Письма к К. П. Победоносцеву, Чичерин Борис Николаевич, Год: 1881 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 28 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

К. П. ПОБЕДОНОСЦЕВ
И ЕГО КОРРЕСПОНДЕНТЫ
ПИСЬМА и ЗАПИСКИ

С ПРЕДИСЛОВИЕМ M. H. ПОКРОВСКОГО

Том I

NOVUM REGNUM

ПОЛУТОМ 1-Й

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКВА 1923 ПЕТРОГРАД

100.

Москва, 11 марта 1881 г.

Любезный Константин Петрович, я еще с последних страшных событий заготовил записку о настоящем нашем положении и о средствах из него выйти. Теперь я ее несколько переработал впрочем более в выражениях, нежели относительно смысла. Последние события в моих глазах только подтвердили мои соображения. Посылаю Вам два экземпляра, один для Вас, другой на случай, если бы Вы сочли возможным представить записку государю. Впрочем, я сам буду в Петербурге, вероятно 17 или 18. Нас вызывают в железнодорожную комиссию.

Итак, до свиданья, надеюсь вскоре о многом лично с Вами переговорить. Мы переживаем страшное время. Дай Бог, чтобы оно нас образумило.

Крепко жму Вашу руку
Б. Чичерин.

Несколько экземпляров этой записки посылаю и другим лицам. Думаю, что при нынешних обстоятельствах, всякий, у кого есть мозги в голове, обязан сказать свое слово.

101. ЗАДАЧИ НОВОГО ЦАРСТВОВАНИЯ.

Страшной катастрофой завершилось одно из величайших царствований в русской истории. Монарх, который осуществил заветные мечты лучших русских людей, который дал свободу двадцати миллионам крестьян, установил независимый и гласный суд, даровал земству самоуправление, снял цензуру с печатного слова, этот монарх, благодетель своего народа, пал от руки злодеев, преследовавших его в течение нескольких лет и наконец достигших своей цели. Такая трагическая судьба не может не произвести потрясающего действия на всякого, в ком не помутилась мысль и в ком не иссякло человеческое чувство.

Но еще более политический мыслитель смущается при виде того наследия, которое этот благодушный государь, сеятель свободы на русской земле, оставляет своему преемнику. Казалось бы, что совершенные преобразования должны были поднять русскую жизнь на новую высоту, дать крылья слишком долго скованному народному духу. А между тем, в действительности произошло не то. Вместо под’ема, мы видим упадок и умственный, и нравственный, и отчасти материальный. Вместо нового благотворного порядка, везде ощущается разлад. Повсюду неудовольствие, повсюду недоумение. Правительство не доверяет обществу, общество не доверяет правительству. Нигде нет ни ясной мысли, ни руководящей воли. Россия представляет какой-то хаос, среди которого решимость проявляют одни разрушительные элементы, которые с неслыханной дерзостью проводят свои замыслы, угрожая гибелью не только правительству, но и всему общественному строю. Последнее злодеяние переполнило меру, оно показало, что мы должны ежеминутно трепетать за самые священные основы народной жизни.

В чем же заключаются причины зла, и где найти против него лекарство?

Многие приписывают печальное состояние русского общества тем реакционным стремлениям, которые в последнюю половину прошедшего царствования получили перевес в правительственных сферах, и которые повели будто-бы к искажению преобразований. Такой упрек обличает только крайне поверхностный взгляд на вещи. Нет сомнения, что можно подвергнуть критике многие из мер, принятых в последние годы русским правительством, еще более можно критиковать способ действия и выбор людей. Но в общем итоге нет ни одного преобразования, которое подверглось бы серьезному искажению в коренных своих основах. Державная рука, их совершившая, хранила их, как свое детище. Положение 19-го февраля исполнено во всем своем об’еме, земства и города действуют самостоятельно в установленных для них пределах, сохранились и несменяемость судей, и гласность судопроизводства, и суд присяжных, над печатью не восстановлена цензура. Если в прежнее время, при крепостном праве, при самой стеснительной цензуре, и при всемогуществе бюрократии, русское общество могло не только дышать, но и развиваться, если тогда в нем были и идеальные цели, и силы, и таланты, и полпота жизни, то тем более все это возможно при настоящем порядке, где всякой деятельности открыт широкий простор, и существующие стеснения имеют для России не более значения, как булавочные уколы на коже кита. Конечно, правительство принуждено было принять чрезвычайные меры, временно устранить гарантии личной свободы, но разве это не было вызвано положением дел, террором, исходящим не от правительства, а из недр самого общества? Взваливать на происшедшую в правительстве реакцию вину общественной смуты, приписывать существующий в обществе разлад тем или иным циркулярам министров, мнимому деспотизму губернаторов, предостережениям, которые даются журналам, или даже существованию подушной подати и паспортной системы, значит пробавляться пустяками. Кто довольствуется подобными об’яснениями, с тем столь же мало можно говорить о политике, как со слепым о цветах.

Причины зла кроются гораздо глубже, они заключаются в самом состоянии русского общества и в той быстроте, с которою совершились в нем преобразования.

Всякое общество, внезапно выброшенное из своей обычной колеи и поставленное в совершенно новые условия жизни, теряет равновесие и будет некоторое время бродить наобум. Французская революция представила тому живой пример. В России революция совершилась не снизу, а сверху, но перемена была не менее громадна. Народ,, в течение веков находившийся в крепостном состоянии и привыкший преклоняться перед всемогуществом власти, внезапно очутился среди гражданского порядка, созданного для свободы. Крепостное право исчезло, сословия уравнялись. Возникли самостоятельные силы, явилась потребность совокупной деятельности. Руководящее сословие в особенности было поставлено совершенно на новую почву и должно было отказаться от всех своих прежних привычек. Ему разом приходилось и поддерживать свое потрясенное материальное благосостояние, и приниматься за новую общественную работу, и все это без надлежащей подготовки, при том скудном образовании, которое доставляла русская жизнь. Даже весьма просвещенное общество с трудом могло бы вынести подобный переворот, что же сказать об обществе мало образованном? Все отношения изменились, всякие предания исчезли, все понятия перепутались. К довершению беды, преобразования совершились в такую пору, когда наша учительница на пути гражданского развития, Западная Европа, вместе с великими началами, легшими в основание преобразований прошедшего царствования, принесла нам и смуту. И там происходит кризис, и в умственной, и в политической области: идет борьба между капиталом и трудом, материалистические учения обуревают умы, а дикие страсти, волнующие народные массы, стремятся к ниспровержению всех коренных основ_, которыми держится человеческое общежитие. Мудрено ли, что эти смутные идеи, проникая в невежественную среду и находя восприимчивую почву в бродячих элементах, разнузданных общественным переворотом, окончательно сбивают с толку неприготовленные умы и производят те безобразные явления, которые приводят нас в ужас и негодование.

Вот, где кроются причины зла, где же искать против него лекарства?

Те, которые всю вину нашей общественной смуты возлагают на реакционные стремления правительства, имеют наготове целую либеральную программу, которая, довершая преобразования, должна осчастливить русскую землю. Но если они не видят причины зла, то еще менее они в состоянии указать против него врачевание.

