Письма к В. В. Розанову, Говоруха-Отрок Юрий Николаевич, Год: 1913 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Розанов В. В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники. Книга вторая

М.: Республика, СПб.: Росток, 2010.

Ю. Н. ГОВОРУХА-ОТРОК В НЕСКОЛЬКИХ ПИСЬМАХ

Милостивый Государь

Василий Васильевич!

Я только что получил записку С. А. Петровского {Редактор ‘Московских Ведомостей’ сейчас (кажется) после Каткова. В. Р.} с приложением Вашего письма и статьи {‘Пушкин и Гоголь’,— полемическое возражение на статью Ю. Николаева (псевдоним Ю. Н. Говорухи-Отрока) в ‘Моcк. Вед.’, где он резко напал на меня за взгляд на Гоголя, высказанный в начале статьи ‘Легенда о Великом инквизиторе’. В. Р.}, которую он просит меня прочесть и дать свой отзыв. Я тотчас же прочел ее. Без сомнения, она будет напечатана, по крайней мере, я настойчиво выскажусь в этом смысле, но когда — это уж их редакционное дело, относится к редакционной технике {Денежная моя сжатость (165 р. в месяц) была так велика в то время и в ближайшие годы, что при всякой горячности и принципиальности полемик всегда стояло побочною и жгучею тревогою: ‘А когда будет напечатана?’. К счастью, это только меняло тон моих статей, придавая ему раздражительность, муку и сомнения: но вообще ‘обстоятельства’ (эти и многие другие) не давили на ход мысли, на умозаключения, на resume. И ‘в идеях‘ я всегда был верен себе и одному себе, переходя от одних идей к другим идеям по ходу внутреннего своего развития, по ‘впечатлениям новым’ (очень действовало), по встречам с новыми людьми (тоже действовало): и ни по чему еще. Все самые ‘безверные’ и самые верующие, самые анархические и самые монархические статьи суть ‘мои статьи’. В. Р.}, в которой я ничего не понимаю. Вероятно, в непродолжительном времени, но, не видавши никого из редакции, не могу Вам точно сказать когда.

Я очень рад, что случай дает мне возможность хотя письменно вступить с Вами в непосредственные отношения. Из моих статей Вы, вероятно, уже заметили, что Ваши работы возбуждают во мне живейший интерес. У нас с Вами много точек соприкосновения и даже, в сущности, одна общая идея, из которой мы оба исходим, но о Гоголе — конечно, мы стоим на разных концах, хотя, возможно, кончим тем, что и здесь сойдемся, если обои доведем до конца взгляды [слово неразборчиво. В. Р.]: конечно, буду Вам отвечать, хотя очень трудно хотя что-нибудь выяснить в небольшой статье. Необходима монография о Гоголе, которую я, рано ли поздно ли, решился написать {Едва ли бы что-нибудь вышло из этой ‘монографии’, самой фактической, самой подробной, если бы ее написать умный и талантливый, но ‘все же человек 60-х и 70-х годов’, Говоруха-Отрок. ‘Не убо прииде час…’. Всякому сроку историческому своя мера понимания. Еще не раскрылось ухо для Гоголя, не разверзлось обоняние для его тайн… И Чернышевский, и Добролюбов, и теперь Овсянико-Куликовский, и раньше Страхов или Говоруха-Отрок — разве не искренни быт в уразумении Гоголя, как ‘великого реалиста’ и как бесстрашного ‘гражданина-обличителя’ и ‘христнанина-проповедника’... Но страшен он лежал в гробу. С. Т. Аксаков записал: ‘От роду боялся покойников, и когда бывал такой — не решался один войти в комнату, где стоит гроб. А вот с Гоголем — странность: вхожу и не боюсь, точно это не покойник, не умерший человек‘, т. е. ‘а что-то другое’. Между тем весь мир содрогнулся и содрогается при чтении некоторых у него строк: 1) и как церковь заросла бурьянам (‘Вий’), и что 2) у ведьмы темное пятнышко внутри тела, и 3) ‘буквы святой книги напились кровью’ (‘Страшная месть’), и как 4) ‘розовый и голубой свет с тихим звоном переливались в комнате, и смешивались’ и не смешивались’ (ворожба колдуна), да и 5) странный весь очерк колдуна, — очень странен плавный его грех, мысль о коем никогда не пришла бы Пушкину на ум, не вошла бы в его чистое и (здесь чуть-чуть) наивное воображение. Я указал пять точек, и около них есть еще подобных же точек десять, говорящих нам о такой стороне в Гоголе, какая вообще никогда реалистам не приходила на ум, и не могла привлечь их внимание, и не могла найти в них какое-нибудь понимание себя. Между тем эти точки, эти стороны души,— есть. Как чуть-чуть приоткрывшиеся окна, они дают нам прозреть в самое святилище, гоголевского творчества, святилище весьма темное, святилище, во всяком случае, дохристианское, святилище мифологическое, колдовское, во всяком случае странное и волшебное. Остановимся на одном, без риска на этой черте или границе ошибиться: Гоголь был великий фантаст, великий вообразитель, с силою в этой области до того потрясающей и глубокой, что его собственно наблюдательные и осведомительные способности растворялись в ней не более как капля в море. В. Р.}. Читали ли Вы мою статью в ‘Русс. Вестнике’, январь, ‘Литературно-критич. очерки’, подписанную Ю. Елагин? Там тоже кое-что говорится о Гоголе, на что мне хотелось бы обратить Ваше внимание {Занятая Гов.-Отроком и бесчисленными ‘защитниками’ (пусть будет так) Гоголя позиция и точка зрения заключалась в том, чтобы отстоять величие Гоголя и душевную чистоту и благородство его. Вообще отстоять его ‘монументальность в общепринятых чертах’ (‘монумент’, ‘памятник благодарного потомства’)… Но ‘монумент’ как известно не удался (в Москве) и в этой неудаче есть немножко улыбки беса. Величия его ни я, ни другие и не затрагиваем. ‘Чистота’ и ‘благородство’ как-то не идут к вопросу о Гоголе, когда говорят о Ротшильде — говорят о богатстве, когда говорят о Бисмарке — говорят об уме, о Наполеоне говорят — и говорят о победном мастерстве, но о ‘душе’ их вопроса не затрагивают. ‘Душу’ спрашивают у святых, праведников и обыкновенных людей, от людей дружбы и своего дома. А какой у них ‘свой дом’, у этих людей, у них ‘всемирный дом’, весь мир — их ‘дом’, они — странствователи, блуждатели, пролетающие птицы. Таков был и Гоголь,— и вопрос, может быть, не о ‘чистом его души’, а о загадке его гения. И вот тут совершенная перемена точки зрения на его гений впервые открывает настоящую интересность его души. Таким образом, с серией новых вопросов Гоголь не понижается, а необыкновенно возрастает, возрастает и ‘монументальность’ его, но только не от ‘благодарного потомства’, а от потомства любопытствующего, спрашивающего, недоумевающего, удивляющегося. В. Р.}. Статью, о которой я упоминаю в своей заметке, Нечто о Г. и Д., я Вам вышлю. Она именно написана по поводу мнений Градовского, и, т. о., бьет прямо в центр дела.

На Ваше отрицание Гоголя я смотрю как на последний фазис той борьбы, которая приведет к пониманию Гоголя. Это фазис необходимый, и Ваша заслуга в том, что у Вас достало мужества довести дело до конца, т. е. до прямого отрицания Гоголя {Ну, это — как, вероятно, думал Говоруха — ‘должно привести к пониманию христианского духа Гоголя’…, ‘в основе православного’, который ‘показал безумие пустой и безбожной жизни’ светского общества, ‘забывшего обязанности перед народом’. Можно и сюда повернуть, и Гоголь повертывал сюда в возне своей с Матвеем Ржевским. Но как-то не ‘заворачивалось’,— как не заворотился ‘конь, на котором скакал колдун’, и все хотел повернуть его от Карпат. Но конь донес его куда надо. О ‘христианском духе’ Гоголя можно только улыбаться. В. Р.}. Не бываете ли вы в Москве? Как бы одолжили, если сие Вам не противно, посетивши меня.

Вам преданный

Юрий Говоруха-Отрок *
(Ю. Николаев)

Софийская набережная,

Кокоревская гостиница No 78.

* Чуткий, внимательный слух расслышит в этих строках письма душу совсем иного тона, нежели у H. Н. Страхова, и дальше, после этого краткого ‘знакомящегося письма’, это слышание другой души сделается еще звончее, Страхов был уже слишком —

не для житейского волненья,

но не в ангельском смысле, а в ученом и кабинетном, с чем связуется (увы, судьба и рок законов соотношения) доля сухости, отчужденности (‘голод народный волнует меня только в известиях, которые читаю‘,— см. ‘Письма’). Страхов был чист особенною институтскою чистотою (женские институты): но нельзя скрыть, что иногда хочется из их тихих девичьих коридоров и дортуаров спуститься в подвальный этаж, в кухню, и там покопаться около кушаний, сковородок, пирогов и проч., и что иногда в ‘прислуге на кухне’ найдешь и услышишь тон речи более народный и более созвучный сердцу, чем у классных наставниц, учителей и у директрисы. Так и Говоруха: с ним легче, естественнее льется речь, он больше ‘наш’, чем великолепный и ученый Страхов, хотя он и не так солиден и надежен. В. Р.

Многоуважаемый

Василий Васильевич!

Извините, что немного запоздал с этим письмом, так что оно придет к Вам позже, нежели напечатанная Ваша статья и мой ответ на нее. Жалею, что не мог ответить Вам пространнее, чувствую, что ответ не удовлетворит Вас. Мою первую статью о Гоголе, которую обещал прислать Вам, никак до сих пор не могу разыскать, но как только разыщу, пришлю,— равно и о Достоевском. То, что вы пишете о Леонтьеве,— мне очень приятно: я также большой его поклонник. В цитате моей не было неточности [неразобранное мною слово. В. Р.], на которую Вы сетуете. Я цитировал его книгу ‘Византизм и Славянство’, которая уже вторым изданием вошла в один из томов ‘Восток, Россия и Славянство’. С Леонтьевым я знаком. В сентябре он был в Москве, и, заинтересованный моими статьями, посетил меня. Таким образом, мы познакомились, а потом, в продолжение двухмесячного его пребывания здесь, часто бывали друг у друга, ведя бесконечные и азартные споры. Он, хотя старик, но ужасно живой и жизненный. Живет он постоянно в Оптиной Пустыни и я все собираюсь навестить его там, да разные дела задерживают. Если Вам случится быть в Оптиной, зайдите к нему, он, без сомнения, рад будет Вашему посещению {Я припоминаю сейчас, что однажды, лет 6 или 8 тому назад, видел во сне К. Н. Леонтьева (никогда лично не виденного): сон был чрезвычайно радостен (т. е. мое ощущение во сне), и я начал словами: — ‘Вот, свиделись! О скольком надо переговорить’. Сейчас я не помню, но разговор был необыкновенно сложен и последователен, весь ‘правильный’, без признаков, что ‘в сновидении’. Две черты из сновидения я помню: 1) что Леонтьев, весь изнеможенный и больной, весь белый старик, хотя чрезвычайно обрадовался мне, но произвел совсем другое впечатление, чем какое я воображал (вне сна). Именно, что он был слаб до неприятности, и что был весь какой-то жалующийся и точно о чем-то просящий, не то лекарства, не то о пенсии. Вообще, я не получил симпатии отличного впечатления. 2) Самый ход бесед был уходящий дальше, чем сколько высказал Леонтьев, но совершенно не помню, я ли или он был говорящий: но сохранилось это впечатление, разрешившееся почти восклицанием, когда я проснулся: — ‘Какое великолепие!!!’ Спор (как бывает во сне) тянулся на часы, это была ‘целая книга’ споров, или точнее — открывающихся дальше горизонтов, и с каким-то светом и счастьем утвердительных тезисов (когда у Л-ва есть только отрицательные). Почти наверно, что он состоял в том, что увидя его столь больным и ‘просящим пенсии’, я начал укорять его, что он находится в таком жалком положении от того, что не ‘проломил ломом стены тех пещер’, куда завел человеческий ум, и вот если проломить их (и я будто проламывал) — ‘то видите, Константин Николаевич, куда ведут эти озаренные светом дороги’, и было (это ясно помню) впечатление как будто желтых, уходящих круто вверх и отлого вверх дорог, залитых солнцем. Так что ‘ход и выводы спора, тенденции спора’ сливались с зрительным, для глаза, впечатлением желтых дорог, как бы в пустыне и сверкающих (кварц, кремень, песок под солнцем). Сны вообще у меня редки, и этот по разумности (отчетливости и ясности) был удивителен. Леонтьев соглашался и был удивлен, ‘как же у него все так умякло в болоте’ и еще больше просил пенсии. Я был поражен, что не вижу его ‘великим’ (всегдашнее ожидание). В. Р.}. Он оставил мне экземпляров 25 своих книг с просьбою раздавать их даром всем интересующимся подобными идеями {Александр Михайлович Коноплянцев, составивший (после чрезвычайных трудов) первый его биографию и ставший сам одним из самых преданных и понимающих ‘до ниточки’ его идеи учеников,— есть важнейшее идейное приобретение Л-ва за последний десяток лет. Вообще в ‘толпу’ Леонтьев не входит и, по-видимому, не войдет, но его личные приобретения всегда высоко ценны. В. Р.}. Если между Вашими знакомыми есть таковые, то напишите, сколько экземпляров Вам выслать.

О Гоголе никак не могу Вам уступить, и думаю, что если бы нам пришлось поговорить с Вами, то я успел бы убедить Вас, что я прав. В печати это трудно сделать по отношению к такому упорному человеку, как Вы.

Все, что Вы пишете о Гроте, чрезвычайно верно — включительно до того, что он все-таки очень полезен именно своею юркостью. Без сомнения. И, в виду этого, я никогда бы не стал ‘вскрывать его череп’, если бы он сам назойливо не вызвал меня на это. Вы очень проницательны, если после одного свидания с ним так верно его угадали.

Ну, желаю Вам всего хорошего.

Ваш Юрий Николаевич*
Говоруха-Отрок

Елагин — собственно и есть тоже моя фамилия, так как мать моя урожденная Елагина.

[1891 г.].

* Верно на мой запрос в ответ ему на предыдущее письмо об Отчестве. От имени отца он и произвел псевдоним (Ю. Николаев) в ‘Моcк. Вед’ В. Р.

III

Простите, многоуважаемый, Василий Васильевич, что так долго не отвечал Вам: все время болел. Осень всегда мне обходится не дешево. До того расхворался, что, как видите, уже 3-й месяц не даю ничего в ‘Русский Вестник’. Здесь {В Москве. В. Р.} был Леонтьев {Константин Николаевич. В. Р.}, я с ним виделся: много говорил об Вас. Он живет теперь у Троицы {Предсмертная болезнь. В. Р.} и тоже болеет {Троице-Сергиев Посад Моcк. губ. В. Р.}. Смерть отца Амвросия {Старец Оптиной Пустыни, который благословил Леонтьева, дотоле жившему в Оптиной, переехать в Троице-Сергиев монастырь. В. Р.}, боюсь, очень его поразить. Кстати, Петровский просил меня переслать Вам статью о Каткове, которую и прилагаю {Ничего об этом не помню. В. Р.}. Ее нельзя напечатать {Должно быть, значит, моя статья? В. Р.} вот по каким соображением. Теперь из агитации направленной на сооружение памятника Каткову кроме скандала ничего не выйдет. Слишком не приготовлено к этому общество. Только по этим соображениям, т. е. потому, что в наст, время ‘М. В.’ вообще не находят удобным поднимать это дело, Ваша статья не напечатана. Вообще же Петровский очень просит Вас присылать ему статьи, которые он охотно будет помещать в ‘М. В.’. Выбирайте любые темы. Пишите побольше, мне одному не разорваться, и Ваши статьи сильно бы подкрепляли и мою деятельность. Я слышал, что Вы женились: поздравляю Вас. Теперь-то и писать, когда Вы имеете свой угол {Увы… ‘Жена есть, а где с нею жить — не знаю’. И учительство в г. Белом, и потом Петербург и контроль сжали ‘угол’ до полного задыхания, и только переход в ‘Нов. Вр.’ дал возможность мне взять полным дыханием воздух. В. Р.} и, след., больше спокойствия {Спокойствие наше — в кошельке нашем, а он был пуст. В. Р.}. Ну, до свидания. Жалею, что летом не пришлось повидаться с Вами. Не собираетесь ли в Москву?

Ваш всегда
Юрий Говоруха-Отрок.

15 октября (1891 г.).

Малая Бронная, д. Фальковской.

Многоуважаемый

Василий Васильевич!

Я перед Вами виноват: одно Ваше письмо пропустил без ответа. Пожалуйста, извините меня: все дело в моей лени на писание писем. Если не отвечу тот час же по получении, то уже оно так и застрянет.

Фотографию свою послал бы Вам очень охотно, но дело в том, что у меня ее нет. А как только соберусь сняться, то тотчас же пришлю Вам — и, кстати уже сказать, ничего такого особенно страшного в Вашем желании не вижу. Мне самому часто хотелось видеть хотя бы портрет людей меня интересующих: это очень естественно.

И еще должен извиниться перед Вами. Я могу Вам выслать 4 и даже 5 экз. книг Леонтьева, для того он мне их и оставил, но вот до сих пор не собрался этого сделать. На днях непременно вышлю ‘Восток, Россия и Слав’. Оттиск же его статьи о Толстом у меня всего один, так же, как и других его брошюр. Кстати, знаете ли Вы его книгу о Зедергольме? Вот ее точное заглавие: Отец Климент Зедергольм Иеромонах Оптиной Пустыни. Сочинение К. Леонтьева, издание 2-е. М., 1882 г., цена 75 к. У меня тоже один всего экземпляр, который он мне подарил. Книга интереснейшая. Не знаю, продается ли она в Москве, но Вы можете выписать ее из Оптиной Пустыни. Первоначально она была напечатана в виде статей в ‘Русском Вестнике’ в конце 70-х или в начале 80-х годов. В Ельце вероятно можно найти ‘Русск. Вестн.’ за эти годы — в гимназической библиотеке, например? О Достоевском вот мой Вам совет: повремените со статьями о нем. Они лучше у Вас улягутся. В статье Вашей в ‘Русск. Вестн.’, март, очень много верного, есть и одушевление, но она внутренно ужасно разбросана, так что не произведет на читателя всего того действия, которое могла бы произвести.

По поводу нашего спора о Гоголе Страхов мне пишет: ‘У Гоголя взгляд зрелого, крепкого, строгого человека без нежничанья и малодушной сентиментальности’. Подумайте над этим. Кстати: никак не могу разыскать свою 1-ю статью о Гоголе, потому до сих пор не прислал Вам.

В отчете ‘Русских Ведомостей’ о заседании Псих. Общ., где я спорил с Соловьёвым, все ужасно переврано: и его и мои слова. Впрочем, спор вообще был бестолковый, благодаря тому, что он уклонялся от прямой и ясной постановки вопроса.

Я так же очень желал бы повидаться с Вами: неужели это не устроится? Что бы Вам на праздниках, в свободное от служебных занятий время, проехаться в Москву? От Ельца, думаю, всего-то полусуток езды. Прямо и приехали бы ко мне в Кокорево. У меня номер большой, есть широчайший диван, и Вы бы меня нисколько не стеснили. Право, хорошо было бы.

Ну, до свидания — и желаю Вам, прежде всего, как можно больше бодрости духовной — и все остальное ‘приложится’ {Портрет Ю. Н. Гов.-Отр. был у меня,— полученный не помню когда. Со сложенными на столе руками, он сидит над этим столом, в позе столь же задумчивой, как выдвинувшейся вперед. Несколько лохматые волосы, небольшая борода (он был шатен). Много лет она хранилась у меня,— но в семье то один, то другой член брал ‘за симпатичность лица’. Однако все он был ‘как-то на глазах’, ‘где-то тут’,— и я уверен был, что ‘возьму и приложу его к этой книге’. Но когда при издании хватился, то при всех усилиях нигде не мог отыскать. Очевидно, у дочерей ‘захватили подруги’, по русскому обыкновению,— и ‘забыли вернуть’, тоже по-русски. В. Р.}.

Ваш Юрий Говоруха-Отрок

14 марта

Многоуважаемый

Василий Васильевич!

Вот какая досада, что Вы меня не застали — редко мне было так досадно! И почему Вы не могли денька два прожить в Москве? Ведь теперь Страстная и в гимназии занятий нет. И еще досада: если бы Вы меня застали, я мог бы Вам отдать книги Леонтьева, которые по своей ужасной лени и безалаберности никак не соберусь Вам выслать.

Что касается до Вашего желания променять учительство на журналистику, то заклинаю Вас всеми святыми не предпринимайте в этом направлении никакого решительного шага не повидавшись со мной и не посоветовавшись с H. Н. Страховым. Вы можете совершенно и на всю жизнь погубить себя. Нужна чрезмерная нравственная и умственная выносливость, кошачья живучесть, чтобы, сделавшись журналистом, не обратиться в журнального смерда, не погубить окончательно своего дарования. И вот что я Вам скажу: я зарабатываю журналистикой от 5 до 6 тысяч в год, но если бы мне предложили место учителя в уездном городе на 2 тысячи жалованья,— я сейчас же и охотно бросил бы журналистику. Я не перестал бы писать, конечно, но бросил бы, чтобы избавиться от обязательного писания. А Вы, сколько я могу судить, человек далеко невыносливый и поэтому для Вас журналистика была бы чистою гибелью. Ну, Христос с Вами. И не решайтесь сами ни на что.

Преданный Вам Юрий Говоруха-Отрок.

К моему великому удовольствию студентики начинают меня читать — иные приходили ко мне {Нельзя вообще огульно порицать студентов (как иногда хочется). Не говоря о том, что в среде этой попадаются оригинальнейшие лица (каких, пожалуй, в профессуре нет),— но и в массе — это ‘добрые бурши’, и становятся несносными только тогда, когда объевшись похвалами себе — делаются бездумны, бессмысленны, хвастливы как забалованное испорченное дитя. В. Р.}.

Литературный и театральный критик Юрий Николаевич Говоруха-Отрок (1850-1896) печатался в ‘Московских Ведомостях’ под псевдонимом Ю. Николаев. Розанов вступил с ним в переписку в связи с завязавшейся между ними полемикой по творчеству Н. В. Гоголя после публикации первых глав розановской ‘Легенды о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского’ в ‘Русском Обозрении’ (1891. No 1-4). Пять писем Говорухи-Отрока (ныне хранятся в ОР РГБ. Ф. 249. М. 3873. No 1) Розанов опубликовал в своей книге ‘Литературные изгнанники’ (СПБ., 1913. С. 437-454), по тексту которой они публикуются.

…не для житейского волненья — А. С. Пушкин. Поэт и толпа (1828).

Ю. Н. ГОВОРУХА-ОТРОК В НЕСКОЛЬКИХ ПИСЬМАХ

КОММЕНТАРИИ

Читайте также: