Письма из Дрездена, Тургенев Александр Иванович, Год: 1827 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 23 минут(ы)

А. И. Тургенев

Письма из Дрездена

Тургенев А. И. Политическая проза

М., ‘Советская Россия’, 1989.— (Б-ка рус. худож. публицистики).

[1]

О русском журнале. О парижских периодических изданиях: ‘Католике’ (‘lе Catholique’, ‘Британском обозрении’ (‘la Rvue Britannique’), ‘Глобусе’ (‘le Clobe’). О Дюгальде Стюарте, сочинителе книги ‘Сокращенная история наук метафизических, нравственных и политических’. О духе журнала и критике. О Шатобриане и новом издании его сочинений. О Вальтере Скотте и сочиненной им ‘Истории Наполеона’. О Козлове.

Спешу отвечать тебе первоначально наскоро и поверхностно на некоторые из твоих литературных запросов и объявленное тобою намерение участвовать в издании журнала¹. Письмо твое обрадовало меня и развеселило надеждою твоей деятельности, хотя и журнальной. Я сообщил Жуковскому желание твое и получил в ответ, что он по возможности будет сообщать тебе статьи и материалы для статей журнала, что он позволяет тебе взять, где хочешь, все, что попадется его еще не напечатанного, и употреблять, по твоему расположению. Готов и я служить и гримствовать² для тебя и даже пилигримствовать, для того, чтобы делиться с тобою котомкою пилигрима-Гримма. В голове моей теперь много планов и беглых мыслей от чтения, уже не беглого, но методического, и с помощию его и моих ученых и полуученых корреспондентов и моего трения здешнего с юристами и литераторами я мог бы быть в самом деле деятельным тебе сотрудником…

…Получаю Парижский журнал, ‘le Catholique’, о котором ты меня спрашиваешь. Его издает барон Экштейн, читающий немецкие книги и темно, но иногда глубокомысленно и не совсем по-французски, пишущий. Со временем сообщу тебе историю его журнала и сведения о личности издателя. Тут есть все и обо всем. Много или почти все сериозно, ибо религия занимает первое место в его журнале. Издатель — друг иезуитов и сражается под знаменами Мейстра, Ламене и Бональда, но мнения его отличаются от их немецким просвещением, или, лучше, немецкою начитанностию³. Его нельзя переводить: для этого слог Экштейна не довольно классический, мысли или полумысли его не довольно ясны и в его сочинениях, как и в его жизни и происхождении, есть какой-то clair-obscur {светотень (фр.).}, но он не всегда неприятен и есть выходки примечательные и суждения справедливые, хотя и иногда и резкие la Вяземский. У него в Париже, особливо между дамами, много читателей, хотя и не совершенных почитателей, ибо для этого нужен еще и характер чистый и ясный, а он изменял партии, пока в ‘Католике’ не выставил собственного знамени, если только ультрамонтанизм можно назвать независимым или собственным мнением⁴. В ‘Revue Britannique’⁵ много хорошего, но она не дает полного понятия об английском просвещении и о степени, на которую многие науки там возведены. Это взгляд с одной стороны, а в Англии, собственно так называемой, свет не под одним окном и темных мест мало, хотя и не все лучи света там в полном блеске. Некоторые не доходят еще или не вполне дошли, хотя и никто не закрывает окон. Там философия умозрительная слабо светит, но зато практическая в полном, ярком свете. Я читаю Дюгальда Стюарта и не нарадуюсь ясностию идей и языка, и чистотою его нравственной и практической философии⁶. Но и он не знал немцев, темных, но глубоких, и только изредка встречается с нелюбезным ему незнакомцем, Кантом, но где они встречаются, там, не зная друг друга, подают друг другу руку и сливаются для нас в одном свете, благотворном и все оживляющем и сохраняющем все хорошее, спасительное для человечества. Когда-то с непростительною для шотландца легкостию, Дюг[альд] Стюарт трунил над Кантом: но Шлегель, в предисловии к одному каталогу немецких книг, в Лондоне изданному, прекрасно и убедительно для беспристрастных, отвечал ему и старался вразумить английскую публику насчет немецкой словесности. С тех пор Д. Стюарт стал осторожнее. Он переведен и на французский: не знаю, хорошо ли? Есть другие журналы об Англии, французские и немецкие, которые я здесь пробегаю. Они могли б быть обильными запасами для русского журнала. В свое время я назову их. Но прежде всего советую подписаться на ‘Globe’, французский, под фирмою Кузеня (Cousin), a иные думают и Гизо издаваемый⁷. В нем почти одна литература, но серьезная и важная. О политике только тогда, когда она имеет отношение к литературе или к какой-либо книге. Я не весь образ мыслей, в сем журнале господствующий, одобряю, но привожу его в пример рассмотрения литературы и наук, со стороны их влияния на гражданское общество. Например: там недавно была статья о темной и светлой или просвещенной Франции. Красноречивый пример влияния доброго просвещения на промышленность и нравственность народную и даже на финансы правительства! Числами показывается ясно и доказывается то, что по сию пору доказывали одними теоретическими соображениями или умозрением: настоящая нравственная статистика королевства! К ней приложена и карта, иллюминованная по просвещению. Результаты удивительны и основываются на фактах, самим правительством доставленных автору! Кто бы подумал, что в той же пропорции, как благосостояние гражданское улучшается в провинциях, как подати лучше и больше платятся, так и просвещение сильнее и повсеместнее. Один пример вместо многих: из темной Франции, коей население втрое многочисленнее, поступает 17 членов во французские академии, а из светлой, втрое меньшего населения, 65. В такой же соразмерности и число учащихся и неучащихся в народных школах. Вот к каким последствиям приводят цифры и вот как могут быть наставительны таблицы статистические! Законы нравственные, самые отвлеченные, также верны и положительны, как и законы мира вещественного, то есть тем же верным расчетам подвержены случайные, по-видимому, явления нравственного мира, каким и явления видимого мира. Правительство французское имеет, то есть может иметь, правила, коими должно руководствоваться для своей цели, какова бы она ни была, и выбирать лучшую, зная, в чем состоит сие лучшее. Когда оно знает, что 32 светлые департамента, в коих не растет ни виноград, ни шелк, несмотря на то, платят ему втрое больше, нежели 54 департамента, богатые шелком и вином, но скудные промышленностью и во мраке состоящие под светлым небом, то оно знает: и какими средствами и к какой цели идти. От его воли все зависит, все, кроме времени. Я желал бы, чтоб в сем смысле издавался и журнал, в котором ты участвовать намерен: без сердца, но с душою, благом государственным и уважением к порядку дышащею, без полемики, оскорбительной для кого бы то ни было, но с примерами лучшего во всяком роде. Сердитые и разгоряченные советники и критики нам надоели, и всегда, а особливо теперь, подозрительны читателям. Скромное, хотя и сильное выражение и представление всего полезного, одушевленное снисходительностью к слабым и любовью ко благу людей, убедительнее действует на них и побеждает все противное. Это есть характер истинного беспристрастия (не равнодушия), и этот характер замечаю в ‘Глобусе’, хотя иногда не без досады читаю некоторые статьи его. Но кто без греха? Мне кажется, журналист не должен слишком увлекаться тем, что ныне почитается духом времени, и им одним ценить настоящие произведения. Пусть бережет его от сего поползновения история разных духов, в разные времена господствовавших. И тогда он не будет, подобно некоторым из русских читателей, сердиться на Карамзина за то, что в Несторово время исцеляли больных не магнетизмом, а ‘травами и молитвою’⁸. И в магнетизме и в сухих травах, оживленных верою, найдет он историческую истину, которая переходит из века в век и всегда священна для мудрого, испытующего времена и лета. Это нимало не помешает его критике, если она будет только благоразумна. Вот ссылка из французской книги: ‘La Critique consiste sentir dans le prsent les arrts de l’avenir. Elle est une prophtie et c’est pourquoi elle est essentiellement contemporaine’ {‘Критика состоит в том, чтобы предчувствовать в настоящем приговоры грядущего. Она пророчество и потому преимущественно современна’ (фр.).}. Это не противоречие, a, по моему мнению, глубокая истина. Пусть критик угадает, отыщет в настоящем то, что подтвердит в нем и потомство, и тогда, оказав услугу современникам, получит он право на признательность тех, кои после нас его читать будут, между тем как то, или те, к коим он прилагал общие истины, останутся только в сих приложениях и будут обязаны ему своим постыдным бессмертием. Ты спрашиваешь меня о новом издании сочинений Шатобриана. Доставлю тебе разбор его примечательного предисловия⁹, в котором часто не у места важничает он: и своим бывшим величием министерским и тем, что посидел над всеми развалинами (Je me suis assis sur toutes les ruines): то есть на развалинах египетских, греческих, иерусалимских и — на государственных французских. Но как думать о своей ничтожной, крошечной личности (чья бы она, впрочем, ни была) при виде сих несокрушимых, утомивших время!

Leur main indestructible a fatigu le Tems*.

* Их несокрушимая рука утомила время (фр.).

Но талант автора виден у него и в слабостях человека. Мы еще не все томы получили, но уже прочли ‘Абенсерага’, которого в изгнании мучило отечество (la patrie le tourmentoit)¹⁰. Прелестное и счастливое выражение несчастия, непобедимой тоски по отчизне! Loin des tours vermeilles, il n’y avoit ni fruits agrables, ni fontaines limpides, ni frache verdure, ni soleil digne d’tre regard. Si l’on montroit quelque banni les plaines de la Bagrada, il secouoit la tte et s’crioit en soupirant: ‘Grenade’ {Далеко от башен румяных не было ни приятных плодов, ни источников чистых, ни свежей зелени, ни солнца, на которое можно было бы заглядеться. Указывали ль одному из изгнанников на равнины Баграды, он качал головою и восклицал вздыхая: ‘Гренада’ (фр.).}. Счастлив, кто может только вздохнуть при этом, а не плакать безутешно! Вся душа рыцарства выражена в следующем ответе. На вопрос Бланки отвечает Мавр: ‘Je t’aimerai plus que la gloire et moins que l’honneur’ {Я стану любить тебя более славы и менее чести (фр.).}. Я послал Шатобриану Дашкова книжки о Иерусалиме и о Серальской библиотеке’.

Истории Наполеоновой, Вальтера Скотта, выходит, как слышу, шесть томов¹². В Париже открыли ему архивы. Он пополняет теперь ими недостатки своей рукописи. Будет издавать весною. И в ней, вероятно, так как и во всей истории, будет Гетево: Dichtung und Wahrheit¹³. Постараюсь сообщить тебе или оригинальное, или копию с оригинального письма В. Скотта, к одному англичанину писанного, которое распространяет исторический свет на его авторство. Тут есть ошибки против языка, коих нет в его сочинениях и не может быть в таком классическом авторе, каков он, следовательно, он не один автор своих сочинений: есть исправительный редактор¹⁴. Прежде он был больше поэт в своих романах, теперь, сказывают, он истощается в воображении и принялся за историю, для коей оно, однако ж, также нужно. Но он, а следовательно, и его воображение теперь зрелее, если и не блистательнее. ‘L’imagination est comme ces sources, qui ne coulent que le matin et que desschent au milieu du jour les ardeurs du soleil’ {Воображение подобно источникам, которые льются только утром и в полдень иссыхают от солнечного зноя (фр.).}. Так, или почти так, говорят о нем где-то. Один наш Козлов делает исключение из сего правила: его воображение воспламенилось, когда солнце зашло для него и видимый мир скрылся¹⁵.

23/11 декабря 1826

[2]

О типографической деятельности немцев и материалах для иностранной библиографии. Об исторических Rsums, немецких и французских. О пользе немецких и английских биографий, о биографиях немецких ученых и академиков французских. О путешествии французского консула Гамбы по Южной России и за Кавказом. О сочинениях Ейро, ‘Записках’ Уврара и Огинского, новых ‘Мессеньенах’ Казимира Делавиня, новом портрете Жуковского. Об италианской опере ‘Петр Великий’ и благородном спектакле в Дрездене. О Китайском романе, изданном Абель-Ремюза. О новых письмах Вутье о Греции. О нападках журналиста Кинда на Гете. Об ‘Истории революции французской’, сочинение Мины. О молодом русском поэте Беке.

15/3, 21/9 января, 1827 г.

…Передо мною лежит кипа немецких объявлений о разных книгах, издаваемых на разных языках. В некоторых из этих типографических афишек находятся выписки и краткие известия об авторах. Сообщу их при первом случае. В них увидите главнейшую часть всей германской ученой и литературной деятельности. Все это может пригодиться, пополнит библиографические статьи журнала, а читателям русским, желающим выписывать книги, даст знать о цене оных и о качестве издания. Желательно, чтобы в каждой книжке журнала была библиографическая статья об иностранных книгах, но универсальная, до всех отраслей наук и словесности относящаяся¹. Для нас и не совсем новое ново. В больших изданиях немецких классиков, например: Гердера, Гете и проч., нужно только предостеречь, что они долго, часто год, два, три года, выходят, часто долее, чем иной автор живет в потомстве. Мы подписались на Гердера и Гете, но бог знает, когда увидим последние части оных. Издания в 16-ю долю очень дешевы, но не милы, отдаленностью окончания оных. Не худо бы исчислить все издания многотомных авторов, в одном томе издаваемых: Вольтера, Шекспира, Вальтера Скотта, Байрона и проч. и Rsums, кои теперь во Франции и в Германии, в разных видах, выходят и носят на себе печать национальности². Тут любопытно было бы сравнить Rsums немецкие с французскими. Немцы и в 16-ю долю листа хотят быть степенными, учеными немцами и пишут для народа и для ученых в одно время. И это смешение целей (извините) не вредит, большею частию, главной цели таких книжек, то есть народности оных, ибо и низшие классы могут читать их с пользою, а для высших и для ученых они служат повторением известного, но вкратце и в малом объеме. Так, например, профессор Гассе написал историю Ломбардии en Rsum³, и я знаю ученых, во всей силе слова сего, кои с удовольствием прочли ее (между прочими Беттихер, известный археолог), в то время, как французские Rsums и нашему брату не всегда впору. Я не мог дочесть Rsum русской истории и бросил книжонку Раббе⁴, впрочем, и на немецкий язык переведенную, ибо немцы все, и дурное и хорошее, переводят. Это юродо-универсальность в них досадна иногда для их почитателей и читателей.

Я давно уже думал, что нашим журналистам должно знакомить нас с немецкими и английскими биографиями ученых. Они рождают жар к просвещенным занятиям, к наукам, который благодетельно для ума и сердца светит и согревает в одно время. Назову биографии Геерена, Иоанна Мюллера и Гейне. Из старика Шлецера можно и для России многое взять, любопытное и занимательное⁵. Советую также обратить внимание и на биографии французских академиков, славным Кювье (между прочим, о Палласе) изданные, и вы обогатите нашу словесность неизвестными ей сокровищами и укажете читателям пути гения и трудолюбия, которое часто достигает, а иногда и обгоняет первого. Эта часть принадлежит по праву биографу Озерова и Дмитриева⁶.

Я забыл указать на новую книгу, которая трепещет de l’intrt du moment {интересом данной минуты (фр.).}: это путешествие французского консула Гамбы в Персию, вышедшее в Париже в самое то время, как пришло туда известие о впадении персиян в наши пределы, и обратившее внимание Франции и Англии описанием тех самых земель, за кои и в коих теперь сражаются. Оно в двух частях, с атласом, видами и изображениями костюмов. Можно купить без карт и костюмов. Последние нам русским известны, но текст и предмет книги любопытны и важны указаниями и советами, кои автор дает нам и французам о восстановлении древнего пути торгового, чтобы вырвать трезубец у Британии Нептуновны, овладеть, вопреки ей, азиатскими сокровищами и открыть путь нашим в Азию. Книга называется ‘Voyage dans la Russie mridionale et particulirement au del du Caucase, depuis 1820—1824’ {‘Путешествие в южную Россию, особенно в Закавказье, в 1820—1824 гг.’ (фр.).} (2 т.).— Гамба был два раза в России. Должно непременно перевесть на русский язык существенное из предисловия, в котором объяснена цель книги, и из самого текста, где указаны средства, пути, предметы торговли: можно оживить для журнала эту мнимую сушь портретами Ермолова, Вельяминова и других. Вот книги, кои журналистам должно ловить на лету и в ту же минуту на вертел для читателей.

Есть еще любопытная книжка ‘Les trois Epoques des tems modernes, ou les rvolutions religieuse, politique et commerciale’ {‘Три эпохи современной истории, или торговая, политическая и религиозная революция’ (фр.).}. В этой брошюре, писанной Ейро, есть мысли, хотя автор и многое пустомелит о России, как и в большой 3-томной книге своей о французской юриспруденции. Недавно прочел я две части ‘Записок’ Уврара (Les Mmoires d’Ouvrard), также и две части ‘Записок’ Огииского. Они теперь ходят по русским и дамским рукам, следовательно, не скоро ко мне возвратятся. Но когда выручу их, познакомлю вас с ними короче.

Читали ль вы новые семь ‘Мессениен’ Казимира Делавиня? Глядя на снег, который оживил вчера холодность здешних немцев и посадил их в длинные плетеные коробки, называемые здесь санями, без подрезей, движимые лошадьми с колокольчиками, я вспомнил два стиха Делавиня:

Quel parfum de patrie apporte ce vent frais!

Que la patrie est belle au moment qu’on la quitte!*⁷

* Какой аромат отчизны приносит этот свежий ветерок! Как прекрасна отчизна в тот миг, когда ее покидаешь! (фр.)

Кто бы думал, что первый, свежий стих из Делавиня? Но есть и знойные, прекрасные, например о Корсике…

Идем по трескучему, шестиградусному морозу смотреть большой портрет Жуковского, вчера живописцем Боссе конченный. Жуковский представлен идущим в деревьях: вдали Монблан и его окрестности. Портрет сей выставлен будет в Петерб[ургской] академии. Сходство большое! Но я сначала не был доволен выражением. Авось Боссе исправил по моим замечаниям…

Недавно играли здесь италианцы оперу ‘Петр Великий’⁸. Музыка, краденная, из Россини. Сюжет оперы несообразный, и костюмы смешные. В роще, летом, Петр Великий и Головин в шубейках и в шапках, Лефорт и кн. Меншиков в старинных мундирах, а придворные и Сенат во французских шитых кафтанах, в розовых шелковых штанах и в адвокатских париках. Екатерина I в польском наряде, фрейлины ее в сарафанах, с длинными рукавами. Петр I мистифирует сардамского корабельщика, который приехал навестить его со своею свояченицею. Она выходит за Головина, который еще в Сардаме любил ее, но женится по высочайшему повелению. Здесь теперь и благородный спектакль французский и немецкий, в пользу бедных, но не греков. Играют некоторые дипломаты и наш кн. М….⁹, княжна Кауниц, графиня Пальфи и проч. Мы видели первое представление. В зале публичной устроен театр, вмещающий 500 зрителей. Давали пьесу Пикара, переведенную Шиллером: играли без претензии и слушали без строгой критики. В оркестре играли кн. Голицын, граф Гудович.

Имеете ли роман китайский, изданный Abel-Bmusat?¹⁰В предисловии, о романах вообще и Вальтера Скотта, найдете поживу для журнала. На сих днях вышли в Париже новые письма Вутье о Греции. Они все принадлежат журналу, как по содержанию, так и по трепещущему интересу, коим оживлены. Любопытную статью для России можно составить из переговоров Вутье в Риме, с кардиналом, о присоединении греческой церкви к римской и о надеждах, возродившихся в ватиканской политике по сему случаю. Конечно, Греция не приняла бы никаких подобных предложений и не погубила бы души для самого спасения отечества, но любопытно видеть неизменяемость, постоянство папизма, все еще помышляющего о завоеваниях, когда от колосса отпадают собственные члены. В этой же книге помещены и греческие народные песни и другие опыты народной поэзии.

Вчера ввечеру были мы на литературной вечеринке у здешней живописицы m-lle Winkel¹¹, которая собирает всю ученую, поэтическую и пишущую братию. Мы слышали тут журналиста Кинда, именем и ростом¹², который нападал на Гете за то, что он сюжет для ‘Германа и Доротеи’ украл у какого-то современного журналиста, слово в слово описавшего в рейнском журнале анекдот, служащий основанием сочинению Гете. Все восстали против несправедливости нападения, как будто бы Гете имел нужду скрывать заимствованную быль (factum), которую он возвысил, украсил, сотворил снова в своей прекрасной поэзии. С равною справедливостью можно бы обличать в покраже мрамора для Венеры Фидиаса или создателя Аполлона. Тут дело не в глыбе мрамора, а в формах и в выражении божественности идеальной. Так же, как Корреджио не краскам обязан своей мадонной, так и Доротея Гете, вся хотя и в натуре, но Гетем созданной, им идеализированной. Скорее Корреджио мог найти вдохновение для изображения своей мадонны в богодухновенных песнях церковных, нежели Гете в журналах современных своего Германа. Слушая крошку-Кинда, который важничал, читая нам свои исторические документы против Гете, я невольно вспомнил нашего Крылова:

Ай Моська! знать она сильна,

Что лает на Слова!

Вместе с тем вспомнил и стихи Шиллера и применил их к Гете:

Und was er bildet, was er schaff,

Das dankt er seiner Dichterkraft*¹³,

* Своему поэтическому таланту он обязан тем, что творит (нем.).

а не повести о французских эмигрантах на Рейне. Но этой вылазке обязаны мы ответом антиквария Беттихера, который, выслушав Кинда, сел на его место и рассказал нам анекдот, коего он сам был свидетелем в Веймаре, у герцогини. В разговоре Гете с Гердером последний однажды сказал ему, что, конечно, он заимствовал содержание ‘Германа и Доротеи’ из анекдотов о французских эмигрантах в 1792 году⁴. Тут Гете с жаром отвечал Гердеру, что он почти все сюжеты свои брал из натуры и из истории, следовательно, из других, но что именно простой сюжет этой идиллии он ни от кого не заимствовал, а сам изобрел. И в этом можно ему верить, ибо не нужно большого творческого труда, чтобы выдумать происшествие, которое, конечно, с большим или меньшим изменением, не раз могло тогда случиться, во время похождений эмигрантов французских на Рейн и во всей Германии. Теперь, и здесь и в других местах Германии, какой-то дух брани против Гете распространился⁵, но враги так мелки, что их едва и замечают в борьбе с гигантом, а они, несмотря на то, продолжают гомозиться, забывая, чем Гете обязана Германия и что он истинный представитель не одной только поэзии немецкой, но всей германской цивилизации. Он живое выражение всей их интеллектуальной национальности, более чем Шекспир английской, а Вольтер французской, ибо он выражает немцев и в поэзии, и в учености, и в чувстве, и в философии, действует на них, а через них и на всю европейскую литературу, служит вместе и верным, всеобъемлющим зеркалом германизма, коего он сам есть создание, между тем как Шекспир создал вкус и народность англичан в поэзии, а Вольтер образовал век свой и французов, а не ими образован. Я не умаляю и не возвышаю Гете, а ставлю его на его место в Германии, в применении к месту, занимаемому Шекспиром в Англии и Вольтером во Франции.

Я на днях перечитывал Минье ‘Историю революции французской, от 1789 до 1814 года’, в двух частях¹⁶. В ней много обозрений, портретов прекрасных, и есть страницы красноречивые. Например: о казни Лудовика XVI и в нескольких строках верный портрет коронованного праведника и мученика. Много любопытного и о живых, между прочим, об оберцеремониймейстере Талейране, который встречал и провожал все власти.

У нас здесь русский поэт, юноша Бек. В стихах его, хотя и весьма молодых, виден уже истинный талант и какой-то вкус, тем же талантом угаданный. Он же и живописец и едва ли не музыкант. Не знаю, удастся ли мне прислать тебе стихов его. Жуковский не советует ему писать стихи для печати, полагая, что это слишком рано заронит в нем искру авторского самолюбия и увлечет его к занятиям, кои должны быть для него теперь еще чужды. Он испытывает силы свои в переводе Вергилия, с латинского, и образует вкус свой по древним и новым классикам…¹⁷

[3]

Дрезден. 1827

Ты прав: негодование твое справедливо. Вот уже скоро год, как не стало Карамзина, и никто не напомнил русским, чем он был для них¹. Журналисты наши, исчислив кратко, впрочем не безошибочно, труды его и лета жизни, возвестив России, что наставника, дееписателя, мудреца ее не стало, исполнили долг современных некрологов, но не умели или не хотели воспользоваться правом своим возбуждать народное внимание, народное чувство к важным событиям в государстве². Конечно, в числе особенностей нашей словесности можно поставить и судьбу ее преобразователя, единственного, полного представителя не нашего, но европейского просвещения в России, соединенного в нем с познанием всего отечественного, с познанием, коему можно уподобить только одну любовь его к отечеству. И сей великий сын России, любивший судьбу ее, и в первом мерцании нашей славы воинской, при Игоре и Святославе, и в годину искушения, при Ольговичах и татарах, и во время внутренних преобразований, при Годунове и Петре, и в блестящий век Екатерины и Александра, и, наконец, умиравший с любовью в сердце и с верою в будущее постепенное возрождение империи,— Карамзин не имеет еще ценителя ни главного труда его, ни других бессмертных его заслуг, оказанных России и языку ее. По сию пору один государь, представитель народной благодарности, указал Карамзину место его в храме славы³. Между тем как во Франции часть населения Парижа подвиглась на погребение генерала-оратора (Фуа)⁴, в Англии, в журналах оппозиции и министерских, ежедневно извещают публику (письмо сие писано во время болезни Каннинга) об успехах выздоровления министра⁵— у нас, кто по сию пору прервал гробовое молчание о Карамзине? Кто из нас положил цветок на уединенную могилу его? Мы, жившие его жизнью, страдавшие его страданиями, мы, одолженные ему лучшими благами ума и души, что мы сделали? Опустили его в могилу, бросили горсть земли на землю его и смолкли, как умершие⁶.

Ты обвинял меня в бездействии в самое-то время, когда я собирался послать в немецкие ученые ведомости написанное мною возражение на одну рецензию, в ‘Лейпцигской ученой газете’ напечатанную, в которой Карамзина хвалили за его историю и хулили за чужие ошибки⁷. Жалею о Карамзине и о друзьях славы его, что не им, а мне досталось защищать его. Уступил бы им охотно в этом и остался бы при единственном сокровище, которого у меня, как у Карамзина славы, никто не отнимет, остался бы при моей любви к его памяти, при моей к нему благодарности, при воспоминании о последней, тихой минуте его жизни.

Мое письмо было пространнее, но, прочитав его в тишине сердца, выключил я из него все выпалки на лужницких старцев⁸ и все, Карамзина недостойное. Да живет память его и в каждом, движении нашего сердца и в каждой строке о нем! Чем иным можем доказать нашу любовь к нему, как не жизнию, его достойною, как не чувствами, подобными тем, кои сам питал он и к друзьям и к недругам, ненавидя порок, но любя и прощая всех {Дрезденскій корреспондентъ общаетъ прислать въ Телеграфъ и Нмецкую рецензію и отвтъ свой, который, вроятно, теперь уже напечатанъ въ Нмецкихъ вдомостяхъ. Кажется, часть замчаній критическихъ Рецензента падаетъ на сказанія Карамзина о Винет. Но дло въ томъ, что Карамзинъ не могъ знать сомнній Нмецкихъ критиковъ объ историческомъ бытія Винеты, ибо сіи сомннія возникли въ 1816 г., когда Карамзинъ печаталъ свою Исторію. Прежде никто не сомнвался въ существованіи Винеты и Іоанъ Миллеръ блистательно описалъ ея паденіе и поглощеніе развалинъ ея волнами морскими. Изд.}.

Примечания

Под этим заголовком печатаются три из пяти корреспонденций, открывающих цикл публикаций Т.— ‘русского хрониканта’ в Европе середины 1820-х — середины 1840-х гг. Эти корреспонденции, появившиеся в MT по инициативе Вяземского, принимавшего тогда ближайшее участие в издании журнала Н. А. Полевого (см. примеч. 1), не остались незамеченными. Разбирая продукцию MT, автор ‘Обозрения русских журналов в 1827 году’ среди лучших материалов назвал ‘иностранную переписку из Дрездена, весьма любопытную’, в примечании же говорилось: ‘Жаль только, что изд<атель> Т<елеграфа> очень мало пользовался советами умного и ученого корреспондента и что переписка эта скоро прекратилась’ (Моск. вестник. 1828. Ч. VIII. No 5. С. 90), Много позже, 21 января 1840 г., Т. записал в дневнике высказывание Вяземского о Полевом: ‘Его журнал держался мной, письмами и книгами Т<ургене>ва, мне сообщаемыми’ (Изд. 1964, с. 462). Нумерация писем принадлежит составителю.

[1]

Впервые: MT. 1827. Ч. XIII. No 1. Отд. IV. С. 90-98 (под заглавием: ‘Письмо из Дрездена. Извлечение’). Подпись: Э. А. (первые буквы арзамасского прозвища Т.— Эолова Арфа). Печатается по: Изд. 1964, с. 9-13.

Переводы иностранных слов и выражений даны по тексту MT.

¹ 20 ноября 1826 г. Вяземский писал Т. и Жуковскому из Москвы: ‘От нечего делать, от безденежия обязался я участвовать в Телеграфе. <...> Шутки в сторону, Тургенев, ты писать любишь, ты мастерски пишешь письма и умеешь журнальничать: твои все письма из чужих краев годятся в печать’ (АбТ, 6, с. 46—47). В письме, посланном через неделю, Вяземский повторил свою просьбу: ‘Жуковский! Тургенев! Давайте прозы. Надеюсь, что последнее мое письмо не пропало, а не то я пропал. Мы уже по рукам ударились с Телеграфом, а без вас я как без рук’ (там же, с. 51). 6 января 1827 г. Вяземский, уведомляя Т. о предстоящей публикации ‘извлечения’ из его письма, прибавлял: ‘Твое письмо так и обдаст Европою нашу русскую избу. Сделай милость, пиши более такого’ (там же, с. 53). Для читателей MT Вяземский сделал следующее примечание: ‘Это письмо писано не автором и не для печати. Решившись на приятельскую нескромность, я надеюсь на снисхождение дружбы и благодарность читателей, которые, вероятно, пожелают, чтобы многое из того, что у нас записными авторами неминуемо печатается, имело достоинство и занимательность сего рукописного отрывка, случайно попавшего в печать. В.’.

² К этому месту Вяземский сделал примечание: ‘Гримм был род литературного лазутчика в Париже, в последнюю половину прошлого века, в связи со всеми писателями и примечательными людьми той эпохи. После него осталась ‘Переписка литературная, философическая и критическая’, в 16 томах. В.’. Спустя полвека, в статье, посвященной Т., Вяземский вспоминал: ‘Дмитриев прозвал его маленьким Гриммом, а потом пилигримом, потому что он был деятельным литературным корреспондентом и разносителем в обществе всех новых произведений Жуковского, Пушкина и других’ (Вяземский, с. 331).

³ Ср. дневниковую запись Т., сделанную 4/16 ноября 1826 г. после прочтения одной из статей Ф. д’Экштейна в журнале ‘Le Catholique’ (который он издавал в 1826 — 1829 гг.): Изд. 1964, с. 434—436. См. также в письме д’Экштейна неустановленному лицу от 13 ноября 1826 г. из Парижа (сохранившемся среди бумаг Т.): ‘Если я иезуит, то в высшем смысле, твердо убежденный в великом предназначении этого славного ордена, не заблуждающийся также относительно всех его ошибок, всех его нынешних безумств. <...> Но я иезуит, как вандейцы часто бывали роялистами — несмотря ни на что, пусть даже адепты ордена Лоойлы, которые так смехотворно орудуют в этой стране, предадут меня анафеме’ (Ф. 501, он. 1, No 234, л. 3 об., на фр. яз.). Письма д’Экштейна Т. см.: Заборов П. Р. Французские корреспонденты А. И. Тургенева // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 1976 г. Л., 1978. С. 271-275.

⁴ Ультрамонтанизм — ортодоксальное направление в католицизме, видевшее в римском папе носителя абсолютной власти — не только в делах церкви, но и в светской сфере.

⁵ ‘Revue Britannique’ — французская газета, издававшаяся в 1825-1866 гг.

⁶ Имеется в виду труд Д. Стюарта ‘Начертание моральной философии’ (1793), в 1826 г. переведенный на французский язык Т. Жуффруа. Данную Т. оценку разделял находившийся вместе с ним в Дрездене Жуковский, однако в отличие от своего друга он воспринимал английскую философию XVIII в. как противоядие новейшей немецкой метафизике. ‘…Шеллинга не куплю,— писал Жуковский А. П. Елагиной 7/19 февраля 1827 г.,— ибо не хочу брать на свою душу таких занятий Ванюши [И. В. Киреевского.— А. О.], которых оправдать не могу. <...> Надобен свет ясный. Советовал бы Ване познакомиться с английскими философами. Пускай читает Дугальда Стуарта, Фергусона, Смита’ (Бычков И. А. Неизданные письма Жуковского к А. П. Елагиной и А. П. Зонтаг // Рус. библиофил. 1912. No 7—8. С. 14—15).

⁷ ‘Le Globe’ — один из наиболее популярных французских журналов либерального направления (1824—1830), в котором принимали участие П. Леру, В. Кузен, Ф. Гизо, Ш. Сент-Бев и др. См. о нем: Томашевский Б. В. Пушкин и французские дела 1830—1831 гг. // Письма Пушкина к Е. М. Хитрово. 1828—1832. Л., 1927. С 301-361.

⁸ См.: ИГР, кн. 1, т. III, с. 131.

⁹ Собрание сочинений Ф.-Р. Шатобриана в 32 т. начало выходить в Париже в июне 1826 г. Первыми увидели свет т. 8 и 16 (где и было помещено предисловие автора ко всему изданию).

¹⁰ Рассказ ‘Приключения последнего из Абенсеражей’ (цитируемый Т. в тексте своего письма) был опубликован в т. 16 Собрания сочинений Шатобриана (см. примеч. 9). Это произведение навеяно ‘Повестью о раздорах Сегри и Абенсеррахах, мавританских рыцарей в Гранаде’, написанной испанским писателем X. Перес де Ита в конце XVI в.

¹¹ Т., познакомившись с Шатобрианом в салоне мадам Рекамье 26 февраля/ 10 марта 1826 г. (см.: Изд. 1964, с. 425), послал ему оттиски статей Д. В. Дашкова ‘Русские поклонники в Иерусалиме (Отрывок из путешествия по Греции и Палестине в 1820 году) ‘ и ‘Еще несколько слов о серальской библиотеке’, опубликованных в альманахе ‘Северные цветы на 1826 год’ (Спб., 1826).

¹² Девятитомная ‘Жизнь Наполеона Бонапарта…’, написанная В. Скоттом, была издана в 1827 г. в Эдинбурге, в том же году появился французский перевод.

¹³ Название мемуарной книги Гете (‘Поэзия и правда’), отдельные части которой публиковались в 1811 —1833 гг., используется как крылатое выражение.

¹⁴ Слух об исправительном редакторе, услугами которого пользуется В. Скотт, восходит к беседе Т. с английским посланником в Дрездене Шадом. 2/15 ноября 1826 г. Т. записал в дневнике, что, по мнению Шада, В. Скотт ‘дает поправлять другому свои романы, ибо в письмах его, самим им писанным, заметил ошибки, коих нет в печатных сочинениях…’ (Изд. 1964, с. 434). В дальнейшем Т. не возвращался к этому сюжету.

¹⁵ И. И. Козлов начал писать стихи в 1821 г.— после долгой болезни, приведшей к параличу и слепоте.

[2]

Впервые: MT. 1827. Ч. XIII. No 4. Отд. IV. С. 341—350 (под заглавием ‘Письма из Дрездена. Извлечение’). Подпись: Э. А. Печатается по: Изд. 1964, с. 15-19.

Данный текст, по-видимому, представляет собой контаминацию двух писем Т.: Козлову (от 3(15) января 1827 г.— см. примеч. 11) и Вяземскому (от 9(21) января, не сохранилось).

¹ К этому месту Полевой сделал примечание: ‘Это желание многих особ, которых мнение уважать почитаю долгом. В будущих книжках Телеграфа иностранную библиографию постараюсь сделать постоянною статьею библиографического отделения. Изд.‘. Это обещание было выполнено.

² Ср.: Приложения, No 17.

³ По-видимому, имеется в виду сокращенное издание четырехтомной ‘Истории Ломбардии’ Ф.-Х.-А. Гассе (Дрезден, 1826—1828).

⁴ Вероятно, имеется в виду один из выпусков серии ‘Всемирная биография современников’, издававшейся А. Раббе во второй половине 1820-х гг. в Париже.

⁵ Имеется в виду автобиография А.-Л. Шлецера (учителя Т. в Геттингенском университете — см. разд. II, No 1 и примеч. 1 к нему), вышедшая в Геттингене в 1802 г. На русский язык она была переведена много позже (Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлецера, им самим описанная // Сб. Отделения рус. языка и словесности Академии наук. Спб., 1875. Т. XII).

⁶ Подразумевается Вяземский, автор статей, предпосланных изданиям обоих упомянутых писателей,— ‘О жизни и сочинениях В. А. Озерова’ (1817) и ‘Известие о жизни и стихотворениях Ивана Ивановича Дмитриева’ (1823).

⁷ Цитата из элегии ‘Отплытие’, вошедшей в состав поэтического сборника К. Делавиня ‘Семь новых мессинских элегий’ (Париж, 1827).

⁸ Возможно, речь идет об опере ‘Петр Великий’ итальянского композитора Н. Ваккаи (1824).

⁹ Имеется в виду князь Э. П. Мещерский, служивший в эти годы в русской миссии в Дрездене (см.: Mазон А. ‘Князь Элим’ // ЛН. Т. 31-32. С. 375-377).

¹⁰ Имеется в виду роман Ж.-П.-А. Ремюза ‘Ю Киао-ли, или Двоюродные сестры’ (Париж, 1826). Предисловие автора — ‘Сравнение романов китайских с европейскими’ — было напечатано в ‘Московском вестнике’ (1827. Ч. III, No 9, с. 22—50) в переводе H. M. Рожалина.

¹¹ Посещение салона Т.-Э. Винкель, издательницы (совместно с И.-Ф. Киндом) дрезденской ‘Вечерней газеты’ (1817 — 1826), Т. описал в письме И. И. Козлову от 3/15 января 1827 г. Авторская выписка из этого письма, сохранившаяся в архиве Т. и опубликованная уже в XX в. (см.: Дурылин С. Н. Русские писатели у Гете в Веймаре // ЛН. Т. 4—6. С. 297—298), имеет лишь незначительные стилистические расхождения с журнальным текстом. О среде, окружавшей Т. в это время, см.: Веселовский А. Н. В. А. Жуковский и А. И. Тургенев в литературных кружках Дрездена (1826—1827) // ЖМНП. 1905. Ч. 359. No 5. Отд. 2. с. 159—183. Высказываемые далее в тексте суждения о Гете опирались и на личные впечатления: Т. был принят немецким поэтом 4/16 марта 1826 г. (см.: Дурылин С. Н. Русские писатели у Гете в Веймаре. С. 296—297).

¹² Здесь обыгрывается буквальное значение фамилии немецкого журналиста: Kind — ребенок.

¹³ Неточная цитата из ‘Песни о колоколе’ Шиллера.

¹⁴ О сюжетной основе поэмы ‘Герман и Доротея’ (1797) см.: Гете И. В. Собр. соч.: В 10 т. М., 1977. Т. 5. С. 615.

¹⁵ К этому месту Н. А. Полевой сделал примечание: ‘Присовокупив биографию и портрет Гете к следующей книжке ‘Телеграфа’, мы поместим после того одну из бранчливых статей, переведенную из нового немецкого журнала. Публике нашей должно знакомиться со всеми новостями и движениями европейских литератур. Изд.’. О разработке этой темы в MT см.: Изд. 1964, с. 509, примеч. 12.

¹⁶ Упомянутый труд Ф.-А. Минье, вышедший в 1824 г., Т., С. И. Тургенев и Жуковский впервые штудировали в сентябре 1826 г. в Париже (см.: Изд. 1964, с. 431—433).

¹⁷ Можно предположить, что И. А. Бек последовал совету Жуковского: в печати он дебютировал только в 1830-е гг.

[3]

Впервые: MT. 1827. Ч. XV. No 9. Отд. IV. С. 67-69 (под заголовком ‘Иностранная переписка. Извлечение’). Подпись: N. N. Печатается по: Изд. 1964, с. 22-23.

В этом номере MT было опубликовано письмо Вяземскому от конца марта — 8 мая 1827 г. (Дрезден — Лейпциг). См.: ОА, 3, с. 151 — 160, АбТ, 6, с. 57—59. Из данного текста, включавшего и отрывок из письма Н. И. Тургенева (см. примеч. 6), для наст. изд. отобран лишь первый фрагмент.

¹ Карамзин скончался 22 мая 1826 г. 6 января 1827 г. Вяземский писал Т. из Москвы: ‘Напиши что-нибудь о Карамзине, если не полного систематического жизнеописания, то хотя воспоминание о знакомстве с ним, о Ваших разговорах и проч. <...> Право, Тургенев, опрокинь без всякого усилия авторства память, и сердечную память свою на бумагу, и выльется живое и теплое изображение. Ведь это стыдно же, что из круга просвещенных друзей Карамзина, из почетного легиона народа русского, не раздастся ни один голос, прерывающий гробовое молчание. Воля Ваша, это — равнодушие, преступная беззаботливость’ (АбТ, 6, с. 54). 28 февраля / 10 марта Т. отвечал: ‘Я давно начал к тебе письмо, которое могло служить оправданием на твой, впрочем, справедливый упрек в безмолвии нашем о Карамзине’ (ОА, 3, с. 146).

² Некрологи Карамзину были помещены в ‘Русском инвалиде’ (1826, 26 мая, с. 507), ‘Северной пчеле’ (1826, No 64, 29 мая, автор — Н. И. Греч), БЕ (1826, No9, с. 69—72), ‘Дамском журнале’ (1826, No 12, с. 239, автор — П. И. Шаликов) и ‘Отечественных записках’ (1826, No 74, с. 446—447, автор — П. П. Свиньин). ‘Читая в журналах статьи о смерти Карамзина, бешусь,— писал Пушкин Вяземскому 10 июля 1826 г.— Как они холодны, глупы и низки. Неужто ни одна русская душа не принесет достойной дани его памяти’ (Пушкин, XIII, с. 286).

³ Имеется в виду рескрипт Николая I от 13 мая 1826 г., данный в связи с предполагаемым отъездом смертельно больного Карамзина за границу для лечения. Ему назначалась огромная пенсия (50 тысяч рублей в год), в преамбуле, написанной Жуковским, определялись его заслуги: ‘Император Александр сказал Вам: ‘Русский народ достоин знать свою историю’. История, Вами написанная, достойна русского народа!’ (Карамзин, с. 129).

⁴ Похороны известного своими конституционалистскими взглядами генерала М. С. Фуа, состоявшиеся 30 ноября 1825 г., вылились в манифестацию парижских либералов. Т. присутствовал на этой церемонии: слушая речь К. Перье о значении Фуа для Франции, он вспоминал о Карамзине (см.: Изд. 1964, с. 362—363). О похоронах ‘героя-оратора’ Т. рассказал в одном из писем Вяземскому, растроганный этим описанием (см. ответное письмо от 13 декабря 1825 г.— АбТ, 6, с. 21), последний положил его в основу своей заметки о погребении Фуа (см.: MT. 1826. Ч. VIII. No 5. Отд. IV. С. 89-93).

⁵ Дж. Каннинг, популярнейший государственный деятель не только в Англии, но и во всей Европе (он стяжал себе репутацию покровителя угнетаемой турками Греции), только в апреле 1827 г. стал премьер-министром, через четыре месяца он скончался. См. статью Вяземского ‘Отрывок из биографии Каннинга’ (MT. 1827. Ч. XVIII. No 24. Отд. I. С. 319-330).

⁶ Проблема создания биографии Карамзина активно обсуждалась в эти годы его друзьями. В марте 1827 г. Н. И. Тургенев рекомендовал в письме Т. (из Парижа) взять за образец двухтомную ‘Жизнь Самюэла Джонсона’ Д. Босуэлла, изданную в Лондоне в 1791 г. 29 марта Т. отвечал брату (из Дрездена) : ‘Я не читал книги Восвеля, но читал о ней. Отыщу непременно и напишу к Вяземскому, чтобы он соображался с ней в записках о Карамзине’ (Изд. 1872, с. 24). Выписку из письма Н. И. Тургенева Т. (не называя имени брата) включил в свое послание Вяземскому — с просьбой не печатать ее в журнале (см.: О А, 3, с. 154). Однако Вяземский ослушался, и в слегка отредактированном виде отрывок из письма Н. И. Тургенева был опубликован в качестве второго фрагмента данной корреспонденции: ‘Знаете ли вы книгу Босвеля (Bosswell) о Джонсоне? Это весьма известная книга и, конечно, лучшая из всех биографий. Босвел был несколько лет приятелем Джонсона и записывал все, что он говорил о различных предметах, так что книга представляет теперь, кроме множества весьма умных, замечательных рассуждений, разговоров, кроме полного изображения характера Джонсона, также и характер времени, в которое он жил. Эту книгу желал бы я теперь дать в руки всем приятелям Карамзина. Едва ли кто вел постоянный журнал разговоров его. Но многое может быть сохранено: один вспомнит одно, другой другое. Я не вижу иного средства передать потомству что-либо о Карамзине, достойное Карамзина. Биографии порядочной никто у нас написать не в состоянии, да и что лучше такой Босвелевской живой биографии?’ (Изд. 1964, с. 23-24, ср.: ОА, 3, с. 154). Упоминаемая Т. книга (‘записки’) Вяземского о Карамзине не была написана, переменив намерение, он занялся биографией Фонвизина. По предположению М. И. Гиллельсона, в случае, если бы восстание декабристов победило, Вяземский не отказался бы от первоначальной идеи (см.: Изд. 1964, с. 510). О борьбе вокруг имени и наследия Карамзина см.: Вацуро В. Э. Подвиг честного человека // Вацуро В. д., Гиллельсон М. И. Сквозь умственные плотины. М., 1972. С. 82-113.

⁷ См. наст, изд., с. 251—254.

⁸ Лужницкий старец — псевдоним редактора ВЕ (в 1815—1830 гг.) М. Т. Каченовского, научного противника Карамзина (его рецензии на ‘Историю Государства Российского’ указаны в кв.: История исторической науки в СССР. Дооктябрьский период: Библиография. М., 1965. С. 285. No 4786).

Примечания

Читайте также: