II, Николаем II, Францией, американским королем и т. д. Затеял также небольшую книгу очерков из здешней жизни. Вообще — работаю. Трудно здесь, но интересно, как в аду.
Поднял я все мои паруса и долго буду плавать по морям, как видно. Не узнаешь ли, какое дело возбудила против меня московская прокуратура?
Учи Максима французскому языку,— ужасно скверно — не знать языков!
Кланяюсь! Целую ребят и т. д.
Крепко жму руку.
Адрес: S. U. New-York, Staten Island, Grymes Hill. M-r J. Martin.
Всего, всего доброго!

378
И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

30 мая [12 июня] 1906, Нью-Йорк.

Дорогой Иван Павлович!

Посланное Вами письмо — получил, обещанное — нет еще. Газеты получаю изредка и только из Берлина. ‘Волна’ — пришла один раз — No 16-й. Это был сюрприз приятный. ‘ХХ-й век’ иногда приходит, но не с каждой почтой из Европы.
На-днях вышлю Вам 5—6-ю главы книги. Что Вы скажете о полученном материале? Посланы ли вторые экземпляры Пятницкому? Нет ли какой-либо партийной литературы?
Прилагаемое письмо, пожалуйста, перешлите Никитичу.
Если оно неудобно в этом виде — распечатайте и — в другой конверт. Хорошо бы сделать это поскорее.
‘Победа’ меньшевиков — реакционное явление з жизни партии. Это очень грустно и — глупо.
Что-то творится в России?
Здешние газеты совершенно не интересуются нами — удивительное дикарство здесь!
Во всем.

Жму руку. Кланяюсь.
А. Пешков

379
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

Конец мая [первая половина июня] 1906, Нью-Йорк.

Дорогой друг — я послал Ладыжникову 4 рассказа:
1. ‘Король, который высоко держит свое знамя’,
2. ‘Прекрасная Франция’,
3. ‘Русский царь’,
4. ‘Один из королей республики’.
Все рукописи посланы в двух экземплярах с просьбой переслать вторые Вам. Впрочем, 4-й я пошлю прямо на Мустамяки вместе с этим письмом.
‘Царя’, вероятно, нельзя печатать. Печатайте три, сохраняя нумерацию, т. е. I, II — IV.
5-й, ‘Профессиональный грешник’, вышлю на-днях.
Всего доброго!

А.

380
И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

Не позднее 6 [19] июня 1906, Нью-Йорк.

Дорогой Иван Павлович!

Спасибо за письмо — приятно получить вести из Европы на этой чортовой плоскости, где ничем не интересуются, кроме денег! Посылаю еще две статьи, со следующей почтой получите еще две. И т. д. Потом получите пьесу, роман…
Прошу Вас прилагаемое письмо и вырезки немедля переслать в Финляндию Никитичу. Это очень важно! Сколько здесь сволочи и сколько приходится терять время на пустую возню!
Ну, всего доброго! Еще раз — сердечное спасибо за газеты. Получил полпуда ‘Речи’ — весьма противная бумага! Получил ‘Вестник жизни’ — браво, большевики!
Письмо Плеханова — какое уродство. За такую выходку следовало бы предложить ему оставить партию, вот что!

Жму руку.
А. Пеш[ков]

381
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

Не позднее 9 [22] июня 1906, Нью-Йорк.

Дорогой мой друг,

за книги — спасибо! Хотелось бы еще иметь 2-й и 3-й томы Шелли.
Посылаю две статьи, теперь — считаю — Вы получили 6. ‘Король’, ‘Франция’, ‘Царь’, ‘Миллионер’, ‘Хозяева жизни’, ‘Жрец морали’ — так? Следующие две — ‘Город Желтого Дьявола’ (Нью-Йорк), ‘Царство скуки’, потом ‘Mob’ — толпа — и ‘Чарли Форстер’. Это вещи другого типа, они пойдут с отдельной нумерацией.
В Германии — пишет Ив[ан] Пав[лович] — нельзя напечатать Василия Федоровича. Грустно.
Писать мне некогда, я занят, как сатана, и потому — кончаю письмо. Вы ничего не знаете о Ек[атерине] Павл[овне]?
Всего доброго!

А.

382
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

14 [27] июня 1905, Нью-Йорк.

Дорогой друг — сии четыре очерка будут напечатаны в августовских книжках американских журналов. Особенного значения они не имеют, включать их в сборники, на мой взгляд, нет резона,— м. б., Вы их продадите в какой-либо журнал? ‘Образование’, напр., или ‘Божий мир’? Впрочем — Ваше дело.
Как новость могу сообщить Вам, что меня обокрал мистер Херст, кандидат в президенты Штатов и социалист,— Вы подумайте, какая честь для цехового! Российское посольство усердствует, требуя, чтобы меня отсюда выгнали, буржуазная пресса печатает статьи, в которых уверяет публику, что я анархист и меня надо в шею через океан.
Очень прошу послать деньги в Гельс[ингфорс] — скорее.
Послезавтра еду в Адирондак,— писать на старый адрес.

А. П.

383
И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

14 [27] июня 1906, Нью-Йорк.

Дорогой товарищ!

Прилагаемые четыре очерка появятся в августе в американских журналах — что поделаешь? — американцы читают только то, что написано об Америке. Очерки эти никакого значения не имеют, конечно, но все же Вы, может быть, сумеете продать их в журналы Германии или Франции.
Пятницкому посланы вторые экземпляры с обратной распиской, по обыкновению, но сей муж — ничего не пишет, так что я начинаю серьезно думать — не отсохла ли у него правая рука? Это бывает — уедет друг куда-нибудь далеко, и от горя — человек, оставленный им, начинает сохнуть.
Посольство российское настаивает в Вашингтоне на необходимости выслать меня из Америки, сыщиков здесь — безумно много! — получаю письма, написанные недурно по-русски, с предварением, что буду убит. Это свидетельствует, что я буду иметь успех все-таки. Действую письмами — разослал по всем городам циркулярное воззвание — давай денег!
Послезавтра еду в Адирондак, где проживу до конца августа, в июле пришлю пьесу — м. б., ранее. Там, в Адир[ондаке], тоже буду писать письма к разным лицам и во все рабочие организации Америки.
Получаю газеты изредка — Вы подумайте, какая радость!
Жму руку. Желаю успехов. Об Америке будут и еще очерки. Вообще — работаю я много, а вот толку — мало.
К[атерине] И[вановне] поклон мой. Все здоровы.

А. Пеш[ков]

384
И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

Середина [конец] августа 1905, Адирондак.

Дорогой Иван Павлович!

Вот — пьеса. В ней — 3 действия, но, я думаю, это ничего, они довольно велики. Можете сказать Рейнгардту, что я в сентябре пришлю одноактную пьесу.
Посоветуйте ему не делать из рабочих — разбойников. Вообще, мне думается, Вы, в данном случае, могли бы дать театру ценные указания.
Подождите, если можно, печатать ‘Интервью’ отдельной книгой, я пришлю еще несколько вещей. Необходимо выкинуть вон ‘Хозяев жизни’ — это слабо. Может быть, я переделаю эту вещь.
Посылаю перевод контракта с американцами,— контракт — неважный, но — и то подай сюда! Они имеют в своих руках Австралию, Англию, Индию, Гвинею и т. д. Я заявлю им тут, что главный мой представитель — Вы, и от Вас они будут получать рукописи, Вам же должны направлять деньги. Мы с Вами поделим эти доходы так: 50% мне, 50 — партии.
Что сказать о Собинове? Не понимаю я его роли в этом деле!
Пьесу я дам американцам, хотя заранее уверен, что толку здесь с ней не будет. Здесь — театральный синдикат. Ставят — пьесы, написанные по заказу их нарочитыми авторами. Гадость — ужасная! Балаган. Ибсен, Гауптман — не имеют никакого успеха. На-днях в одном из журналов некий янки серьезно уверял публику, что Ибсен подражал Скрибу. Факт. В другом доказывалось, что он анархист и посему его пьесы не должны ставиться в Америке,— как будто их ставят!
‘Интервью’ я продал в журнал за 5 т[ысяч] долларов. Когда я пришлю Вам контракт подлинный — предложите Вы этой фирме издать полное собрание моих сочинений. Я здесь очень читаюсь — ‘Фома’ на-днях вышел 17-м изданием,— по 5 т[ысяч] завод. Это — очень! Беллами разошелся здесь всего в 6 т.! ‘Джунгли’ Уптона Синклера — всего 3! А нашумел на всю Америку!
Вообще с книгой здесь — плохо! Постыдно! Здешние социалисты ахают, когда называешь им цифры экземпляров социалистической литературы, издаваемой в России.
Знаете, что я Вам скажу? Мы далеко впереди этой свободной Америки, при всех наших несчастиях! Это особенно ясно видно, когда сравниваешь здешнего фермера или рабочего с нашими мужиками и рабочими.
Какие идиоты все эти Тверские и ему подобные русские писатели об Америке!
Впрочем — это философия. А действительность — я устал, как собака!
Скоро кончу повесть. Кажется, будет очень неудачна.
Кланяюсь. Жму руку.
Все здоровы.

А. Пеш[ков]

Пришлите мне ‘Дину’ Юшкевича и чириковскую повесть!
Всего доброго!

385
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

Середина [конец] августа 1906, Адирондак.

Дорогой друг!

Ладыжникову послана пьеса моя ‘Враги’ с просьбой переслать Вам, как только это окажется удобным. Кончаю повесть ‘Мать’. Не посылаю на Вас непосредственно, ибо, боюсь, не дойдет. Уж очень Вы шумно и буйно живете, вероятно, начальство читает Вашу корреспонденцию?
Вот здесь не скоро будет революция, если она не грохнет на тупые головы тутошних миллиардеров лет через десять. Ах, интересная страна! Что они, черти, делают, как они работают, сколько в них энергии, невежества, самодовольства, варварства! Я восхищаюсь и ругаюсь, мне и тошно, и весело, и — чорт знает как забавно! Хотите быть социалистом? Поезжайте сюда. Здесь необходимость социализма выяснена с роковой наглядностью.
Анархистом хотите быть? В месяц можно сделаться оным, уверяю Вас.
А вообще, приезжая сюда, люди обращаются в тупых и жадных животных. Как только увидят эти массы богатств, оскалят зубы и ходят так до поры, пока не станут миллионерами или не издохнут с голода.
Эмиграция! Это — ужас! Эмигрант — теперь совсем не тот человек, который сделал Америку. Это просто мусор Европы, ее отброс, лентяй, трус, бессильный, маленький человечек, лишенный энергии, без которой здесь нечего делать. Современный эмигрант не способен делать жизнь — он только может искать готовой, покойной и сытой жизни. Таких эмигрантов всего лучше топить в океане, и, когда я буду сенатором здесь, я внесу этот проект на голосование.
Вы знаете? — странный факт! — англичане вымирают в Америке с поражающей быстротой. Уже в третьем поколении — это нейрастеники, самоубийцы, безвольные люди. В силе — евреи, хорошо держатся ирландцы.
Живем мы в местности, именуемой Адирондак, о чем я Вам, кажется, писал и на что тоже не получил ответа. Горы, покрытые лиственным лесом. Высшая точка 1500 мет[ров]. С нее вид на озера. Ничего, недурно. В миле от нас — философская школа. Вокруг живут профессора и, пользуясь вакациями, зарабатывают деньги. Читают лекции по всем наукам. Вы платите 10 дол[ларов] в неделю и слушаете шесть лекций, за это Вас еще и кормят, но преимущественно травой. В маленьком зале сидит публика — скучно! — и слушает психологию — скучно! — читает маленький профессор Моррис — скучно! ‘Метафизика, леди и джентльмены! Что такое метафизика? Каждое слово, каково бы оно ни было, есть символ, л[еди] и дж[ентльмены]! Когда я говорю — метафизика, я представляю себе лестницу, которая, поднимаясь от земли, уходит в пространство. Когда я говорю — психология, предо мною встает ряд колонн’. Это — буквально, колонной его по башке! Познакомился с Джемсом, Чаннингом и др. Джемс — славный старикан, но — тоже американец. Ах, черт их возьми! Это курьезные люди, особенно когда они называют себя социалистами.
Я продал ‘Мои интервью’ в журналы за 5 т[ысяч] — не надо ли Вам денег? Продам и пьесу.
Послушайте, напишите однажды!
Прилагаемое пошлите Е[катерине] П[авловне], она тоже не писала 64 года, я не знаю, где она, живы ли дети и т. д.
Желаю Вам никогда не видеть Америки, это доброе пожелание, уверяю Вас!
На земле — очень весело для человека легкомысленного, как я. А как Вы? Т. е. как Вы себя чувствуете?
Ну, еще раз всего, всего доброго!
Хочется поговорить с Вами. В сущности, только с Вами можно говорить обо всем, как я это знаю.
Очень много людей. Прискорбно мало человека!
До свидания! Прилагаемое письмо относится к финскому сборнику, спрячьте.

А.

386
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Середина [конец] августа 1906, Адирондак.

Я не знаю, где ты,— боюсь — в тюрьме? Никаких писем от тебя!
[…] Только что кончил пьесу ‘Враги’. Пишу повесть ‘Мать’.
Письмо посылаю через К[онстантина] П[етровича] и не надеюсь, что оно попадет тебе в руки.
Отсюда выеду в октябре. Куда? Не знаю.
Живу в горах. Очень скучное место. Вообще Америка — страна деньжищ, и скучищи, и невежества.
Здесь хороши негры, индейцы и собаки. И — бабочки! Будь здесь Максим — вот наслаждался бы. Часто вспоминаю об этом человеке и сестре его. Иногда кажется, что они уже умерли. Ну, жму руку. Напиши!

А.

387
А. В. АМФИТЕАТРОВУ

Середина [конец] августа 1906, Адирондак.

Дорогой А[лександр] В[алентинович]!

Перский совершенно напрасно беспокоит Вас, он хорошо знает, что по вопросу о переводах моих вещей следует обращаться к Ладыжникову, Берлин. Третью книжку получил. Ее недостаток — много Горького. Пожалуйста, не печатайте этого автора в переводах с иностранных языков! ‘О еврейском вопросе’ — нечто удивительно искаженное.
Написал 3-актную пьесу ‘Враги’ — ничего, веселая. Хотя — это все-таки не та хорошая пьеса, которую я однажды напишу. Оканчиваю повесть весом фунтов в 10. Длинно и скучно.
Работаю. Наблюдаю с жадностью дикаря американскую культуру. В общем — тошнит, но иногда — хохочу, как сумасшедший. Уже теперь чувствую себя в силах написать об Америке нечто такое, за что они меня выгонят.
Удивительный народ, знаете! Что бы я тут ни напечатал — они немедленно возражают, при этом наиболее грубые возражения наклеивают на ворота фермы, где я живу. Встречая меня на дороге — скачут в стороны, точно кузнечики. Это очень забавляет. Лучше всего возражают сенаторы.
В ноябре я, наверное, буду в Париже.
А пока — до свидания.
Кончу повесть — пришлю Вам небольшой рассказ ‘из американской жизни’ — ей-богу!
Жму руку Вам и супруге.

А. Пешков

А Перского и всех ему подобных — в Берлин. Если Вам не лень. Но ведь это так же коротко и просто, как послать к чорту.

А.

388
А. В. АМФИТЕАТРОВУ

Август, не позднее 24 [сентябрь, не позднее 6], 1906, Адирондак.

Здоровьишко — поскрипывает, но это мне привычно и не мешает ни жить, ни работать. Пишу повесть и устраиваю ‘решепшепы’ {Повидимому — приемы, встречи. — Ред.} с американцами.
Они восхищаются поведением Думы. Их, людей, привыкших считать крупными суммами, удивляет, что из 450 человек нашлось только три. изменника. Сведущие в делах и солидные люди говорят, что, если в России сшибут царя,— какое бы правительство ни встало на его место,— американцы дадут ему денег. Им ясно теперь, что русские способны к самоуправлению… Если б Вы могли себе представить, какой это скучный, серый и невежественный народ! Изумительно и анекдотично.
Теперь они снова начали ругать меня в газетах — я напечатал в одном здешнем журнале статью о Нью-Йорке, озаглавив ее ‘Город Желтого Дьявола’. Не понравилось. Сенаторы пишут возражения, рабочие хохочут. Некто публично выразил свое недоумение: раньше американцев всегда ругали, уже уехав из Америки, а теперь, даже оставаясь в ней, не хвалят,— как это понять? Вероятно, меня выгонят отсюда, наконец. Но — денег все-таки дадут. Я — внук очень упрямой бабушки.
Если бы Вы, Александр] Валентинович], снабжали меня наиболее интересной литературой, хотя бы вырезками из газет российских! Я думаю — у Вас их много? А мы здесь сильно голодаем о новостях из России. Газеты я имею, но они где-то подолгу залеживаются.
С А. Франсом я ничего не затеваю — Вы напрасно стихами меня ошарашили. Я, знаете, почему-то в европейца не верю, а есть ли европеец более законченный, чем, А. Франс? Его скептицизм напоминает мне скрип новых сапог у деревенского щеголя — да простит меня Франс! Ум у него все-таки дьявольски острый и перо изумительно тонкое. Но вот скептицизм этот! И не нужно его совсем в таком элегантном виде.
Через океан я поеду осенью, вероятно, в октябре, а куда — не знаю. Если же дела пойдут хорошо — я и раньше приеду. С Вами, конечно, увижусь. Супруге — кланяюсь, товарищей — русских и галлов — приветствую. Постараюсь прислать и для 5-й книжки что-нибудь.
Жму руку.

А. Пешков

389
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Конец августа или начало сентября 1906, Адирондак.

Послал тебе письмо и получил твое, с карточками детей. Во-время!
Интересные глаза у Максима и —красивые, должно быть. Скажи ему — привезу настоящих индейских стрел и лук, если найду. И привезу американских бабочек, они здесь удивительны. Кроме этого, здесь ничего нет, все красивое — из Европы. Сама Америка слишком молода для того, чтобы понять значение красоты. Я живу почти на границе Канады и, вероятно, съезжу туда, чтобы посмотреть духоборов и индейцев. Индейцы и негры — самое интересное здесь. А сами американцы любопытны только со стороны своего невежества — изумительного! — и жадности к деньгам, возбуждающей отвращение.
Теперь, получив твое письмо, я очень хорошо себя чувствую, чем обязан тебе. Ты рассеяла мои недоумения, тяжелые и, как оказалось,— излишние. И, если бы не исчезла Катя, я был бы весел. Но говорить о ней — не буду. Это — излишне. Против смерти ничего не скажешь.
Я прошу тебя — следи за сыном. Прошу не только как отец, но — как человек. В повести, которую я теперь пишу,— ‘Мать’ — героиня ее, вдова и мать рабочего-революционера — я имел в виду мать Заломова,— говорит:
‘— В мире идут дети… идут дети к новому солнцу, идут дети к новой жизни… Дети наши, обрекшие себя на страдание за все люди, идут в мире — не оставляйте их, не бросайте кровь свою без заботы!’
Впоследствии, когда ее будут судить за ее деятельность, она скажет речь — в которой обрисует весь мировой процесс, как шествие детей к правде. Детей, ты это пойми! В этом — страшное усиление мировой трагедии. Мне трудно пояснить тебе эту большую мысль в письме, она слишком сложна, она выдвигает другую, тоже очень глубокую, о роковой для людей разнице между реформатором и революционером,— разнице, которая нам не заметна и — страшно путает нас.
Должен сказать тебе — я здесь многое понял и между прочим понял, что до сей поры я — революционером не был. Я только становлюсь им. Те люди, которых мы привыкли считать революционерами,— только реформаторы. Самое понятие революции — должно углубить. И возможно!
Ты, кажется, много вертелась среди людей определенных воззрений и, вероятно, привыкла уже отчасти к известной дисциплине мысли, к известным взглядам на революцию и т. д. — поэтому, думаю, тебе странно слышать мои слова и они кажутся еретическими. Увидимся — ты, может быть, поймешь меня и если не почувствуешь правды, то, надеюсь, все же уяснишь ее себе.
У меня, вероятно, возникнет здесь судебный процесс с вероятным кандидатом в президенты Штатов, мне хочется привлечь его к суду по обвинению в мошенничестве.
Если бы ты знала, видела, как я тут живу! Это тебя и смешило бы до упаду и удивляло бы до остолбенения. Я — самый ужасный человек в стране, ‘страна никогда не испытывала такого позора и унижения, каким награждает ее этот безумный русский анархист, лишенный от природы морального чувства и поражающий всех своей ненавистью к религии, порядку, наконец, к людям’,— пишет одна газета. В другой напечатано обращение к сенату с предложением выслать меня. Желтая пресса неистовствует. На ворота дома, где я живу, наклеивают наиболее резкие выходки против меня. Ругают даже тебя!
И, несмотря на это,— заметь! — газеты требуют, просят моих статей. Это — выгодно им, а выгода здесь — вс!
Писал я тебе, что статья о Нью-Йорке вызвала более 1200 возражений мне? Возражали сенаторы даже. Представляю, что будет, когда явятся мои интервью и другие статьи об Америке!
Кстати: Европа тоже не очень храбра. Интервью с Вильгельмом ‘Король, который высоко держит свое знамя’,— отказались напечатать не только в Германии и Австрии, но даже Жорес в своей ‘Гуманности’ — не посмел! ‘La Vita’ в Риме напечатала с пропусками. Вот тебе и свобода печати! и европейская культура! А между тем это по содержанию очень незначительная вещь. Заранее уверен, что интервью с миллиардером — ‘Один из королей республики’ — навлечет на меня грозы и бури.
Живу я в лесу, в очень пустынной местности, от ближайшего города — Елизабеттауна — 18 миль, но американцы приезжают смотреть на меня. Зайти в дом — боятся, знакомство со мною компрометирует. Ходят по лесу, ожидая случайных встреч. Живем мы впятером: я, Зина, один русский, приехавший со мной в качестве секретаря, профессор физики, мисс Брукс, милая старая дева. Прислуги нет, готовим сами, и вс делаем сами. Я — мою посуду, Зина ездит верхом за провизией, профессор — варит чай, кофе и т. д. Иногда я стряпаю — делаю пельмени, варю щи и прочее. Встаем в семь часов, в восемь я уже работаю — до 12, в час — обед, в 4 — чай, в 8 — ужин и до 12 работаю. Товарищ русский кончил консерваторию по классу рояля и очень хорошо играет. Концерты от 6 до 1/2 восьмого. Изучаем скандинавскую музыку: Грига, Оло Ольсена, Шитта и др.
Все мои вещи я продал и запродал американским журналам по 16 центов за слово, это выходит около 2 т. за наш лист в 30 000 букв. Жизнь идет очень быстро в работе.
Я живу отдельно ото всех в большом сарае с железной печью и без потолка. С двух сторон его стены из стекла — огромные выдвижные рамы. Сплю, открывая их. Болит спина, оттого что много сижу, иногда бывает трудно дышать, очень похудел, загорел и обрил голову. А вообще здоровье — сносно.
Недалеко от нас — философская школа, коя функционирует только летом три месяца в году. Ее основал профессор Дгои. Читают в ней случайные люди, систематических курсов нет. Недавно читал Джемс, психолог, которого здесь чтут как звезду первой величины. Познакомился с ним — ничего, старик славный. Очень хорош Гиддинг, социолог, мы с ним в дружбе […].
Английская культура удивительно интересна. Меня в ней поражает — политическая свобода рядом с полнейшим рабством духа. Живут — дыханием мертвецов. Преклонение пред авторитетом — дикарское.
Послезавтра здесь у некоего Джона Мартина съедется человек сто, кажется, социалистов-фабианцев. Буду смотреть. Они ко мне придут пить чай.
Вот схема моей жизни и дум. Далеко не всех дум! Здесь мысль работает очень энергично. Все время я живу в сильном возбуждении, и предо мной — беспрерывная работа, по крайней мере на 16 лет!
Мне пора взяться за дело серьезно — вот что, я чувствую! Все эти торопливые мои писания имеют мало цены.
Ну, до свидания, мой хороший друг. Еще раз спасибо за все! От души.
Это письмо пройдет до тебя 15 дней. Твой ответ на него я получу через 15 же.
Пиши. Но — в начале октября я отсюда уезжаю — это решено. И ты пиши по адресу:
Bhnen- und Buchverlag russischer Autoren J. Lady-schnikow.
Berlin W. 15. Uhlandstr. 145.
Иван Павлов[ич] перешлет, о<н всегда знает, где я.
Ну, до свидания! Увижу тебя с большой радостью. Расцелуй Максима. Получал ли он открытки с индейцами? Я часто посылал их.
Всего, всего доброго! И твердости духа. Это — самое лучшее, само драгоценное.
Жму руку.
Кланяйся Елене, П[авлу] П[етровичу] и всяким старым знакомым.

А.

390
Е. П. ПЕШКОВОЙ

Между 16 и 27 сентября [29 сентября и 10 октября] 1906, Америка.

Я думаю, что причиной смерти девочки является какая-либо скрытая форма туберкулеза — из твоего письма это невольно выводишь. Следует, мне думается, более беречь Максима, если нужно, чтобы этот человек жил,— полагаю, что и в нем есть-таки семена болезни, которыми я был богат в пору его рождения.
Я особенно ярко помню девочку в Горбатовке, когда она ходила по лесу и кричала: ‘И я насла ги-лип!’ Ты права — мне тяжело. Но это, конечно,— неважно.
Когда ты получишь это письмо — я буду в океане, по дороге в Италию. Пиши — Неаполь, до востребования. Где буду зиму — не знаю еще. Вероятно, в каком-либо маленьком городке. Сяду и буду работать. Мне пора писать автобиографию и вообще необходимо много писать — между прочим, об Америке. Почему ты хочешь жить в Москве? Полезно ли это тебе и сыну? Я бы, на твоем месте, выехал за границу. Например — в ту же Италию.
Не хочется уезжать из России, интересное время? Оно везде интересно. Начинается,— в этом нет сомнения,— всемирная революция. Для нее нет стран более или менее интересных,— она с одинаковой силой растет всюду. Люди тоже везде одинаковы в общем, и хотя это страшно печально, но — надо воевать всегда, везде, во всем. Хорошо бы кое-чему поучить Максима, чтобы он не жил зря. Каков он? Ты о нем никогда не пишешь, о его характере, привычках. Он не глуп?
Впрочем, я надеюсь увидеть тебя и его в эту зиму.
Пока — больше не пишу. У меня, как всегда, масса дела. И здесь, между прочим, мне приходится принимать участие в выборах секатора от партий в парламент. Сочиняю воззвание и прочее.
Жму руку, всего, всего доброго.

А. П.

Лучше, если ты будешь писать мне по этому адресу: И[ван] П[авлович] всегда знает, где я.

Bhnen- und Buchverlag
russischer Autoren
J. Ladyschnikow
Berlin W. 15, Uhlandstr. 145.

391
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

Не позднее 14 [27] октября 1906, Италия.

Дорогой мой друг!

Сегодня, наконец, получена Ваша телеграмма, очень обрадовавшая, о времени приезда. Приезжайте, здесь удивительно хорошо! В ту пору, когда Вы приедете, я буду уже свободен, кончу повесть, мы с Вами двинем в Помпею, нам покажет ее профессор, заведующий раскопками. Все поездки по стране я отложил до Вашего приезда. Интересного здесь — океан!
Пожалуйста, привезите мне словарь Даля в обработке Бодуэна [де-]Куртенэ, его так ругает ‘Новое время’, что, должно быть, это интересно. Затем VII-й том Ибсена — переписку. Остальные книги пришлет Ив[ан] Пав[лович].
Лагарделя, Кропоткина — ‘По тюрьмам’ — Вы. И сборники. Хорошо? Овидий Назон ‘Наука любить’, изд. Суворина.
А у меня вдруг обнаружились какие-то язвы в кишках и в желудке (язвы?). Несколько дней изнемогал от нестерпимой боли. Был некий профессор из Неаполя, специалист по сим делам, говорят — авторитет, лечит королеву и проч. и т. п. Он и нашел эти язвы. Видимо, они его испугались — лечит королеву, чорт возьми! — боли исчезли, и я уже здоров. Но ем рисовую кашу, дают мало, и вообще — обращение гнусное.
Как Вам нравится ‘Жизнь человека’? Мне — нет, что я и написал Андрееву. А Лазарь — хорошо.
Нас ругают? Ну, что ж? Так ли ругаются во Франции! То ли пишут в Америке! И что еще будут писать о нас!
Пока я жму Вам руку, приедете — крепко обнимемся. Рад буду я видеть Вас, дорогой Кон[стантин] Петр[ович]. До свидания!

А.

Привезите адрес Ек[атерины] Пав[ловны], мне очень нужно. И — если бы Вы привезли папирос! О! Здесь нечего курить, кроме сигар, но от их дыма лошади за версту чихают.
Здесь, на одной из скал, водятся ящерицы, единственные во всем мире. Факт.

А.

М. б., вышли какие-либо особенно интересные книги по естест[венным] наукам — популярные, конечно,— и по истории?
Тащите! Я голоден, и голодаю не только физически.

392
К. П. ПЯТНИЦКОМУ

Не позднее 15 [28] октября 1906, Италия.

Вчера забыл вложить в письмо к Вам просьбу о высылке гонорара за пьесы на Ваше имя. Вот эта просьба. Пожалуйста, выньте из конверта, адресованного на имя Кондратьева, мою расписку в получении денег, а когда деньги Вам пришлют, проставьте в ней цифру и число и пошлите в общество.
Прилагаю письмо Луначарского и мой ответ ему,— хорошо было бы, если б Вы могли не посылать его по почте, а передать хотя бы Л[еониду] Б[орисовичу] для вручения адресату. Письмо Луначарского, пожалуйста, прочитайте. Человек он с талантом и, по-моему, может написать хорошую вещь, однажды.
Вероятно, на столе у меня лежит эта его пьеса и в ней — письмо? Если так, будьте добры, пошлите ему ее с письмом вместе.
А засим — до свидания!

А. П.

Прочитайте письмо Ладыжникова — каково?

393
И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

Середина [конец] ноября 1906, Капри.

Дорогой Иван Павлович —

Айзман написал превосходную пьесу из быта евреев-революционеров. Работа — яркая, движения — сколько угодно, четвертый акт — вооруженное восстание, так что в смысле сценичности — поскольку я понимаю — все в порядке! Характеры — чудесные, вообще это большая вещь, с высоким подъемом.
Я написал ему, чтоб он послал Вам рукопись. Вы убедитесь сами, какая это вещь. Затем посылайте ему форму договора и постарайтесь продать пьесу в Америку, через Хилквита,— она должна иметь везде оглушительный успех как вещь красивая.
Айзман — со склонностью к с.-д. и, кажется, даже убежденный с.-д. — имейте это в виду. Мне кажется, ему можно и следует прямо сказать о целях Вашего дела.
А пьеса эта даст денег, я уверен в этом, как в том, что выздоравливаю. Меня очень поразило, что, несмотря на ряд ужасов в ходе действия и гибель почти всех действующих лиц от пуль и штыков,— конечное впечатление удивительно в смысле бодрости и веры.
Жму руку. Как Ал[ександра] Мих[айловна]?
Книг еще нет, две газеты получаю — спасибо!

А. П.

394
И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

Не ранее 14 [27] ноября 1906, Капри.

Дорогой Иван Павлович!

Сие написано для календаря, который предполагают издать в Петербурге художники и литераторы,— Гржебин, Билибин, Луначарский, Чириков и друг[ие]. Календарь этот они думают выпустить в декабре, а я думаю, что его немедленно арестуют,— в него входят очерки московского восстания, Свеаборга, Кронштадта и т. д.
Вам посылаю эту вещь — написанную слишком торопливо — с предложением таким: попробуйте перевести ее на английский Язык и послать Хилквиту? Мне, говорю, очень хотелось бы, чтобы Вы вошли в сношения с ним.
Сейчас получил три книги — ‘Москву’, ‘Итоги’, ‘Конференцию союзов’ — спасибо! Это пока все, что я получил. Жду папирос, курю что-то итальянское, от чего зудят пятки.
Делич действительно назвал свою книгу ‘Библия и Вавилон’ — очень прошу Вас — выпишите! ‘Германия’ Гейне есть у Каспровича.
Не помните ли Вы — кто писал наиболее подробно об убийстве Павла I-го — в чьих это мемуарах?
Мне очень нужны материалы о Павле,— дело в том, что я хотел бы написать комедию для заграничной публики и взять героем этого человека. Я его хорошо вижу и мог бы, думаю, устроить семейству Романовых крупную неприятность.
Кастелли — положительно идиот!
Прислал письмо, в котором утешает меня по поводу запрещения в Неаполе ‘Детей солнца’: это, говорит, реклама Вам хорошая! Вот скотина!
Затем — зовет в Рим. Уж я, говорит, такую демонстрацию Вам организую — восторг. 50 т[ысяч] социалистов поставлю на улице. Уже начал работать в этом направлении,— ходит и побуждает публику к демонстрации! Каково? Это уж не скотство, а — американство какое-то!
В Неаполе устроили скандал с полицией, о чем прислали мне телеграмму.
Как это хорошо, что Леонид не едет в Москву! И что он так скоро — сюда. Вероятно, это Вы помогли ему решить так — спасибо Вам, Ив. Пав.!
Засим — кланяюсь и жму руку. А как Ек[атерина] Ивановна? М[ария] шлет привет ей, Вам и всему ‘Ферлаг»у.

А. П.

395
Д. Я. АЙЗМАНУ

24 или 25 ноября [7 или 8 декабря] 1905, Капри.

Дорогой товарищ!

Вы сильно тронули мне сердце Вашим посвящением, я глубоко благодарен Вам, но — возражаю.
Каждый человек, сердце которого горит желанием видеть всех людей свободными внешне и внутренно, разумными, красивыми, товарищами, а не врагами друг друга,— каждый такой человек — факел, зажженный в сумраке нашей трагической жизни, все мы созываем к одному — к внутренней цельности, которая и есть — совершенство человека.
Один горит давно, другой — только разгорается, м. б., третий — уже догорел, но еще — чадит — вот драма! — все мы, мне кажется, равноценны по намерениям, по желаниям, если только стремимся к собиранию человека, раздробленного жизнью.
Зачем Вы будете выдвигать меня вперед, и заслужил ли я этот пост? Почему я — факел зажигающий, Вы — нет? Мне неловко говорить на эту тему, но Вы достаточно чуткий человек, Вы поймете мое естественное смущение, поверите ему.
Короче говоря — я прошу Вас: если Вы непременно хотите посвятить мне Вашу работу — посвятите ее товарищу, а не факелу. Вы — социал-демократ, я — тоже, Вы — писатель, я — тоже,— вот уже мы дважды товарищи.
А прежде всего — мы оба честные люди, и вот почему мы товарищи прежде всего. Так?
Если Вам неудобно переписывать пьесу для Ладыжникова и Америки — сообщите об этом мне поскорее: у меня есть печатная машина, и я могу попросить здесь напечатать ее в двух экз. Затруднения в этом нет.
Поклон Вам, супруге, Амфит[еатрову].

Жму руку.
А. Пешков

396
Е. К. МАЛИНОВСКОЙ

Декабрь 1906, Капри.

Дорогая Елена Константиновна!

Посылаю 300 р. и столько же извинений. На земле, вероятно, нет человека более беззаботного по части финансовой, чем я,— это, разумеется, не оправдывает моей халатности, а только объясняет ее.
Спасибо за письмо и те сведения о жизни родины, коя есть в нем,— хотя их мало. Наша родина — хорошая страна, знаете? И теперь она именно играет первую скрипку в мировом концерте, будет играть ее долго и так же — верю! — хорошо, как начала.
Старенькая, поношенная Европа в лице своего ‘культурного класса’ ужасно смешно удивляется, когда говорит о России, и не скрывает своего страха пред ‘анархизмом, который, следует думать, органически присущ славянской расе’.
Америка, страна подростков, тоже сильно заинтересована — т. е. испугана — русской революцией и тоже очень любопытно рассуждает, хочет понять, но — не может.
Я живу в восторге, в страшно повышенном настроении,— каждый день все более убеждает меня в близости революции всемирной.
Здесь, в Италии, удивительно хорошо относятся к русским,— больше всех европейцев интересуются ими, больше всего пишут о них. И — больше всего следят за русскими,— живу в осаде, сыщиков кругом, яко комаров.
Получаю из России смертельные приговоры от каких-то союзов борьбы с революцией и прочих чудацких учреждений. Очень глупо, но — весело.
Много пишу и буду писать еще больше. Занятие — как нельзя более свойственное мне и — полезное.
Жму Вашу руку. Мои поклоны П[авлу] П[етровичу] и всем хорошим знакомым.
Еще раз — всего, всего доброго!

А. Пешков

ПРИМЕЧАНИЯ

В 28—30 томах публикуются письма, телеграммы, надписи M Горького за 1889—1936 годы. Письма М. Горького, включенные в настоящее издание, представляют лишь часть эпистолярного наследия писателя. Многие из них печатались ранее в сборниках, журналах и газетах, некоторые — не полностью, иногда в небольших отрывках. В собрании сочинений они печатаются целиком.
Значительное количество писем публикуется впервые — главным образом по материалам томов ‘Архива А. М. Горького’, подготовленных к печати.
Письма располагаются в хронологическом порядке. Каждому письму предшествует редакторская дата (курсивом) с указанием места написания письма. Авторская дата воспроизводится обычным шрифтом на том месте, где она стоит у М. Горького.
При отсутствии авторской даты в примечаниях дается обоснование редакторской даты.
Большая часть писем, телеграмм, надписей печатается по подлинникам, хранящимся в Архиве А. М. Горького. Некоторые печатаются с незначительным сокращением. Сокращения отмечены многоточием, взятым в прямые скобки.
В примечаниях оговариваются те случаи, когда письма публикуются по черновому автографу, копии или печатному источнику.
Кроме того, в примечаниях дается краткий реально-исторический комментарий.
Сведения об адресате даются в примечании к первому письму, адресованному данному лицу.
Сведения о других лицах, а также книгах и изданиях даются, как правило, при первом упоминании о них в письмах М. Горького.
В конце 30-го тома дан алфавитный указатель имен, встречающихся в статьях и письмах М. Горького.
В 28-й том вошли письма, написанные М. Горьким в 1889—1906 годах.

1

Весной 1889 г. M. Горький, оставив должность весовщика на станции Крутая, Грязе-Царицынской железной дороги (Г.-Ц. ж. д.), отправился в Тулу и Москву. Он безуспешно пытался повидать Л. Н. Толстого в Ясной Поляне и в Москве. О его настроениях и планах того времени см. в очерках-воспоминаниях: ‘H. E. Каронин-Петропавловский’, ‘Время Короленко’, ‘Из прошлого’ (см. также письма NoNo 2 и 11).
…несколько человек, служащих на Г.-Ц. ж. д…. — Имеются в виду телеграфисты Д. Юрин и И. В. Ярославцев и дочь начальника станции Крутая — М. З. Басаргина.
‘Исповедь’, ‘Моя вера’ [‘В чем моя вера?’] — книги религиозно-нравственного содержания, написанные Л. Н. Толстым в 80-х годах.

2

Печатается по тексту журнала ‘Голос минувшего’, 1915, No 7-8, июль — август, стр. 211.
…автора книги… — Речь идет о книге И. Тимощенкова ‘Борьба с земельным хищничеством. Бытовые очерки’ (СПб. 1887), привлекшей к себе широкое внимание благодаря положительному отзыву о ней Г. И. Успенского, опубликованному в журнале ‘Русская мысль’, 1887, No 9, сентябрь.
В книге прославлялся союз культурных людей и опытных земледельцев. Занимаясь сельским хозяйством, они живут ‘трудами рук своих’ и объединенными усилиями будто бы успешно препятствуют проникновению капитализма в земледелие. Об увлечении М. Горького ‘идеей самостоятельного, личного труда и жизнью в деревне’ см. также письма NoNo 1 и 11.
…существуют ли Земля и Брага… — Речь идет о персонажах книги И. Тимощенкова.

3

Датируется по пометке, сделанной в заголовке донесения, составленного в 1892 году, когда это письмо было перехвачено жандармам’.
Письмо Г. А. Плетневу полностью не сохранилось. Выписка из него содержится в делах департамента полиции.
Текст выписки впервые напечатан в сборнике ‘Революционный путь Горького’, Центрархив, М. — Л. 1933, стр. 26—28.
Печатается по тексту указанного сборника.
Плетнев Гурий Александрович — друг М. Горького, студент Казанского университета, был связан с народническими кружками, а также с одним из первых социал-демократических кружков в России, организованным в Казани H. E. Федосеевым, по заданию которого печатал революционные прокламации.
…Служу на железной дороге… — М. Горький жил в Тифлисе с 1 (13) ноября 1891 года по 21 сентября (3 октября) 1892 года. 10 (22) декабря 1891 года он поступил на работу в тифлисские мастерские Закавказской железной дороги.
Богатырович Карл — слесарь тифлисских железнодорожных мастерских.
Метлин В. И. — железнодорожный служащий. М. Горький быт близок с семьей Метлиных в Н.-Новгороде в 1889—1891 годах. В 1891 году Метлины переехали на ст. Люботин (под Харьковом). В том же году М. Горький во время своих странствий побывал у них в Люботине.

4

‘Русское богатство’ — ежемесячный общественно-политический, научный и литературный журнал, издававшийся в Петербурге с 1876 до 1918 года, орган либерального народничества. Одним из редакторов художественного отдела в журнале с 90-х годов был В. Г. Короленко.
…рассказ ‘У моря’. — О нем см. в примечаниях к рассказу ‘Весельчак’ в томе 11 настоящего издания.
В ‘Неделе’ нашли мою рукопись и будто бы станут печатать. — В газете ‘Неделя’ рассказ М. Горького не появился.
‘Неделя’ — петербургская еженедельная газета либерально-народнического направления. Выходила с 1866 по 1901 год.

5

Датируется по письму В. Г. Короленко Н. К. Михайловскому от 13 декабря 1894 года.
Михайловский Николай Константинович (1842—1904) — публицист, социолог и литературный критик, виднейший теоретик русского народничества. В конце 70-х — начале 80-х годов был связан с народовольческими кружками, в дальнейшем перешел на позиции либерального народничества. Не веря в силу массового движения, пропагандировал теорию ‘героев’ и ‘толпы’. Являясь одним из редакторов журнала ‘Русское богатство’, вел на его страницах в 90-х годах ожесточенную борьбу против русских марксистов.
…к моему наброску… — рассказу ‘Челкаш’.

6

Письмо написано на бланке редакции ‘Самарской газеты’.
‘Самарский вестник’ — газета, издававшаяся с 1883 по 1904 год в Самаре (ныне Куйбышев). С осени 1896 года в ней часто печатались статьи марксистов.
В период работы М. Горького в Самаре ‘Самарский вестник’, по словам писателя, вел ожесточенную полемику против ‘Самарской газеты’ — ‘враждебной, кажется, не столь ‘идеологически’, как по силе конкуренции’ (М. Горький, Собр. соч., т. 17, стр. 67).
Ашешов Николай Петрович (1866—1923) — заведующий редакцией ‘Самарской газеты’, писатель, журналист, литературный критик либерального направления.
Костерин С. И. — купец, издатель ‘Самарской газеты’. Но — газета! Я ею доволен… — С февраля 1895 года М. Горький вел в ‘Самарской газете’ отдел ‘Очерки и наброски’, а затем ежедневный фельетон под серийным названием ‘Между прочим’ (см. том 23 настоящего издания).
Поклон Авдотье Семеновне… — Авдотья (Евдокия) Семеновна — жена В. Г. Короленко.

7

Датируется по ответному письму В. Г. Короленко от 22 марта 1895 года.
‘Сын своей матери’ — один из псевдонимов буржуазного фельетониста В. М. Дорошевича.
Анненским — то есть семье Н. Ф. Анненского.
А ‘Ошибка’ моя? — В марте 1895 года М. Горький отправил В. Г. Короленко для редакции ‘Русского богатства’ рассказ ‘Ошибка’.

8

Датируется по пометке: ‘Получ. 15/IV’, сделанной на письме рукою В. Г. Короленко.
Сегодня получил из ‘Русского богатства’ ‘Ошибку’. — См. письмо No 7.

9

Датируется по письму В. Г. Короленко от 15 апреля.
Дробыш-Дробышевский А. А. (1856—1920) — сотрудник провинциальной прессы, либеральный народник.

10

Датируется по содержанию и ответному письму В. Г. Короленко от 7 августа.
…Вашу статью. — Речь идет о статье В. Г. Короленко ‘В Васильском уезде (бытовая картинка с натуры)’, напечатанной в ‘Самарской газете’, 1895, No 162, 30 июля.
Н[иколай] П[етрович] — Ашешов.
Матов А. И. — корреспондент ‘Самарской газеты’.
…аптекарю Тицнеру… — В одной из своих корреспонденции А. И. Матов разоблачал злоупотребления Тицнера.
…Шеррова ‘История всеобщей литературы’… — И. Шерр. ‘Всеобщая история литературы’, изд. 3-е, тт. 1—2, исправл. и дополн. по последнему изданию подлинника, изд. О. И. Бакст, СПб. 1879—1880.
…кроме Боядур-Хана — Абуль-Гази-Бохадур-хан. ‘Родословная тюркского племени’, перевод Г. С. Саблукова, Казань, 1854.

11

Маликов — возможно, речь идет об А. К. Маликове (1839—1904), упоминаемом в третьей книге ‘Истории моего современника’ В. Г. Короленко.
…ищем землю… — См. письма NoNo 1—2 и примечания к ним.
А[лексей) А[лексеевич] — Дробышевский.
Ю[стинья] И[вановна] — жена Дробышевского.
…ребята из ‘Вестника’… — сотрудники газеты ‘Самарский вестник’.
Ромась M. A. (1859—1920) — революционер-народник, неоднократно подвергавшийся репрессиям за свою революционную деятельность (о нем см. в повести М. Горького ‘Мои университеты’).

12

Датируется по содержанию.
Анненский Николай Федорович (1843—1912) — публицист, статистик, общественный деятель, принадлежал к руководящей группе либерального народничества, затем был одним из организаторов мелкобуржуазной партии народных социалистов. Принимал участие в работе комитета Литературного фонда. См. очерк М. Горького ‘Н. Ф. Анненский’ в томе 17 настоящего издания.
…свидетельства доктора Эрн… — К письму приложено свидетельство врача Эрна о том, что А. М. Пешков ‘страдает хроническим суставным ревматизмом при расстройстве всей нервной системы’, выданное 6 декабря 1895 года.
Литературный фонд (‘Общество для пособия нуждающимся литераторам и ученым’) — общественная организация, возникшая в 1859 году, первоначально ставила своей главной задачей ‘вспомоществовать нуждающимся осиротевшим семействам литераторов и ученых и самим литераторам и ученым, которые по преклонности лет или по каким-либо другим обстоятельствам находятся в невозможности содержать себя собственными трудами’ (Устав, 1). Наравне с материальной помощью писателям Литературный фонд занимался организацией медицинского обслуживания писателей и ученых.
Переезжаю в Одессу по приглашению Маракуева. — Это намерение не было осуществлено.
Маракуев В. Н. (ум. 1921) — деятель народного просвещения, издатель, в середине 90-х годов — ответственный сотрудник и одно время фактический редактор газеты ‘Одесские новости’, по его приглашению М. Горький работал в 1896 году специальным корреспондентом ‘Одесских новостей’ на Всероссийской промышленной выставке в Н.-Новгороде.

13

Датируется на основании записи В. Г. Короленко от 12 декабря 1896 года в редакторской книге о получении рукописи рассказа ‘Озорник’.
Если Вы видели Сергея Яковлевича… — Елпатьевского.
…постараюсь кончить один рассказ… — повидимому, речь идет о рассказе ‘Коновалов’.

14

Датируется по содержанию.
Печатается по тексту журнала ‘Звезда’, 1939, No 3, март.
Деньги получил… — В феврале 1897 года Литературный фонд выдал М. Горькому, ввиду его болезни и необходимости ехать для лечения на юг, ссуду в размере 50 рублей.
…продал мне Гиббона… — Э. Гиббон. ‘История упадка и разрушения Римской империи’, части 1—7, изд. К. Т. Солдатенкова, М. 1883—1886.
Кланяюсь Владимиру Галактионовичу… — Короленко.

15

Датируется по почтовому штемпелю.
Пешкова Екатерина Павловна (род. 1878) — урожденная Волжина, с 1896 года жена М. Горького.
Письма М. Горького к Е. П. Пешковой печатаются по оригиналам, любезно предоставленным адресатом. Е. П. Пешкова принимала также большое участие в комментировании этих писем.
Корчагин — московский книготорговец.
‘Роман’ мне пока нравится. — Возможно, речь идет о работе М. Горького над произведением ‘Фома Гордеев’.
…в Каменном тебе нехорошо. — С конца сентября 1897 года до середины января 1898 года Е. П. Пешкова с сыном Максимом гостила у друга М. Горького — Н. З. Васильева в Каменном (Каменка, Новоторжского уезда Тверской губ.).
Зина — Васильева 3. В., жена Н. З. Васильева.
Письмо с просьбой о деньгах пошло в ‘Н[овое] с[лово]…— Речь идет о гонораре за помещенный в этом журнале рассказ М. Горького ‘Бывшие люди’ (1897, книги 1 и 2, октябрь — ноябрь).
Орловская А. А. — помещица. В ее усадьбе в Мануйловке жил М. Горький.
Галещина — село, в котором находилось ближайшее почтовое отделение.

16

Датируется по содержанию.
В Каменном (Каменке) М. Горький жил с ноября 1897 года по 15 (27) января 1898 года, в Н.-Новгород вернулся 22 января (3 февраля) 1898 года.
Миролюбив Виктор Сергеевич (1860—1939) — издатель и редактор ряда демократических журналов и сборников.
…Вашего славного дела. — Имеется в виду издание дешевого ‘Журнала для всех’, рассчитанного на широкого демократического читателя.
От В[ладимира] А[лександровича] — Поссе.
…рассказ ‘Ефимушка’… — Имеется в виду рассказ ‘Товарищи’.

17

Датируется по письму С. П. Дороватовского от 25 февраля 1898 года, в котором сообщалось о составе первых томов рассказов М. Горького и о том, что ‘обложку выбрали цвета морской воды, так как описание моря в книжках великолепно’. В письме от 3 марта Дороватовский пишет: ‘Вас смущает водянистая обложка… Но ведь вода-то морская, с солью!’ (Архив А. М. Горького).
Дороватовский Сергей Павлович (1854—1921) — первый издатель книг М. Горького и пайщик журнала ‘Жизнь’. Осенью 1897 года М. Горький обратился к В. А. Поссе с просьбой устроить в каком-нибудь издательстве выпуск отдельным изданием его рассказов и очерков, опубликованных ранее в журнальной и газетной прессе. После неудачных переговоров с рядом издателей В. А. Поссе договорился с С. П. Дороватовский и А. П. Чарушниковым об издании книг М. Горького. Изданием книг М. Горького было положено начало демократическому издательству С. Дороватовского и А. Чарушникова, просуществовавшему до 1914 года.

18

Датируется по письму С. П. Дороватовского от 14 марта 1898 года.

19

Датируется предположительно: в доме Большакова М. Горький жил с марта до 15 (27) апреля 1898 года.
О ‘Журнале для всех’ см. письмо No 16 и примечание к нему.

20

Датируется по содержанию.
Я потому не убил Уповающего… — Речь идет о персонаже из рассказа ‘Дружки’.
Смирнов А. А. — одновременно с М. Горьким сотрудничал в ‘Самарской газете’. Свои стихи и критические статьи печатал под псевдонимом А. Треплев.
Имею в виду одного мальчика… — Повидимому, речь идет об И. С. Рукавишникове. О встрече с ним М. Горького в 1890-х годах см. в статье ‘Беседы о ремесле’ (том 25 настоящего издания).
…рассказ ‘Бергамот и Гараська’ — напечатан в газете ‘Курьер’, Москва, 1898, No 94, 5 апреля.
С Потапенкой-то скучновато… — В ‘Журнале для всех’ за 1898 год из номера в номер (NoNo 1—8) печаталась повесть либерального писателя И. Н. Потапенко ‘На действительной службе’.

21

Датируется по поздравительному письму С. П. Дороватовского М. Горькому от 5 апреля 1898 года.
Увлеченный устройством детского спектакля… — Речь идет о спектакле для детей нижегородской бедноты, который организовывал М. Горький.
…’Сев[ерный] вест[ник]’ зарезал меня. — С. П. Дороватовский сообщал М. Горькому: ‘Северный вестник’ умирает, и, если у Вас есть с ним счеты, нужно поспешить их окончанием. Хотя вряд ли возможно что-либо получить, так как у них в кассе пусто’ (Архив А. М. Горького).
…писать одну длинную историю. — Речь идет, повидимому, о произведении ‘Фома Гордеев’.
Гуревич Л. Я. — в 90-х годах была редактором-издателем журнала ‘Северный вестник’, в 3—5 номерах которого за 1898 год напечатана ‘Варенька Олесова’.

22

Датируется по пометке о времени получения письма адресатом: ’22 апреля 1898 г.’.
Вещь эта… — ‘Фома Гордеев’.
‘Cosmopolis’ — ежемесячный журнал либерально-буржуазного направления, издавался в Петербурге в 1897—1898 годах на русском, немецком, французском, английском языках. Русский отдел редактировался Ф. Д. Батюшковым.
Сейчас я пишу для этого журнала… — рассказ ‘Читатель’, напечатанный в No И журнала ‘Космополис’ за 1898 год (см. примечания к этому рассказу в томе 2 настоящего издания).
…напишу еще небольшую штучку для ‘М[ира] б[ожьего]’… — Речь идет, повидимому, о рассказе ‘Каин и Артем’, напечатанном в январской книжке журнала ‘Мир божий’ за 1899 год.
‘Мир божий’ — журнал либерального направления, издававшийся в Петербурге с 1892 года. В 90-х годах в нем принимали участие ‘легальные марксисты’, в период революции 1905 года и позднее — меньшевики. С 1906 по 1918 год выходил под названием ‘Современный мир’.
Юркино — имение графа Шереметьева, у которого С. П. Дороватовский работал одно время агрономом.

23

Датируется по содержанию и почтовому штемпелю: ’16 мая’. Перед отправкой на почту письмо просматривалось прокурором.
Письмо написано в Метехском тюремном замке (Тифлис). 6 мая М. Горький был арестован в Н.-Новгороде и на следующий день под конвоем отправлен в Тифлис, куда и был доставлен 12 мая. Он привлекался по делу Ф. Е. Афанасьева и других членов тифлисского революционного кружка, с членами которого был связан в 1891— 1892 годах, когда жил в Тифлисе.
Ланин Александр Иванович (1845—1907) — присяжный поверенный в Н,-Новгороде. М. Горький работал у него письмоводителем с конца 1889 до весны 1891 года и с октября 1892 по 1893 год.
Мария Сергеевна — Позерн (ум. 1906), общественная деятельница Самары, знакомая М. Горького.
…ввиду постигших его несчастий… — у Лапина умер сын.
Максим — сын М. Горького.

24

Датируется по содержанию.
Во втором абзаце письма, после слов: ‘неизмеримо худших’ и после слов: ‘наверное, выпустят’, не разобрано десять строк, зачеркнутых цензурой.
Очень жалею, что не взял с собой Плутарха… — Плутарх. ‘Сравнительные жизнеописания’, тт. 1—9, СПб. [1890—1894].
…заметку ‘Курьера’ о книжках… — Имеется в виду заметка о выходе в свет ‘Очерков и рассказов’ М. Горького (‘Курьер’, 1898, No 124, 7 мая).
‘Листок’ — ‘Нижегородский листок’, прогрессивная газета, в которой сотрудничал М. Горький.
…получить деньги с ‘Сев[ерного] вест[ника]’ — то есть авторский гонорар за рассказ ‘Варенька Олесова’.
Требуй деньги с ‘Жизни’, с ‘Журнала’… — ‘Жизнь’ и ‘Журнал для всех’ — петербургские журналы демократического направления, в которых печатался М. Горький.

25

Датируется по пометке о времени получения письма адресатом: ’14 августа 1898 года’.
Я уже в Нижнем. — М. Горький после освобождения 31 мая (12 июня) 1898 года ‘за недостаточностью улик’ из Метехского замка переехал в Самару, откуда вернулся в Н.-Новгород 31 июля (12 августа) 1898 года, где и проживал ‘под надзором полиции’.
‘Варенька’ — ‘Варенька Олесова’.

26

Датируется по почтовому штемпелю.
Батюшков Федор Дмитриевич (1857—1920) — литературовед и критик либерально-буржуазного направления, в 1897—1898 годах — редактор русского отдела журнала ‘Космополис’.
…я предложу Вам рассказ в 1 1/2—2 листа — рассказ ‘Читатель’.
В[ладимир] А[лександрович] — Поссе.
…принужден работать в одной из местных газет… — Имеется в виду ‘Нижегородский листок’.

27

Датируется по письму С. П. Дороватовского от 27 августа (8 сентября) 1898 года.

28

Датируется по почтовому штемпелю.
‘Воздаяние’ — первоначальное название рассказа ‘Читатель’.

29

Датируется по содержанию.
…два первые тома Всеобщей истории литературы… — Речь идет о книге ‘Всеобщая история литературы’, т. 1 под ред. В. Ф. Корша, тт. 2—4 под ред. А. Кирпичникова, изд. К. Риккера, СПб. 1880—1892.
…книга Буассье… — Г. Буассье. ‘Падение язычества’, перевод с французского, изд. К. Т. Солдатенкова, М. 1892.

30

Датируется по почтовому штемпелю.
…моя ‘фантазия’… — то есть рассказ ‘Читатель’.

31

Датируется по письму С. П. Дороватовского от 8 (20) октября 1898 года.
Гвоздем в книжке будет рассказ… — ‘Читатель’. …рассказ из ‘М[ира] б[ожьего]’… — ‘Каин и Артем’.

32

Датируется по содержанию.
А в Ялту я не поеду… дело мое еще не кончено… — М. Горький в то время находился под надзором полиции в связи с привлечением его по делу тифлисского революционного кружка (см. примечание к письму No 23).
Я написал некую штуку… — рассказ ‘Читатель’.

33

Датируется по содержанию.
…с нами живет мой приятель… — Н. З. Васильев.
…Чехов дал три рассказа… — В No 11 ‘Журнала для всех’ за 1898 год помещен рассказ А. П. Чехова ‘Жилец’, в No 12 — рассказы ‘Необыкновенный’ и ‘Муж’.
Если Вы почитаете Штрюмпеля… — А. Штрюмпель. ‘Учебник частной патологии и терапии внутренних болезней’, тт. 1—2, перевод с немецкого, изд. 3-е, СПб. 1897, т. 3, 1898.
…Бенеке… — Ф. В. Бенеке. ‘Основы патологии обмена веществ’, перевод с немецкого, М. 1876.
…Габриловича… — И. Габрилович. ‘Чахотка и основы ее лечения’, изд. К. Л. Риккера, СПб. 1896.
…Штангеева… — Ф. Т. Штангеев. ‘Лечение легочной чахотки в Ялте’, СПб. 1886, ‘О лечении и режиме при чахотке’, Ялта, 1898. М. Горький лечился у Ф. Т. Штангеева в Крыму в 1897—1898 годах.

34

Датируется по письму С. Я. Елпатьевского от 13 (25) октября 1898 года.
Елпатьевский Сергей Яковлевич (1854—1933) — писатель, либеральный народник, врач по образованию.
…начал я писать одну штуку… — Имеется в виду произведение ‘Фома Гордеев’.
…о выезде отсюда надо хлопотать у начальства… — См. примечания к письмам NoNo 23 и 32.
‘Листок’ — ‘Нижегородский листок’.
…рассказ о чорте… — напечатан в журнале ‘Жизнь’, 1899, январь.
Розанов П. П. — ялтинский врач, у которого лечился М. Горький.

35

Датируется по почтовому штемпелю.
Ваш славный очерк… — Имеется в виду статья Ф. Д. Батюшкова ‘В мире босяков’ — о I и II томах ‘Очерков и рассказов’ М. Горького, напечатанная в ноябрьском номере журнала ‘Космополис’.
А мою фантазию… — рассказ ‘Читатель’.

35

Датируется по содержанию и сопоставлению с письмом М. Горького Ф. Д. Батюшкову от 30 октября (11 ноября) 1898 года.
Возвращаю корректуру… — рассказа ‘Читатель’.
…у Цинзерлинга объявлено… — Имеется в- виду петербургский книжный магазин А. Ф. Цинзерлинга.
…о продаже книги К. Дюпреля — К. Дюпрель. ‘Загадочность человеческого существа. Введение в изучение оккультических наук’, М. 1898.

37

Датируется по пометке о времени получения письма адресатом: ’30 октября 98 г.’.
Волькенштейн М. Ф. — присяжный поверенный, принимавший участие в издательской работе в Петербурге.
В. А. — Поссе.
…что он думает делать с моим портом? — Речь идет о рассказе ‘О чорте’.

38

Датируется по письмам А. П. Чехова В. А. Гольцеву от 24 октября и М. Горькому от 16 ноября 1898 года.
Посылаю их… — М. Горький послал А. П. Чехову ‘Очерки и рассказы’, тт. 1—2, изд. С. Дороватовского и А. Чарушникова, СПб. 1898. В Таганрогском музее А. П. Чехова хранится первый том с надписью: ‘Антону Павловичу Чехову от автора. А. Пешков’.

39

Датируется по письму А. П. Чехова от 16 (28) ноября 1898 года.

40

Датируется по сопоставлению с предыдущим письмом М. Горького В. С. Миролюбову.
…Петербург возвратит Вам Ваш, голос… — В. С. Миролюбов до того, как заняться издательской деятельностью, был артистом Большого театра в Москве.

41

Датируется по письму С. П. Дороватовского от 31 октября (12 ноября) 1898 года.
…сотрудничать в ‘Ж[изни]’… — В конце октября 1898 года редакция журнала ‘Жизнь’ предложила М. Горькому печатать все его новые произведения только в этом журнале.
‘Жизнь’ — литературный, научный и политический журнал демократического направления, выходивший в Петербурге в 1897—1901 годах, с 1899 года — орган ‘легальных марксистов’. Фактическим редактором журнала был В. А. Поссе. М. Горький принимал большое участие в организации беллетристического отдела журнала.
B. И. Ленин, опубликовавший в журнале две статьи, 27 апреля 1899 года писал А. Н. Потресову: ‘…недурной журнал! Беллетристика прямо хороша и даже лучше всех!’ (В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 34, стр. 15).
О ‘Жур[нале] для в[сех]’ сожалею… — В письме М. Горькому С. П. Дороватовский сообщил, что ряд журналов прекращает свое существование, но он упоминал в их числе не ‘Журнал для всех’, а ‘Журнал журналов’.
‘Чорта’ Вы хотите взять себе? — то есть рассказ М. Горького ‘О чорте’.
…по поводу статей Михайловского… — Имеются в виду статьи Н. К. Михайловского: ‘О г. Максиме Горьком и его героях’ — ‘Русское богатство’, 1898, No 9, сентябрь, ‘Еще о г. Максиме Горьком и его героях’ — ‘Русское богатство’, 1898, No 10, октябрь.

42

Датируется по сопоставлению с письмом No 41.

43

Датируется по письмам А. П. Чехова от 16 (28) ноября и 3 (15) декабря 1898 года.
…спасибо за отклик на мое письмо… — А. П. Чехов на первое письмо М. Горького ответил 16 (28) ноября 1898 года.
…Ваше мнение о моих рассказах. — В ответном письме М. Горькому 3 (15) декабря 1898 года А. П. Чехов дал общую оценку таланта М. Горького, а также стиля и языка горьковских рассказов (см. ‘Полное собрание сочинений и писем А. П. Чехова’, т. XVII, Гослитиздат, М. 1949, стр. 375—376).
На-днях смотрел ‘Дядю Ваню’… — в Нижегородском городском театре.

44

Датируется по пометке: ‘отв. 4 дек. 98 из Москвы’, сделанной па письме рукою В. Г. Короленко.
Вчера послал Вам мои книжки… — М. Горький. ‘Очерки и рассказы’, тт. 1—2, изд. С. Дороватовского и А. Чарушникова, СПб. 1898.
Н[иколай] К[онстантинович] — Михайловский.
Николай Федорович — Анненский.

45

Датируется по содержанию.
Поссе понравился мне… — В. А. Поссе приезжал к М. Горькому в Н.-Новгород в конце ноября 1898 года.

46

Датируется по пометке о времени получения письма адресатом: ’14/XII—98′.
Что с Чеховым? Пойдет он к Вам? — Речь идет о привлечении А. П. Чехова в число сотрудников журнала ‘Жизнь’.

47

Датируется по содержанию.

48

Датируется по содержанию.
Извиняюсь… за неудачный рассказ… — О каком рассказе идет речь — не установлено.

49

Датируется по письму А. П. Чехова от 3 (15) декабря 1898 года.
Короленко я знаю, остальные, право, не интересны. — М. Горький отвечает на совет А. П. Чехова ‘покинуть Нижний и года два-три пожить, так сказать, потереться около литературы и литературных людей’ (‘Полное собрание сочинений и писем А. П. Чехова’, Гослитиздат, М. 1949, т. XVII, стр. 376).

50

Датируется по содержанию.
Вы получите от меня рассказ… — ‘Финоген Ильич’.
…скоро, кажется, меня освободят из-под надзора… — См. примечания к письмам NoNo 23 и 32.

51

Датируется по содержанию.
Ну, Вы, конечно, знаете о триумфе ‘Чайки’. — Имеется в виду постановка пьесы А. П. Чехова в Московском Художественном театре, где она шла в первый раз 17 (29) декабря 1898 года.

52

Датируется по содержанию.
Витте С. Ю. — в 1892—1903 гг. министр финансов.
Горемыкин — министр внутренних дел.
‘Каин’ — ‘Каин и Артем’.
…повесть для ‘Жизни’… — Речь идет о ‘Фоме Гордееве’.
…нельзя ли в февральской дать побольше Вересаева? — Имеется в виду повесть В. В. Вересаева ‘Конец Андрея Ивановича’, печатавшаяся в журнале ‘Жизнь’ с января по март 1899 года.
В[ладимир] А[лександрович] — Поссе.
У меня уже есть недурной чорт. — Речь идет о рассказе ‘Еще о чорте’.

53

Датируется по письмам А. П. Чехова от 3 (15) и 18 (30) января 1898 года.
В славном Вашем письме… — В письме от 3 (15) января 1899 года А. П. Чехов дает характеристику особенностей таланта и стиля М. Горького (см. ‘Полное собрание сочинений и писем А. П. Чехова’, М. 1949, т. XVIII, стр. 11—12).
…после его ‘Без дороги’… — Повесть В. В. Вересаева ‘Без дороги’ была напечатана в журнале ‘Русское богатство’, 1895, No 7-8, июль — август. ‘
…’Жизнь’ имеет тенденцию… — К слиянию народничества с марксизмом стремился В. А. Поссе. ‘Журнал будет стремиться не разъединять, а по возможности соединять врагов русского бюрократизма…’ — писал он А. П. Чехову.
Теперь марксисты… — Речь идет о так называемых ‘легальных марксистах’.
‘Начало’ — орган ‘легальных марксистов’, выходил под редакцией П. Струве и М. Туган-Барановского в Петербурге с января по май 1899 года. После выхода пятого номера был закрыт царским правительством.
…думаю, что все эти их партии… — Речь идет о народниках, ‘легальных марксистах’ и других буржуазных и мелкобуржуазных течениях 90-х годов.

54

Датируется по карандашной пометке на письме: ’99, II’, сделанной рукой А. П. Чехова, и по письму А. П. Чехова от 18 (30) января 1899 года.
Было некогда брошено в публику… слово… — М. Горький имеет в виду статью Н. К. Михайловского о сборнике рассказов А. П. Чехова ‘Хмурые люди’, напечатанную в газете ‘Русские ведомости’ (1890, No 104, 18 апреля). В ней, между прочим, говорилось: ‘Чехов с холодной кровью пописывает, а читатель с холодной кровью почитывает’.
Леметр Жюль (1853—1914) — французский буржуазный писатель и критик, утверждавший, что лучшая критика заключается в изложении субъективных впечатлений, вызванных чтением книги.

55

Датируется по содержанию.
Щербакову сообщил письмо… — Речь идет о предложении В. С. Миролюбова С. В. Щербакову написать серию популярных статей по астрономии. ‘Астрономические очерки’ С. В. Щербакова печатались в NoNo 2—5 ‘Журнала для всех’ за 1899 год.
Финоген — персонаж рассказа М. Горького ‘Финоген Ильич’.
Первая книжка… — ‘Журнала для всех’ за 1899 год.
…Стан[юкович] с Баран[цевичем] могли бы и лучше написать…— В январской книжке ‘Журнала для всех’ за 1899 год напечатан рассказ К. Баранцевича ‘Чего не сказал Макар Иваныч’ и очерк К. Станюковича ‘Первогодок (Очерк из былой морской жизни)’.
Смотрите ‘Вятскую газету’, No 3-й? — Имеется в виду отзыв о ‘Журнале для всех’ крестьянина А. Комаровских — ‘Полезный журнал’.

56

Датируется по ответному письму С. П. Дороватовского от 10 февраля 1899 года.
Какая-то фигура испрашивает разрешения… — Речь идет о Л. Дилл — первой переводчице произведений М. Горького на немецкий язык.
Вл[адимира] — В. А. Поссе.

57

Датируется по содержанию.
Калмыкова А. М. (1849—1926) — издательница научно-популярных и первых марксистских книг в России, принимала участие в работе журнала ‘Начало’.
Владимир — В. А. Поссе.
Книжки нуждаются в очень тщательном просмотре… — Речь идет о повторном издании первых двух томов ‘Очерков и рассказов’ М. Горького.
‘Карьера Мишки Вягина’ — неосуществленный замысел М. Горького.
…войдет ‘Варенька’, ‘Читатель’, ‘Каин’ — то есть рассказы ‘Варенька Олесова’, ‘Читатель’, ‘Каин и Артем’.
…немке ответили Вы? — См. письмо No 56.
Слово-Глаголь — псевдоним журналиста С. С. Гусева.

463

…пришлю статью некоего Скворцова… — Н. А. Скворцов. ‘Из жизни фабрично-заводских учеников’ (журнал ‘Образование’, 1899, No 2, февраль).

58

Датируется по указанию М. Горького, содержащемуся в его письме к С. П. Дороватовскому от 22 или 23 апреля (4 или 5 мая) 1899 года.
Печатается по тексту журнала ‘Жизнь’, 1899, т. III, март.
Суворин А. С. (1834—1912) — журналист, издатель реакционной газеты ‘Новое время’ (с 1876 по 1912 год). ‘Бедняк, либерал и даже демократ в начале своего жизненного пути,— миллионер, самодовольный и бесстыдный хвалитель буржуазии, пресмыкающийся перед всяким поворотом политики власть имущих в конце этого пути’ (В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 18, стр. 250).
В письме М. Горького речь идет о статьях А. С. Суворина, в которых он осуждал студентов за забастовки, происшедшие 8 февраля 1899 года, и оправдывал драконовские распоряжения царского правительства по поводу этих ‘беспорядков’. Имеется в виду также гнусное отношение ‘Нового времени’ к ‘делу Дрейфуса’.
Катков М. Н. (1818—1887) — реакционный публицист. В. И. Ленин писал о нем: ‘Либеральный, сочувствующий английской буржуазии и английской конституции, помещик Катков во время первого демократического подъема в России (начало 60-х годов XIX века) повернул к национализму, шовинизму и бешеному черносотенству’ (В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 18, стр. 250).
…как будто Вы провидели, что Ваша газета затравит Надсона… — Поэт С. Я. Надсон был болен туберкулезом легких. С ноября 1886 года нововременец В. Буренин начал травлю Надсона, глумясь над ним, обвиняя его в симуляции, гнусно задевая близких поэту лиц. Связанные с этим волнения, по мнению лечившего Надсона врача, вызвали резкое обострение болезни и ускорили смерть поэта.
Мещерский В. П. (1839—1914) — реакционный беллетрист и публицист, редактор-издатель черносотенной газеты ‘Гражданин’.
…письмо к другому князю, Трубецкому… — В открытом письме от 22 декабря 1868 года А. Суворин резко высмеял князя П.Н.Трубецкого — представителя крепостнической реакции, мракобеса, выступившего против распространения грамотности в народе.
Ашкинази М. О. (псевдоним — Делин) — писатель и переводчик русских авторов на французский язык.
‘…на стороне несчастных армян, а не их зверских истребителей’.— Правительство турецкого султана проводило в 1894—1895 годах систематическое массовое истребление армян силами турецкой армии и полиции. Кровавая расправа вызвала негодование и протест прогрессивных кругов России и всего мира.
‘Temps’ (‘Тан’) — французская буржуазная газета, выходила в Париже с 1861 по 1939 год.
…’дело Дрейфуса’ — см. примечание на стр. 423—424 в томе 23 настоящего издания.

59

Датируется по пометке адресата: ‘февр. 99’.

60

Датируется по содержанию.
Бунин Иван Алексеевич (1870—1953) — писатель-реалист, позднее привлеченный М. Горьким к участию в книгоиздательской работе товарищества ‘Знание’. После Октябрьской революции — белоэмигрант.
В публикуемом письме речь идет о сборнике стихотворений И. Бунина ‘Под открытым небом’, М. 1898. М. Горький цитирует стихотворения ‘На проселке’, ‘В поезде’ и ‘После дождя’.

61

Датируется по пометке адресата: ‘февр. 99’.
Пускайте ‘Чорта’… — то есть рассказ ‘Еще о чорте’, сильно изуродованный царской цензурой.

62

Датируется по почтовому штемпелю.
Максимка — сын М. Горького.
Зина — Васильева З. В.
Катерина Весовщикова — двоюродная сестра М. Горького.
Васильева О. Р. — переводчица рассказов А. П. Чехова на английский язык, просила М. Горького разрешить ей перевести его рассказы.
Ашешов — см. примечание к письму No 6. Ашешов сотрудничал в это время в московской газете либерально-буржуазного направления ‘Курьер’.
…я ничего не имею против помещения в сборнике рассказа. — Речь идет о включении рассказа М. Горького ‘Голодные (С натуры)’ в сборник ‘Помощь пострадавшим от неурожая’, изд. газеты ‘Курьер’, 1899.
‘Моя жизнь’ — повесть А. П. Чехова.

63

Датируется по содержанию.
Алексин Александр Николаевич (1863—1923) — врач, лечивший М. Горького в Крыму в 1897 году от туберкулеза легких. См. о нем очерк М. Горького в томе 14 настоящего издания.
‘Фому’ моего… — то есть произведение ‘Фома Гордеев’.
Рихтер — знакомый М. Горького, лечившийся в Крыму.
Надежда Николаевна — жена Щербакова (см. о нем в письме No 45).
Макс — сын М. Горького Максим.
Тимковский Николай Иванович (1863—1922) — либеральный писатель и драматург.
Володька — Весовщиков, муж Е. М. Весовщиковой.
Катерина — Е, М. Весовщикова.
…в книге Павлова… — Проф. А. П. Павлов. Морское дно, СПб. 1898.

64

Датируется по пометке о времени получения: ’25 апреля 99′, сделанной на письме рукою адресата.
Владимир Александров — Поссе.
‘Самоубийство’ — речь идет о рассказе М. Горького, впервые напечатанном под названием ‘Столкновение’ в ‘Нижегородском листке’, 1895, No 1, 1 января, No 2, 3 января, No 4, 5 января.
Поместите чертей… — то есть рассказы ‘О чорте’ и ‘Еще о чорте’.
‘Варенька’ — ‘Варенька Олесова’.

65

Датируется по содержанию и пометке: ’99, IV’, сделанной на письме рукою А. П. Чехова.
…после некоторой возни с начальством… — Состоя под полицейским надзором, М. Горький получил разрешение от министра внутренних дел на поездку на два месяца в Ялту для лечения. В Ялте писатель пробыл с середины марта до середины апреля 1899 года. 17 (29) апреля он приехал в Москву, а 18 (30) выехал в Н.-Новгород.
…встретил Кории. — дочь Ф. А. Корша, владельца театра комедии и драмы в Москве.
Жуковский Д. Е. — журналист, один из пайщиков журнала ‘Жизнь’.
Кстати — о драме, о другой. — Речь идет о драме Н. И. Тимковского ‘Сильные и слабые’.
Читали Вы статью Соловьева о Вас? — Речь идет о первых двух главах статьи Е. А. Соловьева (псевдоним — Андреевич) ‘Антон Павлович Чехов’, напечатанных в журнале ‘Жизнь’, 1899, апрель.

66

Датируется по содержанию и пометке: ’99, IV’, сделанной на письме рукою А. П. Чехова.
…вот уж не думал я, что Лев Николаевич так отнесется ко мне! — В письме М. Горькому от 25 апреля (7 мая) 1899 года А. П. Чехов сообщал: ‘Третьего дня я был у Л. Н. Толстого, он очень хвалил Вас, сказал, что Вы ‘замечательный писатель’. Ему нравятся Ваша ‘Ярмарка’ и ‘В степи’ и не нравится ‘Мальва’ (‘Полное собрание сочинений и писем А. П. Чехова’, Гослитиздат, М. 1949, т. XVIII, стр. 138).
…статью Волынского о Вас. — Речь идет о статье А. Л. Волынского ‘Антон Чехов’, напечатанной в журнале ‘Северный вестник’, 1898, NoNo 10—12, октябрь — декабрь.
…дело, к которому я привлечен, скоро кончится. — См. примечание к письмам NoNo 23 и 25.
И привезите мне часы… — А. П. Чехов обещал подарить М. Горькому часы.

67

Датируется по письму А. П. Чехова от 25 апреля (7 мая) 1899 года, на которое отвечает М. Горький.
…я понимаю то, что Вы переживаете, читая письма из Петербурга. — Речь идет о письмах А. С. Суворина, пытавшегося оправдать перед А. П. Чеховым свою предательскую позицию по отношению к студенческим волнениям (см. письмо No 58 и примечания к нему).

68

Датируется по письмам А. П. Чехова М. Горькому от 9 (21) мая и Шавровой от 15 (27) мая 1899 года.
Драму прочитал и отправил se Юст. — А. П. Чехов прислал M. Горькому пьесу А. Стриндберга ‘Графиня Юлия’ в переводе Е. М. Юст (урожденная Шаврова).
Рагнар Кожаные Штаны — Рагнар Лодброг, предводитель норманских корсаров, нападавших в IX веке на Англию.
…отзыв ‘Кавказа’. — Отзыв о постановке пьесы А. П. Чехова ‘Дядя Ваня’ в тифлисском театре 30 апреля (12 мая) 1899 года помещен в газете ‘Кавказ’, 1899, No 114, 2 мая, за подписью H. M.
Прочитайте Гедберга в ‘Начале’. — В журнале ‘Начало’, 1899, No 3, март, напечатана поэма ‘Гергард Грим’ шведского писателя Т. Гедберга (1862—1931).
Скажу попу… — В письме от 5 (17) мая 1899 года М. Горький просил А. П. Чехова разрешить Г. С. Петрову (см. примечание к письму No 174) посетить его в Ялте.
Жан — лакей, персонаж пьесы А. Стриндберга ‘Графиня Юлия’.

69

Датируется по письму С. П. Дороватовского от 7 (19) мая 1899 года.
На предложенные условия… — Речь идет о втором издании первых двух томов ‘Очерков и рассказов’ М. Горького.
Я бракую — ‘Финогена’ — то есть рассказ ‘Финоген Ильич’.
…можно водворить ‘Ваську’ — то есть рассказ ‘Васька Красный’.
Владимир — В. А. Поссе.
Как же быть с Варварой-то?.. — Имеется в виду рассказ ‘Варенька Олесова’.
…прошу восстановить начало у второго чорта… — то есть первую главу в рассказе ‘Еще о чорте’, изъятую царской цензурой при его публикации в журнале ‘Жизнь’.

70

Датируется по пометке: ‘Май 99’, сделанной на письме рукой адресата.
…крайне огорчен, что не был с Вами. — В письме от 28 мая (9 июня) 1899 года С. П. Дороватовский сообщал М. Горькому о пушкинском вечере, организованном редакцией журнала ‘Жизнь’ с участием сотрудников ‘Начала’, ‘Русского богатства’ и других органов, ‘не пожелавших присоединиться к официальным торжествам’ по случаю столетия со дня рождения поэта.
…’Вареньку’ — рассказ ‘Варенька Олесова’.
…послать ‘Фому’ к июню… — В июньском номере журнала ‘Жизнь’ за 1899 год напечатана VI глава ‘Фомы Гордеева’.
‘Спутник’ — рассказ ‘Мой спутник’.
‘Человек с дудочкой’ — Рассказ М. Горького под таким названием не найден.
‘Артем’ — рассказ ‘Каин и Артем’.
…’Черти’, 2 рядом… — рассказы ‘О чорте’ и ‘Еще о чорте’.
…’Красота’ или ‘На пароходе’? — Речь идет о рассказе ‘Красавица’, напечатанном в ‘Самарской газете’, 1895, No44, 26 февраля,

71

Датируется по почтовому штемпелю.
Басаргина Мария Захаровна — дочь начальника железнодорожной станции Крутая, где в 1889 году М. Горький служил весовщиком.

72

Датируется по содержанию и пометке: ’99. VI’, сделанной на письме рукою А. П. Чехова.
Спасибо, доктор Чехов! — А. П. Чехов прислал М. Горькому фотографию с надписью: ‘М. Горькому. Д-р Чехов. 1 июнь 99’.
‘Фома’ мой… — ‘Фома Гордеев’.

73

Датируется по сопоставлению с письмом No 74.
Петров С. Г. (1868—1941) — поэт и прозаик, известный под псевдонимом Скиталец, примыкал к писателям, группировавшимся с начала XX века вокруг демократического книгоиздательского товарищества ‘Знание’.

74

Датируется по содержанию. Заявление о разрешении выехать в Васильсурск М. Горький подал 10 (22) июня, положительный ответ получил 24 июня (6 июля) 1899 года.

75

Датируется по сопоставлению с письмами А. П. Чехова М. Горькому от 22 и 27 июня (4 и 9 июля) 1899 года.
…попова книжка… — Речь идет о книге священника Г. С. Петрова ‘Евангелие как основа жизни’ (1898).
Водовозова Мария Ивановна — заведующая беллетристическим отделом журнала ‘легальных марксистов’ ‘Начало’, издательница книг по рабочему вопросу. В ее пансионе в Ялте М. Горький жил в 1897 году.
Альтшуллер И. Н. — ялтинский врач, лечивший А. П. Чехова и Л. Н. Толстого.
Рассказы Ваши еще не прочитал. — Речь идет о первом томе сочинений А. П. Чехова в издании А. Ф. Маркса, корректурные листы которого А. П. Чехов посылал М. Горькому.

76

Датируется по содержанию.
…я выступил с первым рассказом в 95 году… — Первый рассказ М. Горького ‘Макар Чудра’ был напечатан в тифлисской газете ‘Кавказ’, 1892, No 242, 12 (24) сентября.
…Зах[ару] Ефим[овичу] — Басаргину.
…когда-то заставил его пережить неприятные минуты. — См. об этом в рассказе М. Горького ‘Из прошлого’ в томе 17 настоящего издания.

77

Датируется по пометке: ‘июнь 1899’, сделанной на письме рукою адресата.
…исправление своих грехов! — Речь идет о редактировании М. Горьким своих произведений, вошедших в первый и второй томы ‘Очерков и рассказов’, для повторного издания.
…выбросьте ‘Чижа’… — то есть рассказ ‘О чиже, который лгал, и о дятле — любителе истины’.
…малюсенький рассказик… — ‘Болесь’.
…выслать Мутера… — Р. Мутер. ‘История живописи в XIX веке’, выпуски 1 и 2, изд. товарищества ‘Знание’, СПб. 1899.
А с ‘Фомой’… — то есть с произведением ‘Фома Гордеев’.

78

Датируется по содержанию и пометке: ‘июнь 99’, сделанной на письме рукою адресата.
…замените ‘Васькой’ — то есть рассказом ‘Васька Красный’.
‘Семага’ — рассказ ‘О том, как поймали Семагу’.
‘Фома’? — ‘Фома Гордеев’.
‘Дачники’ — рассказ этот не был написан.
Как встречен пушкинский No? — Речь идет о майской книге журнала ‘Жизнь’ за 1899 год, посвященной столетию со дня рождения А. С. Пушкина.

79

Датируется по пометке: ’99. VII’, сделанной на письме рукою А. П. Чехова, а также по письму А. П. Чехова от 27 июня (9 июля) 1899 года.
Кучук — деревня на южном берегу Крыма, в которой у А. П. Чехова был домик.
…если осенью кончится надзор… — Полицейский надзор за М. Горьким был прекращен 18 (30) июля 1899 года.
…некую Клавдию Грос… — См. письмо No 94 в настоящем томе.

80

Датируется по почтовому штемпелю.
Средин Л. В. (1860—1909) — врач, живший из-за болезни в Ялте, близкий знакомый М. Горького и А. П. Чехова, семья Срединых находилась в дружеских отношениях с семьей M. H. Ермоловой.
Ник[олай] Иван[ович] — Тимковский.
Грузинский А. Е. (1858—1930) — либеральный литературовед, этнограф и педагог, в 1905—1922 годах — председатель Общества любителей российской словесности.
Василь — г. Васильсурск, где жил в 1899 году на даче М. Горький.
…на Зевеке… — то есть на пароходе. Зевеке — волжский пароходовладелец.
Маня — дочь художника Г. Ф. Ярцева.
Софья Петровна — жена Л. В. Средина.

81

Датируется по почтовому штемпелю (письмо было послано в одном конверте с письмом No 80).
Ярцев Григорий Федорович (1858—1918) — художник, близкий знакомый AL Горького, живший в Ялте.

82

Датируется по ответному письму С. П. Дороватовского от 18 (30) августа 1899 года.
‘Посредник’ — московское книгоиздательство, основанное в 1885 году толстовцами, выпускало дешевые брошюры для народа.

83

Датируется по письму С. П. Дороватовского от 18 (30) августа 1899 года.
…рассказ появится и тут и там. — Речь идет о рассказе ‘Дружки’.
Прочитал я на-днях статью Протопопова… — Речь идет о статье М. Протопопова ‘Пропадающие силы’, напечатанной в журнале ‘Русская мысль’, 1899, No 5, май, No 6, июнь.
Если Вы поедете в Нижний… — С. П. Дороватовский приезжал в Н.-Новгород 7 (19) сентября 1899 года. М. Горький приехал в Петербург 29 сентября (11 октября) того же года.

84

Датируется по пометке: ’99. VIII’, сделанной на письме рукою А. П. Чехова, и по ответному письму А. П. Чехова из Москвы от 24 августа (5 сентября) 1899 года.
Переехал я из Василя… — то есть из Васильсурска.
Гиляровский В. А. (1855—1935) — поэт и журналист.

85

Датируется по пометке: ’99. VIII’, сделанной на письме рукою А. П. Чехова, а также по письму А. П. Чехова от 24 августа (о сентября) 1899 года.
…прочитал в ‘Жизни’ статью Соловьева о Вас. — Речь идет о III—IX главах статьи Е. А. Соловьева (псевдоним — Андреевич) ‘Антон Павлович Чехов’, напечатанных в журнале ‘Жизнь’, 1899, г. VIII, август.
Разрешите мне посвятить Вам ‘Фому’… — Отдельное издание ‘Фомы Гордеева’ (‘Библиотека ‘Жизни’, No 3, СПб. 1900) вышло с посвящением, напечатанным на отдельном листе после титула: ‘Антону Павловичу Чехову. М. Горький’.
Штиглиц — частная рисовальная школа в Петербурге.

86

Датируется по содержанию.
Баронессу… — Речь идет о баронессе В. И. Икскуль, которая была в те годы связана с прогрессивными литературными кругами.
…стихи Петрова — пойдут? — В 9 и 10 номерах ‘Журнала для всех’ за 1899 год напечатаны стихотворения Скитальца ‘Вы сказались, бессонные ночи…’ и ‘Мне снилось поле…’
При сем прилагаю 5 стихов Аргунина. — В 12 номере ‘Журнала для всех’ за 1899 год напечатано стихотворение Аргунина (псевдоним А. А. Смирнова) ‘Хочется нежно любить’.
Еду с Беляевым… — Речь идет о первой поездке М. Горького в Петербург, куда он приехал 29 сентября (11 октября).
Беляев — нижегородский знакомый М. Горького.

87

Датируется по содержанию и по письму А. П. Чехова от 3 (15) сентября 1899 года.
Спасибо, Антон Павлович, за советы! — См. ‘Полное собрание сочинений и писем А. П. Чехова’, т. XVIII, М. 1949, стр. 221.
После 25-го должен ехать в Питер и Смоленск. — В Петербург М. Горький приехал 29 сентября (11 октября) 1899 года. В Смоленск писатель приезжал в начале декабря того же года.
Нужно написать для Миролюбова… — то есть для ‘Журнала для всех’.

88

Датируется по содержанию.
Тетя Женя — Родионова Евгения Александровна, сестра М. А. Волжиной — матери адресата.
Вольно-экономическое общество — научное общество, основанное в 1765 году. Первоначально ставило своей задачей изучение России и ‘распространение в государстве полезных для земледелия и промышленности сведений’, проводило изучение народного хозяйства России, публикуя итоги в специальных периодических сборниках. В конце XIX — начале XX века вокруг общества группировалась прогрессивная интеллигенция — либерально настроенные ученые.
…на студенческую вечерку памяти Черныш[евского]… — Речь идет о вечере, организованном 17 (29) октября 1899 года студенческой молодежью Петербурга в связи с десятой годовщиной со дня смерти Н. Г. Чернышевского.
Давыдова А. А. — издательница журнала ‘Мир божий’.
Каррик В. В. — прогрессивный художник-карикатурист.
Ольденбург С. Ф., Майков Л. Н. — академики.
Гиппиус З. Н. — реакционная поэтесса-декадентка.

89

Датируется по содержанию.
Адамюк Е. В. (1839—1906) — окулист, профессор Казанского университета.

90

Датируется по содержанию и сопоставлению с письмом No 91.
Кони Анатолий Федорович (1844—1927) — либеральный судебный деятель и писатель..
‘Общество поощрения высшего образования’ — демократическое легальное общество, возникшее в Н.-Новгороде в 1894 году, оказывало материальную помощь революционно настроенному студенчеству.
Гааз Ф. П. (1786—1853) — врач-филантроп, будучи старшим врачом московских тюремных больниц, стремился облегчить участь заключенных и ссыльных. Лекция А. Ф. Кони, напечатанная впервые в виде очерка в журнале ‘Вестник Европы’ (1897, кн. 1—2, январь — февраль), воспринималась в то время как обличение варварских тюремных порядков царской России.
22-го приедет Сеченов… — Великий русский ученый, ‘отец русской физиологии’ И. М. Сеченов (1829—1905) приехал по просьбе М. Горького в Н.-Новгород 25 ноября 1899 года. В тот же день он прочел лекцию на тему: ‘О двух законах, которыми управляется и органическая и неорганическая природа нашей планеты,— сохранения вещества и сохранения энергии’.
Феодосий Черниговский — церковный деятель XVII века, объявленный церковниками ‘святым’.

91

Датируется по содержанию.
Кончив ‘Фому’… — Речь идет о ‘Фоме Гордееве’.
Чехову я писал деловое письмо… — См. письмо No 89.
Посылаю Вам и дяде Грише по III-му тому. — М. Горький, ‘Очерки и рассказы’, т. III, изд. С. Дороватовского и А. Чарушникова, СПб. 1899.
Дядя Гриша — Г. Ф. Ярцев.
Поклон верхнему этажу… — Л. В. Средин жил на даче Г. Ф. Ярцева, занимавшего с семьей второй этаж.

92

Печатается по тексту копии, написанной рукою жены И. Е. Репина.
Тюлин — персонаж рассказа В. Г. Короленко ‘Река играет’.
…когда я посмотрю на умирающего царевича, убитого Грозным… — Речь идет о картине И. Е. Репина ‘Иоанн Грозный и его сын Иван 16 ноября 1581 года’.
…потом на этих запорожцев… — Имеется в виду картина ‘Запорожцы на высокопарную грамоту султана Магомета IV в 1680 году отвечают насмешками’.
…на Николая, готового лечь за человека костьми… — Имеется в виду картина И. Е. Репина ‘Святитель Николай, избавляющий от смертной казни трех невинно осужденных в городе Мирах Ликийских’.
…на проводника-татарина… — Имеется в виду картина И, Е. Репина ‘Прогулка с проводником на южном берегу Крыма’.

93

Датируется по содержанию.

94

Датируется по содержанию и по письму А. П. Чехова от 25 ноября (7 декабря) 1899 года.
Жила у нас… — Речь идет о Клавдии Грос, по предложению М. Горького написавшей историю своей жизни.
…2-го мне необходимо ехать в Смоленск. — М. Горький ездил в Смоленск для участия в благотворительном вечере. В газете ‘Смоленский вестник’ (1899, No 265, 30 ноября) сообщалось: ‘Г. попечитель Московского учебного округа разрешил на предположенном к устройству 4 декабря текущего года литературно-музыкальном вечере в пользу общества взаимного вспомоществования учащим и учившим в начальных, средних и высших учебных заведениях Смоленской губернии прочесть известному беллетристу М. Горькому его произведения ‘Песня о Соколе’, ‘Читатель’, ‘Старуха Изергиль’.
В Смоленске М. Горький вступил в местное общество печатников и установил связь с рабочими смоленских типографий.
Сердечное Вам спасибо за то, что поддержали ‘Жизнь’. — А. П. Чехов в письме М. Горькому от 25 ноября (7 декабря) 1899 года сообщал: ‘…пишу для ‘Жизни’ повесть, для январ[ской] книжки’ (‘Полное собрание сочинений и писем А. П. Чехова’, т. XVIII, стр. 267). В январской книжке журнала ‘Жизнь’ за 1900 год напечатана повесть А. П. Чехова ‘В овраге’.
Славное дело затеяли Вы! — В письме от 25 ноября 1899 года А. П. Чехов сообщал М. Горькому о большом наплыве в Крым чахоточных больных и добавлял: ‘Мы ‘решили строить санаторию’.

95

Датируется по почтовому штемпелю.
Ник[олай] Иван[ович] — Тимковский.
Филитис П. С. — специалист по устройству подвижных детских игр.
М. Н. Ер[молова] — Мария Николаевна Ермолова (1853—1928), великая русская актриса, народная артистка Республики.

96

Датируется по почтовому штемпелю.
Рош Д. — французский литератор и переводчик русских авторов. В 1899 году перевел рассказ М. Горького ‘Зазубрина’.
…’Зазубрина’ с рисунком Ильи Ефимовича. — Имеется в виду иллюстрация И. Е. Репина к рассказу М. Горького ‘Зазубрина’ для журнала ‘La Revue illustre’. Впервые опубликована в журнале ‘Жизнь’, 1900, март.
Превосходно написал Вл[адимир] Гал[актионович]… — Речь идет о статье В. Г. Короленко ‘О сложности жизни’, напечатанной в журнале ‘Русское богатство’, 1899, No 8 (II), ноябрь.
Прилагаю сию бумажку. Порадейте! — Имеется в виду составленное А. П. Чеховым воззвание о пожертвованиях на постройку в Ялте туберкулезного санатория для нуждающихся больных.

97

Датируется по содержанию.
Присланную Вами бумажку я напечатал в ‘Листке’… — См. примечание к письму No 96. Написанное А. П. Чеховым воззвание М. Горький напечатал в ‘Нижегородском листке’, 1899, No 330, 1 декабря, под заглавием: ‘От А. П. Чехова’, дополнив его собственным обращением с призывом откликнуться на воззвание. В обращении M. Горький привел выдержку из письма А. П. Чехова к нему от 25 октября (7 ноября) 1899 года, содержащую сообщение о смерти в Ялте в приюте для хронических больных поэта Епифанова — сотрудника журнала ‘Развлечение’.
Когда же Маркс выпустит в свет Ваши книги? — Речь идет о собрании сочинений А. П. Чехова, право на издание которых он продал петербургскому издателю А. Ф. Марксу. Сочинения А. П. Чехова вышли в издании Маркса в 10 томах в 1899—1902 годах.
Вольф М. О. — петербургский книгоиздатель и владелец книжных магазинов.
Буду изображать… — Речь идет о повести, две главы из которой под заглавием ‘Мужик’ были напечатаны в журнале ‘Жизнь’, 1900, т. III, март, т. IV, апрель. Повесть осталась незаконченной.

98

Дата подлинника — ‘5 декабря’ (вместо ‘5 января’) — описка М. Горького. Елка, о которой говорится в письме, состоялась 4 (16) января 1900 года, а письмо Средина, на которое отвечает М. Горький, датировано 23 декабря 1900 года.
…я ‘пописываю’, он—‘почитывает’… — перефразировка выражения M. E. Салтыкова-Щедрина, у которого сказано: ‘Русский читатель, очевидно, еще полагает, что он сам по себе, а литература — сама по себе. Что литератор пописывает, а он, читатель, почитывает’ (Н. Щедрин (M. E. Салтыков), Полн. собр. соч., т. XVI, Гослитиздат, М. 1937, стр. 261).
Н. И. — Тимковский.

99

Датируется по содержанию и письму А. П. Чехова от 2 (14) января 1900 года.
‘Власть тьмы’ — пьеса Л. Н. Толстого.
Эрнст Г. В. — немецкий скрипач-виртуоз и композитор XIX века.
Читал ‘Даму’ Вашу — то есть рассказ ‘Дама с собачкой’.
…моим закадычным приятелем. — Речь идет об Адаме Егоровиче Богдановиче — друге М. Горького, историке и этнографе.
‘Спутник’ — рассказ ‘Мой спутник’.
…женщине-артистке с иностранной фамилией. — О. Л. Кнвдшер.
…кто-то в Питере написал… — Повидимому, имеется в виду статья П. Перцова ‘Дядя Ваня’ (Письмо из Москвы)’, напечатанная в реакционной газете ‘Новое время’, 1899, 28 декабря.

100

Датируется по содержанию.
Печатается по тексту журнала ‘Резец’, 1936, No 24, декабрь.
Шабленко А. Я. (1872—1930) — украинский писатель-рабочий, в 1900 году вышла книжка его стихов ‘Нова хатина. Збірничок творів’, в 1905 году А. Я. Шабленко редактировал журнал ‘Вільна Украіна’.
Н. Николаевич (псевдоним H. H. Мельницкого) — вышневолоцкий рабочий, автор рассказа ‘Отслужил’, напечатанного в журнале ‘Жизнь’, 1899, тем 12, декабрь.

101

Датируется по письму Ф. Д. Батюшкова от 13 (25) января 1900 года.
…дивную картинку Репина. — Имеется в виду фотография с иллюстрации И. Е. Репина к рассказу М. Горького ‘Зазубрина’.

102

Датируется по почтовому штемпелю.
Рад я, что видел Вас… — В середине января 1900 года М. Горький посетил Л. Н. Толстого в Хамовниках (Москва). Это первая встреча М. Горького с Л. Н. Толстым. 16 (28) января 1900 года Л. Н. Толстой записал в дневнике: ‘Был Горький. Очень хорошо говорили. И он мне понравился. Настоящий человек из народа’.

103

Датируется по содержанию.
Книппер О. Л. (род. 1870) — артистка Московского Художественного театра. В ‘Дяде Ване’ исполняла роль Елены Андреевны. И Соня… — Роль Сони исполняла М. П. Лилина. …слуга — роль работника исполнял артист М. Г. Григорьев.

104

Датируется по содержанию и письму А. П. Чехова от 3 (15) февраля 1900 года.
Согрешил и я заметкой по поводу ‘Оврага’… — См. статью ‘По поводу нового рассказа А. П. Чехова ‘В овраге’ в томе 23 настоящего издания.
Думаю, что Энгельгардт что-то спутал. — Речь идет о заметке Н. А. Энгельгардта ‘У гр. Льва Николаевича Толстого’ (‘Новое время’, 1900, No 8595, 31 декабря). В заметке приведен отзыв Л. Н. Толстого о пьесе Чехова ‘Дядя Ваня’.

105

Датируется по содержанию.
…Толстой прислал мне письмо… — См. примечание к письму No 106.
‘Как хорош рассказ Чехова в ‘Жизни’. — Имеется в виду рассказ ‘В овраге’.
Пишу повесть… — ‘Мужик’.
Юлия Пастрана — бородатая женщина.
Иван Павлович — брат А. П. Чехова.
…сестра — Мария Павловна.

106

Датируется по почтовому штемпелю.
…добрые, славные Ваши слова про меня. — В ответ на письмо М. Горького от 19 (31) января 1900 года Л. Н. Толстой писал ему 9 (21) февраля: ‘Мне Ваше писанье понравилось, а Вас я нашел лучше Вашего писания…’ (Л. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 72, М.—Л. 1933, стр. 303).
…переворачивая Демокритову фразу…— Демокрит (V—IV вв. до н. э.) — греческий ученый и философ-материалист. М. Горький имеет в виду положение Демокрита: ‘Лишь в общем мнении (существует) цвет, в общем мнении — сладкое, в общем мнении — горькое, в действительности (существуют только) атомы и пустота’ (см. ‘История философии’, т. 1, 1940, стр. 1Q9).
…пишу повесть… — ‘Мужик’.

107

Датируется по содержанию.
Калюжный А. М. (1853—1939) — народоволец, после каторги поселился в Тифлисе, где работал статистиком в управлении железной дороги. М. Горький познакомился с ним во время своего пребывания в Тифлисе в 1891—1892 годах. Слушая устные рассказы М. Горького, Калюжный советовал ему заняться литературной деятельностью.

108

Датируется по содержанию и пометке: ‘1900, VI’, сделанной на письме рукою А. П. Чехова.

109

Датируется по пометке: ‘900, VI’, сделанной на письме рукою А. П. Чехова, а также на основании писем А. П. Чехова от 7 (20) и 12 (25) июля 1900 года.
Поедемте в Китай? — М. Горький намеревался ехать в Китай ввиду развернувшегося там в 1900 году Ихэтуаньского восстания (восстания китайских народных масс против империалистов) и последовавшего затем вторжения империалистических держав в Китай.

110

Датируется по почтовому штемпелю.
Пятницкий Константин Петрович (1864—1939) — директор-распорядитель демократического книгоиздательского товарищества ‘Знание’.
…очень рад тому, что именно с Вами — ‘Знанием’ — устроился по изданию моих книжек.— М. Горький заключил 4 (16) февраля 1900 года договор с товариществом ‘Знание’ на издание своих сочинений. 4 (17) сентября 1900 года писатель вступил в члены товарищества ‘Знание’ и вскоре стал идейным руководителем этого издательства.
Американец? — Речь идет об американце, просившем у М. Горького разрешения на перевод его произведений на английский язык. Фамилия переводчика не установлена.
Автобиография моя… — Имеется в виду автобиографическое письмо М. Горького, приведенное Д. М. Городецким без разрешения автора в статье ‘Два портрета. Горький и Вересаев’ (журнал ‘Семья’, 1899, No 36, 5 сентября, стр. 7—8).
…4 мои книжки… — то есть четыре тома ‘Рассказов’ М. Горького, изданных ‘Знанием’ в 1900 году.
Сочиняю драму… — Как видно из писем М. Горького А. П. Чехову и Л. В. Средину от августа 1900 года, замысел, над которым он в это время работал, остался неосуществленным: написанные части драмы были им уничтожены.
…начну писать повесть… — Повидимому, речь идет о повести ‘Трое’.

111

Датировано адресатом.
Гриневицкая А. Д. — сотрудница прогрессивной газеты ‘Нижегородский листок’, жена главного редактора этой газеты.
‘Н. л.’ — ‘Нижегородский листок’.
Адам Егоров — Адам Егорович Богданович.
…’тиха украинская ночь’… — из поэмы А. С. Пушкина ‘Полтава’.

112

Датируется по содержанию и пометке: ‘1900, VIII’, сделанной на письме рукою А. П. Чехова.
…сочиняю из нее повесть. — В ноябре 1900 года в журнале ‘Жизнь’ началось печатание повести М. Горького ‘Трое’. Возможно, что он начал ее писать, еще живя в Мануйловке.
…Алексеева и Данченко — К- С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко.

113

Датируется по содержанию.
Софья Петровна — жена Л. В. Средина.
Ярцевы — художник Г. Ф. Ярцев и его семья.
Ал. Ник. — А. Н. Алексин.
Толя — сын Л. В. Средина.
Мария Николаевна — Ермолова.

114

Датируется по почтовому штемпелю.
Струве П. Б. — в 90-х годах ‘легальный марксист’, позже один из лидеров кадетской партии, после Великой Октябрьской революции — белоэмигрант, ярый враг Советской власти. М. Горький быстро разгадал Струве и резко изменил к нему свое отношение. См. письма NoNo 135, 156, 350.
Владимир — Поссе.
Соловьев Е. А. (псевдоним — Андреевич) — литературный критик, сотрудничавший в журналах ‘легальных марксистов’.

115

Датируется по почтовому штемпелю.
Боцяновский В. Ф. (1869—1943) — литературовед, автор первой книги о М. Горьком.
…делать какие-либо поправки к Вашему труду… — В. Ф. Боцяновский. ‘Максим Горький. Критико-биографический этюд’, СПб., 1901.
…мне — крайне неприятно, что мое частное письмо попало в печать… — См. примечание к письму No 110.
По… замечанию г. Меньшикова… — в рецензии ‘Красивый цинизм. М. Горький, Рассказы, тт. I, II, III, IV. СПб. 1900’, напечатанной в ‘Книжках ‘Недели’, 1900, сентябрь (о М. Меньшикове см. в настоящем томе примечание к письму No 117).

116

Датируется по содержанию.
Барынино письмо прочитал… — См. письмо No 120.
Пишу повесть… — Имеется в виду повесть ‘Трое’.
А вот ‘Снегурочка’… — Речь идет о постановке пьесы А. Н. Островского Московским Художественным театром.
Мария Павловна — сестра А. П. Чехова.
Дядя-офицер… — Александр Иванович Зальца, брат матери О. Л. Книппер.
…мать — Анна Ивановна Книппер, певица, преподавательница по классу пения в Московском филармоническом училище.
…студент — племянник О. Л. Книппер, советский композитор.
Крандиевская А. Р. (1865—1939-) — писательница, сотрудница журнала ‘Жизнь’.
Сулержицкий Леопольд Антонович (1872—1916) — участник религиозно-сектантского движения 90—900-х годов в России, автор книги ‘В Америку с духоборами’. Режиссер Московского Художественного театра.
Видел я, например, женщину… — Речь идет о З. К. Смирновой, урожденной Позерн.
Пьесу кончили? — Имеется в виду пьеса ‘Три сестры’.

117

Датируется по содержанию и письму А. П. Чехова от 28 сентября (11 октября) 1900 года.
Васнецов Виктор Михайлович (1848—1926) — русский художник.
‘Смерть Грозного’ — ‘Смерть Иоанна Грозного’, трагедия А. К. Толстого, в сезон 1899/1900 года шла в Художественном театре.
Мамонтов С. И.— крупный железнодорожный предприниматель, председатель правления акционерного общества Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги и строитель этой дороги. 11 (24) октября 1899 года был посажен в долговую тюрьму по обвинению в израсходовании 750 тысяч рублей из капиталов названного акционерного общества, затем — оправдан. Меценат и основатель первого частного оперного театра в Москве.
Ол[ьга] Леон[ардовна]— Книппер-Чехова.
Андреева Мария Федоровна (1872—1953) — артистка Московского Художественного театра, активная участница революционного движения, член Коммунистической партии с 1904 года. С этого же года — жена и сподвижница М. Горького.
Морозов Савва Тимофеевич (1862—1905) — фабрикант, был одним из директоров Художественного театра, оказывал ему материальную помощь.
Данченко — Вл. И. Немирович-Данченко.
Анна Ивановна — мать О. Л. Книппер-Чеховой.
…его книги о Грановском и сороковых годах… — Имеются в виду книги В. Е. Чешихина-Ветринского: ‘Грановский и его время’, М. 1897, и ‘В 40-х годах’, М. 1899.
Соловьев Вл. С. — реакционный философ-идеалист, поэт и публицист.
Д’Аннунцио — реакционный итальянский писатель-декадент, один из провозвестников фашизма.
Данилин — Данилов И. А. — псевдоним писательницы О. А.-Фри-бес. Ее книжка ‘В тихой пристани’ (СПб. 1899) состоит из трех рассказов. Один из них — ‘В тихой пристани’, по которому назван и весь сборник,— написан в форме дневника монастырской послушницы.
…затевают издать альманах… — См. письмо No 123.
Меньшиков М. О. — реакционный журналист, контрреволюционер.
Пишу повесть… — ‘Трое’.

118

Датируется по содержанию и ответному письму А. П. Чехова от 16 (29) октября 1900 года.
Был в Ясной Поляне — 8 (21) октября 1900 года.
Оман — имеется в виду кафешантан в Москве.
…понравилась мне графиня — Софья Андреевна, жена Л. Н. Толстого.
Лев Львович. — сын Л. Н. Толстого.
‘В чем корень зла?’ — Статьи под таким заглавием у Л. Н. Толстого нет. Возможно, речь идет о статье ‘Где выход?’.
Мамин — Д. Н. Мамин-Сибиряк.
Вишневский А. Л. — исполнял роль Войницкого.
Лужский В. В. — исполнял роль профессора Серебрякова.

119

Датируется по почтовому штемпелю.
Толстая Софья Андреевна (1844—1919) — жена Л. Н. Толстого.
…напомнить ему относительно ‘Воскресения’. — Повидимому, Л. Н. Толстой обещал подарить М. Горькому экземпляр заграничного издания романа ‘Воскресение’. В России роман печатался с большими цензурными изъятиями.
С нетерпением жду снимка… — С. А. Толстая сфотографировала М. Горького с Л. Н. Толстым во время прогулки (см. эту фотографию в томе 14 настоящего издания).

120

Датируется по почтовому штемпелю.
Книга Ваша — нравится мне… — См. примечание к письму No 115.

121

Датируется по содержанию.
Печатается по тексту газеты ‘Северный курьер’, 1900, No 363, 18 ноября.

122

Датируется по почтовому штемпелю.
Телешов Николай Дмитриевич (род. 1867) — писатель демократического направления, примыкал к писателям, группировавшимся вокруг М. Горького и возглавлявшегося им книгоиздательского товарищества ‘Знание’.
…Вы напрасно утруждали себя… — Имеется в виду ‘Письмо в редакцию’ Н. Д. Телешова по поводу инцидента с М. Горьким в Художественном театре (‘Курьер’, 1900, No 319, 17 ноября), о котором речь шла в предыдущем письме.
…Иван Алексеев — И. А. Бунин.
Видите ли Андреева? — Речь идет о писателе Л. Н. Андрееве.

123

Датируется по почтовому штемпелю.
…мою заметку о Ваших стихах… — М. Горький говорит о своей статье ‘Стихи К. Бальмонта и В. Брюсова’, напечатанной в газете ‘Нижегородский листок’, 1900, No 313, 14 ноября.
Сообщите-ка мне последний срок для альманаха. — Имеется в виду альманах ‘Северные цветы’ книгоиздательства ‘Скорпион’. Для этого альманаха В. Я. Брюсов в сентябре 1900 года просил у М. Горького рассказ. Рассказа М. Горький не дал.
…моя реляция о писателе, к[ото]рый зазнался… — рассказ ‘О писателе, который зазнался’.

124

Датируется по содержанию.
Рассказ пришлю… — Речь идет о рассказе ‘Песня о слепых’, которым открывалась серия ‘Рассказы о жизни на окраинах города’. Последующие рассказы этой серии, упоминаемые М. Горьким в письме, в печати не появлялись.
…рассказ Петрова — Скитальца.
Посылаю три стихотворения. — Речь идет о стихах А. К. Былинского (см. письмо No 125).
Владимир — В. А. Поссе.
Пролог — в древнерусской литературе — сборник, включавший в себя жития святых, поучения, назидательные повести, легендарные сказания нравоучительного характера, расположенные по дням и месяцам года.

125

Датируется по содержанию.
…стихи Былинского верни… — стихи А. К. Былинского напечатаны в ноябрьских и декабрьских номерах нижегородской буржуазно-монархической газеты ‘Волгарь’.
…рассказ ‘Клинический случай’. — В ‘Журнале для всех’ рассказ под таким заглавием не появлялся.

126

Датируется по почтовому штемпелю.
Иван Алек[сеевич] — И. А. Бунин.

127

Датируется по содержанию.
Посылаю рассказ Петрова… — О каком рассказе С. Петрова (Скитальца) идет речь — не установлено. Скоро закончу мою повесть… — ‘Трое’.

128

Датируется по почтовому штемпелю.
Местное ‘О-во защиты женщин’ задумало издать литературный сборник. — Издание сборника не было осуществлено.
…я должен поблагодарить его за присланную книгу… — Речь идет о книге П. В. Безобразова ‘О современном разврате’, М. 1900. Отзыв М. Горького о ней напечатан в ‘Нижегородском листке’, 1901, No 33, 3 февраля.
…Ивану Алексеевичу… — Бунину.
Скиталец? — В ноябрьской книге ‘Жизни’ за 1900 год был помещен рассказ Скитальца ‘Октава’.

129

Датируется по почтовому штемпелю.
Нет ли у Вас еще ‘Елки Митрича’… — Имеется в виду книга Н. Д. Телешова ‘Елка Митрича (из жизни сибирских переселенцев)’.
‘За все, за все благодарю тебя…’ — из стихотворения М. Ю. Лермонтова ‘Благодарность’ (‘За все, за все тебя благодарю я’).
…за Безобразова… — Н. Д. Телешов послал М. Горькому московский адрес П. В. Безобразова (см. письмо No 128).
Махалов С. Д. — писатель.
Голоушев С. С. (псевдоним — Сергей Глаголь, 1855—1920) — либеральный писатель, журналист и театральный критик.
Буня… — И. А. Бунин.
Миров — В. С. Миролюбов.

130

Датируется по содержанию.
…видеть еще раз ‘Штокмана’. — Премьера спектакля пьесы Ибсена ‘Доктор Штокман’ в Московском Художественном театре состоялась 24 октября (6 ноября) 1900 года.
‘Когда мы…’ — пьеса Г. Ибсена ‘Когда мы, мертвые, пробуждаемся’ (премьера спектакля в Московском Художественном театре состоялась 28 ноября (11 декабря) 1900 года).
Плету потихоньку четырехэтажный драматический чулок… — По-видимому, речь идет о ранней редакции пьесы ‘На дне’.
Мария Петровна — Лилина. См. примечание к письму No 186.
Савва Тимофеевич — Морозов.

131

Датируется по содержанию.
С. Т. — Морозов.
О пьесе — не спрашивайте. — См. письмо No 130 и примечания к нему.

132

Датируется по содержанию.
Петров — Скиталец.

133

Датируется по содержанию.
Печатается по тексту журнала ‘Резец’, 1936, No 24.

134

Датируется по почтовому штемпелю.
Печатается по копии, снятой В. Я. Брюсовым (Архив А. М. Горького), подлинник, как об этом свидетельствует пометка Брюсова на копии, был подарен им одному из собирателей автографов.
Ясинский И. И. (1850—1931) — писатель и журналист, автор ряда реакционных произведений. В 1900-х годах издавал журналы реакционного направления (‘Ежемесячные сочинения’ и др.).

135

Датируется по почтовому штемпелю.
Расписку в 5000 р…. — в получении издательством ‘Знание’ паевого взноса от М. Горького, вступившего в члены-пайщики издательства.
…копию основного договора… — Имеется в виду договор М. Горького с издательством ‘Знание’ от 4 (16) февраля 1900 года на издание его сочинений.
…о моем вступлении. — Имеется в виду вступление в члены товарищества ‘Знание’.
Жалко мне и Барятинского. — М. Горький имеет в виду покушение на самоубийство редактора газеты ‘Северный курьер’ кн. В. В. Барятинского. Объясняя покушение Барятинского ‘узко книжным отношением к жизни’ и ‘партийным сектантством’ окружающих его лиц, М. Горький ссылается на столкновения Барятинского с буржуазными интеллигентами, примыкавшими к течению ‘легального марксизма’.
…’закона 5-го мая 1883 г.’ — Имеется в виду так называемое ‘Мнение Государственного совета от 3 мая 1883 г. о религиозных и гражданских правах раскольников’ (см. ‘Материалы к истории и изучению русского сектантства и раскола’, ред. В. Бонч-Бруевича, вып. I, СПб. 1908, стр. 28—30).
Цена — миллион. — Намек на взяточничество в высших чиновничьих сферах.
Киевские события… — Имеется в виду отдача в солдаты 183-х студентов Киевского университета за участие в студенческих волнениях (см. об этом в статье В. И. Ленина ‘Отдача в солдаты 183-х студентов’ — В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 4, стр. 388—393. См. также примечания к письму No 136).
Марья Ивановна — Водовозова.
Владимир — В. А. Поссе.

136

Датируется по почтовому штемпелю.
В Москве — проездом в Питер… — М. Горький выехал из Н.-Новгорода 16 февраля (1 марта), прибыл в Петербург 19 февраля (4 марта) 1901 года.
Надо заступиться за киевских студентов! — См. письмо No 135 и примечания к нему.
Надо сочинить петицию об отмене временных правил. — ‘Временные правила’, введенные царизмом 29 июля (И августа) 1899 года, предусматривали исключение из университета и отдачу в солдаты студентов, участвующих в демонстрациях, забастовках и пр. 11 (24) января 1901 года, прикрываясь ‘Временными правилами’, царское правительство отдало в солдаты 183-х студентов Киевского университета (см. примечания к письму No 135). В статье ‘Отдача в солдаты 183-х студентов’ (‘Искра’, 1901, No 2) В. И. Ленин писал по поводу ‘Временных правил’: ‘Это — пощечина русскому общественному мнению, симпатии которого к студенчеству очень хорошо известны правительству. И единственным достойным ответом на это со стороны студенчества было бы исполнение угрозы киевлян, устройство выдержанной и стойкой забастовки всех учащихся во всех высших учебных заведениях с требованием отмены временных правил 29-го июля 1899 года’ (В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 4, стр. 391).

137

Датируется по почтовому штемпелю.
Если Вас, сударь, интересуют не одни Ассаргадоновы надписи да Клеопатры… — Имеются в виду стихотворения Брюсова ‘Ассаргадон’, ‘Клеопатра’.
…отдавать студентов в солдаты — мерзость… — См. письма NoNo 135, 136 и примечания к ним.
Вам нравится его демонизм в книге сатурналий? — Речь идет о поэме поэта-декадента К. Бальмонта ‘Художник-дьявол’, напечатанной с подзаголовком ‘Книга ‘сатурналий’ в журнале ‘Ежемесячные сочинения’, СПб. 1901.

138

Была демонстрация… — В связи с сорокалетием со дня отмены крепостного права 19 февраля (4 марта) 1901 года в Петербурге состоялась студенческая демонстрация.
Пойду сегодня в Союз. — 19 февраля (4 марта) М. Горький участвовал в торжественном заседании Союза взаимопомощи русских писателей, на котором, как сказано в одном из донесений департамента полиции, ‘были произнесены речи крайне противоправительственного содержания’ (журнал ‘Красный архив’, 1936, т. 5, стр. 40).

139

Датируется по содержанию и почтовому штемпелю.
…был в театре… — Имеется в виду Московский Художественный театр, гастролировавший в то время в Петербурге.
‘Одинокие’ — пьеса немецкого драматурга Г. Гауптмана, шла в Художественном театре. Один из спектаклей был 22 февраля (7 марта) 1901 года.
Пресса здесь ведет себя по отношению к театру гнусно… — Гастроли Художественного театра имели огромный успех у зрителей, но петербургская пресса отнеслась к ним сдержанно. Реакционные газеты, связанные с частными консервативными театрами и прежде всего с театром известного мракобеса и черносотенца А. С. Суворина, повели злобную кампанию против новаторства Художественного театра.
Яворская Л. Б. — актриса суворинского театра, жена кн. В. В. Барятинского, издателя газеты ‘Северный курьер’.
Томская — артистка оперетты.
Ди Лоренцо Тина — итальянская драматическая актриса.
Сальвини Томазо — итальянский трагик.
Коммиссаржевская В. Ф. (1864—1910) — драматическая артистка.
Савина М. Т. (1854—1915) — драматическая артистка.
Максим — сын М. Горького.

140

Датируется по почтовому штемпелю.
С народными книжками… — Речь идет о серии дешевых изданий рассказов М. Горького, А. С. Серафимовича и других писателей, выпускавшейся товариществом ‘Знание’.
Ге H. H. (1831—1894) — русский художник.
‘Геншель’ — пьеса немецкого драматурга Г. Гауптмана ‘Возчик Геншель’.
Яровицкий (псевдоним — Корнев) Алексей Васильевич (1876—1903) — писатель, активный участник нижегородской с.-д. организации, член большевистского Нижегородского комитета РСДРП, сотрудничал в ‘Нижегородском листке’, ‘Самарской газете’, ‘Курьере’ и др. В начале 900-х годов М. Горький намеревался издать книгу его рассказов. Через А. В. Яровицкого в феврале 1901 года М. Горький получил задание приобрести в Петербурге мимеограф для печатания революционных прокламаций. Повидимому, об этом и идет речь в настоящем письме.
Второе издание… — Речь идет о втором издании произведений М. Горького в 4 томах, выпущенном товариществом ‘Знание’ в 1900 году.

141

Датируется по содержанию.
…была тетка Зоя… — З. А. Родионова, сестра М. А. Волжиной — матери Е. П. Пешковой. Петров — Скиталец.
Завтра в дом Суворина будут бросать чернильницами… — 28 февраля (13 марта) отмечалось двадцатипятилетие издания А. С. Сувориным реакционной газеты ‘Новое время’.

142

Датируется по письму Е. П. Пешковой от 28 февраля (13 марта) 1901 года.
На юбилее… — См. примечание к письму No 141.
‘Контрабандисты’ — черносотенная антисемитская пьеса.
‘Листок’ — ‘Нижегородский листок’.
Московская история… — 23—25 февраля в Москве происходили массовые демонстрации на улицах и стачки на ряде заводов и фабрик.
Настроение — нервное, бодрое. — В 1901 году, в связи с развитием экономического кризиса, начавшегося в 1899 году, и с ростом безработицы, по всей России прокатилась волна, массовых демонстраций и стачек. ‘Теперь мы можем уже сказать, что рабочее движение стало постоянным явлением нашей жизни…’ — писал В. И. Ленин в июне 1901 года в статье ‘Новое побоище’ (В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 5, стр. 14).

143

Датируется по содержанию.
В этот же день в другом письме М. Горький сообщал Е. П. Пешковой: ‘Сейчас на Невском, у Казанского] собора, демонстрирует публика. Вчера две фабрики забастовали, около 5000 человек. Настроение — боевое. Голубчик, ты за меня не бойся, я совершенно в стороне от всех сих делов. Но интересно это — ужасно’ (Архив А. М. Горького).
…пришел с демонстрации у Казан[ского] собора… — 4 (17) марта в Петербурге на площади у Казанского собора происходила большая студенческая демонстрация протеста против изданных 29 июля 1899 года царским правительством ‘Временных правил’ (см. примечания к письмам NoNo 135, 136). Выступление 4 марта сопровождалось массовыми избиениями и арестами демонстрантов (см. письмо No 145, а также очерк М. Горького ‘Н. Ф. Анненский’ в томе 17 настоящего издания).

144

Датируется по содержанию.
Пешехонов А. В. (1867—1934) — публицист-народник. В 1917 году — министр Временного правительства, белоэмигрант, ярый враг Советской власти.
Туган — Туган-Барановский М. И. (1865—1919) — буржуазный экономист, в 90-х годах ‘легальный марксист’, позднее — кадет.
…43 литератора составили удивительно хорошее письмо… — Имеется в виду ‘Письмо русских писателей в редакции газет и журналов’, содержащее протест против насилий над демонстрантами 4 (17) марта.

145

Датируется по содержанию и письму А. П. Чехова от 18 (31) марта 1901 года.
Вяземский Л. Д. — генерал-лейтенант, член Государственного совета, получил выговор от царя за вмешательство в действия полиции во время демонстрации 4 марта.
…против 43-х и 39-ти литераторов… — М. Горький имеет в виду литераторов, подписавших: 1) ‘Письмо русских писателей в редакции газет и журналов’, содержащее протест против действий правительства 4 (17) марта 1901 года (подписано 43 писателями, в том числе М. Горьким), 2) протест писателей, составленный в Союзе взаимопомощи русских писателей и адресованный министру внутренних дел (подписан 39 писателями).
Драгомиров М. И. — генерал-адъютант, военный писатель. В 1898—1903 годах был киевским генерал-губернатором, в 1889 году командовал войсками Киевского военного округа.
Клейгельс Н. В. — петербургский градоначальник.
Исеев М. Г. — командир лейб-гвардии казачьего полка, избивавшего демонстрантов 4 (17) марта 1901 года.
…во время молебна о здравии Победоносцева. — Молебны служились в связи с неудавшимся 8 (21) марта 1901 года покушением на обер-прокурора святейшего синода К. П. Победоносцева, одного из главных вдохновителей реакции.
…телеграмму с выражением сочувствия Союзу… — то есть Союзу взаимопомощи русских писателей, который был закрыт 12 (25) марта 1901 года по распоряжению петербургского градоначальника Клейгельса.
А ‘Три сестры’ идут — изумительно! — М. Горький говорит о постановке пьесы А. П. Чехова ‘Три сестры’ Московским Художественным театром в Петербурге в феврале — марте 1901 года.

146

Датируется по содержанию, как первое письмо из тюрьмы.
В ночь с 16 (29) на 17 (30) апреля 1901 года по распоряжению из Петербурга М. Горький вместе с С. Г. Петровым (Скитальцем) и другими был арестован и привлечен к ответственности за революционную деятельность. Его обвиняли в связях с революционными социал-демократами, ‘в сочинении, печатании и распространении воззваний, имевших целью возбудить среди рабочих в апреле или мае текущего года противоправительственные волнения’, а также в приобретении в Петербурге мимеографа для размножения революционных прокламаций и воззваний к сормовским рабочим.
Шлоссера — Ф. К. Шлоссер. ‘История восемнадцатого столетия и девятнадцатого до падения французской империи’, тт. 1—8, 2-е изд., СПб. 1868—1871. Книги были переданы М. Горькому 24 апреля (7 мая).

147

Датируется по содержанию.
Максим — сын М. Горького.
…как меня возили в Тифлис… — См. письмо No 23.
Как живет Сашка? — Богданович, племянник Е. П. Пешковой. Умер в 1902 году.
Жаль, что отобрали пьесу… — ‘Мещане’, над третьим действием которой М. Горький работал накануне своего ареста.
Петров С. Г. — Скиталец.

148

Датируется по содержанию.
Это письмо было задержано прокурором Нижегородского окружного суда и не попало к адресату. В 1929 году — опубликовано в нижегородском журнале ‘Коммунист’, No 1. По просьбе редакции, М. Горький сопроводил публикацию своими примечаниями (публикуются в сносках).
Печатается но тексту журнала ‘Коммунист’.

149

Дата авторская.
Спасибо Вам… за хлопоты обо мне. — Л. Н. Толстой хлопотал об освобождении М. Горького из тюрьмы по состоянию здоровья. Он обращался письменно к товарищу (заместителю) министра внутренних дел П. Д. Святополк-Мирскому и к принцу П. А. Ольденбургскому. 17 (30) мая М. Горький был освобожден из тюрьмы. До 3 (16) июня находился под домашним арестом и затем был отдан под ‘особый надзор’ полиции. 29 июля (11 августа) 1902 года за недоказанностью преступления дело было прекращено.
С. А. — Софья Андреевна Толстая.

150

Датируется по почтовому штемпелю.
Сижу под домашним арестом… — См. примечания к письмам NoNo 146 и 149.
…телеграмма о приостановке ‘Жизни’… — Журнал ‘Жизнь’ был приостановлен, а затем закрыт по постановлению трех царских министров и обер-прокурора Синода от 8 (21) июня 1901 года за ‘весьма тенденциозный характер’. Одним из поводов для закрытия послужило напечатание в журнале произведений М. Горького ‘Трое’ и ‘Песня о Буревестнике’.
…нового редактора ‘Жизни’? — Первоначально предполагалось, что царские министры ограничатся требованием смены редактора журнала ‘Жизнь’.
Влад[имир] — В. А. Поссе.

151

Датируется по почтовому штемпелю.
…крестить дочь. — Речь идет о дочери М. Горького Екатерине.
Влад[иммр] — В. А. Поссе.
Петров — сидит… — См. примечание к письму No 146.

152

Датируется по содержанию.
По поводу предложения [А. Ф.] Маркса… — А. П. Чехов в письме от 18 июня (1 июля) 1901 года сообщал М. Горькому о желании книгоиздателя А. Ф. Маркса приобрести право собственности на сочинения М. Горького.
Это грабеж… — По договору от 26 января (12 февраля) 1899 года А. П. Чехов продал А. Ф. Марксу ‘в полную литературную собственность’ все свои сочинения, как напечатанные до 26 января 1899 года, так ‘и те, которые будут обнародованы в течение первых двадцати лет после подписания сего договора’. ‘А. П. Чехов,— говорится в договоре,— сохраняет только право обнародования их однократным напечатанием в повременных изданиях или в литературных сборниках с благотворительной целью’. За напечатанные до 26 января 1899 года произведения А. П. Чехов получил от Маркса 75 тысяч рублей.
…издадим альманах. — Это издание не было осуществлено.
Максимка — сын М. Горького.
…пьеса — пока не подвигается… — Речь идет о пьесе ‘Мещане’.
Нестеров М. В. (1862—1942) — художник,
…жена его… в некоем роде воспитанница моя… — См. повесть ‘-В людях’ (гл. X) в томе 13 настоящего издания.
Ольга Леонардовна — Книппер-Чехова, жена А. П. Чехова.

153

Печатается по оригиналу. Оригинал — рукопись рукой неустановленного лица, с датой и подписями 33 нижегородцев. Первая подпись — М. Горького.
Обрадованные благополучным исходом болезни… — С 28 июня (11 июля) по 7 (20) июля 1901 года Л. Н. Толстой был тяжело болен.

154

Датируется по пометке: ‘1901, VIII’, сделанной на письме рукою А. П. Чехова, а также по письму его от 24 июля (6 августа) 1901 года.
…75 т. найдем… — См. примечание к письму No 152.
Сергеенко П. А. — писатель, вел переговоры и по доверенности А. П. Чехова подписал договор с А. Ф. Марксом.
Ольга Леонардовна — см. выше.

155

Датируется по содержанию.
Войткевич А. Ф. — член нижегородской социал-демократической организации, активный работник большевистского Нижегородского комитета РСДРП, участник декабрьского вооруженного восстания в Москве в 1905 году. В апреле 1901 года по доносу провокатора был арестован за связь с марксистским кружком сормовских рабочих.

156

Датируется по письму М. Горького К. П. Пятницкому от 10 (23) августа 1901 года.
Поссе Владимир Александрович (1864—1940) — журналист, издатель и общественный деятель, примыкавший к ‘легальным марксистам’, в 1899—1901 годах редактировал журнал ‘Жизнь’. После закрытия журнала в 1901 году выехал за границу, намереваясь продолжать там его издание. Накануне и в период революции 1905 года сотрудничал в органах либерально-буржуазного направления.
Бердяев Н. А.— реакционный философ-идеалист и мистик, после Октябрьской революции — белоэмигрант, злейший враг Советской власти.
Фихте И. Г. (1762—1814) — немецкий философ-идеалист.
А утрату ‘Жизни’… — то есть закрытие журнала.

157

Датируется по содержанию и по ответным письмам К. П. Пятницкого.
Я… не давал никому разрешений… — Речь идет о разрешениях переводить произведения М. Горького на немецкий язык.
Феофанов — немецкий переводчик.
‘О Катилина! Мерзавец!..’ — перефразировка известного выражения (‘Доколе, о Катилина!..’) из первой речи римского оратора и политического деятеля Цицерона, направленной против Катилины.
Кассирер — владелец книгоиздательской фирмы в Берлине, с которой М. Горький заключил договор на издание своих сочинений.
…пишу драму — ‘Мещане’.
Скирмунт С. А. (1863—1932) — книгоиздатель, принимавший участие в издании социал-демократической литературы.
…какого Вы мнения о доме? — В одном письме К. П. Пятницкому М. Горький писал, что многие советуют ему построить для себя дом в Н.-Новгороде.
Поссе… чуть-чуть не ругает меня за измену ему. — В. А. Поссе настаивал на том, чтобы М. Горький стал эмигрантом (подобно тому, как это когда-то вынуждены были сделать А. И. Герцен и М. А. Бакунин) и принял участие в организации и издании журнала ‘Жизнь’ за границей. М. Горький категорически отверг предложения Поссе, считая необходимым участвовать в революционной борьбе на родине. См. ниже письмо No 191.

158

Датируется по содержанию и почтовому штемпелю.
…наш виц… — нижегородский вице-губернатор барон Фредерике.
…мне запрещается жить в Нижнем… — После освобождения из тюрьмы в мае 1901 года (см. примечания к письмам NoNo 146 и 149) М. Горький находился под надзором полиции до решения министра внутренних дел. ‘Представляется во всяком случае необходимым,— говорилось в письме жандармского управления департаменту полиции,— запретить Пешкову проживание в пределах Нижегородской губернии, как районе фабрично-заводском, где влияние его среди рабочих вообще может выражаться в форме весьма нежелательной для общественной безопасности и порядка’. В сентябре 1901 года министерство внутренних дел приказало ‘водворить Пешкова под гласный надзор полиции в Нижегородской губернии, вне Н.-Новгорода, в местности по усмотрению нижегородского губернатора’. Последний определил М. Горькому местом ссылки г. Арзамас. Произвол царизма в отношении М. Горького вызвал негодование всех честных представителей русского народа и был заклеймен В. И. Лениным в статье ‘Начало демонстраций’, напечатанной в газете ‘Искра’ 20 декабря 1901 года. См. примечания к письму No 174.
Святополк — Святополк-Мирский — товарищ (заместитель) министра внутренних дел и шеф жандармов, в 1904 — январе 1905 года — министр внутренних дел.

159

Датируется по сопоставлению с письмом No 158.

160

Датируется по содержанию и пометке: ‘1901, IX’, сделанной на письме рукою А. П. Чехова.
…подал просьбу… — министру внутренних дел о разрешении выехать для лечения в Крым.
Драму пишу… — Речь идет о пьесе ‘Мещане’.
Ольга Леонардовна — Книппер.
Если видите Льва Николаевича… — Л. Н. Толстой жил в это время в Гаспре (Крым).

161

Датируется по почтовому штемпелю.
Дивильковский — см. ниже.
Ермолаева — издательница.
Израилевич С. А. — нижегородская учительница, уехавшая за границу для завершения образования.
Петров сбежал из Самары… — После освобождения из тюрьмы С. Г. Петров (Скиталец) проживал под надзором полиции в Самаре.

162

Датируется по письму А. П. Чехова из Москвы от 24 сентября (7 октября) 1901 года.
…драму я кончил… — Имеется в виду пьеса ‘Мещане’.
Конца ‘Троих’ — не имею. — Повесть М. Горького ‘Трое’ печаталась в журнале ‘Жизнь’ с ноября 1900 по апрель 1901 года. В мае 1901 года журнал был закрыт, и печатание повести в нем осталось незаконченным.
Разгром ‘Жизни’… — Перед закрытием журнала в редакции был произведен обыск.

163

Датируется по содержанию.
Гусев А. А. — нижегородский знакомый М. Горького, с февраля 1903 года заведовал в Н.-Новгороде книжным магазином, через который шло распространение демократической и марксистской литературы.

164

Датируется по пометке: ‘Из Нижнего 2 окт. 1901’, сделанной на письме рукою адресата.
Катерина с Максимом… — жена и сын М. Горького.
…выдержал предварительное испытание… — 28 сентября (11 октября) 1901 года в Н.-Новгород приезжал Вл. И. Немирович-Данченко. М. Горький читал ему пьесу ‘Мещане’.
…я пришлю Вам NoNo 254—5 ‘Орловского вестника’ с докладом М. А. Стаховича… — Имеется в виду речь предводителя дворянства Орловской губернии М. А. Стаховича (1861—1928), напечатанная в названной газете за 25 сентября 1901 года. М. Горький не совсем правильно понял сущность и значение выступления Стаховича. Разоблачая либеральные разглагольствования Стаховича, В. И. Ленин указывал: ‘…Стахович интересен для нас, разумеется, не как образчик человека с ясной и последовательной политической мыслью, а как образчик самого ‘жизнерадостного’ русского дворянчика, всегда готового урвать кусочек казенного пирога’ (В. И. Лени н, Сочинения, изд. 4-е, т. 5, стр. 267). И в другой статье: ‘Если уже даже весельчаки-помещики заговорили о свободе совести, значит несть поистине числа тем гнусностям, которые чинят наши попы с нашей полицией’ (там же, стр. 310). Драма моя — ‘Мещане’.

165

Датируется по почтовому штемпелю.
Пьесу я пришлю… — Речь идет о пьесе ‘Мещане’.
Очень благодарен за то, что послали в Арзамас книги. — В 1901 году М. Горький совместно с инспектором народных училищ А. М. Храбровым организовал в г. Арзамасе библиотеку для учителей и учительниц и выписал для этой библиотеки все издания ‘Знания’ (Архив А. М. Горького).
Я пишу пьесу. — О замысле новой пьесы см. в письмах NoNo 164 и 167.
…книжный магазин… — См. письмо No 167.
…и еще кое-что. — М. Горький имеет в виду приобретение на паях вместе с представителями местной общественности газеты ‘Нижегородский листок’ (см. письмо No 167).

166

Датируется по содержанию: письмо написано до получения М. Горьким телеграммы Ф. Шаляпина от 13 (26) октября 1901 года, в которой сообщалось о разрешении писателю выезда в Крым.
Моя пьеса… — ‘Мещане’.
‘Рассказы еврейских беллетристов’. — Сборник не был издан.
‘Помощь’ — ‘Помощь евреям, пострадавшим от неурожая. Литературно-художественный сборник’, СПб. 1901. В сборнике напечатан очерк М. Горького ‘Погром’.
А. Б. расхвалил его… — Имеется в виду Богданович А. И. (1860—1907) — публицист и критик либерально-буржуазного на правления, сотрудник журнала ‘Мир божий’.
Корнев — Яровицкий А. В.
Гольцев В. А. (1850—1906) — либеральный публицист, литератор и издатель, редактор журнала ‘Русская мысль’ либерально-буржуазного направления, с 1905 года — кадет.
Ермилов В. Е. (1859—1918) — педагог, литератор и издатель.
…юбилей Сытина. — Имеется в виду 35-летний юбилей издательской деятельности И. Д. Сытина, отмечавшийся 1 (14) октября 1901 года. В своем выступлении на вечере Гольцев превозносил буржуазного фельетониста В. Дорошевича, а этот последний — Сытина, назвав его ‘действительным министром народного просвещения’.
Муринов В. Я. — издатель и публицист, пайщик журнала ‘Жизнь’.
Берлин П. А. — ‘легальный марксист’, сотрудничал в журнале ‘Жизнь’. После Октябрьской революции — эмигрант.

167

Датируется по пометке: ‘Пред 18 окт. 1901’, сделанной на письме рукою адресата.
‘Труд’ — издательство Скирмунта С. А.
Евгений Николаев — Е. Н. Чириков.
…накачал рассказ! — Имеется в виду рассказ Л. Н. Андреева ‘Стена’.
…альманах. — Имеется в виду сборник ‘Книга рассказов и стихотворений’, вышедший в свет в 1902 году в Москве.
Страшно хочу, чтоб Вы скорее прочитали пьесу… — ‘Мещане’.
Ал[ександр] Иван[ович] — Ланин.

168

Датируется по телеграмме Шаляпина от 13 (26) октября 1901 года.
…мою пьесу — ‘Мещане’.
Сообщи подробности о письме Святополка. — В телеграмме М. Горькому от 13 (26) октября 1901 года Шаляпин извещал, что получил от князя Святополк-Мирского письмо, в котором уведомлялось о разрешении М. Горькому поездки в Ялту.

169

Датируется по письму А. П. Чехова от 22 октября (4 ноября) 1901 года из Москвы.
…ужасно доволен Вашими указаниями! — См. письмо А. П. Чехова М. Горькому от 22 октября 1901 года с отзывом о пьесе ‘Мещане’ (‘Полное собрание сочинений и писем А. П. Чехова’, Гослитиздат, М. 1950, т. XIX, стр. 149—151).

170

Датируется по сопоставлению с письмом No 171. Впервые напечатано в газете ‘С.-Петербургские ведомости’, 1901, No 321, 22 ноября. Печатается по тексту первой публикации.
Головинский М. В. — редактор беллетристического отдела в журнале ‘Вестник всемирной истории’.

171

Датируется по почтовому штемпелю.
…объяснение с публикой… — См. предыдущее письмо.
Ал[ександр] И[ванович] — Ланин.
…до возвращения Володьки… — В. А. Поссе.
…очень уж хвалебно пишет в ‘Кур[ьере]’ о вегетарианстве. — Имеется в виду 18 письмо из серии ‘Письма с Запада’, напечатанное в газете ‘Курьер’, 1901, No 296, 26 октября, за подписью: В. Шведов.
Провожать меня хотят довольно демонстративно… — Проводы М. Горького состоялись 6—7 (19—20) ноября 1901 года. Недовольство Писателя было вызвано участием в проводах местной либеральной интеллигенции, устроившей накануне отъезда М. Горького прощальный обед и поднесшей ему адрес. М. Горький прочел на обеде произведение ‘О писателе, который зазнался’ (см. в томе 5 настоящего издания).
Я написал рассказ… — ‘Злодеи’. Первоначальное название — ‘История одного преступления’.
Посылаю 3 акта драмы… — ‘Мещане’.
Кассирер, Феофанов, Одарченко — переводчики и издатели произведений М. Горького.

172

Датируется по содержанию.
Дать какие-либо указания по поводу пьесы… — ‘Мещане’. См. ниже письмо No 189.
Трепов Д. Ф. — московский обер-полицеймейстер, в начале 1905 года — петербургский генерал-губернатор и товарищ министра внутренних дел с полномочиями диктатора, руководил подавлением первой русской революции, ‘один из наиболее ненавидимых всей Россией слуг царизма, прославившийся в Москве своей свирепостью, грубостью и участием в зубатовских попытках развращения рабочих’ (В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 8, стр. 111).
173
Датируется по пометке на письме: ‘Получено А. А. Гусевым в ноябре 1901 г.’ и на основании воспоминаний адресата.
От Вас я — этого не ожидал. — Речь идет о рассказе А. А. Гусева, написанном в ответ на памфлет М. Горького ‘О писателе, который зазнался’.
М. Горький прочел памфлет на прощальном банкете 6 ноября 1901 года (см. письмо No 174). Гусев принял на свой счет то, что говорилось в памфлете М. Горького.
…в ‘Листке’ — то есть в газете ‘Нижегородский листок’.

174

Датируется по содержанию.
Задавали мне ужины… — В ленинской ‘Искре’ (1902, No 15, 15 января) было напечатано письмо, в котором подробно описывался банкет, устроенный нижегородской либеральной и радикальной интеллигенцией в честь М. Горького накануне его отъезда из Н.-Новгорода (см. примечания к рассказу ‘О писателе, который зазнался’ в томе 5 настоящего издания).
…устроили на вокзале демонстрацию… — Ленинская ‘Искра’ (1901, No 13, 20 декабря) поместила на своих страницах письмо участников этой демонстрации. В статье ‘Начало демонстраций’, напечатанной в том же номере газеты, В. И. Ленин писал:
‘В Нижнем небольшая, но удачно сошедшая демонстрация 7-го ноября была вызвана проводами Максима Горького. Европейски знаменитого писателя, все оружие которого состояло — как справедливо выразился оратор нижегородской демонстрации — в свободном слове, самодержавное правительство высылает без суда и следствия из его родного города. Башибузуки обвиняют его в дурном влиянии на нас,— говорил оратор от имени всех русских людей, в ком есть хоть капля стремления к свету и свободе,— а мы заявляем, что это было хорошее влияние. Опричники бесчинствуют тайно, а мы сделаем их бесчинства публичными и открытыми. У нас бьют рабочих, отстаивающих свои права на лучшую жизнь, у нас бьют студентов, протестующих против произвола, у нас давят всякое честное и смелое слово! — Демонстрация, в которой участвовали и рабочие, закончилась торжественной декламацией студента: ‘падет произвол, и восстанет народ, могучий, свободный и сильный!’
В Москве Горького ждали на вокзале сотни учащихся, и перепуганная полиция арестовала его среди пути в вагоне, запретила ему (несмотря на особо данное прежде разрешение) въезд в Москву и заставила прямо проехать с Нижегородской дороги на Курскую’ (В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 5, стр. 295—296).
…с галерки кто-то закричал… — Я. М. Свердлов.
Мережковский с женой. — Д. Мережковский и З. Гиппиус — реакционные писатели-декаденты.
Розанов В. В. — реакционный критик, сотрудник газеты ‘Новое время’.
Философов Д. В. — реакционный критик и публицист.
Петров Г. С. — священник-писатель, ‘…христианский демократ, весьма популярный демагог…’ (В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 12, ст. 126), кадет, в 1907 году депутат II Государственной думы. После Октябрьской революции — белоэмигрант.
Грингмут В. А. — редактор ‘Московских ведомостей’, ярый черносотенец-монархист.
Комаров В. В. — реакционный журналист, редактор газеты ‘Свет’.
А. П. Чехов пишет какую-то большую вещь… — Вероятно, имеется в виду рассказ ‘Архиерей’.
Бальмонт К. Д. (1864—1942) — поэт-декадент. После Октябрьской революции — белоэмигрант.
Борнемаус — местность около Лондона, где жил В. А. Поссе.
…ибо уезжает она. — Речь идет о А. Н. Борман, приезжавшей из Лондона для переговоров с рядом лиц, и в первую очередь с М. Горьким, о продолжении издания журнала ‘Жизнь’ за границей.

175

Датируется по содержанию и ответным письмам адресата.
Голант — заведующий редакцией русского отдела венской буржуазной газеты ‘Neue Freie Presse’.
Редактирую Скитальца. — Имеется в виду первый том ‘Рассказов и песен’ С. Скитальца, изданный ‘Знанием’ в 1902 году.
…с изданием рассказов еврейских беллетристов… — Издание осуществлено не было.
Потемкин Владимир Петрович (1878—1946) — видный литературный и общественный деятель, член РСДРП, большевик, впоследствии — академик, народный комиссар просвещения РСФСР.
О пьесе… — ‘Мещане’.
…следует ли ‘Знанию’ ставить свою марку на произведениях индифферентных людей? — Задача решительной демократизации издательства ‘Знание’ была поставлена М. Горьким на первый план в самом начале 900-х годов. Возмущение писателя вызвано тем, что И. А. Бунин, печатавшийся в ‘Знании’, выпустил в 1901 году книгу своих стихов в издательстве символистов ‘Скорпион’.
‘Антоновские яблоки’ — рассказ И. А. Бунина.
‘К ней’. — Произведения с таким наименованием М. Горький не написал. Согласно русским конспиративным традициям того времени, этим местоимением обычно обозначалась конституция или революция.
‘Гайавата’ — Г. Лонгфелло. ‘Песнь о Гайавате’, перевод И. А. Бунина, изд. товарищества ‘Знание’, СПб. 1903.

176

Датируется на основании писем К. П. Пятницкого от 24 и 25 ноября (7 и 8 декабря) 1901 года.
Будкевич А. Ф. — переводчица.
…письмо Яворской… — по поводу инсценировки ‘Фомы Гордеева’.
…письмо Головинского… — приглашавшего М. Горького участвовать в ‘Вестнике всемирной истории’.
Евдокимов — автор одной из инсценировок ‘Фомы Гордеева’.

177

Датируется по почтовому штемпелю.
…великолепное ты дело задумал! — В письме от 25 ноября (8 декабря) 1901 года Н. Д. Телешов сообщал о задуманном им издании дешевого сборника рассказов для народа и просил разрешения включить в него рассказ М. Горького ‘Злодеи’. Издание сборника не состоялось.
‘Преступники’ — одно из первоначальных названий рассказа ‘Злодеи’.
‘Недород кормов’. — Повидимому, имеется в виду рассказ Е. Н. Чирикова ‘Недород’.
…’Бегемота’. — Имеется в виду рассказ Л. Андреева ‘Баргамот и Гараська’.

173

Датируется по почтовому штемпелю.
Хапгуд И. — переводчица ‘Фомы Гордеева’ на английский язык.
…туда — ‘все’ пошли… — Речь идет о сотрудниках закрытого в 1901 году журнала ‘Жизнь’.
‘Правда’. — Издание журнала под этим названием было осуществлено в 1904—1906 годах в Москве. См. ниже.
Шестов (псевдоним Л. И. Шварцмана) — литератор и критик, начавший свою деятельность в конце 90-х годов. Реакционная сущность его философских взглядов полностью выяснилась в период революции 1905 года. После Октябрьской революции — белоэмигрант.
Богучарский В. Я. (1861—1915) — либеральный историк, в конце XIX века — народник. Затем примыкал к ‘легальным марксистам’, кадетам и т. д.
Впечатление смерти Николы… — См. письмо No 176.
Получил ‘Фому’… — ‘Фому Гордеева’.
‘Песне о Бур[евестнике]’ — ошибка… — Имеется в виду текст пятого тома ‘Рассказов’ М. Горького в издании ‘Знание’. В последующих изданиях эта ошибка исправлена.

179

Датируется по письму К. П. Пятницкого от 12 (25) декабря 1901 года.
Посылаю 4-й акт — пьесы ‘Мещане’.
Шольц — см. ниже.
Арабажин К. И. — буржуазный литератор и театральный критик.
‘Письма к ближним’ — название фельетонов реакционного публициста М. О. Меньшикова, систематически печатавшихся в газете ‘Новое время’ и периодически переиздававшихся отдельными выпусками.
Булгаков С. Н. — реакционный экономист и философ-мистик, в 90-х годах — сторонник ‘легального марксизма’, после 1905 года — один из идеологов реакции, участник сборника ‘Вехи’. В 1922 году выслан за пределы СССР.
Владимир — В. А. Поссе.
Л[ев] H[иколаевич] — Толстой.
Относительно Андреева… — Речь идет о втором издании книги рассказов Л. Н. Андреева.

180

Датируется по почтовому штемпелю.
…должен буду прочитать всего Горького… — М. Горький редактировал в это время свои произведения для нового издания.
Стою за издание 40 000 по 1 р. — К. П. Пятницкий в письме М. Горькому от 16 (29) декабря 1901 года спрашивал, сохранить ли прежний тип издания его рассказов и выпустить их в пяти томах, что принесло бы большой доход автору, но сделало бы издание доступным лишь состоятельным читателям, или выпустить рассказы в одном томе тиражом в 40 000 экз. по 1 руб., что уменьшило бы авторский доход в восемь раз, но способствовало бы распространению книги среди широких кругов читателей.
Максим — сын М. Горького.
Л. Толстой написал две великолепные штучки и пишет третью… — Речь идет о статьях ‘Офицерская памятка’, ‘Солдатская памятка’ и, вероятно, о статье ‘О веротерпимости’.

181

Датируется по ответному письму Шолом-Алейхема от 31 декабря 1901 года.
Шолом-Алейхем (псевдоним С. Н. Рабиновича, 1859—1916) — популярный еврейский демократический писатель.
‘Помощь’ — см. примечание к письму No 166.
…сборника рассказов еврейских авторов. — Издание не было осуществлено.

182

Датируется по содержанию.
…сказку Скитальца… — Речь идет о сказке ‘Газетный лист’. В сказке высмеивалось черносотенное мещанство, а также затрагивался вопрос о преследовании печати царским правительством.
…затискать в книжку — то есть в первый том ‘Рассказов и песен’ Скитальца, издававшийся товариществом ‘Знание’.
Фейгин Я. А. — издатель и редактор московской газеты ‘Курьер’.
Петров — Скиталец.
В[ладимир] — В. А. Поссе.

183

Датируется по содержанию.
…’Волшебный фонарь’ Ганейзера… — фельетон о М. Горьком и А. П. Чехове’, напечатан в монархической газете ‘С.-Петербургские ведомости’.
Марья Павловна — сестра А. П. Чехова.
Магит С. Н. — ялтинский знакомый М. Горького, частный поверенный.
Балабан Г. И. — врач и актер, мастер художественного чтения.
Гольденвейзер А. Б. (род. 1875) — пианист и композитор, народный артист СССР.

184

Датируется по сопоставлению с письмами М. Горького К. П. Пятницкому от декабря 1901 года. В. С. Миролюбов встречал с М. Горьким в Олеизе Новый год.
В данном письме М, Горький допустил неточность при характеристике мещанской души богоискателей, говоря о ‘русской… совести’. Позднее, указывая на аналогичную неточность в выступлении М. Горького против инсценировок МХАТ’ом реакционного романа Ф. М. Достоевского ‘Бесы’, В. И. Ленин спрашивал писателя: ‘…почему русской? а итальянская лучше??…’ (В. И. Лени н, Сочинения, изд. 4-е, т. 35, стр. 90). В. И. Ленин, соглашаясь с тем, что М. Горький сказал про душу богоискателей, вехистов, вообще буржуа, добавлял: ‘…только не ‘русскую’ надо бы говорить, а мещанскую, ибо еврейская, итальянская, английская — все один чорт, везде паршивое мещанство одинаково гнусно, а ‘демократическое мещанство’, занятое идейным труположством, сугубо гнусно’ (там же).
Ан[тону] Пав[ловичу] сказал. Он — обещает скоро. — В апрельском номере ‘Журнала для всех’ за 1902 год напечатан рассказ А. П. Чехова ‘Архиерей’.

185

Датируется по пометке ‘1901, Ялта’, сделанной рукою адресата, и по содержанию.
Лазаревский Б. А. (1877—1919) — писатель.
…собранные в книжке… — ‘Забытые люди (Очерки и рассказы)’, Одесса, 1899.
Горбунов. — Возможно, что речь идет об И. И. Горбунове-Посадове (1864—1940) — редакторе и издателе книг для народного чтения. С 1884 года Горбунов стал последователем Л. Н. Толстого, позднее — возглавил издательство ‘Посредник’.

186

Датируется по содержанию.
Лилина М. П. (1866—1943) — артистка Московского Художественного театра, жена К. С. Станиславского.
Ваши ‘наблюдения’ — мне очень ценны… — Повидимому, имеются в виду замечания К. С. Станиславского, относящиеся к пьесе ‘Мещане’.

187

Датируется по пометкам, сделанным на копии письма рукою адресата.
Ярцева Мария Григорьевна — дочь художника Г. Ф. Ярцева.
Львов В. Н. — профессор зоологии, знакомый М. Горького.
Читайте Афанасьева, Киреевского, Рыбникова, Киршу Данилова…— М. Горький имеет в виду сборники произведений устного народного поэтического творчества, изданные А. Н. Афанасьевым: ‘Народные русские сказки’, 1-е изд. в 8 выпусках, М. 1855—1863, и ‘Народные русские легенды’, Лондон, 1859, сочинение Афанасьева ‘Поэтические воззрения славян на природу’, тт. 1—3, М. 1865—1869, ‘Песни, собранные П. В. Киреевским’, изд. Общества любителей российской словесности, М. 1861—1874, ‘Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. Народные былины, старины и побывальщины’, тт. 1—4, М. 1861—1867, сборник Кирши Данилова ‘Древние российские стихотворения’, изд. 2-е, М. 1878, изд. 3-е, 1878, изд. 4-е, СПб. 1892, и др.
Только — сын Л. В. Средина.
‘Ночевала тучка золотая…’ — стихотворение М. Ю. Лермонтова.
…’чтобы словам было тесно, мыслям — просторно. — Из стихотворения Н. А. Некрасова ‘Форма’.

183

Датируется по почтовому штемпелю.
Если найдете нужным включить его…— в книгу ‘Рассказов и песен’ Скитальца, издававшуюся товариществом ‘Знание’. …получили Вы четвертый акт? — пьесы ‘Мещане’.
…Амфи[театров] написал в 3 No ‘России’ чорт знает что о ‘Знании’.— М. Горький имеет в виду заметку, напечатанную в разделе ‘Литературный альбом’, в газете либерально-буржуазного направления ‘Россия’, 1902, No 964, 2 января. Говоря о Л. Андрееве, Амфитеатров именует его ‘беллетристом из того же кружка, как и г. Чириков, сгруппированного около Максима Горького под эгидой книгоиздательства ‘Знание’, и высказывает отрицательное отношение к этому издательству.
…статья Басаргина… — Имеется в виду статья реакционера А. Басаргина (А. И. Введенского), напечатанная в ‘Московских ведомостях’ 29 декабря 1901 года.
…Чехов желал бы найти путь к разрыву с [А. Ф.] Марксом.— См. примечания к письму No 152.
В[ладимиру] — В. А. Поссе.

189

Датируется по содержанию.
…начались репетиции моей пьесы. — Имеется в виду пьеса ‘Мещане’.
Если Нила будете играть Вы… — Роль Нила исполнял артист С. Н. Судьбинин.
Затеял еще пьесу. — ‘На дне’.
…талантливой супружницы Вашей — М. П. Лилиной.
…когда думаете ставить? — Первая постановка пьесы ‘Мещане’ в Московском Художественном театре состоялась 26 марта (ст. ст.) 1902 года во время гастролей в Петербурге.
Ваш бронзовый бюст… — Речь идет о скульптуре ‘К. С. Станиславский в роли доктора Штокмана’, выполненной артистом Художественного театра С. Н. Судьбининым.

190

Датируется по содержанию.

191

Датируется по сопоставлению с письмами NoNo 188 и 193.
…относительно лирики Степановой… — Речь идет о стихах Скитальца.
Л[ев] Н[иколаевич] — Толстой.
А наш общий друг, на Зеленом Эрине живущий… — Имеется в виду В. А. Поссе, эмигрировавший за границу (Эрин — старинное наименование Ирландии). См. письмо No 157 и примечания к нему.
…’духовные вершины аристократической интеллигенции…’ — цитата из статьи ‘Борьба за идеализм’ ренегата Н. А. Бердяева, напечатанной в журнале ‘Мир божий’ (1901, июнь).

192

Датируется по почтовому штемпелю.
…письмо твое о сборнике… — См. примечание к письму No 177.
…Московское о-во содействия устройству общеобразовательных [народных] развлечений — существовало с 1898 года, общество занималось организацией научно-популярных лекций, литературно-музыкальных вечеров, народных гуляний, детских утренников и других культурно-просветительных мероприятий.

193

Датируется по содержанию и по почтовому штемпелю.
Пашка, Илья — персонажи повести ‘Трое’.
…ответьте на письмо Телешова к Вам по поводу сборника… — См. примечание к письму No 177.
Телешов дает хороший свой рассказ… — Имеется в виду рассказ ‘Хлеб-соль (из дорожного альбома)’, напечатанный в ‘Журнале для всех’, 1901, No 1, январь.
…еврейским сборником… — Издание сборника не было осуществлено.
6-го была там вечерка… — Речь идет о студенческом вечере. Полиция арестовала более тридцати его участников.
…рассказ Леонида — рассказ Л. Н. Андреева ‘Стена’.

194

Датируется по содержанию.
…Льва Толстого уже не будет в живых. — Л. Н. Толстой тяжело болел в течение января — марта 1902 года, и были моменты, когда врачи считали его положение безнадежным.
Ключевский В. О. (1841—1911) — известный историк, примыкал к кадетам.
Этот Л. сообщил мне о Свят.-Мирском.—Делегированный к М. Горькому редакцией ‘Жизни’ (из Лондона) некто Л. сообщил ему шифр для конспиративной переписки, ключом к которой была взята фамилия шефа жандармов Святополк-Мирского.
…и на другого доктора… — М. Горький давал своим корреспондентам адреса врачей А. Н. Алексина и Л. В. Средина, так как полиция перехватывала письма, шедшие непосредственно в его адрес.

195

Датируется по почтовому штемпелю.
…начало Вашей новой повести. — Речь идет о повести ‘На повороте’, печатавшейся в журнале ‘Мир божий’, 1902, [NoNo 1—3], январь — март.

196

Датируется по пометке: ‘Из Кореиза 25 янв. 1902’, сделанной на письме рукою адресата.
‘Вы сказались…’ — отредактированное М. Горьким стихотворение Скитальца. Упоминаемые в этом письме другие стихотворения также принадлежат Скитальцу.
Амф[итеатров] — фельетон — пошлость… — М. Горький говорит о главе из памфлета А. В. Амфитеатрова ‘Господа Обмановы’.
Сипягин — министр внутренних дел.

197

Письмо написано после получения известия о ссылке Амфитеатрова в Сибирь.
Амфитеатров А. В. (1862—1923) — буржуазный фельетонист и беллетрист, сотрудничал в либеральной прессе. В 1902 году за памфлет ‘Господа Обмановы’, где иронически описал царскую семью Романовых, был выслан в Сибирь, Эмигрировав во Францию в 1905 году, издавал там оппозиционный журнал без определенного политического направления — ‘Красное знамя’. Вернувшись в Россию, издавал журнал ‘Современник’, во время первой мировой войны сотрудничал в реакционных националистических органах печати (‘Русская воля’ и др.).

198

Датируется по содержанию.
Малиновская Елена Константиновна (1870—1942) — большевичка, принимала активное участие в работе Нижегородского комитета РСДРП. Друг семьи М. Горького, с которой познакомилась в 1899 году.
Токарев — герой повести В. В. Вересаева ‘На повороте’.
Шурка умер… — племянник Е. П. Пешковой.
Вигдорч[ик] Н. А. — врач, в марте 1902 года за содействие социал-демократическому движению был выслан с семьей в Минусинск (‘Искра’, 1902, No 20, 1 мая).

199

Датируется по письму Н. Д. Истинского от 15 (28) марта 1902 года.
21 февраля (6 марта) 1902 года М. Горький был избран почетным членом Российской Академии наук по разряду изящной словесности. Официальное сообщение об этом избрании 1 (14) марта напечатала газета ‘Правительственный вестник’. По приказанию министра внутренних дел Сипягина сообщение было вырезано из газеты и вместе со справкой департамента полиции о политической неблагонадежности М. Горького представлено царю Николаю II. На докладе царь наложил резолюцию: ‘Более чем оригинально’. Через несколько дней Николай II в письме министру народного просвещения П. С. Ванновскому приказал отменить выборы М. Горького в Академию наук. Сообщение об отмене выборов М. Горького было напечатано в газете ‘Правительственный вестник’ 12 (25) марта. Однако ни президент Академии наук Константин Романов, ни возглавлявший разряд изящной словесности академик А. Н. Веселовский не сообщили об этом лично М. Горькому.
15 (28) марта 1902 года и. о. таврического губернатора Н. Д. Истинский по распоряжению из Петербурга послал М. Горькому следующее письмо:
‘И. о. Тавр, губернатора.

Конфиденциально.

М. г. Алексей Максимович!
Императорская Академия наук обратилась ко мне с просьбой возвратить ей посланный на Ваше имя пакет за No 198, выданный Вам 3-го сего марта с извещением об избрании Вас в почетные академики.
Сообщая Вам об этом, имею честь просить Вас возвратить мне по прилагаемому адресу пакет Академии наук с извещением за No 198. Прошу принять уверение и т. д.

Н. Истинский

М. г. А. М. Пешкову 13-го марта 1902 г. Симферополь’.
Позорное поведение Академии вызвало возмущение всей прогрессивной России. Ленинская ‘Искра’ в статье ‘Несчастный случай с Академией наук’ писала:
‘Не находит ли, однако, Академия, что ни один здравомыслящий человек не может поверить рассказу о том, будто, выбирая Горького, она не знала, кого выбирать? Не думает ли она, что ее выбор и русской публикой и заграничными газетами мог быть понят только как сознательная манифестация в честь Горького? И не кажется ли ей, что, испугавшись своего собственного поступка и отрекшись от ‘политического преступника’, она только заставит публику понять, что своим новым решением Академия не Горького отрешает от себя, а себя — от Горького, вообще от всего живого и свободного в русской литературе?
Собрание мудрецов, поседевших в служении… высочайшим покровителям науки и искусств, может, конечно, считать окрик начальства достаточным основанием для того, чтобы решиться на дерзкий вызов общественному мнению всех тех, кто чтит в Горьком крупную литературную силу и талантливого выразителя протестующей массы.
Но в императорской Академии наряду с архивными крысами и придворными одописцами заседают и такие люди, которых публика считает в рядах противников мракобесия. Сочтут ли эти деятели для себя пристойным оставаться членами или ‘почетными членами’ учреждения, с которым произошел несчастный случай?’ (‘Искра’, 1902, No 19, 1 апреля).
В знак протеста против отмены выборов М. Горького почетные члены Академии наук А. П. Чехов и В. Г. Короленко в специальных письмах, адресованных Академии наук, демонстративно отказались от звания академиков.

200

Датируется по письму Н. Истинского М. Горькому и по письму В. Г. Короленко от 14 (27) марта 1902 года.
Я был арестован 16-го апреля… — См. примечания к письму No 146.
Допрашивали еще по поводу сходки… — Речь идет о политическом собрании нижегородцев, на котором М. Горький выступил с предложением организовать массовую демонстрацию с предъявлением правительству требования об амнистии всех, привлеченных по делу студенческих волнений в марте 1901 года.
Прилагаю копию документа… — К письму приложены копия письма Н. Истинского и копия ответа М. Горького (см. письмо No 199 и примечания к нему).

201

Датируется по содержанию.
Тихомиров Асаф (Иосаф) Александрович (ум. 1908) — артист Московского Художественного театра.
…я очень хочу издать пьесу со снимками с артистов… — Речь идет о пьесе М. Горького ‘Мещане’.
Бурджалов Георгий Сергеевич (1869—1924) — артист Московского Художественного театра, один из участников первой постановки пьесы ‘Мещане’.
В будущей моей пьесе… — ‘На дне’.

202

Датируется по почтовому штемпелю.
Письмо имеет следующие приложения: 1) письмо В. Г. Короленко А. П. Чехову с пометкой М. Горького: ’10 апреля 1902′, 2) заявление В. Г. Короленко в Академию наук с пометкой М. Горького: ‘6 апреля 1902’, 3) письмо Л. А. Куперника М. Горькому от 2 (15) апреля 1902 года.
Посылаю… письмо Короленко к Чехову и заявление в Академию — в связи с отменой решения об избрании М. Горького почетным академиком.
Посылаю также письмо Куперника… — Адвокат Л. А. Купер-пик в письме М. Горькому от 2 (15) апреля 1902 года сообщал о примиренческом отношении академика К. К. Арсеньева к отмене решения об избрании М. Горького.
…по поводу полт[авских] и хар[ьковских] беспорядков. — Речь идет о крестьянских восстаниях, охвативших в 1902 году Украину, Среднюю Волгу и центральные черноземные районы Европейской России (см. В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 6, стр. 385).

203

Датируется по почтовому штемпелю.
Вот я в Арзамасе… — Арзамас был местом ссылки М. Горького в 1902 году (см. примечания к письмам NoNo 146 и 158).
Сергей Апол[лонович] — Скирмунт.
Читаю Клейна… — Речь идет или о книге Г. И. Клейна ‘Астрономические вечера’, изд. товарищества ‘Знание’, СПб. 1900, или о его же книге ‘Прошлое, настоящее и будущее вселенной’, изд. 2-е товарищества ‘Знание’, СПб. 1900.
Уэллс Г. (1866—1946) — английский писатель, автор фантастических романов.
‘…чтобы при приезде Вашем не повторилось того, что было при отъезде’. — О проводах М. Горького при его отъезде в Крым 6—7 (19—20) ноября 1901 года см. в примечаниях к письму No 174.
‘Россия’ — гостиница в Н.-Новгороде.
Произошли крупные события в Сормове… — Имеется в виду первомайская демонстрация 1902 года, организованная и проведенная большевистским Нижегородским комитетом РСДРП. Сормовские события и последующие выступления руководителей демонстрации на суде В. И. Ленин охарактеризовал как переход от повседневных фактов унижения, эксплуатации рабочих ‘…к пробуждению их сознания, к росту их ‘возмущения’, к революционному проявлению этого возмущения’ (В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 6, стр. 251),

204

Датируется по сопоставлению с письмом No 203.
…тетю Ольгу — О. Л. Книппер.

205

Датируется по почтовому штемпелю.
С Hемировичем[-Данченко] говорил… — Повидимому, речь идет о снимках с постановки ‘Мещан’ в Художественном театре. Зволянский — директор департамента полиции.

206

Датируется по почтовому штемпелю.
Посылаю последнюю книжку… — В конце 1901—начале 1902 года М. Горький готовил к новому изданию собрание своих сочинений.
Иван Иванович Иванов — персонаж рассказов М. Горького ‘Еще о чорте’ и ‘Пузыри’.
Вера Николаевна — Кольберг, товарищ М. Горького по революционной деятельности в Нижнем. В 1901 году была арестована по делу о приобретении мимеографа, который послали на ее имя из Петербурга М. Горький и С. Скиталец. В Арзамасе жила под видом воспитательницы детей М. Горького.
В Нижнем — ужасные творятся вещи! — Речь идет об арестах, последовавших за сормовской и нижегородской демонстрациями 1902 года, в том числе об аресте Я. М. Свердлова. Я. М. Свердлов (1885—1919) играл видную роль в первом Нижегородском комитете РСДРП с момента его основания (осень 1901 года): участвовал в агитационно-пропагандистской работе, в организации тайной типографии. В апреле 1902 года, после похорон поднадзорного студента социал-демократа Рюрикова, приобретших характер политической демонстрации, полиция разыскивала Я. М. Свердлова как одного из главных организаторов протеста. Вскоре после этого он принял участие в подготовке первомайской демонстрации в Сормове. В. И. Ленин писал о ранних годах революционной деятельности Я. М. Свердлова: ‘В первый период своей деятельности, еще совсем юношей, он, едва проникнувшись политическим сознанием, сразу и целиком отдался революции’ (В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 29, стр. 71).

207

Ремизов Алексей Михайлович (род. 1877) — участник студенческого движения конца 90-х годов, затем реакционный писатель-декадент, белоэмигрант.
Произведение Ваше… — Повидимому, речь идет об очерках о тюрьме и ссылке, напечатанных под названием ‘В плену’.

208

Датируется по почтовому штемпелю.
Смирнов — переводчик пьесы ‘Мещане’ на французский язык, вел переговоры во Франции по поводу ее постановки на сцене.
…и у кумы… — Имеется в виду Витютнева Софья Федоровна, работавшая в качестве медсестры с доктором А. Н. Алексиным. См. примечание М. Горького к письму No 148.
Сулер Лев — Сулержицкий Л. А. В 1901 году по поручению М. Горького доставлял из Швейцарии шрифт для подпольной типографии. После ареста был сослан в Подольск.
…пишу третий акт. — Речь идет о пьесе ‘На дне’.

209

Датируется по почтовому штемпелю.
Горин-Горяинов А. М. — актер.
Ухтомский Э. Э. — князь, редактор газеты ‘Санкт-Петербургские ведомости’.
Зина Васильева — жена Н. З. Васильева.

210

Датируется по почтовому штемпелю.
Скоро окончу пьесу. — Речь идет о пьесе ‘На дне’.

211

Датируется по почтовому штемпелю.
‘Прошения’ не подам. — Имеется в виду письмо министру юстиции в связи с намерением присутствовать в Москве на репетиции пьесы ‘На дне’ в конце лета или в начале осени 1902 года.
Мур[авьев] Н. В. — министр юстиции.
Скоро кончу пьесу. — ‘На дне’.
В театр дадите Вы сами… — Имеется в виду Московский Художественный театр.
Тетерев — персонаж пьесы ‘Мещане’.
…снимки до сей поры не сделаны. — Речь идет о снимках с постановки ‘Мещан’ в Художественном театре.
А этюды? — Речь идет о картинах художника Г. Ф. Ярцева.
…телеграфировала вицу… — нижегородскому вице-губернатору.
…лицо, заинтересовавшее Данилова… — литератор Мельницкий-Николаевич, упоминаемый в письме No 209.

212

Датируется по сопоставлению с письмом No 211.
…тетеньке Ольге… — О. Л. Книппер.
Баранов — см. письмо No 211.
Скоро пришлю Вам пьесу… — ‘На дне’.
Относительно Плеве… — А. П. Чехов писал М. Горькому 2 (15) июня 1902 года: ‘На-днях я виделся с одним господином, который знаком с Плеве и знает его, говорил он, что скоро Вас освободят от надзора’ (‘Полное собрание сочинений и писем А. П. Чехова’, т. XIX, стр. 288). Плеве с 1902 года был министром внутренних дел и шефом жандармов.

213

Датируется по содержанию и сопоставлению с письмом М. Горького Средину от 19 июня (2 июля) 1902 года.
…что ты приедешь петь на ярмарку… — Нижегородская ярмарка устраивалась ежегодно с 15 (28) июля по 5 (18) сентября.
Соловей Будимирович — былинный герой, гусляр и чародей.

214

Датируется по почтовому штемпелю и по содержанию.
Получите пьесу — ‘На дне’.
Обещал я ‘Русск[ому] богатству’ нечто… — После 1895 года сочинения М. Горького в народническом журнале ‘Русское богатство’ не печатались.

215

Датируется по почтовому штемпелю.
Скоро ли выйдет Вундт? — В. Вундт. ‘Введение в философию’, перевод с немецкого, СПб. 1902.
…по поводу пьесы — ‘На дне’.
…книгой Милюкова. — П. Н. Милюков. ‘Из истории русской интеллигенции’, изд. товарищества ‘Знание’, СПб. 1902.
Пишет статью по земельному вопросу… — Повидимому, М. Горький имеет в виду письмо Л. Н. Толстого о проекте буржуазного теоретика национализации земли Генри Джорджа.
Жаль старика Оболенского! — Речь идет о писателе, публицисте и издателе народнических журналов Л. Е. Оболенском.
…очень интересный поп… — Владимирский Федор Иванович, отец известного деятеля большевистской партии М. Ф. Владимирского.

216

Датируется по почтовому штемпелю.
…я узнал, что сборник вышел… — Имеется в виду ‘Книга рассказов и стихотворений’, изд. книжного магазина ‘С. Курнин и Ко‘, М. [1902]. Объявление о сборнике было напечатано в газете ‘Курьер’ 13 (26) июня 1902 года.
Население в нем на 90%—поднадзорное… — В Арзамасе у М. Горького жила В. Н. Кольберг, находившаяся под надзором полиции, приезжал Скиталец и др.
…о председателе о-ва разумных развлечений? — то есть о С. А. Скирмунте, который тогда находился в ссылке за распространение антиправительственной литературы.

217

Датируется по сопоставлению с письмами NoNo 214 и 215.
Пьесу я кончил… — Речь идет о пьесе ‘На дне’. …Вы намерены ехать сюда… — В. И. Немирович-Данченко приезжал к М. Горькому в Арзамас в августе 1902 года.

218

Датируется по почтовому штемпелю.
…написал Брюсов о Художественном театре… — Статья В. Я. Брюсова ‘Ненужная правда’ напечатана в журнале ‘Мир искусства’, 1902, No 4.
Получил переводы Перского. — Переводы произведений М. Горького на французский язык.
Ваша крестница… — дочь М. Горького Екатерина.
Познакомился я с одним попом. — См. примечание к письму No 215.
…читали мы с ним книжку Мадзини… — ‘Об обязанностях человека’, М. 1902.

219

Датируется по содержанию.
Печатается по тексту газеты ‘Смоленский вестник’, 1902, No 140, 28 июня.
…в члены общества рабочих людей… — 23 июня (6 июля) 1902 года на заседании общего собрания Смоленского общества книгопечатников М. Горький был избран почетным членом (см. ‘Смоленский вестник’, 1902, No 140, 28 июня).

220

Датируется по почтовому штемпелю.
Леонид — Л. Н. Андреев. В члены товарищества ‘Знание’ не вступил.
…о посвящении пьесы… — ‘На дне’.
…кое-кого это посвящение сделает скромнее. — М. Горький имеет в виду О. Н. Попову, Г. А. Фальборка и других членов товарищества ‘Знание’, выступавших против нового, демократического направления в работе издательства (вдохновителем которого был М. Горький) и вскоре вышедших из состава товарищества.
…контора послала книги в Балаганск? — Речь идет о посылке книг одному из сосланных в Сибирь социал-демократов.
Сорель А. — французский буржуазный историк. На русский язык переведены следующие его книги: ‘Европа и французская революция’, тт. 1—4, изд. С. Ф. Пантелеева. СПб. 1892, тт. 5—8, СПб. 1906—1908, ‘Госпожа де-Сталь’, СПб. 1892, ‘Монтескье’, М. 1898.

221

Датируется по содержанию.
Прочитав пьесу… — Речь идет о пьесе ‘На дне’.
Вл[адимир] Ив[анович] — Немирович-Данченко.
Кон[стантин] Серг[еевич] — Станиславский.
Ольга Леонардовна — Книппер.
Татаринова Ф. К. — ялтинская знакомая А. П. Чехова и М. Горького, занимавшаяся художественным переплетением книг.

222

Датируется по почтовому штемпелю.
Посылаю пьесу… — ‘На дне’.
Максим — сын М. Горького.
‘Ночлежка’ — одно из первоначальных названии пьесы ‘На дне’.
‘Мысль’ — рассказ Л. Андреева.
…начали лечить… — В это время у М. Горького обострился туберкулезный процесс в легких.
…я задумал одноактную пьесу ‘Человек’. — Пьеса ‘Человек’ М. Горьким написана не была. Под тем же названием в 1903 году он написал поэму.
Скоро, говорят, Вы дадите нам конституцию? — Повидимому, речь идет о предполагавшейся реорганизации книгоиздательства ‘Знание’.

223

Датируется по содержанию и письму А. П. Чехова от 29 июля (11 августа) 1902 года.
За четвертый акт — не боюсь. — Речь идет о пьесе ‘На дне’.
…быть на репетиции Вашей пьесы. И своей. — Имеются в виду репетиции пьесы А. П. Чехова ‘Три сестры’ и пьесы М. Горького ‘На дне’ Московским Художественным театром.
Василису — она? — Первоначально предполагалось, что роль Василисы будет исполнять О. Л. Книппер-Чехова.

224

Датируется по почтовому штемпелю.
Елка — рассказ Н. Д. Телешова для детей ‘Елка Митрича’.
Роман — рассказ ‘Маленький роман’.

225

Датируется по почтовому штемпелю.
С[емен] П[авлович] — Боголюбов, работник конторы ‘Знания’.
Возвратился из Якутской области хохол… — М. А. Ромась.

225

Датируется по содержанию.
Письмо написано в связи с судебным процессом над участниками крестьянских волнений в Валках (Харьковская губ), происходившим в сентябре — октябре 1902 года. К суду было привлечено 1090 человек. Председатель судебной палаты во время процесса систематически прерывал защитников, которые пытались сообщить о зверском избиении арестованных и выяснить истинное положение дела. Адвокаты (Малянтович и др.) вынуждены были отказаться от защиты и подали заявление в особое присутствие харьковской судебной палаты. Ленинская ‘Искра’ призывала петербургский, московский и харьковский советы адвокатов ‘установить то или иное отношение к факту, беспримерному в летописях русского суда’ (‘Искра’, 1902, No 26, 15 октября).
Карабчевский Н. П. (1851—1925) — адвокат, принимавший участие в ряде крупных политических процессов. После Октябрьской революции — белоэмигрант.

227

Датируется по пометке: ’17 окт. 1902′, сделанной на письме рукой адресата.
Читаю Мамина. — Произведения Д. Н. Мамина-Сибиряка. Повесть ‘Любовь куклы’ была напечатана в журнале ‘Русское богат. ство’, 1902, NoNo 7—10.
Рассказы Серафимовича… — Речь идет о рассказах, редактировавшихся М. Горьким для первого тома ‘Рассказов’ А. С. Серафимовича, изданного товариществом ‘Знание’ в 1903 году.
Бертенсон Л. Б. — врач, был связан с французским театром Гитри.

228

Датируется по пометке: ’21 окт. 1902′, сделанной на письме рукою адресата.
Мамин — Д. Н. Мамин-Сибиряк.
…повысить цифру комиссии… — Повидимому, речь идет об увеличении суммы, на которую издательство отпускало в кредит книги магазину.

229

Датируется по сопоставлению с письмами NoNo 227 и 230.
Посылаю рассказы Ваши… — См. примечание к письму No 230.
Звонарев Б. Н. — книгоиздатель.

230

Датируется по пометке: ’26 окт. 1902′, сделанной на письме рукою адресата.
…письмо Серафимовича. — Имеется в виду письмо М. Горькому от 22 октября (4 ноября) 1902 года (Архив А. М. Горького).
…15 рассказов… — Речь идет о рассказах, составивших первый том произведений А. Серафимовича в издании товарищества ‘Знание’, СПб. 1903.
Гольдовский О. П. — сотрудник В. П. Потемкина по литературной работе в 1902 году.
…по поводу сборника. — Речь идет о неосуществленном сборнике рассказов еврейских беллетристов.
Вс с адвокатами. — Повидимому, речь идет о переговорах М. Горького в связи с процессом над участниками крестьянских волнений в Валках (см. письмо No 226 и примечание к нему).
Мамин — Д. Н. Мамин-Сибиряк.
Принимаюсь за Крестовскую. — Рассказы М. В. Крестовской товариществом ‘Знание’ не издавались.

231

Датируется по пометке: ’31—X—1902′, сделанной на письме рукою адресата.
Храброе А. М. — нижегородский инспектор народных училищ.
Сормовский процесс кончился… — 28—29 октября (10—11 ноября) 1902 года в Н.-Новгороде слушалось дело о политической демонстрации в Сормове 1 мая 1902 года. Ленинская ‘Искра’ писала по поводу этого процесса: ‘Пример Заломова, Быкова, Самылина, Михайлова и их товарищей, геройски поддержавших на суде боевой клич: ‘Долой самодержавие!’, воодушевит весь рабочий класс России для такой же геройской, решительной борьбы за свободу всего народа, за свободу неуклонного рабочего движения к светлому социалистическому будущему’ (‘Искра’, 1902, No 29, 1 декабря, стр. 2).
Заломов Петр Андреевич — сормовский рабочий, член большевистского Нижегородского комитета РСДРП, организатор и руководитель первомайской демонстрации в Сормове в 1902 году, прототип Павла Власова — героя повести ‘Мать’.
…кончится процесс нижегородский… — Имеется в виду суд над участниками первомайской демонстрации в Н.-Новгороде 5 (18) мая 1902 года. Дело слушалось 30—31 октября (12—13 ноября) 1902 года.

232

Датируется по содержанию.

233

Датируется по содержанию.
Толстой Л. Л. — сын Л. Н. Толстого.
Ангел Иванович — Богданович.
…напечатать его повесть. — В ноябре 1902 года Л. Л. Толстой вел переговоры с редакцией журнала ‘Мир божий’ о публикации в нем своей новой повести.
…печатать Ваш роман в журнале… — Речь идет о журнале ‘Ежемесячные сочинения’ под ред. И. Ясинского, в котором в 1902 году был напечатан первый роман Л. Л. Толстого ‘Поиски примирения’.
Миклашевский М. П. — литературный критик и публицист меньшевистского направления. Писал под псевдонимом Неведомский.

234

Датируется по содержанию.
Иллюстрацию посылаю… — Речь идет об иллюстрации художника Зубчанинова к рассказу ‘Бывшие люди’.
Сейчас пришел с генеральной. — Генеральная репетиция пьесы ‘На дне’ в Московском Художественном театре состоялась 16 (29) декабря 1902 года.
‘Манфред’ — поэма Байрона. Издана ‘Знанием’ в 1903 году в переводе И. А. Бунина.
Фед[ор] Иван[ович] — Шаляпин.
Датчанину написал… — Имеется в виду П. Г. Ганзен. М. Горький благодарил Ганзена и академика Ф. Н. Чернышева за присланные ему художественные изделия датского кустарного ремесла.

235

Датируется по содержанию.
Успех пьесы — исключительный… — Письмо написано после второго спектакля ‘На дне’ в Московском Художественном театре. Первый спектакль состоялся 18 (31) декабря, второй — 19 декабря 1902 года.
Москвин И. М. — исполнял роль Луки.
Лужский В. В. — исполнял роль Бубнова.
Качалов В. И. — исполнял роль Барона.
Станиславский К. С. — исполнял роль Сатина.
Книппер О. Л. — исполняла роль Насти.
Грибунин В. Ф. — исполнял роль Медведева.
Посылаю письмо из Берлина. — Имеется в виду письмо из берлинского Малого театра М. Горькому по поводу постановки пьесы ‘На дне’.
Фотографии… — постановки пьесы ‘На дне’ в Московском Художественном театре.

236

Надпись на фотокарточке М. Горького.
Датируется по содержанию.
Печатается по тексту книги А. Л. Вишневского ‘Клочки воспоминаний’, изд. ‘Academia’, 1928.
Вишневский А. Л. (1861—1943) — артист Московского Художественного театра, исполнял роль татарина в пьесе М. Горького ‘На дне’.

237

Каминская О. Ю. (1859—1939) — дочь нижегородского врача, прототип героини рассказа М. Горького ‘О первой любви’.
Чириков — волнуется… книг нет… И Серафимович волнуется. — Речь идет о первом томе рассказов Е. Н. Чирикова и первом томе рассказов А. С. Серафимовича. Обе книги вышли в изд. товарищества ‘Знание’ в 1903 году.
‘Дно’ — пьеса ‘На дне’.

238

Датируется по содержанию.
Иола Игн[атьевна] — жена Ф. И. Шаляпина.

239

Датируется по содержанию и авторской нумерации писем.
‘Дно’ — пьеса ‘На дне’.
Лонгфелло… — Речь идет об изданной в переводе И. А. Бунина книге Лонгфелло ‘Песнь о Гайавате’ (‘Знание’, СПб. 1903).
Получил также Юшкевича, Куприна, Телешова… — Речь идет о сборниках произведений этих писателей, изданных ‘Знанием’ в 1903 году.
Степан — Скиталец.
Жду ‘Пир’. — Платон. ‘Пир’, изд. товарищества ‘Знание’, СПб. 1903.

240

Датируется по почтовому штемпелю.
Кто дал Вам право помещать в журнале снимок… — На обложке ‘Журнала для всех’, 1903, No 2, была помещена репродукция с фотографии М. Горького с маленьким сыном Максимом.

241

Датируется по почтовому штемпелю.
Спасибо… за книгу…— Н. Телешов. ‘Рассказы’, т. 1, изд. товарищества ‘Знание’, СПб. 1903.
Посылаю тебе ‘Дно’ — пьесу ‘На дне’.

242

Датируется по почтовому штемпелю.
Сердечное спасибо Вам за Вашу славную книжку. — Речь идет о книге А. Серафимовича ‘Рассказы’, том 1, изд. товарищества ‘Знание’, СПб. 1903.

243

Датируется по почтовому штемпелю.
…разговор о сборнике… — Речь идет о первом ‘Сборнике товарищества ‘Знание’, который положил начало систематическому выпуску серии сборников этого типа. С 1903 по 1913 годы товарищество ‘Знание’ издало 40 сборников. В. И. Ленин отмечал, что это были ‘сборники, стремившиеся концентрировать лучшие силы художественной литературы’ (В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 34′ стр. 380).

244

Датируется по ответному письму А. Шольца от 10 (23) мая 1903 года.
Шольц А. К. — переводчик произведений М. Горького на немецкий язык.
Дмитриев — нижегородский фотограф.
…как относится к моей пьесе рабочий класс… — Имеется в виду пьеса ‘На дне’.

245

Печатается по снимку с письма, помещенному в журнале ‘Новый мир’, 1904, No 136, 16 августа.
Рейнгардт М. — режиссер, актер и директор прогрессивного Малого театра в Берлине, поставил пьесы ‘Мещане’, ‘На дне’.

246

Датируется по содержанию.
Чириков Евгений Николаевич (1864—1932) — писатель. В начале своей литературной деятельности стоял на демократических позициях, примыкал к писателям, группировавшимся вокруг М. Горького (‘Знание’). После революции 1905 года творчество Чирикова теряет демократический характер. После Октябрьской революции — белоэмигрант.
…ты должен слепить крепкую, отчетливую вещь. — Речь идет о пьесе ‘Евреи’.
‘Дядя Ваня’ — пьеса А. П. Чехова.
Желябужский А. А. — крупный чиновник Государственного контроля, председатель Российского театрального общества и актер-любитель, муж М. Ф. Андреевой.
Вал[ентина] Егор[овна] и Анна Михай[ловна] — жена и теща Е. Н. Чирикова.
…стихи Леопарди… — М. Горький цитирует стихи итальянского поэта Д. Леопарди ‘На свадьбу моей сестры Паолины’.
…и происшествии со Скворцом… — О чем идет речь — не установлено.

247

Датируется по содержанию.
Концерт был таков… — 5 (18) сентября 1903 года в нижегородском Народном доме (см. примечание к письму No 248) состоялся концерт с участием Ф. И. Шаляпина.
Сижу за пьесой Чирикова… — ‘Евреи’.

248

Датируется по содержанию.
Очень рад, что квартира хорошая… — Е. П. Пешкова с детьми жила в это время в Ялте.
А. В. — Панов (1865—1903), газетный работник и прогрессивный общественный деятель.
Народный дом — построен в Н.-Новгороде в 1903 году архитектором П. П. Малиновским на средства, собранные при активном участии М. Горького. По инициативе М. Горького было учреждено паевое товарищество для организации спектаклей. Пайщиками состояли: М. Горький, К- С. Станиславский, Ф. И. Шаляпин, фабрикант С. Т. Морозов, архитектор П. П. Малиновский и его жена Е. К. Малиновская, артист-любитель Михельсон, графиня С. В. Панина и др. Нижегородский губернский предводитель дворянства А. Б. Нейгардт пайщиком не был.
Басманов Д. И. — антрепренер городского театра в Н.-Новгороде с 1902 по 1908 год.
Алексеев — Станиславский К. С.
Поеду или с Еленою, или с ее Павлом.— Речь идет о Е. К. и П. П. Малиновских.
Доктору скажи… — А. Н. Алексину.
Янина — Берсон Я. О., дочь петербургского банкира, порвавшая отношения со своей семьей. Принимала участие в революционной работе РСДРП. Позже сблизилась с махаевцами.
Мать… — мать адресата, М. А. Волжина.

249

Датируется по ответному письму А. П. Чехова от 6 (19) октября 1903 года.
…рассказ для сборника ‘Знание’? — Речь идет о ‘Сборнике товарищества ‘Знание’ за 1903 год’, книга первая, СПб. 1904.
…я — скоро напишу. — В первой книге ‘Сборника товарищества ‘Знание’ за 1903 год’ М. Горький напечатал поэму ‘Человек’.

