Письма А. М. Коллонтай к В. А. Маклакову
***
1
А. Коллонтай.
2
А. Коллонтай.
3
АК.
4
АК.
5
А. Коллонтай
6
АК.
7
АК.
8
АК.
9
АК
10
А. Коллонтай.
11
АК.
12
АК
13
АК.
14
24 июля
Holmtnkoller
AK
ПРИМЕЧАНИЯ
Публикация Н. А. КАРГАПОЛОВОЙ
Письма к В. А. Маклакову, Коллонтай Александра Михайловна, Год: 1915
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Каргаполова Н. А. Вступительная статья: Письма А. М. Коллонтай к В. А. Маклакову // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 499—500.
http://feb-web.ru/feb/rosarc/rab/rab-499-.htm
Александра Михайловна Коллонтай (1862—1952), первая в мире женщина посол, государственный и общественный деятель, организатор женского рабочего движения. Родилась в Петербурге. Отец — Михаил Алексеевич Домонтович, сын украинского помещика, генерал. Мать — дочь финского лесоторговца. Александра получила хорошее домашнее образование, после сдачи экзамена на аттестат зрелости получила право быть учительницей.
В 1893 г. в Тифлисе, куда был по службе отправлен отец, вышла замуж за офицера Владимира Коллонтая, с которым вскоре разошлась.
Знакомство в конце 90-х гг. с Е. Д. Стасовой способствовало становлению революционных взглядов Коллонтай. В 1903 г. она впервые выступила перед студенческой аудиторией. С 1906 г. она примкнула к меньшевистской группировке в социал-демократическом движении. Активно участвовала в революционных событиях 1905—1907 гг., была инициатором создания Общества взаимопомощи работниц. В 1908 г. эмигрировала. 1908—1917 гг. — период активной пропагандистской и агитационной работы Коллонтай в Европе и Америке. В 1912 г. в Петербурге вышла ее книга ‘По рабочей Европе’. Накануне войны Коллонтай выехала из немецкого города Кольгрубе в Данию, затем в Швецию и Норвегию (Хольменколлей). В это время она порвала с меньшевиками, вступила в партию большевиков, вела переписку с В. И. Лениным. В 1915 г. Коллонтай получила приглашение от немецкой секции левого направления американской партии приехать в США для чтения лекций. В феврале 1916 г., закончив свое агитационное турне, вернулась в Европу. В августе возвратилась в США, куда приехал ее сын, студент Петербургского технологического института.
Василий Алексеевич Маклаков (1870—1957), адвокат, ученик Ф. Н. Плевако. С 1906 г. — член ЦК партии кадетов, депутат II, III, IV Государственной думы (Материалы, связанные с Маклаковым, см.: ‘Российский Архив’. 1994. Выпуск V).
В феврале 1917 г. Коллонтай находилась в Норвегии, Маклаков в это время был назначен комиссаром Временного комитета Государственной думы в Министерстве юстиции. В марте Коллонтай приехала в Петербург и вела агитационную работу среди вернувшихся с фронта солдат и матросов Балтийского флота. В июле она была арестована Временным правительством, после освобождения участвовала в подготовке и проведении Октябрьского восстания в Петрограде. Маклаков после Октября эмигрировал.
Публикуемые письма Коллонтай входят в состав личного архива Маклакова, хранящегося в ОПИ ГИМ (Ф. 31. Ед. хр. 28), и относятся к годам ее эмиграции (1911—1915 гг.). Письма не датированы, даты определены, где возможно, по почтовым штемпелям.
И Вы, и я не любим ничего предрешенного, преднамеренного, а поэтому предоставим нашу следующую встречу — случаю. Через неделю покидаю Париж и еду, вероятно, на Рейн, чтобы встретить сына и вступить во исполнение своих ‘материнских обязанностей’.
Мой постоянный адрес остается Grunwald. Привет.
А все-таки, всякие ‘упрощения’ — неинтересны…
<,Отправлено 5 июня 1911 г.>,
Нет, к сожалению в конце июля меня в Берлине не будет. Мы с сыном путешествуем по Рейну и в тихих немецких деревнях, далеко от иностранцев и туристов, наслаждаемся мирными картинами полей, садов и виноградников. Вероятно, в конце июля н<,ового>, ст<,иля>, поедем куда-либо к морю. Вот и все, что могу пока Вам сообщить о моих летних планах.
Как подвигается Ваш интересный процесс? Куда поедете на отдых? А что в России нового?
Мой адрес пока: Koln, poste-restante, оттуда пересылают.
<,Получено 16.6.1911>,
Тут что-то есть, чего я не понимаю и что не вяжется с Вашей психологией… Отчего Вы не ответили на мою открытку? Даже, если бы Ваши ‘условия’ за этот промежуток еще усложнились и Вы, проезжая через Париж, не имели бы времени, чтобы повидаться — Вы все же могли черкнуть словечко и объяснить ‘просто’ — сейчас дела устроились и с ‘друзьями’ устраивать встречи некогда. Единственное объяснение — события в России, смерть Столыпина1 и все, что с этим связано… Но и тогда… Нет, это не то. А между тем, я не раз думала о том, как-то Вы ‘разобрались’ во всей сложности комбинаций? Удалось ли всех примирить и совместить? Почему-то чаще задумывалась над Киссинген<,?>,… Мне — ее жаль. Все это прекрасно, когда имеешь двух равных контрагента, кот<,орые>, знают чего они хотят и ne font pas d’illusions {не строят иллюзий (пер. с фр.).}. Но Киссенген<,?>, Мне кажется, что для нее это будет или было, больше, une passade {прихоть (пер. с фр.).} и поэтому-то я и давала Вам те советы в открытке…
Что касается моих планов, то как я и обещала Вам — ничего не удалось. Зато — попала на горячую, агитационную работу здесь, у французов. Бунтую менажерок {домработниц (от фр. me?nage — домашнее хозяйство).}.
Все же оставила свободные часы на те дни, когда Вы были в Париже, чтобы повидаться.
Но, так как Вы не ответили… На всякий случай сообщаю свой адрес до 10 окт<,ября>, нов<,ого>,: ст<,иля>, Rue de Rennes, 71, chez Gosset. Затем poste-restante Paris, т. к. еще не определилось: останусь ли здесь или вернусь в Германию?
Можете не вспоминать меня, когда у Вас все будет идти ‘гладко’ и хорошо. Но даже на Вашем пути, устланном всяческими успехами, встречаются ‘шипы’, вот тогда, пробьются тучки или просто захочется поговорить ‘по душам’, ‘попросту’ — тогда можете вспомнить обо мне. По рукам?
Книгу получили?
А что сейчас в России? Как, как отразились ‘события’? Мысль настойчиво бежит туда.
<,Получено 11.9.1911>,
Как давно, давно я не беседовала с Вами, а между тем хотелось бы знать, что с Вами? Как настроение и здоровье? И как распутались все сложности? Почему-то, кажется, что Вы сейчас в трезво-деловом настроении и что все, что относится к ‘бабам’ — Вами отметено в сторону… Ну их… Да и не удивительно, сейчас у Вас там столько событий и, пожалуй, пульс жизни усилился?
Если не писала, то вините Ваш ‘безумный Париж’, где лихорадочная общественная жизнь ловко и незаметно переплетается с личными переживаниями, то яркими и заманчивыми, как вечерние огни Парижа, то земными и мутными, как воды Сены в дождливые дни. Читая Ваши строки, я особенно Вас понимала и сочувствовала… Если б Вы знали, в каком я сейчас ‘запутанном клубке’! И, несмотря на это, как видите, пишу Вам. И хотела бы знать о Вас, хотела бы слышать о Вас только хорошие, утешительные вести… В последнем письме проскальзывали совсем не позволительные минорные нотки. Для них еще рано. Такие мысли о болезнях можете отложить лет на 20. Это чисто русская манера преувеличивать свой возраст и воображать, что лучшая часть жизни позади. Какая ошибка! Я замечала, что после этаких ‘пессимистических’ настроений жизнь непременно подарит ярким, неожиданным сюрпризом радостей… Разве Вам это не знакомо?
Мне хочется знать, что Вам хорошо. Странные наши отношения! Мы могли бы быть des bons Camarades {хорошими товарищами (пер. с фр.).}, и Вы это знаете — у меня к Вам, право, много ‘хорошего’ тепла, вот почему и предлагаю вспоминать обо мне даже и тогда, когда не до ‘баб’. Здесь ведь нечто иное, своеобразное. Пожелайте и мне распутать мой клубок, хотя сейчас — это кажется делом — безнадежным…
Всего, всего хорошего и светлого.
Пишите на Rue de Rennes, a Poste-restante, Burau de Poste, 71, Paris XVI.
