Письма из Парижа, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1827 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 29 минут(ы)

П. А. Вяземскій

Письма изъ Парижа.

1826—1827.

Вяземскій П. А. Полное собраніе сочиненій. Изданіе графа С. Д. Шереметева. T. 1.

Спб., 1878.

Максимиліанъ Севастіанъ Фуа, генералъ-лейтенантъ и депутатъ во второй представительной палат съ 1819 года, скончался 30 ноября 1825 года. Воинъ и ораторъ, равно пламенный въ любви къ отечеству, неизмнный обтамъ своимъ и неустрашимый на пол кровопролитныхъ сраженій и парламентальныхъ преній, онъ былъ вождемъ и опорой сочленовъ, раздляющихъ съ нимъ образъ мнній политическихъ, и предметомъ уваженія противоборниковъ своихъ. Рожденный въ 1775 год, Фуа рано посвятилъ себя военной служб и совершилъ, во время революціонной войны, походы съ Сверной арміею, находившеюся подъ начальствомъ генерала Дюнурье. Посл отступленія изъ Бельгіи перешелъ онъ, въ 1793 г., изъ пшей артиллеріи въ конную и многократно отличилъ себя подъ начальствомъ генераловъ: Дампіера, Кюстина, Гушара, Журдана и Пишегрю. Въ іюн 1794 года заключенъ онъ былъ въ темницу конвентнымъ проконсуломъ Лебономъ, предъ коимъ осмлился съ благородною твердостію возставать противъ свирпаго ужаса, царствовавшаго во Франціи въ сію эпоху. Неминуемая и скорая смерть ожидала его на эшафот, но счастливый переворотъ, послдовавшій 9-го термидора, избавивъ Францію отъ кроваваго ига, возвратилъ и Фуа къ свобод и дятельности. Начальствуя пятымъ отрядомъ 2-го конно-артиллерійскаго полка, былъ онъ въ походахъ 1795, 1796, 1797 годовъ съ арміею Рейнско-Мозельскою, и особенно отличился при переправ черезъ Лехъ и при взятіи Гюнингенскаго моста, когда, не имя возможности дйствовать своими артиллерійскими снарядами, отправлялъ за стны гранаты по рвамъ, уставленнымъ непріятелемъ. Переходя постепенно съ одного театра войны на другой, отличившись въ Швейцаріи, въ Италіи и въ Австріи, возвышаясь въ воинскихъ успхахъ и чинахъ, былъ онъ посл Аміенскаго мира произведенъ въ полковники, въ 1804 г. поступилъ въ должность начальника главнаго артиллерійскаго штаба въ Утрехтскомъ лагер. Въ начал 1807 года былъ отправленъ въ Турцію съ союзнымъ отрядомъ 1200 канонировъ, посланныхъ Наполеононъ къ султану Селиму. Сей отрядъ вскор возвратился во Францію посл смятеній, вспыхнувшихъ въ Оттоманской имперіи, но полковникъ Фуа продолжалъ свой путь и служилъ въ отдленіи Турецкой арміи, предназначенномъ къ защит Дарданеллъ. Въ конц 1807 года сражался уже онъ въ Португаліи, совершилъ походъ 1808 года и въ томъ же году произведенъ былъ въ бригадные генералы, и въ 1810-мъ — въ дивизіонные. Въ Португаліи командовалъ онъ по большей части отдльными отрядами, составленными изъ нсколькихъ дивизій. 22 поля 1812 года прикрывалъ онъ отступленіе арміи, въ Саламанкскомъ сраженіи и на пол битвы принялъ начальство надъ всю/которое и сохранилъ во всхъ сшибкахъ съ непріятелемъ, до самаго приближенія къ берегу Дуро. Посл сраженія при Витторіи, 21-го іюня 1813 года, генералъ Фуа собралъ при Бергар 20.000 человкъ, разсявшихся безъ начальства и направленія, вслдствіе проиграннаго сраженія. Слдующіе мсяцы были также свидтелями его смлости, ршимости и воинскихъ дарованій. 27-го февраля 1814 года, получивъ рану, которую почиталъ смертельною, былъ онъ вынужденъ сойти съ поля битвы. Въ томъ же году былъ назначенъ главнымъ инспекторомъ инфантеріи въ 14-й дивизіи, а въ 1815-мъ переведенъ въ 12-ую, и наконецъ въ сраженіи при Ватерлоо заключилъ свое ратное поприще пятнадцатою раною, полученною имъ за отечество, которое онъ обожалъ выше всего. Въ 1819 году былъ онъ наименованъ въ главные инспекторы инфантеріи во 2-й и 16-й дивизіяхъ. Но лучшая награда за заслуги и кровь, пролитую имъ въ сраженіяхъ, были для него довренность согражданъ и избраніе въ члены представительной палаты. На семъ новомъ поприщ развились въ воин дарованія необыкновенныя: краснорчіе мужественное, блестящее и пламенное, познанія глубокія по всмъ предметамъ управленія гражданскаго и воинскаго, равно и по предметамъ хозяйства политическаго. Какъ часто, представитель славы Французской арміи, увлекалъ онъ слушателей порывами благороднаго негодованія и живаго участія, защищая выгоды своихъ сподвижниковъ. Не всегда удавалось ему удерживать за собою побду, но слова его раздавались во всей Франціи и личная слава его заграждала невольнымъ почтеніемъ уста противоположниковъ, побждавшихъ его въ свою очередь большинствомъ голосовъ. Бго разстроенное здоровье требовало жизни спокойной и отдыха, но страсть къ ученію и живое участіе, принимаемое имъ въ преніяхъ парламентальныхъ, боле и боле усиливали признаки его болзненнаго расположенія. И наконецъ онъ умеръ отъ аневризма въ сердц, оставя по себ жену и пятерыхъ дтей малолтныхъ.

Я сейчасъ съ его погребенія. Никогда не видалъ я подобнаго стеченія народа. Казалось, все населеніе Парижа стеклось на погребеніе. Полагаютъ, что боле 100 тысячъ слдовало за гробомъ къ Кладбищу Лашеза, гд уже столько же ожидало, не смотря на проливной дождь, который мочилъ ихъ. Бенжаменъ-Констанъ долженъ былъ произнести надгробное слово, но по какимъ-то причинамъ не могъ читать приготовленной рчи, Казимиръ Перье и Терно именемъ купечества, генералъ Міоллисъ именемъ арміи, Мешенъ (Mchin) отъ депутатовъ, произнесли рчи, боле или мене краснорчивыя. Когда Перье кончилъ рчь, народъ закричалъ: честь и слава вчная генералу Фуа! (honneur, honneur ternel au Gnral Foy!), а при словахъ: ‘Франція усыновила бы семейство защитника своего’ — (la France adopterait la famille de son dfenseur) тысячи голосовъ откликнулись: ‘Да, да, Франція усыновляетъ ихъ!’ (Oui, oui, la France l’adopte!)

Фіакръ, который привезъ меня къ дому его, сказалъ мн: ‘Онъ былъ добрый, честный человкъ’. Сегодня уже во всхъ лавкахъ портретъ Фуа, изображеніе его на смертномъ одр, и двица Гэ (Delphine Gay) написала стихи на его смерть, изъ коихъ особенно конецъ мн нравится:

Son bras litratenr dans la tombe est esclave,

Son front par s’est glac sous le laurier vainqueur,

Et ce signe sacr, cette toile du brave

Ne sent plus palpiter son coeur.

Hier, quand de ses jours la source fut tarie,

La France, en le voyant sur sa couche tendu,

Implorait un accent de cette voix chrie…

Hlas! au cris plaintif, jet par la patrie,

C’est la premire fois qu’il n’a pas rpondu,

Такъ умютъ Франція и поэты ея чтить своихъ героевъ! Народъ стало-быть памятливъ, сказалъ кто-то при семъ случа — и память его въ сердц! Простите и проч.:

Парижъ, 30 ноября.

——

Приписка. Это письмо и слдующія изъ Парижа писаны просто въ Москв. Участвуя въ Телеграф хотлъ я придать этому журналу разнообразіе и, такъ сказать, движеніе жизни, котораго лишены были тогдашніе журналы наши, Я получалъ много Французскихъ газетъ, имлъ въ Париж двухъ-трехъ пріятелей, съ которыми переписывался и которые передавали мн вс свжія новости: изъ всего этого сообщалъ я что могъ и что хотлъ и подъ заглавными буквами именъ, напримръ пріятеля моего Григорія Римскаго-Корсакова и другихъ, составлялъ я свои подложныя письма, которыя въ то время читались съ живымъ любопытствомъ.

III.

Six mois en Russie. Lettres crites M. X. B. Saintines, en 1826, l’poque du couronnement de S. M. L’Empereur, par M. Ancelot ¹). Шесть мсяцевъ въ Россіи. Письма, писанныя г-мъ Ансело, въ 1826 году, въ эпоху коронаціи Его Императорскаго Величества, и проч. Парижъ, 1827. in 8®.

¹) Французскій молодой поэтъ, извстный тратедіями: Людовикъ IX, Палатный Меръ (Le maire du Palais), Заговоръ Фіески, офранцуженнымъ подражаніемъ Шиллеру, и поэмою: Марія Брабантская. Онъ въ числ ныншнихъ хорошихъ стихотворцевъ Франціи и слогомъ и напвомъ своимъ приближается къ школ Ламартина. Онъ прізжалъ въ Россію, въ слдъ за посольствомъ герцога Рагузскаго, и въ свидтельство пребыванія своего у насъ оставилъ Оду на коронацію. Онъ сказывалъ, что пишетъ трагедію Русскаго содержанія, но на вопросы любопытныхъ никакъ не могъ опредлить ни эпохи, ни событія, ни героя своей драмы. Вроятно, для полнйшей свободы въ созданіи, не хочетъ онъ стснять себя историческими оковами, а уже посл приберетъ и раму и имена для своей картины.

Съ той поры, какъ прочелъ ты во Французскіхъ газетахъ объявленіе о вышедшей книг г-на Ансело, врно не проходило дня, чтобы ты не поминалъ меня лихомъ и не говорилъ съ досадою: ‘а онъ не присылаетъ этой книги и ничего не пишетъ о ней. Хорошъ пріятель! хорошъ корреспондентъ!’ Предчувствую твое нетерпніе и пользуюсь первою удобностью, чтобы, хотя задаткомъ, успокоить твое сердце и твою библіографическую жадность. Вроятно нельзя будетъ доставить теб эту книгу въ Москву. Довольствуйся тмъ, что я прочелъ ее и будь сытъ моихъ насыщеніемъ или пресыщеніемъ. Впрочемъ, право жалть теб нечего. Не подумай, что я, въ оправданіе малаго усердія, хочу отбить въ теб охоту. Нтъ, съ моей стороны нтъ никакой уловки, никакого злаго умысла. Отлагая обиняки и вс иносказанія, постараюсь теб дать кое-какъ понятіе о шестимсячномъ пребываніи въ Россіи г-на Ансело. Если удастся мн изложить ясно и внятно сущность этой книги, то безъ сомннія умрю твое нетерпніе и неудовольствіе на меня. Слушай! Первыя пять писемъ заключаютъ в*ь себ поверхностный отчетъ въ поздк автора отъ Парижа до Митавы. Въ нихъ замчателенъ разв одинъ почтительный отзывъ Французскаго поэта о Гёте. Тамъ слдуетъ стихотвореніе, написанное авторомъ на пол Люцевской битвы. Въ послднихъ стихахъ обращеніе къ Наполеону благородно и, кажется, хорошо выражено:

Quand ton sceptre pesait sur le monde asservi,

Quand la France tremblait, ma lyre inexorable

D’un silence obstin peut-tre eut poursuivi

De ton pouvoir sant frein la majest coupable:

Mais tu connus Pexil et sa longue douleur,

Mais la mort t’a frapp sur un rocher sauvage,

Je te plains, et ma lyre adresse un libre hommage

A la majest du malheur.

Тутъ должно замтить откровенное peut-tre. Въ царствованіе Наполеона поэтъ не былъ еще извстенъ и нельзя знать, не иначе ли заговорила-бы лира его. Отъ седьмаго письма изъ Петербурга начинаются именно Русскія письма. Всего на все въ книг ихъ 44, а страницъ 422. Большая часть изъ нихъ посвящена мстнымъ описаніямъ и, такъ сказать, статистико-топографико-живописнымъ подробностямъ, какъ ты и самъ увришься изъ извлеченія оглавленій писемъ, которое здсь сообщаю: Александро-Невскій монастырь, Екатерингофъ, Дрожки, Биржа, Арсеналъ, Царское Село, Погребеніе Императрицы Елизаветы Алексевны, Семикъ, Лтній садъ, Гулянье въ Лтнемъ саду въ Духовъ день (Fte des mariages), Императорская библіотека, Кронштадгь, С.-Петербургская крпость, Соборъ Петропавловскій, Водосвятіе, Смольный монастырь, Зимній дворецъ, Эрмитажъ, Видъ Петербурга, Казанскій соборъ, Гробница Моро, Острова, Дорога изъ Петербурга въ Москву, Новгородъ, Валдай (La Suisse Russe), Москва, Китай-городъ, Кремль, Петровское, Цыганы, Судебныя мста, Тюрьмы, Бородинское поле, Церковь Василія Блаженнаго, Сухарева башня, Обрядъ коронаціи и Описаніе праздниковъ, данныхъ при этомъ случа. Все это, должно признаться, за исключеніемъ нкоторыхъ погршностей, неумстныхъ замашекъ учености, умничанья и либерализма, тмъ боле неумстнаго, что авторъ дома совсмъ не въ рядахъ оппозиціи, а либеральничаетъ только въ гостяхъ, все это описано довольно врно, прибавимъ NB,— для путешественника и для Француза, но все безцвтно, и по крайней мр для насъ Русскихъ нимало не занимательно и не любопытно. Остальное содержаніе писемъ, политическое и нравственное, еще жиже и мене лакомо. Нельзя сказать, чтобы авторъ, какъ многіе изъ собратій его, былъ движимъ какимъ нибудь недоброжелательствомъ къ Русскому народу и увлеченъ предубжденіями противъ Россіи, но зрніе его слабо и близоруко. Говоря о злоупотребленіяхъ, о недостаткахъ нашихъ (и какой-же народъ не подверженъ имъ?), онъ нердко кружится около истины, но не настигаетъ ея и не въ силахъ за нее ухватиться. Россія, можетъ быть, отчасти и видна въ его книг, но видна какъ въ зеркал тускломъ и въ тому же съ пятнами. Въ этомъ отношеніи вина не автора и Богъ проститъ ему, не каждому даны взоръ орлиный, умъ зоркій и наблюдательный, но каждый образованный и благовоспитанный человкъ отвчаетъ за личности, когда онъ себ ихъ дозволяетъ. Въ этомъ отношеніи г-нъ Ансело иногда отступаетъ отъ законовъ общежитія и тмъ оскорбилъ не Русскихъ, которые недоступны оскорбленіямъ г-на Ансело, но своихъ согражданъ и товарищей путешествія своего, хотя и говоритъ въ предисловіи, что онъ не числился при посольств герцога Рагузскаго и что наблюденія его, неизвстныя членамъ посольства, принадлежатъ ему одному, что одинъ онъ за нихъ отвчаетъ. Вроятно, это оффиціальная уловка, но въ чужія дла и отношенія мшаться намъ не слдуетъ.

Впрочемъ, нельзя сказать, чтобы авторъ худо помнилъ хлбъ-соль, по крайней мр, авторскую. 8-е письмо содержитъ благодарное описаніе обда, даннаго ему г-мъ Гречемъ.

‘Нсколько Русскихъ литтераторовъ’, говоритъ онъ, ‘узнавъ о прізд моемъ въ Петербургъ, хотли доказать мн, что Музы сестры, и я за нсколько счастливыхъ минутъ обязанъ ихъ дружелюбному гостепріимству. Русскій литтераторъ, г-нъ Гречъ, одинъ изъ библіотекарей Императорскихъ, ученый филологъ, сочинитель грамматики, которая иметъ законную силу въ Россіи (fait autorit en Russie), хотя и не была еще вполн издана, и редакторъ лучшаго журнала въ имперіи, Сверной Пчелы, далъ вчера большой обдъ, на коемъ присутствовали вс отличные литтераторы, находящіеся нын въ Петербург, Тутъ видлъ я г-на Крылова, который прелестнымъ комедіямъ, а боле еще баснямъ своимъ обязанъ за извстность Европейскую, его прозвали Русскимъ Лафонтеномъ, и въ самомъ дл — въ твореніяхъ его находимъ простосердечіе, прелесть, придающія ему нкоторое сходство съ нашимъ безсмертнымъ добрякомъ. Въ свт иметъ онъ какую-то молчаливую разсянность, которая довершаетъ сходство и оправдываетъ его славное прозваніе. Г-нъ Бургаринъ (Bourgarine), сотрудникъ г-на Греча {Ужъ не г-нъ Булгаринъ-ли?}, человкъ ума весьма замчательнаго (d’un esprit des plus remarquables), онъ занимается нын сочиненіемъ, коего отрывки, уже напечатанные, приняты были съ большимъ успхомъ, его прозваніе Русскій Жилблазъ {Не Польскій-ли Жилблазъ?}. Цль сочиненія — описаніе нравовъ и обычаевъ разныхъ областей Русскаго народа, ожидаютъ здсь книгу эту съ большимъ нетерпніемъ, и если позволено заране судить о достоинств сочиненія по разговору автора, то можно сказать утвердительно, что въ отношеніи оригинальности картинъ, тонкости и остроумія наблюденій сія книга вполн удовлетворитъ ожиданіямъ.

‘Возл меня сидли за столомъ: г-нъ Лобановъ, которому Русскій театръ одолженъ переводами Федры и Ифигеніи и нын готовящій переводы Аталіи и Британника) г-нъ Измайловъ, уваженный баснописецъ, г-нъ Сомовъ (Soumoff), коего талантъ показывается съ блескомъ, и графъ Толстой, искусный рщикъ на медаляхъ.

‘Кром уже названныхъ, собраніе составлено было изъ поэтовъ, ученыхъ и грамматиковъ {Жаль, что грамматика г-на Греча и господа Русскіе грамматики до сей поры боле извстны г-ну Ансело, чмъ намъ. Не знаемъ, что за угощеніе было за этимъ обдомъ, но мы пока сидимъ еще натощакъ, безъ Русской грамматики г-на Греча и безъ Русскаго грамматика.}. Предлагали заздравные тосты въ честь литтературы Французской старшей и любезнйшей ceстры литтературы Русской (la soeur aine et bien aime de la littrature Russe), въ честь Императора Николая I-го, который благотвореніемъ, истинно достойнымъ великаго Царя, почтилъ словесность въ лиц г-на Карамзина. — Въ конц обда пили за здоровіе г-на Жуковскаго, одного изъ лучшихъ ныншнихъ поэтовъ Русскихъ’.

Вообще авторъ довольно справедливъ и благосклоненъ въ сужденіяхъ своихъ о нашихъ поэтахъ, женщинахъ и простолюдинахъ. И за то ему спасибо! О талант Александра Пушкина отзывается онъ съ уваженіемъ и жалетъ, что не удалось ему познакомиться съ поэтомъ. Въ книг своей предлагаетъ онъ переводъ, прозою, но довольно врною и красивою, Свтланы Жуковскаго, Черепа, сочиненія Баратынскаго, отрывка изъ Полярной Звзды и другаго стихотворенія неизданнаго. Говоря о Баратынскомъ, жалуетъ онъ его въ князья (le jeune prince Е. Baratinsky), но за то, съ другой стороны, разжалываетъ его еще неумстне въ подражатели Французскихъ нововведеній. Передъ переводомъ стихотворенія: Черепъ, сказываетъ, что ‘оно уважается Русскими, которые начинаютъ нын перенимать у насъ нашу недавнюю любовь въ грезамъ поэтическимъ, мистическимъ и наркотическимъ (снотворнымъ), коими мы преисполнены’. Въ подлинник нтъ ничего мистическаго, а еще мене наркотическаго. Черепъ, предметъ философическій и поэтическій, подобное нововведеніе существуетъ на земл со смерти Авеля, перваго извстнаго мертвеца. Но Французу нельзя не похвастать и не обращать всего къ Французамъ. Мелькомъ онъ и строго судитъ нашу литтературу, но и тутъ не безъ основанія. ‘Не должно’, говоритъ онъ, ‘требовать хода (allure) оригинальнаго и свободнаго отъ литтературы Русской: въ ней упражняются люди, коихъ воспитаніе иноплеменное, образованность, понятія и самый языкъ заимствованы у Франціи, и слдовательно она не можетъ быть иначе, какъ литтература подражательная. Донын она неотступно повторяла формы, физіогномію и даже предразсудки нашей. Съ нкотораго времени Русскіе поэты, кажется, хотятъ отходить отъ классическихъ образцовъ и искать образцы свои въ Германіи, но и въ этомъ они только вамъ подражаютъ’. Въ начал сужденія есть, какъ ни говори, много справедливаго, но въ послднихъ словахъ опять выходка Французскаго самохвальства. Мы еще съ Карамзина ознакомились съ Нмецкою литтературою, а съ Жуковскаго принялись за нее. Французы же услышали о Нмецкихъ авторахъ только съ появленія книги г-жи Сталь о Германіи. То, что путешественникъ говоритъ о женскомъ пол въ Россіи, заслуживаетъ, по моему мннію, безусловное одобреніе. Вотъ слова его: ‘Нкоторые путешественники, а именно авторъ Тайныхъ Записокъ о Россіи донесли Европ о невжеств Русскихъ женщинъ: не знаю, были ли авторы безпристрастны въ свое время, но нын я съ ними не согласенъ. Пользуясь правами, присвоенными званію моему иностранца, я не одинъ разъ переходилъ за межу разграниченія, проведеннаго между обоими полами (выше авторъ замчаетъ, что въ гостиныхъ и столовыхъ нашихъ оба пола не сходятся), я разговаривалъ съ этими женщинами, обвиненными въ невжеств, и, по большей части, находилъ у нихъ свднія разнообразныя, соединенныя съ необыкновенною тонкостію ума, познанія нердко глубокія во многихъ литтературахъ Европейскихъ и прелесть выраженія, которой могли бы позавидовать многія Француженки. Особливо же между молодыми сіи качества блистательне обнаруживаются: это доказываетъ, что съ прошедшаго столтія образованіе женщинъ въ Россіи приняло новое направленіе, и что справедливое лтъ тридцать тому перестаетъ нын походить на правду.

Часто въ Петербург встрчаешь двицъ, съ равною свободою изъясняющихся на языкахъ: Французскомъ, Нмецкомъ, Англійскомъ и Русскомъ, я могу назвать такихъ, которыя пишутъ на сихъ языкахъ слогомъ замчательнымъ по необыкновенной исправности и красивости {Положимъ, что авторъ могъ судить о степени свдній ихъ въ трехъ языкахъ, но какъ же берется онъ судить и о познаніи ихъ въ Русскомъ язык?}. Обширность этихъ познаній, это превосходство нравственное объясняютъ, можетъ быть, причину одиночества, въ которомъ молодые люди оставляютъ ихъ въ обществ и нежеланіе ихъ сближаться съ ними (et la rpugnance qu’ils prouvent se rapprocher d’elles.)’.

Я радъ, что иностранецъ гласно призвалъ превосходство образованности женскаго пола надъ нашимъ въ Россіи. Я всегда былъ этого мннія и увренъ, что наши свтскія общества холодны и безжизненны отъ нашей братіи. Если просвщеніе нашихъ женщинъ и не утверждено на глубокихъ и прочныхъ основаніяхъ, то, по крайней мр, согласиться должно, что изящныя искусства, чтеніе иностранныхъ книгъ и отечественныхъ, сколько ихъ есть, входятъ въ число любимыхъ занятій новаго поколнія, И если молодыя двицы, поступивъ въ званіе супругъ, часто мене внимательны къ симъ просвщеннымъ потребностямъ, то, по большей части, виноваты мужья, которые не умютъ ни поддерживать, ни цнить благородныхъ склонностей подругъ своихъ. Ты скажешь мн: ‘хорошо теб за глаза обвинять своихъ товарищей, думая, что, за отсутствіемъ, ты изъемлешься изъ общаго приговора’. Нтъ! когда я былъ и на лицо, всегда признавалъ преимущество женщинъ надъ нами, и, право, не изъ одной любви къ нимъ, а изъ любви безкорыстной и въ истин. Я довольно здилъ по Россіи, живалъ и въ губернскихъ и въ уздныхъ городахъ, и везд находилъ, безъ всякаго лицепріятія, что сумма, какова бы она ни была, мыслей, утонченныхъ чувствъ, образованности и свдній перетянетъ всегда къ сторон женской. Впрочемъ, Французскіе писатели и прошлаго столтія были несправедливы въ отзывахъ своихъ о Русскихъ женщинахъ. Царствованіе Екатерины должно было имть и вполн имло вліяніе на умственное образованіе Русской женщины. Женскія воспитательныя учрежденія, пользовавшіяся особеннымъ покровительствомъ и заботливымъ сочувствіемъ Императрицы, были разсадниками образованныхъ женщинъ. Имена нкоторыхъ изъ нихъ поминаются съ уваженіемъ и похвалою въ мемуарахъ и перепискахъ многихъ Европейскихъ писателей.

Не знаю, какъ ты и вы вс, господа столичные, но я готовъ многое простить автору за отзывъ его о нашемъ простомъ народ. Почти вс путешественники кадили нкоторымъ вершинамъ нашего политическаго общества, чтобы потомъ безнаказанно и смле бить по нижнимъ рядамъ своею предательскою кадильницею. Г-нъ Ансело не подражалъ имъ, и вотъ нкоторыя черты изъ его характеристики Русскихъ простолюдиновъ.

‘Боле всего съ перваго взгляда иностранецъ удивляется въ Русскомъ крестьянин презрнію опасности, которое онъ почерпаетъ въ чувств силы и ловкости своей. За него испугавшись, вы указываете на бду, онъ улыбается и отвчаетъ вамъ: небось! Это слово у него всегда на язык: оно знаменуетъ неустрашимость, твердое основаніе характера его. Догадливые и услужливые Русскіе крестьяне прилагаютъ вс способности свои, чтобы понять васъ и вамъ услужить: нсколько словъ достаточны иностранцу для объясненія мысли своей Русскому крестьянину, который, устремя глаза свои на ваши, угадываетъ ваши желанія и спшитъ имъ угодить. Ничто такъ поразительно не удивляетъ васъ, какъ отмнная вжливость, которая отличаетъ этихъ простолюдиновъ и являетъ странную противоположность съ ихъ дикими лицами и грубою одеждою: не только говоря съ высшими, употребляютъ они учтивыя поговорки, которыхъ не слышишь во Франціи, среди низшихъ званій, но и между собою приводятъ они ихъ при каждомъ случа: встрчаяся, они снимаютъ шляпу другъ передъ другомъ и кланяются съ учтивостью, которая, казалось бы, должна быть плодомъ воспитанія, а у нихъ она слдствіе природной благосклонности. На каждомъ шагу иностранецъ на улиц встрчаетъ примры этой общежительности, свойственной Русскому народу, всегда ласковымъ словомъ остерегаютъ прохожаго и вмсто грубаго ‘прочь, посторонись’ (gare!), которымъ привтствуетъ васъ нашъ носильщикъ и часто посл того, какъ уже свалитъ васъ съ ногъ, здсь слышите вы: ‘баринъ! остерегитесь! и проч. {Г-жа Сталъ въ своемъ десятилтнемъ изгнаніи отзывается также похвально о вжливости и радушіи нашего крестьянина.}.

Дале приводитъ онъ примры мастерства и проворства Русскаго работника, который одинъ съ топоромъ своимъ замняетъ нердко цлую артель мастеровыхъ, вооруженныхъ разными орудіями. Вотъ чмъ довершаетъ онъ свои наблюденія: ‘Знаю, что и у Француза найдешь готовность услужить, но, разсматривая пристально оба народа, замчаешь ощутительную разницу въ свойств ихъ услужливости. Французъ, помогая вамъ, слдуетъ своей природной живости, и вы, пріемля отъ него услугу, видите по важности, которую онъ придаетъ ей, что онъ знаетъ ея цну: Русскій одолжаетъ васъ по природному побужденію и по чувству религіозному. Одинъ исполняетъ обязанность, возлагаемую общежитіемъ, другой долгъ любви христіанской. Честь, сія добродтель народовъ образованныхъ, вмст и побужденіе и возмездіе перваго, другой и не помышляетъ о достоинств своего поступка, онъ длаетъ просто, что другіе длали бы на его мст, и не понимаетъ возможности поступить иначе. Если дло идетъ о спасеніи человка, Французъ видитъ опасность и предается ей, Русскій видитъ передъ собою одного несчастнаго, готоваго погибнуть: смлость одного обдуманная, неустрашимость другаго въ его природ’. Подъ Французскимъ перомъ замчательны также наблюденія безпристрастныя о нашемъ Русско-Французскомъ воспитаніи. Говоря, что языкъ Французскій сдлался для насъ потребностью, что вообще молодежь образуется Французскими наставниками, онъ прибавляетъ: ‘Наше народное честолюбіе должно, конечно, быть довольно этою данью уваженія, платимою нашему языку, нашимъ нравамъ, нашей литтератур, но, разсматривая сію систему глазомъ философическимъ, не найдешь ли въ ней много важныхъ неудобствъ? Разстояніе, раздляющее высшія званія общества отъ того, которое называется народомъ, непомрно. Образъ воспитанія, предназначенный для молодыхъ баръ, не увеличиваетъ ли еще сего разстоянія? Не уничтожаетъ ли оно вс сношенія между ними и званіями нижними? Обдлка ума, чувства, языкъ, обычаи, все различно. И притомъ, иностранные наставники могутъ ли внушить воспитанникамъ любовь къ отечеству? Могутъ ли они образовать Русскихъ? Не полагаю, и смю думать, что истинный патріотизмъ должно искать въ одномъ народ. Кажется, правительство убдилось въ этомъ неудобств и говоритъ о скоромъ учрежденіи Императорскихъ учебныхъ заведеній, въ которыхъ основы воспитанія будутъ въ лучшемъ согласіи съ нравами, законами и постановленіями Россіи’.

Добросовстно показавъ теб нкоторыя хорошія черты изъ книги г-на Ансело, жаль мн, что я долженъ по той же добросовстности изложить передъ тобою недостатки и погршности его. Путешественники любятъ давать мнніямъ и замчаніямъ своимъ объемы общіе. Извстенъ анекдотъ о Француз, который, прозжая черезъ Нмецкій городокъ, остановился въ гостинниц для перемны лошадей и, увидя въ ней рыжую хозяйку, которая била мальчика, записалъ въ своей путевой книжк: ‘Въ здшнемъ город женщины рыжи и злы’. Этотъ анекдотъ можетъ быть примненъ и въ нашему путешественнику. Случалось ли ему, что въ какомъ-нибудь Русскомъ дом принятъ онъ былъ хуже въ слдующіе разы, чмъ въ первый, онъ тотчасъ вноситъ въ свой журналъ опредленіе: ‘Русскій начинаетъ съ того, что оказывается вашимъ искреннимъ другомъ, скоро вы становитесь простымъ знакомцемъ, и тмъ кончится, что онъ перестанетъ вамъ кланяться’. Положимъ, что авторъ испыталъ это на дл, не станемъ разбирать, кто виноватъ въ этомъ, хозяинъ ли, или гость, но за чмъ же, если г-нъ Ансело напалъ на Русскаго, или даже на нсколько Русскихъ, которые не умли или не хотли поддержать вжливость и предупредительность, оказанныя съ перваго пріема иностранцу, заочно знакомому имъ по литтературному имени его, за чмъ же сейчасъ подводить всхъ иностранцевъ и всхъ Русскихъ подъ одинъ общій итогъ? Надюсь, не столько для чести Русскихъ, сколько для собственной чести автора, что и онъ въ шестимсячномъ пребываній у насъ умлъ сохранить знакомцевъ, которые кланялись ему до конца.

Ребячество нкоторыхъ наблюденій его доходитъ до неимоврности. Описывая Эрмитажъ и упомянувъ о библіотек Вольтеровой, въ немъ хранящейся и которой онъ не видалъ въ подробности, за отсутствіемъ того, у коего хранился ключъ отъ нея, говоритъ онъ съ забавною важностью: ‘Не могу приписать неблагосклонности путеводителя своего, или даннымъ ему приказаніямъ, лишеніе, о воемъ сожалю, но тотъ, кому поручено храненіе сихъ книгь, былъ въ отлучк и никто не могъ и не хотлъ бы взять на себя должность, на другаго возложенную. Подобное неудобство встрчается въ Россіи ежеминутно: въ общественныхъ ли заведеніяхъ, въ частныхъ ли домахъ, каждый иметъ свою долю занятія и отвтственности, за которыя не переступаетъ. Такимъ образомъ случилось мн однажды у знатнаго барина не допроситься стакана воды съ сахаромъ, потому что человка, смотрящаго за буфетомъ, не было, а между тхъ въ самомъ дом насчитаешь до сотни служителей’.

Что мудренаго, что ключъ отъ библіотеки Вольтеровой хранится въ рукахъ человка именно въ ней приставленнаго и что другія должностныя лица не взялись изъ угожденія г-ну Ансело выломать замки книжныхъ шкафовъ? Что же касается до другаго примра, приведеннаго авторомъ, то нельзя ли истолковать его слдующею гипотезою: Нашъ путешественникъ — поэтъ, Французскіе поэты любятъ читать стихи свои, Французъ не иначе примется за чтеніе вслухъ, какъ поставивъ передъ собой графинъ съ водою, стаканъ и сахаръ. Хозяинъ дома, въ которомъ авторъ имлъ эту неудачу, можетъ быть, не охотникъ до стиховъ вообще, или въ особенности до стиховъ г-на Ансело, и для избжанія чтенія, ему угрожающаго, онъ свалилъ бду на оплошнаго буфетчика. Въ этомъ случа сказать можно: les absens ont tort, mais les prsents avoient peut tre raison.

Нкоторые изъ анекдотовъ, имъ разсказываемыхъ, какъ и наблюденія его, отзываются какимъ-то малолтствомъ, довольно страннымъ въ литтератор, извстномъ во Франціи и довольно выгодно. Анекдоты его не любопытны и не врны. И тутъ вертится онъ около истины, но она ему не дается. Говоря напримръ о строгости цензуры нашей, разсказываетъ онъ, что кто-то изъ Русскихъ хотлъ издать путешествіе свое во Францію въ 1812 году, что цензура одобрила книгу, но съ требованіемъ, чтобы имя Франціи было везд въ ней замнено именемъ Англіи, потому что Русскому неприлично признаться, что онъ въ 1812 году путешествовалъ во Франціи. Вримъ, что авторъ не выдумалъ этой нелпой сказки, но жалемъ о немъ, что онъ могъ ей поврить, а еще боле о томъ, который ему передалъ ее. Въ другомъ мст разсказываетъ онъ, что какой-то воръ подмнилъ пукомъ пустыхъ бумажекъ пукъ ассигнацій, данныхъ епископу за обрядъ бракосочетанія. Въ такомъ плутовств, если оно и было, нтъ ничего особенно замчательнаго, да и къ тому же у насъ епископы не внчаютъ на бракъ. Книга кончается стихотвореніемъ: Воробьевы горы, тутъ боле всего поэзіи въ свобод, съ которою поэтъ переноситъ эту гору съ мста на мсто, То она очутится у него за заставою по Владимірской дорог, и тогда ведетъ въ Сибирь, то она за Дорогомиловскою, и тогда представленъ на ней Наполеонъ, приближающійся съ войскомъ къ Москв и ожидаюшій на ней депутатовъ съ городскими ключами.

Довольно ли теб этихъ выписокъ? Право, не изъ лни, не по недостатку ограничиваюсь ими. Если теб этого мало, то, пожалуй, цликомъ выпишу нсколько писемъ и доставлю теб при случа. Эта книга такого рода, что нечему въ ней радоваться, ни сердиться не за что. Настоящій стаканъ воды: примешься за нее отъ жажды, проглотишь и никакого вкуса, никакого отзыва въ теб не останется, разв на дн отстоятся кой-какія соринки. Нтъ намъ счастія на пишущихъ путешественниковъ. По большей части, все напечатанное иностранцами о Россіи составлено изъ пустяковъ, лживыхъ разсказовъ и ложныхъ заключеній. Впрочемъ, мы также съ своей стороны не правы въ неосновательныхъ сужденіяхъ о насъ Европейскихъ гостей. Они не умютъ смотрть на Россію, а мы не умемъ ее показывать. Мы сами худо знаемъ свое отечество и превратнымъ образомъ обращаемъ на него взгляды иностранцевъ. Угощая прізжихъ Россіею, многіе изъ насъ спшатъ выказывать имъ все подлежащее осужденію, чтобы такого уловкою явить въ себ изъятіе изъ общаго правила. Таить погршности свои не нужно, но указывайте на нихъ съ патріотическимъ соболзнованіемъ, а не по разсчету личной суетности. Я, признаюсь, былъ бы радъ найти въ иностранц строгаго наблюдателя и судію нашего народнаго быта: со стороны можно видть ясне и цнить безпристрастне. Отъ строгихъ, но добросовстныхъ, наблюденій посторонняго могли бы мы научиться, но отъ глупыхъ насмшекъ, отъ безпрестанныхъ уликъ, устремленныхъ всегда на одинъ ладъ и по одному направленію, отъ поверхностныхъ указаній, ничему не научишься, Многіе признаютъ за патріотизмъ безусловную похвалу всему, что свое. Тюрго называлъ это лакейскимъ патріотизмомъ, du patriotisme d’antichambre. У насъ можно бы его назвать кваснымъ патріотизмомъ {Здсь въ первый разъ явилось это шуточное опредленіе, которое посл такъ часто употреблялось и употребляется.}. Я полагаю, что любовь къ отечеству должна быть слпа въ пожертвованіяхъ ему, но не въ тщеславномъ самодовольств, въ эту любовь можетъ входить и ненависть. Какой патріотъ, какому народу ни принадлежалъ бы онъ, не хотлъ бы выдрать нсколько страницъ изъ исторіи отечественной и не киплъ негодованіемъ, видя предразсудки и пороки, свойственные его согражданамъ? Истинная любовь ревнива и взыскательна. Равнодушный всмъ доволенъ, но что отъ него пользы? Безстрастный въ чувств, онъ безстрастенъ и въ дйствіи. Но повторяю: можно ли дождаться намъ отъ иностранца хорошей книги о Россіи, которую видитъ онъ или изъ коляски, или знаетъ по наслышк изъ рчей людей, знающихъ ее также поверхностно и худо.

IV.

Six mois suffisent-ils pour connatre un pays? ou observations sur l’ouvrage de M-r Anceiot, intitul: Six mois en Russie, par J. T-y. A Paris. 1827. (Довольно ли шести мсяцевъ, чтобы узнать государство? или замчанія на книгу г-на Ансело: Шесть мсяцевъ въ Россіи. Писано Я. Т…..ъ ¹) Парижъ. 1827).

¹) Яковъ Николаевичъ Толстой. Онъ много лтъ быхъ въ Париж агентомъ вашего министерства народнаго просвщенія. Въ молодости былъ онъ пріятель Пушкина. Вс Русскіе, посщавшіе Парижъ, находили въ немъ усерднаго и много свдущаго путеводителя. Онъ во многомъ совершенно опарижился, но оставался Русскимъ до сердцевины, до мозга костей своихъ.

Вскор посл отправленія къ теб письма моего о книг г-на Ансело, вышло въ Париж возраженіе на нее, писанное соотечественникомъ нашимъ, который только намекнулъ о имени своемъ, но однакоже достаточно, чтобы узнать его. Онъ уже не въ первый разъ подаетъ въ Париж Русскій голосъ по нашимъ литтературнымъ дламъ. Онъ защитилъ Крылова отъ несправедливыхъ обвиненій Французскихъ критиковъ по случаю тяжбы, въ которую затащилъ насъ горе-доброхотъ нашъ Дюпре де-Сенъ-Моръ (сущій моръ для нкоторыхъ Русскихъ поэтовъ), онъ протестовалъ противъ лжеисторическихъ опредленій Альфонса Раббе, извстнаго здсь Сокращеніемъ Русской исторіи (Rsum de l’histoire de Russie) и Исторіею Александра I, писанною уже по кончин Императора, сверхъ того, онъ извстенъ, вроятно, и у васъ по Русскому каламбуру, отпущенному въ Париж на его имя {Г-нъ Раабъ написалъ, что родоначальники наши — не Славяне, Slaves, а Есклавоны, Esclavons, то есть esclave, и что потому мы происходимъ отъ рабовъ, esclaves. Ему отвчали, что скоре онъ рабскаго происхожденія, потому что имя его совершенно Русское, рабъ. Это напоминаетъ фразу другаго Француза: Moscou improprement nomme par les Russes Moskwa.}. Мы должны быть признательны нашему соотечественнику за хожденіе его по нашимъ дламъ и радоваться, что наконецъ нашелся у насъ генеральный консулъ по Русской литтератур, спасибо ему, что онъ не даетъ насъ беззащитно въ обиду иностранцамъ. До сей поры мы были вн общаго закона (hors la loi) и никакая власть не охраняла нашей личной безопасности. Каждый могъ смло преслдовать насъ ложными доносами передъ судомъ всемірнымъ, лишать насъ собственности, даже весьма часто лишать живота, какъ то бываетъ съ Русскими авторами, переводимыми, или изводимыми разными переводчиками Людо-Морами. Теперь хотя есть кому замолвить объ насъ доброе слово въ защиту, или за упокой. Пожелаемъ нашему усердному заступнику счастливаго продолженія исполненія добровольной обязанности и уполномочимъ его охъ лица грамотной Россіи — отстаивать нашу честь и наши выгоды отъ притязаній Европейскихъ грамотевъ. Мн жаль, что возраженіе не ране попалось мн въ руки: оно избавило бы меня охъ лишняго труда, ограничивая заботу мою однми выписками, потому что я почти во всемъ согласенъ съ возразителемъ, Познакомлю тебя съ образомъ мнній его и вмст съ тмъ довершу твое знакомство съ г-мъ Ансело. Если можно узнать человка и книгу заочно, то надюсь, что ты посл вторичнаго изслдованія будешь доволенъ.

Вступленіе нашего соотечественника слдующее: ‘Довольно ли шести мсяцевъ, чтобы узнать государство?’‘Вотъ запросъ, который я себ задалъ, читая Шесть мсяцевъ въ Россіи г-на Ансело’. Сознавшись, что трудно написать книгу, особливо же во время поспшнаго объзда, о государств, такъ много оклеветанномъ, я долженъ былъ убдиться, что сія самая поспшность повлекла въ разныя заблужденія, которыя намренъ я выказать и въ пользу истины и въ удовлетвореніе желанію нкоторыхъ особъ, требовавшихъ мннія моего объ этой книг. Постараюсь быхъ краткимъ и внятнымъ какъ для Французовъ, такъ и для Русскихъ. Пройду молчаніемъ подробности поздки г-на Ансело, не послдую за нимъ на поле Люценской битвы, ни по песчанымъ дорогамъ Пруссіи, но дождусь его въ Петербург, поду съ нимъ въ Москву, и его шестимсячнымъ воспоминаніямъ я противопоставлю опытность тридцатилтняго пребыванія въ государств, имъ описанномъ, и Русское урожденіе свое, которое не побудитъ меня быть неблагодарнымъ, ни несправедливымъ противъ него. Къ замчаніямъ его приложу свои, въ надежд, что онъ признаетъ истину оныхъ и воспользуется ими во второмъ изданіи’.

Здсь замтилъ бы я только, что авторъ возраженія не совершенно правильно изложилъ свой вопросъ. Должно бы, непремнно, вмсто собирательнаго слова: государство, употребить собственное имя: Россія, потому что о всякой другой Европейской области можно бы отвчать, что шести мсяцевъ и довольно и нтъ. Довольно, чтобы собрать изъ врныхъ источниковъ, повренныхъ собственными наблюденіями, свднія любопытныя о чужой земл, не довольно, если мы хотимъ изучить народъ, бытъ его, нравы, вс причины настоящаго положенія его, вс ожиданія въ будущемъ и проч. и проч. Дло въ томъ, кому и какъ смотрть. Одна Россія не входитъ въ общій порядокъ, ибо не только древняя быль, но и настоящая повсть ея писана подъ титлами для всякаго иностранца и для многихъ Русскихъ. Францію, Италію, Германію можетъ прочесть бгло, какъ по писанному, иностранный путешественникъ, Русскія поговорки, руссицизмы для него будутъ тарабарскою грамотою, но кто изъ образованныхъ Европейцовъ, настроенныхъ на общій ладъ Европеизма, не понимаетъ Итальянскихъ кончетти, Французскихъ каламбуровъ и даже Нмецкаго мистицизма, хотя и готическими буквами напечатаннаго? Одна Англія, по островитянинскому нарчію своему, писана не про всхъ континентальныхъ жителей, но все Россія и ея гораздо мудрене. Понимаешь ли меня? А я себя понимаю. Впрочемъ, можно примнить къ познанію государствъ сказанное Вольтеромъ о познаніи языковъ: довольно нкотораго срочнаго времени, чтобы научиться всмъ иностраннымъ языкамъ, мало всей жизни, чтобы научиться своему. Французскіе путешественники тмъ отличаются отъ другихъ, что прізжаютъ они въ чужой край, а особенно въ Россійскій, не какъ любознательные изыскатели, или ученики, чтобы чему-нибудь новому научиться: нтъ, они являются магистрами, профессорами, уполномоченными судіями, чтобы провозгласить надъ страною, надъ народомъ свой приговоръ, давно уже ими заочно составленный. Стоитъ только примнить этотъ приговоръ къ заране осужденному: и дло съ концомъ, и книга написана. Извини меня за отступленіе. Но вольно же теб вводить меня въ рчь, то-есть въ соблазнъ. Ты знаешь, какъ меня всегда кидаетъ по сторонамъ. Возвращусь на прямую дорогу и скажу, какъ нашъ авторъ: постараюсь быть краткимъ и внятнымъ какъ для Французовъ, такъ и для Русскихъ. Только врядъ ли?

Касаясь замчанія Французскаго автора, что Петербургъ обратился бы въ простой торговый портъ, если бы Дворъ перенесъ свою столицу въ другое мсто имперіи, возразитель говоритъ: воспользуюсь этимъ случаемъ для оправданія Петра Великаго въ укоризн, безпрестанно на него устремленной за то, что онъ въ Петербург основалъ свою столицу: ‘сей городъ, говорятъ, удаленный отъ средоточія имперіи, никогда не онародуется (не позволишь ли мн, Парижскому неологу, такъ перевести выраженіе: se nationaliser), къ тому же, онъ подверженъ гибельнымъ наводненіямъ’. Соглашаясь въ семъ послднемъ отношеніи, скажу, что въ Россіи достоврно доказано актами, изданными Петромъ І-мъ, и частными письмами его, что онъ предполагалъ имть только временное пребываніе свое въ Петербург, чтобы присутствіемъ своимъ и поощреніями содйствовать успхамъ нашего мореходства, а настоящую столицу имперіи думалъ заложить въ Нижнемъ-Новгород. Но смуты, которыя въ послдствіи ознаменовали разныя царствованія преемниковъ Петра I, могли одн удалить совершеніе сего предположенія. Между тмъ Петербургъ возрасталъ, украшался и время утвердило за нимъ почетное имя столицы, данное ему только временно при начал. Сей запросъ былъ разсматриваемъ весьма разсудительно г-мъ Геро въ стать: О наводненіи въ Петербург (Revue Encyclopdique, T. XXV, p. 245—250).

Говоря объ описаніи литтературнаго обда, даннаго г-ну Ансело въ Петербург, Русскій авторъ указываетъ на противорчіе Французскаго путешественника. Сперва сей послдній говорятъ съ справедливымъ уваженіемъ о чувств общей радости, произведенной наградою, данною Государемъ Карамзину, дале, упоминая о погребеніи его, прибавляетъ онъ: справедливыя почести были возданы ему, но сіи почести, должно признаться, были обращены не столько къ знаменитому писателю, сколько къ тайному совтнику, не столько къ историку, сколько къ государственному исторіографу. Кром противорчія съ прежними словами путешественника, Русскій авторъ выводитъ и ложность подобнаго заключенія, замчая, во-первыхъ, что ‘Карамзинъ, въ іерархіи чиновъ, былъ не тайный, а дйствительный статскій совтникъ, что часто умираютъ особы этого чина, и еще важнйшаго, но безъ вдома публики, которая не только не спшитъ почтить ихъ данью уваженія, но даже и вниманія’.

Замчая несбыточность анекдота о цензор, говоритъ онъ, что какова-бы ни была строгость таможенниковъ человческаго ума (douaniers de l’intelligence humaine), но не мене того цензоры у насъ назначаются изъ профессоровъ и словесниковъ и что ни одинъ изъ нихъ не могъ-бы требовать отъ автора перемны, о которой Французскій путешественникъ упоминаетъ. ‘Кто бы ни былъ этотъ цензоръ’, прибавляетъ возразитель, ‘но все понялъ бы онъ, что путешественникъ, который въ письмахъ своихъ сталъ-бы говорить: я пріхалъ въ Лондонъ и остановился въ улиц Риволи, противъ Тюльерійскаго сада, ходилъ по Пале-Роялю, видлъ императора Наполеона и проч.,— былъ-бы признанъ за бглеца изъ желтаго дома’.

Девятое письмо г-на Ансело такъ начинается: ‘Кому невдомо, мой любезный Ксавье, что Русскій народъ суеврнйшій изъ всхъ народовъ’. ‘Исповдую невдніе свое въ этомъ отношеніи’, говоритъ нашъ соотечественникъ. ‘Я досел думалъ, что Испанцы и Итальянцы могли похвастаться этимъ жалкимъ преимуществомъ’. И противъ доказательствъ, приводимыхъ путешественникомъ, какъ-то: что Русскій никогда не пройдетъ мимо образа и церкви, не снявъ шляпы и не перекрестившись, нашъ соотечественникъ разсказываетъ о томъ, что видлъ въ Италіи: ‘тамъ на распятіи, стоящемъ посреди Колизея, вывшено объ явленіе, что кто шесть разъ приложится къ этому кресту, тотъ выиграетъ 200 дней отпущенія’.

Къ словамъ Французскаго и Русскаго авторовъ можно прибавить, что народъ нашъ, конечно, суевренъ, но дло въ томъ, что суевріе его заключается въ нкоторыхъ обычаяхъ, а не застраховано, такъ сказать, святостью религіи, и потому безвредне. Что-же касается до уваженія Русскаго въ предметахъ святыни, то можно привести въ примръ суеврнаго Ньютона, который всегда обнажалъ голову, когда произносилъ имя Бога.

‘Нердко’, продолжаетъ г-нъ Ансело, ‘слышишь въ церкви, какъ человкъ благодаритъ чудотворца Николая за покровительство его въ совершеніи покражи невидимо’. Русскій авторъ выводитъ на свжую воду и эту небылицу, замчая, между прочимъ, что въ нашихъ церквахъ вслухъ не молятся. Другія доказательства г-на Ансело въ суевріи Русскомъ испровержены съ равнымъ успхомъ. Несообразности путешественника подтверждаются у него всегда свидтельствомъ людей достойныхъ вры, людей добросовстныхъ (des personnes dignes de foi, de bonne foi), нашъ соотечественникъ смется мимоходомъ надъ легковріемъ Француза, который доврялъ людямъ, желавшимъ, по видимому, посмяться надъ нимъ.

Въ замчаніяхъ своихъ на замчанія г-на Ансело о Русскомъ обществ, о развод, размежеваніи обоихъ половъ и проч. мы нсколько разнимся съ возразителемъ. Онъ соглашается въ образованности Русскихъ женщинъ, но отстаиваетъ и нашу братью отъ обвиненій Французскихъ. ‘Если мужчины’, говорить онъ, ‘страшились бы точно быть въ сношеніяхъ съ женщинами, опасались ихъ превосходства, то не было бы боле свадебъ, мужья бгали бы отъ женъ, братья отъ сестеръ и проч. и желающіе вступать въ бракъ были бы принуждены хать въ Парижъ и прибгать въ посредству знаменитаго г-на Вильома’ {Этотъ г-нъ Вильомъ держитъ родъ справочной свадебной адресъ-конторы въ Монмартрской улиц въ Париж, и таимъ образомъ заведеніемъ публичнымъ замняетъ нашихъ приватныхъ свахъ.}.

Возразитель остроумно отшучивается, но, признаюсь, остаюсь при своемъ мнніи впредь до ршенія дла.

Говоря о раннихъ женитьбахъ крестьянъ Русскихъ, будто по приказанію и для выгодъ помщиковъ, Французскій авторъ, по свидтельству тоже добросовстнаго человка, прибавляетъ, что это злоупотребленіе влечетъ за собою злоупотребленіе еще ужаснйшее, которое онъ, не обинуясь, распространяетъ и на весь народъ. Русскій авторъ сильно возстаетъ противъ этого злонамреннаго предположенія, говоря: ‘вотъ, правило, основанное на чудовищномъ исключеніи, которое никакъ нельзя приписывать всей націи, ибо въ такомъ предположеніи должно бы допустить ужасную безнравственность въ помщикахъ и отступленіе религіи, съ совершеннымъ развратомъ нравовъ въ крестьянахъ’.

Возраженіе справедливо, но должно признаться, что браки между крестьянами совершаются у насъ весьма рано, вопреки постановленіямъ правительства и въ ущербъ успхамъ народонаселенія, слдовательно и выгодамъ самихъ семействъ.

На слдующихъ страницахъ Русскій авторъ изобличаетъ ошибки, въ которыя впалъ Французскій, а именно, говоря о запрещеніи Жидамъ селиться въ Великороссійскихъ губерніяхъ, о раздленіи дворянства нашего на 14 классовъ, замчая, что не дворянство, а чинословіе такимъ образомъ раздляется, о множеств раскольниковъ, находящихся въ полкахъ нашихъ. Мимоходомъ, и всегда кстати, онъ указываетъ на несправедливыя или неосновательныя выходки Французскаго путешественника, напримръ: на замчанія его о скоромъ охлажденіи Русскихъ вельможъ въ сношеніяхъ ихъ съ чужестранцами, говоря, что когда иностранецъ встрчаетъ людей такого свойства, онъ не долженъ-бы придавать всеобщности мннію, которое они вселяютъ, но причислять ихъ къ хвастливымъ втрогонамъ (fats), которые встрчаются во всхъ націяхъ, на охотныя повторенія Француза о кнут, который, по словамъ возразителя, виднъ въ Россіи только въ рукахъ палача, но довольно часто въ книг г-на Ансело, на забавное опасеніе путешественника, который дрожалъ за добродтель свою, сильно угроженную въ Валда прелестями торговокъ баранками, на разсказы его о Цыганахъ и приписаніе Русскому языку Французскаго выраженія, совершенно ему чуждаго: прость имніе свое, manger sa fortune — галлицизмъ, у насъ говорится прожить, промотать, проиграть свое имніе. Не такъ-ли? Послднее выраженіе есть преимущественно коренной руссицизмъ, часто употребляемый въ обществ нашемъ. Опровергая замчанія путешественника, что въ военномъ воспитаніи нашемъ обученіе унтеръ-офицеровъ и солдатъ превосходитъ обученіе офицерское, онъ весьма кстати напоминаетъ ему, что баронъ Дамасъ, ныншній министръ иностранныхъ длъ во Франціи, есть бывшій воспитанникъ одного изъ С.-Петербургскихъ кадетскихъ корпусовъ.

Приводя описаніе, составленное г-мъ Ансело о безпорядкахъ, случившихся во время народнаго праздника въ Москв, нашъ соотечественникъ говоритъ: ‘картина живописная, и ей въ пару нахожу только одну: раздачу, производимую на Елисейскихъ поляхъ въ Париж, когда выдаютъ състные припасы народу, который за ними кидается въ грязь или пыль и руками и ногами бьется, вырывая добычу другъ у друга. Думаю, что снаряды поливныхъ трубъ были бы не лишними при этомъ зрлищ. Театральныя представленія даровыя въ Париж ознаменованы отпечаткомъ, почти столь-же дикимъ: дло въ томъ, что чернь везд чернь’,

Выпишу еще кое-что изъ главнйшихъ возраженій, въ коихъ нашъ соотечественникъ хладнокровно, но сильно и благоразумно оспариваетъ своего противоборника.

Въ письм 26-мъ, пишетъ онъ, г-нъ Ансело, прощаясь съ Петербургомъ, посщаетъ Казанскій соборъ и, видя трофеи, разложенные въ этомъ храм, заключаетъ, что тщеславіе (la vanit) изъ всхъ слабостей человческихъ боле другихъ свойственно Русскому народу, и что Русскій, говоря иностранцу о памятникахъ отечества своего, не скажетъ никогда: это прекрасно! (ceci est une belle chose), но всегда: ничего нтъ этого прекрасне въ мір! (c’est la plus belle chose du monde!) Можно ли такъ легко выводить изъ поговорки, маловажной по себ самой, заключеніе противъ цлой націи и выдавать ей грамоту на тщеславіе и суетность по такимъ ничтожнымъ доказательствамъ? Правда, авторъ приводитъ дале важнйшую укоризну. Жезлъ маршала Даву, говорилъ онъ, былъ сокрытъ въ одномъ изъ фургоновъ его, оставленныхъ по приказанію маршала. Должно ли величаться трофеемъ, которымъ обязаны забвенію? Но нельзя ли также разсмотрть это иначе. Два народа воюютъ одинъ противъ другаго, фельдмаршальскій жезлъ, принадлежащій войскамъ одного изъ нихъ, падаетъ изъ руки врага, какимъ бы образомъ ни было, не естественно ли выставить его какъ трофей? Хотятъ ли примровъ? Исторія воинскихъ походовъ изобилуетъ ими. Наполеонъ, находясь въ Берлин и уже въ благопріятнйшихъ сношеніяхъ съ королемъ Прусскимъ, вывезъ шпагу и орденскую ленту Фридриха великаго, чтобы выставить эти трофеи въ дом инвалидовъ. Не ужь-ли фельдмаршалъ Кутузовъ долженъ былъ отослать жезлъ фельдмаршалу Даву съ извиненіемъ, что осмлился захватить его? Что касается до городовъ, отъ коихъ Россія оставила у себя ключи, то нтъ сомннія, что города эти были осаждены, не смотря на слова г-на Ансело: Данцигъ, Гамбургъ защищались Французскими гарнизонами и, конечно, были съ воротами. Гарнизонъ защищался даже съ героическимъ безстрашіемъ и я былъ тому свидтелемъ. Если мы не боялись бы отплачивать г-ну Ансело, то замтили бы ему, что никогда не слыхать въ Россіи похвалъ нашему воинству въ припвахъ водевильныхъ, что у насъ нтъ ни улицъ, ни мостовъ, украшенныхъ именами побдъ, одержанныхъ Русскими войсками. Но я лучше люблю призвать въ свидтельство Французскихъ воиновъ, сражавшихся съ Русскими, если они не откажутъ имъ въ справедливости заслуженной, то безъ сомннія признаютъ ихъ храбрость съ тою же добросовстностью, съ какою Русскія почитаютъ Французскія войска храбрйшими изъ всхъ тхъ, противъ коихъ сражались’.

Путешественникъ говоритъ: ‘злодйства рдки въ Россіи, потому что умренное кровообращеніе не возжигаетъ сильныхъ страстей и потому что различныя состоянія общества, отдленныя другъ отъ друга, не бываютъ подвергаемы сей стычк выгодъ, честолюбій обманутыхъ, самолюбій уязвленныхъ, которыя заставляютъ умы кипть въ странахъ, гд званія сближаются и мшаются’. — ‘Разсматривая сей запросъ’, изъясняетъ возразитель, ‘нахожу, что преступленія важнйшія и чаще встрчаемыя совершаются съ умышленіемъ, слдовательно быстрое обращеніе крови не причиняетъ преступленій, вс злодйства, совершаемыя въ минуту изступленія, отнесены правовдцами въ категорію ниже первыхъ и не подвергаютъ даже во Франціи смертной казни. Что же касается до послдней части разсужденія г-на Ансело, могу, кажется, отвчать, что нельзя приписывать соприкосновенію, въ коемъ находятся различныя знанія общества, стычку личныхъ выгодъ и побужденіе къ преступленіямъ. Убійства совершаются по большей части изъ побужденій ненависти, мщенія, или корыстолюбія. Слдовательно, гд же бы чаще, какъ не въ Россіи, должны они случаться, посреди сихъ переходящихъ сношеній между слабымъ и сильнымъ, бднымъ и богатымъ, рабомъ и господиномъ?

‘Для опредленія истинной причины рдкости злодйствъ въ Россіи, надлежало бы прожить нсколько лтъ въ губерніи, удаленной отъ столицы: тутъ безпристрастный наблюдатель могъ бы увриться, что Русскій крестьянинъ, только по виду суровый и дикій, на самомъ дл добродушенъ, нравомъ кротокъ, исполненъ благочестія, основаннаго на Евангельскомъ ученіи. Въ подтвержденіе этому мннію, мы приведемъ размышленіе, весьма остроумное, г-на Ансело объ образ набора войскъ, удаляющаго негодяевъ изъ деревень: это безъ сомннія одна изъ дльныхъ причинъ нравственности, замчаемой путешественниками въ Россіи’.

Дале возразитель входитъ въ нкоторое разногласіе съ Французскимъ авторомъ, по предмету знаменитаго пожара Московскаго. Впрочемъ, пока исторія въ свое время не произведетъ надъ этимъ запросомъ окончательнаго слдствія, въ которому нельзя было ей приступать по горячимъ слдамъ, еще много будетъ разногласія въ сужденіяхъ но этому длу. Всякій, по личнымъ видамъ, мнніямъ, догадкамъ, вертитъ его по своему и все безъ удачи. Во всякомъ случа можно, кажется, замтить: пожаръ не былъ слдствіемъ общей хры, принятой жителями единодушно. Начальство, то-есть графъ Ростопчинъ, имло, безъ сомннія, желаніе предать непріятелю Москву не иначе, какъ объятую пламенемъ, но до какой степени самъ Ростопчинъ могъ привести это предположенье въ дйствіе, и привелъ его, это остается еще донын историческою тайною. Когда Москва загорлась, въ ней почти вовсе не было хозяевъ домовъ, и вроятно никто, вызжая изъ города, не оставилъ дворнику приказанія зажечь домъ свой, по вступленіи непріятеля. Самое дйствіе пожара, въ отношеніи пользы, принесенной имъ длу спасенія отечества, подлежитъ еще изслдованіямъ. Если, какъ единогласно признано, одна изъ существеннйшихъ причинъ гибели Наполеона въ Россіи было долгое пребываніе его съ войскомъ въ Москв, то какъ почитать пожаръ столицы средствомъ, въ тому содйствовавшимъ? Онъ бы долженъ былъ, напротивъ, вытснить изъ стнъ горящихъ врага, помышлявшаго о поко, и устремить его по слдамъ нашего отступившаго воинства. Съ другой стороны, если смотрть на пожаръ единственно какъ на ршительную демонстрацію, то нельзя согласовать соразмрность средства съ цлью. Нашъ соотечественникъ совершенно правъ, когда отвергаетъ предположеніе путешественника, что графъ Ростопчинъ могъ быть въ этомъ случа слпымъ орудіемъ Англійскаго министерства. Французскимъ политикамъ мелкаго разбора везд мерещится Англійское золото и коварство Альбіона.

Вотъ чмъ Русскій авторъ противорчитъ мннію Французскаго о бдности нашей драматической литтературы. ‘Неоспоримо’, говоритъ онъ, ‘что многія изъ трагедій Русскихъ не что иное какъ переводы, или списки лучшихъ Французскихъ трагедій, но и сіи послднія не вс-ли почти заимствованы у древнихъ, не только въ окладахъ драмы, характерахъ, мысляхъ, но даже большею частію и въ содержаніяхъ своихъ? Аристотель не правитъ-ли еще и нын драматическимъ Парнассомъ Франціи? На сто трагедій, составляющихъ списокъ театровъ обихъ столицъ нашихъ, треть изъ нихъ не принадлежитъ-ли исторіи народной, подражаніямъ Англичанамъ и Нмцамъ? Переводы Французскихъ трагедій не лучшія произведенія наши, а истинно превосходныя творенія наши суть народныя трагедіи Озерова и Крюковскаго. Он достойны вниманія, особливо человка съ дарованіемъ, каковъ авторъ Людовика IX. Что-же касается до препятствій, преграждающихъ рожденію комедіи народной, признаюсь только, что затрудненіе существуетъ, но препятствія не могутъ быть почитаемы за необоримыя. Неприступная неприкосновенность (l’inattaquable inviolabilit) царедворцевъ, вопреки предположенію автора, не столь важное преткновеніе. Къ тому-же, драматическое твореніе не есть сатира личная, и у насъ много комедій, въ коихъ выставлены на сцену пороки людей должностныхъ, лихоимство судей и проч. Бывали также примры, что люди въ почестяхъ высокихъ узнавали себя въ нкоторыхъ комедіяхъ, но правительство допускаетъ существованіе произведеній, представляемыхъ съ согласія театральнаго управленія и такъ сказать подъ руководствомъ сановниковъ государственныхъ, коимъ обыкновенно оно ввряется. Смю даже сказать, что цензура драматическая въ Россіи независиме Французской. Женитьба Фигаро, запрещенная въ Париж, разыгрывается въ Петербург даже съ славнымъ своимъ монологомъ. Г-нъ Ансело, мало знающій дворянство губерній нашихъ, столь многочисленное, совершенно отличное отъ высшей аристократіи и коего нравы обозначены отпечаткомъ ршительно своеобразнымъ, полагаетъ, что комедія искала-бы вотще смшныхъ недостатковъ, для обличенія ихъ на сцен, но въ этомъ отношеніи онъ можетъ быть увренъ, что предстоитъ для человка съ дарованіемъ поле обширное, на коемъ онъ можетъ пожинать съ успхомъ. Удачныя комедіи Фонъ-Визина, князя Шаховскаго, Грибодова и проч. и проч. ручаются за достоврность словъ моихъ, первый, въ своемъ Недоросл, изобразилъ воспитаніе деревенскаго дворянина съ истиною классическою, Бригадиръ его также произведеніе совершенно народное. Князь Шаховской, авторъ боле пятидесяти театральныхъ твореній, представилъ провинціальнаго дворянина со всми странностями, ему свойственными, въ прекрасной комедіи своей Полубарскія Зати. Наконецъ г-нъ Грибодовъ явилъ доказательство истиннаго дарованія остроумнйшею картиною смшныхъ причудъ гостиныхъ нашихъ’.

Въ примчаніи соотечественникъ нашъ распространяется въ похвальнйшихъ отзывахъ о комедіи Аристофань и жалетъ, что г-нъ Ансело не знаетъ ея, потому что она истинно мастерское твореніе (un vritable chef-d’oeuvre). Во всхъ этихъ замчаніяхъ о театр нашемъ, кажется, возразитель имлъ въ виду боле Французовъ, чмъ Русскихъ, и былъ увлеченъ патріотизмомъ, извинительнымъ передъ чужими. Дома можно указать на нкоторые обчеты въ исчисленіяхъ его. Гд эти сто трагедій, которыя играютъ на театрахъ нашихъ? Гд наши подражанія Нмецкимъ и Англійскимъ трагедіямъ? За исключеніемъ Орлеанской Двы, нтъ ни одного. Литтературные бюджеты, какъ и другіе, не всегда врны при проврк дйствительности, и тутъ часто на бумаг много, а на лицо мало. Въ трагедіяхъ Озерова только одна народная, и та не лучшая, Крюковскаго трагедія, будь сказано между нами, довольно слабая Французская трагедія, въ которой много прекрасныхъ Русскихъ стиховъ. Комедія Грибодова не есть еще принадлежность Русскаго театра и, слдовательно, не можетъ здсь идти въ дло. Въ Полубарскихъ Затяхъ много забавнаго, но комедія сама по себ не образцовая. Парижъ видитъ ежемсячно на маленькихъ театрахъ своихъ явленія такого рода. Транжиринъ — передланный на Русскіе нравы Мольеровъ: Мщанинъ во дворянств, только у Мольера боле истиннаго остроумія и комической соли. Комедія Аристофанъ также еще не напечатана и потому рано говорить о ней критически, но, кажется, можно безъ грха сказать заране, что это твореніе, совершенно Греческое на Русскомъ театр, было бы совершенно Русскимъ на Греческой сцен. Впрочемъ, все это, повторяю, будь сказано между нами: Французамъ это не нужно знать. Чего ихъ жалть? Пиши боле! говорилъ Суворовъ при составленіи реляцій о потеряхъ непріятельскихъ. Можно сказать: пиши боле! чего ихъ совститься? когда считаешь богатства свои передъ иностранцами. Только бда въ томъ: у Французовъ есть книга подъ названіемъ: Иностранный театръ, въ немъ бдность наша наголо и намъ нельзя уличить ихъ въ злонамренномъ обнаженіи. Они вывели насъ, въ чемъ застали.

‘На поврку’, говоритъ нашъ соотечественникъ, заключая книжку свою слдующими словами: ‘должно по справедливости признать нкоторое достоинство въ книг г-на Ансело.— Но онъ самъ почувствуетъ, надюсь, что книга, почти экспромптомъ написанная во время шестимсячнаго пребыванія посреди вихря празднествъ, не можетъ имть права на совершенство. Я не сравню его съ толпою другихъ путешественниковъ, которые, пробывъ нсколько лтъ въ Россіи, вывозятъ изъ нея воспоминанія ненавистныя, не находятъ въ ней ни единой добродтели, ни единаго добраго качества, и чтобы казаться боле интересными, спшатъ унизить и оклеветать тхъ, у коихъ обрли они искренное благородное гостепріимство.

‘Но если бы мн случилось писать о нравахъ и обычаяхъ народа какого бы ни было, не вдаваясь въ общія примненія, я строго устранялъ бы исключенія и не терялъ бы изъ вида, что мы вс человческаго рода и другъ другу подобны, не смотря на легкіе оттнки.

‘Впрочемъ, дай Богъ, чтобы вс т, кои пишутъ, или будутъ писать о Россіи, походили въ отношенія дарованія и праводушія на г-на Ансело. Но, повторяю, пускай не торопятся они, чтобы не заслужить упрека въ пристрастіи или легкомысліи. Книг г-на Ансело не достаетъ, безъ сомннія, одной зрлости, а она пріобртается только долгимъ пребываніемъ, и потому почитаю себя въ прав заключить тмъ, что шести мсяцевъ не довольно, чтобы узнать государство’.

А теб довольно ли моихъ писемъ, чтобы узнать книгу г-на Ансело?

Г. Р.-К.

Примчаніе. Въ Телеграф подписывалъ я иногда статьи мои этими тремя буквами, чтобы сбивать съ толку Московскихъ читателей. Эта подпись должна была означать пріятеля моего Григорія Римскаго-Корсакова, очень всхъ въ Москв извстнаго. Самъ онъ не былъ литтераторомъ, но былъ вообще литтературенъ, любознателенъ и въ пріятельской связи съ образованнйшими людьми своего времени. Онъ нсколько годовъ провелъ во Франціи и въ Италіи: и по возможности изучилъ политическія и общежительныя свойства той и другой страны. Другія статьи въ томъ же Телеграф подписывалъ я буквою А, что означало Асмодей, мое Арзамасское прозвище. Бывали статейки мои и за подписью Журнальный сыщикъ. Но здсь встрчались и контрафакціи, поддлки. Самъ издатель Телеграфа, или другіе, тайные по особымъ порученіямъ чиновники его, подписывались подъ мою руку. Такъ, что я, перелистывая Телеграфъ, не могу теперь заподлинно знать про иную статью, моя ли она, или нтъ. Подобныя мелкія журнальныя непріятности, а боле всего крутой переворотъ въ литтературномъ направленіи самого издателя, побудили меня совершенно отстраниться отъ всякаго участія въ Телеграф.

1875.

Письма изъ Парижа.

1826—1827.

Читайте также: