Письма И. О. Кордашевича, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1863 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

‘День’ И. С. Аксакова: История славянофильской газеты: Исследования. Материалы. Постатейная роспись

СПб.: ООО ‘Издательство ‘Росток», 2017. — Ч. 1. (Славянофильский архив, Кн. 5).

ПИСЬМА И. О. КОРДАШЕВИЧА ОТ 15 И 21 ДЕКАБРЯ 1863 г.

Публикация А. П. Дмитриева

Ипполит Осипович Кордашевич — студент Харьковского университета. Других сведений как о нем, так и об упоминаемом им его товарище Афанасии Вучковиче (которого автор письма, называя южным славянином, считает почему-то болгарином, а не сербом) разыскать не удалось. Публикуемые письма, бережно сохранявшиеся в архиве Аксаковых, — образчик, не вполне, впрочем, характерный, тех немалочисленных просьб о денежном вспомоществовании, которые направлялись в адрес редакции ‘Дня’. С одной стороны, Аксаков как деятельный член Славянского благотворительного комитета и как неравнодушный издатель постоянно и сам жертвовал средства нуждающимся, объявлял среди своих читателей подписки, публикуя воззвания о различных бедствиях, а с другой — его, как редактора всероссийски известной газеты, иные считали достаточно состоятельным человеком, способным без затруднений оказать материальную помощь просителям. Аксакову приходилось вникать в их житейские обстоятельства и в связи с этим брать на себя бремя нравственных забот.

Письма И. О. Кордашевича имеют психологический интерес, поскольку их автор и его товарищи, принадлежа к тому поколению эпохи Великих реформ, которое дало России Добролюбова и Писарева, Крамского и Случевского, Мусоргского и Пржевальского, — словно бы вышли со страниц ‘Ревизора’ или ‘Мертвых душ’ Гоголя, настолько мизерны их духовные потребности и узок внутренний мир.

1 И. О. КОРДАШЕВИЧ — И. С. АКСАКОВУ
Москва, 15 декабря 1863 г.

1863-го года декабря 15-го дня. Москва. В Пятницкой
части, на Саладовской улице, квартира в д. Шихабалова.

Ваше Высокородие!

Несмотря на то, что не имею счастия быть знакомым с Вами, а только, и то немного, с журналом, которого Ваше Высокородие — редактором, я осмелился беспокоить Вас насчет одного, очень обыкновенного в XIX столетии, случая, содержание которого рассказать есть цель моего письма. — По происхождению я поляк, по званию — студент Харьковского Университета. Кажется, Вы будете этим объяснением довольны, если же нет, то еще могу, разумеется под секретом, сказать, компаньон благороднейшего человека. Вы его знаете, на имя &lt,так!&gt, ему Афанасий, фамилия Вучкович. — Теперь, хотя не вполне, узнав мою личность, я думаю, Вы позволите попросить Вашего внимания на несколько минут. — Один из моих товарищей, с которым я, во время моего пребывания в Харькове, квартировал вместе, давным-давно был знаком с Г-ном Вучковичем, я же только при его посредничестве достигнул этого. При первом знакомстве Г-н Вучкович показался мне довольно любопытным, как человек с либеральными идеями, атеист в религии, противник старого порядка вещей, быть может, другой Вольтер (Бог знает, будет ли обладать поэтическим даром), но что будущий реформатор чего-нибудь — то наверно. Однако ж все это, кажется, не могло ему мешать быть честным, и я его счел таковым. Но как обманулся!…. Несколько раз я слыхал его жалующегося на свою судьбу, что он, хотя имеет казенное пропитание, квартиру в Университете и получил 60 руб&lt,лей&gt, сер&lt,ебром&gt,, но, однако ж, несчастлив, что где-то болгары счастливее его, что, одним словом, есть такое место, уголок, где его соотечественники живут на частных квартирах, помесячно получают жалование, почти ни от кого не зависимы, а…, быть может, и никому не обязаны за все это. Это рай земной, подумал я, и что наконец это счастие в руках Ваших, что Вы даете всякому нуждающемуся булгару по 50 рублей и 100 ру-б&lt,лей&gt, сер&lt,ебром&gt, и что, конечно, и он желал бы вкусить этого блаженства, но так как беден, лишен всех средств, разумеется, даже не смеет об этом мечтать. Как же тот край, то место, тот счастливый уголок называется?.. — спросил я его. Москва, — ответил. — Ах, чтобы побывать в Москве, после в Петербурге, а уж оттуда и далее!…. Теперь позвольте, Ваше Высокородие, сказать несколько слов, касающихся меня самого. — Я сам совершенно несостоятельный человек, не имел чем жить в Харькове, два месяца страдал, как последний бедняк, не знал, что &lt,такое&gt, теплая пища, кроме чаю, так что, будучи взбешен до последней степени своим несчастным положением, я решился переехать в С.-Петербургский Университет, надеясь там, по словам других, получить более средств к прожитию. Но каким образом достигнуть Петербурга? — явился вопрос. — Нужны деньги, и я употребил все возможные усилия для приобретения таковых. Действительно, старания мои не пропали даром, я разжился, у меня было 30 руб&lt,лей&gt, сер&lt,ебром&gt,. Тогда-то, помня жалобы Г-на Вучковича, бегу к нему и говорю: имею столько и столько денег, со мною едет мой товарищ, Москва далеко, этих денег не хватит, искренно желал бы и вам помочь, но вы сами видите, к сожалению, не могу, впрочем, что будет, то будет, предлагаю вам то, что имею, распорядитесь ними &lt,так!&gt,, я вас доставлю в Москву, а вы уж позаботитесь помочь нам в средствах для достижения Петербурга. — О! как нет! в Москве-то мое дело, из Славянофильского комитета¹ получу деньги, дам, не бойтесь, будете иметь, чем доехать до Петербурга, уж как бы до Москвы, а там….. я за все отвечаю. Притом он говорил, что едет вместе с нами в Петербург, что пробудет в Москве столько, сколько будет нужно, чтобы получить деньги у Вас. — Этой-то беспримерной лжи, этим бесчестным, обманчивым словам я верил, верил, как верят люди, не знающие коварства и превратности света, с надеждою на его обещания я отправился с своим товарищем, тоже бедняком, в так дальную путь &lt,так!&gt,, и для чего? чтобы среди дороги, ради подлости какого-то болгара &lt,так!&gt,, умирать голодною смертью? или же для избежания этого просить милостыни?…. И за что все это? За мою честность, за мое добродушие? — Я ему еще в Харькове дал три рубля на Матрикулу,² на шляпу, уплатил извощику, кормил всю дорогу, тратил деньги на лекарства (он был болен до самой Москвы, начиная с Курска, болезнию самою непохвальною). Мать его родная не заботилась бы более об нем. Руководствовал ли в этом мой собственный интерес или человеколюбие? Пусть он сам скажет, лучше всегда, когда люди судят об наших делах, чем мы сами. Ваше Высокородие можете подумать, как и всякий на Вашем месте, что это хвастовство, преувеличение? Напротив, я говорю совершенно беспристрастно, здесь нет никакой цели похвалить себя, свою доброту. — Он же за все это что сделал для меня? Помог ли, как это говорил? — А вот, что сделал: как прибыл в Москву, первые его слова были: ‘Господа! не надейтесь на меня’. Правда, и надеяться нечего было. Пять рублей дал извощику в Туле, семь же с половиною в Москве. Кажется, рассчитался. Но так ли честные люди рассчитываются? Хотя бы он и более дал, так что из этого? Может, я более издержал? Кто знает? Еврейских счетов я не производил… Но бросить товарищей в незнакомом городе, без копейки, удрать, так сказать, из квартиры, взяв моего товарища некоторые вещи, сказать в глаза ложь, что приду, и не прийти — это ж подлость, это бесчестие, поступок, свойственный вору, уличному злодею, а не человеку образованному, поступок, о котором не знаю, как думать, как сказать, и это сделал человек, олицетворяющий себя честным, по происхождению южный славянин, из племени болгар, по званию студент Университета, личность, выдвигающаяся из необразованной среды, человек-прогрессист, проповедник либерализма? — Да, это огромный прогресс, поступок чересчур либеральный, заслуживающий внимания, поступок, для которого нужно довольно ловкости, притворства. Не знаю, быть может, южная природа благоприятствует возрождению подобных личностей, личностей, которые не побоялись бы бесчестно обмануть и даже продать после этого своих товарищей за какую-нибудь копейку. Не имеешь денег, так и не обещай, не делай надежд, а коль скоро обещал, так и сдержи свое слово, поступай честно. Я же много не прошу, пусть мне даст столько, сколько нужно, чтобы доехать до Петербурга, мог бы у Вашего Высокородия попросить, если бы поступал как честный человек, но не мошенничать, не шутить насчет добродушия других, разочаровывать их! — Это ж разбойнический поступок. — Я тем горжусь, что никого не обманываю, горжусь, что прямодушен, добряк (хотя о подобных людях говорят, что дураки), не знаю хитрых уловок, лестных слов, коварных взглядов, — и вдруг делать насмешку с моего самолюбия, с моей доверчивости, обдирать меня, лишать того, чего мне мой похититель дать не может, а что мне дано Создателем, подкапывать благородные качества души, похищать то, что по назначению дано кому и что должно быть драгоценнейшим для человека, — на это едва ли человек с душою дьявола, выкидыш из людского общества, презренный, так сказать, всеми, даже Богом, на это, говорю, по моему мнению, едва ли рискнет. Г-н Вучкович рискнул — и удалось. На дураков попал, скажут, — и действительно, мой товарищ узнал его натуру и предостерегал меня, но я верить не хотел, я никак не мог предполагать, чтобы человек до такой степени унизил свое достоинство, чтобы осмелился разыгрывать так низкую, подлую роль. — Понимает ли подобная болгарская личность всю важность того благодеяния, которое изливает на нее великодушная Россия, будет ли она ей благодарна??…..Роль, которую, к несчастию, я принужден здесь играть, быть может, Вам покажется довольно странною. Как можно до такой степени обвинять своего товарища? — Это обвинение — тысячная доля обиды. Впрочем, какое здесь обвинение? — Это жалобный вопль души на лицемерство человека, это затронутое самолюбие, это, наконец, месть за слезы, выкатившиеся из глаз при виде положения, в которое изволил ввергнуть неблагодарный товарищ своих сотоварищей. К Вам с подобным письмом обращаюсь нарочно, чтобы показать, кто есть тот, которому Ваше благородное сердце не отказывает в своей всемилостивейшей протекции, оно же позволяет мне надеяться, что, Ваше Высокородие, не обидитесь моею невежливостью, дерзостью писать к вам письмо, искренно желал бы иметь честь лично поговорить с Вами, но, к несчастию, обстоятельства мои принуждают меня отказаться от этого удовольствия. Во-первых, на днях я потерял Увольнительное свидетельство из Харьковского Университета, которое получил в то время, когда брал Г-н Вучкович, во-вторых, не имею приличного платья. Теперь Вы сами изволите видеть, в каком нахожусь положении, а товарищ, несмотря на то, бросает, честно ли это? Не только что не в состоянии доехать до Петербурга, но даже не имею, чем уплатить за квартиру, чего покушать, не могу, говорю, дать 50 коп. на опубликование, что потерял так важный для меня документ. Кто мне поможет, если товарищ, на котором лежит долг обязанности, не хочет? Кто поможет незнакомому человеку? Кто поможет поляку? Погибай! — руку не подадут. На Вас только надежда, Вы не дозволите, как славянин, пропадать славянину, Вы мне поможете каким-нибудь образом, я на Вашу доброту уповаю, Ваше сердце не позволит отказать в помощи несчастному, который, быть может, найдет, со временем, средство принести за оказанную милость глубочайшую благодарность, если же нет? — есть Всевышний Создатель, который Вам стократно вознаградит, но память излитого благодеяния будет вечна в душе бедного просителя, который утешает себя надеждою на Ваш благосклоннейший, всемилостивейший ответ! — Хотя не вправе, однако ж льщу себя надеждою, что Вы не обидитесь за труд, причиненный Вам моим письмом, а равно и за базарский слог, которым Вам я наскучил, осмеливаюсь пребывать с глубочайшим к Вашему Высокородию почтением

Ваш нижайший слуга
Студент Императорского Харьковского Университета
Ипполит Осипович Кордашевич.

Для удостоверения моей личности честь имею представить мои документы, исключая Университетского свидетельства, о потере которого, согласно Вашему приказанию, в среду засвидетельствованную копию могу представить.

Студ&lt,ент&gt, И. Кордашевич.

Печатается впервые по автографу: ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 4. Ед. хр. 287. Л. 1—3.

¹ Имеется в виду Московский славянский благотворительный комитет.

² Матрикула — документальное свидетельство о звании студента, удостоверение на посещение им лекций в университете.

2 И. О. КОРДАШЕВИЧ — И. С. АКСАКОВУ
Москва, 21 декабря 1863 г.

1863-го года декабря 21-го дня. Москва.

Ваше Высокородие!

И еще раз осмеливаюсь беспокоить Вас, Вы меня озадачили своим молчанием, не знаю, право, как думать. Изволите ли Вы читать мои письма иль нет? Лаконические Ваши ответы, позвольте сказать, меня изумляют, мучат, думаю, думаю об них, и теряюсь в думах. Я страдаю, ожидая Вашего решения, которое будет ли? — Вы меня даже не обнадежили. Быть может, другой на моем месте вывел бы из всего этого какое-нибудь заключение, но я, признаюсь, никак не могу, разве только то, что Вы, извините за мою откровенность, сомневаетесь в праведности слов моих. Конечно, я мог бы поклясться, если бы клятва не была в моде у цыган, с которых словами она, так сказать, связана, честному человеку и без этого можно верить. Ваше Высокородие, быть может, обижаетесь моею дерзостью или, наконец, отказываете в своей помощи как поляку, чего, однако ж, никак не предполагаю. Что различие наций у простого, необразованного народа играет важную роль — это так, но в кругу просвещенного класса народа, мне кажется, должно быть напротив. По моему мнению, которое может быть ошибочно, кто бы то ни был: русский иль поляк, православный иль католик, дворянин или мужик, богатый или беден — лишь бы был честен, — а ‘честность сама по себе достойна почтения’. Впрочем, мне было б обидно, если бы кто, даже в шутку, назвал меня врагом России, потому что считать человека таковым — значит укорять его в невежестве, в неблагодарности. За что я могу ненавидеть Россию? В ее пределах я родился, в ее училищах получил начальное образование, под ее опекою продолжаю дальнейшее, а и впереди еще много?…. и разве за все это нужно быть неблагодарным? — Если б я был таковым, то наверно не поступил бы в Университет, а в какую-нибудь польскую шайку. Теперь только вижу необходимым разве возвратиться на родину? Не имея средств содержаться в Харькове, я решился переехать в С.-Петербург, но и там Бог весть как будет. Знакомых не имею, родители мои совершенно бедны, так что ниоткуда ничего не могу получать, кроме того, у меня нет ни белья, ни одежды, так что, поневоле, должен распрощаться с мыслию о дальнейшем образовании, с мыслию, которою я живу, которая, так сказать, есть почти часть меня самого. И вдруг в таком положении обмануть меня, лишить средств доехать до места, тогда, когда я мог бы, не стесняясь, сделать это, если б не был так снисходителен к другим, оставить на квартире без всяких решительно средств прожить хоть один день, бросить своего больного, извергающего кровь из груди товарища — это ж из границ подлостей выходит, кроме того, заставить задолжаться того, который не в состоянии уплатить свой долг (уже пять рублей следует за квартиру), и тогда, когда я мог бы быть опять студентом, — сижу в Москве. Боже мой! если кому в свете я должен желать зла, — то наверно Г-ну Вучковичу. — Ваше Высокородие! В Ваших руках много средств, Вы мне можете помочь! Так, как молю Создателя о здравии моей умирающей матери, о благополучии бедному отцу моему, так умоляю Вас не оставить без Вашей помощи меня, подайте руку несчастному, ради Христа, Которого рождение на днях будем праздновать, сделайте это для бедных моих родителей, спасите единственного их сына, они вечно, по гроб будут молить Бога за Вас, спасите меня, как бы спасали свое собственное дитя, я буду Вам благодарен, благодарен донельзя!… Осмеливаюсь просить Вас, сделайте мне ответ, трудно и очень трудно жить, не зная своей участи! Посудите сами, разве я должен препровождать так важный праздник для меня как для Христианина среди окопченных стен моего номера, даже не кушая того борщу, которого хозяин давал мне за пять копеек ежедневно, не требуя за то денег до вчерашнего дня, разве я обречен вечно страдать, встречать пришествие Спасителя с сердцем, преисполненным скорбию, жалостью? О! как это тяжко тому, кто имел в жизни своей лучшие минуты, как страшно больно ему! — Бог один знает!..

Еще раз прошу, умоляю Вас: не лишите меня своей помощи, сделайте милость Свою, не забудьте о том, который по своим ограниченным познаниям не находит более мыслей, слов для выражения своей покорнейшей просьбы и который осмеливается пребывать с глубочайшим почтением к Вашему Высокородию!

Ваш нижайший слуга

Студент Харьковского Университета
Ипполит Осипович Кордашевич.

Печатается впервые по автографу: ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 4. Ед. хр. 287. Л. 5—6.

ПИСЬМА И. О. КОРДАШЕВИЧА ОТ 15 И 21 ДЕКАБРЯ 1863 г.

1

И. О. КОРДАШЕВИЧ — И. С. АКСАКОВУМосква, 15 декабря 1863 г.

2

И. О. КОРДАШЕВИЧ — И. С. АКСАКОВУМосква, 21 декабря 1863 г.

Читайте также:

И. О. КОРДАШЕВИЧ — И. С. АКСАКОВУ
Москва, 15 декабря 1863 г.

И. О. КОРДАШЕВИЧ — И. С. АКСАКОВУ
Москва, 21 декабря 1863 г.