<,Получено 7.10.1911>,
Знаете, это все-таки странно: как жизнь ни закручивает, каких только сложных комбинаций не сочиняет, а вот хочется знать о Вас, и было бы досадно и неприятно, если эти своеобразные нити, что протянуты между нами, — оборвались. О Вас я имею сведения по газетам, знаю, когда и что говорили. Когда ‘не выдерживали’, перебивали ораторов, но это все ‘официальная сторона’. Хотелось бы услышать и о другом, хотелось бы потолковать с той непринужденностью и правдивостью, которая дает беседе особую, неповторимую прелесть. Я молчала долго, но при таком запутанном клубке событий писать Вам было бы слишком сложно. Но думала нередко: вот бы рассказать Вам этот или другой ‘психологический эксперимент’. Только Вы и сумели бы ‘оценить’ его, понять красоту и, если хотите, муку этих запутанных событий…
Сейчас я оторвалась от Парижа и снова одна, и снова на работе: агитационные турне, работа среди шахтеров, металлистов, в закопченных фабричных городках, на копях, среди гор каменного угля… И это захватывает. Эти аудитории с тысячью и более слушателями, процессии и манифестации после речей, эти грандиозные кооперативы, построенные на грошовые взносы — в этом захватывающая, волнующая красота… А все-таки: увидимся ли, когда и где?
В Бельгии пробуду до самых последних чисел декабря (н<,ового>, ст<,иля>,), думаю в янв<,аре>, выехать в Берлин. Напишите сюда на Hotel Cosmopolite, когда будете проезжать через Берлин и куда поедете? Хотелось бы расспросить о переживаниях, но этого все равно в письме не расскажешь. Все-таки, надеюсь, увидимся и тогда потолкуем. Самый хороший искренний привет.
<,Получено 18. 12. 1911>,
Располагайте временем, как для Вас удобнее. До середины мая я здесь, в Берлине. Буду рада повидаться, когда бы ни встретились.
Много есть, что рассказать, а еще больше хочется услышать про Вас и от Вас.
Успеха и бодрого, подъемного настроения. Дружески жму руку.
Значит до 20 мая?
<,Получено 4.4.1913>,
Дойдет ли до Вас мое письмо? Ваше нагнало меня с большим опозданием в туманной Англии. Нахожусь сейчас близ Манчестера, в текстильном районе.
Думаю все лето пробыть в Англии. А Вы?
Разумеется, буду рада повидаться.
Доверия к Вам не потеряла, мне ли не знать ‘превратности’, какие вечно стерегут нас на нашем пути?!
Мне ли, ‘холостой женщине’, не знать, как не свободны располагать собой холостые мужчины? А чем же кончилась Ваша печальная парижская история? Было досадно за Вас и как ‘товарищу’ — Вам сочувствовала. Все-таки подобные ‘переживания’ действуют на нервы и оставляют какой-то неприятный привкус.
Надеюсь, что хоть сейчас горизонты личные у Вас светлее, чем наши общие политические горизонты. Впрочем, я не так мрачно, как Вы, гляжу на положение вещей. У нас, т. е. ‘в низах’ идет своя работа, медленное, но верное строительство.
Если уже заговорила с Вами не на личные темы, то решаюсь обращаться с просьбою, но разумеется, исполните ее только, если успеете и если это Вас не очень затруднит.
Мне нужны стеногр<,афические>, отчеты заседаний 3-ей Государственной>, Думы, в которых шло постатейное обсуждение страхового закона 23 июня 1912 г. Собственно, заседание, в котором разбиралась статья 56 (пособие участникам кассы — роженицам)2.
Если б Вы могли мне выслать эти отчеты по адресу Poste-restante, London, General Poste-office, была бы Вам очень, очень признательна. На днях написала об этом нашим, но ‘наши’ в таких случаях ужасные растяпы. Повторяю, исполните просьбу только, если это не очень затруднительно.
Напишите, где и когда будете?
Адрес: London p. 7. Надеюсь — до встречи.
Если не удастся выслать отчетов, пожалуйста, не извиняйтесь — значит было неудобно, и я это пойму. А где будете — напишите.
<,Получено 20.6.1913>,
Получила и Ваше письмо и думские отчеты. Но сесть за письмо, чтобы сказать Вам спасибо, большое спасибо за хлопоты и милое внимание, все не удавалось.
Все-таки жаль, что Вы не будете за границей это лето. Хотя вполне себе представляю, что Вас потянуло в деревню. Завидую Вам. Хочется русского воздуха, даже если там и дышится трудно. Строю планы, чтобы тем или иным путем приехать в Петербург.
Может быть, повидаемся тогда. Или Вам там неудобно видаться с <,едкой>,?!
Почему все-таки закрыли наши газеты? Неужели сгущается реакция? Когда же этому конец? А наши один за другим едут в Россию, на что-то надеются… Но ‘Он’ уже давно не пишется с большой буквы… Разве это может быть так долго у таких, как мы с Вами?..
А все-таки хотела бы послушать, что с Вами было за то время?
Насколько запутаны были рисунки жизненных узоров?
Хорошего отдыха и хорошей, продуктивной работы.
Еще раз спасибо за отчеты.
Мой адрес до конца авг<,уста>,: 113, Marine Parade Wortting (Sussex), England. Затем — London, poste-restante.
<,Получено 23.7.1913>,
Нет, слушайте, это становится подозрительным: третьего дня я записала себе в числе очередных писем — письмо к Вам, чтобы узнать, где Вы? Какие Ваши планы? И сегодня Ваше письмо.
Сейчас я привязана к Берлину своей корректурой, которую получаю из Петербурга. Если Вы будете проезжать и остановитесь на день, будет чудесно! Право, мне очень хочется Вас повидать! Не писала только потому, что была масса партийных забот, неприятностей (Малиновский)3 и, следовательно, разногласий и с моими ближними соратниками. Я не могу выносить, когда пользуются фракционностью и позволяют себе выливать грязь на личность, не имея на то достаточно данных. Мне кажется, что вся та грязь, которой мы стараемся забрызгать Малиновского, пачкает, прежде всего, нас самих, м<,еньшевиков>,! А впереди интерн<,ациональный>, конгресс, мой доклад о госуд<,арственном>, страх<,овании>, мат<,ерей>,, моя резолюция, которую теперь по всей России ‘обсуждают’ и предлагают внести по невежеству невозможные пункты… Все это волнует очень, отнимая силы и время.
И все же я не только часто Вас вспоминала (помимо моментов, когда читала рус<,ские>, газеты), но и не раз о Вас говорила с моей приятельницей Шадурской. Она Вас считает самым крупным оратором, хотя Вы сами ‘по секрету’ сообщаете, что об этом у Вас другое, особое мнение. Я бы хотела, чтобы Вы послушали, как ярко она характеризует то, что в Вас как в ораторе своего, ценного и неповторимого, она уверяет, что у Вас есть то, не вымученное школой ‘нутро’, которое имеют только большие русские артисты и такие итальянские артисты-художники, как Дузе, например. Это все мы говорили по поводу Вашей речи о деле <,Керши>,. Большое спасибо за брошюру.
Итак, я очень надеюсь, что увидимся, и желаю, чтобы обстоятельства не помешали Вашему намерению. Мне кажется, что этот раз увидимся.
<,Получено 8.6.1914>,
Все-таки в наших встречах есть ‘своеобразие’, а значит своего рода прелесть. Когда попрощались вчера, легкой дымкой прошлось по душе не то сожаление, не то беспокойство. Будто мелодию прервали, не дав дозвучать. И сегодня еще не изжить вчерашний день, мысли от корректуры убегают во вчерашнее, что-то ищут, но уже нет сожаления, что мелодия прервана, нет и грусти, осталась лишь улыбка — невольная улыбка над нами обоими… Ну, послушайте, разве не смешно, что мы оба в этом случае очень похожи? Что мы одинаково отдаем друг другу должное, прекрасно ценим то, что в другом <,нрзб.>,, есть даже интерес, и все-таки… Интерес-то удивительно ‘головной’! Не скучно, наоборот. Есть и малая частица любопытства: как могло бы быть? И все же — ничего не дрожит в душе, не загорается… И смешно, когда оба ‘от ума’ хотели заставить себя перейти к ‘эмпириям’. Вместе — легко, не скучно, но как-то по-товарищески. А мы против этого бунтуем. И я Вас вчера на этом поймала. Совсем Вы были далеки от всяких ‘эмоций’, но когда мы подъезжали к отелю, Вы вдруг почувствовали беспокойство: как же так, не естественно? А как же полтора часа? И оба попробовали ‘настроиться’. Но вопрос остается вопросом. Условия ли виноваты или этот интерес так навсегда и останется ‘головным’?! Ну, как же теперь не улыбаться? И все-таки, право же, у меня к Вам ужасно хорошее отношение. Ведь я Вам отдаю ‘должное’ и умею ‘оценить’.
Сегодня даже набросала Ваш силует в моих ‘Записках’. И, знаете, по-моему самое неяркое, неиндивидуальное в Вас — Ваши отношения к женщинам. Чтобы Вас характеризовать — надо искать совсем других струн Вашего душевного склада. Вы не из тех, кого характеризует ‘любовная жизнь’. И это любопытно именно в Вас, в жизни которого вечно вплетаются вереницы женских образов. Но разве Вы их различаете? Для Вас они все на одно лицо в смысле душевного облика. Разве Вы когда-нибудь слышите то, что делаете у женщины на душе? На то у Вас просто нет слуха. Здесь мы не похожи. Я, к сожалению, очень ‘слышу’ то, что творится у моего партнера в душе, и это ужасно усложняет отношения. Но зато есть другая черта, которая нас опять сближает: но Вы любите не ее, не ее индивидуальность, не ее любовь к Вам, а Ваши собственные переживания. Вы забудете имя, лицо, особенности женщины, как бы та ни была обаятельна, но Вы никогда не забудете, если с ней Вы сами пережили что-либо яркое, своеобразное. — Вам это знакомо! Но, что должно изводить их, будучи влюбленных в Вас женщин, это Ваше абсолютное неумение отражать лик любимой особы. Особенно если эти женщины не слишком серенькие, они еще больше мужчин любят иметь в лице партнера зеркало, в котором сами на себя могут любоваться. А Вы — сквозь самые редкие разновидности различаете только ‘видовое’ или даже ‘родовое’, как естествоиспытатель!.. Бедные они! Меня заинтересовал вопрос: чем же Вы их пленяете тогда? И я, кажется, нашла объяснение. Но это уже из области общей Вашей характеристики, то, что занесла на страницы своей тетради — ‘Записок’.
Отдыхайте и работайте хорошенько. Ведь в общем ужасно интересно жить на свете!
После 20 июля н<,ового>, ст<,иля>, мой адрес: Kohlrub-Bad. Oberbayern. Hotel, Bayerischerhof.
Если забудете новый адрес, пишите на Grunewald, когда будет охота или настроение. В Вене буду с 20 авг<,уста>,, poste-restante.
Вот еще что интересно: насколько у Вас, мужчин, легок переход от головного любования до эмоциональных переживаний? У нас это не так просто. Маленькое насилие над собой и получается отвращение. Тогда бросается в глаза неловкий жест, все смешное, все неэстетичное. И это неисправимо!..
<,Отправлено 17.7.1914>,
Вот Вы где! Не так и далеко. Я бы давно Вам дала знать, где я, но Ваши вести ловили меня с большим опозданием, и я рассчитывала, что ответ мой не поймает Вас уже. Сейчас я в Баварии, но через несколько дней возвращаюсь в Берлин, на старый адрес, который и есть мой постоянный адрес. Долго ли остаетесь за границей? Хорошо бы ‘случайно’ встретиться, но сейчас в Берлине ждут ‘неотложные дела’, поэтому дальнейшая моя судьба теряется в неизвестности. Черкните, куда поедете дальше? М<,ожет>, б<,ыть>, наши пути и скрестятся.
А я ведь знаю, что даже если не пишите, какие-то нити еще живы и поговорить было бы интересно.
А Ваше сердце! Как? Помогает ли лечение или Вы и там, в период ‘cure’ {лечение (пер. с фр.).} даете ему лишнюю работу? Не надо этого…
Жму руку
Гамбург
Неужели Вам в самом деле придется отсиживать два месяца? Когда? Где? А я думала, что Вы совершите поездку по нейтр<,альным>, странам и по дороге навестите меня в Норвежских фиордах. Останусь здесь до июля нового стиля.
Получали ли немецкие газеты! Я высылала много раз ‘Berl. Tag.’, ‘Zokolanz'[re?], ‘Tagl. Rudsohau’ и еще что-то. Интересно, доходят ли? Откликнитесь, если будет время. Пишу открытку, скорее доходят. Здесь война мало ощущается, были тревожные дни только во время начала морской блокады Англии. Жаль, что нельзя написать о многом, что хотелось бы рассказать. Эти несколько строчек только знак, что нить общения не порвана. Буду рада, если увидимся.
Адрес: Turisthotel. Holmenkollen. Kristiania.
17.4.1915
Шлю Вам эти строки с той стороны земного шара: когда у нас день, у вас — ночь. Seattle — преддверие Аляски, город-гриб, выросший на случайных богачах, возвращающихся с зол<,отых>, россыпей. Сейчас это блистательный порт к Японии и Сибири. Манит сесть на пароход и удрать через Сибирь в Россию — надоело скитаться по шумной и все же однотипной Америке. Надоели интервьюеры с нелепыми вопросами, переезды, отели, новые, чужие, редко интересные люди… А между тем считается, что мой тур ‘is a great success’ {очень успешен (пер. с англ.).}. Может быть, увидите меня в кинематографе, в ам<,ериканских>, фильмах. Работаю ‘по-американски’. За 42 дня, что я в Америке, пробыла на поездах 8 1/2 суток и говорила на 39 митингах!..
Вспоминала Вас в Калифорнии — это почти тропич<,еский>, юг и удивительно богатый красками, роскошью природы. Ривьера после Калифорнии кажется такой мизерной, игрушечной, бедной. Особенно возле Лос-Анжелеса.
А все-таки именно теперь все настойчивее хочется в Россию. Мысль несется упорно в Ваши края и злит оторванность и неосведомленность. В ам<,ериканских>, газетах — информация безобразная, масса сенсаций и так мало серьезных и достоверных фактов.
Будет свободная минута — напишите мне по след<,ующему>, адресу: A. Jngerman (pour A. Kollontaj) 1843 Madison Avenue. New-York (city).
Вы знаете, я всегда рада знать, что с Вами и, также как и Вы, дорожу всякими ‘возможностями’.
Теплый привет!
Ваше письмо сюда получила. И поняла, ‘оценила’ поступок с-деков по поводу Вашего выступления в Думе по делу с<,оциал>,-д<,емократических>, депутатов. Ну и хороши наши!
Из Сиэтла
Только что Ваше письмо от 23 июня.
Неужели не шутя подумали, что обиделась? А уже ‘ревновать’. Да разве у таких, как Вы и я, бывают такие переживания? Или забыли, что и у меня полная атрофия этого несносного, а может и интересного чувства? Когда получила Вашу телеграмму, просто пожалела, что не повидаемся. А потом ‘госпожа Жизнь’ начала чертить пестрые узоры — деловые, личные, и было как-то не до писем.
Зато следила за Вашими речами. Первое ваше выступление по кр<,естьянскому>, вопросу было очень сильно, отчетливо, удачно. Дальнейшие меньше удовлетворили. Зачем так много ‘правизны’? А сами — были ими удовлетворены?
Недавно улыбалась, слушая, как приезжий киевлянин ‘хвастался’ знакомством с Вами и тем, что знает ‘интимные стороны’ жизни ‘самого Маклакова’. Рассказывал о прелестном юном существе, евреичке, которая крестилась ради Маклакова, и ему пришлось ‘таки с ней повенчаться и закрепить увлечение ‘зак<,онным>, браком’.
Сколько всегда о Вас рассказывают! Любопытно слушать и улавливать, где кончается правдоподобное, то что Вам свойственно, или что не противоречит Вашему облику, и что переврано, навязано, выдумано.
Где и когда встретимся? Через 10 дней вместе с сыном (жду его из России) едем, вернее плывем за океан. Сын едет на работу в техн<,ическую>, кам<,панию>,.
Надолго ли Новый свет? Не знаю.
А терять Вас не хочу. Ведь мы же еще не съездили в Египет!
Мой адрес: Hotel Marie Antoinette. Broadwey New-York.
Приезжайте в Америку!
1 Столыпин Петр Аркадьевич (1862—1911), государственный деятель. С 1906 г. — министр внутренних дел, председатель Совета министров. Руководитель аграрной реформы в России. Правительство Столыпина распустило II Государственную думу.
2 Социал-демократическая фракция II Государственной думы, готовя законодательство о страховании рабочих, обратилась к Коллонтай с просьбой подготовить раздел о страховании материнства. Занимаясь в Британской библиотеке, она собрала огромный фактический материал и в результате исследований написала фундаментальный труд ‘Общество и материнство’.
3 Малиновский Роман Вацлавович (1876—1918), рабочий, металлист. С 1907 г. — тайный агент полиции. На 6-й Пражской конференции в 1912 г. избран членом ЦК РСДРП, в том же году — депутатом IV Государственной думы от рабочей курии Московской губернии. С 1913 г. — председатель думской фракции большевиков. В 1914 г. скрылся за границей. Исключен из партии. Расстрелян по приговору Верховного трибунала ВЦИК в 1918 г.