250

Датируется по содержанию.
…писал ли я тебе о новой затее… — См. письмо No 248 и примечания к нему.
Федор — Ф. И. Шаляпин.
Лельков — нижегородский купец.
Чегодаева — жена московского врача. Оказывала финансовую помощь большевикам через Л. Б. Красина.
Хлудова — купчиха.
Якубов М. С. (по сцене — Нароков) — народный артист РСФСР, артист Московского Малого театра. В 1903—1904 годах — артист труппы Народного дома в Н.-Новгороде.
Доктору… — А. Н. Алексину.

251

Датируется по содержанию и пометке: ‘Пол. 22 окт. 1903’, сделанной на письме рукою адресата.
…посылаю Вам моего ‘Человека’… — Имеется в виду поэма ‘Человек’.
Продолжать я буду,— о мещанине… — Этот замысел не был осуществлен М. Горьким. Набросок к неосуществленной части поэмы приведен в примечаниях к поэме ‘Человек’ в томе 5 настоящего издания.
…Чехов согласен… — согласен отдать пьесу ‘Вишневый сад’ товариществу ‘Знание’ (напечатана в ‘Сборнике товарищества ‘Знание’ за 1903 год’, книга вторая, СПб. 1904).
А вот куда отчислим 10% прибыли…— Предложение об отчислении десяти процентов с дохода по сборнику ‘Знания’, в котором будет помещена пьееа ‘Вишневый сад’, было вызвано тем, что А. П. Чехов, по договору с издателем А. Ф. Марксом, имел право печатать свои произведения лишь в изданиях, выходивших с благотворительной целью.
…обработаем сборник. — Речь идет о подготовке к печати первого ‘Сборника товарищества ‘Знание’ за 1903 год’.

252

Датируется по сопоставлению с письмами NoNo 251 и 253.
Ольга Леонардовна — Книппер.

253

Датируется по пометке: ‘Пол. 23 окт. 1903’, сделанной на письме рукою адресата.
Слушал пьесу Чехова.— Имеется в виду пьеса ‘Вишневый сад’.
Ольга Леонардовна.— Книппер-Чехова.
Мария Федаровкв,— Андреева.
Сергей Аполлонович — Скирмунт.

254

Датируется по содержанию.
Найденов (псевдоним Сергея Александровича Алексеева, 1869—1922) — писатель либерального направления, примыкал к ‘Знанию’.
‘No 13’ — пьеса С. Найденова, перепечатана в его книге ‘Пьесы’, том первый, изд. товарищества ‘Знание’, СПб. 1904.
Чириков тоже ждет ответа…- — Речь идет о произведении Е. Н. Чирикова ‘На поруках’, напечатанном в ‘Сборнике товарищества ‘Знание’ за 1904 год’, книга вторая, СПб. 1904.
Пишет — Шакро…— Цулукидзе, прототип князя Шакро, героя рассказа М. Горького ‘Мой спутник’.
…набросали мы с ним план пьесы ‘Спасители’… — План остался неосуществленным.
‘Астроном’ — неосуществленный замысел.

255

Письмо печатается по тексту книги ‘Труды Самаркандского педагогического института’, т. II, выпуск 3-й, Самарканд, 1941.
Анучин Василий Иванович (1875—1943) — писатель, ученый, исследователь Сибири, общественный деятель, примыкавший к социал-демократам.
Прочитал Ваш рассказ ‘Уважили’.— Рассказ напечатан в журнале ‘Образование’, 1903, No 10, октябрь.

256

Датируется по почтовому штемпелю.
…рассказ недурен… — Повидимому, речь идет о рассказе ‘Между двух берегов’, напечатанном в первом ‘Сборнике товарищества ‘Знание’ за 1903 год’, СПб. 1904.
На пути отсюда… — С 20 ноября (3 декабря) по 11 (24) декабря М. Горький находился в Петербурге, с 12 (25) по 15 (28) декабря — в Москве.
…непременно буду на Среде — то есть на очередном собрании литературного кружка ‘Среда’, объединявшего с конца 90-х по 1916 год видных русских писателей-реалистов. В первые годы существования кружка в него входили: Н. Г. Гарин-Михайловский, А. С. Серафимович, В. В. Вересаев, А. И. Куприн, С. Я. Елпатьевский, И. А. Бунин, С. Г. Скиталец, Л. Н. Андреев и др. Бывая в Москве, М. Горький посещал ‘Среды’. На заседаниях присутствовали А. П. Чехов, Д. Н. Мамин-Сибиряк и др. Собрания обычно происходили на квартире у Н. Д. Телешова, который был одним из инициаторов организации кружка.

257

Датируется по пометке: ‘Пол. 14 дек. 1903 г.’, сделанной на письме рукою адресата.
Рассказики Бунина… — Речь идет о рассказах ‘Золотое дно’ и ‘Сны’, вошедших в первый ‘Сборник товарищества ‘Знание’ за 1903 год’, СПб. 1904.
…16-го, у нас… — то есть в нижегородском Народном доме. Пожалуйста, вставьте… — Эта вставка вошла в окончательный текст поэмы.
М[ария) Ф[едоровна] — Андреева. Леонид — Л. Н. Андреев.

258

…сказать Гарину… — писателю Н. Г. Гарину-Михайловскому.
Сорин С. А. — художник, ученик И. Е. Репина, нижегородский знакомый М. Горького.
Круковской М. А. — сотрудник журнала ‘Товарищ’, автор беллетристических и научно-популярных очерков.
‘Товарищ’ — журнал для детей, издававшийся с 1 (13) декабря 1899 года.
Вчера со мной случилось нечто странное… — Покушение на М. Горького, о котором говорится в настоящем письме, было, вероятно, спровоцировано не без участия полиции.
…читайте Мадача… — М. Горький имеет в виду перевод произведения венгерского писателя Имре Мадача ‘Человеческая трагедия’, которое в это время готовилось к печати товариществом ‘Знание’, вышло в свет в 1905 году.

259

Письмо печатается по тексту книги ‘Труды Самаркандского педагогического института’, т. II, выпуск 3-й, Самарканд, 1941.
…повесть ‘По горам и лесам’ — впервые напечатана в журнале ‘Товарищ’, 1903, NoNo 5—15, под названием ‘Первые похождения’. В том же году вышла отдельным изданием.
Ваша тема для трагедии, конечно, хороша. — Речь идет о трагедии ‘Красноярский бунт’, которую автор закончил уже при Советской власти.

260

Датируется по содержанию.
Куприн Александр Иванович (1870—1938) — видный писатель-реалист, примыкавший к объединению писателей-знаниевцев, группировавшихся вокруг М. Горького, после революции 1905—1907 годов поддавался настроениям упадка, отступал с демократических позиций. После Октябрьской революции эмигрировал. В 1937 году вернулся в СССР.
О[бщест]во, на бланке которого пишу Вам… — ‘Общество вспомоществования учащимся женщинам в Москве’.
…издать литературный сборник. — Сборник издан не ?ыя.

261

Датируется по содержанию и пометке: ‘1903, XII’, сделанной на письме рукою А. П. Чехова.
…’для разгулки времени’ — выражение крапивенского мужика, прозванного князем Блохиным, приведено Л. Н. Толстым в статье ‘Так что же нам делать?’.
Пойду на шаляпинский Сенефас, на выставку союза художников…— Бенефис Ф. И. Шаляпина в опере ‘Демон’ в Большом театре в Москве состоялся 16 (29) января 1904 года. Выставка Союза русских художников была открыта с 22 декабря 1903 по 11 (с 4 по 24) января 1904 года в московском Строгановском училище.
…к Вам обратится… — См. письмо No 260.

262

Датируется по сопоставлению с письмом No 258.
Гарин-Михайловский Николай Георгиевич (1852—1906) — прогрессивный писатель-реалист, сочувствовавший и оказывавший материальную поддержку марксистам, примыкал к писателям-знаниевцам, группировавшимся вокруг М. Горького.
…рассказ Ваш… — Речь идет о рассказе ‘Чужие’.
…не гармонирует с общим тоном нашего сборника. — Имеется в виду первый ‘Сборник товарищества ‘Знание’ за 1903 год’ (СПб. 1904). В этом сборнике помещена пьеса Н. Г. Гарина-Михайловского ‘Деревенская драма’.
…я просил бы Вас дать рассказ этот для другого, благотворительного сборника… — См. письмо No 260 и примечания к нему.

263

Датируется по содержанию.
Письмо дамы… — Имеется в виду письмо неизвестной переводчицы, просившей А. С. Серафимовича разрешить ей перевод его рассказов на немецкий язык.
Рассказ Ваш прочитал… — Речь идет о рассказе ‘В пути’, напечатанном в ‘Сборнике товарищества ‘Знание’ за 1903 год’, книга первая, СПб. 1904.

264

Датируется но почтовому штемпелю.
Белоусов Иван Алексеевич (1863—1930) — писатель демократического направления, переводчик произведений Т. Шевченко на русский язык.

265

Датируется по пометке: ‘Получено 29’, сделанной на письме рукою адресата.
‘Евреи’ — пьеса Е. Н. Чирикова.
‘Донская речь’ — издательство H. E. Парамонова в Ростове-на-Дону (1903—1907), выпускало политические брошюры социал-демократического, либерального и эсеровского направлений, издавало для народа по дешевой цене художественные произведения демократических писателей.
Здесь патриотизм цветет только в газетах… — Речь идет о шовинистических настроениях в связи с началом русско-японской войны. Война началась 27 января (9 февраля) 1904 года.
…после тверского разгрома. — В январе 1904 года тверское земство, настроенное оппозиционно, подверглось репрессиям со стороны царской власти.

266

Датируется по пометке: ‘Получила 1 февр.’, сделанной на письме рукою адресата.
Похоронили Михайловского… — Похороны Н. К. Михайловского состоялись 30 января (12 февраля). 1904 года.
В Финляндии — неблагополучна… — В 1903 году царское правительство усилило свою деятельность по руссификации и уничтожению прав и вольностей финского народа. Эту политику, вызвавшую протест различных слоев финского народа, ленинская ‘Искра’ характеризовала как ‘грубый произвол и возмутительные беззакония русского правительства’ (‘Искра’, 1903, No 35, см. также NoNo 36, 45, 48, 50 и др.).
…утопили крейсер ‘Варяг’… взорвали ‘Корейца’… — М. Горький располагал неверной информацией. 27 января (9 февраля) 1904 года стоявшие на рейде в нейтральной гавани Чемульпо крейсер ‘Варяг’ и канонерская лодка ‘Кореец’, стремясь прорваться в Порт-Артур, вступили в бой с японской эскадрой, состоявшей из броненосного крейсера, 5 легких крейсеров и 8 миноносцев. В бою был потоплен один японский миноносец и повреждено два крейсера. Не желая сдавать корабли и не имея возможности быстро починить пробоины, полученные ими в бою, капитан ‘Варяга’ приказал взорвать ‘Корейца’ и затопить крейсер ‘Варяг’. Команды ‘Варяга’ и ‘Корейца’ были взяты на борт иностранными кораблями. В процессе этих событий команды русских кораблей проявили невиданные образцы воинской доблести, мужества и героизма.
Когда получишь деньги от Морозовой… — З. Г. Морозова, жена фабриканта С. Т. Морозова, жертвовала деньги на организацию учреждений для детей в Н.-Новгороде.

267

Датируется по пометке ‘6 февр.’, сделанной на письме рукою адресата.
…получена ли тобою картина ‘Смерть Нерона’… — Имеется в виду копия с картины художника В. С. Смирнова.
Желания Павловна — Подсосова (ум. около 1930), педагог, общественная деятельница Н.-Новгорода.
Горинов В. А. — нижегородский земский деятель, пайщик газеты ‘Нижегородский листок’, позднее — городской голова.
‘Подобных вещей’ не присылай мне… — Имеются в виду рукописи произведений, в которых оправдывается русско-японская война.
…как просто рассуждают крупные администраторы… — Имеется в виду заявление министра юстиции Н. В. Муравьева иностранным корреспондентам.
…как, помнишь, создавали англичане для буров. — Имеется в виду империалистическая, захватническая война Великобритании (1899—1902) против южноафриканских республик буров — Оранжевой и Трансвааля, отстаивавших свою свободу и независимость.
…возможно, что я куда-нибудь поеду на север. — Речь идет No возможности ареста и ссылки.
Барыкин. — переплетчик, просил аванс в счет будущих работ.
Против меня затеян поход… — Имеются в виду нападки реакционной печати на М. Горького в связи с необычайным ростом популярности его как революционного писателя.
…в манифестации перед Зим[ния] дворцом… — 27 января (9 февраля) началась война с Японией. В связи с этим по всей России проходили организованные с помощью полиции монархические манифестации, в которых участвовала, наряду с черносотенцами и обывателями, верноподданнически настроенная часть студенчества.
‘Русское собрание’ — реакционное общество.
‘Денница’ — реакционное общество студентов-‘академистов’.

268

Печатается по тексту книги ‘Труды Самаркандского педагогического института’, т. II, выпуск 3-й, Самарканд, 1941.
Получил Ваши легенды и словарь. — Речь идет о книгах: ‘Вечный скиталец’ и ‘Такмак’, а также о ‘Материалах к областному словарю сибирского наречия’, напечатанных в ‘Извесгиях Красноярского подотдела восточно-сибирского отдела Русского Географического общества’, т. I, выпуск VI, Красноярск, 1904.
Ядринцев H. M. (1842—1894) — сибирский общественный деятель, писатель-публицист радикально-народнического направления, археолог, автор научных трудов о Сибири.
Потанин Г. Н. (1835—1920) — путешественник, исследователь Китая и Монголии.
Наумов Н. И. (1838—1901) — писатель-народник, основоположник областной сибирской литературы.
Щукин Н. С. (1792—1883) — писатель и этнограф, в 50—60-х годах печатал в разных журналах статьи по экономике, географии и этнографии Сибири.

269

Датируется по содержанию.
‘На страницы Вашего альбома…’ — начало стихотворения М. Горького.
…мне нужно это для пьесы — ‘Дачники’.
…’Женщина’, ‘Истина’, ‘Ложь’. — Эти произведения не были написаны М. Горьким.
…пишу рассказ ‘Сильный’… — Сведений об этом рассказе не имеется.
Новых пайщиков найдем… — Речь идет о паевом товариществе по организации спектаклей в Народном доме в Н.-Новгороде.
Гершуни Г. А. — организатор боевой группы эсеров. Мельников, Григорьев, Вейс (Вайценфельд) и Ремянникова — эсеры. Процесс происходил 18—25 февраля (2—9 марта) 1904 года.
Чарнолусский В. И. — деятель народного образования, народник.

270

Датируется по содержанию.
Вениамин — эсер.
…всех серых… — то есть эсеров (с.-р.).
Подробностей о процессе не знаю. — См. письмо No 269 и примечания к нему.
Видел Савву… — Речь идет о С. Т. Морозове.
Елене передай.’ — Имеется в виду Малиновская Е. К.
В[асилий] А[лексеевич] — Десницкий (род. 1878), в то время активный участник социал-демократического движения в Н.-Новгороде, член большевистского Нижегородского комитета РСДРП. Позднее — отошел от партийной деятельности. Советский литературовед.
…какой-то Заломов просит меня… — М. Горький хорошо знал П. А. Заломова (см. письмо A …пьесу я буду переделывать всю… — ‘Дачники’.
…когда художники приедут… — Речь идет об артистах Московского Художественного театра.
Сборник — в цензуре. — Речь идет о первом ‘Сборнике товарищества ‘Знание’ за 1903 год’.

271

Датируется по содержанию.
‘Япония’ — ‘Япония’, составил Н. А. Ульянов, изд. А. И. Лебедева, Н.-Новгород, 1904.
Мукосеев Л. А. (ум. 1937) — в 1901 году за участие в студенческом движений был выслан на родину, в Н.-Новгород, занимался литературной работой и давал уроки племянникам М. Горького — Весовщиковым. Впоследствии работал врачом в Саратове.
‘Правда’ — ежемесячный легальный социал-демократический журнал, издавался в Москве в 1504—1906 годах при участии главным образом меньшевиков.
‘Срединное царство’ — Ж. Симон. ‘Срединное царство. Основы китайской цивилизации’, изд. Л, Ф. Пантелеева, СПб. 1886.
Книга Дюмолара… — Г. Дюмолар. ‘Япония в политическом, экономическом и социальном отношениях’, СПб. 1904.
А за поздравления спасибо! — М. Горький благодарит Е. П. Пешкову за поздравления с днем рождения.
Соколова Л. И. — В 1901 году (еще гимназисткой) была арестована в Н.-Новгороде по делу о приобретении мимеографа М. Горьким и Скитальцем. Когда она была студенткой, М. Горький оказывал ей материальную помощь.
Возмутительно отношение газет… — В марте 1904 года в газетах обсуждался вопрос о нейтралитете Китая, причем выявились хищнические, империалистические намерения Англии и США в отношении Китая.
…поездка за Урал… — См. примечание к письму No 197.

272

Датируется по содержанию.
…я ему — Толстого и себя. — Имеются в виду статуэтки работы И. Я. Гинцбурга.
Вчера читал ему три акта пьесы… — ‘Дачники’.

273

Датируется по сопоставлению с другими письмами этого времени.
Повесть будет иметь характер дневника или записок… — Возможно, что имеется в виду рукопись, от которой сохранилось только полторы страницы начала: ‘Меня зовут Яков Иванович Петров…’ (Архив А. М. Горького).
Дивильковский. — См. ниже примечание к письму No 299. Накануне революции 1905 года А. А. Дивильковского, больного туберкулезом горла, сослали за революционную деятельность в Архангельск.

274

Датируется по содержанию.
…хорошо то, что история с ‘Вишневым садом’ не легла все-таки тенью на отношения А[нтона] П[авловича] к ‘Знанию’ — за это уж я всей душой благодарю Конст[антина] Пет[ровича]. — По соглашению издательства ‘Знание’ с А. П. Чеховым пьеса ‘Вишневый сад’ должна была быть напечатана во втором ‘Сборнике товарищества ‘Знание’ и только полгода спустя — выйти в свет в издании А. Ф. Маркса. Но Маркс воспользовался непрактичностью Чехова, и пьеса вышла одновременно в двух изданиях. Видя в этом нарушение прав товарищества ‘Знание’ и не зная всех обстоятельств дела, М. Горький готов был обвинить во всем автора. Но в переписке А. П. Чехова с К- П. Пятницким выяснились как непричастность А. П. Чехова к этому инциденту, так и мошеннические махинации издателя А. Ф. Маркса.
…как ты живешь в Эмсе? — В то время Е. П. Пешкова лечилась за границей.
Максим — сын М. Горького.

275

Датируется по содержанию.
Вот и похоронили мы Антона Чехова…— А. П. Чехов похоронен в Москве 9 (22) июля 1904 года.
Мы думаем издать книгу памяти Антона Павловича… — Памяти А. П. Чехова посвящена третья книга ‘Сборника товарищества ‘Знание’ за 1904 год’, СПб. 1905.
Елиз[авета] Ив[ановна] — жена А. Н. Алексина.
Федор — Ф. И. Шаляпин. Сашка — А. Н. Алексин.

276

Датируется по содержанию (ср. с письмом No 275).

277

Датируется по содержанию.
Долгополов Н. И. (1857—1922) — народоволец, затем эсер, работал врачом в Канавине (Н.-Новгород). Максим — сын М. Горького.

278

Датируется по содержанию.
…смерть Плеве. — Министр внутренних дел и шеф жандармов В. К. Плеве был убит эсером Е. Сазоновым 15 (28) июля 1904 года.

279

Датируется по содержанию.
‘Новое время’… выдумывает конституцию… — После убийства Плеве а реакционной газете ‘Новое время’, связанной с министерскими кругами, стали появляться туманные рассуждения о ‘новых законах’, о свободе печати, об ‘участии в управлении’ страной ‘независимых от чиновников людей’ и т. д.
Немирович — Немирович-Данченко Василий Иванович (1848—1927) — писатель и Военный корреспондент буржуазных газет.
Очень опасаются войны с Англией, которая, под шумок, уже пробралась в Лхассу… — Границы Тибета, издавна связанного с Китаем, были закрыты для иностранцев. В 1894 году англичане навязали Тибету торговое соглашение. Начавшиеся в 1902 году переговоры между царским правительством и далай-ламой не привели к конкретным результатам, так как Россия избегала расстраивать свои отношения с Китаем накануне войны с Японией. В 1903—1904 годах Англия, воспользовавшись обострением русско-японских отношений, снарядила военную экспедицию в Тибет. Английские войска добрались до столицы Тибета Лхассы, где и был подписан кабальный договор об открытии Тибета для английской торговли.

280

Датируется по сопоставлению с письмом No 286.
…Ваше заявление о выходе из ‘Ж[урнала] д[ля] в[сех]’… — Отказ М. Горького и других писателей продолжать сотрудничество в ‘Журнале для всех’ был вызван появлении в нем реакционных статей Волжского, резко изменивших общий характер и направление журнала в 1904 году.
Ваше участие в ней… — В. В. Вересаев принимал участие в русско-японской войне в качестве военного врача.
…мой товарищ, электротехник. — Как видно из следующего за этими словами вычерка (‘мой товарищ, электротехник из Баку’), речь идет о Л. Б. Красине.

281

Датируется по почтовому штемпелю.
И. Е. Репин с 1900 года жил в Куоккале (по Финляндской железной дороге). Летом 1904 года М. Горький жил также в Куоккале, По средам в доме И. Е. Репина устраивались литературно-художественные вечера. В августе 1904 года Репин пригласил М. Горького на очередную ‘среду’, чтобы познакомить его с В. В. Стасовым. М. Горький ответил на приглашение данной запиской. На этой ‘среде’ и состоялось знакомство М. Горького со Стасовым.

282

Датируется по содержанию.
Жалко девочку.. — Дочь М. Горького Катя была тяжело больна.
Игорь — сын Ф. И. Шаляпина.
Манифест произвел сильное пополнение в рядах оппозиции… — Некоторые категории политических ссыльных были досрочно освобождены на основании царского манифеста от 11 (24) августа 1904 года, изданного в ознаменование, рождения наследника.
На место Бобрикова назначен харьковский Оболенский. — Генерал-губернатор Финляндии Н. И. Бобриков был убит террористом в 1904 году. На его место 17 (30) июня 1904 года был назначен И. М. Оболенский, бывший до того времени харьковским губернатором и прославившийся жестоким подавлением крестьянских восстаний на Украине в 1902 году.
Моя пьеса…— ‘Дачники’.
Корш Ф. А. — основатель и владелец театра комедии и драмы в Москве.
Алешку — жалко. — Речь идет о сыне Н. З. Васильева, учившемся в школе в Швейцарии.

283

Датируется по пометке: ‘Пол. 14 сент. 1904’, сделанной на письме рукою адресата.
…посылаю книгу Соловьева. — Речь идет о книге Е. А. Соловьева (псевдоним — Андреевич) ‘Опыт философии русской литературы’, издана товариществом ‘Знание’ в 1905 году.
Юшкевич С. С. (1868—1927) — писатель.
…доктор и Е[лизавета] И [виновна] — А. Н. Алексин и его жена.

284

Датируется по сопоставлению с письмом М. Горького К. П. Пятницкому от 13—14 (26—27) сентября 1904 года (Архив А. М. Горького).
Елеонский (псевдоним Мидовского Сергея Николаевича, 1861—1911) — писатель либерально-народнического направления, автор произведений из жизни духовенства. Упоминаемые в письме рассказы были предложены им для публикации отдельной книгой в издании товарищества ‘Знание’.
Златовратский И. Н. (1845—1911) — писатель-народник.

285

Датируется по содержанию и пометке: ‘Пол. 22 сент. 1904’, сделанной на письме рукою адресата.
‘Новый путь’ — реакционный литературно-философский журнал, выходивший в 1902—1904 годах, был органом петербургского религиозно-философского общества. В журнале объединились ‘богоискатели’ — философы-идеалисты, мистики, декаденты, представители духовенства.
‘Вопросы жизни’ — реакционный литературно-философский журнал, выходивший (вместо закрытого ‘Нового пути’) в Петербурге в 1905 году под редакцией Н. О. Лосского, с участием Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова и др.

286

Датируется по пометке: ‘Пол. 25 сент. 1904’, сделанной на письме рукою адресата.
…занял у доктора — А. Н. Алексина.
…был свидетелем манифестации перед Зимним дворцом… — Имеется в виду монархическая манифестация в связи с началом русско-японской войны в 1904 году.
Горинов В. А. — См. примечание к письму No 267. Поручение связано, вероятно, с делами Нижегородского городского музея.
…Лагерлеф прочитаю… — Речь идет о произведениях Сельмы Лагерлеф, шведской реакционной писательницы.
Лучше напечатаем Даниловского. — Речь идет о поэме польского писателя Г. Даниловского ‘На острове’.
…Федоров написал чепуху. — Речь идет о рукописи романа ‘Природа’, предложенной писателем А. М. Федоровым для издания в ‘Знании’.
…мое и Вересаева] заявление… — Имеется в виду заявление о выходе из ‘Журнала для всех’ (см. примечание к письму No 280).

287

Датируется по содержанию.
…при секции гигиены… — Имеется в виду секция гигиены воспитания и образования нижегородского отдела Общества охранения народного здравия.
…напиши Шаляпину о деньгах для Самуила… — Ф. И. Шаляпин и М. Горький оказывали будущему поэту С. Я. Маршаку материальную помощь в период его учения в гимназии.
Куприн очень мило написал о Чехове… — Имеются в виду его воспоминания ‘Памяти Чехова’.
…сборник будет весьма интересен. — Речь идет о ‘Сборнике товарищества ‘Знание’ за 1904 год’ (книга третья), посвященном памяти А. П. Чехова.
Зверев Н. А.— в 1902—1904 гг. начальник Главного управления по делам печати.
Вероятно, откроют Союз писателей. — Союз взаимопомощи русских писателей был закрыт царским правительством в феврале 1901 года.
В ‘Праве’ — последние три номера — смотри статьи… — М. Горький имеет в виду напечатанные в сентябре — октябре в либеральном юридическом еженедельнике ‘Право’ статьи, содержащие требование умеренных реформ.
‘Освобождение’ — двухнедельный журнал буржуазных либералов, издавался за границей с 1902 по 1905 год под редакцией П. Б. Струве.
‘Хозяин’ — еженедельный журнал либерально-буржуазного направления, издавался в Петербурге с 1894 по 1904 год под редакцией агронома А. П. Мертваго.
Себр[яков] Н. А. — дачевладелец в Ялте.
Все преисполнены красных и розовых надежд. — Вторая половина 1904 года была так называемой ‘эпохой доверия’ или ‘либеральной весны’. В это время царское правительство, в лице министра внутренних дел князя Святополк-Мирского, стремясь помешать неудержимому росту пролетарского революционного движения, стало заигрывать с либералами, разрешив созыв земских собраний, смягчив цензуру и т. д. Либералы ожидали реформ и развили оживленную деятельность (см. об этом в статье В. И. Ленина ‘Самодержавие и пролетариат’ — Сочинения, изд. 4-е, т. 8, стр. 5—12). 9 Января 1905 года положило конец иллюзиям либералов.
…Балтийской эскадры… — В ночь на 9 (22) октября 1904 года спровоцированная в Северном море, недалеко от Гулля, Балтийская эскадра обстреляла английские рыболовные лодки.

288

Датируется по содержанию.
…все говорим о ‘НЕЕ’… — то есть о конституции.
…съезд председателей губернских и уездных земских управ… — был запрещен правительством, но с согласия министра внутренних дел состоялся в ноябре 1904 года как частное совещание и прошел при активном участии либералов, выдвинувших требование конституции. В статье ‘Земская кампания и план ‘Искры’ В. И. Ленин писал: ‘Под давлением революционного натиска пролетариата правительство разрешило либералам поговорить о свободе! Бесправность и приниженность рабов капитала выступает теперь перед пролетариями еще более ярко… Рабочие видят теперь, что шкуру медведя,— которого они еще не убили, но которого они и только они, пролетарии, серьезно ранили,— что эту шкуру начинают делить гг. либеральные буржуа’ (В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 7, стр. 481).
Савельев А. А. и Кильвейн Г. Р. — нижегородские земские деятели, позже — кадеты.
Иван Пав[лович] — Ладыжников. См. о нем в примечаниях к письму No 342. В начале 1903 года вместе с другими большевиками, членами Нижегородского комитета РСДРП, был арестован, но в следующем году, выйдя ‘на поруки’, бежал из Н.-Новгорода, жил в Петербурге у М. Горького.

289

Датируется по почтовому штемпелю и по содержанию.
Слухи об отставке Мирского… — Речь идет о министре внутренних дел Святополк-Мирском.
‘Сын отечества’ — либеральная газета, выходила в Петербурге в 1904—1905 годах. Вместе с будущими кадетами в ней сотрудничали некоторые народники.
‘Наша жизнь’ — либеральная газета, выходила в Петербурге с перерывами с ноября 1904 года по декабрь 1906 года.
Дела творятся — ‘сурьезные’. — Начиная с сентября 1904. года, во многих городах России происходили ‘беспорядки’ мобилизованных ‘запасных’, уличные демонстрации рабочих, революционно настроенной молодежи и т. д. Стремясь ослабить политическое напряжение в стране, царизм пытался разжечь национальную рознь народов России, организовывал еврейские погромы, армяно-татарскую резню и т. п.
Яровицкого — вышлю… — Имеется в виду рукопись книги рассказов А. В. Яровицкого, посланная на просмотр М. Горькому. После смерти А. Яровицкого М. Горький намеревался выпустить его произведения отдельной книгой.
Сообщи куме… — С. Ф. Витютневой.
Сергей Ив[анович] Гусев-Оренбургский (род. 1867) — писатель-знаниевец.
Что ты не пишешь о Самуиле? — Речь идет о С. Я. Маршаке, которого М. Горький поместил в 1904 году в Ялтинскую гимназию.
…вылез Тихомиров, просит найти ему и Вениамину защитника. — Речь идет о нижегородских эсерах, выпущенных до суда из тюрьмы на поруки.
И[ван]Пав[лович] — Ладыжников.
Получил изображение семейства негров… — Речь идет о неудачном фотоснимке М. Горького с семьей.

290

Датируется по содержанию.
…бояре Шипов, Львов и Петрункевич…— умеренные либералы, лидеры земского движения конца 90-х — начала 900-х годов. Позднее первый из них был одним из руководителей контрреволюционной партии октябристов, другие — умеренными кадетами.
Стахович А. А. — земский деятель, впоследствии кадет.
Неккер Жак (1732—1804) — французский министр финансов, находившийся одно время в оппозиции к королю и тем завоевавший себе на время широкую популярность.

291

Датируется по содержанию.
…просмотрев книгу Гаспари… — В эту книгу, посланную в неразрезанном виде, были вложены нелегальные листовки.
Бунаков Н. Ф. — педагог и земский деятель, умер 8(21) ноября 1904 года. Во время похорон Бунакова 11 (24) ноября произошла стычка студентов с полицией.
Валлетта Э. — артистка французской труппы Михайловского театра, любовница великого князя Алексея.
…великий князь Алексей — дядя царя Николая II, главный начальник флота.

292

Датируется по содержанию.
…интервью с Мережковским. — Имеется в виду газетная информация: ‘По поводу выходки М. Горького (Из беседы с Д. С. Мережковским)’, изобилующая клеветническими выпадами против М. Горького.
‘Мир искусства’ — реакционный иллюстрированный журнал, орган декадентов-символистов, выходил в Петербурге с 1899 по 1904 год. Здесь речь идет о редакции и сотрудниках журнала.
Дягилев С. П. — редактор журнала ‘Мир искусства’.
Даманская А. Ф. — писательница и переводчица.
Конст[антин] Петр[ович] — Пятницкий.
…Антон из Нижнего… — Войткевич А. Ф.
Гессен И. В. — юрист и публицист, активно сотрудничавший в либерально-буржуазной газете ‘Речь’, один из организаторов кадетской партии.
Веселенькие похороны! — См. примечания к письму No 291.
Ходский Л. В. — профессор, редактор-издатель газеты ‘Наша жизнь’.
Севастопольские события… — В ноябре — декабре 1904 года среди матросов Черноморской эскадры произошли крупные волнения. В частности, 3 (16) ноября, когда начальство севастопольского экипажа, получив сведения о готовившейся в городе демонстрации рабочих, запретило матросам выходить из казарм, матросы перебили стекла, выломали двери и ворота и устроили сходку во дворе. По ним открыли стрельбу. 35 человек было предано суду.
Человек из Риги… — М. Ф. Андреева.
Кланяйся доктору… — А. Н. Алексину.

293

Датируется по пометке: ‘Воскресенье, 14 ноября, 1904’, сделанной на письме рукою В. В. Стасова.
И большого Федора зовите… — Ф. И. Шаляпина.

294

Датируется по содержанию.
‘Царь принимал Шипова…’ — Речь идет о делегации съезда земцев.
…читай ‘Русь’ от воскресенья, т. е. сегодня… — В газете ‘Русь’ (1904, No 334, 14 ноября, воскресенье) напечатаны статья Credo (Е. В. Тарле) ‘Не пьеса’ и статья Фингала [И. Н. Потапенко] ‘Смешение языков’.
Предполагается съезд городских голов… — 13 (26) ноября в газете ‘Русь’ (No 333) появилось сообщение о том, что правительство ‘предполагает созвать в будущем году в Петербурге всероссийский съезд деятелей по городским управлениям’. Съезд состоялся 2 (15) июля 1905 года.
Сегодня на Невском немножко покричали народные поговорки. — М. Горький сообщает таким образом о демонстрации, во время которой провозглашались революционные лозунги.
…в Таганке — голодовка…— Имеется в виду голодовка политзаключенных (в основном — большевиков) в Таганской тюрьме (Москва).
Лесное — предместье Петербурга.
‘Шарлотта’. — О чем идет речь — не установлено.
Прекрасную повесть написал Куприн — повесть ‘Поединок’, напечатана в ‘Сборнике товарищества ‘Знание’ за 1905 год’, книга шестая, СПб. 1905.
Герцовский — школьный товарищ С. Я. Маршака.

295

Датируется по содержанию.
…банкет юристов… — 20 ноября (3 декабря) 1904 года в зале Павловой под председательством В. Г. Короленко состоялось празднование 40-летия судебных установлений. На собрании выступил М. Горький с речью о необходимости ‘самых крайних и радикальных способов борьбы с правительством’. Вместе с другими участниками банкета М. Горький подписал резолюцию с требованием реорганизации всего государственного строя, созыва Учредительного собрания и амнистии всем политзаключенным.
Письма в редакцию передал… — О каких письмах и о какой редакции идет речь, не установлено.

296

Датируется по содержанию.
Завтра — банкет юристов… — См. примечание к письму No 295.
Сав[ва] — С. Т. Морозов.
Иван Пав[лович] — Ладыжников.
Константин} Петров[ич] — Пятницкий.
Бен[уа] Л. Л. — большевик, близкий знакомый М. Горького с 1898 года.
Леонид — Л. Н. Андреев.
Корректуры Найденова вышлю… — корректуры пьесы С. Найденова ‘Авдотьина жизнь’ для ‘Сборника товарищества ‘Знание’ за 1904 год’, книга четвертая, СПб. 1905.
Зинаида — З. В. Васильева.

297

Датируется по сопоставлению с письмом М. Горького Е. П. Пешковой от 21 ноября (4 декабря) 1904 года.
Айзман Давид Яковлевич (1869—1922) — писатель, примыкавший одно время к знаниевцам. После поражения революции 1905 года поддался настроениям упадочничества, пессимизма и печатался в реакционных изданиях. …Ваш рассказ… — ‘Ледоход’.

298

Датируется по пометке: ‘Пол. 7 дек. 1904’, сделанной на письме рукою адресата.
…напечатаем его во втором сборнике — то есть во втором сборнике за 1904 год (четвертом сборнике по общему счету). Рассказ ‘Вор’ напечатан в третьем (5) сборнике за 1904 год.
Вслед за ним — пустим мой. — М. Горький говорит о ‘Рассказе Филиппа Васильевича’.
Кабэ Э. (1788—1856) — французский социалист-утопист, автор ‘Путешествия в Икарию’. Кто предлагал М. Горькому книгу о Кабэ, не установлено.

299

Число и месяц проставлены автором. Год установлен по почтовому штемпелю.
Дивильковский Анатолий Авдеевич (1873—1932) — большевик, литературный критик, публицист, автор критического исследования о М. Горьком (‘Максим Горький’, журнал ‘Правда’, 1905, NoNo 2, 3, 4). Принимал активное участие в работе большевистского Нижегородского, а затем Петербургского комитетов РСДРП.
…думал ехать в Гомель на процесс… — так называемый Гомельский процесс по делу о еврейских погромах, имевших место 29 августа и 1 (14) сентября 1903 года, процесс происходил в Гомеле с 11 (24) октября 1904 года по 25 января (7 февраля) 1905 года и с 6 (19) по 9 (22) ноября 1906 года. В числе подсудимых, наряду с громилами, было 36 евреев, большей частью молодых ремесленников, защищавших свою жизнь от насильников (так называемая ‘гомельская самооборона’). Было допрошено около 1000 свидетелей. Защита велась виднейшими адвокатами. Часть подсудимых была оправдана, часть приговорена к нескольким месяцам тюремного заключения.
…начальство делает все усилия изменить погоду, находя весну ‘преждевременной’. — Об эпохе ‘либеральной весны’ см. примечание к письму No 287. М. Горький верно уловил признаки конца ‘либеральной весны’. 10 декабря, то есть накануне написания его письма, в газетах сообщалось, что на ходатайство черниговского земства по ряду общегосударственных вопросов царь наложил резолюцию: ‘Нахожу поступок председателя Черниговского губернского земского собрания дерзким и бестактным. Заниматься вопросами государственного управления не дело земских собраний…’ (‘Русь’, 1904, No 360, 10 декабря). 12 (25) декабря 1904 года, то есть на другой день после отправки письма М. Горького, был издан царский указ, подтверждавший ‘незыблемость’ неограниченного самодержавия и устранявший всякую мысль о сотрудничестве правительства с либералами. В. И. Ленин писал: ‘…указ Николая 11 есть прямая пощечина либералам’ (Сочинения, изд. 4-е, т. 8, стр. 6).
Хорошо ведет себя московское купечество во главе с С. Мамонтовым?] и часть Питерской думы во главе со Шнитниковым…— 30 ноября (13 декабря) 1904 года Московская городская дума обсуждала вопрос о необходимости введения в России парламентского строя и демократических свобод. 1 (14) и 3 (16) декабря этот вопрос был поднят в Петербургской городской думе группой гласных, среди которых был и адвокат Н. К. Шнитников. 9 (22) декабря Шнитников и ряд других гласных подписали заявление о необходимости освобождения городского самоуправления от административной опеки.
Охрана организует контрманифестации, начали с Тамбова. — 11 (24) декабря в газетах была опубликована монархическая черносотенная телеграмма царю от ‘собравшихся в городе Тамбове 250 лиц различных сословий’ (‘Русь’, 1904, No 361, 11 декабря).
…мистически настроен в пользу самодержавия. — См. письмо No 290.
…о рукописи… — Пбвидимому, речь идет о рукописи исследования А. Дивильковского о М. Горьком.
Новому Максиму… — сыну А. А. Дивильковского.

300

Датируется по содержанию и сопоставлению с другими письмами.
Начиная с 41-й стр. — она забавна. — На условном языке это обозначало, что в книгу вложена листовка.
…между пятым и 10 — читать здесь… — Речь идет об участии в одном из литературных вечеров.
…’напрягся — изнемог, потек — и ослабел’… — См. ‘Свисток’ (No 4, стр. 36), сатирическое приложение к журналу ‘Современник’, 1860, т. LXXX, No 3, март.
…из истории демонстрации на Невском. — 28 и 29 ноября (11 и 12 декабря) в Петербурге происходили демонстрации. Полиция и казаки избивали демонстрантов-студентов. Рабочие не были допущены в город войсками.
В М[оскве] убито 8… — во время студенческой демонстрации 5—6 (18—19) декабря.
…обязана буквам с. и р…. — то есть партии социалистов-революционеров (с.-р.).
Сергей — великий князь Сергей Александрович, московский генерал-губернатор.
Максим и Катя — дети М. Горького.

301

Датируется по письму М. Рейнгардта К. П. Пятницкому от 9 января 1905 г. (н. ст.).
Рубинштейн А. Г. (1829—1894) — композитор, пианист и дирижер.

302

Датируется по содержанию.
Максим — сын М. Горького.
Сейчас еду в депутации литераторов и ученых к Витте… — Вечером 8 (21) января в Петербурге состоялось собрание литераторов и ученых, избравшее и направившее либеральную депутацию к министру внутренних дел Святополк-Мирскому с просьбой принять меры против готовившегося расстрела мирной манифестации рабочих. Депутация была у товарища (заместителя) министра Рыдзевского и у председателя Комитета министров Витте. Святополк-Мирский не принял ее. В третьей статье из цикла ‘Революционные дни’ В. И. Ленин писал об этом: ‘…правительство рассчитывало именно на сражение и действовало, несомненно, по вполне обдуманному плану. Оно с военной точки зрения обсуждало защиту Петербурга и Зимнего дворца. Оно приняло все военные меры. Оно убрало все гражданские власти и отдало полуторамиллионную столицу в полное распоряжение жаждущим народной крови генералам с великим князем Владимиром во главе.
Правительство нарочно довело до восстания пролетариат, вызвав баррикады избиением безоружных, чтобы подавить это восстание в море крови’ (В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 8, стр. 87).

303

Датируется по содержанию.
…основанного под Зубатова — то есть фальшивой рабочей организации, созданной под опекой жандармов и полиции (о подобного рода организациях см.: ‘История ВКП(б). Краткий курс’, стр. 29—30).
Гапон (1870—1906) — священник, накануне революции 1905 года работал среди петербургского пролетариата, впоследствии разоблачен как провокатор, действовавший по указаниям царской охранки (см. ‘История ВКП(б). Краткий курс’, стр. 54—55).
…Ольга и Антон… — большевики Войткевич А. Ф. и его жена Иваницкая О. П.
Об этом за подписями мы объявим к сведению всей Европы и России. — См. в томе 23 настоящего издания обращение ‘Всем русским гражданам и общественному мнению европейских государств’.
М[ария] Ф[едоровна] — Андреева.
Савва — С. Т. Морозов.
Сообщи письмо В[асилию] А[лексеевичу] — Десницкому.

304

Датируется по содержанию.
…был у больной… — Речь идет о М. Ф. Андреевой.
Пошлите 2 тысячи Герману Красину… — Вероятно, эта сумма направлялась для передачи Л. Б. Красину. Обычно деньги, пересылавшиеся М. Горьким Л. Б. Красину, передавались в партийную кассу большевиков.
…завтра выеду. — 11 (24) января М. Горький был арестован за участие в событиях 9 января и заключен в Петропавловскую крепость. 14 (27) февраля 1905 года, под давлением мирового общественного мнения, царское правительство вынуждено было выпустить писателя из тюрьмы (под залог), но в тот же день отправило его в Ригу.

305

Датируется по содержанию.
Печатается по тексту сборника ‘Труды Самаркандского педагогического института’, т. II, выпуск 3-й, Самарканд, 1941.
‘Биржвка’ — буржуазная газета ‘Биржевые ведомости’.
…Вас тяжело избили и изувечили. — Повидимому, речь идет о событиях 9 (22) января в Петербурге, в которых принимал участие В. И. Анучин.

306

Датируется по содержанию.
…о здоровье Маруси — М. Ф. Андреевой.

307

Датируется по пометке: ‘Пол. 22 февр. 1905’, сделанной на письме рукою адресата.
Бильдерлингсгоф (ныне Булдури) — дачная местность около Риги.
Лонг — корреспондент американской буржуазной газеты ‘New-York American’.
Маруся — M. Ф. Андреева.
…пред Европой… отозвавшейся на факт моего ареста. — М. Горький имеет в виду отклики в европейской печати на его арест и заключение в Петропавловскую крепость. В статье ‘Трепов хозяйничает’, напечатанной в газете ‘Вперед’, No 5, 25 января (7 февраля) 1905 года, В. И. Ленин писал об этом: ‘За границей началась энергичная кампания среди образованного буржуазного общества в пользу Горького, и ходатайство пред царем об его освобождении было подписано многими выдающимися германскими учеными и писателями. Теперь к ним присоединились ученые и литераторы Австрии, Франции и Италии’ (В. И. Лени н, Сочинения, изд. 4-е, т. 8, стр. 112).
Буренин В. П. — реакционный фельетонист, сотрудник черносотенной печати.
Брандес Г. — прогрессивный датский критик и историк литературы, автор статей о М. Горьком.
…вести об Леониде… — Беспокойство М. Горького было вызвано известием об аресте Л. Н. Андреева, предоставившего 9 (22) февраля 1905 года свою квартиру для заседания ЦК РСДРП.
…отце…— С. Т. Морозове.
Газетные слухи о 19-м… — М. Горький знал из сообщений газет, что 19 февраля (4 марта) в связи с манифестацией в Москве ожидалось избиение интеллигенции черносотенцами.
Нет ли возможности достать ‘Освобож[дение1’ за январь? — М. Горький имеет в виду заметку от редакции в кадетском эмигрантском журнале ‘Освобождение’ от 9 февраля (н. ст.) 1905 года под заголовком ‘Максим Горький и Академия наук’, в которой приводится текст двукратного протеста академика А. А. Маркова против кассации выборов М. Горького в почетные члены Академии.
…все, что будет напечатано о сборниках… — Имеются в виду ‘Сборники товарищества ‘Знание’.
Как насчет ‘Детей солнца’? — ‘Дети солнца’ написаны в Петропавловской крепости. При освобождении М. Горького рукопись пьесы была задержана. Ее выдали К. П. Пятницкому около 25 февраля (10 марта) 1905 года для передачи автору.
Ек[атерина] Пав[ловна] — Пешкова.
…четвертый и учительский сборники… — Речь идет о ‘Сборнике товарищества ‘Знание’ за 1904 год’, вышедшем в свет 7 (20) марта 1905 года, и о книге В. Чарнолусского ‘Спутник народного учителя’, изд. товарищества ‘Знание’, СПб. 1905.
Вл[адимир] Ал[ександрович] — Крит, родственник М. Ф. Андреевой.
…как говорит маляр у Чехова — в повести ‘Моя жизнь (Рассказ провинциала)’.

308

Датируется по седержанию.
Было ли что-либо 19-го? — См. примечания к письму No 307.
Савва — С. Т. Морозов.
…узнавай о суде — будет он или нет?— Имеется в виду суд над М. Горьким за составление революционного воззвания по поводу событий 9 (22) января. Суд должен был состояться весной 1905 года. Под давлением широкого общественного протеста, принявшего международный характер, правительство в течение нескольких месяцев откладывало судебное разбирательство и, наконец, боясь разоблачений, прекратило его.
Кон[стантин] Петр[ович] — Пятницкий.

309

Датируется по пометке: ‘Пол. 28 февр. 1905’, сделанной на письме рукою адресата.
…об уклонении от суда не может быть речи… — Суд над М. Горьким по делу 9 (22) января был назначен на 3 (16) мая 1905 года, но затем был отложен (см. примечание к письму No 308).
…направить его в первоисточник агитации… — в немецкую либеральную газету ‘Berliner Tageblatt’, которая первой в январе 1905 года обратилась с написанным А. Шольцем воззванием ‘Спасите Горького!’ ко всем общественным деятелям, ученым, писателям и работникам искусств (см. примечания к письмам NoNo 304 и 307).
Проект такого обращения прилагаю. — В России этот проект опубликован не был. Датирован 27 февраля (ст. ст.) 1905 года (Архив А. М. Горького).
Маруся — М. Ф. Андреева.
100 р…. Галонену. — М. Горький оказывал денежную помощь М. Д. Галонену, корреспонденту ‘Нижегородского листка’, готовившемуся к поступлению в университет,
Захар — Сильвестров Захар Васильевич, технический помощник М. Горького.
Липа — Черткова Олимпиада Дммриевна, домашняя работница, жена 3. Сильвестрова.
…выручили рукопись из пасти адовой… — то есть из Петропавловской крепости (см. примечание к письму No 307).
‘Джалита’ — издательство, выпускавшее произведения классиков иностранной литературы.
Леонид — Л. Н. Андреев.
За Скитальца хлопочут. — Скиталец был арестован случайно: он зашел к Л. Андрееву (см. письмо No 307) после обыска и попал в засаду.

310

Датируется по сопоставлению с другими письмами М. Горького Е. П. Пешковой и К. П. Пятницкому.
…В Риге с публикой обращались не менее серьезно, чем в Питере… — 12 (25) января в Риге началась всеобщая забастовка. В течение января было несколько демонстраций. 13 (26) января царские войска без предупреждения стреляли в демонстрантов. Было убито 70—80 человек, ранено — более 100 человек.
…смотри по газетной заметке… — приложение к письму не сохранилось.
Куропаткин — генерал, в русско-японскую войну — главнокомандующий, после ряда поражений был смещен с этого поста.
Мещерский, Грингмут — журналисты и издатели черносотенных газет.
А что Скиталец? — См. примечание к письму No 309.
Леонтий — Л. Л. Бенуа.
К[онстантин] П[етрович] — Пятницкий.
…кланяйся доктору… — А. Н. Алексину.

311

Письмо написано 5 (18) марта 1905 года. В тот же день направлено К- П. Пятницкому для передачи в печать и пересылки в Ясную Поляну (см. письмо No 312).
Письмо вызвано появившейся в иностранной прессе статьей Л. Н. Толстого ‘Об общественном движении в России’, написанной в ответ на многочисленные запросы зарубежных газет о происходящих в России событиях. Отвечая на вопрос, что он думает о совершающихся в России событиях, Л. Толстой заявил, что, по его мнению, политическая борьба только задерживает ‘истинный прогресс’ и что ‘одним единственным средством’ уничтожения всех зол на земле остается ‘внутреннее религиозно-нравственное совершенствование отдельных лиц’ (Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч., Гослитиздат, т. 36, М.—Л. 1936, стр. 157).
Статья Л. Толстого была напечатана в феврале 1905 года в английской газете ‘Тайме’. В русской прессе сообщение о ней появилось 2 марта 1905 года в ‘Русских ведомостях’ (No 58). Газета, ссылаясь на ‘Тайме’, изложила содержание статьи под заголовком ‘Л. Толстой — о кризисе в России’.
Письмо М. Горького не было отправлено адресату и не публиковалось в печати. 12 (25) или 13 (26) марта 1905 года М. Горький сообщил Е. П. Пешковой, что он решил отложить в сторону это письмо в связи с тем, что Л. Н. Толстого ‘начала лягать всякая сволочь’ (см. письмо No 313). Летом того же года о своем ответе Л. Толстому он упомянул в беседе с французским писателем Клодом Анэ. М. Горький добавил также, что ‘русская пресса обрушилась тогда с таким единодушным возмущением на Толстого’, что он, М. Горький, ‘не захотел прибавить своего голоса против Толстого, хотя ему очень тяжело было хранить молчание’ (‘Биржевые ведомости’, 12 июня 1905 года).
После смерти Л. Н. Толстого М. Горький сообщил В. Г. Короленко о настоящем письме: ‘Письмо мое было резко, и я не послал его’ (см. в настоящем издании том 14, стр. 279).
При этом М. Горький указывал, что письмо вызвано статьей Л. Толстого ‘Интеллигенция, государство, народ’. Приводя название статьи по памяти, М. Горький ошибся. По всей вероятности, он соединил воедино две разных по времени, но одинаковых по духу статьи Толстого ‘Об общественном движении в России’ (1905) и ‘Обращение к русским людям. К правительству, революционерам, народу’ (1906).
В октябре — ноябре 1905 года М. Горький выступил в большевистской газете ‘Новая жизнь’ с ‘Заметками о мещанстве’, являющимися развернутым ответом пролетарского писателя на религиозно-нравственную проповедь Толстого. Связь между содержанием неотправленного письма М. Горького Л. Толстому и ‘Заметками о мещанстве’ несомненна.
Письмо Л. Толстому печатается по рукописной копии, снятой М. Ф. Андреевой и исправленной и подписанной М. Горьким.
Эдинбург (ныне Дзинтари) — дачная местность неподалеку от Риги.
…у мужиков Сютаева и Бондарева… — В статье ‘Так что же нам делать?’ Л, Толстой заявил, что за всю его жизнь два русских человека имели на него большое нравственное влияние, обогатили его мысль и уяснили ему его миросозерцание. Люди эти — крестьяне В. К. Сютаев и Т. М. Бондарев. Сютаев (1820—1892) отрицал официальную церковную обрядность, проповедовал непротивленчество и т. п. Л. Толстой познакомился с Сютаевым в 1881 году, ездил к нему в деревню, встречался с ним в Москве. С Бондаревым (1820—1898) писатель лично знаком не был, так как тот был сослан в Сибирь. В 80-х годах Л. Толстой познакомился с рукописями его сочинений, в которых проповедовалась спасительность земледельческого труда и т. п. Писатель вступил с Бондаревым в переписку.
Вы назвали несвоевременной… — Говоря о ‘некоторых людях, которые видят основную причину страданий русского народа в общественном устройстве’ и потому призывают к решительной революционной борьбе за свержение самодержавия и демократизацию всей жизни, Л. Толстой писал: ‘Деятельность такую я считаю нецелесообразной, неразумной, неправильной (то есть что люди приписывают себе права, которых они не имеют) и вредной’ (Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч., т. 36, стр. 158).
…как это было с духоборами… — В конце XIX века секта ‘духоборов’ подверглась жестоким преследованиям со стороны царских властей. В связи с этим русской общественностью в 90-х годах было организовано массовое переселение духоборов и других сектантов за границу, главным образом в Канаду. Л. Толстой взял на себя значительную часть расходов по переселению духоборов.
…павловскими сектантами… — Имеются в виду волнения сектантов в 1901 году в селе Павловка (Харьковской губ.) и судебная расправа над ними. В 1902 году участники волнений были сосланы в Сибирь.
Вы не правы, когда говорите, что крестьянину нужна только земля… — Л. Толстой заявлял: ‘…люди, теперь в России борящиеся против правительства,— либеральные земцы, врачи, адвокаты, писатели, студенты, революционеры и несколько тысяч оторванных от народа и опропагандированных рабочих, называя и считая себя представителями народа, не имеют на это звание никакого права. Люди эти предъявляют правительству во имя народа требование свободы печати, свободы совести, свободы собраний, отделения церкви от государства, восьмичасового рабочего дня, представительства и т. п. Л спросите народ, большую массу, сто миллионов крестьянства о том, что они думают об этих требованиях, и настоящий народ, крестьяне, будут в затруднении отвечать, потому что требования эти и свободы печати, и свободы собраний, отделения церкви от государства, даже восьмичасового дня — для большей массы крестьянства не представляют никакого интереса.
Ему не нужно ничего этого, ему нужно другое: то, чего он давно ждет и желает, о чем не переставая думает и говорит, и то, о чем нет ни одного слова во всех либеральных адресах и речах и чуть мельком упоминается в революционных, социалистических программах,— он ждет и желает одного: освобождения земли от права собственности, общности земли’ (Л. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 36, стр. 158—159).
Савва — С. Т. Морозов.

312

Датируется по пометке: ‘Пол. 6 марта 1905 г.’, сделанной на письме рукою адресата.
…письмо к Толстому… — См. письмо No 311.
Шура — курьер издательства ‘Знание’.
…мое письмо к иностранцам… — Имеется в виду обращение в редакцию газеты ‘Berliner Tageblatt’ (см. письмо No 309 и примечания к нему).
Над пьесой… — ‘Дети солнца’.
А сборник No 4-й…— ‘Сборник товарищества ‘Знание’ за 1904 год’, книга четвертая, вышел в свет 7 (20) марта 1905 года.
Это из-за ‘Тюрьмы’ или ‘Страны отцов’? — ‘Тюрьма’ — рассказ М. Горького, ‘Страна отцов’ — повесть С. Гусева-Оренбургского. Напечатаны в указанном сборнике.

313

Датируется по содержанию.
Грузенберг О. О. (род. 1866) — адвокат, участвовал в качестве защитника в различных политических процессах. Кадет.
…письмо Льву Николаевичу… — См. письмо No 311.
Гвоздевич — частный пристав в Ялте.

314

Датируется по содержанию.
Иорданский H. H. — педагог и либеральный общественный деятель Н.-Новгорода, был председателем специальной комиссии по изданию ‘Нижегородского сборника’.
Сборник — готов… — Имеется в виду ‘Нижегородский сборник’, деятельным организатором и редактором которого был М. Горький и к участию в котором он привлек В. Г. Короленко, Н. Гарина-Михайловского, П. Боборыкина и др. А. П. Чехов незадолго до своей смерти прислал письмо с обещанием принять участие в сборнике (это письмо также опубликовано в сборнике). М. Горьким в сборник были даны ‘Отрывки из воспоминаний об А. П. Чехове’, а также перепечатаны его рассказы ‘Вода и ее значение в природе и жизни человека’, ‘Идиллия’, ‘Часы’, ‘Девочка’. Первое издание сборника вышло в 1905 году.
Бельгард — в 1904—1905 годах начальник Главного управления по делам печати.

315

Датируется по содержанию и пометкам, сделанным на конверте письма рукою адресата. К письму приложен конверт с надписью рукою неустановленного лица: ‘Предупредительная записка А. М. Горького на имя К. П. Пятницкого о предполагаемом обыске…’ (Архив А. М. Горького).

316

Датируется по пометке: ‘Москва, 26 марта 1905 г. — 1 час дня’, сделанной на письме рукою адресата.
…еду в Крым…— С 29 марта (11 апреля) по 7(20) мая 1905 года М. Горький жил в Ялте.

317

Датируется по пометке: ‘Пол. 10 апреля 1905 г.’, сделанной на письме рукою адресата.
Пьеса Юшкевича… — ‘Голод’.
М[ария] Ф[едоровна] — Андреева.
Леонид — Л. Н. Андреев.

318

Датируется по содержанию.
Савва — С. Т. Морозов.
Вас[илий] Алексеевич — Десницкий.
Михаил Иванов — Лебедев Михаил Иванович — нижегородец, столяр, принимал участие в организации подпольных большевистских типографий.
Липа — О. З. Лебедева.
Пьесу мою я отдал… — Речь идет о пьесе ‘Дети солнца’.
Я писал… — Далее три строки зачеркнуты военной цензурой.
Повторяю мою просьбу, адресуя ее к тебе. — Далее шесть строк зачеркнуто военной цензурой.
Фанни — Ф. К. Татаринова.

319

Датируется по содержанию.
К[онстантин] П[етрович] — Пятницкий.
…с назначением г. Трепова диктатором… — 21 мая (3 июня) 1905 года был издан указ о расширении полномочий ‘товарища министра внутренних дел, заведующего полицией’, Трепов был назначен на эту должность.
…проскрипционные списки… — списки общественных и политических деятелей, составленные черносотенцами с погромной целью.
…в Павловске сильно побили Новикова, умерла от страха пред ружьями солдат одна дама… — 22 мая (4 июня) 1905 года в Павловске состоялась антиправительственная демонстрация петербургской интеллигенции по поводу гибели эскадры Рождественского. А. И. Новиков выступил с речью о необходимости прекращения войны и созыва парламента. Полиция, войска и банды черносотенцев разгоняли собравшихся. Оратор был арестован, но в тот же день по требованию публики был освобожден (‘Пролетарий’, 1905, No 4, стр. 12).
Читала письмо Каляева к матери? — Речь идет о предсмертном письме эсера И. П. Каляева, убившего великого князя Сергея Александровича.

320

Датируется по письму Добровольского к М. Горькому от 2 июня 1905 года.
Добровольский А. Е. (1879—1944) — рабочий-металлист. В период переписки с М. Горьким был участником социал-демократических рабочих кружков, печатался в подпольной газете ‘Голос рабочего’ и в ряде провинциальных газет.
‘…чтобы словам было тесно…’ — из стихотворения Н. А. Некрасова ‘Форма’.

321

Датируется по содержанию.
К[онстантин] П[етрович] — Пятницкий.
…о некоторых впечатлениях, пережитых тобою на Дарсане. — Имеется в виду массовка, разогнанная полицией и солдатами.
…сормовец… — Вероятно, Павлов Дмитрий Андреевич (1879—1920) — сормовский рабочий, большевик, член РСДРП с 1899 года. Принимал активное участие в работе Нижегородского и Московского комитетов нашей партии.
Иван Павлов — И. П. Ладыжников.
Посылаю книгу ‘Песни о свободе’… — По сведениям департамента полиции, 11 (24) июня М. Горький отправил из Куоккала Е. П. Пешковой в Ялту пять экземпляров книги ‘Песни свободы’ (СПб. 1905). В одном из них были обнаружены листовки.
В. А. — Садовская Вера Александровна, жена Н. Г. Гарина-Михайловского.

322

Датируется по почтовому штемпелю.
Рассказ Ваш… — рассказ ‘Гнев’, напечатан в журнале ‘Мир божий’, 1905, No 9, сентябрь.
…подробности о действиях ‘Потемкина’… — Речь идет о восстании матросов 14—25 июня (27 июня — $’июля) 1905 года на броненосце ‘Князь Потемкин-Таврический’, находившемся на рейде у Одессы. Д. Я. Айзман жил в Одессе и был свидетелем восстания.
М[ария] Ф[едоровна] — Андреева.

323

Датируется по содержанию.
…бесчисленное количество личных дел…— по изданию книг за границей.
…устройство нового представительства моего за границей. — М. Горький принимал большое участие в организации русского издательства за границей, созданного по указанию ЦК большевиков с целью пополнения денежных средств для революционной работы в России. Одной из задач издательства было закрепление за границей авторских прав русских прогрессивных писателей, так как до того времени произведения русских писателей, не имевших специальных договоров с иностранными фирмами, могли быть изданы любым лицом без оплаты авторского гонорара.
С сентября по декабрь 1905 года издательство находилось в Женеве и называлось ‘Демос’ (см. примечания к письму No 342).
В связи с бунтом матросов в Либаве и военным в Люблине… — Летом 1905 года имели место многочисленные массовые революционные выступления в русской армии и в военном флоте.
16 (29) июня 1905 года экипаж судов 4-й эскадры, отправлявшихся из Либавы на Дальний Восток, отказался выйти из казармы, только после того, как на казарму были наведены орудия восьми батарей, матросы вынуждены были сесть на суда (см. ‘Пролетарий’, 1905, No 8, 17(4) июля, стр. 12).
Летом же 1905 года эскадрон солдат 67-го уланского полка, расквартированного в Люблине, не желая принимать участия в войне с Японией, в полном вооружении, с ротмистром и двумя унтер-офицерами, перешел государственную границу Австро-Венгрии, сдал оружие и лошадей местным властям и рассеялся по Галиции.

324

Датируется по содержанию.
Затеваем газету в Петербурге… — Видимо, речь идет о проекте издания первой легальной большевистской газеты ‘Новая жизнь’.
Рожков Н. А. (1868—1927) — историк, примыкавший одно время к большевикам.
Румянцев Петр Петрович (1870—1925) — член РСДРП, большевик, член ЦК, в период реакции отошел от партийной работы.
Богданов-Малиновский А. А. (1873—1928) — социал-демократ, работавший в период первой русской революции с большевиками и являвшийся членом ЦК, в годы реакции — лидер антипартийной группы ‘Вперед’.
Степанов-Скворцов Иван Иванович (1870—1928) — большевик, видный деятель партийной печати, впоследствии редактор газеты ‘Известия ЦИК СССР и ВЦИК’.
Иорданский Николай Иванович (1876—1928) — член РСДРП, меньшевик, редактор журнала ‘Современный мир’, впоследствии (с 1922 г.) член РКП (б).
Гусев С. — Гусев-Оренбургский.
Леонид — Л. Н. Андреев.
‘Жупел’ — революционный сатирический журнал, выходивший в Петербурге в 1905—1906 годах. В этом журнале М. Горьким были напечатаны произведения ‘Собака’ и ‘Афоризмы и максимы’ (1906, No 3).
Яблоновский А. А. (1870—1934) — либерально-буржуазный критик и фельетонист. После Октябрьской революции — белоэмигрант.
‘Танино счастье’ — в серии народных книг рассказ напечатан не был.
Орленев П. Н. (1869—1932) — народный артист РСФСР. В 1905—1906 годах совершил турне по Европе и Америке.
Галлен А., Ернефельт Э., Эдельфельт А. — финские художники.

325

Датируется по содержанию. Начало письма не сохранилось.
Вот наш царь поехал встречу Вильгельму… — 11 (24) июля 1905 года в финляндских шхерах около города Бьрке произошла встреча Николая II с Вильгельмом II. Был подписан договор о русско-германском военном союзе, не вошедший, однако, в силу.
Ты имеешь издания ‘Молота’ и ‘Буревестника’? — Издательства ‘Молот’ в Петербурге и ‘Буревестник’ в Одессе выпускали социал-демократическую литературу.

326

Датируется по пометке: ’22 июля 1905′, сделанной на письме рукою неустановленного лица.
‘Пруд’ — роман А. М. Ремизова.

327

Датируется по почтовому штемпелю.
О событиях в Нижнем… — Имеются в виду: всеобщая забастовка, демонстрация и столкновение с казаками, происшедшие 9 (22) июля, избиение евреев и интеллигенции черной сотней при содействии полиции и казаков — 10 (23) июля, столкновение рабочих с черносотенцами и похороны 11 (24) июля в Сормове рабочих, убитых 9 июля в Н.-Новгороде.
…письмо от Елены… — Е, К. Малиновской.
Хиддекель — ученик реального училища в Н.-Новгороде, стипендиат М. Горького,
Здесь на Путиловском форменный голод… — 22 июня (5 июля) на Путиловском заводе началась всеобщая забастовка рабочих. 5 (18) июля 1905 года администрация завода объявила локаут. М. Горький внимательно следил за развитием событий на заводе. 14 (27) июля 1905 года он писал Е. П. Пешковой: ‘Вот теперь 13000 рабочих Путиловского завода сидят без хлеба, они совершенно истощены забастовками, и дети их буквально мрут с голода. Много случаев умопомешательства, самоубийств. При этом у них такое настроение, что, м. б., на-днях совершится что-нибудь более ужасное, чем события в Нижнем’ (Архив А. М. Горького).
30-го устраиваю концерт в Териоках…— 30 июля (12 августа) 1905 года на литературно-музыкальном вечере в Териоках (Финляндия) М. Горький читал свою поэму ‘Человек’. Часть сбора поступила в пользу Петербургского комитета большевиков и на помощь бастующим рабочим Путиловского завода, полуторамесячная стачка которых проходила под руководством большевиков.
Поп хлопочет… — Г. А. Гапон.
Союз Архангельского — провалился… — Речь идет о черносотенной организации. Архангельский — один из организаторов черносотенного ‘Союза русского народа’.
Освобожденцы — имеется в виду ‘Союз освобождения’, либерально-монархическая организация русской буржуазии и буржуазной интеллигенции, возникшая в 1904 году. В 1905 году ‘освобожденцы’ составили ядро буржуазной партии кадетов.
…седые — так называли социал-демократов (по первым буквам: с.-д.).
На 30-е ждем манифеста… — Имеется в виду манифест об учреждении Государственной (булыгинской) совещательной думы, изданный 6 (19) августа 1905 года (см. примечания к письму No 329).

328

Датируется по содержанию.
Сивачев М. Г. (1877—1937) — писатель-самоучка, рабочий.
…последний Ваш рассказ… — Речь идет о рассказе ‘В заводе’.
…постарайтесь увидеть доктора лично… — Повидимому, речь идет об Н. С. Канегиссере.

329

Датируется по содержанию.
…унизить себя, вступая в борьбу за эту Думу… — Речь идет о так называемой булыгинской совещательной думе, с помощью которой царизм пытался задержать развитие революции в России, ‘расколоть силы революции и оторвать от революции умеренные слои народа’ (‘История ВКП(б). Краткий курс’, стр. 59). Большевики объявили булыгинской думе бойкот.
Милюков П. Н. (1859—1943) — историк, лидер партии кадетов. После Октябрьской революции — белоэмигрант, злейший враг Советской власти.
А на Кавказе татары объявили ‘газават’. — В 1905 году царское правительство, используя религиозные предрассудки, через своих провокаторов натравливало народы России друг на друга. В прокламации ‘Да здравствует международное братство!’ (1905) И. В. Сталин писал: ‘…царское правительство для укрепления своего трона придумывает ‘новое’ средство. Оно сеет вражду между национальностями России, оно натравливает их друг на друга, оно старается разбить общее движение пролетариата на мелкие движения и направить их друг против друга, оно устраивает погромы евреев, армян и т. д. И вс это для того, чтобы братоубийственной войной отделить друг от друга национальности России и, обессилив их, без труда победить каждую в отдельности!’ (И. В. Сталин, Сочинения, т. 1, стр. 81).
В письме к кавказцам… — Имеется в виду статья ‘О кавказских событиях’ (см. в томе 23 настоящего издания).
…с удовольствием поеду к вам. — Семья М. Горького в это время жила в Крыму.

330

Датируется по почтовому штемпелю.
Семенов Сергей Терентьевич (1868—1922) — крестьянский писатель и публицист. Поселившись в деревне, вел активную культурно-просветительскую работу. Убит кулаками в 1922 году.

331

Датируется по содержанию.
Канегиссер Н. С. — врач, знакомый М. Горького и М. Ф. Андреевой.
Мы — то есть М. Горький и М. Ф. Андреева. пользу путиловцев мы оба уже читали в Териоках… — См. примечание к письму No 327.

332

Датируется по пометке: ‘Получено 10 авг. 1905’, сделанной на письме рукою адресата(
…вклейте в пьесу… — Речь идет о пьесе ‘Дети солнца’.
Иван Павлович — Ладыжников.
Федор — Ф. И. Шаляпин,
…напомните, чтоб он передал Вам денег… — Как видно из писем М. Горького к Шаляпину, речь идет о материальной помощи рабочему потребительскому обществу в Сормове (Архив А. М. Горького).
Маруся — М. Ф. Андреева.
Она будет играть Лизу… — М. Горький приводит намеченный первоначально состав исполнителей пьесы ‘Дети солнца’ в Московском Художественном театре.

333

Датируется по содержанию.
…отдал… пьесу… — ‘Дети солнца’.
‘Конституция’ — это мелкое жульничество… — Речь идет о так называемой булыгинской совещательной думе.
Крестьянский съезд прошел великолепно. — 31 июля (13 августа) — 1 (14) августа в Москве состоялся учредительный съезд Всероссийского крестьянского союза — массовой крестьянской организации, находившейся под идейным влиянием партии эсеров. Вопреки стремлениям эсеров удержать съезд от принятия революционных решений крестьянские делегаты в своих выступлениях решительно требовали передачи всей земли крестьянам, установления демократической республики.

334

Датируется по содержанию.
Серов Валентин Александрович (1865—1911) — художник.
Про этого мальчика… — О каком мальчике идет речь, не установлено.
…поступить в Вашу школу живописи и ваяния… — В. А. Серов был преподавателем Московского училища живописи, ваяния и зодчества с 1897 до 1909 года.

335

Датируется по содержанию.
Шарапов С. Ф. — черносотенный публицист.
Хомяков Н. А. — октябрист.
Мартын — партийная кличка эсера П. Рутенберга. Если увидишь высокого одессита… — О ком идет речь, не установлено.
Цорн А. (1860—1920) — шведский художник.
К[онстантин] П[етрович] — Пятницкий.

336

Датируется по содержанию.
Рассказ Телешова… — ‘Надзиратель’.
У Телешова написан еще один рассказ — ‘Крамола’.
‘О трагическом’ — статья не была написана М. Горьким.
Рассказ Юшкевича — ‘Эли’, напечатан в журнале ‘Правда’, 1905, ноябрь.
…4 сборника. — В 1905 году вышло пять сборников товарищества ‘Знание’: III, IV, V — за 1904 год и VI, VII за 1905 год.

337

Датируется по пометке: ‘Пол. 22 сент. 1905 г.’, сделанной на письме рукою адресата.
…обрадовали меня хорошей вестью… — о разрешении постановки пьесы ‘Дети солнца’.
…вырезка из Нов[ого] врем[ени]… — Не сохранилась. О чем идет речь в этой части письма, не установлено.
‘Дети [солнца]’ идут 5-го… — Премьера ‘Детей солнца’ в Московском Художественном театре состоялась 24 октября (6 ноября) 1905 года.
…он поет Фарлафа… — в опере М. И. Глинки ‘Руслан и Людмила’.
…дама Шура — А. М. Велигорская, жена Л. Н. Андреева.
…книгоиздательство ‘Колокол’… — легальное издательство, существовавшее в Москве в период первой русской революции, выпускало литературу социал-демократического и эсеровского направлений.
Маруся — Ж. Ф. Андреева.

338

Датируется по ответному письму А. С. Серафимовича от 22 сентября (4 октября) 1905 года.
Вы написали славную картинку… — рассказ ‘Среди ночи’.

339

Датируется по содержанию и по сопоставлению с письмом No 336.
Как быть с потребительским обществом? — Речь идет, повидимому, о материальной поддержке рабочего потребительского общества в Сормове.

340

Датируется по содержанию.
Маслов П. П. — меньшевистский литератор-экономист, ревизионист.
Зина — З. В. Васильева.
Алешка — сын Н. З. Васильева.
…сражение на Тверской… — 24 сентября (7 октября) началась стачка булочников и пекарей Москвы, 25 сентября (8 октября) произошло кровавое столкновение между бастующими булочниками и полицией у дома Филиппова. В статье ‘Политическая стачка и уличная борьба в Москве’ В. И. Ленин писал: ‘Революционные события в Москве, это — первая молния грозы, осветившая новое поле сражения… Рост восстания, расширение борьбы, обострение форм ее идет непрерывно перед нашими глазами. Пролетариат по всей России пробивает себе дорогу героическими усилиями, намечая то здесь, то там, в каком направлении может развиваться и несомненно будет развиваться вооруженное восстание’ (В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 9, стр. 318 и 322).
…ранен редактор ‘Листка’. — Повидимому, речь идет о редакторе реакционной газеты ‘Московский листок’ Ф. К. Иванове.
…из моего окна можно видеть народ. — М. Горький жил тогда в Москве, на Воздвиженке (ныне улица Калинина), в доме No 4/7, кв. 20.
…вроде питерской в январе. — 9 (22) января 1905 года.
Прекрасно играют Книппер и Муратова, недурно Литовцева и Андреева. — О. Л. Книппер-Чехова исполняла роль Меланьи, Е. П. Муратова — няньки Антоновны, H. H. Литовцева — горничной Фимы, М. Ф. Андреева — Лизы Протасовой.

341

Датируется по письму М. Ф. Андреевой Ф. И. Шаляпину от 26 сентября (9 октября) 1905 года.
А что у Серова? — Художник В. А. Серов был в это время болен.

342

Датируется по пометке: ‘Сентябрь 05’ (н. ст.), сделанной на письме рукою адресата.
Ладыжников Иван Павлович (1874—1945) — большевик, активный деятель Нижегородского комитета РСДРП. В 1.904—1905 гг. жил в Петербурге у М. Горького, принимая активное участие в революционной работе. В 1905 году по решению партии выехал за границу для руководства изданием произведений русских писателей- партийными издательствами.
Женева, так Женева… — Речь идет о местопребывании русского книгоиздательства ‘Демос’, созданного в сентябре 1905 года по указанию ЦК большевиков и находившегося до отъезда В. И. Ленина в Россию под его контролем. М. Горький был инициатором этого издательства. В конце 1904 — начале 1905 года В. И. Ленин говорил В. Д. Бонч-Бруевичу, что М. Горький предлагает ‘организовать за границей издание его произведений, а также и других писателей, входящих в группу ‘Знание’, с тем, чтобы доход от этих изданий поступал в кассу нашей партии’ (Влад. Бонч-Бруевич. ‘Мои встречи с Горьким’ — ‘Новый мир’, 1928, книга пятая, стр. 187).
Руководителем издательства партия назначила И. П. Ладыжникова.
К настоящему письму И. П. Ладыжников сделал следующее примечание: ‘Письмо написано М. Горьким в ответ на мое письмо из Женевы, в котором я писал, что местом для книгоиздательства, по соглашению с В. И. Лениным, намечена Женева, а ‘Демос’ — название издательства. Ввиду отъезда из Женевы в октябре 1905 года Владимира Ильича и других товарищей, деятельность ‘Демоса’ не развернулась, а к декабрю 1905 года была перенесена в Берлин, где по условиям места издательство было названо ‘Bhnen-und Buchverlag russischer Autoren J. Ladyschnikow’ (Архив А. М. Горького).
К[онстантин] П[етрович] — Пятницкий.
…5 — в течение 2-х месяцев вышлю… — Речь идет о взносах М. Горького на организацию нового издательства.

343

Датируется по содержанию и по почтовому штемпелю.
…Трепов этого не хочет…— 14 (27) февраля М. Горький был освобожден из Петропавловской крепости под денежный залог, и, по предложению петербургского генерал-губернатора Д. Ф. Трепова, ему было запрещено жительство в пределах петербургского генерал-губернаторства. Несмотря на это, М. Горький неоднократно приезжал в Петербург.
‘Новая жизнь’. — См. примечание к письму No 346.
Бастуют здесь. Дерутся с полицией. — Имеется в виду развитие революционных событий в Москве: 19 сентября (2 октября) — началась стачка типографских рабочих, 24 сентября (7 октября) — забастовали булочники и пекари, 25 сентября (8 октября) произошло столкновение булочников с полицией и казаками на Тверской улице (см. письмо No 340), уличные митинги, манифестации и столкновения с полицией продолжались и в следующие дни, 27 сентября (10 октября) началась всеобщая стачка московских рабочих.

344

Датируется по упоминанию в письме о всеобщей забастовке железнодорожников Московско-Казанской железной дороги, начавшейся 7 (20) октября 1905 года и охватившей весь Московский узел 8 (21) октября.
Бастуют все дороги… — Железнодорожная забастовка в Москве 7 (20) октября 1905 года послужила началом всероссийской всеобщей политической стачки.
‘Октябрьская всеобщая забастовка, показавшая силу, мощь пролетарского движения, заставила насмерть перепуганного царя выступить с манифестом 17 октября. В манифесте 17 октября 1905 года были обещаны народу ‘незыблемые основы гражданской свободы: действительная неприкосновенность личности, свобода совести, слова, собраний и союзов’. Обещано было созвать законодательную думу, привлечь к выборам все классы населения’ (‘История ВКП(б). Краткий курс’, стр. 74).

345

Датируется по содержанию.
Меня охраняет кавказская боевая дружина…— 17 октября царь выступил с манифестом. Однако этот манифест ‘был обманом народных масс, царской уловкой, своего рода передышкой, необходимой царю для того, чтобы усыпить легковерных, выиграть время, собраться с силами и потом ударить по революции. Царское правительство, на словах обещая свободу, на деле ничего существенного не дало… В то же время в целях разъединения сил народа правительство организовало ряд кровавых еврейских погромов, во время которых погибли тысячи и тысячи людей, а для расправы с революцией создало бандитские полицейские организации: ‘Союз русского народа’, ‘Союз Михаила Архангела’. Эти организации, в которых видную роль играли реакционные помещики, купцы, попы и полууголовные элементы из босяков, народ окрестил ‘черной сотней’. Черносотенцы открыто избивали и убивали при содействии полиции передовых рабочих, революционеров из интеллигенции, студентов, поджигали и расстреливали митинги и собрания граждан’ (‘История ВКП(б). Краткий курс’, стр. 74—75). Черная сотня угрожала расправой и М. Горькому. Для борьбы с царизмом и с кровавыми бесчинствами черной сотни рабочие создали свои боевые дружины. Одной из таких дружин была поручена охрана М. Горького. Дружинники жили в его квартире (на углу Моховой и Воздвиженки в Москве, в доме No 4/7, кв. 20, где он в то время жил). Ф. И. Шаляпин посетил М. Горького вместе с композитором и пианистом А. Н. Корещенко.

346

Датируется по содержанию.
На-днях поеду в Питер — выпускать первый номер нашей газеты. — Имеется в виду ‘Новая жизнь’ — первая легальная большевистская газета, выходившая в Петербурге с 27 октября (9 ноября) по 3 (16) декабря 1905 года. После возвращения В. И. Ленина в Россию 7 (20) или 8 (21) ноября газета выходила под его непосредственным руководством.
Хоронили мы здесь Баумана… — Похороны большевика Н. Э. Баумана, убитого агентом охранки, состоялись в Москве 20 октября (2 ноября) 1905 года.
…после 17-го… — то есть после издания царского манифеста 17 октября (см. примечания к письмам NoNo 344, 345).
…уехали из Питера, не дав ни копейки денег. — Речь идет о попытках царского правительства получить внешний заем для подавления революционного движения.
‘Черная сотня’ приговорила к смерти жену Баумана… — Жена Н. Э. Баумана, большевичка К. П. Медведева, выступила на похоронах своего мужа с пламенной революционной речью.
‘Рабочему русскому слава!’ — стихотворение К. Д. Бальмонта.

347

Датируется по пометке адресата: ‘Получено 3 ноября 1905’,
Скоро ли выйдет сборник? — Речь идет о седьмой книге ‘Сборника товарищества ‘Знание’, в которой была напечатана пьеса ‘Дети солнца’, сборник вышел в свет в ноябре 1905 года.
…материал для 8-го или 9-го тома. — Имеются в виду VIII и IX томы собрания сочинений М. Горького в издании товарищества ‘Знание’. В 1905 году подготовлены не были и вышли в свет в 1908 и 1910 гг.
М[ария] Ф[едоровна] — Андреева.

348

Датируется по содержанию.
В Питере началась уже вторая всеобщая забастовка… — Петербургский Совет рабочих депутатов объявил на 2 (15) ноября всеобщую забастовку. Предательская тактика меньшевиков привела к тому, что забастовка не приняла характера всеобщей.
…за Кронштадт… — Имеется в виду восстание матросов и солдат в Кронштадте 26—27 октября (8—9 ноября) 1905 года.
…у Технического училища… — Высшее техническое училище (ныне имени Н. Э. Баумана) было штабом большевиков. Здесь происходили митинги рабочих и заседания Московского комитета большевиков. Здесь рабочие прощались с телом большевика Н. Э. Баумана. От налетов ‘черной сотни’ здание охранялось боевыми дружинами.

349

Датируется по пометке: ‘Пол. 9 ноября 1905’, сделанной на письме рукою адресата.
…справлялись Вы насчет залога… — Имеется в виду залог, внесенный для освобождения М. Горького из Петропавловской крепости в феврале 1905 года.
…когда выйдет сборник… — Речь идет о ‘Сборнике товарищества ‘Знание’ за 1905 год’, книга седьмая, СПб. 1905.
…масса людей обращается за пьесой… — ‘Дети солнца’.

350

Датируется по пометке: ‘Получено 11 ноября 1905 г.’, сделанной на письме рукою адресата.
Оттиски пьесы… — ‘Дети солнца’.
…нужно выпускать ‘Жупел’… — См. примечание к письму No 324.
А эти бывшие люди… — М. Горький имеет в виду появившиеся в газетах известия о том, что кадеты после 17 (30) октября вступили в соглашение с правыми партиями с целью совместного проведения выборов в Государственную думу и противодействия политическим забастовкам.
…Скирмунт — скуповат… — Речь идет о переговорах со Скирмунтом по поводу субсидирования ежедневной легальной большевистской газеты ‘Борьба’, выходившей в Москве с 27 ноября (10 декабря) по 6 (19) декабря 1905 года.
Как однако поступить с Морозовой? — М. Горький спрашивает по поводу незаконного требования З. Г. Морозовой о возвращении залога, внесенного за М. Горького в феврале 1905 года. Морозова утверждала, что залог был внесен ее мужем С. Т. Морозовым, в действительности залог из средств издательства ‘Знание’ внес К. П. Пятницкий.

351

Датируется по содержанию.
…привезенное в Москву Верой — В. Н. Кольберг.
…приехал на объединительный съезд с.-д.… — Речь идет о четвертом (Объединительном) съезде РСДРП, который должен был состояться в Петербурге 10 (23) декабря 1905 года. Вследствие железнодорожной забастовки, начавшегося вооруженного восстания в Москве и революционных событий в других городах съезд был отложен. 12—17 (25—30) декабря в Таммерфорсе по предложению В. И. Ленина состоялась конференция большевиков.
Ждем ареста и закрытия наших газет за манифест, выпущенный сегодня. — 2 (15) декабря 1905 года было конфисковано восемь, газет за напечатайте ‘финансового манифеста’, подписанного Петербургским советом рабочих депутатов, ЦК РСДРП, Крестьянским союзом и др. Манифест призывал к свержению царского правительства, отказу от взноса налогов и других казенных платежей, изъятию вкладов из сберегательных касс. Манифест объявлял, что победившая революция не признает займов, заключенных царским правительством для войны с народом.
Дурново П. Н. — министр внутренних дел.

352

Датируется по содержанию.
Вейнберг П. И. — историк литературы, поэт и переводчик.
…рассказ Боборыкина… — Имеется в виду повесть П. Д. Боборыкина ‘Карты на стол’, позднее напечатанная в журнале ‘Вестник Европы’, 1906, кн. 1—2, январь — февраль.
…здесь полная и всеобщая забастовка. — Речь идет о московской всеобщей политической забастовке 7 декабря 1905 года, послужившей началом Декабрьского вооруженного восстания. ‘Московские большевики и руководимый ими Московский Совет рабочих депутатов, связанный с широкими массами рабочих, решили… провести немедленную подготовку к вооруженному восстанию. 5 (18) декабря Московский комитет принял решение: предложить Совету объявить общеполитическую забастовку, с тем, чтобы в ходе борьбы перевести ее в восстание. Это решение было поддержано на массовых рабочих собраниях. Московский Совет учел волю рабочего класса и единодушно постановил начать всеобщую политическую забастовку…
7 (20) декабря началась в Москве политическая забастовка’ (‘История ВКП(б). Краткий курс’, стр. 78, 79).
…против окон Дубасова — то есть против дома генерал-губернатора.
Дубасов — московский генерал-губернатор с конца ноября (начало декабря н. ст.) 1905 года.
…переданный Вам Павловым… — Д. А. Павлов в декабре 1905 года ездил в Петербург и привез в Москву, на квартиру М. Горького, гремучую смесь и другие боеприпасы.
‘Искра’. — Имеется в виду революционно-демократический журнал сатирического характера, издававшийся в 1859—1873 годах. В библиотеке М. Горького имелась ‘Искра’ за 1859—1866 годы.
Рассказ… сильно эсероват.— Речь идет о рассказе Скитальца ‘Лес разгорался’.
Волынский А. — реакционный искусствовед, литературный критик и философ, один из теоретиков декадентства и символизма.
…после пьесы Чирикова… — Речь идет о пьесе ‘Мужики’.
Липа — О. Д. Черткова.

353

Датируется по содержанию.
Письмо доставила К. П. Пятницкому В. Н. Кольберг, приехавшая из Москвы, чтобы получить запалы из гремучей ртути для бомб. Запалы были добыты Л. Б. Красиным, который упаковал их в коробку для кондитерских изделий и покрыл слоем конфет.
…это началось вчера с 2-х часов дня…— Московское Декабрьское вооруженное восстание началось 9 (22) декабря 1905 года. ‘Геройский пролетариат Москвы,— писал В. И. Ленин,— показал возможность активной борьбы и втянул в нее массу таких слоев городского населения, которые до сих пор считались политически равнодушными, если не реакционными. А московские события были лишь одним из самых рельефных выражений ‘течения’, прорвавшегося во всех концах России’ (В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 10, стр. 76).
Гимназия Фидлера… — Имеется в виду частное реальное училище И. И. Фидлера близ Чистых прудов в Москве. Здесь в ночь с 9 (22) на 10 (23) декабря 1905 года должен был состояться революционный митинг рабочих и учащихся.

354

Датируется по содержанию.
Согласие на третейский суд… — Речь идет о третейском суде над немецким социал-демократом, меньшевиком Парвусом (А. Л. Гельфанд). К настоящему письму приложено следующее примечание И. П. Ладыжникова:
‘Парвус растратил деньги, которые он присвоил от постановки пьесы ‘На дне’ в Германии. Растратил около 130 000 марок. Деньги эти должны были быть переведены в партийную кассу. В декабре 1905 года по поручению М. Горького и В. И. Ленина я два раза говорил в Берлине с Бебелем и К. Каутским по этому вопросу, и было решено дело передать третейскому суду (вернее, партийному). Результат был печальный: Парвуса отстранили от редактирования с.-д. газеты, а растрату денег он не покрыл’ (Архив А. М. Горького). См. об этом также в очерке М. Горького ‘В. И. Ленин’ в томе 17 настоящего издания.
Беседа М. Горького с В. И. Лениным и Л. Б. Красиным (Никитичем) о третейском суде над Парвусом состоялась, видимо, при встрече 27 ноября (10 декабря) 1905 года в Петербурге. Об этой встрече рассказывается в воспоминаниях К. П. Пятницкого и В. А. Десницкого (‘Красная газета’, вечерний выпуск, Л. 1928, No 160, 12 июня, В. А. Десницкий, М. Горький, 1940, стр. 100).
Великую моральную победу одержали там революционеры… — Речь идет о московском Декабрьском вооруженном восстании 1905 года.

355

Датируется по ответному письму А. С. Серафимовича от 31 декабря 1905 года.
‘Письмо’ — очевидно, речь идет о рассказе ‘Наденька’.

356

Датируется по содержанию.
…заставили дать русскому обществу известную реформу. — Речь идет о манифесте 17 октября 1905 года, вырванном рабочим классом у царизма. В статье ‘Первая победа революции’ В. И. Ленин писал: ‘Уступка царя есть действительно величайшая победа революции, но эта победа далеко еще не решает судьбы всего дела свободы. Царь далеко еще не капитулировал’. И далее: ‘Революционному пролетариату предстоит еще ряд великих битв, и первая победа поможет ему сплотить свои силы и завербовать себе новых союзников в борьбе’ (В. И. Лени н, Сочинения, изд. 4-е, т. 9, стр. 396 и 399).

357

Датируется по содержанию.
К[онстантин] П[етрович] — Пятницкий.
…в Финляндии… — Перед отъездом за границу М. Горький жил в Финляндии в разных местах, скрывая из конспиративных соображений свое местожительство.
…он дьявольски занят хлопотами по изданиям брошюр… — Речь идет о ‘Дешевой библиотеке’ товарищества ‘Знание’, состоявшей из марксистских брошюр. Выпуск марксистской литературы ‘Знанием’ был организован М. Горьким осенью 1905 года под руководством ЦК. большевиков. В состав редакции брошюр входил В. И. Ленин.
В ‘Дешевой библиотеке’ ‘Знания’ вышло 59 книг, в том числе ряд произведений Маркса и Энгельса, 15 книг было конфисковано царским правительством (Архив А. М. Горького).
В Питере — разгром. — М. Горький имеет в виду аресты среди рабочих, последовавшие в Петербурге вслед за подавлением Декабрьского вооруженного восстания в Москве и других городах.
С Думой — слабо… — Речь идет о ходе подготовки к выборам в I Государственную думу, открытие которой состоялось 27 апреля (10 мая) 1906 года.
…партия правового порядка да 17-го Октября… — ‘Партия правового порядка’ и ‘октябристы’ (или ‘Союз 17 октября’) — ‘правые’ монархические реакционные партии крупной буржуазии и помещиков.
Вероятно, партия… — Речь идет о большевистской части РСДРП.
…вышлю Вам небольшой рассказик. — Вероятно, имеется в виду рассказ М. Горького ‘Товарищ’.
Статью я послал им… — Упоминаемая в настоящем письме статья не разыскана.
…роль Витте… — М. Горький имеет в виду поддерживавшийся среди представителей крупного финансового и промышленного капитала взгляд на Витте как на реформатора и прогрессивного государственного деятеля.
Абрамов Р. П. — сотрудник издательства в Берлине, возглавлявшегося И. П. Ладыжниковым.
Дейч Л. Г. — меньшевик.
…арестован некий фабрикант мебели Шмит. — См. в 23 томе настоящего издания статью ‘Дело Николая Шмита’.

358

Датируется по пометке: ‘Янв. 1906’, сделанной на письме рукою адресата.
Смирнов В. М. — член РСДРП, большевик.
Шауман Г. К. — библиотекарь Гельсингфорсского университета.
Миккола И. Ю. — профессор Гельсингфорсского университета по отделению славянской филологии, позднее — реакционер.
Игльстрем А. — преподаватель русского языка и заведующий русским отделом в библиотеке Гельсингфорсского университета.
…один из сборников, о котором мы с Вами говорили. — Речь идет о задуманном М. Горьким издании ряда сборников, освещающих политическую и культурную жизнь народов России.

359

Датируется по почтовому штемпелю. Письмо написано рукою М. Ф. Андреевой.
…позирую и писать сам не могу… — В феврале 1906 года финский художник А. Галлен писал портрет М. Горького.
Очень рад, что Вы вернулись… — с Дальнего Востока, куда В. В. Вересаев уехал во время русско-японской войны в качестве военного врача.
Сборники выходят… — Речь идет о ‘Сборниках товарищества ‘Знание’.

360

Датируется по пометке: ‘Привезено… 26 янв. 1906’, сделанной на письме рукою адресата.
…перевод Флобера… — ‘Искушение святого Антония’, напечатан в ‘Сборнике товарищества ‘Знание’ за 1907 год’, книга шестнадцатая, СПб. 1907.
‘Саламбо’ — роман Флобера, товариществом ‘Знание’ не издавался.
…оттиски романа Сологуба… — Имеется в виду роман ‘Мелкий бес’, вышедший из печати в 1905 году.
Нам нужно торопиться с отъездом… — Речь идет о поездке в Америку (см. примечание к письму No 361).
Маруся — М. Ф. Андреева.

361

Датируется по содержанию. Написано после 22 января (ст.ст.).
…некий московский фабрикант… — Н. Шмит (см. примечание к письму No 357).
…еду с определенной целью… — Командируя М. Горького в Европу и США, ЦК большевиков поручал ему: рассказать зарубежным рабочим правду о русской революции, развернуть агитацию против предоставления русскому правительству займа, который пошел бы на борьбу с революцией, н собрать средства на партийную работу путем выступлений с докладами и в печати.
Красная гвардия устроила мне праздник… — Речь идет о чествовании М. Горького, устроенном финляндским пролетариатом и его Красной гвардией 22 января (4 февраля) 1906 года.
Виктор-Герман — партийная кличка H. E. Буренина, ездившего по поручению ЦК большевиков с М. Горьким в Америку в качестве организатора и переводчика.

362

Письмо написано в день отъезда М. Горького за границу. Тихонов Александр Николаевич (род. 1880) — инженер и писатель, участвовал в работе издательств, с которыми был связан М. Горький.
…сейчас садимся на лошадей и едем. — Речь идет об отъезде из Финляндии за границу.

363

Датируется по почтовому штемпелю.
…у нас здесь есть свое книгоиздательство… — издательство И. П. Ладыжникова в Берлине.

364

Датируется по пометке: ‘Пол. 24 февр. 1906 из Берлина’, сделанной на письме рукою адресата.
‘Klein Theater’ — Малый театр в Берлине.
‘Verlag’ — имеется в виду русское издательство в Берлине, возглавлявшееся И. П. Ладыжниковым (см. примечания к письму No342).
…передать здешним представителям… — И. П. Ладыжникову и его товарищам по издательству в Берлине.
В субботу выступаю… — 25 февраля (10 марта) 1906 года М. Горький выступил с чтением отрывков из своих произведений в ‘Немецком театре’.
Василий Федоров — кайзер Вильгельм II.
Наш Коля — Николай II.

365

Датируется по содержанию.
К[онстантин] П[етрович] — Пятницкий.

366

Датируется по сопоставлению с письмом No 365. Написано на видовой открытке.
Печатается по снимку с рукописи, опубликованному в журнале ‘Пионер’, 1941, No 6, июнь.

367

Датировано Е. П. Пешковой на основании ее архивных материалов.
Письмо написано на двух открытках с видами Шильонского замка.
Печатается по снимку с подлинника.
Глион — город в Швейцарии, в котором останавливался М. Горький перед отъездом в Америку.
В этом замке сидел один честный человек. — Имеется в виду женевец Бонивар (XVI век), принимавший участие в борьбе за политическую свободу своей родины, был заточен в Шильонском замке. Мужество Бонивара воспел Байрон в поэме ‘Шильонский узник’.

368

Датируется по содержанию.
Янсон Ян Эрнестович (1872—1917) — один из основателей социал-демократического движения в Латвии, публицист и критик.
‘Deenas Lapa’ — ‘Ежедневный листок’.
‘Verlag’ — см. примечание к письму No 364.

369

Телеграмма, посланная М. Горьким В. Хэйвуду и Ч. Мойеру.
Датируется по содержанию.
Печатается по фотокопии с газетной вырезки прессбюро в Нью-Йорке (со штампом ’15 апреля 1906′) в переводе редакции настоящего издания.
В декабре 1905 года в штате Айдахо был убит губернатор, жестоко подавлявший рабочие забастовки. Американские власти решили воспользоваться этим событием, чтобы расправиться с прогрессивными руководителями Западной федерации рудокопов В. Хэйвудом и Ч. Мойером. Их заключили по ложному обвинению в тюрьму, прокуратура и буржуазная пресса требовали вынесения смертного приговора. Хэивуд и Мойер были оправданы только благодаря энергичному протесту рабочего класса Америки.
Хэивуд В. (1869—1928) — видный деятель революционного профессионального движения США, с 1896 года член Западной федерации рудокопов, руководившей наиболее крупными забастовками горняков. В 1918 году был приговорен американским судом к двадцати годам тюремного заключения. Ему удалось бежать, в 1921 году он прибыл в СССР, где работал в международных революционных организациях.
Мойер Ч. — с 1890-х годов руководитель Западной федерации рудокопов, позднее реформист.

370

Датируется по содержанию.
Я думаю, что эта некрасивая выходка… — Речь идет о кампании лжи против М. Горького, поднятой американскими буржуазными газетами в апреле 1906 года. Поводом для травли писателя послужил тот факт, что брак М. Горького с М. Ф. Андреевой не был оформлен церковью. Действительной причиной травли М. Горького явились его коммунистические взгляды, его резко отрицательное отношение к американской буржуазной ‘демократии’ и ‘цивилизации’, а также требования русского правительства и его шпионов удалить М. Горького из Америки. В разжигании клеветнической кампании против М. Горького активное участие приняли находившиеся в Америке русские эсеры.

371

Датируется по содержанию.
Посылаю рукопись моего реферата… — Напечатан в журнале ‘Красное знамя’, Париж, 1906, No 3.
Прилагаемое письмо… — См. письмо No 372.
Никитич — Л. Б. Красин.
К[атерина] И[вановна] — жена И. П. Ладыжникова.
Р[оман] [Петрович] — Абрамов.
Ек[атерина] Пав[ловна] — Пешкова.

372

Датируется по письму No 371.
Чайковский Н. В. — один из лидеров партии эсеров, после Октябрьской революции активный контрреволюционер, агент англоамериканских империалистов.
…и Шидловского… — М. Горький, повидимому, описался. Он имел в виду X. И. Житловского (род. 1865), еврейского буржуазного националиста. Житловский поддерживал активную связь с партией эсеров и многократно ездил в Америку.
…’бабушки’… — Имеется в виду Брешко-Брешковская Е. К., была в числе активных организаторов и деятелей партии эсеров, после Октябрьской революции белоэмигрантка, ярая противница Советской власти.
Газета ‘Уорлд’ — американская реакционная газета.
М[ария] Ф[едоровна] — Андреева.
Очень помешало Сан-Франциско… — Имеется в виду сильное землетрясение в Сан-Франциско весной 1906 года.
Гиддингс Ф. — профессор социологии Колумбийского университета в Нью-Йорке.
Хилкеит M. — основатель американской социалистической партии, реформист. Принимал участие в организации издания произведений М. Горького в Нью-Йорке.
…собирается какая-то Дума. — Слова эта относятся к I Государственной думе, собравшейся 27 апреля 1906 года и разогнанной царским правительством 8 (21) июля того же года.
Герман — партийная кличка H. E. Буренина,

373

Датируется по пометке: ‘Пол. 5 мая 1906’, сделанной на письме рукою адресата.
…когда мы вернемся в Европу. — М. Горький вернулся из Америки в Европу в первой половине октября (ст. ст.) 1906 года.
Написал в ‘XX век’ письмо… — См. в томе 23 настоящего издания.

374

Датируется по пометке: ‘Получ. 2 июня 06’ (н. ст.). В среднем письмо из Нью-Йорка доставлялось в Берлин через десять дней после его отправления.
…начало моей книги…— Речь идет о памфлетах ‘Король, который высоко держит свое знамя’ и ‘Прекрасная Франция’, вошедших в книгу ‘Мои интервью’.
…с Миллиардером — в окончательной редакции это интервью получило название ‘Один из королей республики’.
…Николаем II — в окончательной редакции интервью называется ‘Русский царь’.
…Мертвецом — имеется в виду памфлет ‘Хозяева жизни’.
…Грешником — в окончательной редакции памфлет называется ‘Жрец морали’.
…Прометеем, Агасфером, с самим собой и т. д… — Этот замысел не был осуществлен.

375

Датируется по письму No 374.
Америка верует в Думу… — М. Горький имеет в виду взгляд американской буржуазной общественности на Государственную думу, открытую 27 апреля (10 мая) 1906 года, как на конституционное учреждение, способное якобы обеспечить в условиях царизма осуществление буржуазных свобод.
Просить берлинцев… — И. П. Ладыжникова и его помощников.
‘Адская почта’ — революционный сатирический журнал, выходивший в Петербурге в 1906 году.
‘Образование’ — ежемесячный литературный, популярно-научный и общественно-политический журнал, издававшийся в Петербурге с 1892 по 1909 год.
Ек[атерина] Пав[ловна] — Пешкова.

376

Датируется по сопоставлению с письмом No 375.
…с Василием Федоровичем… — то есть с Вильгельмом II (‘Король, который высоко держит свое знамя’).

377

Вот в каких отелях я живу! — Письмо написано на почтовой бумаге с изображением отеля.
Потом уеду в Адирондак. — М. Горький принял приглашение американского педагога Д. Мартина и его жены провести лето у них на даче в Адирондаке (горный район в штате Нью-Йорк).
Буду писать роман… — Речь идет о произведении ‘Мать’.
…книгу очерков из здешней жизни. — Речь идет о книге ‘В Америке’.

378

Датируется по почтовому штемпелю.
‘Волна’ — легальная ежедневная большевистская газета, выходившая в Петербурге с 26 апреля по 24 мая 1906 года (ст. ст.). С 5 мая (No 9) ‘Волна’ фактически редактировалась В. И. Лениным. После закрытия ‘Волны’ с 26 мая стала выходить легальная большевистская газета ‘Вперед’.
‘ХХ-й век’ — газета либерально-буржуазного направления, выходившая в Петербурге с 25 марта 1906 года вместо закрытой газеты ‘Молва’.
…5—6-ю главы книги — памфлеты ‘Жрец морали’ и ‘Хозяева жизни’, вошедшие в книгу М. Горького ‘Мои интервью’.
Прилагаемое письмо… — в Архиве А. М. Горького отсутствует.
‘Победа’ меньшевиков… — Речь идет о IV (Объединительном) съезде РСДРП, состоявшемся в апреле 1906 года в Стокгольме. На этом съезде вследствие разгрома большевистских организаций во время и после Декабрьского восстания, а также потому, что меньшевики в ‘дни свободы’ 1905 года приняли в свои ряды массу представителей мелкобуржуазной интеллигенции — ‘…большинство, правда, незначительное, оказалось на стороне меньшевиков’ (‘История ВКП(б). Краткий курс’, стр. 82).

379

Датируется по сопоставлению с письмом No 378.
‘Царя’, вероятно, нельзя печатать — имеется в виду ‘Русский царь’. См. об этом в примечаниях к тому 7 настоящего издания.
‘Профессиональный грешник’ — первоначальное название памфлета ‘Жрец морали’.

380

Датируется по пометке: ‘Получ. 29.VI. 06’ (н. ст.), сделанной на письме рукою адресата.
…две статьи… — памфлеты ‘Жрец морали’ и ‘Хозяева жизни’.
Потом получите пьесу, роман… — ‘Враги’ и ‘Мать’.
…прилагаемое письмо и вырезки… — Упоминаемого письма в Архиве А. М. Горького нет.
‘Речь’ — газета кадетов. Выходила в Петербурге с 1906 по 1917 год.
‘Вестник жизни’ — легальный большевистский журнал, выходивший в Петербурге с 30 марта 1906 года по сентябрь 1907 года при участии В. И. Ленина, М. Горького, В. Воровского и др.
Письмо Плеханова… — Очевидно, речь идет о выступлении Г. В. Плеханова на страницах меньшевистской газеты ‘Курьер’ (20 мая ст. ст.) с ‘Письмом к рабочим’. Плеханов, превознося Думу в целом, призывал к всенародной поддержке ее. Выступление Г. В. Плеханова было решительно осуждено В. И. Лениным в статье ‘Плохие советы’ (см. В. И. Лени н, Сочинения, изд. 4-е, т. 10, стр. 410—414).

381

Датируется по пометке: ‘Пол. 21 июня 1906’, сделанной на письме рукою адресата.
Посылаю две статьи, теперь — считаю — Вы получили 6. — Речь идет о памфлетах, составивших книгу М. Горького ‘Мои интервью’.
Следующие две…— Речь идет об очерках, вошедших в книгу М. Горького ‘В Америке’.
‘Чарли Форстер’ — первоначальное название очерка ‘Чарли Мэн’ (см. в 7 томе настоящего издания).
Германии… нельзя напечатать Василия Федоровича — то есть памфлет ‘Король, который высоко держит свое знамя’, направленный против кайзера Вильгельма II.
Ив[ан] Пав[лович] — Ладыжников.
Ек[атерина] Пав[ловна] — Пешкова.

382

Датируется по сопоставлению с письмом No 383.
…сии четыре очерка… — Имеются в виду очерки: ‘Город Желтого Дьявола’, ‘Царство скуки’, ‘Mob’ и ‘Чарли Мэн’.
Херст — один из наиболее беспринципных заправил продажной американской прессы, прислуживающей американским монополиям. В 1906 году Херст, чтобы не платить М. Горькому гонорар, перепечатывал его произведения (из европейских газет и журналов) раньше, чем они появлялись в других изданиях, с которыми М. Горький заключал договоры.

383

Датируется по содержанию.
Прилагаемые четыре очерка… — См. примечание к письму No 382.
…разослал по всем городам циркулярное воззвание… — Возможно, что речь идет об ‘Открытом письме к литераторам свободной Америки’.
Адирондак — см. выше.
…в июле пришлю пьесу… — Речь идет о пьесе ‘Враги’,

384

Датируется по сопоставлению с письмом No 383.
Вот — пьеса. — Речь идет о пьесе М. Горького ‘Враги’.
…одноактную пьесу — неосуществленный замысел М. Горького.
…контракта с американцами…— на издание произведений М. Горького в переводе на английский язык, заключен 2 (15) августа 1906 года.
Что сказать о Собинове? — Речь идет о защите артистом Л. В. Собиновым (1872—1934) одного итальянского переводчика, который перевел сочинения М. Горького без разрешения автора (Архив А. М. Горького). В 1906 году Л. В. Собинов жил в Милане.
‘Фома’ — то есть ‘Фома Гордеев’.
Беллами… — Имеется в виду нашумевший утопический роман Беллами ‘Через 100 лет’.
Тверской П. А. — автор книги ‘Очерки Северо-Американских Соединенных Штатов’ (СПб. 1895), в которой он изображает в буржуазно-либеральном духе жизнь Америки, смазывая остроту классовых противоречий.
Скоро кончу повесть. — Речь идет о первой части повести ‘Мать’.
Пришлите мне ‘Дину’ Юшкевича… — Имеется в виду пьеса Юшкевича ‘В городе’.
…чириковскую повесть — ‘В тюрьме’.

385

Датируется по пометкам адресата и по сопоставлению с письмом No 384.
Кончаю повесть ‘Мать’. — Речь идет о первой части.
Уж очень Вы шумно и буйно живете… — М. Горький имеет в виду события в России в период после разгона I Государственной думы (8 июля 1906 года): восстание солдат и матросов в Свеаборге и Кронштадте, крестьянские восстания и др.
Джемс В. (1842—1910) — американский буржуазный философ и психолог, один из зачинателей так называемого ‘прагматизма’ — идеалистического философского течения империалистической эпохи.
Прилагаемое пошлите Е[катерине] П[авловне] — Пешковой (см. письмо No 386).
…письмо относится к финскому сборнику… — Упоминаемый сборник издан не был.

386

Датируется по письму No 385.
К[онстантин] П[етрович] — Пятницкий.
Отсюда выеду в октябре. — М, Горький выехал из Америки 30 сентября (13 октября) 1906 года. Максим — сын М. Горького.
…и сестре его…— Речь идет о дочери М. Горького Кате.

387

Датируется по сопоставлению с письмами NoNo 384—386.
Третью книжку получил. — Имеется в виду No 3 издававшегося А. В. Амфитеатровым в Париже журнала ‘Красное знамя’. Номер вышел летом 1906 года. В нем напечатаны произведения М. Горького: ‘Русский царь’, ‘Послание в пространство’, ‘Солдаты’, ‘Еврейский вопрос’.
Оканчиваю повесть… — Речь идет о первой части повести ‘Мать’.

388

Датируется по содержанию.
Пишу повесть… — ‘Мать’.
…для 5-й книжки… — для пятого номера журнала ‘Красное знамя’.

389

Датируется по содержанию.
Катя — дочь М. Горького.
…процесс с вероятным кандидатом в президенты Штатов… — Имеется в виду Херст (см. примечание к письму No 382).
…статья о Нью-Йорке — очерк ‘Город Желтого Дьявола’.
‘Гуманность’ — имеется в виду газета ‘Юманите’, в то время центральный орган французской социалистической партии. С 1921 года — центральный орган Коммунистической партии Франции.
‘La Vita’ — итальянская социалистическая газета.
…один русский, приехавший со мной… — H. Е. Буренин.
Брукс Г. — профессор Колумбийского университета в Нью-Йорке.
…в начале октября я отсюда уезжаю… — См. примечание к письму No 386.
Иван Павлов[ич] — Ладыжников.
Елена — Е. К. Малиновская.
П[авел] П[етрович] — Малиновский.

390

Датируется по содержанию.
Горбатовка — дачная местность под Н.-Новгородом, где М. Горький с семьей жил летом 1903 года.
И[ван] П[авлович] — Ладыжников.

391

Датируется на основании телеграмм М. Горького К. П. Пятницкому, отправленных из Неаполя 14 и 20 октября 1906 года.
…кончу повесть… — ‘Мать’, работа была закончена в ноябре 1906 года.
…привезите мне словарь Даля… — ‘Толковый словарь живого великорусского языка’, тт. I—IV, под ред. Бодуэна де-Куртенэ. Выходил в 1903—1909 и в 1912—1914 годах.
…VII-й том Ибсена… — Речь идет о собрании сочинений Г. Ибсена, изданном товариществом ‘Знание’. Седьмой том содержит не переписку, а пьесы. Статьи, речи и письма помещены в VIII томе указанного издания.
Ив[ан] Пав[лович] — Ладыжников.
…Лагарделя… — Г. Лагардель. ‘Пролетариат и армия’, Женева, 1902.
‘Жизнь человека’ — декадентская пьеса Л. Андреева.
Лазарь — имеется в виду рассказ Л. Андреева ‘Елеазар’.
Ек[атерина] Пав[ловна] — Пешкова.

392

Датируется по содержанию и пометкам адресата.
…пошлите в общество. — Имеется в виду объединение драматических писателей, с которым М. Горький переписывался через И. М. Кондратьева.
Прилагаю письмо Луначарского… — А. В. Луначарский в упоминаемом письме М. Горькому спрашивал, будет ли в ‘Знании’ напечатана его пьеса (название пьесы в письме не указано). Произведения А. Луначарского в ‘Знании’ не печатались.
Л[еонид] Б[орисович] — Красин.
…письмо Ладыжникова… — не сохранилось.

393

Датируется по пометке: ‘Пол. 1 дек. 06’ (н. ст.), сделанной на письме рукою адресата.
Капри — итальянский остров, на котором поселился М. Горький, так как возвращение в Россию грозило ему судом и каторгой за его революционную деятельность. На Капри М. Горький прожил с октября 1906 года по декабрь 1913 года.
Айзман написал превосходную пьесу… — ‘Терновый куст’.
…о целях Вашего дела. — Имеется в виду издательство И. Ладыжникова в Берлине.
Ал[ександра] Мих[айловна] — жена Л. Н. Андреева, в это время была смертельно больна.

394

Датируется по содержанию и сопоставлению с письмом З. И. Гржебина М. Горькому от 9 ноября 1906 года.
Сие написано… — очерк ‘9-е Января’.
Каспрович — издатель и владелец книжного магазина в Лейпциге.
Мне очень нужны материалы о Павле… — Замысел комедии на эту тему не был осуществлен.
Кастелли Чезаре — итальянский издатель, печатавший произведения современных русских писателей по договору с издательством И. П. Ладыжникова.
Леонид — Л. Н. Андреев.
Ек[атерина] Ивановна — Ладыжникова.
М[ария] — М. Ф. Андреева.

395

Датируется по почтовому штемпелю.

396

Датируется по сопоставлению с последующими письмами М. Горького Е. К. Малиновской.
П[авел] П[етрович] — Малиновский.
Горький Максим
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Письма О. М. Коцюбинской М. Горькому, Горький Максим, Год: 1916
  2. Переписка с П. Рутенбергом, Горький Максим, Год: 1936
  3. Переписка А. П. Чехова и А. М. Горького, Горький Максим, Год: 1903
  4. Письма к Е. С. и С. В. Короленко и Н. В. Короленко-Ляхович, Горький Максим, Год: 1927
  5. Из переписки c Эль Мадани, Горький Максим, Год: 1924
  6. Переписка с П. П. Постышевым, Горький Максим, Год: 1936
  7. Письмо к А. В. Луначарскому, Горький Максим, Год: 1932
  8. Прошение M. Горького в Постоянную комиссию для пособия нуждающимся ученым литераторам и публицистам, Горький Максим, Год: 1896
Электронная библиотека
© 2024 Электронная библиотека