Письма к А. Н. Островскому, Дриянский Егор Эдуардович, Год: 1872 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 19 минут(ы)

Памятники литературного и общественного быта

Неизданные письма к А. Н. Островскому

М.—Л., ‘ACADEMIA’, 1932

Дриянский, Егор Эдуардович

3 Марта. Раненбург. [1850]

В надежде, что не посетуете на меня за докуку решился бомбардировать Вас этим посланием уважаемый Александр Николаевич. — Знакомство с вами наделило меня множеством добрых воспоминаний и я бы, пожалуй, писал к вам и чаще, еслиб не боялся надоесть. Теперь дело вот в чем:

Во-первых, прошу не отказать во внимании вручителю сей эпистолы — Александру Дмитриевичу Мирьякову: он же и дворянин и помещик и Адвокат и Актер и сверх того человек выучивший наизуст ‘Свои люди’ поелику видит в них много толка. Коли угодно познакомиться с ним — дайте гитару в руки и заставьте говорить по жидовски: тут — и ложись умирай. Во 2-х, в прошлом Августе я послал к М. П. Погодину ‘Квартет’ и просил его поместить в прошлогодние м-цы, теперь получил от него письмо, из которого видно, что: ‘до сих пор не могут выручить повести из Цензуры’. {‘Квартет’, повесть в 2 частях, появилась в печати только в 1858 г. в журнале ‘Библиотека для чтения’ (т. CLI, NoNo 9 и 10).} ‘Соблазняет-де первая сцена из офицерского быта’. Я отвечал, что, в случае нужды можно из 3-й главы выбросить лишний соблазн, оставя в ней одну только необходимую связь с предыдущими, сверх того ‘Квартет’ писал весьма осторожно и не думаю, чтоб после ‘Коляски’ Гоголя и Вельтмановской ‘Офицерской пирушки’ (Офицер. Пирушка) где все так резко и безвыходно — можно было к чему-либо придраться: в ‘Квартете’ ясно просвечивает идея автора отнюдь не противная Цензур. Уставу. Досадно, чорт возьми! Прошу и молю Вас — выведите меня из неизвестности, неоткажите уведомить, на которой точке замерзания повис Квартет и чего ждать впереди: сомнение и неизвестность меня обуревают и вяжут руки… Я просил Михаила Петровича выручить его из цензуры или уничтожить — чорт с ним и со всею литературой — лучше порскать. В случае пропустят и не больно окарнают, просил поместить в Апрель или Майскую Книги, будьте моим ходатаем и в этом деле и тем довершите уверенность в добром вашем ко мне расположении поелику в надежде на него остаюсь к Вам с истинною преданностию

Е. Дриянский.

P. S. Поздравляю Вас с новым успехом. — Достойному — достойное. С удовольствием читал 15 No Москов. Ведомостей и от души порадовален. Нетерпеливо жду прочесть ваше новое дело. Сергею Николаевичу низко кланяюсь. Ах, кабы бог привел скорей свидеться! Извините, спешу. —

Раненбург [1850] Апр. 7-го

Благо — решился один раз, так теперь пошел писать и досаждать вам, почтенный Александр Николаевич! Теперь только держитесь, и, хоть браните, а все-таки читайте вторично мое послание. —

Б прошлом письме, чрез Г. Мирьякова, (вторично уже переданном вам Г. Повалишиным,) я убедительно просил Вас потрудиться известить меня о положении моей рукописи, десять м-цев назад тому отосланной для напечатания в прошлогоднем Москвитянине, на что сперьва получил было согласие Мих. Петровича [Погодина], но, в прошлом Генваре он известил меня, что рукопись о сю пору не выдает ему цензура по случаю оказавшихся в 3-й главе противузаконий — и вместе с тем о том, что он возьмет ее и убедит Цензора в ничтожестве его подозрений.

Решаюсь вторично и убедительно просить Вас: бога ради заберите справки о положении дела и не откажите обязать меня уведомлением. Неизвестность всего досадительнее, а писать еще к М. П. [Погодину] не решусь ни за какие пряники. В редакции не имею знакомых и полагаю единственную надежду лишь на Вас.

Бога ради, не оставьте в туне просьбы вам истинно преданного и готового на всякую послугу.

Е. Дриянский.

P. S. Что же для меня всего страннее, рукопись запрещена, а редакция всякий раз публикует о ней в Москв. Ведомостях? — Заглазное дело никуда негодится! Мой адрес:

Егору Эдуардовичу Дриянскому в г. Раненбург, Рязанск. губ.

[1850]

Ждал, ждал я Вас, любезнейший Александр Николаевич, в наш обетованный, да, вот уж и Фомина прошла. Видно быть тому так!

Прескверная дорога. Я доплыл только на 3-й день праздника к месту. Станции делал верст по 11-ти, просто была мука: ночевал в болоте! В половину только исполнил Ваше поручение потому, что посланный от меня не застал только нескольк. часами Григоровича: он ускакал в Москву, следоват. Ваше письмо к нему о сю пору не распечатано. Шут его знает, зачем ускакал так рано, сама мать не умеет объяснить его цели и намерения: по словам, он должен быть теперь в Петербурге, куда она должна адресовать письма, не знаю, был ли он у вас проездом?

Не умею сказать, что делаю сам все время. За работу не принимался еще. Страшно. При том же, правду сказать, у меня трудные роды. Все еще думаю. Авось, выносится, к зиме что-нибудь да вылупится. Прочел Москвитянина от доски до доски: пропасть ошибок. Не знаю, чем занимаются ваши корректоры! Коли пойдет в смеси Охота на июль пришлю вам Регалию, между дела успею. Всего бы лучше было увидать вас в Кашире: то-то бы обрадовался! Раз десять читал Каширянам Свои люди: есть человечка два смыслящих дело — прочее все — такая шваль, что боже упаси Да благословит Св. Аввакум доброе начало. Судя по перемене дирекции мнений, к будущ. году отсюда явятся четыре подписчика на Москвитянин. Пересылка идет медленно, сегодня 13-е, вчера вернулся посланный, а майской книги нет еще. Сергею Николаевичу и Колошину передайте мой низкий поклон. Поручаю себя вашему доброму расположению и благодарю за добрые впечатления, поселенные во мне приятным знакомством нашим. Давай бог нам лад да склад а Москвитянину ходкий путь и простор. Будьте уверены в истине моего полного уважения и преданности, с каковым останусь навсегда готовый к услугам

Е. Дриянский.

Михаилу Петровичу прошу засвидетельствовать мое почтение.

Майя 13

С. Воронцово.

[1850]

Посылаю вам, любезнейший Александр Николаевич, статейку в Смесь. Душевно рад, что удалось выполнить обещание: не знаю, хорошо ли. От вас зависит оценка, мое дело было сделать — как сумелось. Правду сказать, я было начал ее сперва без основной идеи, а так, просто — с плеча! но вникнувши после в дело, когда оно пошло ровнее, нахожу, что этот отдел есть неисчерпаемый родник для пера, а потому, быть может ни к селу, ни к городу окрестил ее Мелкотравчатыми {‘Мелкотравчатые’. Очерк из охотничьей жизни. Напечатан в ‘Москвитянине’ 1851, ч. I, No 1.} и расположил так, что впоследствии можно будет разбить их как душеньке угодно: что нужно, выбросьте, не жалейте, ведь статья даровая!

Бога ради, не поленитесь перебросить в мою тихую келью строчки две-три и выразите ваше мнение, а также и то, чему держаться и что кинуть, если в Смеси пойдет Охота? Она таки было хорошо нашлась у вас. 2-го майя книжку Москв. я получил, но в ней уже нет этого отдела: неужели вы его бросили? Это все бы нужно мне знать.

Я почти не принимался за дело, ждал вас нетерпеливо — но, видно, по-пустому: подозреваю, что вы там порядком покучиваете. А очень бы не дурно было встретить вас тут и посоветоваться: один в поле не воин! все как-то не верится себе.

Если поступят в печ. Мелкотравчатые, то сделайте милость, отделите мне экземпляр, пяток (всего-то выйдет лист. 10, я думаю), пошлю их в Раненбург. Да не забудьте выполнить обещание Ваше и на[щ]ет экз. Одарки. {‘Одарка Квочка’. Повесть Дриянского в ‘Москвитянине’ 1850, ч. V, NoNo 17 и 18.}

Прошу передать мой низкий поклон Автору Лихача, Садовскому и Сергею Николаевичу. Очень, очень обрадовали бы меня своим письмом, а еще оченнее известием о том, что гласят Свои люди. Неужто Вы о сю пору не — Сочлись и не свели концов с глупыми и мелочными притязаниями?!. Я думаю, что Михайло Петрович уже давно в Лондоне. Да будет с вами мир и вечная благодать. Прощайте. Спешу, благо, есть [а]казия.

Вас душевно уважающий

Е. Дриянский.

P. S. При печатании статьи, делайте от редактора выноски по табличке, приложенной в конце Охотнич. терминов.

[1856]

И не думали, конечно, что я разражусь к вам этим посланием, любезный Александр Николаевич, а между тем, вот что побудило настрочить его. Вчера, сидя в своем шелудивом No, за стаканом кофе, начал читать город[ской] листок No 97-й. {См. примечание 171.} Признаюсь и поразила и возмутила меня эта наглая и придирчивая сплетня: видно, что друзья, пользуясь вашим отсутствием, вздумали насолить. Вырезываю нарочно фельетон и отправляюсь к Агафье Ивановне, чтобы послать его к Вам, из него ясно увидите, до какой дерзости доплыло возведение Литературного Мифа, этот, какой-то Г. Горев (сочинитель вишь комедии?! подвизающийся на театральн. поприще) я полагаю, не что иное, как невинное орудие щелкунов и завистников ваших. Но, нелепица и брань, доведенная от устных толков до печатного вызова, по-моему не должна уже быть обходима молчанием. Вчитайтесь и увидите ясно, как ядовита и вместе бессмысленна основа всей этой болтовни. Вы, конечно, лучше знаете, как поступить с этим делом, но, на мой сгад — следовало бы пугнуть этих Г. Г. Правдовых. {Псевдоним автора ‘Литературной заметки’ в No 97 ‘Ведомостей Моек. Городской Полиции’, обвинявшего автора ‘Банкрута’ в плагиате.} Этак, пожалуй, у нас ни один дельный литератор не обойдется без двойника и, с легкой руки, начав с Вас, Правдовы станут родить их десятками. Впрочем, как знаете. Скажу только одно, что меня это возмутило.

Каково живется вам? а у нас в Москве пыль и скука. Краевский уехал 25 Апр[еля] почти ничем не кончив со мной, обещал, однакож, начать печат. Кв[артет] с Июльской книги, если не заупрямится Цензура. Хочу лето прожить на даче. За Комед[ию] {‘Комедия в комедии’. Комедия в 3 д. Дриянского. (‘Москвитянин’ 1855, т. II, No 6).} жду 300 р.

Вам преданный
Е. Дриянский.

Р. S. Гурию Никол, мой поклон. Агафья Ивановна приказала написать к вам, что она здорова и сказать больше нечего.

3 Мая.

Воскресение
5 Мая 1857.

Вчера я был у Агафьи Ивановны: она возится с цыпленком — а тот кричит на весь дом, Николка вертится тут же подле короба с новорожденным, а сапоги на нем — настоящий Китаец! и вдобавок голое гузко. Агафья Ивановна кланяется вам, писать не будет: она здорова и все вокруг благополучно.

Прочел ваше письмо от 29-го и порадовался, за Квартет, добрейший Александр Николаевич, вам — спасибо! крепкое и всегдашнее. Дай-то бог, чтобы чрез ваши руки проклятое дело это отошло от моих рук. Надоело. Вспомнить страшно.

Эдельсон еще не вернулся. Его, бают, какой-то Бар. Корф усадил за какое-то дело. Модестов на днях вернулся из Питера: он был в театре при первом выходе Прова Мих. в Люб. Торцове — минут 10 простоял при появлении, а в сцене с братом фурор в публике дошел до исступления и неистовства. Во время всей пьесы ‘bis’ повторялось раза три. Вслед за тем он играл в Женитьбе. Самойлову, говорят, приходит плохо. В Петерб. Ведом, писали коротко, обещая подробный разбор всего репертуара.

Проводивши вас, мы почти все дни путались, закончили Сокольниками 1 мая. Григорьеву отпуска еще нет. С Потехиным вышла оказия: Беринг увидал его в театре — выписал к себе и приказал сбрить бороду. Накануне поездки к Берингу он был у меня с Железновым и — бедняжка — переконфуженный во-всю. Третьего дня уехал в Кинешму все-таки в бороде.

Крылов вносит свой пай в Москвитянин, с целью оппозиции против Каткова и К^о. В сентябре объявят, Григорь[ев] заведывать будет Славян, отд. Гурию Николаевичу мой поклон. Пишите о себе чаще, а на случай, что понадобится, поручайте, Все будет сделано. Мой адрес: на Патриарших прудах д. Васильевой.

Ваш весь
Е. Дриянский.

[1857]

Слыхнулось мне, любезнейший Александр Николаевич, что Вы пробудете в Пб-ге еще дней десять, а потому и строчу это послание, желая тем напомнить о себе, и надеюсь, что, вы не откажете привести мое дело с Квартетом ‘к окончанию’. Извините, пожалуйста, что я вам этим докучаю. Также не забудьте захватить и Патериковскую рукопись.

У вас я не был за недосугом и Аг[афьи] Иван[овны] не видел. Без вас же с бедным И. Ф. Шестаковым подеялась неприятная штука: его потянули к допросу за последнее малеванье, но, что всего хуже так это то, что украли у него фрак, штаны, жилет и галстук и тем лишили всей представительности для будущей аудиенции с Закревским. Бедняк, где коротко, там и рвется,

Прощайте, будьте здоровы: жду вас с нетерпением ваш

Е. Дриянский.

27 Мая.

[1857 май]

Уважаемый Александр Николаевич,

Нечаянным манером я очутился на пути к Серпухову, где пробуду два дня, а потому не в состоянии исполнить моего обещания и проводить вас завтра до станции железной дороги, как думал это сделать даже сегодня утром.

Надеюсь, что вы не откажете устроить мое дело с Квартетом в Пб-ге так, как бы он был ваше собственное дело. Если же Редакторы признают его и теперь вещью негодною, то бога ради привезите его с собой: лучше умереть с голоду, чем преклонить выю перед людьми, у которых корысть заглушает правду.

Поезжайте с богом, счастливый путь. Не забудьте вам преданного

Е. Дриянского.

P. S. Заехал к Александру Ивановичу и выпросил нарочного — не доверяя городской почте.

Алек. Иван, вам кланяется.

15 Июня. [1857]

Давно собираюсь писать к вам, любезнейший Александр Николаевич, да не знал верного адреса, теперь, кстати, Аг[афья] Ив[ановна] едет в Углич и это дает возможность — повести с вами беседу пообъемистее. Новостей у нас было довольно, но, не обо всех стоит говорить, главное, что в особенности может вас интересовать — это необыкновенный успех Садовского в Пб-ге. Об ртом вы верно уже слышали и от Евг. Никол., который поехал Волгой в Казань и в Костроме намеревал пробыть с вами дня два. Пров Мих. вернулся накануне Семика, увиделись мы с ним в Марьиной роще. Говорил много обо всем и между прочим очень рельефно выражался о проделках некоторых адептов Петербургских] театров и литератур, мирка. О скверностях Петерб. фельетона трудно говорить без длиннот и желчи, нельзя однакож не поздравить вас с новым даром — брать целиком лица и содержание для своих пьес из репертуара, напр., хоть бы — театра С.-Мартенских Ворот, (зри фельетоны П-х Вдтей) {‘Петербургских Ведомостей’.} Теперь, прощай Горев! Да и к чему подобные сотрудники ловкому автору, имеющему у себя под рукой книжицу в роде: La BoulangХre Ю des [?] и т. п., прочел и — Большовы, Бородкины, Торцовы, Расположенские посыплются, как горох, а такой талант, как теперь только достойно оцененный Пб. фельетонистами и даже понятый г. Гречем, г. Садовский — что хотите сделает и русским и понятным на сцене, как бы оно ни было бездарно, слабо и темно в книге. Нет, воля ваша, а я той веры, что между скверными людьми в мире сквернейшие суть — фельетонисты.

Григорьев еще в Москве, хотя отпуск получил давно. Теперь он мычется страшно — вот по какому случаю: в одно прекрасное утро Погодин вызвал его к себе и передал ему Москвитянин, с правом полного и безотчетного распоряжения журналь[ной] частью и с буд[ущего] года Григорьев остается единственным его редактором без участия Погодина, кот[орый] обязан доставлять лишь капитал на издание и плату за статьи, 8-го послана уже бумага в министерство. Программа написана ловко. Я к вам ее, пожалуй, пришлю. Co to bentze?!

Теперь скажу Вам о своей болячке. Железнов ездил в Пб-г, ознакомился там со всем людом и, между прочим, виделся с Панаевым. Заговорили о Квартете. Панаев вытащил его из стола и держал такую речь: ‘Не знаю, с чего выдумали присылать ко мне такие вещи, кот[орые] я никак не решусь допустить на страницы моего журнала. Язык — варварский, слог невыносимый, содержания никакого. Поверя письму Островского, я прочел печатное, выбросил несколько страниц, напечатал из них 2 листа и теперь остаюсь в убытке. Скажите, вы знакомы с автором? Сколько ему лет?’

Саввушка мой держал, в свою очередь, приличную речь. ‘Жаль. Ну, так если вы знакомы с г. Дриянским, передайте, пожалуйста, ему, что я очень уважаю его прежние статьи и скажите, что он успел уже заискать себе некоторую известность, но Кварт[ет] пусть уничтожит, он этим повредит себе. Это видно, что вещь давно лежалая и ему хочется получить за нее деньги. Ну, будь тут листа 3—4… Я дочитал только до полковника — дурак, каких нет на свете… ни одного характера. Офицеры эти путаются, как сумасшедшие… дальше я не читал — и печатать не могу: вещь сырая, грубая, невыдержанная. Посоветуйте пожалуйста автору, чтоб он ее уничтожил для спасения собственной репутации, а если есть у него какой-нибудь разсказец, повесть или что-нибудь в роде этого — ‘Лихого Соседа’ вот, что вышел в Библиотеке, покороче, пусть присылает, я плачу 50 р. за лист и возьму с удовольствием и т. д.’.

Воображаю каков бы был ‘Квартет’, вышедши из рук Панаева. Железнов говорит, что он при чтении из глав до Непотачкина, на кот[орых], по счастью, остановился, назначил к исключению целые страницы. Пришлось бы публично отказываться от своего дела. Впрочем, чорт его знает, мож. быть Кв[артет] и в самом деле так гадко, как говорят, или на нем лежит, незримая нами, печать проклятия. Скверно!..

Прощайте. Благодарю еще раз за ваше доброе участие. В ваше благородство я верил и верую навсегда, что делать, если дело не клеится?.. Эх, гадко!

Семевский вам кланяется, он в восхищении от ‘Доход[ного] места’. Служба ему не везет, теперь поступил в должность учителя Словесности при Павловском Кад[етском] Корпусе. Железнов тоже бьет вам челом. Пожалуйста, не ленитесь извещать нас о себе хоть изредка.

Истинно уважающий Вас
Е. Дриянский.

Гурию Николаевичу мой поклон.

[1857?]

Пожалуйста, доставьте посылаемый экземпляр П. М. Садовскому. Я бы отослал к нему с нарочным — да не знаю где живет. Завтра по вечере обещал быть у меня А. А. Григорьев, не будет ли милости вместе — почитаться, коли свободны? Сейчас получил черновой Квартет.

Вам преданный
Е. Дриянский.

[1860?]

Уважаемый Александр Николаевич,

Простите бога ради, меня за докучиливость. Я к Вам с новой просьбой: сделайте милость

одолжите мне еще 12, а если можно то и 15 руб. На второй или 3-й неделе поста я должен получить из Рязани 300 руб. сер. и в ту же минуту, как эти, так и прежние 8 р., привезу вам с благодарностью. Теперь же, просто — кричи Караул! Сделайте милость, помогите. Сам я не могу явиться от страшной зубной боли. На Маслянице надеюсь побывать у вас персонально, а теперь рассудил послать свою Личардиху. Будьте здоровы и благополучны.

Вам истинно преданный
Е. Дриянский.

P. S. К Ковалевскому отослал, благодарю вас крепко за последнюю редакцию письма — вышло щегольское. Что-то будет?

Что скажу я Вам, уважаемый Александр Николаевич, относительно общего нашего дела, о котором расположился было вчера ехать к вам и столковаться окончательно, когда именно нам тронуться в путь — чего так жажду и желаю…

Ко вчерашнему дню я привел было дела свои в такой строй, что уже вполне надеялся доброго всему конца — ан нет. Новая закорючка. Просто ноет душа и озлобляется сердце, — от этих поганейших и нежданных толчков жизнь становится, наконец, до того постылою, что, право, не знаешь, как с нею быть…

Знаете, я не фаталист и верю: что все несообразности и неудачи зависят исключительно от нашего неумения орудувать делом, от непрактичности, нерасчетливости и т. под. причин, но о себе имею право сказать, что я именно — та исключительная личность, для которой придуманы нарочно исключительные препоны во всем. Напр., я твердо уверен, что если мне предстоит завтра перейтти улицу для того, чтобы получить что либо желанное, даже должное в смысле интереса и т. д., непременно посреди улицы окажется либо загородка, либо канава непроходимая, одним словом то, что скажет — ступай назад! Другим можно, тебе нет!

Чорт знает, что такое!.. Завтра быть у вас не могу. В понедельник приеду пораньше. Так ли, сяк ли, бог меня убей, становится совестно ра самого себя.

И кружится голова и тоска разъедает душу.

До свиданья в понедельник

Вам преданный
Е. Дриянский.

Суббота

13 Апр. [1860]

Уважаемый Александр Николаевич.

Бывши у Вас в понедельник, я слышал от Агафьи Ивановны, что Иван Федорович собирается дать вечер в Купеческом, и что не безвредно было бы для него пригласить Ляхова с бандурой, а то, пожалуй, и Васильева с Мертеном — о чем я озаботился уже им передать, оба первые изъявили на то живейшую готовность. Если, действительно, это потребуется Ивану Федоровичу, пусть напишет ко мне, или же, если будет так добр, то завернет завтра лично на чашку чая в мою скудную конуру: оба (Ляхов и Васильев) будут у меня со скрипкой и гитарой, и если будет свободен Паж и Отнер, то состовится даже квартет. Послушать, есть что… Не будете ли и вы добры и свободньГ на проведку истинно преданного Вам

Е. Дриянского.

Дом Померанцева и квартиру мою укажет лавочник близь церкви Ивана Предтечи.

22 Апреля [1862]

[1864]

Уважаемый Александр Николаевич.

Вы часто бываете у А. Н. Андреева, где, конечно, встречаете и А. Н. Рамазанова, не забудьте, пожалуйста, передать ему, что я жду с нетерпением его статью о рисунках Боклевского: продажа идет до того плохо, что вчуже берет жалость за него. Хорошая рекомендация в таком случае вещь важная, он же обещал замолвить о них еще на 2-й неделе поста.

Все собираюсь к Вам, да никак не угожу. Дела оказывается столько, что никак не выберешь свободного дня. Из магазина Базунова извещают меня, что Катков зачем-то доискивается моего адреса, и Писемский тоже справлялся у них об этом. В случае спросят Вас скажите, что я живу на Средней Пресне в д. Померанцева No 11-й, в переулке, против ц. Иоанна Предтечи.

На праздник буду у вас, а на этих последних неделях хочется посидеть по пристальнее за делом.

Ляхов просто пузом хочет чтоб вы побывали у него в концерте, я дал ему Ваш адрес.

Да будет над вами благодать божия.

Вам преданный

Е. Дриянский.

Агафье Ивановне и всем домочадцам вашим мой поклон.

[1867]

Командирую к вам и г. Форета и Туза. {‘Туз. Жизнеописание Антона Антоновича’. Роман Е. Дриянского. Два тома. М. 1867.} С первым, надеюсь, вы уладитесь в раз, если удосужитесь прочесть второго, не откажите составить от себя коротенькую рецензию, авось, она хоть немного двинет мое грешное дело. Просто тоска меня с ним одолевает.

Вам преданный

Е. Дриянский.

[1867]

Батюшка, Александр Николаевич. Вчера у меня совсем из памяти вон, попросить Вас — при случае осведомиться у кого подобает: на много ли я могу рассчитывать экземпляров ‘Туза’ для отсылки в Пбг (на чистые, конечно, деньги, а не на комиссию). Вы, наверное, будете видеться с Кожанчиковым и с Сергеем Васильевичем, которому прошу, передать мой задушевный поклон, им обоим это дело знакомисто, можно будет на деньги дать и до 25%. Сверх того, может быть, Вам случится поговорить об этом и еще с кем-нибудь, а мне, правду сказать, Знать об этом — куда бы не мешало. В Москве, я знаю, что экз. 200 разойдутся в раз.

Всем этим Вы много одолжите истинно преданного вам

Е. Дриянского

В Марте.

После убийственного передвижения на пароходе и в вагоне я прибыл в Москву только в понедельник утром, полубольной, и не заехал к вам, как располагал, потому, что извощик протащил меня через устинский мост. Три дня вослед затем пролежал безвыходно дома с распухшей ногой и на четвертый очутился уже в Клинском уезде, откуда вернулся только 8-го и 9-го был у вас. Вот почему и замедлил этим известием, которого, верно, давно от меня ждете. Дома у вас все благополучно, дети здоровы, бабушка тоже, Миша [?] страшный и как говорит бабушка, скучает по брате, Маша будет красавица вполне, она сделалась, как говорят, очень резва и развязна, пошла прямо ко мне на руки и попрыгала достаточно, прежде, говорят, на такой подвиг вызвать ее было трудно. Дом ваш еще далек от окончательной отделки, бабушка очень недовольна действиями подрядчика, печи кончены, верх при мне оклеивали обоями, но оклейку нижних комнат оставят до вашего приезда, крыльцо переделано, но еще только загрунтовано, двери собираются красить, внутреннюю лестницу на верх устроили из бывшей кухни, что, по-моему, кажется очень удобно. Кухонная печь и плита с котлом устроены наверху от этого две передние комнаты внизу стали просторнее и чище, полагаю, что несмотря на отступление от вашего начального плана, взглянувши на все, вы останетесь довольны.

Вот все, что смогу на этот раз передать вам, уважаемый Александр Николаевич. Вчера заезжал в Контр. Палату, чтоб свидеться с Петром Николаевичем, но он недели полторы как не ходит, не знаю причины, верно дачничает. В Москве со дня моего приезда стоит духота невыносимая и пыль столбом или лучше сказать — город скрылся в пыльном облаке. Так поэтичнее. Обапольные дачники тоже першат. Слава богу, покончил с чужими делами, теперь примусь тверже за свои, так, чтоб к 1-му сентября поочиститься совсем. 1Как-то вы удите? Тут ни у кого не клюет. Вчера виделся с яростным рыболовом Багриновским — тоже не хвалится. Иван Егорович уже в Самаре и заправляет театром в отсутствие Рассказова. Этот приезжал сюда на 3 дня для закупок.

Прошу передать мой поклон Марье Васильевне, а Саше при прощаньи Миша поручил тоже кланяться блату и мамаше с папой.

Будьте пуще всего здоровы и все будет ладно.

Вам истинно преданный Е. Дриянский.

10 Августа [1868] {К 1867—68 гг. П. О. Морозов относит напечатанное им в ‘Вестнике Евроцы’ 1916, X, стр. 71, еще одно письмо Дриянского, автографа которого нет в нашем архиве.}

Добрый, глубокочтимый Александр Николаевич.

В понедельник я с утра выбрался из дома, с твердым намерением быть у Вас, поздравить с наступающим праздником и привести к одному знаменателю все, что так тяжело гложет меня относительно моего священного долга перед Вами, но, дьявольская кура и непогодь допустила меня только до моста и совершить мой поход пешком и без калош не было никакой возможности. Тоже повторялось и следующие за тем дни. Между тем, мне так необходимо в настоящее время видеть вас, порешить скорбное и пятнающее меня дело и, надеюсь, уйти от Вас с обновленной душой… Узнавши все, что творилось со мной в продолжение этих 5 месяцев, Вы по благородству своему, надеюсь простите меня от души и разлучитесь со всеми сомнениями, какие немудрено, и западали в Вас, при мысли обо мне. Обстоятельства мои вследствие всего, сложились теперь так, что я очутился на распутии трех дорог: прямо итти плохо, направо — плоше, налево — и того хуже, но все еще, благодаря бога, я остаюсь не без твердой надежды — притти в раз к благому концу и, наконец, перевести дух!

В воскресенье надеюсь верно быть у Вас, если же что отклонится, то рано утром 1 мая, чтоб застать Вас дома, хоть будут камни валиться на голову, прибуду непременно, потому что видеть, наконец, Вас, сделалось для меня необходимою и целебною потребностью.

Душевно желаю застать Вас совершенно здоровым. Марье Васильевне и всем вашим мой нижайший поклон.

Вам истинно и нелицемерно преданный
Е. Дриянский.

25 Августа [1869]

Дай бог вам здоровья, добрый, уважаемый Александр Николаевич, — за Ваше письмо. Вернувшись вчера домой, я прочел его, признаюсь, со всеми болями сердца и послалось мне после этого очень-очень плохо, за то, проснувшись утром, я ринулся, как дикий кабан и вдобавок раненный, с Вашим письмом и с вопросом: ‘прочтите, и скажите, что вы со мной делаете‘? По справке однако ж оказалось, что меня, вот уже десятый день мучите не понапрасну, а на законном основании. Деньги 4/т. р. взысканы, отосланы, но еще не получены. (Подробное значение этого дела, объясню при свидании.) Теперь мне остается спросить у вас еще дня на четыре и никак не больше, как на пять, снисхождений. В этот срок, а может быть даже раньше, надеюсь твердо, явиться к вам лично и поблагодарить вас от полноты сердца за все, за все…

Давай бог вам хоть половину того, чего желаете истинно преданный

Е. Дриянский.

26 Сент. [1869]

9 часов вечера.

[1870]

До двух раз принимался я выполнять ваше поручение мною чтимый Александр Николаевич и оба раза результат выходил прегрустный: вот уж девятые сутки, как бедный Перов лежит без языка. Доктор запретил ему говорить. Вчера я поглядел только на него, махнул рукой и ушел. Едва ли бедняга выцапает.

В воскресенье и в среду собирался к вам, но не мог. Делоне усиленно просит меня еще съездить к Вам и, пожалуй, не собрался бы завтра или в воскресенье.

Ох, горе и горе мое великое со всей этой моей настоящей обстановкой, и не знаю, когда уж пособит бог вычапать из беды. Нынче да завтра — и нет конца…

Весь ваш Е. Дриянский.

P. S. Марье Васильевне и всем вашим мой поклон.

Дорогой Александр Николаевич.

Наконец, мне началось во сне видеться, что я с вами в Щелокове, {правильно Щелыково.} но отъезд мой был в полной зависимости от Доктора, и вот нынче он просидел со мной 2 ¹/₂ часа и подписал отпускную. Надо все-таки, у вас долечиваться, но средствами именно теми какие имеются в Щелокове, а отнюдь не в Москве. А пробыть с вами 25 дней без забот и волнений при полном удобстве это будет для меня другая доза лекарства…

Вот о чем попрошу вас, если это письмо попадет к вам в руки ранее воскресенья т. е. 11 июля, то не откажите выслать в понедельник к утр. поезду Михайлу, с лошадкой и чтоб положил в телегу сенца побольше, поелику Якова и других троечников боюсь брать, они, пожалуй, так тряхнут своим усердием, что к вашему крыльцу подъедут развинченные косточки.

В надежде скоро свидеться и побеседовать по душе с вами, жду не дождусь Воскресенья.

Ваш весь Е. Дриянский.

Марье Васильевне — нижайший поклон, деток целую.

5 Июля. [1871].

Пишу к вам из Царицына, добрейший Александр Николаевич. После мучительного переезда в сквернейшем вагоне III класса подлейшей Нижегородской дороги и бессонной ночи, что все устроилось силою маленького злодеяния вашего Михаила, я очутился в Москве. Первым делом было свидание с Н. А. Дубровским. Если вы не получили уже, то наверное получите вместе с сим от него подробное донесение о его трехнедельных помыкушках и хлопотах по вашему поручению, которое на половину им исполнено.

Москва, как и водится, в понедельник дохнула на меня ослепляющей пылью и местами самым вонючим зловонием, в силу чего, исправивши наскоро дела, я в 5 часов сидел уже в прекрасном вагоне Курской дороги. В Москве, повидавшись с десятком персон, я не услышал ни от кого новости, достойной упоминания. Одно, что легко было подметить — это совершенное равнодушие к существующей еще тут в слабом виде холере, так что у вас в Кинешме и Щелокове толкуют и заботятся о ней не в пример заботливее и чаще. В Царицыне умер только один с признаками этой расканальской болести и то — человек шлющий, у которого за пропитием своего дома и последнего зипунишкк остались для квартирования — улица да могила.

Тут, помимо декораторов, живет множество танцовщиц и другого люда имеющего весьма частые сношения с Конторою и — властьми, но о том, что нового предстоит для будущего сезона, все твердят в одно слово ‘ничего’. На Большом откроется — Коньком, на Малом, неведомо чем. По декораторской части только и распоряжений, что велено Куканову переписать вновь обветшавшую шаховскую декорацию 2 акта из Руслана и Людмилы. Вот и все. Пельт на даче, Бегичев гоже. Мерелли, как гласит общий совет, стремится к тому, чтоб арендовать окончательно Боль[шой] Моск. театр и озабочен, вишь еще подбором французской труппы для Пбурга. Водворение его, несомненно, рассеет наших немощных певунов a la Лавров, Баженовский и a la Дмитриев. В Кремлевском саду кучи песку и мусора: роют и строят, а квартиры дорожают неистово: за три ничтожных комнатки с кухней 18 руб. и меньше — ни гроша. Чорт знает, к чему это все поведет.

Теплые Щелоковские впечатления и привычки еще не испарились во мне. Чувствую, что стал я не в меру прихотлив и привередлив… Вчера даже, чтоб утешить — добыли откуда то малины, да что толку: велика, красива и — кисла.

Давай бог вам хороший успех в ваших полевых работах. Тут тоже сушь порядочная.

Марье Васильевне мой низкий поклон, а равно благодарность за добрый привет и теплое внимание ко мне — страждущему. Вам также — за все, за все… Пискунов ваших поочередно цалую.

Вам преданный
Е. Дриянский.

Четверг,

Кажется, 13-е Августа [1871]

Ох, многое мне было нужно выслушать от вас, дорогой Александр Николаевич, так что и теперь, после долгого раздумья я едва решился высказаться.

Во 1-х, я вас хотел было просить — быть полновластным распорядителем всего, что после меня останется, но тут придлежали вопроса 2, которые надо было нам оговорить лично.

2 обстоятельство, никому более и откровеннее не могу выразить, как — вам. Это грозящая отовсюду при моей тяжкой болезни — чистая нищета. Имей я возможность двигаться и сделать для себя все, но теперь, когда мой добрый доктор не отпускает от кровати, я не могу сделать ничего. А между тем — нынче 1 р. 19 к. в аптеку, завтра сумма еще тяжеле на более необходимую потребность и на все на это тащится из дома последний скарб… О, тяжело!..

Добрый Александр Николаевич не откажите немощному, если можете, напишите в фонд, {4 дек. 1872 А. Н. Островский послал письмо брату, М. Н. Островскому, с просьбой подействовать на кого-либо из членов Литературного Фонда ‘Поспешить на помощь несчастному Дриянскому’. Письмо А. Н. было доложено в 32-м заседании Комитета Лит. Фонда, Дриянскому было назначено пособие в 100 руб.} чтоб меня ссудили хоть маленькой суммой до приезда Крейтера из-за границы.

Ей богу уплачу все.

Ох, изнемог.

Ваш весь до мозга костей
Егор Дриянский.

3 Декабря [1872]

[1872].

Александр Николаевич — надежда моя, моя опора!

Вчера я удостоился исполнить важный долг, исповедался и причастился.

Теперь вас, мой благороднейший друг, мне неизбежно видеть и — скоро. Без вас, вашего совета и вашего великодушного согласия я не могу сделать прочного ничего.

Вы нужны. Не откажите в одном часе отрады страждующему.

В Клинике меня обманули, но в тот же день доктор мой вернулся из Пбга и посещает меня каждый день. Сулит и выздоровление. А я вот только б вас увидать и готов на все. Напишите мой ангел, когда вас видеть.

Ваш весь Е. Дриянский.

24.

[1872]

Бесценный Александр Николаевич.

Кажется мне, что я доживаю последние последние свои дни. С этим обстоятельством я примирился давно, но вот в чем мука невыносимая — это неотвязная мысль о том, что я ухожу из жизни не тем, каким вошел в нее. Мысль, что я сверх чаяния и намерения оставлю на памяти о себе темное пятно — это такая нравственная пытка, которая может довести до помешательства.

Во всех случаях я прибегал за добрым советом исключительно к Вам, и всякий раз слышал от вас теплое, разумное слово и полную готовность помочь на деле.

Не откажите и теперь посетить болящего: никому, как вам, хочу я передать мою задушевную исповедь и может быть, что ваш совет и ваша помощь оживят меня много.

Если вам есть время и возможность выполнить эту мою последнюю просьбу, прошу написать 2 строчки, в какой день вас ждать.

Пошли вам бог долгую и безмятежную старость и утешение в ваших детях.

Марье Васильевне мой поклон.

Вам преданный
Е. Дриянский.

Вот как меня найти.

Проехавши Прес[ненский] мост, первый не поворот, а переулок налево ‘Безъимянный‘ и налево же третий дом Александровского.

Резные ворота без надписи, ход кругом всего дома, последняя дверь.

Дриянский, Егор Эдуардович

Читайте также: