Письма М. А. Гейнце Горькому, Горький Максим, Год: 1925

Переписка
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Скачать в PDF
Время Горького и проблемы истории (материалы и исследования). Серия ‘М. Горький. Материалы и исследования’. Вып. 14. М.: ИМЛИ РАН, 2018.

ПИСЬМА М.А. ГЕЙНЦЕ ГОРЬКОМУ

1. М.А. ГЕЙНЦЕ — ГОРЬКОМУ

9 мая 1913, Нижний Новгород

9 мая 1913 г.

Алексею Максимовичу.

Муся Гейнце.

0x01 graphic

2. М.А. ГЕЙНЦЕ — ГОРЬКОМУ

Лето 1913, Нижний Новгород

Дорогой Алексей Максимович!

Как Вы поживаете? Скоро ли пришлёте мне рассказ про самовары?1 У нас лето, наверное, будет плохое, потому что очень много деревьев помёрзло, но я совсем не жалею, что приехала. ‘В гостях хорошо, а дома лучше’. Вчера мы ездили на Мызу2. Маме она показалась после Капри никуда не годной, а мне нравится (и дача то же самое). Сегодня мне показалось, что Лялина3 собака ‘Марсик’, или как она её зовёт, ‘Мизичка’, взбесилась, потому что она начала всё лизать и нос у неё был горячий, но когда я ей поставила ковш с водой, она её преспокойно выпила, и мы все успокоились. Как только Ляля кончит учиться, мы переедем на дачу. Марки, которые я шлю, пожалуйста, отдайте Максиму. Кланяйтесь Катерине Павловне4. Целую.

Муся Гейнце.

3. М.А. ГЕЙНЦЕ — ГОРЬКОМУ

28 августа 1920, Нижний Новгород

Многоуважаемый Алексей Максимович!

Списки книг для Медицинского фак<ульте>та Нижегородского Университета1 были посланы Вам в начале июня. Теперь мы получили сведение, что до Вас они не дошли. Посылаем другой комплект списков со студентом, едущим в Петроград. Если не поздно, сделайте это дело. Будем очень благодарны. Книжное дело у нас в критическом положении. В списках, посланных в июне, было письмо к Вам проф. Куняева2. Теперь посылаем его копию без подписи, т. к. он умер от тифа две недели тому назад.
Теперь разрешите Вас затруднить личной просьбой. Я жажду попасть в Военно-Медицинскую Академию3. Бумаги свои я туда послала с проф. Гавриловым4, но сейчас узнала, что требуется рекомендация о ‘благонадёжности’. Думаю, что Ваша рекомендация подействует. Если это не затруднительно и не доставит неприятности, сделайте5. Очень буду рада, если попаду. Со смертью А.Н. Куняева у нас не хватает человека, который бы охватывал всё положение и спасал его. Не хватает и профессоров. На втором курсе будет скверно учиться. Студенты из кожи лезут, но дело не двигается. Ничего не организовано, не оборудовано. Мы, студенты, занимаемся не ученьем, а беготнёй по учреждениям. Удирать не хорошо, но у меня не хватает мужества остаться. Если устроите это дело, поступите и хорошо, и дурно. Во-первых, я, хоть и не ‘контрреволюция’, но и не коммунистка. А им, наверно, хочется пропустить [одних] коммунистов в первую очередь. Ну, делайте, как сочтёте нужным. Простите, что затрудняю Вас. У Вас, наверно, и так много всяких прошений. Ну, всего хорошего.
Ждём книг.

М. Гейнце

4. ГОРЬКИЙ — М.А. ГЕЙНЦЕ

3 июля 1921, Москва

Молекула, сиречь — милая Муся!

Меня захлестнуло здесь крепкой петлёй, и я не знаю, когда возвращусь в Питер, думаю — не ранее конца следующей недели. Соскучился. Здесь меня никто не треплет за уши. И не дёргает за усы. Дёргают только за душу, и душа моя очень устала.
Занят организацией борьбы с голодом, который принимает размеры небывалые, кошмарные. Несомненно, что миллионы людей погибнут от голода и холеры, которая тоже всё развивается. Погибнет масса детей.
Кажется, меня командируют за границу для агитации о помощи1. Конечно, я очень устал и чувствую себя отвратительно назло Вам, окаянная колдунья. До свидания, маленькая ведьма! Поклон жителям. Будьте здоровы и благоразумны. Да.
13.VII.21.

А. Пешков

5. М.А. ГЕЙНЦЕ — ГОРЬКОМУ

15 июля 1921, Петроград

Милый Дука, дорогой старый грешник!

Получила Ваше грустное письмо1 и наполнилась слезами. Ох, ох! Какие всё гадости на свете. Здесь так скучно, что просто беда. Мы с Розуней2 стали идиотками, — разговариваем на разных самодельных языках и хохочем по всякому нестоящему поводу. Занимаюсь науками до обалдения и пишу по-японски. 0x01 graphic
— это значит термометр3, первое слово, которое пришло мне в голову при мысли о Вас. Я бы с радостью написала Вам японское письмо, но Вы, к сожалению, малограмотный человек. Советую научиться, тогда мы сможем затеять интересную переписку.
Анна Фомовна4 600 раз в день переходит от смеха к слезам, кажется, это вошло у неё в привычку. Привычка, вообще, вещь полезная и вредная одновременно. Анна Фомовна чрезвычайно меркантильная дама, она сердится, что Вы не едете и дом без хозяина. Дорогой Дукушка, пожалуйста, приезжайте поскорей, очень Вас прошу. Пожалуйста! Посылаю Вам все письма, полученные за этот период. Хотела послать книги и журналы от Титки5 и разных неизвестных людей, но Диди6 и Роза не позволили. Титочка прислала Вам замечательный пояс, чёрный на белой подкладке, и два куска мыла. На днях была такая штука: Пришли два человека, один датчанин, другой переводчик. Ваше письмо Галену7, опубликованное в иностранных газетах, произвело сильное впечатление на датских жителей. Организовался комитет помощи русским учёным и литераторам. Человек, явившийся к нам, капитан датского парохода ‘Турист II’, уполномоченный комитетом8. Привёз два ящика бумаги и письменных принадлежностей для учёных и литераторов, и письмо к Вам, с просьбой написать датчанам о положении дела и сообщить список книг, необходимых учёным, а также договориться насчёт продовольствия. Он просил позвонить Вам по телефону, но проклятый Фриц9 не захотел.
Я обратилась к H.H. Мечникову10. Выяснилось, что капитан, кроме названных вещей, привёз ещё пуд кокаина и 3 пуда опиума (кажется, так). Советская власть отнеслась к нему весьма недоверчиво, и обратно его не хотят пускать. H.H. принял груз для учёных и написал датчанам следующее: за списком книг — обратиться в финский академический комитет, продовольствие необходимо в смысле жиров и муки, но не рыбы, т. к. её достаточно.
Вот такие дела. Капитан чудный человек, я сразу погибла. Вот его портрет:

0x01 graphic

От него очень сильно пахнет спиртом, и глаза у него чистые, как лазурь. Довольно говорить на эти темы. Не правда ли. Всякая девушка, молодая и прекрасная, должна быть благоразумной. Да!
Ну, покойной ночи, милый Дука. Целую Вас крепко. Ещё раз убедительно прошу поскорее приехать11, иначе мне придётся утопиться в волнах Невы. Здесь такие дожди и ветры, что страшно высунуть нос.
14/VII

М.Г.

Если не приедете раньше Рождества, то хоть пишите почаще.

М.Г.

Поездка за границу — вещь хорошая, но миссия не лёгкая. Боюсь, что измучит Вас вконец.
Не смейте хворать!!!
Я тоже целую.

Вера.

Это Кякштиха!12

6. М.А. ГЕЙНЦЕ — ГОРЬКОМУ

14 июля 1921, Петроград

Милый Дука!

Прежде всего необходимо перевести адрес на русский язык1: Писателю, Горькому, пьянице, [письменное] трижды почитаемому герцогу — письменный ответ от stad. med. Надеюсь, что адрес написан восхитительно. Если письмо попадёт, в случае катастрофы, грамотному японцу, он доставит его Вам. Вот видите, как полезно уметь писать по-японски!
Это второе письмо. Одно я уже послала через ‘Кшиж’2. Всё думаю о Вашей поездке. Боюсь, что при этих условиях Вы не отдохнёте и не поправитесь. Командировка представляется мне сплошным мучением. Конечно, Вы скажете, что не приходится думать о собственном благополучии, когда нужно спасать большое количество людей. Возражать на это трудно, ибо уверена, что Вы многое можете сделать. Но беспокойство никак нельзя заглушить рассуждениями. Да. Хотя, конечно пребывание в РСФСР тоже не приносит Вам пользы. Приезжайте, пожалуйста, поскорее. Совершенно невозможно покидать свои владения на такой долгий срок. Какой же Вы после этого герцог?3 Я не подозревала, что у Вас такое количество поклонниц. Ежедневно меня осаждают полки дам, требуют Вашего возвращения. Они, должно быть, думают, что Вы спрятаны под кровать, не верят, что Вы в Москве, и очень обижаются. Покойной ночи, уважаемый колдун. Целую.
14/VII

М.Г.

7. ГОРЬКИЙ — М.А. ГЕЙНЦЕ

13 сентября 1921, Москва

Марии Молекуле.
Пакет, адресованный на моё имя, прошу выдать подательнице сего1.
13. IX. 21.

М. Горький — А. Пешков

8. ГОРЬКИЙ — М.А. ГЕЙНЦЕ

До 16 октября 1921, Москва

Молекула! Спросите Анну Фоминечну: она как-то раз отобрала все мои зимние фуфайки и куда-то положила их, отделив от летних. Этими фуф<айками> нужно покрыть книги в ящиках1. Привет вам, девушка!

А. Дука

9. М.А. ГЕЙНЦЕ — ГОРЬКОМУ

Конец 1921, Петроград

Алексей Максимович, милый мой!

Мне очень хочется поговорить с Вами, но Вы так далеко, так трудно надеяться на ответ, что даже мысли теряются. Вот сейчас сижу в Вашей комнате, за Вашим столом, на бюваре ясными чёрточками отпечаток Вашей подписи, стараюсь вести себя по возможности скромно, чтобы не нарушить структуры и не изменить ‘запахов’ этих комнат. Естественно, что мысли о Вас часто занимают меня. Лгать не буду: желания вернуть прошедшие месяцы у меня нет. Со дня Вашего отъезда случилось кое-что занимательное, кое-что смешное и жуткое и очень много пришлось мне смаковать факт наших отношений1. Что же, — хорошо всё — что хорошо кончается. Ведь сейчас мы вполне можем пожать друг другу руку, не правда ли?
Мы можем кроме того улыбнуться одновременно и одновременно подумать: ‘Какие странные штучки вызывают иногда люди! Да здравствует РСФСР!’ Дальше мы будем размышлять врозь. Вы, кажется, так: милая девушка, почему у Вас такой неусидчивый характер, ведь я не виноват, что приходится расточать богатства, когда столько голодных кругом’.
А я: ‘Не стоит подавать милостыню Родшильду’2.
Итак, дорогой Дедушка, давайте разговаривать. Вот что мне скажите: почему так случилось, что люди злы на Вас. Разве непременно нужно иметь склад принципов, чтобы понравиться? Разве всё огромное обаяние Вашей личности при отсутствии принципов обращается в ноль? Разве это не так же плохо, как писать по найму Советской власти? По-моему, это ещё хуже. Все они сладострастно мстят за годы унижения, но Боже мой, как унизительна эта месть для них и как мало в ней нужных слов. Сплошь обывательские вопли. Однообразное надоедливое тявкание. Неужели свобода печати больше ни на что не годна и русские литераторы перестали понимать, что значит слово литература? Горький должен написать настоящую книгу, правда, Д.? Ведь нужно, чтобы поняли люди, в чём стыд, и радость, и ужас и как всё это громадно. В Москве поп Фаворский химик и философ говорит ‘эпоха разрождения’3. А Ваши теперешние компатриоты вопят о страданиях собственной интеллигентной души и больше их ничего не занимает, разврат полный. Но кроме книг Вы должны писать и письма. Как-то раз Вы сказали, что будете снабжать меня ими в большом количестве и крупного масштаба, а между тем я получаю их редко. Я сама никогда не пишу по принуждению, потому что из письма всегда видно, как и почему оно написано, и какие прозрачные штуки, несмотря на все узоры.
Но все-таки на это письмо ответьте4. Прошу Вас коленопреклонённо. Я при смерти от любопытства.
А затем пора кончать. От всего написанного у меня начинает сильно болеть голова, её, привыкшую к легкомыслию, обилие соображений угнетает. Буду ждать от Вас письма и думаю, что дождусь.
Крепко Вас целую.

М.Г.

10. М.А. ГЕЙНЦЕ — ГОРЬКОМУ

Начало января 1922, Петроград

Дорогой Алексей Максимович!

Что нового в новом году?1 Мне хотелось бы получить от Вас самые подробные сведения о жизни и времяпрепровождении в Эльдорадо. Ведь мне можно этим интересоваться, — не правда ли?
До сих пор из Ваших писем к жителям РСФСР2 кроме мрака и отчаяния ничего почерпнуть нельзя. Вы больны, Вы сердитесь на людей, на Россию, просите помочь Вам выкрасить мозг в весёленький цвет, серые тона мешают жить, надоели своим однообразием. Моё сердце переполнено жалостью, но разве я могу помочь? На расстояниях столь далёких самые пламенные желания бессильны.
Вот что мне скажите: почему люди злы на Вас? Разве непременно нужно иметь склад принципов, чтобы понравиться им? Неужели огромное обаяние Вашей личности при отсутствии принципов обращается в ноль? Что заставляет их видеть в принципиальности основу добродетели и считать обязанным к этой добродетели всякого, кто пользуется у них славой? Насколько я понимаю, господа люди хотят этим сказать: ‘Вам можно выдать имя, но извольте хранить его в чистоте и порядке без злоупотребления, иначе придётся окропить помоями Ваши почтенные седины. Вы в долгу у нас, Вы принадлежите не столько себе, сколько человечеству’. Большинство следует такому уставу и сдувает с имени пылинки, а Вы наоборот. Ваше окаянное любопытство толкает Вас в самую гущу3.
Очень хочется узнать Ваше мнение, если не противно говорить о таких вещах. Только, пожалуйста, не думайте, что я тоже стала госпожой людей. Я знаю Вас достаточно, чтобы иметь Вашу формулу с преобладанием плюсов. Мне кажется, из Вас мог бы выйти замечательный Горький, даже лучше настоящего. Целую Вас. Нужно написать книгу о России.
Почему-то все русские писатели, попав за границу, начинают фабриковать белогвардейскую агит-литературу4. Неужели свобода печати больше ни на что не годна?
Напишите книжечку, чтобы они подохли от сознания своей пошлости. В Москве поп Фаворский, химик и философ, называет наше время эпохой Разрождения5. По-моему, очень хорошо.
Ваша новая атомистическая религия никуда не годится6. Атом — величина элементарная и подчинённая. На престол нужно возводить не его, а ум, который знает о нём. Почему это Вы так заблуждаетесь? Ведь с юности мировые вопросы не дают Вам покоя и вдруг такое отсутствие основ. Как могли Вы прожить без разумной философии. На что нацепляли Вы приобретённые сведения, неужели на абсурд или просто сваливали их в беспорядочную кучу?

11. М.А.ГЕЙНЦЕ — ГОРЬКОМУ

До 25 января 1922, Петроград

Милый Алексей Максимович!

Как дела? Здесь ходят слухи, что Вы стали совсем бедным человеком, как настоящий пролетарий. Это, я думаю, плохо, т. к. заботы о Ваших приближенных, их благосостоянии, хорошем пищеварении и весёлости духа мешают Вам относиться с изысканным равнодушием к отсутствию стерлингов. Зато слухи о состоянии Вашего здоровья, — блистательны. Очень, очень, очень, очень, очень, очень рада1. Я плохо владею искусством выразить мысли словами и не нашла способа лучше объяснить свои чувства. Не досадуйте.
В РСФСР всё благополучно, если не считать ярко выраженной склонности граждан к бандитизму и последствий этой склонности2.
На Кронверкском (?) житьё стало отвратительным. Весной, как только <кончатся> морозы, переселюсь в другое место. Очень прошу Вас, не откладывайте попечение о поездке Розочки за границу3. Ей совершенно необходимо отдохнуть и полечиться. Сыпной тиф процветает и уже проглотил проф. Троицкого4, кот<орый> лечил Вас.
Академия продолжает снабжать меня беспокоить {Так в А.— Ред.} мыслями о причинах и следствиях существования. Характер мой всё ещё портится. Вы бы не узнали меня, до какой степени я становлюсь свирепой. Никакой кротости, даже самой страшно. А женщина должна быть кроткой, настойчиво-кроткой. Мне немного трудно с Вами разговаривать — я отвыкла и не очень представляю, какое у Вас лицо, когда Вы читаете всё это.
Когда я думаю о Вас, мне всегда становится невероятно скучно, поэтому стараюсь такие мысли гнать.
Ваши письма с головы до ног облиты моими горькими слезами. Очень Вас жалко. Ну, может быть, теперь Вам стало веселее жить в Эльдорадо, чем первое время. Можно надеяться?

12. М.А. ГЕЙНЦЕ — ГОРЬКОМУ

25 января 1922, Петроград

Милый Алексей Максимович!

Вы может быть недовольны, что я Вам не пишу, — не надо сердиться, потому что у каждого человека есть свои дурные привычки. За всё время я написала Вам пять или шесть писем, но ни одного не послала1. Теперь мне немного трудно с Вами разговаривать — я очень отвыкла от Вас и плохо представляю, как Вы будете реагировать на мои послания, а это весьма важно. Хуже всего, если никак. Сначала приходили известия о Вас самого гнусного свойства: вы были больны и плохо настроены, теперь, насколько я знаю, имеет место расцвет Ваших разнообразных сил. Очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень рада. Конечно, имей я дар красноречия, мне пришлось бы выразить свои чувства в более изысканной форме, а при отсутствии такового боюсь запутаться в словах и выражаюсь упрощённо.
Я живу очень тихо. Веду беседы с разными мудрыми книжниками, — особенно часто с Дмитрием Ивановичем Менделеевым2. Он очень весёлый и остроумный старик, но хитёр до неприличия.
Когда выбирала Вам у Ховина книжки3, наткнулась на Эйнштейна4 — принцип относительности. Всё это очень хорошо, но написано слишком популярно и поверхностно. Может быть, это сокращённое издание? Терпеть не могу брошюроподобных книг, которые служат для возбуждения любопытства.
В Академии творятся всякие гадости: за дворянское, купеческое и поповское происхождение снимают с госснабжения и даже исключают. Канцелярия по студенческим делам превращена в комиссию по борьбе с контрреволюцией.
Тонков5 подличает, стараясь сохранить отношения с коллективом.
Да здравствует 3-й Интернационал6, в РСФСР все благополучно, если не считать склонности граждан к бандитизму и антикоммунистическому поведению госвши.
Бандиты оказались очень способными к размножению. Опасаюсь, что скоро у нас останется только этот вид пролетариев, — остальные вымрут.
Госвошь с бандитами заодно, она заражает сыпным тифом всех, не имеющих кожаной одежды. Тиф уже проглотил проф. Троицкого7, который Вас лечил. Помните его?
На улице холодно и идёт снег, нужно бегать — если остановишься, можно превратиться в сугроб. Даже трамваи понимают это и летят со скоростью 300000 километров в секунду.
Совсем нет птичек. Где они?
Купчиха в Москве. Живём вдвоём с Диди8.
Он оказался совсем хорошим мальчиком и проявляет весьма ценное свойство объективного отношения к людям. Мне — человеку пристрастному, приходится с ним соглашаться за отсутствием точной мотивировки обвинений и хвалы.
Соловьишка9 меня очень утешил письмом своим.
Такой он милый, милый парнишка. Из Ваших придворных мне ещё очень нравится Ив<ан> Павл<ович>10. А Вы цените его? Нет, наверно, не цените.
Будьте здоровы, кушайте хорошенько и не ходите гулять без зонтика. Целую Вас.

М.Г.

25.I.22.

13. М.А. ГЕЙНЦЕ — ГОРЬКОМУ

1922, Петроград

Дорогой Алексей Максимович!

Может быть, это очень смешно, но я люблю получать письма. Вы молчите — тем хуже для Вас, потому что рискуете быть мною окончательно забытым. А впрочем, как хотите. Вот какое дело: если можете, напишите мне, пожалуйста, своими словами о принципе Эйнштейна1. Насколько я знаю, он разрушил три столба науки — 1) абсолютное время заменил относительным, частным временем, которое является функцией пространства как перспективы, 2) уничтожил понятие о материи, доказательством что материя и энергия одно и тоже, 3) заменил тяготение инерцией.
Все преобразования Эйнштейна дают новое представление о мире. Мир конечен (но не безграничен), четырёхмерен и, следовательно, искривлён. Мне понятно всё, кроме второго пункта. Отрицание массы основано на строении атома на теории Кванта (квантов), а их я не знаю. Напишите, пожалуйста. Не скажу, чтобы я была от немца в восхищении. Мне несколько противен тон его. Если Ньютон дал неправильное учение, он от этого не стал ниже, и Эйнштейну не следует ставить ногу на его грудь, ведь без Ньютона, Эвклида, Лоренца, Миньковского, Ретерфорда и др. принцип относительности не имел бы места. Мир — моллюскообразное тело в бесконечности. Опять бесконечность. Когда же конец? Вы должны больше меня знать. Наверное, всякие мудрые люди рассказывают Вам обо всех этих штучках.
Сегодня случилась ужасная вещь. Павлов2 после лекции обратился к аудитории с такой приблизительно речью: ‘Прошу вас выбрать из своей среды товарища, которому вы доверяете, и беспристрастного. Пусть он придёт ко мне и даст объяснения по вопросу о снятии студентов с пайка. До меня дошли слухи, что снимали с пайка на основании происхождения, что было учреждено нечто вроде сыскного отделения. Если это действительно так, я немедленно ухожу из Академии. При таком режиме я не хочу и не могу работать’.
Не знаю, как назвать такой поступок, но коленки мои трясутся.
Милая, бесценная моя Купчиха совсем плохо себя чувствует. Работает она с 11-и часов утра до 3-4 ч. ночи почти без перерыва3, а силы у неё всё убавляются. Умоляю Вас — придумайте, как устроить отдых. Если бы Вы знали, какой сволочью оказалась Вера Леонтьевна4. Нечто совершенно фантастическое. Какие люди страшные и как осторожно нужно подходить к ним. Своими беспрерывными хамскими выходками Кякшты делают жизнь на Кронверкском невыносимой, я только и мечтаю о выезде отсюда. Конечно, очень жаль расставаться с Розой, но надеюсь, что Вы скоро устроите ей поездку. Не думайте, что я преувеличиваю, — здоровье её на самом деле очень плохо. Только необычайная сила воли заставляет её по утрам вставать и работать. Что-то случилось с ней, — беспрестанные кровотечения из носа и из всех царапин не шутка. Настроение у неё мрачное, почти каждый день она говорит, что не вынесет, если весной никуда не поедет. Никто не смотрит теперь на её путешествие, как на partie de plaisir5, который можно отложить, примите это во внимание. Алексей Максимович, дорогой, ненаглядный, помогите Купчихе выздороветь. Соловью не надо говорить, что дела так плохи. Я ему писала в менее мрачном тоне, чтобы не огорчать его напрасно.
Дидрихс относится к этому вопросу со свойственным ему безразличием. Вообще могу сказать, что мужчины — хлам. Такого изумительного человека, как Розочка, не могут любить без эгоизма. Стоит их за это повесить.

14. М.А. ГЕЙНЦЕ — ГОРЬКОМУ

26 апреля 1922, Петроград

Дорогой Алексей Максимович!

Получила Ваше письмо, посланное по почте1. Вот видите! Не надо, значит, напрасно ругать нашу родину. Из всего, что написано в этом письме, могу вывести, что Вы отчаянно пьёте, не интересуетесь наукой и собираетесь вернуться в Россию. Всё это очень плохо. Пить не надо. Вы же знаете, как это вредно Вам и как нужно, чтобы Вы были здоровы и живы. Наукой стоит интересоваться. Это единственное, на что остаётся надежда в наш век войн, революций и пессимизма. В Россию доходят немногие отголоски европейских радостей, но всё хватается с жадностью и обо всем пишут книги. Мне удалось из книг и лекций узнать, что создаётся в Германии новая философия глубоко пессимистического характера. Освальд Шпенглер (немец) написал ‘Der Untergang des Abendlandes’2. Степун, Франк, Букшпан, Бердяев отнеслись к блестящей книге с должным вниманием и выпустили статьи о ней. В русском переводе почему-то называют её ‘Закат Европы’, хотя Abendland означает больше. Во всяком случае, Шпенглер силою своего напряжённого таланта и своей интуиции поднял не только последние века, известные европейцам как эпоха их культуры, но весь огромный балласт истории мира, взвесил и разложил на периоды. Историю Европы он рассматривает вот как: аполлиническая душа Греции — период мифопонимания в объёме Евклидова двойного измерения. Стремление отсутствует. В искусстве нет изображения облаков и дали. Затем рождение Фаустовской души. Средневековье, готика, и все великолепия культуры. Наш период — смерть культуры <и> расцвет цивилизации.
Цивилизация — монархизм, социализм, арелигиозность, и, если думать научно, — обесценивание энергии seu энтропия. Всё это только намёки на то, что сказал Шпенглер. Удивительно, что этот человек, мыслящий парадоксами и обладающий органом четвёртого измерения, забыл, что в истории культуры Европы большую роль сыграло христианство. Кроме того, в нём несомненно есть изъян, ибо иначе он должен был кончить описанием рая. Я не могу себе представить его, потому что с такой богатой натурой создать безысходную философию может только урод.
Его книга преступна, отвратительна и нужна инквизиция, чтобы уничтожить её. Такое бесстыдное сознание своего разложения [пущенное] пустить в толпу может [придум] только желающий общей гибели. В настоящее время все думающие люди ловят слова о будущем. Если бы не насущная необходимость в утешении или знании действительности, Шпенглер не пустил бы корней. Нельзя ли убить его? Хотя это всё равно не поможет.
Хорошо ещё, что есть на свете учёные. Милые, целомудренные старички, они не говорят о том, что знают, а просто добродушно усмехаются и выпускают время от времени маленькие факты о разложении азота, лёгком изменении перигелия Меркурия и т. д.
Пора оставить бесплодное мудрствование. Человеческая мысль, не покоящаяся на фактах, бессильна до жалости. Путь чистой интуиции — ложный путь, потому что он субъективен, а человек смертен.
Об Эйнштейне3 думать не стоит, это дело обывателя.
На днях возвращается из-за границы И.П. Павлов. Проф. Максимов4 сбежал в Америку, и его место в Академии занял Аничков5.
О Вашем намерении вернуться в Россию могу сказать следующее: это так же легкомысленно, как всё, что Вы делаете. Неужели Вам не надоела политика и общественная [благот] деятельность. Или Вы думаете, что сможете здесь быть Пешковым? Если так — то это странно.
Конечно, если очень хочется быть пышным спекулянтом, в России ‘лафа’. Нет, лучше поезжайте в Италию. Там, по крайней мере, сговоритесь с Ллойд-Джорджем6 относительно нашей свадьбы, ибо я согласна выйти замуж за такого положительного человека, говорящего на английском языке. Пришлите его портрет.
Здесь ходят слухи, что Ремизов омолодился по Штейнаху7.
Правда это? Сколько ему теперь лет?
Купчиха всё сидит в Москве8.
К Вам она не поедет.
Живём с Дидишей9, дерёмся и ходим в синематограф.
Не сдать ли Вашу библиотеку на хранение в Пушкинский дом?10 Можно туда же поместить и вещи. Очень прошу написать об этом. Я иногда обнаруживаю исчезновение книг.
Целую.
26.IV.22

М. Гейнце

15. М.А. ГЕЙНЦЕ — ГОРЬКОМУ

10 июля 1922, Петроград

Благодарю за посылку.
Целую.

М. Гейнце

16. М.А. ГЕЙНЦЕ — ГОРЬКОМУ

11 февраля 1925, Петроград

Милый Алексей Максимович!

Как поживаете? Давайте возобновим почтовые сношения. Ведь это культурно. За последние годы я, как Вам известно, обзавелась сыном1. Он ничего себе мальчик, только не очень здоровый. А я всё такая же девчонка. Просто не знаю, что мне делать, чтобы приобрести взрослый вид. Может быть, Вы посоветуете? В моем возрасте (22 г.) неприятно казаться моложе своих лет — это говорит об отсталости.
Немного завидую Вам в смысле географическом. У нас климат мокрый. Иногда от этого даже в голове сырость. А сегодня во сне я прыгала через лужи. Летом я поеду с Володькой в Курск или в Киев. В Курске у меня дядя с фруктовым садом, в Киеве будет Татлин с институтом художественной культуры2.
Что лучше? Я слышала, что Вы плохо относитесь к моему экс-супругу3 и к его работе. Это ошибка. Он большой и серьёзный мастер. А дядя мой алкоголик.
Вы так и будете жить в Европе или вернётесь? Разве уж так хорошо там? Сейчас, по-моему, у нас интереснее. А потом, может быть, будет наоборот. Вот тогда я упакую Володю и выеду.
Какая странная вещь. 21-го января прошлого года мне пришло в голову, что вы немедленно выедете из Европы. Ничего подобного не оказалось. Опять ошибка.
Занимаюсь я сейчас хирургией. О, ужас! Костная хирургия влечёт меня непреодолимо. Ну куда мне с тщедушным моим телом костями управлять! А вдруг выйдет? Из Вас уж больше ничего не выйдет, кроме шрифтштел-лера4.
Бедный мой, дедушка, чем же мне Вас утешить?
Попросите Максима родить вам внучонка. Это было бы очень замечательно. Вы были бы очаровательным дедушкой. Верно, устройте так! Теперь я буду рисовать5.
Вот Вам рисуночки. Если будет Вам тоскливо, напишите мне тоже с рисуночками.
Пока до свидания. Целую Вас нежно, но, к сожалению, только мысленно.
11 II 25

М. Гейнце

17. М.А. ГЕЙНЦЕ — Е.А. ГЕЙНЦЕ

1920-е, Петроград

Лялечка1, милая моя!

Если бы ты знала, как трудно мне сейчас жить, как я колеблюсь.
С младенчества выбрала я себе дорогу и шла по ней полусознательно, почти слепо.
Теперь вдруг почувствовала, что в силу разных обстоятельств почва уходит из под ног и наука становится мне чужой, непонятной. Нет больше великолепного ощущения молитвы к мировому разуму.
Создав человека — природа поступила жестоко.
От родителей своих — обезьян, первобытный человек отличался случайным изменением в строении мозга. Он не награждён был разумом, а лишь долей хитрости иной, чем у животных, и им несвойственной.
Хитрость — функция верхнего сознания (животные обладают только нижним сознанием — инстинктом). Ты знаешь, наверное, что ребёнок скорее может научиться кататься на велосипеде, чем взрослый. Это потому, что мозг его менее развит, верхнее сознание подавлено нижним и нет страха взрослых.
Первобытный человек не мог жить спокойно.
Безотчётный страх в отсутствии опасности настолько мучил его, так напрягал его нервы, что просто не жизнь, а каторга. Среди великолепного, допотопного пейзажа под звёздным небом ночью — первый человек с маленьким черепом и большой челюстью не спит. От страха он готов кричать, но от страха же — молчит.
Он укрывается в пещере, он бросает во врага камнями — первым оружием. Иными словами, страх побудил начать культуру, но свершив в мозгу животного — человека — незначительную мутацию, природа успокоилась, предоставив ему поле действия. Дав возможность развить способность понимания явлений, она ограничила возможность понять общую гармонию субъективностью восприятий.
Органы внешних чувств дают субъективное ощущение. Известно, что муравьи видят ультрафиолетовые лучи — следовательно, мир представлен им иным, чем человеку. Органы чувств несовершенны. Средство, единственное,
Горький Максим
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Письма к И. А. Савочкину, Горький Максим, Год: 1929
  2. Переписка с П. П. Постышевым, Горький Максим, Год: 1936
  3. Из переписки c Эль Мадани, Горький Максим, Год: 1924
  4. Письма, телеграммы, надписи. 1889-1906, Горький Максим, Год: 1906
  5. Переписка c В. Г. Короленко, Горький Максим, Год: 1917
  6. Письма к В. С. Миролюбову, Горький Максим, Год: 1928
  7. Письма Горького Е. П. Пешковой, Горький Максим, Год: 1919
  8. Высказывания и упоминания о В. Г. Короленко, Горький Максим, Год: 1938
Электронная библиотека