А. И. Богдановичъ
Письма изъ деревни А. Н. Энгельгардта.
Письма изъ деревни А. Н. Энгельгардта.
Письма из деревни А. Н. Энгельгардта, Богданович Ангел Иванович, Год: 1897
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Годы перелома (1895—1906). Сборникъ критическихъ статей.
Книгоиздательство ‘Міръ Божій’, Спб., 1908
Въ русской литератур о деревн ‘Письма’ Энгельгардта стоятъ наравн съ произведеніями Гл. Успенскаго, и въ 70-е годы, когда они печатались въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’, вліяніе ихъ, пожалуй, было даже больше. Ими не только зачитывались, — ихъ изучали и вели по поводу ихъ безконечные дебаты, на какіе способна только русская бездятельная интеллигенція. Они вызвали въ конц концовъ особое, правда, слабое движеніе въ деревню ‘тонконогихъ’, какъ прозвалъ самъ Энгельгардтъ являвшихся къ нему учиться интеллигентныхъ работниковъ.
Чмъ же былъ вызванъ этотъ огромный эффектъ писемъ? Помимо условій времени, сильно способствовавшихъ всякимъ народническимъ ученіямъ, объясненія надо искать въ самихъ ‘Письмахъ’. И теперь они производятъ удивительно свжее, обаятельное впечатлніе непосредственной художественностью описанія деревенскаго быта, правдой и искренностью, которыми проникнуты картины природы, жизни, типы работниковъ, характеристики животныхъ. Можно представить, какое впечатлніе должны были производить такія письма, переносившія читателя въ деревню, въ то время, когда мятущаяся душа этого читателя искала откровеній въ произведеніяхъ гг. Златоврацкаго или Засодимскаго. Казалось, сама деревня раскрывалась на страницахъ ‘Отеч. Записокъ’, ничмъ не прикрашенная и подкупающая этой правдивостью. Письма подготовили появленіе ‘Власти земли’ Успенскаго, и затмъ, вмст съ этимъ наиболе выдержаннымъ и законченнымъ произведеніемъ послдняго, создали народническое настроеніе, придали ему стойкую, опредленную форму и дали надолго пищу и содержаніе.
Энгельгардтъ прежде всего большой художникъ, и деревня влечетъ его оригинальностью своего уклада жизни, самобытностью и неподдльностью. Какова она есть, такова и есть. Она не рядится въ чужое, не лжетъ, не представляется. Вся ея первобытная правда наружу, что и захватываетъ цликомъ душу художника Энгельгардта. Онъ ничего не критикуетъ и все воспринимаетъ такимъ, каково въ дйствительности, воспринимаетъ и радуется каждому новому открытію, какъ своего рода Колумбъ, еще далекій отъ мысли о важности этихъ открытій. Онъ самъ становится простъ сердцемъ и наивенъ, какъ и міръ, куда онъ вступаетъ, что и придаетъ его первымъ письмамъ такую чарующую прелесть. Отъ нихъ и теперь, спустя двадцать лтъ, ветъ свжестью полей, запахомъ березы, курящагося овина, скотнаго двора, свжераспаханной нивы. Когда онъ описываетъ почти животное ощущеніе весенней теплоты, испытываемое имъ посл долгой, суровой зимы, вы вмст съ нимъ, съ его коровами и телятами, переживаете тоже ощущеніе довольства и вновь возрождающейся жизни (‘Письмо’ первое). Тутъ же, рядомъ, онъ рисуетъ единственную въ своемъ род картину хожденія ‘въ кусочки’, и вы, какъ и авторъ, воспринимаете эту бытовую черту безъ возмущенія, какъ нчто вполн умстное и столь же присущее деревн, какъ и эта весна со всей ея жизнерадостностью. Міръ животныхъ у него цликомъ сливается съ міромъ людей, и васъ, какъ и автора, нисколько не поражаетъ такое сліяніе. Такъ оно есть, такъ надо и быть. По художественности изображенія животныя у него даже лучше и ярче выходятъ. Напр., удивительно написанная исторія собаки Лыски и ея плачевный конецъ.
Постепенно авторъ все больше и больше вникаетъ въ этотъ міръ зоологическихъ существованій, и тутъ-то въ немъ происходитъ перемна. Изъ художника бытописателя онъ превращается въ проповдника. Прежде всего онъ раздражается всякимъ отголоскомъ иной жизни, долетающимъ до него. ‘Политика? — но позвольте спросить, какое намъ здсь дло до того, кто императоръ во Франціи: Тьеръ, Наполеонъ или Бисмаркъ?’ Это замчаніе онъ бросаетъ мимоходомъ во второмъ письм и немедленно погружается въ хозяйственные разсчеты и соображенія. Такая отчужденность все усиливается, и даже русско-турецкая война интересуетъ его съ точки зрнія потери нужныхъ работниковъ. Правда, онъ отмчаетъ съ презрніемъ неурядицу, царившую во время войны, хвастливо повторяетъ вмст съ крестьянами фразы насчетъ ‘Костиполя’, мощности русскаго народа и т. п. Въ письмахъ этого времени, какъ и всегда, много врныхъ замчаній, художественныхъ наблюденій, но читателя уже начинаетъ поражать отчужденность Энгельгардта отъ міра культурнаго и его интересовъ, нарочитое забвеніе связей, между ними существующихъ. Деревня, хозяйство — тутъ все, а остальное хотя бы и не существовало. Но вотъ въ слдующемъ письм мы находимъ и разгадку. Здсь Энгельгардтъ уже ‘прозрлъ’, и проповдь его загремла во всю. Правда жизни только ‘въ земл’, и къ ней онъ зоветъ ‘имющихъ уши, чтобы слышать, и глаза, чтобы видть’. ‘Моему сыну,— властно заявляетъ онъ въ письм VIII-мъ,— когда онъ войдеть въ силу, окончитъ ученіе и спроситъ меня: что длать?— Я укажу на пашущаго мужика и скажу: ‘вотъ что — иди и паши землю, зарабатывай собственными руками хлбъ свой. Если найдешь другого, который пришелъ къ тмъ же убжденіямъ, соединись съ нимъ, потому что двое, работая вмст сообща, сдлаютъ больше, чмъ работая каждый въ одиночку, найдешь третьяго — еще того лучше’ (стр. 861).
Съ этого момента, письмо написано въ 1879 году, Энгельгардтъ-проповдникъ вытсняетъ художника, и если изрдка послдній и показывается, то лишь вноситъ диссонансъ своими картинами, о чемъ скажемъ ниже. Основная мысль Энгельгардта — ‘повинностъ труда’, мозольнаго мужицкаго труда для всхъ. ‘Нужна медицинская помощь народу. Такая, какую устраиваетъ земство, недостаточна. Доктора-баре не могутъ удовлетворить и стоятъ дорого. Народъ обращается къ своимъ знахарямъ, которые т же мужики-земледльцы. Я желалъ бы, чтобы на мсто мужика-знахаря былъ мужикъ-докторъ, занимающійся земледліемъ и въ то же время подающій медицинскую помощь въ округ, т. е. чтобы былъ знахарь интеллигентный, учившійся и въ то же время земледлецъ. Нужны ветеринары. Есть мужики коновалы-земледльцы. Желаю, чтобы эти коновалы были интеллигентные, учившіеся люди, а не сидящіе по городамъ чиновники-ветеринары. Нужны учителя. Желаю, чтобы были учителя-земледльцы, которые работали бы свою землю, и зимою, когда свободно, учили ребятъ своей деревни. Мы видимъ и теперь, что попы, напр., исполняютъ требы и въ то же время занимаются земледліемъ — пашутъ, сютъ, косятъ. Послднее время попы стали барствовать, мене занимаются земледліемъ, молодые попы часто вовсе не умютъ работать, дти ихъ держатъ себя паничами. Это худо, по-моему. Лучше было, когда попъ былъ, какъ прежде, земледльцемъ и пріучалъ къ тому же дтей. Я хочу, чтобы въ масс земледльцевъ были работающіе лично интеллигентные люди, научно развитые, которые прилагали бы науку къ практик, изыскивали бы способы увеличить производительность земли, т. е. чтобы были интеллигентные мужики, земледльцы-агрономы. Нужно, чтобы были мужики-техники, мужики-инженеры, мужики-архитекторы, т. е. интеллигентные дятели, умющіе работать, какъ мужики’. Словомъ, ни боле, ни мене, какъ мужицкое царство.
И такъ велико было обаяніе Энгельгардта, что, не смотря на всю дикую наивность этихъ плановъ, явились ‘тонконогіе’, пожелавшіе осуществить ихъ въ дйствительности. Незнаніе послдней, полное непониманіе условій жизни и двственная вра въ силу ‘критически-мыслящей личности’ — таковы причины, сдлавшія возможнымъ возникновеніе колоній ‘тонконогихъ’, какъ прозвали заправскіе мужики интеллигентовъ-пахарей. Жизнь, конечно, не замедлила опрокинуть, какъ карточный домикъ, вс попытки устройства подобныхъ колоній. Въ приложенной къ третьему изданію ‘Писемъ’ біографіи Энгельгардта разсказана трогательная исторія нкоего Зота и гибель его пріятеля Виктора, которые на практик провели идею Энгельгардта. Но, хотя все это и поучительно и интересно, здсь мы не станемъ останавливаться на этомъ вводномъ эпизод въ дятельности автора.
Вторая половина писемъ проникнута этимъ проповдничествомъ, призывомъ ‘къ земл’, и потому не иметъ значенія въ глазахъ современнаго читателя, для котораго все это ‘старина и преданіе’. Но нкоторыя положенія Энгельгардта, выработанныя имъ подъ вліяніемъ тогдашняго настроенія, неожиданно получили интересъ теперь, благодаря совершенно особому обстоятельству. Ихъ мы встрчаемъ теперь въ новйшемъ ученомъ труд ‘Вліяніе урожаевъ и хлбныхъ цнъ на нкоторыя стороны русскаго народнаго хозяйства’.
Въ письм IX, писанномъ въ 1880 году, Энгельгардтъ предвосхитилъ выводы, къ которымъ пришли совокупными усиліями статистики, подъ руководствомъ проф. Чупрова и Посникова. Рчь здсь идетъ о цнахъ на хлбъ, и то, что говоритъ Энгельгардтъ, вполн совпадаетъ съ тмъ, къ чему пришли упомянутые ученые. ‘Мы-то, интеллигентные люди, радуемся, что хлбъ дорогъ. Посмотрите, что было послдніе годы. Третьяго года урожай былъ у насъ хорошій, въ степи хлбъ родился хорошо, хлба было много и цна на него. была невысокая, даже весною прошлаго года хлбъ былъ еще дешевъ. Былъ дешевъ хлбъ, скотъ былъ дорогъ, дорогъ былъ мужикъ, дорогъ былъ его лтній трудъ. Урожай — хлбъ дешевъ, говядина дорога, мужикъ дорогъ, благоденствуетъ… Вс радовались, что у нмца неурожай, что требованіе на хлбъ большое, что цны на хлбъ растутъ, что хлбъ дорогъ. Да, радовались, что хлбъ дорогъ, радовались, что дорогъ такой продуктъ, который потребляется всми, безъ котораго никому жить нельзя. Но какъ только поднялась цна на мясо, на чиновничій харчъ, посмотрите, какъ вс возопили. Оно и понятно, своя рубашка къ тлу ближе. Радуются, когда дорогъ хлбъ, продуктъ, потребляемый всми, печалуются, когда дорого мясо, продуктъ, потребляемый лишь немногими. А между тмъ, дешевъ хлбъ — дорого мясо, дорогъ трудъ — мужикъ благоденствуетъ. Напротивъ, дорогъ хлбъ — дешево мясо, дешевъ трудъ — мужикъ бдствуетъ‘ (стр. 492, 502).
Въ труд ученыхъ авторовъ упомянутаго выше труда т же положенія выражены не въ такой энергичной форм, но почти тми же словами. Въ ‘Введеніи’ проф. Чупровъ и Посниковъ говорятъ:
‘Изученіе комбинированнаго вліянія урожаевъ и цнъ хлба приводятъ къ заключенію:
‘1. Что повышеніе урожаевъ отражается благопріятно на крестьянскихъ бюджетахъ при всякомъ уровн хлбныхъ цнъ, такъ какъ, при увеличеніи урожая, бюджеты будутъ сведены съ остатками.
‘2. При пониженіи урожаевъ получаются въ бюджетахъ безусловно неблагопріятные результаты. Понижается ли урожайность при неизмняемости цнъ на хлбъ, или параллельно съ послдними, или же при увеличеніи ихъ, — въ результат бюджетнаго баланса одинаково оказывается недочетъ, однако, при паденіи цнъ на хлбъ дефицитъ получается въ меньшемъ размр, чмъ при неизмняемости ихъ, а въ этомъ послднемъ случа — въ меньшемъ, чмъ при повышеніи цнъ. Стало быть, при пониженныхъ урожаяхъ низкія цны на хлбъ оказываются благопріятне, чмъ цны высокія.
‘3. Измненія цнъ на хлбъ, при неизмнности урожаевъ, отражаются на бюджетахъ гораздо слабе, при чемъ на бюджеты съ остатками высокія цны дйствуютъ выгодно, а низкіе невыгодно, на бюджеты же съ дефицитами, наоборотъ, высокія хлбныя цны вліяютъ въ неблагопріятномъ, а низкія въ благопріятномъ смысл. Такъ какъ при обычныхъ среднихъ условіяхъ крестьянскіе бюджеты характеризуются самымъ незначительнымъ остаткомъ и такъ какъ сверная часть Россіи, преимущественно сверныя, сверо-западныя и западныя губерніи, потребляютъ немалую долю покупного хлба, то наиболе выгодною комбинаціею для крестьянскихъ бюджетовъ вообще оказываются высокіе урожаи и низкія цны на хлбъ. Годы съ такимъ сочетаніемъ урожаевъ и хлбныхъ цнъ извстны подъ именемъ ‘крестьянскихъ’ годовъ и характеризуются широкимъ удовлетвореніемъ семейныхъ потребностей и хозяйственныхъ нуждъ сельскаго населенія’ (стр. XIII—XIV).
Это удивительное совпаденіе положеній Энгельгардта и ученыхъ финансистовъ показываетъ, какъ прочно вошли въ обиходъ мысли народническаго направленія нкоторые выводы Энгельгартда. Еще при своемъ появленіи эти выводы встрчали возраженія противъ слишкомъ общей постановки, хотя въ его время не было хроническаго паденія цнъ, и во всякомъ случа он не спускались до такого низкаго уровня, какъ теперь. Прошло съ тхъ поръ 15 лтъ, въ теченіе которыхъ перемны въ хозяйств и на рывк произошли очень крупныя, и политика, которой съ такимъ презрніемъ чуждается Энгельгардтъ, властнымъ образомъ отразилась на хозяйств самыхъ отдаленныхъ уголковъ. Только въ области народническихъ упованій ничто не измнилось, и русская дйствительность современнымъ союзникамъ Энгельгардта представляется все тою же, что и ему. Мы не раздляемъ, поэтому, тхъ ожесточенныхъ нападокъ, которымъ подверглись нкоторые изъ участниковъ труда о вліяніи урожаевъ и низкихъ цнъ на народное хозяйство. Они ничему не измнили и говорятъ лишь то, что говорили въ продолженіе всей жизни. Они только одного не замтили,— но въ этомъ они не виноваты,— что жизнь отъ нихъ ушла, какъ ушла отъ Энгельгардта, и развяла его мечты объ интеллигентныхъ пахаряхъ, а его совтъ сыну ‘иди и паши’ превратила въ горькую насмшку…
Энгельгардтовской теоріи дешеваго хлба, при которомъ мужикъ благоденствуетъ, смертельный ударъ наносятъ его же письма. Въ слдующемъ письм, озаглавленномъ ‘Счастливый уголокъ’, онъ рисуетъ это благоденствіе, подкупившее и ученыхъ экономистовъ. Вотъ какимъ представлено житье-бытье благоденствующаго мужика, счастливаго обладаніемъ дешеваго хлба. ‘Если кто-нибудь, незнакомый съ мужикомъ и деревней, вдругъ будетъ перенесенъ изъ Петербурга въ избу крестьянина ‘Счастливаго уголка’, и не то, чтобы въ избу средственнаго крестьянина, а даже въ избу ‘богача’, то онъ будетъ пораженъ всей обстановкой и придетъ въ ужасъ отъ бдственнаго положенія этого ‘богача’. Темная, съ закоптлыми стнами (потому что свтится лучиной) изба. Тяжелый воздухъ, потому что печь закрыта рано и въ ней стоитъ варево, срыя щи съ саломъ и крупникъ, либо картошка. Подъ нарами у печки теленокъ, телята, поросенокъ, отъ которыхъ идетъ духъ. Дти въ грязныхъ рубашонкахъ, босикомъ, безъ штановъ, смрадная люлька на зыбк, полное отсутствіе комфорта, характеризующаго даже самаго бднаго интеллигентнаго человка’. Таково благоденствіе, къ которому авторъ считаетъ необходимымъ добавить, что ‘въ нашихъ мстахъ крестьянинъ считается богачомъ, когда у него хватаетъ своего хлба до нови’, а такъ какъ, поясняетъ онъ ниже, такихъ счастливцевъ немного, то большинству, для поддержанія своего ‘благоденствія’, приходится уже около Рождества покупать хлбъ подъ работу по любой цн. Мало того, осенью приходится продавать свой хлбъ тоже по любой цн, чтобы сколотить нужную сумму денегъ на уплату податей и домашнія потребности. Въ конц концовъ вопросъ о цнахъ для ‘Счастливаго уголка’ поворачивается все одной лишь темной стороной: осенью продать дешево, чтобы весною купить дорого. Упомянутые экономисты вводятъ въ формулу Энгельгардта, какъ компенсацію, хорошій урожай, противъ чего нельзя возражать, ибо,— какъ говоритъ проф. Исаевъ въ стать въ ‘Хозяин’, ‘По поводу новаго ученаго труда минист. финанс.’,— ‘доказывать желательность для страны хорошаго урожая столь же нужно, какъ доказывать желательность здоровья или добрыхъ нравовъ. При обильномъ урожа, независимо отъ цнъ, отдльныя группы сельскихъ хозяевъ могутъ испытывать неудобства, вся же экономія народа выигрываетъ’ (‘Хозяинъ’ No 10, стр. 888). Самъ Энгельгардтъ, въ одномъ изъ первыхъ писемъ, гд онъ еще выступаетъ въ роли художника, заявляетъ отъ имени ‘Счастливаго уголка’ по поводу хорошаго урожая: ‘Плохо. И урожай, а все-таки поправиться бдняку врядъ ли. Работа подешевла, особенно сдльная, напр., пилка дровъ, потому что нечмъ платить — заставляйся въ работу. На скотъ никакой цны нтъ, за говядину полтора рубля за пудъ не даютъ. Весною (т.-е. посл хорошаго урожая и низкихъ цнъ) бились, бились, чтобы какъ-нибудь прокормить скотину, а теперь за нее мене даютъ, сколько чмъ ее стоило прокормить прошедшей весной. Плохо. Неурожай — плохо, урожай — тоже плохо’ (стр. 164, писано въ 1872 г.).
Письма Энгельгардта доведены до 1887 г., и послднее заканчивается замчаніемъ, имющимъ непосредственное отношеніе къ современному вопросу о значеніи цнъ: ‘Урожай ржи великолпный. Ячмень, овесъ, конопля, ленъ, кто сялъ, уродились на славу — урожай небывалый. Ликуй, земледлецъ! Одно только плохо — заработковъ никакихъ опять нынче нтъ! Нтъ заработковъ, нтъ денегъ, а деньги требуютъ во вс концы, благо начальство знаетъ, что годъ нынче урожайный. А денегъ нтъ’. (стр. 652). Оказывается,— что, впрочемъ, можно было и напередъ сказать, — деньги составляли жгучую потребность и въ 1872 г., и въ 1887, хотя въ 1897 г. ученые экономисты народническаго толка и продолжаютъ утверждать, что ‘отличительныя особенности (нашего) отечественнаго хозяйства и быта, сравнительно съ западно-европейскими странами, заключаются, между прочимъ, въ господств строя натуральнаго хозяйства, въ преобладаніи, какъ по числу, такъ и по общей площади владемой земли, того крестьянскаго населенія, которое не можетъ отчуждать на рынокъ производимаго имъ хлба, но само же является его потребителемъ’. Въ приведенномъ заключительномъ замчаньи Энгельгардта чувствуется уже смутное пониманіе того незыблемаго нын факта, что хлбъ въ Россіи давно уже пересталъ быть только ‘продуктомъ’, радующимъ своимъ изобиліемъ сердце земледльца, который его посялъ, собралъ и самъ сълъ, а сталъ товаромъ, обиліе котораго мало радуетъ производителя, если нтъ на этотъ товаръ спроса и цны такъ низки, что не окупаютъ стоимости производства.
Подъ конецъ своей плодотворной жизни Энгельгардтъ вполн понялъ и усвоилъ эту мысль. Онъ уже не мечталъ объ общин земледльцевъ-интеллигентовъ, которыхъ онъ спалъ и видлъ въ конц 70-ыхъ годовъ. Въ Энгельгардт крпко сидлъ, въ сущности, человкъ практикъ, длецъ, чувствующій потребности минуты. Онъ могъ на время увлечься общимъ настроеніемъ, отчасти имъ же созданнымъ, могъ возмечтать о возможности творить въ своей земледльческой лабораторіи особыхъ гомункуловъ — интеллигентовъ-пахарей, какъ нкогда въ своей химической лабораторіи создавалъ новыя вещества. Но къ жизни онъ относился чутко и осторожно, и первый изъ хозяевъ теоретиковъ понялъ, что хлбъ — товаръ и подлежитъ всмъ законамъ рынка. Отсюда его дйствительно страстное, практическое увлеченіе фосфоритами, на что онъ убилъ всю энергію послднихъ годовъ. Удешевить производство хлба, усилить его и такимъ путемъ компенсировать паденіе цнъ, начавшееся при жизни его, такова задача ‘фосфоритнаго движенія’, созданнаго Энгельгардтомъ въ конц его жизни. Этимъ движеніемъ онъ увлекался десять лтъ, и здсь создалъ нчто существенное и положительное, что пережило его, какъ и всякое живое дло, выдвинутое жизнью, а не сладкими мечтами сердца.
‘Письма изъ деревни’ тоже надолго переживутъ автора, какъ художественное произведеніе, рисующее жизнь деревни ярко и правдиво. Изъ народнической литературы, пожалуй, только и останутся они да произведенія Гл. Успенскаго. Оба они, Успенскій и Энгельгардтъ, художники-публицисты, представляющіе блестящій примръ раздвоенія личности. Художникъ въ каждомъ изъ нихъ побдоносно ниспровергаетъ публициста, хотя послдній какъ бы руководитъ первымъ. Публицистъ-Энгельгардтъ шумитъ и съ пной у рта доказываетъ, что ‘дешевъ хлбъ — дорогъ трудъ и мужикъ благоденствуетъ’. Художникъ, молча и спокойно, рисуетъ такія картины этого ‘дешеваго благоденствія’, что у читателя сердце сжимается отъ презрнія и жалости. Публицистъ проповдуетъ — ‘иди и паши’, а художникъ изображаетъ идиллію деревенской жизни на уровн зоологическаго существованія. Публицистъ съ насмшкой отворачивается отъ ‘политики’,— ‘Наполеонъ, Тьеръ, Бисмаркъ, намъ-то до нихъ что за дло?’ Художникъ даетъ живую иллюстрацію политики,— положеніе деревни во время войны, вызванной этими столь презираемыми Тьерами и Бисмарками.
Этотъ разладъ между наблюденіями художника и выводами публициста составляетъ особливую, чисто русскую черту, свойственную нашимъ лучшимъ писателямъ. При блестящихъ художественныхъ дарованіяхъ, неумніе оріентироваться среди явленій и вытекающее отсюда душевное смятеніе, постоянныя уклоненія мысли то вправо, то влво, и выводы, подчасъ поразительные по противорчіямъ съ тмъ, что самъ же художникъ создалъ. Намъ кажется, это зависитъ отъ зачаточнаго состоянія у насъ особаго общественнаго чувства, которое вырабатывается только общественною жизнью. Его можно сравнить съ тмъ мышечнымъ чувствомъ, которое на каждомъ шагу намъ помогаетъ, и вполн для насъ нечувствительно, направляетъ и соразмряетъ наши движенія при всякой работ. Въ общественной жизни, гд сталкивается, какъ въ водоворот, масса самыхъ противоположныхъ интересовъ и явленій, необходимость оріентироваться среди нихъ вырабатываетъ нчто подобное этому мышечному чувству, что помогаетъ человку выбиться изъ противорчій, отвести каждому явленію свое мсто и найти надлежащій уголъ зрнія. Аристотель опредляетъ человка, какъ животное ‘политическое’, т. е. общественное, направляющее и руководящее жизнью въ извстныхъ предлахъ. Повидимому, мы еще не дошли до этой стадіи развитія и пока только хорошіе, иногда — несравненные наблюдатели, но плохіе общественные дятели и мыслители. По крайней мр, наша художественная литература по богатству и оригинальности не уступитъ никакой другой, а когда наши, иногда величайшіе художники, какъ напр., Гоголь, пускаются въ область мысли, особенно общественной, тутъ начинается нчто уму непостижимое.
Такая же участь постигла Энгельгардта, который, сидя въ деревн и изображая ее такъ, какъ никто, могъ, тмъ не мене, мечтать о колоніяхъ ‘тонконогихъ’ и создавать цлыя теоріи мужицкаго царства, не сознавая всей нелпости подобной химеры.
Апрль 1897 г.