Лекарство не заключается в прославляемой ныне свободе печати. Собственный наш двадцатипятилетний опыт, которым подтверждается давнишний опыт других народов, мог бы излечить нас от этого предразсудка. Свобода печати, главным образом периодической, которая одна имеет политическое значение, необходима там, где есть политическая жизнь, без последней она превращается в пустую болтовню, которая умственно развращает общество. Особенно в среде мало образованной разнузданная печать обыкновенно становится мутным потоком, куда стекаются всякие нечистоты, вместилищем непереваренных мыслей, пошлых страстей, скандалов и клеветы. Это признается самыми либеральными западными публицистами, беспристрастно наблюдающими явления жизни. В России периодическая печать в огромном большинстве своих представителей явилась элементом разлагающим, она принесла русскому обществу не свет, а тьму. Она породила Чернышевских, Добролюбовых, Писаревых и многочисленных их последователей, которым имя ныне легион. И теперь, когда печать далеко не пользуется полною свободою, всякий, умеющий читать, видит сквозь либеральную маску всюду прорывающиеся социалистические стремления. Если же правительство, желая задобрить журналистику, откажется от единственного, находящегося в его руках оружия, от предостережения, то социалистической пропаганде будет открыт полный простор. Напрасно мы будем надеяться, что она встретит противодействие со стороны здоровых элементов общества. Чтобы противодействовать разсеиваемой под научным и филантропическим призраком лжи, нужны мысль, и знание, и труд, а огромное большинство читающей публики именно потому пробавляется журналами и газетами, что оно само не хочет ни думать, ни работать. При таких условиях, громкая фраза и беззастенчивая брань всегда будут . иметь перевес. Уважающий себя писатель с омерзением отвернется от подобного турнира. Свобода необходима для научных изследований, без этого нет умственного развития, но периодическая печать требует у нас сдержки, а не простора. Она составляет самое больное место русского общества.

Еще менее лекарства заключается в удовлетворении так называемых требований молодежи. В свободных странах сменяются в правительстве охранительная партия и либеральная, меняются иногда программы учения, но все эти перемены не имеют влияния на положение учащихся, ибо все одинаково сознают, что тут необходимо прежде всего постоянное и твердое руководство. У нас же отношения начальства к учащемуся юношеству безпрерывно переходят из одной крайности в другую, как будто нарочно для того, чтобы сбить с толку молодые умы и не оставить в них ни одного твердого понятия. Конечно, когда возжи были слишком натянуты, нужно послабление. Но чтобы само правительство добровольно вносило в учебные заведения смуту и разлад, возбуждая юношество, возмущая всех разумных людей и вызывая громкие рукоплескания легкомысленных агитаторов, чтобы оно, в погоне за популярностью, вело к систематическому разрушению учреждений, в которых воспитываются молодые силы, этому едва ли представляет пример какая-либо другая европейская страна. И когда подумаешь, что у нас учащаяся молодежь необыкновенно податлива на разрушительные теории, и что из нее набирается главный контингент нигилизма, то подобное направление еще более поражает своею несообразностью. Положить как можно скорее конец этой растлевающей деятельности, грозящей гибелью молодому поколению, такова насущная потребность дня. На юношестве, по самым его свойствам, всего более отражается общественная смута, тут легкомысленный либерализм вреднее, чем где-либо.

Лекарство не заключается и в возвращении политических ссыльных, в отмене чрезвычайных мер и в возстановлении законного порядка. Нет сомнения, что при прежнем управлении, и особенно при тех орудиях, которые оно употребляло, было много напрасных жертв, возбуждавших только большее озлобление. Административный произвол, не сдержанный разумной властью, открывает простор к злоупотреблениям всякого рода. Поэтому нельзя не быть признательным тому государственному человеку, который, взглянув трезвее на вещи, нашел необходимым внести в это дело более осмотрительности, более человеколюбия и более снисходительности к заблудившимся молодым людям. Но если желательно, чтобы власть поступала в этом деле не иначе, как с крайней осторожностью, обставив себя возможными сведениями, пожалуй, даже, совещательным учреждением, то совершенное устранение произвола при настоящих условиях немыслимо. В итоге нельзя не признать, что сбитая с пути часть русской молодежи составляет самый вредный и опасный для государства элемент. Воображать, что можно мягкостью возвратить к полезной гражданской деятельности этот умственный пролетариат, порождаемый и изменившимся положением наших сословий, и состоянием наших учебных заведений, и тем хаосом, который господствует в нашем обществе, значило бы быть уже слишком наивным утопистом. Пока существует социалистическая партия, стремящаяся к ниспровержению всего общественного строя, до тех пор чрезвычайные меры будут необходимы. Конечно, все друзья либеральных преобразований прошедшего царствования не могли без горести видеть, как вместо установленных законом гарантий водворялся личный произвол. Но всякий, кто беспристрастно смотрит на вещи, должен признать, что виновато в этом не правительство. Когда шайка крамольников доходит до самых неслыханных злодеяний, тогда спасение общества требует приостановки гарантий. Только лишенные всякого политического смысла русские газеты могли мечтать о возвращении в настоящее время к законному порядку. Нельзя не пожалеть о том, что и петербургское дворянство, под влиянием окружающего его воздуха, вступило на тот же путь. Для того, чтобы законный порядок возстановился в учреждениях, надобно, чтобы он водворился в умах.

Лекарство не лежит и в административных реформах, касающихся местного управления. Повидимому, правительство обратило на этот предмет особенное внимание и с этой целью Послало в губернии ревизующих сенаторов. Но если эти сановники привезут в столицу мнения здравомыслящих и знакомых с практикой людей, живущих на местах, то они донесут правительству, что хотя и желательны частные улучшения, однако никакого коренного преобразования в местном управлении не требуется. Реформами прошедшего царствования оно поставлено на настоящую ногу, и отношения между властями установлены правильные. Только никогда не участвовавшие в земских делах могут утверждать, что деятельность земских учреждений парализуется властью губернаторов. В действительности власть губернаторов нельзя ни усилить, ибо этим нарушились бы дорогие земству права, ни ослабить, ибо через это правительство лишилось бы необходимого органа. А с другой стороны невозможно расширить и круг ведомства выборных учреждений. При наличных силах они едва в состоянии справиться с своей задачей, как же они справятся с большей?

Самое больное место провинциальной администрации находится в крестьянском управлении, особенно волостном. Недостаточность суда, произвол старшин, владычество писарей, все это слишком известно. Но и тут помочь злу можно только частными мерами, усилением личного состава уездных присутствий, предоставлением некоторых дел мировым судьям, заменою кассации апелляцией и т. п. Всякое же коренное преобразование, при настоящих условиях провинциального быта, немыслимо. Уничтожить волость нельзя, не расстроивши всего уездного управления, можно только или взять ее в опеку, или ввести в нее образованные элементы. Но ни то, ни другое не приведет к желанным результатам, именно вследствие крайней скудости образованных элементов в провинции. В этом заключается главное зло, которым страдает наше местное управление, зло, которое может быть устранено только временем. При нынешнем безлюдии всякая органическая перемена будет только бесполезной ломкой. Усиление чиновничьего элемента, не говоря уже об известной его неблагонадежности, не желательно уже потому, что через это изменится земский характер учреждений. Водворение же маленьких пашей из местных помещиков повело бы только к эксплоатации крестьянского населения, во имя частных интересов, и к преобладающему значению этих лиц в земских собраниях, где половина голосов будет в их руках.

