Письма ко всем. Памфлет, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1907

Публицистика
Время на прочтение: 58 минут(ы)
Скачать в PDF
———————
Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 2. М., 2011. С. 361-407.
———————
Посвящается умершему другу Борису Кузнецову 1.

Письмо I. К самому себе

Я долго колебался, прежде чем решился писать самому себе.
Не в том дело, что это немного смешно и, по меньшей мере, странно, — я нисколько не боюсь быть смешным, и ещё того меньше быть странным.
Меня смущало другое.
Во-первых, я никак не мог с точностью определить: кто, собственно, является автором письма и кому оно пишется. Во-вторых, обычная моя боязнь ‘литературной лжи’. Как хотите, но есть уже что-то лживое, неискреннее в том, что человек о чувствах своих рассказывает на бумаге, макает в чернильницу, водит пером, потом отсылает всё это в типографию и получает корректуру, исправляет, наводит лоск, потом сдаёт эти напечатанные чувства на комиссию в магазин, и они раскупаются.
Противно, унизительно, фальшиво.
Я долго колебался, но теперь решил окончательно: могу и должен писать самому себе. Пусть будет некоторая условность, ложь, если хотите, но она есть и в каждом нашем шаге. Даже в молчании нашем, когда кричать хочется, есть ложь.
Но главное: теперь я твёрдо и окончательно знаю, кто во мне пишет и кому пишет!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я знаю, ты будешь читать моё письмо в полном одиночестве, тебе некуда будет укрыться, не за кого спрятаться. Тебе будет совестно смотреть мне прямо в глаза, в суровые и острые, которых ты так боишься.
И не думай просить о снисхождении, лепетать что-нибудь о том, что все грешны, о том, что ты ещё молод и когда-то — там, в будущем — достигнешь чего-то прекрасного. Уйди прочь от меня с своим дряблым, трусливым, лживым, фарисейским лепетом.
Я знаю тебя, ты прекрасно умеешь говорить, интонация твоя так искренна, так подкупает. Но я-то, о, я слишком хорошо знаю тебя, и я призван безжалостно вонзить нож в твою страшными язвами покрытую душу, душу жалкого раба, прикрытую золотою парчою, потихоньку украденною у Господина.
Я знаю всё наперёд, что ты скажешь мне в своё оправдание. Молчи лучше, не открывай своих лживых губ, я всё скажу за тебя. Подкарауливая меня ночью, когда, ты знаешь, я становлюсь добрей, сколько раз уже испуганно заглядывая в мои глаза, ты говорил мне, как трудно жить, как ты одинок, как тебя ‘не понимают’, а потому и грех твой уж не так непростителен, уже не так беспросветен.
Унижаясь, подлизываясь, как щенок, ты хотел вымолить у меня подачки своей безумной, похотливой, развращённой, самодовольной душе.
Ну, что же ещё хочешь ты прибавить к этому?
Воспитание! Изнеженность, барство, разврат старших, которые ты видел, как только помнишь себя, впечатлительность натуры, яркость воображения?
Довольно. Слушай и знай: нет тебе спасенья в жалких бутафорских укреплениях, куда ты хочешь забиться от гнева Господня. Ты должен со смирением принять то, что я буду говорить тебе, покаяться искренно, не на один час, и начать новую жизнь.
Ты думаешь, можно проплакать ночь у подножья креста Господня, а потом залезть по горло в грязь и воображать, что ты двигаешься к какому-то совершенству!
Так слушай же.
Ты говоришь и пишешь о реформе Церкви, в тебе вызывает пламенный гнев то, во что превращена христианская жизнь. Ты прав, никто не в силах здесь спорить с тобою: не оставлено камня на камне от древних катакомб, от древних братских молитв, от древней любви, от древней святой, радостной, блаженной жизни христианских общин.
Но постой, а ты? Что сделал ты, чтобы вернуть эту любовь, эту радость? Как смеешь ты произносить имя Христово?
Я знаю, ты будешь говорить, что никогда не произносишь имени Его без благоговения, что в минуты упадка никогда не осмеливаешься говорить о Нём. Минуты упадка! Часы, месяцы, годы, а не минуты. Да знаешь ли ты, что слово твоё бессильно даже тогда, когда ты весь горишь любовью ко Христу, бессильно твоим прошлым и позорным будущим, которое, ты прекрасно знаешь, будет позорным. Ведь никогда, даже в минуты наивысшего подъёма своего, ты не веришь, что не упадёшь снова в грязь.
Ты загипнотизировал себя и близких тебе крайностями своей натуры. Словно так и быть должно, что ты или горишь огнём Божиим, или распаляешься огнём сатаны. Ты приучил себя к мысли, что иначе не может быть, и без ужаса думаешь о том, что и в будущем ждёт тебя такая же жизнь безумных колебаний.
О, да и как не привыкнуть! У тебя такая роскошная память. Ты помнишь, как, будучи ребёнком семи-восьми лет, ты потихоньку от всех мучил животных, упивался преступным чувством власти над беззащитным бессловесным созданием и мечтал тогда, что всё лежит у твоих ног, весь мир пропадал из глаз твоих, одно лишь несчастное животное было перед твоим жадным взором, и, кощунствуя, с диким хохотом ты, маленькое чудовище, как взрослый Антихрист, говорил, обращаясь к Богу: я выше Тебя, выше! хочу — всё растопчу!
А потом, так же потихоньку от всех, с жгучим чувством стыда и страха бежал в тёмную, холодную церковь и там рыдал до потери сознания.
И так всегда, и так во всём.
Скажи по совести, как перед Богом, есть ли на свете человек развратнее тебя, кто бы так упоительно, так неистово предавался своей похоти?
Нет, постой, я должен тебе сказать всё это. Это моё право, моя обязанность. Чтобы ты не смел с какою-то гнусною гордостью говорить, что ты прошёл путь ‘от публичного дома до Голгофы’. Ты должен перестать наслаждаться своею сложностью 2, воображать, что твоя гнусность даёт диплом на звание великого человека, и, вместо искреннего, глубокого и окончательного покаяния, чтобы ты не купался в своём собственном самолюбии 3.
Да, это правда, ты превзошёл многих в своём грехе, ибо оргии твои всегда были с участием демонов. Ты шёл на разврат, как на бой с Господом своим, и ярость и бешенство твоё не знали пределов.
Я знаю, что ты потом, как потерянный, брал посох и, не находя себе места, начинал ходить по монастырям, ты до крови простаивал свои колени, ты морил себя голодом, ты бил и терзал плоть свою, мстя ей за поругание святыни 4. Но пора наконец понять тебе, что не оправдание можешь найти ты в этих изломах, а лишь высшее осуждение.
Только тогда прошлое не будет накладывать на жизнь твою своей мёртвой руки, когда ты сможешь, прямо смотря в глаза Христа, сказать, что этому прошлому не повториться никогда.
Но ведь бывали же такие пламенные, такие восторженные вспышки религиозного чувства, скажешь ты: я так близко ощущал Христа моего, Он так звал меня, я так любил Его.
Скажу: тем хуже, тем ужаснее, тем позорнее грех твой. Многие, бесконечно достойнейшие тебя, уже давно стали бы святыми, если бы они хоть раз так близко были к Нему, а ты искушаешь долготерпение Господа, ты не идёшь, когда зовут, ты падаешь, когда тебя держат.
Слушай, ты должен немедленно, теперь же, начать новую жизнь, гибель ожидает тебя, бич Господень уже занесён над тобою, и только по бесконечному милосердию Своему Господь ещё не призывает тебя к окончательному суду. Начни новую жизнь, святую, радостную жизнь во Христе: в ней, и только в ней одной, великий, непреходящий смысл.
Помни: дьявол отец лжи 5. Ложь — это мнимая сила в тебе, это стальная воля, обман наслаждения плоти, обман — вся сладость греха. Мишура, фальшивый блеск — вся эта гордость людская, вся трескотня мира. Шумиха, пыль, прах! Нет большего геройства, как смирение, большей силы воли, как отречение от воли своей, большей властности, как отказ от всякой властности, нет большего счастья, большей победы, большего величия, как всего себя отдать высшей Воле. Пусть враги Его, жалкие, ничтожные рабы смерти, в безумии своём провозгласившие себя героями, принимают игрушечное величие за подлинное геройство. Ты должен знать ему цену. Сердце их ударит в последний раз, и герой превратится в труп, царь — в кусок земли, жалкий раб — в жалкое ничтожество. Не может клеточка отрываться от организма — разложение и смерть поразят её.
Как мал, как смешон этот крикливый герой, принимающий безумие своё за силу, по сравнению с великими подвижниками, которые, как уходящие вдаль великаны, безмолвно и торжественно стоят на всём пути мировой истории.
Нет, не издёрганный, в шутовской наряд героя одевшийся безумец должен стоять перед твоим умственным взором! Дьявол — отец лжи: он подводит к пропасти, расстилает миражи и толкает вперёд! Остановись, шаг твой — погибель твоя, обман, безжизненный обман расстилается перед тобою.
Посмотри в глубь веков, каким ореолом красоты, силы, величия блистают венцы мучеников, смиренных, всё прощавших старцев, героев юношей и девушек, бестрепетно шедших на костры, молившихся за своих истязателей. Проклятье — подделка под силу, ибо смерть не побеждается проклятием, сильнее смерти — только любовь.
Тихий голос великих печальников гремел на весь мир, благодатная радость осушала моря человеческих слёз, и до сих пор мы, слабые и больные духом, живём их крепостью, согреваемся их светом. О, они не кричали о себе на всех перекрёстках: мы всё можем! Самого Господа вызываем на бой! Но подлинно всё могли, и если вызывали на бой Господа, то боролись с Ним в глубоком безмолвном уединении. Это бывала святая борьба, Господь приходил и святою десницею Своею участвовал в ней.
А к этим шутам Господь не удостаивает прийти, одни демоны окружают их и создают обман, мнимую борьбу с Господом, мнимую победу мнимой силы.
Разорви же вокруг себя железный круг обольщений и прорвись туда — в ту святую, таинственную, исполненную силою духа жизнь.
Я знаю, последнее время ты начал задыхаться в этой атмосфере лжи, полуистины, полуправды, подделок, мишурного геройства. Крепкие цепи держат тебя, но уж что-то рвётся к новой земле и новым небесам. Не заглушай святых призывов в душе своей, не обрезай крыльев, которые готовы поднять тебя. Не искушайся соблазном силы своей, не искушайся своим убогим величьем, которое для тебя кажется так несомненно в уединении твоём. Ты ещё ни шагу не сделал вперёд, но всю жизнь свою шёл назад. Брось, сложи все доспехи шута, которые люди провозглашают драгоценностями, и надень новое, роскошное убранство, роскошь которого видят немногие, которое рубище для большинства.
Я знаю, последние дни ты чутко прислушиваешься к моему суровому голосу, и сейчас готов с уст твоих сорваться вопрос: что же делать?
У каждого свой путь к единой вечной правде. Твой путь один. Не пугайся его, не отворачивайся от него, любовь, безмерная любовь к тебе заставляет меня сказать тебе это прямо: иди в пустыню! Да-да, иди скорее прочь от мира, в котором ты погибнешь сам и будешь соблазном для многих.
Послушай, я знаю, ты будешь говорить эти фарисейские слова о любви к ближним, о служении людям, о грехе одиночества. Это сеть фарисейских слов, орудие пытки и гибели в руках сатаны.
Тебя кто-то держит здесь во имя любви к людям, а любовь не даётся тебе только потому, что ты не уходишь!
Иди в пустыню, брось всё. За мёртвыми словами ‘служить ближнему’ прячутся чудовища, которые на самом деле и держат тебя. Тебе жаль бросить мир, который ты любишь, как можно любить только сладкую грёзу, ты любишь борьбу, сознание силы, победу, у тебя есть земные привязанности, жгучие, страстные до муки!
Уж сколько раз разбивался ты о какую-то дьявольскую твердыню в душе своей, падал и снова шёл, покуда не разбивался снова. Твердыню эту разрушит только отшельник! Тебе нет другого пути, кроме самоотреченья, созерцания, безмолвия, одиночества. В безмолвной пустыне, брошенный всеми и всех бросивший, прислушиваясь к каждому звуку в душе своей, мыслью, чувством, волею своею восходя к Единому Отцу своему, ты пронижешь светом всё тёмное до основания. И тогда загоришься и не потухнешь никогда, загоришься светом всепрощенья и любви, и оттуда, из одиночества своего, придёшь и отдашь всё, что имеешь, своим страдающим, погибающим братьям.
Не слушай голосов, когда они, льстя, говорят, что такие люди, как ты, нужны в миру, что грешно теперь оставлять жизнь, что духовное сибаритство толкает тебя к созерцанию и подвигу.
Да, люди нужны, да, мир бросать грешно. Но люди нужны не такие, как ты, а такие, каким ты здесь стать не можешь.
Не ради своей победы, не ради своей гордости и своих духовных наслаждений уходи прочь из мира. Уходи в одиночество не ради одиночества, а ради борьбы с одиночеством, разрозненностью и разложением в мире
Уходи, чтобы прийти. Но прийти новым человеком, сильным своим самоотречением, непобедимым своею победою над самим собою!
Иди в пустыню! — таков твой путь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Никто, о, никто, как я, не знает твоих грехов, твоих душевных язв, и кому же, как не мне, сказать тебе о них. Тебе приходится слышать упрёки и обличенья, но от кого? Или от тех, кто погряз в пошлости, кто обличает твои дьявольские грехи, потому что сам окружён мелкими бесами, обличает не во имя высшей правды, а во имя менее заметной неправды. Или от тех, кто обличает, но не любит.
Ты должен послушать голоса моего, ибо кто же любит тебя, кто же знает тебя лучше, чем тот, кто пишет самому себе?!

Письмо II. К духовенству

Отцы пастыри! Много горькой и жестокой правды приходилось вам слышать за последние годы. Но упрёки мало трогали вас: вы отмахивались от них тем, что они исходят от неверующих людей и направлены не столько против религиозного бессилия, сколько против политической отсталости. Они не воспламеняли вас на подвиг, потому что обличали, но не призывали служить воле Божией 6.
И вы закрывали свою совесть от справедливых ударов обличений. А те, в ком совесть была глубже, те, которые не могли не чувствовать своей вины, только потому, что на неё указывали люди неверующие, — приходили в бессильное отчаяние и страдали молча.
Теперь, в этом письме, вы услышите голос и не безбожника, и не сектанта: он должен дойти до вас, я верю, он не может не тронуть хоть некоторых из вас!
Ваша совесть не может не дать ответ на вопрос, который поставлен перед вами:
Что вы сделали с Церковью? 7
Церковь Христова! Многие ли чувствуют всё величие, всю красоту этих слов?
Бесчисленными устами, как затверженный урок, мы говорим: верую во Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Но какое содержание вкладывается в эти слова: колокольни, красный звон, архиерейские кареты! Разве это Церковь? Разве в эту Церковь надо веровать? Разве она не у всех перед глазами? ‘Церковь — тело Христово’ 8, ‘Церковь — собрание верующих’ 9, — мы повторяем это, как надоевший урок, но переживается ли хоть одна миллионная доля того, что значит ‘тело Христово’ и что значит ‘собрание верующих’?
Прямо говорю: нет, не переживается, не чувствуется, ибо, если бы одна миллионная доля переживалась, — ужаснулись бы перед тем, во что превращена Церковь, и без колебаний отдали бы всю жизнь свою на то, чтобы кровавыми слезами омыть опозоренное тело Христово!
Ведь каждый из вас любит жену, детей, родной дом, любит природу, душистый лес, ясное небо, каждый испытал, как радостно увидать в ком-нибудь очень хорошее или сделать что-нибудь очень доброе самому, каждый чувствовал, как хороша, как прекрасна жизнь. Но пусть он представит себе нечто лучшее, чем всё, что он знает, чего не охватить мечтой, что познаётся каким-то самым глубоким, сокровенным чувством. Пусть он представит себе нечто более близкое, дорогое, чем жена, дети, более прекрасное, чем природа, бесконечно доброе, беспредельно радостное, совершенное, чистое, благое. И тогда так близко к нему подойдёт кто-то родной, ласковый, такой восторг охватит душу! Он поймёт, что перед ним Тот, Кто источник всей радости, красоты, добра, жизни!.. Он почувствует, каким одиноким и жалким был раньше, и захочет остаться всегда с Ним, жить только для Него — и любить, любить, любить! Ничего не надо — никаких наград, никаких условий — одно только: хоть края снежных риз Его коснуться, дышать около Него, принимать всем сердцем лучи радости, идущие от Него, и любить без конца! Быть с Ним частью Его, телом Его!..
И в нём поднимется такая жажда сбросить с себя всё тёмное, тяжёлое, весь грех, всю пыль земли, которая мешает, туманит глаза, давит сердце, сбросить навсегда, отказаться от всего личного и слиться с Ним, жить только Его жизнью, быть только около Него!
И всё отныне будет новым для него, во всём: и в небе, в душистом лесу, в детях своих, в радости своей, в музыке, в таинствах, в церковных гимнах, в пении птиц — всюду он будет ощущать знакомые черты, знакомую великую радость и великую муку Голгофы.
Он будет чувствовать себя слитым со всей красотой, со всем Добром мира. Всякая правда будет радовать его, как своя, и горе — печалить, как своё.
Он будет знать, будет веровать тогда всей душой во Святую, Соборную, Апостольскую Церковь!
Святую — потому что к ней принадлежит только то, что свято.
Соборную — потому что в ней только тот, кто живёт жизнью общей. А общей жизнью может жить только тот, кто любит.
Апостольскую — потому что только тот член её, кто берёт на себя по мере сил своих апостольское служение.
Эта Церковь доступна не для всяких глаз, в эту Церковь надо веровать. Она могла бы быть доступна и для глаз, но только в том случае, если бы люди всю свою жизнь отдали Церкви, если бы они, верующие действительно, соединились вместе, как было это в первые века.
Но, отцы пастыри, что вы сделали с Церковью в её земном проявлении? 10 В Церкви ли вы сами, или внутренний, неслышный, но страшный голос давно вам сказал: анафема! 11
Вы ушли от жизни, вы бросили всё и всех на произвол судьбы. Вы заперли свои тёплые квартиры от холода и ветра, равнодушные, трусливые, жалкие 12, вы погрузились в мёртвый покой смерти 13. Все, до мозга костей, вы пропитались безбожным отношением к жизни, вы рабски подчинились скудным стихиям мира сего, вы не веруете сами, а потому и других не учите, что над земной ‘целесообразностью’ и необходимостью стоят высшие законы правды и долга. Истинная Церковь ушла от взоров ваших, и вы потеряли силу узнавать, где Дух её. Свершился величайший грех: Единую главу Церкви Христа вы заменили безбожной главой чудовища 14 и всё тело медленно из тела Христова превратили в страшное туловище Зверя! 15
И вот посмотрите: подобно Иуде, целованием предавшего Христа, современный Иуда с крестом животворящим присутствует при отвратительнейшем злодействе — удушении обезоруженного человека, присутствует не для того, чтобы именем Христовым остановить злодеяние, не для того, чтобы призвать к покаянию бездушных палачей, а для нового предания Христа, на новую муку, которая утончённее и страшнее бывшей две тысячи лет назад!
Разве может терновый венец, и распятие, и царская багряница сравниться с той мукой, которая в этом новом поругании Спасителя?
Пастырь, вместе с прокурором, представителем языческой власти, и палачом, за деньги нанятым душить человека, с крестом, на котором распят Спаситель мира, так же по суду, теми же прокурорами и пастырями, вместе, в омерзительном союзе, под покровом ночи идут совершать своё тёмное дело!.. Что это? Призрак? Действительность? Или ненасытная жажда мести того, кто вдохновлял Анну и Каиафу и кто повержен был в прах Воскресением? Отцы пастыри, призывая вас с крестом благословлять смертную казнь, вас не отрекаться от Христа призывают — больше: вас призывают к богохульству. Но помните, все грехи могут быть прощены — хула на Духа Святого — никогда! 16
Церковь — тело Христово! Но Его тело светлое, радостное, нетленное, оно полно любви, красоты, прощенья 17. Разве служители этой Церкви писали ‘смиренные’ послания Синода, в которых не знаешь чего больше — холопской трусости или развязного цинизма? 18 Разве служители этой Церкви натравливают брата на брата 19, руководят избиениями евреев, освящают пулемёты, оправдывают, благословляют все гнуснейшие преступления правительства, призывают жандармов, отдают храмы во власть солдат, которые оттуда, как из засад, расстреливают народ!
Нет, не этой Церкви служители вы, не Христос господин ваш, другому поклонились вы! 20
Разве архипастыри, наместники Христа на земле, похожи на Его апостолов? 21 Куда девали они великую заповедь Христа: ‘Кто хочет быть первым, будь всем слугою’?
Чем отличается наш архипастырь от военного генерала? Разве грудь его не так же осыпана орденами и звёздами? 22 Разве служат они своей пастве, разве умоют они ноги своих учеников не в Церкви, где это мёртвый обряд, а в жизни, где это должно быть живой правдой!
Что общего между тем, как апостолы шли на проповедь, и парадными выездами, на четвёрке лошадей, разодетого современного ‘наместника Христа’? 23
О, если бы навстречу архиерейской карете шёл апостол Христов! Разве резиновые шины наместника не окатили его с ног до головы грязью!
Но, погасив в себе дух Христов, архипастыри сделали всё, чтобы погасить его и в пастырях 24, и в Церкви. Малейший свободный христианский порыв преследуется ими, как преступленье 25, и всякая вспышка духа душится их мёртвыми руками 26. Они сделали всё, что в их власти, чтобы превратить пастырей в безмолвных рабов, мёртвую машину для исполнения мёртвых обрядов 27.
И труд их воистину увенчался полным успехом.
Можно ли узнать в современном ‘приходе’ христианскую общину первых веков! 28
Чужие, ненужные друг другу люди собираются в разукрашенной церкви, где безжизненно повторяются слова и молитвы, которые некогда были созданы религиозным вдохновением верующих. На одном клиросе безучастный хор, на другом ещё более безучастный дьячок, в алтаре назначенный, чужой для всех душ пастырь 29, а перед алтарём ‘православные христиане’, по привычке ходящие в церковь, с тем чтобы дома жить хуже язычников 30. Нет в храме общей молитвы, — а если нет общей молитвы — нет среди верующих и Христа! Тело и Кровь Его принимают верующие не в жизнь вечную, а в осуждение 31.
Церковь освятила собственность, она благословила путь смерти Анании и Сапфиры, и вот теперь люди, отгороженные друг от друга непроницаемой стеной, несут эту стену в храм и там, в пустом, душном, мёртвом склепе, где заперта их душа, безжизненно молят о чём-то Господа.
‘Просите во имя Моё’, — сказал Христос. Но для этого нужно, чтобы Христос был с молящимися, а для этого молящиеся должны быть вместе 32. Вместе только тот, кто любит, а не тот, кто говорит: это моё! 33
Можно ли сравнить христианские общины первых веков, где всё было общее, никто ничего из имения своего не называл своим, — с нашим приходом, где живут ‘домовладельцы’, богачи-собственники, где они объедаются, тонут в роскоши и хотят купить у Бога спасение, жертвуя ‘на колокольни’, а другие гниют в сырых подвалах от нищеты и непосильного труда.
Нет общей жизни в приходах — все живут для себя, нет общей молитвы — ибо нет общей любви, нет в храмах среди ‘верующих’ Христа, ибо не ему они служат жизнью своей, а без жизни молитва — богохульство!
А во что превратился пастырь? По торжественным дням его нехотя впускают в дом, где он наскоро читает молитвы и кропит святой водой, получает рубль и уходит до следующего торжественного случая или до какой-либо законом обусловленной требы: свадьбы, похорон, крещения 34. Кто знает пастыря и кого он знает, кого он воистину пасёт? 35 Какая связь у него с теми, кто живёт в его ‘приходе’, когда эти живущие ни с кем не имеют Христовой связи, а имеют ‘знакомых’ и родных.
Но во что при таком условии превращены таинства? В чём проявляется истинная святая Церковь?
Куда изгнали вы её из своих приходов? И снова, и снова встаёт вопрос: что вы сделали с Церковью? 36
Великий грех — требует великих подвигов для своего искупления. И духовенство обязано пред Богом сознать весь ужас своего греха и смело вступить на путь истинного пастырского служения.
Что же делать? — спросите вы. С чего начать?
Ближайшее, хотя и внешнее, но необходимое условие возрождения истинной Церкви — это политическая свобода, свобода проповеди, печати, союзов, братств и т. д., необходимые для того, чтобы пробудить религиозную жизнь в умирающих душах, отравленных веками рабства и лжи.
И вы должны служить полному политическому освобождению всеми доступными вам путями.
Порвать всякую связь с ‘участком’, с жандармами 37 и ‘истинными русскими людьми’ 38 — это первый долг вашей совести.
В деле Христовом — сила и победа в правде, истине и красоте 39, а потому личная жизнь, личный подвиг, жизнь без всяких компромиссов 40, исполнение Евангелия, немедленная, полная недопустимость никаких откладываний, никакой постепенности, жизнь, исполненная подвига, самоотречения, — вот главнейшее внутреннее условие, чтобы вызвать к жизни земную, видимую Церковь.
И наконец, углубление религиозного сознания, христианское решение общественных вопросов, решение вопросов науки и культуры, служение Господу не только сердцем, но и мыслью своею — вот то третье святое дело, требующее от христиан великой творческой работы, которое необходимо для истинного церковного возрождения 41.
Всё это сходится в конце концов в одном: необходимо создать религиозную организацию не во внешнем смысле слова, но во внутреннем. Все наличные религиозные силы, разбросанные по разным углам, должны взойти в взаимодействие, в взаимообщение, почувствовать себя участниками единого общего дела.
Пусть духовенство, на местах, стягивает в единый центр все наличные религиозные силы прихожан, этим постепенно будет подготовлено и внешнее условие для более широкого объединения. Отдельные группы должны вступать в связь друг с другом, меньшие с большими, большие между собою и т. д. Одно из ужаснейших искушений — это чувствовать себя одиноким воином, который один в поле, этот соблазн уничтожится, коль скоро каждый будет видеть, что он не сам, по себе, а вместе с другими приступает к работе Господней.
Связь друг с другом, которая могла бы подготовить всероссийский съезд, даст возможность путём личного знакомства, обмена мнений и религиозного опыта подготовиться каждому к этому ответственному и великому делу церковного строительства.
Ещё Бог знает, что ожидает Церковь, какие новые тяжёлые испытания готовятся ей в связи с предстоящим Собором, все истинно любящие Христа и святую Соборную Церковь Его должны найти друг друга, чтобы рука об руку, во имя Его встать на защиту Его царствия.
Коллективный голос не замрёт. Если враги истинной Церкви встретятся лицом к лицу с мощной, общей любовью спаянной религиозной силой — они должны будут или уступить, или открыто объявить себя врагами Христа, сбросить ту личину, в которой до сих пор они обманывали людей, думая, что обманывают и Бога 42.
Не надо бояться слов. Пусть называют это реформацией. Это слово пугает, потому что оно связано с определёнными историческими ассоциациями.
Нужно бояться всякой мёртвой формы, нужно бояться того, чтобы организация вместо духовной не превратилась в профессиональную и коллективные выступления христиан не превратились в стачку за улучшение условий жизни. Пусть каждого предохранит от этого его совесть и его любовь ко Христу. А реформации в смысле разрыва со всем тёмным, антихристовским в нашей православной Церкви, в смысле разрыва с Синодом и его ставленниками, разрыва с торгующими требами, превратившими пастырей в орудие погромов, тьмы, злобы, — реформации в этом смысле бояться нечего.
На обязанности пастырей лежит по мере сил своих подготовлять это дело, распространять литературу, проповедовать в церквах, сближаться друг с другом, работать и над собой, и над приходом. Только таким путём камень за камнем может строиться истинная Христова Церковь.
Бывают времена, когда всякий не делающий совершает преступление 43. Такое время переживаем теперь мы.
Россия брошена в такую кровавую бездну, из которой вывести её может один Христос, и на вас, на пастырях Церкви Христовой, лежит прежде всего обязанность воскресить Христа в русской жизни. Работа трудная. Она требует не только подвига, но и мученичества. Но вы или должны снять свои назорейские одежды, или смело идти на эту работу. До сих пор вы или молчали, или вместо грозной всенародной проповеди обличения лепетали в газетных фельетонах что-то о необходимости ‘склонить сердце царёво на милость’.
Отцы пастыри! Окиньте вашим взором не ваш участок, а всю Русь, весь мир. Вы почувствуете тогда, что нельзя говорить: ‘Бог даст, обойдётся’. Церковь гибнет. И можно с уверенностью сказать, что никогда ещё в истории нельзя было по настоящему судить о будущем с такой достоверностью, как сейчас.
Это настоящее — полное торжество смерти, будущее — гибель России.
Одна Церковь может воскресить нашу родину и преобразить мир.
Поймите же, почувствуйте всем сердцем вашим весь ужас того, что вы сделали с Церковью, и с пламенным покаянием начните новую жизнь 44, истинное пастырское служение во славу грядущей возрождённой Церкви и во спасение погибающей России.

Письмо III. К буржуазии

‘Горе вам, богатые! ибо вы уже получили своё утешение. Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете’ (Лк. 6, 24-25). Горе вам, потому что вы уродуете души свои, уродуете жизнь ваших ближних, оскверняете храм Божий, превращая его в дом торговли и вертепы разбойников!
Я видел безумную женщину. Она была накрашена, в громадной шляпе с пером, в ярком шёлковом платье, с каким-то нелепым шлейфом, с декольтированной узкой больной грудью, с морщинистым, состарившимся лицом и с чёрными зубами. Но разлагающееся тело по привычке было завёрнуто в шёлк и кружева.
Вот ваш символ! 45
За шёлком, блеском, самодовольством, изысканностью вашей жизни спряталась безумная, жалкая, изуродованная душа 46, безобразно вцепившаяся когтями холодеющих рук в омерзительное чудовище, имя которому собственность!
А кругом с подобострастием стоят вельможи, духовенство всех церквей в золотых митрах, камилавках, кардинальских мантиях, с бриллиантовыми крестами, иконами, хоругвями…
И в пустых храмах, где нет ни одной живой души, — ибо души остаются стеречь награбленное добро, — мёртвые люди, мёртвой веры, руководимые ни во что не верующими фарисеями, без содрогания и ужаса читают в сотнях тысячах храмов великие слова Христа: ‘Горе вам, богатые!.. Горе вам, пресыщенные!.. Горе вам, смеющиеся ныне!’ Но пусть бы уж вы сбросили свой шутовской наряд и открыто объявили себя жрецами золотого истукана. Но нет, здесь, как и во всём, мало вам творить беззаконие, вам нужно прикрыться учением Того, Кто был самый беспощадный вам обличитель. Вам нужно во что бы то ни стало насмеяться над Ним. Словно вы хотите отомстить Ему за всё самой высшей мерой мщенья. Смотри, мол, назорейский бродяга, грозивший нам слезами и горем, как сладко живётся нам. Да ещё с благословением твоих же ‘наместников’, на основании твоего же собственного ученья!
Что за беда, что Христос на вопрос юноши: ‘Что мне делать, чтобы иметь жизнь вечную?’ — ответил: ‘Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твоё и раздай нищим’ (Мф. 19, 21).
А в Деяниях апостольских говорится, что ‘у множества же уверовавших было одно сердце и одна душа, и никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее… И продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого… Не было между ними никого нуждающегося, ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов, и каждому давалось, в чём кто имел нужду’ (Деян. 4, 32-35, 2, 45).
Что за беда, что в ‘Учении XII апостолов’ говорится прямо: ‘Разделяй всё с братом твоим и не говори, что это твоя собственность’ (гл. 4) 47.
Фарисеи не смущаются, они знают, что делают. Пусть, мол, читают Евангелие! Своими толкованиями мы не оставили камня на камне в учении Христа 48.
И вот люди разделили землю на куски, которые назвали государствами, и стали убивать друг друга, чтобы отнять у одних и прибавить другим. Внутри государства который посильней захватил громадные пространства, на которых могли бы кормиться и жить десятки тысяч людей, — в то время как другие умирают от голода и жмутся на нескольких квадратных саженях. Захватили машины, воруют рабочий труд и на ворованные деньги купаются в роскоши, — а рабочих загнали в сырые подполья, где они задыхаются, гибнут физически и духовно.
И все озлобились, остервенились, жадно глотая, как голодные волки, громадные куски, чтобы захватить больше, больше, до пресыщенья 49. Хватают, тащат с собой, грызутся друг с другом, всё принеся в жертву этой жадности, этой проклятой страсти, которую называют ‘священной собственностью’, принесли в жертву любовь, правду, истину — всё, чем жив человек! 50
Земля покрылась городами, осветилась электричеством, телеграфы, телефоны, железные дороги. А мир для каждого становится всё уже и уже, и наконец каждый замкнулся в своём доме, как зверь в берлоге, ненавидя всех других, не думая ни о ком и ни о чём, лишь бы росло то, что ‘моё, моё!’, — награбленное, отнятое, сваленное в кучу! 51
На всём в мире легла ваша мёртвая рука, всё самое прекрасное отравили вы вашей гнусной похотью, всюду разлагающее влияние того строя, который вырос из чувства собственности 52.
Что сделали вы с женщиной? Разве можно узнать в этих перетянутых, полуоголённых уродах, с проколотыми ушами, в нелепых шляпах, — великий образ вечной божественной красоты? Вы убили в ней душу, вы осквернили в ней чистый источник жизни, вы опозорили её красоту, вы превратили её в дорогое кушанье, с беспомощных детских лет вы приготовляете из неё, как искусный повар, лакомое блюдо для гастронома и похоть свою осмеливаетесь называть любовью! Вы заставили её забыть, на что послал её Господь, забыть, в чём её истинная красота и подлинное служение. Ради вас с детства коверкает она своё тело, сознательно или бессознательно направляя всё, от платья до улыбки, на то, чтобы возбуждать вашу похоть.
Осмотритесь кругом хотя раз неопьянённым взором в театре, концерте, на курорте, на этом наиболее блестящем скопище буржуазии. Вы должны будете содрогнуться от ужаса и отвращенья: мадонна превращена в породистую самку, которая гордится тем, что более других может доставить наслаждение мужчине!
Разве не роскошь, не пресыщение создали весь тот утончённый разврат, которому вы принесли в жертву лучшее творение Творца, разве не собственность так искалечила вас, что вы без содрогания подняли руку на святую красоту женщины, втоптали её в грязь, и ум, сердце, душу, всё отбросили прочь!
А наука? искусство? И здесь слышно ваше смрадное дыхание смерти! Вы оттолкнули народ. Вы сказали ‘это наше’, ‘это для нас’ — и искусство отлетело от жизни. Доныне бьётся оно, задыхаясь в неизъяснимых муках, в той пустоте, куда вы вышвырнули его вон. И напрасно рвётся оно назад к своей родной стихии.
Всё человеческое вы назвали своим, всеобъемлющее вы сделали куском для себя — и величайшее творческое начало — искусство — на краю гибели: вы так изуродовали его, что истинная жизнь едва теплится в нём, готовая погаснуть вовсе. Отданное на потеху, запертое в тюрьме, оно с каждым днём развращается больше и больше, становится рабом ваших желаний, ваших потех, услаждает ваши больные, извращённые вкусы, разлагается, умирает медленной смертью, как умирает и ваша собственная душа!
Всё, вся жизнь превращена вами, самодовольными, бездушными, кровожадными собственниками, в сплошной стонущий ад.
Так ужели же не может отрезвить вас то, что вы мало-помалу сделали с жизнью! Но тогда пусть бы хоть смерть отрезвила вас! Пусть вы пришли бы в себя хотя раз в жизни, если не днём, так хоть ночью, оставшись наедине с собой. Пусть если не любовь, то хоть страх заставил бы опомниться вас. Разве через несколько лет каждый из вас, со всею вашею награбленною роскошью, не превратится в кусок разлагающегося мяса? Разве спасут ваши раззолоченные дворцы кого-нибудь от этого конца? Ужели же страх перед вечностью не в силах рассеять вашего опьянения? Вы должны хоть на один миг оторваться от вашей позорной жизни и спросить себя: ‘Зачем?’ Но нет, призрак смерти вы стараетесь отогнать, ещё больше разжигая в себе похоть собственности, захлёбываясь, задыхаясь, с ещё большим остервенением глотая и оттаскивая в свои владения громадные куски. И даже в самую смерть вы вносите кощунственное богатство, точно смеясь над её великим смыслом, — вы сумели создать ‘богатых покойников’, чтобы хоть часть украденного вами при жизни сошла с вами в могилу.
Закрывшись от смерти, вы безжалостно принялись уродовать, кромсать, неистово разрушать жизнь. Вы чувствовали себя полными хозяевами, вы устранили все преграды: совесть, правду, жалость и даже страх смерти. Но был один ваш самый ненавистный, самый могущественный враг, и на него вы обрушились всей своей ратью — вы изгнали из своей жизни Христа. Никто, как Он, не обличал ваших пороков, пророчески не раскрывал пред вами всех ужасов того, что вы сделаете с жизнью, никто так беспощадно не повергал вашего кумира — собственности, с такой пламенной любовью не призывал вас раздать имение своё.
Но безумию вашему нет границ. Вы завладели Церковью, привили ей тот же смертоносный дух собственности и устами её представителей стали убаюкивать свою совесть. Прямые, покоряющие как гром слова Иисуса вы подменили бездушными, продажными словами своих рабов, вы купили Церковь и, самодовольные, торжествующие, воцарились безраздельно!
Но чаша гнева Господня — наполнилась до краёв. Знайте же вы, что жив Он, жив ненавистный ваш враг, наш Спаситель. Вы могли изгнать Его из своей жизни, но не могли изгнать Его из мира. Вы могли заставить своих рабов хулить Его имя, оправдывать вашу преступную похоть, но есть, живы Его служители.
Изуродовав Церковь, вы думали, что всех оттолкнёте от Христа, — но знайте, что Христову работу взяли на себя теперь чистые сердцем, хотя не знающие Его умом своим, — на вас, разложившихся от духовной смерти, идёт страшная сила социализма, и вы не устоите перед ней, дни ваши сочтены! 53
Знайте ещё, что, изуродовав свою Церковь, вы не смогли изуродовать Церковь Христову.
Знайте, близится день, когда человечество, стряхнувшее ваше многовековое иго, развернёт во всю ширь свои силы, проявит во всей полноте свою свободу, и тогда откроется подлинная Церковь, соединённая любовью, чистая, как непорочная жена, пламенная, как дух апостолов, Церковь Святая, Соборная, Апостольская. Знайте, живы служители Христовы, с надеждой, любовью и верой ждут они этих великих дней, уши их в минуту уединённой молитвы уже с радостным трепетом слышат приближающиеся из глубины вечности шаги грядущего Господа.
Настало время покаяния. Воспряньте духом, сбросьте цепи рабства, гоните прочь вашу похоть, гоните долой ‘священную’ собственность.
Анания и Сапфира утаили имущество от Бога, они хотели упиться этой отравой, они думали закрыть глаза свои от великого источника жизни. Сами произнесли они над собой смертный приговор, и пророческий голос Петра сказал: умрёте! 54
Этот пророческий голос звучит и поныне: да, умрёте вы все, отдавшие сердце своё во власть смерти, во власть тленным сокровищам мира сего, поклонившиеся страшному идолу собственности, умрёте вы все, закрывающие глаза перед истинным светом, возвещённым миру Христом, умрёте вы, развратившие людей, омертвившие творчество, осквернившие жизнь! 55
Да погибнет навсегда дух рабства и похоти! Отряхните прах с ног ваших 56 — идите к новой жизни, где всё любовь и радость, где истинное равенство, подлинная свобода, свобода от самой смерти, идите к новой жизни, где все братья и сёстры, — идите ко Христу!

Письмо IV. К рабочим

Я вполне сознаю, как трудно говорить с вами по-христиански о вопросах больных и насущных для вас. Ведь большинство из вас, так называемых ‘сознательных’, потеряли всю веру. Потеряли её не в силу разрушающей критики разума или непреоборимых доказательств науки — вера без труда выдержала бы и то и другое, — нет, вера соскользнула с вас без борьбы и сомнений, с лёгкостью, с которой падают внешние, едва прикреплённые покровы. Говорить с вами по-христиански — это прежде всего значит говорить о христианстве, и вот в этом-то лежит главное затруднение. Предмет так велик, что не одно — десятки, сотни писем я должен был бы написать вам, чтобы передать ту полноту истины, которая открывается в положительной религии. Это во-первых. А во-вторых, нет ни одного слова, на котором было бы такое нагромождение лжи и обмана, которое было бы так искажено, изуродовано, опоганено, как великое слово ‘христианство’. Можно отвернуться от самых очевидных истин, если они будут исходить из позорного источника. Чтобы отнестись к словам христианина без предубеждения, нужно большое усилие воли.
И всё-таки я не могу не сказать вам, хоть отрывочно, без связи, то, что давно уже просится на язык, не могу не написать вам хотя бы одного письма, не имея возможности сейчас написать много: смотрите на это письмо как на краткое введение к длинной речи, которая будет обращена к вам в недалёком будущем.
Прежде всего, невольно возникает вопрос: может ли вообще честный человек говорить о христианстве? Я уверен, что громадное большинство из вас на этот вопрос по совести ответит отрицательно.
Как только вы стали ‘сознательными’, вы прежде всего узнали, что все образованные люди давно уже не верят в Бога. Вы узнали это из популярных книжек и от близких вам образованных людей. Они даже не доказывали вам — нужно ли доказывать общепризнанные истины, — просто сказали, что это так, и вы согласились без малейших колебаний, отсюда для вас становилось сразу очевидно, что религия — не более как обман и средство держать народ в рабстве.
А если так, то может ли честный человек говорить о христианстве? Не ясно ли, что всякий в ХХ веке, начинающий говорить о Христе, или сумасшедший, или лжец, ханжа, из своих низменных целей прикидывающийся верующим человеком, чтобы, пользуясь народным невежеством, обделывать свои делишки.
Такой вывод особенно неотразимо должен напрашиваться потому, что таких христиан, торгующих религией оптом и в розницу, у каждого сколько угодно перед глазами. Но правда ли это? Правда ли, что Бог умер и что воскрешать его могут или безумцы, или негодяи?
Попробуйте, спросите людей, говорящих вам о смерти Бога, где, кто и когда доказал, что религия — ненужный вздор. Пусть вам скажут, что такое произошло за эти долгие две тысячи лет со смерти Христа, что бы с такой очевидностью опровергало положительную религию?
Вам говорят: доказала наука. Но как наука могла доказать то, чем она никогда не занималась?
Наука имеет дело с фактами, она разбирается в этих фактах, выводит из них законы. Религия — область веры, умозрения, непосредственных чувств и логических рассуждений, она касается вопроса об отношении человека к высшему началу, к Богу, к миру. Очевидно, что бы наука в своей области ни открывала, она никогда не может опровергнуть религии в силу того простого обстоятельства, что она даже не задаётся и не может задаваться теми вопросами, которые ставит себе религия. Какие бы машины ни изобретались, какие бы химические опыты ни производились, что бы люди в микроскоп ни видели, вопрос о том, есть ли Бог, этим не может быть решён ни в положительном, ни в отрицательном смысле. Люди могут изобрести летательный снаряд, но это нисколько не опровергнет воскресения Христова.
Никогда не следует забывать слов одного из величайших учёных нового времени, Пастера: ‘Я знаю много и верую, как бретонец, если бы я знал вдвое больше, я веровал бы, как бретонская женщина’. Наука доказала, что нет Бога! А Дарвин, которого считают профессиональным разрушителем христианства, утверждал, что его учение не противоречит религиозному чувству, и веровал в единого личного Бога 57. Почему ему никто не доказал от имени науки, что он заблуждается? Почему такие люди, как Вл. Соловьёв, Достоевский, Трубецкой, образованные европейски, в самом лучшем смысле этого слова, веровали в то самое Существо, о смерти которого достоверно известно любому гимназисту первого класса? Нужно внимательней вдуматься в этот знаменательный факт.
Очевидно, вера даётся или полным невежеством, тогда она слепая, или громадной внутренней духовной и мозговой работой, тогда она зрячая.
Большая часть интеллигенции не знает, не хочет знать того, что она отрицает 58. Ни одному человеку не придёт в голову отрицать учение прежде, чем он узнает его, в отношении одного только христианства это считается допустимым. Ни одному человеку не придёт в голову лечить, не зная медицины, или решать арифметические задачи, не зная сложения, — но решать вопрос, заблуждается христианство или нет, каждый считает себя вправе, даже ни разу не прочтя Евангелия.
Учёные, позволяющие себе от лица науки отрицать то, на что наука их не уполномочивала, в отношении общих вопросов, вопросов философии и религии, в большинстве случаев такие же невежды, как и гимназисты первого класса. Только на первый взгляд может показаться странным, и почему это гимназисту или студенту первого курса совершенно ясно, что никакого Бога не существует, а для Соловьёва, Трубецкого, Достоевского, Дарвина, Пастера это не только неочевидно, а как раз напротив — для них очевидно, что Бог существует. Но если вдуматься в это, станет ясно, в чём дело. Вопрос простой и очевидный издали становится часто запутанным и сложным, если к нему подойти ближе. Легко сказать: ‘Религия вздор’ — и без размышлений, махнув рукой, пройти мимо, но для того, чтобы понять только, как сложны все эти вопросы, и то нужно много думать и много пережить, а для того, чтобы решить их по-настоящему, для этого нужна целая жизнь.
Не религия виновата, что её считают за очевидный вздор, а люди, которые боятся серьёзной внутренней работы и предпочитают невежественную веру заменить невежественным отрицанием, а не сознательной религией.
В этом письме я и думаю не столько решать религиозные вопросы, сколько поставить их перед вами, перед теми рабочими, которые считают себя ‘сознательными’ и которые бросили свою веру, эту величайшую мудрость, и отреклись от божественных истин, сияющих нетленной красотой и исполненных абсолютной правды, во имя бесцветной, пошлой ‘общедоступности’!
Вам предлагают мировоззрение такое понятное, простое и ясное, что трудно не соблазниться им. Оно не требует никакой духовной работы, достаточно одного, и то очень незначительного мозгового напряжения, чтобы оно стало вашим, как будто бы вы прямо родились с ним. Оно не стоит в противоречии с несколькими практическими задачами, которые являются для вас насущными и желанными, и вам начинает казаться ваше новое мировоззрение всеобъемлющей истиной. Вам некогда задать себе вопрос: возможно ли, приняв это мировоззрение, разумно ответить на другие жизненные вопросы, и, если логически развить те или другие основные положения этой теории, не приведёт ли это к некоторым непреоборимым противоречиям? А что, если это действительно так? Ведь тогда значит, что за правильное решение практических задач вы заплатили слишком дорогою ценою: отречением от своей религиозной веры.
Что, в самом деле, может быть проще и заманчивее материалистического взгляда на жизнь и на историю. Нет никаких туманных и запутанных идей, бессмысленных чаяний загробной жизни, ненужных басен о воскресении и чудесах. Всё очень ясно. Мир состоит из материи, которая, в свою очередь, состоит из чрезвычайно малых неделимых частиц, которые называются атомами. Эти атомы подчинены одному всеобщему закону — всемирного тяготения. Атомы находятся в постоянном движении, сталкиваясь друг с другом, образуя те или иные группы. Всё разнообразие мира, таким образом, есть не что иное, как различные комбинации этих атомов.
Что же такое история? А история — это есть последовательное изменение одних форм, одних комбинаций атомов в другие. Причём в этом последовательном изменении можно наблюдать некоторую закономерность. На основании научных данных, т. е. данных, состоящих из прочно проверенных наблюдений, К. Марксу удалось открыть основной закон этого исторического процесса. Он открыл, что всё, что именуется духовной жизнью человечества: наука, искусство, литература, философия, религия — всё это не что иное, как результат потребностей в еде, питье, одежде, жилище, словом, потребностей экономических, а изменение и развитие науки, искусства, литературы, философии и религии обусловливается изменением форм производства. Широкое применение машин, которые представляют частную собственность и дают возможность воровать труд рабочих, так как труд этот оплачивается не полностью, способствовало быстрому развитию капитализма и обострению классовой борьбы. Настоящий исторический процесс есть медленная концентрация капиталов. В ближайшем будущем эта концентрация достигнет высшего своего развития — тогда произойдёт социальная революция: машины перестанут быть частной собственностью, и наступит социалистический строй.
Вещь, как видите, чрезвычайно простая и доступная всякому, и главное её достоинство в том, что она предсказывает желанный социалистический строй.
Но ведь, несомненно, можно и вполне признавать социалистический строй за необходимое внешнее условие для дальнейшего мирового прогресса, и то, что социалистический строй действительно осуществится в самом недалёком будущем, — и всё-таки ту теорию, которую предлагалось вам принять вместе с социализмом, считать совершенно ложной. А потому нельзя ставить вопрос так: если хочешь признать социализм — признавай и материализм, а не хочешь признать материализма, отказывайся от социализма. И те, кто всей душой своей чувствует правду социализма 59, вовсе не должны ради неё во что бы то ни стало бросать свою веру. Лучшим доказательством подлинной правды всякого учения является отсутствие в нём внутренних противоречий и возможность решить все вопросы, не сходя с установленной точки зрения. Цельность, гармоничность, универсальность — вот черты, по которым мы можем узнать истину.
Встанем же условно в положение человека, принявшего материалистическую теорию, и посмотрим, как ему придётся решить некоторые неизбежные вопросы.
Возьмём хотя бы слово свобода.
Вам чаще всего, если не исключительно, приходится слышать это слово именно от тех людей, которые вам сообщили о смерти Бога и об открытии Маркса. А между тем эти люди не имеют никакого права употреблять его, оно взято из других учений, оттуда, где оно имеет настоящий смысл, где оно органически срослось с самым корнем, с самой сущностью мировоззрения, оно контрабандой очутилось в лексиконе ваших учителей.
Экономический материализм безусловно отрицает свободу воли. В мире нет ничего, кроме атомов и закона тяготения. Каждое явление, каждое действие, и в частности действие человека, причинно обусловлены. Всё подчинено железному закону необходимости. Человек поднял руку не потому, что он свободно захотел этого, — он не мог не поднять её, и чувство свободы лишь кажущееся чувство. Я пишу это письмо не потому, что свободно захотел обратиться к вам, я не мог не написать его, подчинённый закону необходимости. Человек превращается в заведённую машину, которая двигается туда, куда не может не двигаться, которая пьёт, ест, спит, говорит слова именно те, а не другие, не в силу своих свободных желаний, а в силу железного закона необходимости. Если нет личной свободы, то что же, в таком случае, политическая свобода и чем она отличается от несвободы? И почему тогда пристав, зажимающий мне рот и запрещающий сказать ‘Долой самодержавие!’, стесняет какую-то мою ‘свободу’, когда я хотел это сказать не по свободному своему желанию, а как автомат, с безусловной неизбежностью, и пристав, другая комбинация атомов, так же с той же неумолимой необходимостью должен был зажать мне рот и не мог поступить иначе.
Проповедь семи свобод 60, когда отрицают одну свободу воли и личность отдаётся в рабство самому беспощадному деспоту, железному закону необходимости, эта проповедь свобод — злая, безумная насмешка.
А вот и другой вопрос, неизбежно из первого вытекающий. Что значит на языке материализма: это хорошо, а это дурно? это делай, а это нет?
Ведь очевидно, что раз всякое человеческое действие, всякий человеческий поступок есть необходимое следствие некоторой группы причин, то всякое действие, как неизбежное, одинаково хорошо. Если один отдал всё своё состояние голодным, а другой украл последнюю рубашку у голодного, то и тот и другой, поступая не по своей свободной воле, которой у них нет, а по железному закону необходимости, — поступили, в сущности, одинаково хорошо. Если вы бросите камень, он упадёт на землю, а мыльный пузырь полетит к небу, нельзя говорить, что камень поступил плохо, а мыльный пузырь хорошо, потому что и тот и другой не могли поступить иначе, чем они поступили.
А что означают слова материалиста, когда он говорит: ты должен поступить не так, а этак, ты не имеешь права делать то-то…
Если я делаю только то, что я с неизбежностью не могу не делать, если я не свободная личность, а механический автомат, сложенный из группы атомов и лишённый свободы воли, — очевидно, нелепо говорить о том, как должен был бы я поступить, ибо всякий мой поступок как неизбежный в то же время и должный.
Очень легко принять материализм и отбросить то, что он отрицает. Но тогда нужно быть последовательным, раз навсегда отказаться от таких слов, как свобода, хорошо или дурно, должно или не должно. А отказаться от этих слов — значит отказаться от всякой человеческой речи, от всякого суждения, от всякой мысли, ибо всё, что мы говорим, думаем, чувствуем, делаем, всё так или иначе вертится около этих слов.
Но будем рассуждать дальше.
Рисуя все прелести социалистического строя, до которого никто из вас, конечно, не доживёт, вам предлагают для скорейшего его осуществления не останавливаться ни перед какой борьбой, ни перед какой жертвой, хотя бы даже пришлось в жертву принести собственную жизнь.
Вам говорят об этом много, горячо, и опять-таки те же люди, которые говорят и о смерти Бога. И вы не можете заподозрить их в неискренности и лжи, потому что они, призывая к самопожертвованию, сами первые гибнут в борьбе за свою идею.
Но спрашивается, что может ответить материалист на вопрос: зачем надо жертвовать собой для благополучия каких-то грядущих поколений? Не говоря о том, что материалист вообще не вправе употреблять слово ‘должен’, но и кроме того: как с точки зрения материализма, с точки зрения своей ‘понятной’, ‘общедоступной’ и ‘научной’ теории, он объяснит ‘выгоду‘ попасть рабочему под расстрел сейчас, лишь бы через сто лет все орудия производства перестали быть частной собственностью?
Не ясно ли, что для всякого материалиста, не признающего бессмертия, выгода и благополучие собственной жизни должны быть высшим, все его поступки определяющим началом.
Конечно, инстинкт может подсказывать человеку: заботься об общем благе, потому что твоё собственное благо находится от него в полной зависимости. Но каким образом этот же инстинкт может говорить: отдай себя на уничтожение, то есть лиши себя возможности испытывать какое бы то ни было благо, и сделай это ради каких-то неизвестных ‘комбинаций атомов’, которые появятся через сто лет. Согласитесь — здесь есть какая-то бессмыслица!
Нет, если вы хотите быть последовательными, хотите считать свою теорию за действительную истину, которая должна быть положена в основу жизни, то не пользуйтесь словами и идеалами, выхваченными из положительной религии. У вас они мёртвые обломки живого целого, прекрасные цветы, лишённые воды, воздуха и света.
Дела ваших героев свидетельствуют не о том, что права ваша теория, а о том, что истина выше лжи и что ложь вашего сознания не может побороть внутренней правды жизни.
Жертвовать собой, умирать за других, отдавать на уничтожение своё тело можно только тогда, когда есть какой-то высший смысл, лежащий за пределами личности, смысл и у человеческой жизни, и у жизни всего мира.
Самопожертвование не будет нелепостью только тогда, когда все жившие раньше и те, кому предстоит жить после нас, живут и будут жить общей, единой жизнью, величие и гармония которой зависит от торжества Добра на нашей земле. А это возможно только при вере в бессмертие. Отсюда ясно, что та внутренняя правда, которую вы чувствуете в проповеди самопожертвования, должна привести вас к этой вере, ибо правда эта, с одной стороны, для вас несомненна, с другой — только бессмертие может согласоваться с рассудком. Если же вы считаете эту веру легкомысленным суеверием, если вы хотите поклониться смерти, то прямо и честно посмотрите ей в глаза, ничего от неё не утаивайте, — смерть требует всего или ничего, её можно или победить, или всецело ей подчиниться, — отдайте ей не только ваше тело, но и все ваши чувства, мысли, желания, надежды, радость, вам не спрятать всё равно от неё никаких контрабандных ‘свобод’ и ‘самопожертвований’ — она всё найдёт, всё задушит.
Вы прямо перед лицом этой смерти должны сказать: мы твои рабы, ибо всё в нас тленно, — мы живём только для тебя, ибо в нас нет ничего, кроме материи. Так возьми же нас, познавших эту высшую мудрость смерти. Мы знаем теперь, что нет на свете свободы, всё движется по железным законам необходимости, нет хорошего и дурного, всё одинаково позволено и одинаково ненужно, нет ничего должного, потому что всё одинаково неизбежно, не нужно любить, потому что безумная материя недостойна любви, бессмысленно жертвовать собой для счастья грядущих поколений, ибо грядущие поколения так же не нужны, так же сгниют, как и наше!
О, я уверен, если вы почувствуете всю неизбежность таких слов для всякого захотевшего сделаться рабом смерти, вы с ужасом броситесь прочь — туда, где истинный источник радости и жизни 61.
Если вы почувствуете, что потребует от вас смерть, когда вы провозгласите её непобедимой владыкой, раз вы уверуете, что она уничтожит в конце концов всё, что она не побеждена, что нет жизни за гробом, — в вас поднимется в страшном возмущении вся сила бессмертной вашей души против этих незаконных посягательств смерти, и станет вам ясно, что живое, свободное ваше ‘я’ не умрёт!
Но в таком случае не всё ли равно, какую теорию ни исповедывать, скажете вы, — жизнь свои права берёт, от практической работы наша теория не отрывает, наоборот даже, — так не всё ли равно, веровать в бессмертие или нет, есть ли в человеке душа или ничего в нём нет, кроме ‘комбинации атомов’? Зачем копаться в этих трудных и неразрешимых вопросах, когда жизнь всё равно, как ни решай их, идёт сама по себе? Зачем вырабатывать миросозерцание?
Руководители ваши инстинктом чувствуют — зачем, оттого так враждебно и с такой сектантской нетерпимостью относятся они ко всякой чуждой им теории. Вся та вражда, которая существует между отдельными социалистическими учениями, есть не столько вражда практических разногласий, сколько противоположностей мировоззрений. В эти принципиальные споры вкладывается больше всего упрямства, ожесточения и вражды. На первый взгляд кажется странным, что люди, с такой пренебрежительностью относящиеся к теории, могут вкладывать столько душевных сил в споры, казалось бы, совершенно отвлечённые и оторванные от жизни.
Но на самом деле это не так. Социал-демократы, ревниво оберегая рабочих от интеллигентской буржуазной психологии, т. е. от самых жизненных и неизбежных вопросов, которые рано или поздно придётся решать всему человечеству, инстинктом чувствуют, что в этих вопросах заключается смертный приговор той жизни, которая стоит за материалистической теорией. Они чувствуют, что, разрушьте это миросозерцание, и вся жизнь этого человека станет иной.
Сознание человека — могущественное начало в жизни. И сковать это сознание рабством, ограничить мёртвой материалистической теорией — значит отдать и душу в то же рабство смерти.
Душа не умрёт, но в тесных рамках, в тёмной тюрьме, где нет ни воздуха, ни света, она зачахнет, изуродуется, обессилит.
Материализм очень понятен, очень доступен, с точки зрения его так удобно отбрасывать трудные вопросы для ума и упразднять сложные задачи для духа, — но в этой заманчивой клетке так тесно, так холодно, что человек не может расти, железные прутья больно врезаются ему в грудь, и яркие краски лица становятся восковым цветом покойника. Теория, отрицающая свободу воли, уничтожающая грань между должным и недолжным, хорошим и дурным, не может убить всей жизни, но она сжимает тисками дух человеческий, не даёт ему постигнуть тот простор, который заключён в моральной и волевой сфере.
Нагромождение той лжи, которая заключена в материализме, давит сознание, а оно, в свою очередь, давит душу и жизнь. И пусть на это не возражают, что среди материалистов есть люди одухотворённые, с ярко выраженным моральным чувством, с сильным характером и волей. Да, есть отдельные люди, которые так богаты всем этим от природы, что никакие теории не могут вытравить этого из их души. Но никто не знает, какой высоты достигли бы даже эти отдельные люди, если бы сознание не мешало им, если бы они могли расправить свои широкие крылья и свободно взмахнуть ими!
Но, говоря о разрушительной работе, говоря о том опустошении, которое производит в душе ложная теория, я говорил не об отдельных счастливцах, а об массе.
Если бы материалистическая теория вполне могла овладеть сознанием массы, мало-помалу она привела бы всё человечество к полному духовному и моральному вырождению. Нельзя привить народному сознанию идею, что всё подчинено закону необходимости, что воля человеческая не свободна, что он автомат, что всякое его желание и действие, как неизбежные, лишены моральной оценки. Нельзя привить всё это народу и думать, что через несколько поколений прививка не даст достойные плоды. Нельзя так искушать жизнь, нельзя думать, что, сколько бы ни отравлялась душа мёртвыми идеями, она никогда не подвергнется разложению.
Всякому близко стоявшему к так называемой партийной работе, где более всего культивируется теория материализма, где сознание из поколения в поколение отравлялось этим гипнозом, — всякому теперь ясно, что в партиях наблюдается упадок морального чувства, разложение духовное. Лучшие работники, сохранившие свежесть и жизненность духа, задыхаются в этой атмосфере разложения, которая там наблюдается, и смутно предчувствуют, что должно произойти что-то в недалёком будущем, что бы могло воскресить умирающие души.
И вот, по моему глубочайшему убеждению, первое и неотложное, что должно произойти здесь, это освобождение сознания от того рабства, в которое оно отдано уже многие десятки лет.
Дух человеческий должен сбросить с себя прочь все узкие догмы наивного материализма, должен свободно вздохнуть, дать простор всем силам, заключённым в человеческой душе, смело взглянуть туда, куда ему запрещено смотреть под страхом осмеянья. Дух человеческий должен начать новую жизнь. Со всех сторон раздвинутся пред ним долго душившие его стены духовной тюрьмы, он узрит Бога, он почувствует себя не только гражданином земли, но и ‘гражданином неба’ 62. Он поймёт, как узка, мертва, ненужна, бессмысленна была его жизнь, — он поймёт, что не знал главного, не знал смысла жизни своей и мира. Он почувствует, что жил только своей жизнью, что был отгорожен от всех и задыхался там, он почувствует себя соединённо со всеми людьми, жившими тысячи лет назад, и со всеми, которые будут жить некогда, почувствует себя живущим общей жизнью с природой, с людьми, с миром, с Богом. И поймёт тогда, какое счастье чувствовать жизнь, какое счастье не знать одиночества, любить всех, знать всех, жить одной жизнью, чаять грядущего воскресенья!
Восторг новый, неведомый раньше, охватит его душу, радость, всё существо проникающая, наполнит его, и ему, спасённому, прозревшему, захочется всей жизнью своею служить и славословить Того, Кто создал и эту радость, и эту жизнь!
Невольно вспоминается мне один момент моей личной жизни.
Я сильно мучился тогда религиозными вопросами. После бурного периода теоретических отрицаний и нравственных падений я рвался к радостному берегу положительной религии. Было лето, я лежал на траве, смотрел на голубое небо и думал о том, о чём думал тогда каждую минуту: что такое Бог? И вот мне стало казаться, что я подымаюсь от земли, что кругом меня такое же ясное голубое небо, как предо мной, и я полетел вперёд. Дальше, дальше. Я напрягал всё существо своё, чтобы не останавливаться, чтобы представить себе бесконечность. Я лечу миллионы, тысячи, сотни миллионов вёрст, но конца всё нет, потому что лечу я в бесконечность. Нет конца!.. Мне жутко и радостно и светло становилось от этого загадочного слова. А я всё летел, и что-то ширилось и росло в моей душе, точно новый мир открывался. Бесконечность!.. Вот то слово, всем существом переживший которое всякий не может не познать Бога. И синее небо кругом меня всё плыло и плыло куда-то, а я становился всё меньше, всё легче. Душа была полна таких чудных звуков. Душа моя коснулась вечности, Господь был близко, рядом, и не было конца… и была лишь вечная безграничная радость!..
Я лежал несколько часов в глубоком обмороке, но, когда пришёл в себя, для меня было ясно одно: я буду грешить, падать, погибать, я окунусь в тёмную, грязную жизнь, я буду самолюбив, жесток, лжив, но я никогда, никогда не забуду того, что узнал. Я могу упасть в пропасть, но я в думе своей унесу небо! И оно спасёт меня в конце концов.
И с тех пор вокруг себя я чувствую всегда какую-то уютность и ласку, радость жизни, счастье бесконечности, а в минуты греха — острую боль и обиду за самого себя.
Друзья мои, братья мои! О, как бы мне передать вам всё, что так ясно в душе, как бы помочь вам стряхнуть, сбросить прочь мёртвую руку, сжавшую ваше сознание и вашу душу.
О, вы так страдали, так долго страдали, ваша жизнь такая мука, что, верю я, поможет вам Господь, узнаете вы новую жизнь, радостную и светлую.

Письмо V. К будущим людям

Осуществились самые смелые мечты! Недостижимая утопия, фантастические грёзы 63, то, о чём боялись думать люди ХХ века, — для вас, будущие люди, стало обыденной, нормальной жизнью.
Счастливы ли вы? Прекратились ли наконец те страдания, уничтожить которые люди старались в течение многих тысяч лет?
Когда от нас требовали самоотречения и жертв, нам говорили: надо жить для будущих людей. И чем меньше человек думал о себе, чем больше думал о вас — тем он был благороднее и выше! Долгим, мучительным трудом достигнута каждая мелочь в вашем благополучии, ваша чудная жизнь выросла из земли, которую поливали кровью своей лучшие люди мира.
Помните ли вы об этом, счастливые будущие люди? Не спрашиваете ли вы с недоумением и насмешкой: что за охота была этим милым ‘идеалистам’ ради нашего счастья так много трудиться, так много страдать? ‘Мы будем свободны, — вдохновенно говорили нам наши вожди, имена которых, наверное, не дошли до вас, — мы победим все преграды, мы подчиним себе законы необходимости, мы выведем вас в новое царство, царство свободы. Не будет там ни властей, ни судов, ни тюрем, каждая свободная личность станет царём вольным, могучим, прекрасным! Мы сорвём с ваших рук кандалы, разрушим экономическое рабство, и пусть ценою страшных жертв, но достигнем наконец желанного социализма, где все люди будут трудиться, где все люди будут сыты и счастливы, анархизма, где все будут одинаково свободны!
О, если бы вы знали, с каким восторгом слушали всех этих вождей, точно всё, что они говорили, относилось не к вам, будущим людям, а к тем, кто их слушал! И вот теперь вы, счастливцы, дожили до анархизма, до полного уничтожения экономического рабства. Вы видите воочию то, о чём бывшие люди грезили лишь во сне!
Вы счастливы? Благодарны? Довольны?
Не знаю, но мне кажется, что нет. Вы не должны, не можете, не смеете быть счастливы! И если это не так, если действительно всё вам кажется сплошным благополучием, — то гоните скорее прочь это счастье. Это не счастье, а обман, это не жизнь, а смерть.
Я не могу допустить, чтобы вы с лёгким сердцем, как ни в чём не бывало, наслаждались бы своей свободой, когда вам известно, что свобода эта куплена ценою пыток, костров, войн, эшафотов. Неужели же мысль о том, что ваш каждый дом построен на человеческом трупе, не отравляет вашего душевного благополучия. Неужели ваш сон может быть спокоен, когда вы знаете, что спокойствие вашего сна куплено долгими бессонными ночами неведомых вам людей, неужели вас может радовать сытный обед, когда за него расстреливали и вешали людей? Неужели вы можете со спокойной совестью отказаться от страданий, зная о страданиях миллионов людей, которые трудились, создавая вашу жизнь.
Пусть они трудились бескорыстно, но я уверен, вы не сможете воспользоваться трудами этих бескорыстных людей, вы предпочтёте снова исковеркать всю жизнь, чтобы самим вновь начать её перестраивать, лишь бы не пользоваться кровавыми трудами тех людей, которые жили до вас.
И пусть сбылись мечты народных руководителей, осуществлена полная политическая свобода, свергнуто экономическое рабство. Вы не можете быть счастливы и этим. Обман, мираж — ваша свобода. Ваш анархизм не есть победа над законами необходимости. Осталась одна необходимость, которая покоряет все ваши завоевания, которая уничтожает всякую свободу, — необходимость смерти!
Условия для развития личности созданы, но развиваться ваша личность не может. Ибо те, кто призывал бороться за необходимые внешние условия для её развития, лишили личность самого главного внутреннего условия этого развития: абсолютной её ценности. Отбросив идею бессмертия как невежественный вздор, они превозносили относительное значение всякой человеческой души. Сама по себе она уже не имела ценности, весь смысл жизни свёлся на борьбу с внешними условиями. И теперь, когда всё достигнуто, пустота и мрак наполнили вас. Нет никакого смысла у вашего существования — а потому нет источника для развития. Покуда велась борьба и наполняла людей благородным негодованием, пустота была незаметна, никто не чувствовал, что борьба для того, чтобы дать возможность развиваться ни для кого и ни для чего не нужной душе, — борьба столь же нелепая и ненужная, сколько не нужна и та душа, во имя которой свершалась борьба. Покуда перед глазами стоял торжествующий враг и нужно было напрягать все силы, чтобы сломить его, никто не хотел видеть, какая пустота стоит за победой над этим врагом.
Теперь вам бороться не с чем, но и жить нечем, ибо жить незачем. Смерть — владыка ваш.
Разве вы, будущие люди, гордые, победоносные цари, разве вы не становитесь дряхлыми, лицо ваше не покрывается морщинами, не выпадают зубы, не седеют волосы? Разве сердце ваше не слабеет, не делается пустым, разбитым, и разве не наступает момент, когда оно ударяет в последний раз и останавливается навсегда? Разве мёртвое тело ваше не кладут в деревянные ящики, не закапывают в землю, где оно разбухает от сырости, разлагается и становится прахом? Где же ваша победа? Где ваша свобода, где гордые, вдохновенные речи вождей, обещавших победу и торжество?
Если не побеждена смерть, всякая победа — ложь. Ложь, что человек царь, что он свободен, что жизнь идёт вперед, что человечество одерживает блестящие победы, — ложь и праздные слова, обольстительный мираж, коль скоро со всей своей свободой и победой, чуть остановится сердечный клапан, ‘царь’ превращается в кусок отвратительного мяса!
Обманули вас, будущие люди, наши вожди, когда говорили увлекательные речи о грядущем царстве свободы, когда гордо потрясали в воздухе кулаком, властным голосом, блестя глазами, вдохновенно говорили: ‘Да здравствует свобода!’
Они привели вас к пустой могиле и сказали: ‘Ложитесь туда — вы свободны!’
Они обманули вас, потому что уверили вас, будто всё зло мира зависит от формы политического устройства и социальной неправды. И вот натравливали человечество на борьбу с тем и другим. Победа одержана, человечество торжествует — но самое возлюбленное детище Зла — Смерть, смеясь и издеваясь, косит свою ‘свободную’ жатву. Ни один не спасётся из вас от неё. Несчастные, ничтожные победители, жалкие рабы, в безумии своём провозгласившие себя царями!
Вы боролись против самодержавия и капитализма, и против всего этого следовало бороться, но не надо было забывать того, что и то и другое всё-таки есть лишь следствие греха, симптомы болезни, и что, кроме паллиативов, требуется радикальное лечение 64. Прежде чем предлагать лекарство для лечения больного человечества, должно было ясно определить, в чём заключается мировое Зло, где его источник и какова его природа. Нужно было придумывать лекарство не только против самодержавия, но и против Смерти. И тогда бы люди узнали, что против Зла и Смерти нельзя бороться конституцией, что победить Зло и Смерть может лишь один истинный Спаситель мира!
На вас, будущих людях, лежит громадная задача. С пользой употребите тот страшный урок, который взвален на плечи ваши всей долгой мировой историей.
Вы дожили до тех дней, о которых жадно мечтали многие лучшие люди, и теперь вы воочию видите, что счастье не может быть на краю могилы, что свободы не может быть в заколоченном гробу, и на вашей совести лежит пробить ту стену, к которой привели вас смелые вожди, — ибо назад идти нельзя. Вы должны разрушить стену для того, чтобы, испытав всё, что может дать человеку его собственная ограниченная душа, с сыновним покаянием пойти к Богу. Вы должны признать, что искру Божественную, в каждой душе заключённую, вы приняли за всецелую правду и захотели утвердиться отдельно от Того, Кто действительная полнота и единство и в отношении Которого вы лишь маленькая ничтожная часть.
Вам после этого страшного пути должно стать ясно, что всё величие, всё счастье человека заключается в том, чтобы найти своё маленькое место у подножия престола Господня!

Письмо VI. К бывшему другу

Могу ли я, когда пишу ‘ко всем’, не написать тебе! 65 Ты знаешь, что я люблю тебя, знают это и некоторые нам обоим известные люди, но как я люблю и чем ты был для меня — этого не знает никто!
Я не могу не написать тебе о всех тех уединённых страданиях, которые истерзали мою душу и которые — я знаю — не заживут никогда, ибо в них слишком много моей вины, искупить которую задача всей моей жизни.
Но прежде чем говорить о своей вине, я хочу, я должен сказать тебе о своей любви и о том, почему ты стал для меня ‘бывшим’.
Я встретился с тобой в тяжёлый, трудный момент своей религиозной жизни 66. От самого беспощадного отрицания всего и всех своим сознанием и от самого дикого самоутверждения своей волей я рвался к Спасителю, к новой жизни, к тихой радости, к самопожертвованию и всепрощению. Христианство было для меня ещё туманной светлой полосой где-то далеко-далеко. Но я уже знал и предчувствовал, что, сколько бы ни падал в пути, приду туда, в этот дальний, свободный, радостный край. Всё было во мне неясно, туманно, юношески-наивно, я не мог выбросить из души своей всей тяжести, всего сора, — но уже бывали моменты, когда при звуке церковного колокола вдруг беспричинные слёзы восторга начинали душить меня, и я вбегал в церковь, забивался куда-нибудь в угол и целовал грязный холодный пол, чувствуя, как в сердце моём всё обновляется и оживает. За пением хора мне ясно слышались иные голоса, из алтаря в самую глубину души падали лучи такой радости, что я едва сдерживался, чтобы не броситься обнимать всех находящихся в церкви. Из церкви я уходил, словно узнавши какую-то тайну, такую дорогую, такую светлую, что никому об ней нельзя будет сказать никогда 67.
Я ещё не был верующим, но уже предчувствовал радость веры. И мне хотелось скорее, скорее приблизить время настоящей религии. Мне доставляло невероятное счастье мечтать о деятельности миссионера, говорить о своей вере, называть себя христианином, исполнять все внешние признаки христианства. Я изнурял себя постами, спал на досках или, вернее, не спал вовсе, а, как только все засыпали, вставал на колени и простаивал ночи с надеждой и радостью, ожидая — когда Господь пошлёт мне веру.
В это время умерли два моих друга. Смерть одного из них казалась мне особенно несправедливой и безбожной. Помню, когда несли открытый гроб, я шёл у изголовья и мне было видно его лицо — такое знакомое, такое милое, только добрые прекрасные глаза были закрыты…
Я стал молиться, чтобы Господь воскресил его. Я требовал, я просил, умолял. Я почти не мог идти от волнения и ужаса, который охватывал меня тем больше, чем больше я просил и требовал.
Друг не воскрес.
И я там же, на могиле, решил больше никогда не произносить имени Христа 68.
Но Господь спас меня. И ты был орудием этого спасенья. У гроба умершего друга началась наша дружба. Твоя святая, прекрасная душа коснулась моего надрыва, и я стал оживать. Прошло не много времени — а ты уже был мне необходим, как воздух, как свет. Только в твоём присутствии я воистину жил. В твоих глазах я видел сияние Божие, и мог молиться при тебе, и действительно тайно от тебя молился почти всегда. Часто с благоговением и радостью мне хотелось целовать твои руки, и жизнь твоя слилась для меня с моей жизнью безраздельно.
Так прошло несколько лет. В прямой зависимости от тебя, но в полной для тебя неизвестности свершался мой духовный рост. Ты был неверующим. Мы избегали говорить об этом. Это было больно и тебе, и мне. Ты черпал из меня чувства и мысли, научался любить и думать — я по-прежнему созерцал твою душу и в этом черпал новые силы для постоянного движения вперёд.
Прошло несколько лет. Эти годы были для меня целой вечностью, столько самых противоположных и взаимно исключающих религиозных состояний мне пришлось пережить, но всегда в минуты самых тёмных периодов моей жизни ты был для меня какой-то маленькой-маленькой светлой точкой, которая совсем не исчезала из глаз никогда.
Два года назад ты заболел и был при смерти 69. Боролась смерть не только с твоей жизнью, она боролась и с моей. Я внутренне решил тогда, что без тебя жить не буду.
Ты выздоровел — и это был последний момент нашей дружбы. Здесь, на краю могилы, твоя душа должна была сказать: да или нет. Душа твоя сказала нет.
Душа твоя сразу ограничилась, потемнела, погас нездешний свет в твоих глазах. Друг ушёл от меня — ты стал бывшим другом!
О, как я был одинок тогда! Какое отчаяние преступное и жестокое овладело моей душой. Мне хотелось в безумии и исступленьи — смешать себя с грязью, осквернить всё самое святое в душе. Это было позорнейшее время моей жизни, о котором я не могу вспоминать без ужаса и отвращенья.
Я не только отрёкся от Христа — я решил сознательно предаться во власть Антихриста. Мёртвая тень легла на мою душу, и я превратился в живой труп.
Не было у меня прежнего друга. Но прежнего друга я забыть не мог. Я любил его ещё сильней, ещё мучительней, чем раньше. Я боялся встречи с тобой, чтобы ты не осквернил прежний образ, оставшийся в моей душе. Мне казалось, что, если увижу тебя, я уже никогда не верну прежнего друга. Встреча с тобой была для меня равносильна не только духовной, но и физической смерти.
О, поверь мне, что никто, никогда тебя не любил и не может любить, как я, ибо ни для кого ты не был тем, чем ты был для меня.
И даже сейчас я часто вижу тебя во сне, точно всё по-прежнему, точно по-прежнему сияют твои глаза, душа по-прежнему чиста и бьёт в ней по-прежнему ключом источник божественной жизни. Будто бы я иду, по обыкновению измученный и ослабший, а ты, как бывало, подходишь ко мне и говоришь: ‘Ты устал. Дай руку, пойдём вместе’. — И радость и счастье охватывают меня, я не могу выдержать и плачу, плачу, покудова не проснусь, — а когда проснусь, то плачу снова мучительней, неутешней уже не от радости, но от горя.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Недавно я в сотый раз перечитывал твои письма. В них меня поразили два места, точно совсем новые, только что сейчас твоей рукой вписанные — так неожиданно открылся их новый смысл. Несколько лет назад ты писал мне: ‘Мне прямо жутко становится от моего неверия — ведь, в сущности, без веры никакой почвы — тогда вся нравственность никуда. Неужели же нет твёрдого здания. Ах как бы мне хотелось! Но я не падаю духом и надеюсь, да и ты поможешь мне’.
А в другом месте ты говоришь: ‘У меня нет религиозного чувства — это со временем придёт, да и, может быть, оно уже есть‘.
В первый раз за все эти годы, перечитывая вот это письмо, которое я давно уже знал почти наизусть, я спросил себя: да почему же, почему я не помог ему? Почему я ни разу не открыл ему своей религиозной души? Кто же виноват, кроме меня, в его духовной смерти? Кто? И мне сразу до самой последней черты стало ясно, что я, один только я. Я уничтожил своими собственными руками образ того, кто спас меня, кого я любил всеми силами, на какие способно моё сердце, я уничтожил своего светлого, как ангел, друга, я сделал его ‘бывшим’.
Моя вина, вина моего религиозного уединения, стала предо мной во всём своём страшном значении.
Это открытие было новым и — верую — последним, окончательным поворотом моей жизни.
Отныне для меня становилось ясным, что за эту вину свою я должен заплатить постоянной, пламенной борьбой с религиозным уединением, черпая силы для этой борьбы в тех страданиях, которые никогда не заживут во мне, которые каждый раз даже с новой, с большей силой вспыхивают при мысли о том, что это я, я сам оттолкнул тебя, родной мой, единственный мой друг! Я жил, черпал в тебе силы познавать Бога, идти ко Христу, но я ревниво, болезненно, как вор, прятал от тебя малейшее религиозное чувство.
Я не пускал тебя в своё святое святых, я не молился при тебе, я ни разу не плакал пред тобой от счастья и радости, я ни разу не рассказал тебе того, что говорил мне мой Христос, мой Спаситель. Крадучись, пряча от тебя свою драгоценность, ночью, один, как безумный скупец, наслаждался я в своём уединении дивными, прекрасными, несказанными сокровищами, которые загорались во мне и вокруг меня!
А между тем для меня очевидно, мучительно очевидно, что, если бы ты хоть раз пережил со мной великую радость любви к Христу, если бы увидал душу мою, когда в ней загорался подлинный свет и открывалась ей вечная красота, — душа твоя коснулась бы нетленного мира и ты чистым сердцем своим не мог бы не принять моей веры.
Ты принял бы ту прекрасную, вечную жизнь, которая раскрывается в любви к Божеству, ту радость, которую даёт единение со всеми и с миром.
Для меня теперь ясно, что ты бы почувствовал всем существом своим, какая абсолютная правда заключена в Христе. Как преображается вся жизнь, сиротливая и ненужная, когда измученная душа узнаёт своего Отца. Как оживает всё от дивных слов ‘Христос воскрес!’. Как рушатся цепи рабства и смерти, какой восторг и счастье — знать, верить и любить Христа!
О, если бы я мог, вместо всех наших долгих разговоров и споров, хоть раз сказать: ‘Верую в Господа Иисуса Христа’, как говорил я это в своём уединении, в своём одиночестве. Ведь тебе не нужно доказывать, что мир существует. Ты веришь в это. Он сам говорит за себя. Но та правда, которая была в душе моей в часы молитвы, ещё очевиднее, ещё менее нуждается в доказательствах. Ты не мог бы не увидать её. Ты не мог бы её не принять!
Моя вина и вина всех верующих во Христа — в их религиозном уединении, главный источник которого — эгоизм, самоутверждение.
‘Где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них’ (Мф. 18, 20).
Но кто собирается во имя Его? Кто приходит на общую молитву, забывает имя своё, не противополагает себя Ему, не остаётся со своим прежним я, тёмным, оторванным от единого Сущего? Никто. Ибо для этого вся жизнь должна стать иной, без рабских эгоистичных привязанностей и страстей, — только свободный, любовью Христовой проникнутый, может жить и молиться не в своё, а во имя Христово.
Нет общей молитвы, потому что нет подлинного единства, — а его нет потому, что единство не может быть при самоутверждении.
Но если мы, отгородившиеся друг от друга железными стенами, не можем собраться во имя Его, — то в часы нашего уединения у нас всё же иногда хватает силы и любви отдаться Христу, если не всей душой, то хоть малою частью её.
И Христос посещает нас, измученных уединением, не даёт задохнуться нам в нём. Он открывает нам далёкие горизонты вечности. Мы, слепые, начинаем как в тумане различать что-то, и в мёртвых душах наших пробуждается радость жизни! Неспособные к общей молитве, мы всё же способны к молитве уединённой.
Я понял это. И вместе с тем понял, что отныне моей главной задачей жизни будет победа над религиозным уединением! Я знаю всю трудность этого, знаю, с какими муками свершается работа Господня, какого подвига требует борьба с уединением.
И я иду, иду, с радостью беря на себя этот крест!
Не сразу даётся мне торжество. Я не обманываю себя. Нельзя единым актом воли выбросить, разрушить своё самоутверждение и начать жить во Христе, — но видит Бог, что все силы свои, как умею, отныне направлю на то, чтобы разорвать заколдованный круг, войти из индивидуальной религиозной жизни в жизнь общую, церковную. Я искуплю свой великий грех, мой дорогой ушедший друг, искуплю его тем, что буду всеми силами своими бороться против того, что оттолкнуло тебя от меня.
Буду, не стыдясь, заставлять себя открывать душу свою перед всеми, жить религиозной жизнью не только наедине с собой, — но всюду, публично, не ночью только, но и в собраниях, при свете электрических ламп.
Я знаю, сколько страданий, внутренних искушений ожидает меня на этом пути, — но я иду на него с радостью и от всего сердца своего — зову и буду звать на него других!
Будем бороться с уединением, будем готовить себя к новой жизни, будем служить возрождению вселенской Церкви — будем вместе жить, вместе любить и вместе молиться!

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Кузнецов Борис (08.06.1880—22.12.1899) — сын купца, православный, учился в 1-й Минской гимназии, в августе 1894 поступил во 2-й класс 1-й Московской классической гимназии (оставался на второй год по болезни), с сентября 1896 учился со Свенцицким в параллельных классах, 2 мая 1897 без экзаменов переведён в 5-й класс с наградой II степени. Не путать с учеником той же гимназии Борисом Михайловичем Кузнецовым (1882 г. р.), отчисленным в 1895.
2 По мнению же противника Свенцицкого, люди духовные ‘более раздираются внутренними противоречиями и с большим трудом достигают внутренней цельности и единства с окружающим миром’ (Бердяев Н. Философия свободного духа. М., 1994. С. 18). Это одно из любимых оправданий немощи у людей с двоящимися мыслями.
3 Ср. отзыв об ‘Исповеди’ Л. Толстого: ‘Посмотрите, вот я каков и вот, что со мной было, причём подразумевается, что я-то и умнее всех и лучше всех. Нужды нет, что исповедующий говорит о своих грехах и ошибках, вслушайтесь в тон, каким то и другое говорится’ (Гиляров-Платонов Н. ‘Жизнь есть подвиг, а не наслаждение…’ М., 2008. С. 146). Здесь же дух прямо противоположный — христианский.
3 Ср. прозрение В. Ф. Комиссаржевской: ‘Никогда человек не бывает так высок нравственно, как после падения, если оно совершилось вопреки его духовному я’ (Новая земля. 1910. 2. С. 14).
4 Ин. 8, 44.
5 ‘Одно обличение само по себе безотрадно, и если б только одно производила христианская беседа, то плода от неё было бы мало. В том и сила, что беседа сия всегда предлагает обличаемым и утешительный путь спасения’ (Феофан Затворник, свт. Толкование Первого послания апостола Павла к Коринфянам. М., 2006. С. 651).
6 Митр. Арсений (Стадницкий) признавал: ‘Да! Мы сами сдали свои позиции, и за нас теперь другие думают и делают что хотят и как хотят. Большего рабства Церкви и представить себе нельзя’ (цит. по: Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Т. 1. СПб., 2002). ‘Синод не имел лица, голоса подать не мог и подавать его отвык. Государственное начало заглушало всё. Примат светской власти подавлял свободу Церкви сверху донизу’ (Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни. М., 1994. С. 181), ‘Церковь в России была унижена до крайности… Порабощение Церкви государством достигло окончательного развития… Хотелось воскликнуть: доколе, Господи!’ (Иларион (Троицкий), сщмч. Грех против Церкви // Отдых христианина. 1916. 10).
7 1 Кор. 12, 27.
8 Симеон Новый Богослов, прп. Слово 45, п. 6. Свт. Филарет Московский же в ‘Пространном христианском катехизисе’ называет Церковь ‘обществом’.
9 ‘Сначала, при Никоне, она тянулась за государственною короною, потом крепко схватилась за меч государственный и наконец принуждена была надеть государственный мундир… Явное бессилие духовной власти, отсутствие у неё общепризнанного нравственного авторитета и общественного значения, безмолвное подчинение её светским властям, отчуждение духовенства от остального народа и в самом духовенстве раздвоение между чёрным, начальствующим, и белым, подчинённым, деспотизм высшего над низшим, вызывающий в этом последнем скрытое недоброжелательство и глухой протест, религиозное невежество и беспомощность православного народа, дающая простор бесчисленным сектантам, равнодушие или же вражда к христианству в образованном обществе — вот всем известное современное положение русской церкви’ (Соловьёв В. Собр. соч: В 10 т. М., 1911. Т. 3. С. 235). И разве многое изменилось? Перечтите по пунктам…
10 Гал. 1, 8-9.
11 ‘Берегитесь принимать апатию и преступное равнодушие за искание Царства Божия!’ (Аксаков И. Отчего так нелегко живётся в России? М., 2002. С. 29). Архиеп. Арсений (Стадницкий) писал в дневнике: ‘Наше молчание справедливо считают трусостью. Пора возвысить голос правды… тогда нас станут уважать, с нами будут считаться’ (цит. по: Фомин С. Последний царский святой. СПб., 2003. С. 200).
12 За 30 лет до этого духовидцам было ясно: ‘Гибнет православие… Того и гляди, что вера испарится. Да чай уже и начала… Попы всюду спят. Неспящих один-два — и обчёлся’ (Феофан Затворник, свт. Собрание писем. М., 2000. Вып. 2. 215, Вып. 7. 1153). ‘Тот же формализм, с каким относятся к делу наши гражданские чиновники, наблюдается и в служении пастырей Церкви, которым нет дела до того, что происходит в душе их пасомых, исполняли бы они только возлагаемые на них церковным правительством обязанности и повинности. В наше время можно быть не только злейшим еретиком, но и полным атеистом, и в то же время считаться примерным членом Церкви, ибо для нас дороги не убеждения человека, а его внешнее отношение к форме закона… Поступая так, мы даже не догадываемся, что совершаем преступление против самого духа христианства, что мы просто кощунствуем над святыней Церкви’ (Завитневич В. О восстановлении соборности в Русской Церкви // Церковный вестник. 1905. 14).
13 ‘Мирянин, без рясы, хоть бы и сам царь, да какой же он ‘глава’ в Христовой Церкви?! Смешно!’ (Вениамин (Федченков), митр. На рубеже двух эпох. М., 2004. С. 162). Тем не менее, в 1797—1917 император в России именовался главою церкви, и ни один архиерей открыто этому не воспротивился.
14 ‘Проникновение Церкви государственным началом есть смерть для Церкви. Как только нравственные отношения членов Церкви заменяются отношениями формально-юридическими, а для поддержания церковного единства начинают употребляться внешние, насильственные мероприятия, то это несомненный признак того, что начало церковности стало иссякать в общине… Такая община нуждается во внутреннем самоочищении, и если она этого не сделает, то Дух Христов оставит её, она станет обычным человеческим обществом, и нравственно-воспитательное воздействие её на государство сделается невозможным. Что в недра нашей Церкви проникло начало государственное, это уже давно сознано… Здесь главный источник мертвенности нашей Церкви’ (Завитневич В. Указ. соч.).
15 Мф. 12, 31.
16 ‘Знак нелицемерной любви есть прощение обид’ (Добротолюбие. 1, 476).
17 ‘В наши дни духовенство ведёт себя прямо позорно. Такое предательство интересов Церкви, освящение священниками пулемётов, предназначенных для усмирения, — совершается теперь почти на каждом шагу… Их не касается, когда во имя Христово погромщики-христиане вбивают гвозди в убитых евреев, насилуют девушек и детей, разрезают животы у беременных женщин. Это не ихнее дело, когда люди, называющие себя христианами, устраивают массовые расстрелы’ (Эрн В. Пастырь нового типа. М., 1907. С. 3-4).
18 Имеется в виду написанное после Кровавого воскресенья послание Синода от 14 января 1905. Люди русские, ‘подкупленные иноземными врагами отечества’, обвинялись в том, что ‘решились скопом и насилием добиваться своих будто бы попранных прав, причинили множество беспокойств и волнений мирным жителям, многих оставили без куска хлеба, а иных из своих собратий привели к напрасной смерти’, чем причинили ‘тяжкое горе Венценосному Вождю’, который ‘неусыпно заботится об облегчении тяжкой их доли’. Такой лжи и мерзости на ‘святейшем’ месте православные со времён раскола не видели, такого глумления над расстрелянными и лизоблюдства перед убийцами не у всяких язычников сыщешь. С тех пор подломилась в народе вера во Святую Церковь и участь новомучеников решилась — кровью своей платили они за грехи обезумевших синодалов, предавших паству и отрёкшихся от Христа.
19 Еп. Никон (Рождественский) в поучении ‘Что нам делать в эти тревожные наши дни?’ (Московские ведомости. 1905. 16 октября), которое предписывалось огласить во всех московских храмах, величал бунтовщиков и забастовщиков ‘ядовитыми гадинами’, ‘зачумлёнными животными’, ‘извергами рода человеческого’, ‘давно отрёкшимися от Бога’.
20 ‘Как скажем, что Христос в нас живёт, если не уподобляемся Христу?’ (Хомяков А. Церковь одна. ї 9).
21 Прп. Серафим Саровский предсказывал: ‘…архиереи земли Русской и прочие духовные лица уклонятся от сохранения Православия во всей его чистоте, и за то гнев Божий поразит их’ (Настольная книга священнослужителя. Т. 3. М., 1979. С. 601), свт. Игнатий Брянчанинов писал: ‘В высших пастырях ея осталось слабое, тёмное, сбивчивое, неправильное понимание христианства по букве, убивающей духовную жизнь в христианском обществе, уничтожающей христианство’ (цит. по: Новосёлов М. Письма к друзьям. М., 1994. С. 83). В соблазн вводит верующих ‘внешняя обстановка епархиальных архиереев, которые скорее напоминают высших сановников в государстве, чем смиренных служителей алтаря и любвеобильных пастырей стада Христова’ (Завитневич В. Указ. соч.). ‘Но всё это, к сожалению, не только прошлое, но ещё и горькое настоящее’ (Булгаков С. Неотложная задача. М., 1906. С. 7). Наше настоящее.
22 Орденами начал награждать священнослужителей, уравняв их с чиновниками, император Павел I, несмотря на протесты митр. Платона (Лёвшина).
23 Католики ‘наместником Христа’ почитают римского папу, в православной традиции именование может быть только ироническим.
24 ‘Духовная жизнь и религиозное горение к тому времени начали падать и слабеть. Огня не было в нас и окружающих… Мы никого не увлекали за собою: как мы могли зажигать души, когда не горели сами?! …Было общее охлаждение в нас… Мы, духовные… не сумели дать этого требуемого утешения: не горели мы. А кто и горел, как о. Иоанн Кронштадтский, то не был в фаворе, потому что давно, уже второе столетие, с Петра Великого, духовенство там [у царей] вообще было не в почёте… Государство совсем не при большевиках стало безрелигиозным внутренне, а с того же Петра… там крепко жила идея, что государство выше всего, а в частности и Церкви… Господство государства над Церковью в психологии царских и высших кругов действительно было, к общему горю’ (Вениамин (Федченков), митр. Указ. соч. С. 155-156, 161-162).
25 ‘Таковые пастыри Церкви — не добрые пастыри, а наёмники: они заперли своё стадо в душный сарай и думают лишь о том, чтобы оно численностью было цело, а что их овцы томятся от голода и жажды, до этого им нет никакого дела. Такой порядок вещей возможен лишь в омертвелом общественном организме, и наша Церковь, насколько она есть человеческое общество, действительно омертвела от того, что мы уморили лежащее в её основании начало соборности’ (Завитневич В. Указ. соч.). О тогдашнем ‘упадке и омертвении церковной жизни, религиозном охлаждении, безразличии, отсутствии христианской любви, всеобщем взаимном отчуждении и замкнутости в узком круге личных или семейных интересов’ писала монахиня Иулиания в книге ‘Жизнеописание московского старца отца Алексея Мечёва’ (М., 2002): ‘Жизнь Церкви… текла слабым, едва приметным ручейком, мало интересуя не только мирян, но и настоятелей храмов’.
26 Новосёлов писал 14 августа 1908: ‘…думаю, наше церковное правительство (теперешнее, по кр. м.) будет решительно против замечаний на приходской устав. Впрочем, оно, кажется, против всего, что нарушает иерархический покой и призывает к самостоятельности и улучшениям церк. строя’ (ОР РГБ. Ф. 265, к. 195, ед. хр. 26, л. 17). Профессор СПДА Н. К. Никольский замечал: ‘Мечтания многих наших иерархов, по-видимому, клонятся к тому, что все, даже достигшие возраста мужа совершенства, превратились снова в младенцев’ (Христианское чтение. 1906. Ч. 1. С. 200). Мечты за век не изменились. А мы?
27 ‘Церковь, лишившись всякого действия и сохраняя только мёртвую чистоту догмата, утратила сознание своих живых сил и память о своей высокой цели. Она продолжала скорбеть с человеком, утешать его, отстранять его от преходящего мира, но она уже не помнила, что ей поручено созидать здание всего человечества’ (Хомяков А. Сочинения: В 2 т. М., 1994. Т. 1. С. 465).
28 ‘Прежде чем приступить к преобразованию всей Церкви Русской, нужно сначала устроить приход’ (Алексий (Молчанов), еп. Возрождение прихода // Прибавление к Церковным ведомостям. 1906. 2. С. 48).
29 Ср.: ‘Что делать с духовенством? В семи случаях из десяти, крестьяне, поговорив о делах, предлагают: ‘А теперь попа гнать надо’. Не антирелигиозность, не антицерковность. Деловое: гнать именно этого попа, ибо больше нельзя с ним бок о бок. Церковь отравлена государством. Слуги Церкви — слуги государства. Двуличность, зависимость, измельчание, распространившееся на духовную, на общественную и на личную жизнь’ (Лундберг Е. Записки писателя. Берлин, 1922. С. 79).
30 ‘За дело не любят нас враги наши. Мы виноваты, что они ополчаются на нас, на наши святыни… Мы довели их до всего этого своею безбожною, нехристианскою жизнью. Мы изолгались в своей вере и жизни так, что… стали поистине хуже язычников’ (Иосиф (Петровых), еп. В объятиях Отчих. Дневник инока. Сергиев Посад, 1911. Т. 8. С. 138). См. прим. 294, 299.
31 Со свойственной поэту образностью С. М. Соловьёв определил, что Свенцицкий ‘сочетал в неслыханный аккорд слова ‘вечность’ и ‘приход» (Литературное наследство. Т. 92. Ч. 2. С. 282).
32 ‘Мы знаем, когда падает кто из нас, он падает один, но никто один не спасается. Спасающийся же спасается в Церкви, как член её, и в единстве со всеми другими её членами. Верует ли кто, он в общении Веры, любит ли, он в общении Любви, молится ли, он в общении Молитвы’ (Хомяков А. Церковь одна. ї 9).
33 ‘Чем больше у тебя богатства, тем меньше в тебе любви’ (Василий Великий, свт. Творения. Ч. 4. М., 1993. С.101).
34 ‘Русский человек верит в необходимость священника, как совершителя таинств, но перестаёт ждать от него чего-либо другого: научения, руководства, нравственного примера… И потому не у официальной иерархии ищут живые души утоления своей духовной жажды, духовного руководства, а у старцев, святых, отшельников. Церковь-общество выпадает из самого церковного сознания’ (Александр Шмеман, прот. Исторический путь православия. М., 1993. С. 370). См. также: МвМ. 1, 28.
35 ‘А кто же мешает духовенству, без всякого официального побуждения, заводить школы в сёлах при церквах, и просвещать народ поучительною проповедью? Разумеется, никто. Многие ли священники занимаются распространением грамотности и образования сами собою? Очень немного у нас найдётся примеров такой высокой личной духовной предприимчивости… Отчего всё это происходит? …Главным образом — от недостатка внутренних живых побуждений, от отсутствия святого, всепобеждающего двигателя в душе’ (Аксаков И. Указ. соч. С. 400).
36 ‘Если русская церковь и в ней вся Россия страдает великим и бедственным недугом церковного раскола и бессилия духовной власти, то не есть ли причина этого бедствия какой-нибудь грех самой этой власти? …Иерархия русской церкви, оставаясь по вере и учению православною, усвоила в своей внешней деятельности стремления и приёмы, обличающие чуждый, не евангельский и не православный дух’ (Соловьёв В. Собр. соч.: В 10 т. М., 1911. Т. 3. С. 230-231).
37 ‘Главнейшее из препятствий есть то самое, что, напротив, и лелеется духовенством — его государственный характер. Отмените всякое принуждение в отношениях, полная свобода совести и исповедания: энергия проснётся поневоле и воспрянет понятие об обязанности учительства. Снимите с причтов обязанность казённой регистратуры, предоставив вместе с тем полную свободу церковной проповеди: духовная жизнь закипит’ (Гиляров-Платонов Н. Указ. соч. С. 173). ‘Оттого и коснеет религиозная мысль, оттого и водворяется мерзость запустения на месте святе, и мертвенность духа заступает жизнь духа, и меч духовный — слово — ржавеет, упразднённый мечом государственным, и у ограды церковной стоят не грозные ангелы Божии… а жандармы и квартальные надзиратели… эти охранители догматов русской православной церкви, блюстители и руководители русской совести!..’ (Аксаков И. Указ. соч. С. 757). ‘Отказавшись… от внешней полицейской власти, Церковь приобретёт внутренний нравственный авторитет, истинную власть над душами и умами. Не нуждаясь более в вещественной охране светского правительства, она освободится от его опеки и станет в подобающее ей достойное отношение к государству’ (Соловьёв В. Собр. соч.: В 10 т. М., 1911. Т. 3. С. 240). ‘Всякие государственные подпорки только ослабляют Дух Церкви’ (Солженицын А. Россия в обвале. М., 1998. С. 46-47).
38 Имеются в виду члены ‘Союза русского народа’ и прочие фашисты, например Г. Н. Луженовский — глава тамбовской организации ‘Союз русских людей’.
39 Ср.: ‘Так говорит Господь Саваоф… Я буду их Богом, в истине и правде. …Отрасль Господа явится в красоте и чести… Глаза твои увидят Царя в красоте Его’ (Зах. 8, 8, Ис. 4, 2, 33, 17), ‘Откровения Твои, которые Ты заповедал, — правда и совершенная истина… Дело Его — слава и красота, и правда Его пребывает во век’ (Пс. 118, 138, 110, 3).
40 ‘Дух компромисса — сам дьявол!’ (Ибсен Г. Бранд). ‘Мы должны все блюсти чистоту Церкви… чтобы она не имела никаких компромиссов, потому что компромисс — это, собственно, грех. Можно сказать так, что это уже отступление от Истины… И если надо будет даже, как наши новомученики, и жизнь положить’ (Диомид (Дзюбан), еп. Интервью // Дух христианина. 2007. 5).
41 ‘Пастырь поэтому должен уяснить, понять и воспринять истинную идею Церкви, которой он должен служить, он должен понять своё служение не материалистически, как бы служение общественно-государственное, а с точки зрения новой, христианской, церковной общественности’ (Феодор (Поздеевский), архиеп. Смысл христианского подвига. Сергиев Посад, 1911).
42 Уверенность основывается на учении апостольском: 1 Кор. 14, 24-25. А. А. Киреев 25 сентября 1907 писал: ‘Но разве это не позор?! Боятся раскола! Да он сам назревает, и будет хуже, если он совершится вне Собора! В Соборе с ним можно будет бороться’ (цит. по: Фирсов С. Русская Церковь накануне перемен. М., 2002. С. 396).
43 1 Ин. 3, 10. ‘Знающий и не делающий будет наказан’ (Иоанн Златоуст, свт. Толкование на послание к Колоссянам. Беседа 2.2).
44 ‘Видно, грехи наши велицы пред Богом. Не от дома ли Божия начинается суд? Не пора ли от служащих в доме сем начаться покаянию? Между степеньми олтаря воскланяться священникам?’ (Филарет Московский, свт. Письмо к еп. Иннокентию от 13 марта 1829).
45 Это и символ детища буржуазии — посеребрённого века.
46 ‘Богатство душу делает гнусною, а что бесчестнее этого? …Подлинно, богатство делает людей безумными и бешеными… Душа богатого исполнена всех зол: гордости, тщеславия, бесчисленных пожеланий, гнева, ярости, корыстолюбия, неправды и тому подобного… Богатые никогда на оставляют этой безумной страсти, хотя бы овладели всею вселенною, и бедные стараются сравняться с ними, и какое-то неисцелимое соревнование, необузданное бешенство и неизлечимая болезнь объемлет души всех’ (Иоанн Златоуст, свт. Творения. Т. 11. С. 415, 417, Т. 9. С. 132, Т. 3. С. 483). ‘Какова душа богатого! Как противна она Богу человеколюбивому. Не ублажай богатого, не льсти, не завидуй ему, а плачь об нём, как о самом жалком человеке! …Жалки вообще богачи как извратившие свою природу, как одичавшие и полагающие жизнь не в Боге, а во множестве стяжания’ (Иоанн Кронштадтский, св. прав. Живой колос с духовной нивы. М., 1998).
47 ‘Учение XII апостолов’ (‘Дидахе’) — близкое по духу и стилю к Евангелиям изложение основ христианский жизни, текст датируется нач. II в. На него ссылается и Эрн в статье ‘Христианское отношение к собственности’ (гл. 2.II), приводя ту же цитату, имеющую продолжение: ‘…ибо если имеете общение в бессмертном, то не тем ли паче и в смертных вещах?’ (Ранние отцы церкви: Антология. Мужи апостольские и апологеты. Брюссель, 1988. С. 19).
48 Распространённая тогда и ныне рекомендация бедным ‘блюсти внутреннюю независимость’ от бедности ‘заставляет покраснеть каждого знакомого с учением Церкви’ (Экземплярский В. Учение древней Церкви о собственности и милостыне. Киев, 1910. С. 6). ‘Страдающим и беднякам было проповедуемо то о бережливости, тогда как у них при недостатке даже на необходимые житейские нужды нечего было и сберегать, то о терпении и надежде, тогда как они давно уже всё это имели’ (Владимир (Богоявленский), митр. Наша пастырская задача… М., 1909. С. 12).
49 ‘Если бы у них была такая власть, они пожелали бы, чтобы и земля была золотая, и стены золотые, а пожалуй, чтобы небо и воздух были из золота. Какое сумасшествие! Какое беззаконие! Какая горячка! Другой, созданный по образу Божию, гибнет от холода, а ты заводишь такие прихоти! О гордость! Может ли безумный сделать больше этого?’ (Иоанн Златоуст, свт. Творения. Т. 11. С. 417).
50 ‘Ничто так не возбуждает страсти к богатству, как обладание им… До каких пор будем мы любить деньги? Я не перестану вопиять против них, потому что они причиной всех зол. Когда же мы насытим эту ненасытимую страсть? …Страсть эта внедрилась в сердца даже таких людей, которые по-видимому благочестивы…. Этот недуг объял всю вселенную, обладает душами всех, — и, поистине, велика сила мамоны!’ (Там же. Т. 11. С. 870, 560, Т. 8. С. 509).
51 ‘Это жестокое и произведшее бесчисленные войны во вселенной выражение: моё и твоё… Слово моё — проклятое и пагубное, оно привнесено от диавола’ (Там же. Т. 3. С. 257, Т. 11, С. 181).
52 ‘О, сребролюбие! Всё свелось к деньгам, — потому всё и перепуталось! Ублажает ли кто кого, помнит деньги, называют ли несчастным, причина опять в них же. Вот, о том только и говорят, кто богат, кто беден. В военную ли службу кто имеет намерение поступить, в брак ли кто вступить желает, за искусство ли какое хочет приняться, или другое что предпринимает, — не прежде приступает к исполнению своего намерения, пока не уверится, что это принесёт ему великую прибыль’ (Там же. Т. 8. С. 885). Социолог А. А. Зиновьев говорил: ‘Основное зло <...> то же, что и 100, и 200 лет назад, — это система частной собственности на средства производства. <...> Главное, мировое зло — это частная собственность. И если человечество его не преодолеет, оно погибнет’ (Экономическая и философская газета. 2006. 7).
53 ‘В порядке же историческом успех социализма прежде всего есть кара за грехи исторического христианства и грозный призыв к исправлению. Сила социализма до известной степени свидетельствует и о слабости христианства, теряющего власть над душами в пользу иной религии, иного мироощущения’ (Булгаков С. Два града… СПб., 1997. С. 204).
54 Апостол предрёк только смерть Сапфиры (Деян. 5, 9).
55 ‘Но Он не смотрит и на лица князей и не предпочитает богатого бедному… Внезапно они умирают, среди ночи народ возмутится, и они исчезают… Чтобы не царствовал лицемер к соблазну народа’ (Иов 34, 19-20, 30).
56 Ср.: Мф. 10, 14.
57 Ср.: ‘Я чувствую себя вынужденным обратиться к Первопричине, которая обладает интеллектом, в какой-то степени аналогичным разуму человека, т. е. заслуживаю названия Теиста, но… я должен удовольствоваться тем, что остаюсь Агностиком’ (Дарвин Ч. Религиозные взгляды // Сочинения. М., 1959. Т. 9). За три года до смерти он свидетельствовал, что никогда не был атеистом и не отрицал существование Бога.
58 ‘Чем объяснить это, как не той моральной беспринципностью, которая хочет всю жизнь свести более чем к нравственному безразличию, лишь бы не чувствовалась только тягота её, которая не хочет знать, конечно, правды ни о себе, ни о мире, ни о Боге, а только способна переживать одни эмоции приятного свойства?’ (Феодор (Поздеевский), сщмч. Указ. соч. С. 194).
59 ‘Я не буду опровергать социализм. Обыкновенно он опровергается теми, которые боятся его правды. Но мы держимся таких начал, для которых социализм не страшен. Итак, мы можем свободно говорить о правде социализма… социализм, во всяком случае, прав, восставая против существующей общественной неправды’ (Соловьёв В. Сочинения. М., 1988. Т. 2. С. 7). ‘Социализм имеет большую жизненную правду, и эта правда больше и больше входит в жизнь. Никакое самое деспотическое государство не может прожить без социализации некоторых сторон жизни. Социализм желает людям добра, и неужели потому бояться его? Всё, что говорится о добре, что к добру стремится, — всё это желанно для христианина’ (Иларион (Троицкий), сщмч. Творения. Т. 3. М., 2004. С. 5-30). См. также прим. 229.
60 А именно: неприкосновенность личности, свобода совести, слова, печати, собраний, союзов, стачек. Признание за каждым гражданином этих неотъемлемых прав участники ХББ считали необходимым условием, чтобы народ начал строить жизнь по-Божьему (Эрн В. Семь свобод. М., 1906).
61 Об этом парадоксальном пути ко Христу говорят герои романа-исповеди Свенцицкого (С-I. 187).
62 Выражение, впоследствии использованное Свенцицким для названия книги, восходит к анонимному произведению ‘Послание к Диогниту’ (кон. III в.): ‘Христиане… на земле обитают, но гражданство их — на небе’, или ‘на земле жительствуют, на небе гражданствуют’ (Раннехристианские апологеты II—IV веков. Исследования и переводы. М., 2000. С. 124-125). Кавычки в тексте могут указывать на цитирование: в журнале ‘Век’ (1907. 2. С. 21-22), сразу вслед за речью Свенцицкого, была опубликована статья ‘Граждане неба’ (также в кавычках), где выражение бралось из проповеди еп. Сергия (Страгородского), сказанной ‘года два тому назад’.
63 ‘Утопизм мыслит ‘новое творение’ делом именно устрояющей человеческой воли, руководимой замыслом утвердить абсолютную правду, ‘Царство Божие’ на земле, т. е. в категориальных условиях ‘этого мира’. Подлинный и последний идейный источник утопизма есть совершенно новая — по сравнению со всем кругом ветхозаветных и новозаветных представлений — религиозная идея… Это есть мысль, что мировое зло и страдание определены не вошедшей в мир, исказившей совершенное Божие творение и в пределах мира неустранимой, таинственной силой греха, а неправильным устройством самого мира. <...> Утопизм есть прежде всего отрицание догмата грехопадения. Ответственность за земную неправду он возлагает не на власть греха в мире, не на греховную человеческую волю, а на некие иные силы, повинные в неправильном и неправедном устройстве мира, — при полной последовательности мысли, на инстанцию, сотворившую мир. Это есть восстание человеческой нравственной воли против творца мира и против самого мира, как его творения’ (Франк С. Ересь утопизма. Русское мировоззрение. СПб., 1996. С. 82).
64 ‘Слишком глубокие корни пустило зло, чтобы могло быть уничтожено без радикального лечения, без полного обличения’ (Аксаков И. Эпистолярный дневник. Т. 2. М., 2004. С. 425).
65 Шер Василий Владимирович (1883—1940) — член РСДРП с 1905 (меньшевик), участник декабрьского восстания в Москве (псевдоним — Пётр Петрович Королёв), в 1920-е член правления Госбанка СССР, в 1930 арестован, все ложные обвинения признал, приговорён к 10 годам лишения свободы, умер в тюрьме.
66 Свенцицкий переехал в 1895 из Казани в Москву после смерти отца, 12 августа поступил в 4-й класс 1-й Московской классической гимназии, 24 апреля 1896 был оставлен на второй год по болезни и осенью попал в класс, где учился Василий Шер. Близко сошёлся с ним не ранее 1898, а настоящая дружба завязалась после скоропостижной смерти Бориса Кузнецова в декабре 1899.
67 Приводя этот отрывок, древлеправославный христианин замечает: ‘Храм, колокола — это внешность, ‘видимые вещи’. Однако как они спасительно действовали на душу ещё не совсем уверовавшего интеллигента. Даже грязный, холодный пол обновлял и оживлял его сердце. Если бы написал это признание старообрядец, разве не упрекнули бы его тотчас же в поклонении внешности, в обрядоверии? Разве не сказали бы, что угол храма и грязный пол для него имеют значение церковной истины и заслоняют собой живой источник — Христа, как говорят это о старообрядческих обрядах? Но как далеко это поклонение обрядам от обрядоверия и буквоедства, — это показал пример плачущего и ‘обновляющегося’ Свенцицкого’ (Мельников Ф. Старообрядчество и обрядоверие // Церковь. 1909. 14. С. 475). Ср. также стихотворение 1904 Н. М. Минского:
Поздний колокол, гудящий
Над равниною большою, —
Прозвучи, мой стих, над спящей,
Над коснеющей душою.
Звоном долгим, похоронным,
Всепрощающе-прощальным
Прозвучи над сердцем сонным,
Безнадежно-беспечальным.
Может быть, оно проснётся
И стряхнёт с себя забвенье,
И ещё раз содрогнётся
На мгновенье, на мгновенье.
68 Подобный соблазн описан в рассказе Л. Н. Андреева ‘Жизнь Василия Фивейского’ (1904).
69 Ср. о начале 1904: ‘…наиболее сильная перемена произошла с Шером: он самоопределился как экономист марксистской школы. Влияние Свенцицкого на сей раз оказалось бессильным, и ему пришлось довольствоваться язвительными насмешками над неразумным, одурманенным и ослеплённым Васей’ (Вишняк М. Дань прошлому. Н.-Й., 1954. С. 85-86).
Свенцицкий Валентин Павлович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Положительное значение Льва Толстого, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1908
  2. Старый дом, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1911
  3. О свободном человеке, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1910
  4. О религии свободного человека, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1910
  5. Лев Толстой и Вл. Соловьёв, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1907
  6. О писателях, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1911
  7. Ночная соната, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1911
  8. Террор и бессмертие, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1906
Электронная библиотека