Лекарство не заключается и в улучшении хозяйственного быта крестьян, о чем теперь так громогласно толкуют, в увеличении наделов, в уменьшении тяжестей, в переселениях, в уравнении податей. Газеты провозглашают, что ныне, как и двадцать лет тому назад, перед нами стоит грозный крестьянский вопрос, который нам предстоит разрешить. В действительности же, этот грозный крестьянский вопрос не что иное, как миф, созданный воображением петербургских либералов, не без значительного влияния социалистов. Вся эта агитация может повести лишь к смущению крестьян возбуждением в них несбыточных надежд. Бесспорно есть частные бедствия и нужды, которым следует помочь, есть даже обеднение значительной части крестьянского населения, но это происходит от того, что предоставленные себе крестьяне, еще менее нежели помещики, в состоянии стоять на своих ногах. Причины бедности кроются в плохой обработке земли, в хищническом хозяйстве, преобладающем у крестьян, в непривычке их к сбережениям и в излишней привычке к пьянству, в безрассудных семейных разделах, главное же, в закрепощении крестьянина общине и круговой поруке. Через это имеющие возможность богатеть насильственно низводятся на степень нищих. Не поможет этому злу увеличение наделов, ибо через некоторое время, с приращением народонаселения, наделы опять окажутся малы. Не помогут и переселения, которые в отдельных случаях могут быть полезны, но которые, как, широкая мера, не имеют смысла при том скудном населении, которое существует в России. Настоящая задача состоит не в том, чтобы колонизировать новые земли, а в том, чтобы улучшить хозяйство на местах, а для этого единственной разумной мерой было бы довершение освобождения русского крестьянства освобождением его от общины и круговой поруки, присвоением ему в собственность той земли, на которую он имеет неот’емлемое право, ибо он покупает ее на свои трудовые деньги. Только через это у крестьян могла бы развиться та самодеятельность, без которой невозможны никакие хозяйственные успехи: это было бы настоящим завершением положения 19-го февраля. Но именно этот единственный разумный исход крестьянского дела возбудит вопль не только всей лжелиберальной печати, всегда готовой стоять горой за все подходящее к социализму, но и значительной части консерваторов, увлекающихся славянофильскими идеями, или пугающихся призрака пролетариата. В настоящую минуту этого вопроса разрешить нельзя, он должен быть предварительно подготовлен тщательными исследованиями на местах. Разложение общины совершится неизбежно, она не устоит против свободы. Но желательно, чтобы оно совершилось так, чтобы у крестьянина упрочилось понятие о собственности, без которого нет свободного гражданского быта и всегда открыта почва для социалистических волнений.

Что касается до уравнения податей, то и это начало весьма почтенное, но надобно знать, каковы будут его хозяйственные и политические последствия. Когда, при недостатке финансовых средств, с одной части населения снимаются тяжести, то следует спросить: на кого они падут? Если на землевладельцев, то последние, в свою очередь, могут быть обременены чрезмерными налогами. И теперь уже помещичьи земли платят от 10 до 13 процентов с чистого дохода. Если взвалить на них еще несколько процентов, то они не выдержат. Главное зло нашего хозяйства состоит в недостатке капитала, а при увеличении податей накопление его сделается еще затруднительнее, и самое хозяйство станет столь невыгодным, что помещики принуждены будут обратиться к другим занятиям. Имения усиленно будут переходить в руки разбогатевших крестьян и купцов, местная интеллигенция окончательно исчезнет, а если мы при этом сообразим, что при существующем уровне крестьянского сословия, полученное им облегчение легко, может пойти на увеличение дохода с винного акциза, как это зачастую бывает при хороших заработках, то мы увидим, что подобная, теоретически благодетельная мера, на практике может обратиться во всеобщее разорение. Поэтому тут следует быть весьма осторожным.

Кроме того, нельзя упускать из виду, что уравнение податей связано и с политическим вопросом. У нас, так же как и в других европейских государствах, исторически выработалось понятие о высшем сословии, как неподатном. Отнятие у дворянства этой последней привилегии, привлечение его к податному бремени без уравновешения этой тяжести правом давать свое согласие на подати и контролировать расходы, не может не возбудить в нем общего неудовольствия. Скажут, что правительство, опирающееся на народ, довольно сильно, чтобы пренебрегать этим неудовольствием. Но полезно ли уничтожать без вознаграждения последние остатки исторического права в стране, где все понятия о праве в высшей степени шатки, и где, поэтому, столь же шатки неразрывно связанные с правом понятия об обязанности? И выгодно ли будет для правительства возбуждать неудовольствие именно в наиболее охранительной части общества, в той, которая способнее всех других служить связью расшатавшегося здания? Думаем, что не теперь можно пренебрегать дворянством.

Не следует ли, однако, приступить, наконец, к дарованию политических прав, к тому, что привыкли называть завершением здания? В настоящую минуту оно было бы менее всего уместно. После освобождения крестьян, дворянство некоторое время мечтало о конституционных правах, которыми оно думало вознаградить себя за утраченные привилегии. Но эти стремления встречали противодействие в наиболее разумной части общества, которая понимала, что не в эпоху коренных преобразований, изменяющих весь общественный строй, можно думать об ограничении верховной власти. Впоследствии, когда умы успокоились, и русское общество начало привыкать к новому порядку жизни, конституционных гарантий могли желать и те, которые не увлекались современными страстями. Но эта пора спокойного усвоения преобразования прошла, как мимолетная тень. Проявившиеся со страшной энергией новые силы внесли страшную смуту в только что начинавшее приходить в сознание общество. В настоящее время говорить о завершении здания могут только последователи нигилизма или те, которые уже решительно не в состоянии ничего думать и понимать. Теперь всякое ограничение власти было бы гибелью.

Таким образом, вся ходячая либеральная программа, с которой носятся известного разряда русские журналисты и их поклонники, должна быть устранена. Она ведет лишь к усилению разлагающих элементов общества, а нам нужно прежде всего дать перевес элементам скрепляющим.

Однако из этого не следует, что нельзя сделать шага в либеральном смысле. Свободою можно и должно пользоваться, но не распуская, а направляя. Новое правительство, неизбежно, должно будет обратиться к обществу и искать в нем опоры, но цельюдолжно быть не ослабление, а усиление власти, ибо такова наша насущная потребность.

С какой бы стороны мы ни взглянули на предстоящие нам задачи, это требование возникает перед нами неотразимо. Злоба дня состоит в борьбе с социализмом. У нас эта борьба в некотором отношении представляет менее затруднений, нежели в других странах. Социализм не распространен в массах, которые остались чуждыми этой заразе. Русское правительство имеет дело с сравнительно небольшой шайкой, которая набирается из разных слоев общества, но главным образом из умственного пролетариата, размножаемого нашими учебными заведениями и поджигаемого радикальной печатью. Но эта шайка ведет дело разрушения с такой энергией и с таким постоянством, каких слишком часто, увы, не достает в правительственных сферах. Бороться с нею можно только тем же оружием. Напрасно мечтают о возможности умиротворения, путем уступок. Для тех, которые положили себе целью одно разрушение, всякие уступки будут служить только средством к исполнению их дальнейших замыслов. В этих видах они требуют ныне конституционного порядка, которым в сущности они вовсе не дорожат. Одолеть их русское правительство и русское общество могут только показавши такую же непреклонную энергию и такое же постоянство, какие выказывает это отребье человеческого рода. Всякое послабление было бы гибелью, всякое старание держаться пути закона будет признаком слабости. Без сомнения, подобная борьба потребует новых жертв. Погибнут и невинные, падут, может быть, и некоторые из лучших сынов отечества. Кто знает, что готовит нам будущее? Но если сражен будет один, то’ на его место станет другой. Не в одних цареубийцах сосредоточилась сила воли русского человека, и если дело пойдет на борьбу с крамолой, то русская земля воздвигнет из себя наконец Геркулеса, который сокрушит беспрерывно нарождающиеся головы этой гидры. От этого зависит и наше спасение, а вместе и будущность человечества.

В состоянии ли однако русское правительство одними собственными силами вести такую борьбу? Нет, для этого требуется нравственная поддержка всего народа, не та, которая дается потерявшими всякое значение оффициальными адресами, а та, которую может дать только живое общение с представителями земли. И призванная к совету земля, без сомнения, даст эту поддержку. Лишь бы она видела в правительстве решимость, а в помощи она ему не откажет. Но если она в носителях власти найдет колебание, тогда все погибло.

Одних полицейских и карательных мер недостаточно, однако, для врачевания раз’едающего нас зла. Надобно проникнуть к самому его корню, нужно поддержать расшатавшееся здание русского общества, поднять здоровые элементы и обуздать те, которые дают пищу разрушительным силам. Что же для этого требуется? Разумное руководство. В отсутствии его заключается главная причина зла, и в нем только мы найдем против него лекарство.

Всякое общество нуждается в руководстве, все равно идет ли оно сверху, или воздвигается снизу. Главная задача конституционного правления состоит в том, чтобы из среды народа выставить для него руководителей. Такими в Англии являются признанные вожди партий, во Франции ту же роль играет в настоящее время президент палаты депутатов, в Германии знаменитый государственный человек, создавший германскую империю. В обществе, мало образованном, руководство нужнее, нежели в образованном, а в обществе, выбитом из обычной своей колеи, оно необходимее, нежели где-либо. Но именно это-то существеннейшее требование политической жизни в России не удовлетворяется. Совершивши преобразования, поставив общество на свои ноги, правительство, как будто, успокоилось, не заботясь о дальнейшем движении. Те же из государственных людей, которые хотели руководить, занятые более личными своими интересами, нежели искренним отношением к делу, умели только возбудить всеобщую оппозицию и заставляли самых умеренных людей, готовых всеми силами содействовать правительству, становиться в ряды его противников. С своей стороны общество, предоставленное себе, не умеет найти равновесия. Оно шатается, как шальное, не зная, за что ухватиться, и нигде не находя твердой точки опоры,— ни в правительстве, на которое оно издавна привыкло полагаться, ни в своих собственных, еще не сложившихся, силах.

При существующих условиях, действительно, руководство едва ли даже возможно. Правительство, отрешенное от общества, не в состоянии его дать, общество, отрешенное от правительства, его не примет.

Было время, когда самодержавная власть, с помощью своих собственных орудий, беспрестанно руководила народом. Об этом свидетельствует вся русская история. Но это время прошло безвозвратно. Уже при Александре I совершился перелом. В царствование Николая, при внешней покорности, он сделался еще глубже. Преобразования прошедшего царствования, принявши во внимание изменившееся течение жизни, имели в виду организовать русское общество, как самостоятельную и свободную силу. При таком порядке одной правительственной деятельности недостаточно. С самостоятельными силами надобно считаться, надобно призывать их к совету и совокупно с ними направлять их общественное движение.

Самые орудия правительства износились. Таких орудий было два: высшая аристократия, окружавшая престол, и бюрократия, из среды своей поставлявшая служителей государству.

Русская аристократия в прежнее время имела огромное политическое значение. Она высоко стояла и по образованию, и по государственным способностям. И теперь еще мы с уважением смотрим на редкие остатки образованных вельмож, воспитавшихся во времена Александра I. Но в новейшее время она, несомненно, пришла в упадок. Реакция, последовавшая за событиями 1825 г., нанесла ей решительный удар. Вместо образования и государственных способностей от нее стали требовать преданности и покорности. Русская аристократия не сумела сохранить свои предания и нравственно удержаться на высоте своего положения. В настоящее время она неспособна служить руководителем общества. Для этого ей нужно было бы внутренно обновиться, проникнуться образованием, возвратиться к преданиям просвещенного вельможества прежних времен. Тогда только она могла бы сделаться твердым оплотом государственного порядка и центром общественной жизни.

Не менее износилась и бюрократия. И последняя, еще в недавнее время, под влиянием разлитого в обществе образования и господствовавших в нем умственных интересов, способна была выставить из среды своей просвещенных деятелей. Самым крупным их представителем был Н. А. Милютин. Но ныне и эта среда измельчала. На ней отразилось влияние того либерального легкомыслия, которое веет в петербургской журналистике. Или же оно погрузилось в мелкие интриги, без всякой ширины взгляда, без всякого понимания истинных интересов отечества. В окружающей его бюрократической сфере правительство не найдет людей.

Мало того — если бы оно захотело выйти из заколдованного чиновничьего круга и обратилось к независимым общественным силам, то и здесь оно нашло бы крайнюю скудость. Нельзя скрывать от себя, что в последние тридцать лет образование в России значительно понизилось. То, что оно выиграло количественно, то оно потеряло в качестве. А для руководящих сил главное требование заключается в качестве. Причины этого упадка многоразличны: полное падение школ с 1848 года, господство журналистики, которая знание и труд заменяет задором и верхоглядством, наконец, преобладание практических интересов над теоретическими. Серьезная работа над высшими теоретическими вопросами поднимает людей и умственно, и нравственно, чисто практические интересы, напротив, если они вращаются в мелкой сфере, понижают и умы, и характеры. В прошедшее царствование, когда во все стороны открылось свободное поле для деятельности, все русское общество жадно ринулось на практические занятия. Умственные вопросы были забыты или низведены на степень средств для практических целей. Пока еще продолжался период преобразований, общее одушевление поднимало людей. Но ныне и это чувство остыло. Жизнь вошла в обыденную колею, и все погрузилось в преследование мелких целей, в занятие житейскими дрязгами или в погоню за материальным благосостоянием. Люди, стоящие вне правительственных сфер, имеют перед бюрократией то преимущество, что они лучше знают свое отечество и ближе к сердцу принимают его интересы, но им, кроме широкого образования, недостает и опытности в государственных делах, а без опытности невозможно принять на себя роль руководителя.

Тем не менее обратиться к обществу необходимо. Если правительство само по себе не в состоянии им руководить, если собственные его орудия износились, то это единственный исход из невыносимого положения. Но обратиться к обществу следует не с тем, чтобы почерпать из него несуществующую в нем мудрость, а с тем, чтобы воспитать его к политической жизни, создавши для него такие условия, при которых возможно правильное политическое развитие. Надобно вырвать его из тесной сферы мелких практических интересов, открыть ему более широкое поприще и поднять его уровень, поставивши его лицом к лицу с высшими интересами отечества. Одним словом, надобно создать орган, в котором могла бы вырабатываться общественная мысль и общественная воля.

Нет необходимости, чтобы таким органом был непременно парламент, облеченный политическими правами. Такого рода учреждения пригодны только для общества зрелого, установившегося на своих основах, а нам пока предстоит воспитаться. Политическая свобода может быть отдаленным идеалом русского человека, насущная потребность заключается единственно в установлении живой связи между правительством и обществом для совокупного отпора разлагающим элементам и для внесения порядка в русскую землю. Эта цель может быть достигнута приобщением выборных от дворянства и земства к Государственному Совету.

Конечно, для конституционной жизни подобное учреждение было бы недостаточно, но русский народ получит в нем именно то, что ему нужно. Здесь впервые правительство и общество будут соединены не внешним только, оффициальным путем, а органически. Пагубное для русской жизни разобщение прекратится, органы правительства и земли, стоя лицом к лицу и совместно обсуждая общие дела, будут знать и понимать друг друга. Правительство не будет уже чувствовать себя бессильным в своем одиночестве, собрав вокруг себя все охранительные элементы страны, оно может смело вступить в борьбу с крамолой. Здесь только и является возможность разумного руководства.

В таком лишь учреждении могут вырабатываться и люди, способные отвечать современным потребностям. У всех народов, вышедших из-под бюрократической опеки, одна парламентская жизнь в состоянии дать государственных деятелей, умеющих направлять свободное общество. Здесь люди воспитываются уже не в канцелярской рутине, они приучаются иметь дело с самостоятельными силами н заменять подземные интриги явной борьбой мнений. Здесь невозможно оказывать пренебрежение к существеннейшим интересам отечества, они тут налицо, и надобно с ними считаться. Без сомнения, парламентское большинство может часто ошибаться в понимании этих интересов. Но пополненный выборными государственный совет не имеет и этой невыгоды, ибо ему предоставляется только совещательный голос. Здесь важно не столько решение вопросов тем или иным большинством, сколько создание среды, в которой могут действовать люди и которая одна в состоянии развить в них государственные способности, пригодные к порядку, основанному на свободе.

Только подобное учреждение может избавить общество и от владычества журнализма. В настоящее время руководителем общественного мнения становится всякий фельетонист, владеющий несколько бойким пером и умеющий, посредством скандалов и задора, привлечь к себе внимание публики. Тут не нужны ни знание, ни ум, ни даже талант: достаточно бесстыдства, которое в газетной полемике всегда возьмет верх среди общества, непривыкшего к тонкому анализу и оценке мысли. В учреждении, где будут собраны выборные от всей земли, общество найдет иных руководителей. Взоры его обратятся в другую сторону, прении примут иной характер. Журнализм отойдет на второй план, он сделается органом партий и земских их представителей. В этом состоит истинное его назначение, и при этих только условиях он может играть полезную роль в общественной жизни. Свобода периодической печати составляет необходимую принадлежность представительных учреждений, без них она становится разлагающим элементом общественного организма. Это мы и видим у себя.

Наконец, только подобная мера может удовлетворить разом и консерваторов, и либералов. Последним дорога форма, как выражение зарождающейся политической свободы, первые же убеждены, что в эту форму земля вольет здоровое содержание. Рассеянные и разобщенные ныне охранительные силы страны найдут себе средоточие и приобретут подобающий им вес. А кто жил внутри России, тому известно, что охранительные элементы имеют в ней громадный перевес над остальными. Только господствующая у нас умственная неурядица п слабость правительства придают значение противообщественным стремлениям, в которых сбитая с пути молодежь видит выражение передовых идей и будущность человечества. В выборных от дворянства и земства эти стремления не найдут себе отголоска. Единственная опасность заключается в том, чтобы стекающиеся к центру представители не поддались вящему в столице либеральному ветру. Дело правительства принять против этого меры. Либерализму придет свой черед, когда успокоятся умы и водворится порядок. Теперь забота иная.

Но для того, чтобы подобное преобразование принесло свои плоды, надобно, чтобы оно не ограничивалось полумерою. Если бы правительство призвало в государственный совет одних экспертов, хотя и выборных, но без права голоса, то вместо удовлетворения оно возбудило бы только недовольство. Выборные почувствуют себя униженными, и никто не захочет приносить в жертву свое время и труд, чтобы разыгрывать такую комедию. Всякое неравенство между членами совета отзовется вредно на их деятельности и на их взаимных отношениях.

Не следует также ограничивать выборный элемент слишком ничтожным числом. По одному депутату от дворянства и по два от земства каждой губернии — таково было бы, предположительно, самое рациональное решение задачи. Тут дело вовсе не в том, чтобы дать перевес выборному или правительственному началу. Мнениям государственного совета не присваивается решающая сила. Верховная власть может одинаково согласиться с большинством и с меньшинством, и на деле оба элемента, правительственный и выборный, будут перемешиваться при подаче голосов. Существенная задача состоит в том, чтобы собрать достаточное количество сил и создать действительный центр политической жизни. Не надобно забывать, что все преобразования прошедшего царствования потому именно нашли себе отвыв в народе, и потому останутся столпами будущего и вечным памятником русского законодательства, что они не ограничивались полумерами. Ни в Положении 19-го февраля, ни в судебной реформе, ни в земских учреждениях не видно мелкого и боязливого недоверия к обществу. Везде задача понята широко и поставлены рамки, в которых на просторе может развиваться общественная жизнь. Без такого широкого поставления задачи, усиленный государственный совет останется мертворожденным учреждением.

Скажут, что это будет тот же парламент. При таком значительном числе выборных, можно ли ручаться за то, что первым их делом не будет требование прав?

Может быть, раздадутся отдельные голоса, но они потонут в массе. При твердом правительстве этого опасаться нечего. Если есть начало, которое в течение всей русской истории было в загоне, так это именно право. Поэтому оно имеет так мало корней в народном духе. Никто у нас не стоит за свои права и всякий готов ими поступиться. После освобождения крестьян в дворянском сословии была некоторая конституционная организация, но это временное возбуждение быстро исчезло, не оставив по себе и следа. Это можно было видеть при обсуждении податного вопроса и при распространении на дворянство рекрутской повинности Ныне русское общество, менее, нежели когда-либо, расположено требовать себе прав. Оно напугано явлениями социализма и готово столпиться около всякого правительства, которое даст ему защиту. Можно наверно предсказать, что если России суждено вступить на конституционный путь, то это будет лишь тогда, когда сама верховная власть увидит в этом общественную потребность и по собственному почину поведет ее к политической свободе. Но это — дело дальнейшего развития жизни.

В настоящее время насущная потребность состоит лишь в том, чтобы дружным союзом правительства и народа дать отпор разрушительным силам и создать центр, откуда можно было бы руководить общественным движением в России. Правительство, разобщенное с землей, бессильно, земля, разобщенная с правительством, бесплодна. От прочной их связи зависит вся будущность русского государства.

10 марта 1881 г.

102.

Москва, 18 марта 1881 г.

Получил я Ваше письмо, любезный Константин Петрович. Думал сам быть в Петербурге на днях и лично переговорить с Вами, но мне пишут, что Бог знает еще, когда нас соберут, а ехать туда для препровождения времени не считаю нужным. Но не могу не отвечать на Ваше письмо. Мы живем в такое время, когда людям, желающим пользы отечеству, необходимо столковаться. Нам с Вами это тем более возможно, что в сущности мы одинаково смотрим на положение дел и расходимся лишь в средствах. В ответ на Ваши возражения, я Вам поставлю один вопрос: неужели Вы думаете, что с существующими петербургскими элементами Вы в состоянии сделать что-нибудь путное? Можно верить или не верить в то, что даст страна, но есть одно, во что нельзя не верить, это то, что петербургские сферы износились совершенно и кроме гнили ничего в себе не содержат. А Вы с этой гнилью хотите спасать Россию. Одно из двух: или нынешнее правительство способно выставить из себя человека вроде Михаила Николаевича Муравьева, которого имя теперь у всех на устах, но в таком случае он захочет опереться на темную силу и поведет ее за собой. Или и нынешнее правительство, кроме существующей размазни, ничего не в состоянии придумать, но тогда одно спасение в воззвании к Земле. Соглашусь с Вами, что, пожалуй, даже большинство призванных будет состоять из пустых болтунов, но явится и здравомыслящее меньшинство, в котором правительство найдет опору. Продолжать же нынешний порядок, при котором каждый министр тянет на свою сторону, и все сходятся только в одном — чтобы взапуски друг перед другом либеральничать и кувыркаться перед петербургской швалью, это, по моему, немыслимо. Это несомненно тот путь, который прямо ведет нас к погибели. Затем я вовсе не думаю, что нужно с этим очень спешить. Напротив, дайте правительству установиться и обществу одуматься. Не мутите умы мнимо либеральными мерами, которые теперь совершенно несвоевременны, и не бойтесь проявлений власти, которые одни могут успокоить взволнованное общество. Но у нас, к сожалению, так проявляется власть, что это бывает всегда наперекор здравой политике. ‘Петербургский Вестник’ запрещают, а ‘Страну’, ‘Голос’ и ‘Порядок’ оставляют неприкосновенными. Что тут будешь делать?

Крепко жму Вашу руку
Б. Чичерин.

Сейчас получил телеграмму, созывающую нашу комиссию на вторник. До скорого свидания.

103.

4 апреля 1881 г.

Очень и очень жалко, дражайший Константин Петрович, что не застал Вас вчера вечером. Хотел не только проститься и обнять Вас, но и переговорить с Вами. На днях я был у Вас и увещевал Вас, во имя отечества, быть уступчивее, ибо в настоящее смутное время в правительстве требуется единение, а не рознь. Вчера хотел, опять во имя отечества, просить Вас быть неуступчивым и непреклонным. Узнал, что Абаза внес в Государственный Совет свой проект об уменьшении выкупных платежей и об обязательном выкупе. Я уже говорил Вам, что против уменьшения платежей в тех местностях, где крестьяне слишком обременены, ничего нельзя сказать, но общая мера, изменяющая основания положения 19-го февраля, колеблет основной столп, на котором зиждется обновленная Россия. Поднимать же вопрос об обязательном выкупе в настоящую смутную минуту, по моему, просто безумие. И не я один так смотрю на вещи. Дмитриев, которого близкие отношения к Абазе Вам известны, в отчаянии. Самые подчиненные Абазы, Тернер, Менгден в ужасе от этой меры. Кто бы мог подумать, что этот крайне осторожный человек, вопреки мнению своих друзей и своих сотрудников, решится выкинуть такую штуку? Мы живем в такое время, где все головы идут кругом. Ваша обязанность, любезный друг, не только восстать против этого в государственном совете, но и довести до государя, что поднятие крестьянского вопроса и изменение оснований Положения 19-го февраля, может поколебать его царство, взволновать крестьян, дать силу нигилистам, смутить всех разумных людей и оттолкнуть от правительства именно те охранительные элементы, которые должны дружно около него сплотиться. И зачем нужно этим господам созвание выборных, когда они считают возможным, не спросясь никого, чисто бюрократическим порядком, налагать руку на лучший памятник русского законодательства? Когда подумаешь, кто и как составлял Положение 19-го февраля и кто и как на него посягает, горько и страшно становится за Россию.

Крепко жму Вашу руку и от всей разрывающейся за родину души желаю Вам сил и успеха, ибо Вы один думаете не о себе, а о деле, тогда как все остальное носится по воле ветра, воображая, что тем упрочит свое положение. О, человеческое безумие! Еду домой, чтобы в своем углу работать на общее наше дело.

Б. Чичерин.

104.

Москва. 11 апреля 1881 г.

Посылаю Вам, дражайший Константин Петрович, записку, о которой мы с Вами говорили в последнее свидание. Так как Вы советовали прямо послать государю, то я прилагаю письмо, адресованное его величеству. Прошу Вас передать и то и другое. Другой экземпляр, посылаю Абазе, уведомляя его, что я государю послал записку от своего имени. При моих отношениях к Абазе, я должен был это сделать. Выйдет ли из этого что-нибудь, одному Богу известно. Но во всяком случае противодействовать вредным мерам есть первый долг гражданина.

Если бы при Вашем свидании с государем зашла речь о том, чтобы меня для чего-нибудь вызвать, или куда-нибудь назначить, скажите, что я в настоящее время пишу сочинение против социализма и желал бы иметь месяцев шесть свободных, чтобы привести его к концу.

Еду в деревню на Фоминой и был бы совершенно доволен, еслибы не ожидало меня там бедственное положение голодающих, вследствие неурожая, крестьян. Надеюсь 24-го быть на месте, остановившись дня на два в Тамбове. Если бы, паче чаяния, Вам нужно было мне что-нибудь сообщить, то адрес мой: Тамбовской губернии, Кирсанов, село Караул.

Крепко жму Вашу руку.
Б. Чичерин.

(На обороте письма надпись: ‘Уменьшение выкупных платежей в нечерноземн. полосе соразмерно с ценностью земель. Обязательный выкуп наделов’).

105.

Село Караул, 11 мая 1881 г.

Любезный Константин Петрович, посылаю Вам для сведения постановление нашего уездного собрания по поводу предполагаемых реформ в местном управлении. Мы имели в виду дать отпор тем стремлениям к ломке, которые проявляются и в правительственных сферах, и даже среди земских людей. Москва служит тому живым примером. Дмитрий Самарин говорил мне, что Игнатьев, будто бы, разделяет его взгляды на переустройство уездов. Это было бы грустно, ибо уезды ни в какой перестройке не нуждаются. Если бы все эти непереваренные преобразовательные планы, а вместе с ними и прошедшие уже через государственный совет меры по крестьянским вопросам канули в воду, то нельзя было бы не признать пользы происшедшего в правительстве поворота, хотя не могу скрыть от Вас, что способ действий, насколько он мне известен, неспособен внушить доверие. Переговорим об этом с Вами при свидании. Теперь же скажу Вам одно: в настоящее время, [более чем когда-либо, правительству необходимо доверие общества, а между тем, в виду совершающихся перемен, Россия остается в полном недоумении. [Перед ней происходит какая-то игра, в которой она ровно ничего не понимает. В Кирсанове, во время земского собрания, был получен манифест — что это значит, кто посягал на самодержавие? Внутри России об этом нет и вопроса. Для кого же издаются манифесты? Для посвященных в петербургские таинства? Все это убеждает меня еще более в необходимости приобщения к правительству земских элементов. Мне пишут из Петербурга, что в Государственном Совете один Тимашев, при обсуждении обязательного выкупа, стоял за вознаграждение помещиков полностью. Неужели же во всем составе этого собрания нашелся только один человек, который догадался, что скидка 20% есть конфискация, всего менее уместная, когда идет борьба с социализмом? Какое же доверие может иметь общество к подобному собранию? С одними бюрократическими силами, Вы с своей задачей не справитесь, а, если Вы станете призывать на помощь журналистов, то выйдет еще хуже. На бумаге будет сосредоточение власти, а на деле будет, как уж и ныне есть, полное отсутствие власти: на бумаге будут платонические воззвания к обществу, а на деле будет все большее и большее раз’единение. Когда же я в грустные минуты размышляю о возможных последствиях недавнего поворота, то мне представляются война, банкротство и затем конституция, дарованная совершенно неприготовленному к ней обществу. Дай Бог, чтобы мои предчувствия не сбылись.

Жму Вашу руку.
Б. Чичерин.

(Вложено в письмо):

Представляя ответы на предложенные ему вопросы, в видах исправления оказавшихся в жизни недостатков существующих учреждений, кирсановское уездное земское собрание считает вместе с тем долгом заявить перед правительством:

Что в общих чертах оно признает преобразования, совершенные в местном управлении в прошедшее царствование, вполне соответствующими настоящим потребностям земства и нуждающимися лишь в добросовестном исполнении,

Что оно дорожит дарованными ему правами и видит единственный залог будущего преуспеяния в охранении, упрочении и развитии существующих учреждений,

Всякое же коренное изменение в местном управлении считает нежелательным и вредным, а стремление к общей ломке столь недавно установленного порядка положительно опасным.

106.

Караул, 27 мая 1881 г.

Любезный друг, Константин Петрович, гостивший у нас Дмитрий Капнист едет сегодня в Петербург, и я пользуюсь этим случаем, чтобы написать Вам несколько слов в ответ на Ваше письмо. Я вместе с Вами радуюсь происшедшей перемене, потому что павшие так называемые государственные люди очевидно шли ложным путем. Приостановка мер, проектируемых Абазой, есть уже весьма хороший результат. Нельзя не заметить, что именующие себя либералами хотели провести этот существенный вопрос чисто бюрократическим путем и на шеромыжку, а консерваторы призывают экспертов. Слава Богу! Очень жалко, что не могу с Вами лично переговорить, Вы бы мне растолковали то, что до сих пор остается для меня непостижимым, именно, отчего нельзя было просто сменить людей, шедших по вредному направлению, а нужно было издать но этому поводу манифест, который для нас, живущих в провинции, остался совершенно непонятным. Мы ожидали манифеста, но совсем в другом роде: мы думали, что правительство растолкует крестьянам, что царя убили не помещики, а нигилисты, и что крестьянам нечего опасаться ни за полученные права, ни ожидать новых благ. Из манифеста же 29 апреля крестьяне, при их нынешнем настроении, могут вывести заключение, что вероятно в дворянских сферах были какие-то козни и посягательства на царскую власть, это скорее может подтвердить ходившие здесь слухи.

Думаю, что главная причина всех этих недоразумений заключается в том, что мы с Вами, любезнейший Константин Петрович, то есть, состоящее в Петербурге правительство и земские провинциальные люди, живем в двух разных мирах, а потому друг друга не всегда понимаем. Этому я приписываю и взгляд Ваш на наше, кирсановское, заявление. Для нас оно было совершенно необходимо, для того, чтобы вести борьбу в губернском собрании, опираясь на мнение своего уезда. Вам вероятно неизвестно, что, вследствие поставленных министерством вн. д. вопросов, умы земских людей от Перми до Тавриды заняты сочинением всякого рода проектов для всеобщего преобразования местных учреждений, и что нам на местах приходится с этим бороться, при прежнем министерстве, даже при неравных условиях, ибо само правительство стояло за ломку. И в этом отношении я считаю происшедшую перемену полезной. Вы говорите: что хорошего, если одни будут говорить одно, а другие другое? А я Вам отвечу: что хорошего, если будут говорить только одни, а другие молчать? Охранительную партию всегда и всюду упрекают в том, что она во всем полагается на правительство, а сама ничего не делает. Зачем же осуждать нас за то, что мы поднимаем голос? Ибо наше постановление имеет смысл чисто охранительный, оно вызвано не опасением, что будут посягать на наши права, а опасением, что мы сами, стремясь к их расширению, попадем в яму. Так оно и было понято теми земскими людьми, которым я его послал. Я получил уже отзывы из разных губерний, одни с охранительным, другие с либеральным оттенком. Вопрос возбужден и мнений заглушить нельзя. Думаю, что для самого правительства весьма важно знать, в ком именно оно может найти опору. Если же мы будем молчать и ограничиваться оффициальными адресами, то все пойдет по старому. Оффициальные адреса можно посылать по всякому случаю, даже по поводу отмены соляного налога, над чем смеются сами те, которые его посылают.

Все это более и более убеждает меня в необходимости призвания выборных в Государственный Совет. Невозможно правительству и обществу жить в разных лирах. Необходимо им спеться, а единственное для этого средство состоит в постоянном обмене мыслей и в совокупном обсуждении общественных вопросов.

Б. Чичерин.

107.

С. Караул, 10 августа 1881 г.

Пишу к Вам, любезнейший Константин Петрович, чтобы снова обратить Ваше внимание на крестьянский вопрос, который, по доходящим до меня сведениям, получил от вызванных правительством экспертов совершенно неправильный оборот. Они, невидимому, хотели исправить нелепый проект Абазы, но никак не отставая от него в желании оказать крестьянам всякого рода льготы, а напротив расширяя заботу о меньшей братии. Филантропия дело похвальное, но надобно, чтобы она согласовалась с здравым смыслом и с государственными потребностями, а здесь я именно этого не вижу. Спрашивается: на каком основании можно произвести всеобщее понижение крестьянских повинностей? Утверждать, что эти повинности слишком тяжелы в сравнении с тем, что эти крестьяне получили, нет возможности, это значит прямо итти наперекор истине. В нашей местности, например, крестьянин за 3 ¹/₂ десятины на душу платит 7 р. 20 к. процентов и выкупа, между тем, как наемная плата за одну десятину равняется 12—15 р. То-есть, если считать в три поля, от 7—9 р. Как же можно тут говорить о тяжести платежей? Если же взять в расчет выкупаемые повинности, то надобно сказать, что помещик по закону имел 3 рабочих дня в неделю, или 150 дней в году, мужских и женских, а в действительности брал больше. Считая мужской день пеший и конный средним числом по меньшей мере в 30 к., а женский в 15, выйдет 67 р. 50 к., с тягла, состоящего из 2 ¹/₂ душ., ныне же с души идет оброчных 9 р., а выкуп всего 7 р. 20 к., то есть с тягла оброка 22 р. 50 к., а выкупа всего 18, следовательно меньше нежели третья часть против прежнего. И этот расчет приложим ко всей России. Как же тут опять говорить о тяжести платежей? Если же понижение повинности должно быть просто милостью, то спрашивается, на каком основании вдруг одному сословию оказывается такая милость и из каких сумм? Думаю, что подобная мера будет не только вредною, но и опасною, ибо после этого крестьяне будут постоянно ожидать такого рода милостей. Нет нелепого слуха, которому они не поверили бы. Наконец если понижение вызывается тем что есть избыток платежей, то гораздо лучше сократить срок и скорее разделаться со всей этой операцией. Это будет выгоднее и для государства, и для самих крестьян. Одним словом, как я ни ломаю себе голову, я никак не могу придумать, на основании каких соображений эксперты пришли к такому выводу. Опасаюсь, что если правительство и общество будут взапуски друг перед другом играть в популярность, бедной нашей России не сдобровать. Вероятно дело пойдет через Государственный Совет. Как член сего филантропического заведения, обратите внимание на это дело. Вы один из немногих, способных сказать разумное слово. Когда я подумаю, что проекты Абаза прошли там единогласно, то мороз по коже подирает. Куда мы доберемся наконец с филантропией и либерализмом?

От души радовался благополучно совершившемуся путешествию государя и императрицы. Кому это пришла в голову эта счастливая мысль? Спасибо Вам за маленький циркуляр от синода. Надеюсь, на этот раз газеты не врут.

Я спокойно пишу свою книгу и не завидую Вашим треволнениям, хотя сам нередко прихожу в уныние от того, что делается на белом свете. Доживем ли мы с Вами до более радостных дней? Жена уехала в Малороссию к родным сестрам, а я остался один оберегать дочку и размышлять о суете мирской. Намерен жить в деревне как можно дольше. Если ничто не помешает, останусь здесь до конца ноября, тогда поеду в Тамбов на земское собрание и на дворянские выборы. Может быть, как-нибудь свидимся зимой в Петербурге. Очень бы хотелось узнать от Вас многие подробности, которые меня интересуют.

Крепко жму Вашу руку
Б. Чичерин.

Вальроз, 8/20 марта 1881 г.

100—107. Письма написаны Борисом Николаевичем Чичериным. Известный философ и юрист, он был профессором до 1868 г. государственного права в московском университете, а в 1882—1883 г.г. московским городским головой. Большую часть жизни он провел в своем имении, селе Караул, Кирсановского уезда Тамбовской губернии, и в работах местного земства. Его сочинения: ‘История политических учений’, ‘Курс государственной науки’, ‘О народном представительстве’, ‘Философия права’. ‘Наука и религия’ и др. выдвинули его в первый ряд европейских мыслителей. Знакомство Чичерина с Победоносцевым началось в московском университете.

100—101. При настоящем, No 100, письме Чичерин приложил свою записку ‘Задачи нового царствования’, No 101. В ней он предлагает меры к полезному, с его точки зрения, преобразованию в устройстве государственных учреждений. На первое время и как первый шаг, он рекомендует ‘приобщение выборных от дворянства и земств к государственному совету’, ‘собрав вокруг себя все охранительные элементы страны, правительство может смело вступить в борьбу с крамолой, здесь только и является возможность разумного руководства’, ‘по одному депутату от дворянства и по два от земства каждой губернии — таково было бы, предположительно, самое рациональное решение задачи’. Предположение Чичерина не осуществилось в то время, очевидно потому, что тогда принято было правилом — вызывать самим правительством местных людей (см. No 64). Упоминаемый Чичериным Н. А. Милютин был — Николай Алексеевич, брат военного министра Дмитрия Алексеевича, знаменитый государственный деятель. Он принимал участие в устройство крестьян при реформе 1861 года и особенно в Польше, где вместе с Юрием Самариным и Черкасским он провел все реформы по переходу в собственность крестьян всей земли и по изменению всей администрации края. До конца смуты он был статс-секретарем по делам Польши. Он умер 26 января 1872 года.

102. Комиссия железнодорожная была одной из форм тогдашнего вызова в Петербург местных сведущих людей.

Муравьев М. Н. 1 мая 1863 г. назначен был генерал-губернатором в Вильну с чрезвычайными полномочиями, и принятыми им мерами к ноябрю 1S63 года польский мятеж был подавлен. ‘Голос’ — А. А. Краевского, ‘Порядок’ M. M. Стасюлевича и ‘Страна’ Полонского Леонида Александровича — газеты противоправительственного направления.

103. Абаза А. А. (см. No 27), министр финансов.

104. Записка была протестом против проекта Абазы (No 103), но в переписке не сохранилась.

106. Самарин Дмитрий Федорович — земский деятель в Москве и писатель, издал сочинения своего брата Юрия Федоровича.

Манифест — 29 апреля 1881 года.

Тимашев А. Е. — см. No 68.

106. Вопросы, поставленные министерством внутренних дел, см. в No 88.

Павшие государственные люди — Лорис-Меликов, Абаза, Милютин Д. А. (см. No 31).

Соляной налог был отменен министром финансов А. А. Абаза.

107. Эксперты — сведущие люди (см. No 63).

К. П. ПОБЕДОНОСЦЕВИ ЕГО КОРРЕСПОНДЕНТЫПИСЬМА и ЗАПИСКИ

Читайте также:

К. П. ПОБЕДОНОСЦЕВ
И ЕГО КОРРЕСПОНДЕНТЫ
ПИСЬМА и ЗАПИСКИ